Карта императрицы Вересов Дмитрий

— Ничего не имею против. — Холомков судорожно прикидывал в уме: он, Илья, в убийстве не виновен, ему ничего не грозит. А если поляка арестуют, тем лучше, конец мучениям. — Готов предоставить в ваше распоряжение мой фаэтон. Прошу вас.

Вирхов с комфортом разместился в кожаных объятиях холомковского фаэтона. Немного помятому в схватке с агентом груму было велено ехать к дому, в котором квартирует Крачковский, за ними следовала пролетка с остальными участниками засады.

Чтобы сгладить гнетущее молчание, Холомков пустился в разглагольствования о своем друге:

— Господин Крачковский человек в высшей мере достойный и порядочный. Разумеется, нигде не служит и ведет рассеянный образ жизни, однако весьма основательно помогал мне в организации реставрационных работ в Екатерингофском дворце. Идея, скажу прямо, принадлежала ему — моя роль сводилась скорее к финансовой поддержке проекта. Крачковский сам закупил в Польше новый антипожарный состав, сам привез его в Россию и разыскал, на его взгляд, достойный объект приложения этой инициативы.

Заинтересовавшийся Вирхов перебил:

— Антипожарный состав? Что-то я не слыхал про такой?

— Новое слово науки, — приосанился Холомков, — химическое изобретение. Забыл, как называется. Антиоксигидра, или что-то в этом роде.

— Очень, очень интересно. — Вирхов отметил про себя, что руки у красавца слегка дрожали. — Надо взять на заметку.

— Да вы поинтересуйтесь сами у господина Крачковского составчиком-то. Если им пропитать материал — дерево, ткань, бумагу — огонь их не берет.

Карл Иванович почувствовал легкий укол под сердцем: Крачковский имел неопровержимое алиби в деле по убийству в пасхальную ночь, и вот второй раз предстоит мучить неприятным дознанием мецената, благотворителя, благодетеля… Чтобы отвлечься от дурных мыслей, он задал Холомкову еще один вопрос:

— А что, собственно, находилось в вашем саквояже?

К его удивлению, элегантный англизированный красавец снова смешался и забормотал что-то о том, что возил по просьбе Крачковского, кажется, какую-то ткань, халат или покрывало, чтобы в Екатерингофе пропитать антиоксигидрой.

Но продумать, таились ли в ответе Холомкова какие-нибудь нужные для следствия сведения, Вирхов не успел. Фаэтон резко дернулся и остановился.

— Что еще? — вскрикнул Вирхов и привстал с сиденья.

Впереди бушевало пламя, исторгающее черные клубы едкого дыма: горел жилой дом, огненные сполохи метались в окнах второго этажа, и огонь уже начал пожирать деревянные рамы, перекидываться на верхние этажи.

— Боже мой! — услышал Вирхов за спиной голос Холомкова. — Да как же это? Там же господин Крачковский!

Забыв о Холомкове, Вирхов соскочил на мостовую. Его агенты высыпали из своей коляски. Пространство перед горящим домом было оцеплено городовыми и дворниками, внушительная толпа зевак наблюдала, как из окон первого этажа выбрасывали ценный скарб, вдалеке слышались стремительно приближающиеся сигналы пожарной трубы и колокола.

— Придется подождать, пока потушат, — сказал Вирхов.

— Я всегда говорил ему, что чрезмерное милосердие опасно для жизни. — Холомков растерянно поводил из стороны в сторону своими прекрасными очами. — Зачем якшаться с отребьем, с обитателями городского дна? Помните, как Васька Пепел ненавидел хозяина ночлежки?

— Нет, не помню, и Ваську Пепла не знаю, в картотеке не значится. Так ваш приятель водил в дом босяков? Вы думаете, поджог?

— Я сожалею, ваше благородие, — забормотал Холомков, — что вам не удастся проверить правильность моих показаний, если господин Крачковский погиб в огне… Может быть, вы будете столь любезны, что возьмете у меня саквояж господина Коровкина и вручите его, разумеется, с моими извинениями, хозяину? Как странно, — заметил он, придав своему красивому лицу философское выражение, — что от умерших людей остаются в памяти лишь последние слова… Иногда очень глупые… Вот я, например, всю оставшуюся жизнь буду ломать голову над тем, почему Крачковский говорил, что больше всего на свете боится бараньих костей…

— Что? — Вирхов пристально посмотрел в печальные глаза красавца.

— Глупо, конечно, — покачал головой Холомков. — Я еще понимаю, когда он говорит о ножке прекрасной полячки, но бараньи кости…

— А как фамилия полячки? — в глазах Вирхова вспыхнул неподдельный интерес.

— Не могу знать, — сказал Холомков, — порядочные мужчины, а именно таковым был покойный господин Крачковский, не разглашают имена дам своего сердца.

Вирхов поморщился и отвернулся к пожарищу.

Часа два наблюдал Холомков, томящийся в обществе облаченных в штатское сотрудников полиции, как доблестные пожарные усмиряли огненную стихию. Наконец все было кончено. Вирхов послал кандидата выяснить, что обнаружено на пепелище.

Павел Миронович Тернов вернулся к начальнику и отрапортовал:

— Всем жильцам, находящимся дома, удалось покинуть горящее помещение. Отсутствовавшие в этот час — по причине нахождения на службе или в увеселительных заведениях — начинают возвращаться к пепелищу. Лишь в одной из квартир второго этажа, где, очевидно, и находился очаг возгорания, обнаружен обгоревший мужской труп. Согласно показаниям дворника, квартиру снимал господин Крачковский.

Итак, господин Крачковский никаких показаний более дать не мог, ибо был мертв.

Карл Иванович освободил Холомкова от саквояжа, перепоручив кандидату Тернову беречь важный для следствия предмет как зеницу ока и в целости и сохранности доставить на Литейный. Самого Илью Михайловича Вирхов отпустил, но велел в письменном виде изложить все, известное тому о Крачковском, и представить ему свои записки завтра.

Следователь пребывал в величайшем нетерпении — он спешил на Литейный. Тому были причины, но покинуть пожарище, не переговорив с бравым брандмейстером, он не мог. Опытный пожарный подозревал, что возгорание не обошлось без керосина, — скорее всего, небрежное обращение с плохо заправленной лампой, — но наверняка ничего не утверждал. Вирхов, прихватив с собой кандидата, помчался на службу. Он надеялся, что его дотошный письмоводитель сумел выполнить поручение своего начальника — Вирхов, выйдя из квартиры Придворова, послал курьера на Литейный с приказом мобилизовать наружную полицию для розыска дерзкого бродяги Ваньки Попова, то бишь спившегося публициста прошлого века Адриана Ураганова и его отпрыска Клавки. Важно было поговорить с взятым с пылу с жару бродягой.

В кабинете кандидат поставил на столик саквояж доктора Коровкина, а Вирхов скинул шинель и фуражку, отер лоб платком и глянул на письмоводителя.

Письмоводитель, доложил:

— Ваньку Попова разыскать пока не удалось, а его мальчишку Клавку отыскали быстро, прибился малец к шайке вяземских щипачей, промышляет вблизи Сенной по мелочам. Сидит теперь у нас, струхнувший, сопли размазывает.

— Веди его сюда, — велел Вирхов, — только заставь умыться сначала. Мне здесь зараза ни к чему.

Вскоре перед грозным взором следователя Вирхова предстал мальчишка лет одиннадцати, еще не избавившийся от следов детского рахита, обросший мелкими черными кудрями, свалянными до состояния пакли, с огромным слюнявым ртом. Мальчишка был одет в бесформенный пиджак, замызганную косоворотку, первоначальный цвет которой определить не представлялось возможным, в порты с бахромой по низу широких брючин.

Вирхов изучающим взглядом смотрел на мальца, нервно переступавшего по полу босыми ногами, и видел, что малолетний воришка перепуган до смерти.

— Почему ходишь без обуви? — угрожающе возвысил голос следователь.

— Так что ж здесь опорки-то без толку стаптывать, и так не холодно и чисто, — захлопал глазами растерявшийся мальчишка. — Но если вы велите, могу надеть, они у меня тут, за пазухой…

Вирхов не торопился продолжать разговор — он понимал, что фирменный его метод «буря и натиск» здесь не годится.

— Вот что, Клавдий Иваныч, — спросил он, — где твой единокровный родитель?

Услышав впервые в жизни обращение по имени и отчеству, Клавка задрожал.

— Не знаю, господин начальник, сегодня не видел еще, может, хоронится на кладбище…

— Тьфу ты! — в сердцах крякнул Вирхов, вспомнив, что павший пламенный публицист облюбовал для летнего житья склепы. — Но ты понимаешь, паршивец ты такой, что попал в хороший переплет?

— Нет, не понимаю, — пролепетал Клавка.

— Сейчас будешь экспертизу проходить. Понял? Снимем с тебя отпечатки?

— Нет, не надо! — завопил в ужасе Клавка. — Не надо, я боюсь! Не мучайте меня!

— Да что ты так голосишь? — прервал его Вирхов. — Уймись. Процедура простая… Сейчас принесут фарфоровые дощечки и красящую жидкость…

— Нет, нет, не хочу, пустите меня отсюда! — продолжая кричать, мальчишка бросился к дверям, но кандидат Тернов ловко его перехватил.

— Нет, не трогайте меня, — орал воришка и вдруг, вырвавшись из рук кандидата, упал на колени и пополз от дверей к Вирхову. — Я и так во всем признаюсь, и так все расскажу, только пощадите, смилуйтесь, господин начальник.

— Встать! — рявкнул из-за стола Вирхов и сам поднялся, упершись кулаками о зеленое сукно столешницы. — Молчать!

Мальчишка вскочил, боясь еще более прогневать разъярившегося хозяина кабинета.

Выдержав длительную паузу, Вирхов опустился в кресло и сказал уже тихо и спокойно:

— Признавайся во всем. Я слушаю.

Клавка, казалось, обрадовался, что избежал чего-то ужасного, называемого заморским словом «эк-пи-ри-за», которое само по себе похоже на ядовитую змею, и начал тараторить:

— Все скажу как на духу, господин начальник… Сирота я никому не нужная, вот и пристал к ремеслу воровскому… Где кусок хлеба стырить, где одежонку беспризорную… Виноват, признаюсь и раскаиваюсь, а все остальное — не с меня спрашивайте, а с папаши моего, он во всем и виноват, он меня и надоумил… Заставил, грозил каждый день пороть розгами да головой вниз в Обводный канал окунать, чтобы я дерьма нахлебался… Пришлось покориться отцовской воле, да еще за каждое дело мне гривенник перепадал.

— Про какое дело ты говоришь? — устало уточнил Вирхов.

— Как про какое? Про пожар, что я учинил с помощью керосина, — уж не знаю, где отец его доставал, а только сам давал мне каждый раз бутылку и все объяснял…

— О каком пожаре ты говоришь? — напрягся Вирхов.

— Да обо всех, господин следователь, обо всех! — причитал обезумевший от ужаса малец. — И на Мойке, и там, где выставка была, и в Аничковом дворце.

— Что-о-о? — взревел Карл Иванович.

От окрика Клавка слегка присел, как приседает на задние лапы бегущая собачонка, услышавшая резкий голос хозяина. Он снова захлопал глазами и оглянулся на письмоводителя, который перестал водить пером по бумаге и смотрел, приоткрыв рот, на маленького преступника.

— Так это все ты сотворил, мерзавец? — чувствуя, что ему не хватает воздуха, выкрикнул Вирхов.

— Я, господин следователь, как на духу говорю, я, пощадите и помилуйте, не по своей воле творил это, а по отцовскому велению святому.

Вирхов откинулся на спинку кресла и расстегнул воротник мундира. Потом выдвинул ящик письменного стола, достал несколько листков бумаги и направился к дерзкому поджигателю.

— Покажи ногу, — велел он, — вытяни вперед, держи на весу.

Клавка беспрекословно выполнил приказание и раскинул руки, стараясь удержать равновесие и наблюдая, как следователь перебирает листки, на которых были очертания чьих-то ступней.

— Черт бы меня побрал, начитался дурацкого Османа, — передернулся со злостью старый сыскарь и, вернувшись к столу, бросил листки в ящик и задвинул его. — Встань как следует, — рявкнул он. — Теперь говори по существу. Как проникал в здания? Кто твои сообщники?

— Сообщников у меня нет, Богом клянусь, — перекрестился мальчишка на портрет Николая II. — На Мойке, в Воспитательном доме, забрался на крышу, а оттуда бросил веревку в каминную трубу да по ней и спустился прямехонько. Да и на Большой Морской так же залез, и в Аничков…

— Ясно, — сказал Вирхов, — теперь понятно, почему на каминной решетке в Аничковом была сажа, а на мраморной доске следы ног. Говори дальше. С какой целью совершал поджог?

— У меня цели не было, только отцовская святая воля, — снова перекрестился Клавка.

— И чем он объяснял свою отцовскую волю? — нахмурился Вирхов. — Почему ты поджигал портреты императора Петра Великого?

— Чтобы Марии Федоровне досадить… А эти портреты — антихристовы лики, и если они сгорят в огне, то будут гореть в огне и все Романовы, дьяволовы отродья, захватчики и осквернители Святой Руси, так папанька говорил.

— Это стиль пламенного публициста Адриана Ураганова? — Вирхов повел глазами в сторону затихшего кандидата и снова уставился на мальчишку. — А зачем ты убил мещанку Аглаю Фомину?

— Я никого не убивал! Богом клянусь! Вот те истинный крест. — Клавка отступил на шаг назад. — В своем грехе повинюсь, покаюсь, секите повинную голову. Но чужой грех брать на себя не буду. Заповедь чту, не преступаю через кровь человеческую…

Вирхов встал и, заложив обе руки за спину, в раздумье расхаживал от своего письменного стола к окну и обратно.

— Что с тобой делать, дураком этаким, ума не приложу. — Он остановился и навис над несовершеннолетним преступником. — Готов ли ты отвечать за свои преступные деяния?

Клавка побледнел, сглотнул слюну.

— Вы меня закуете в кандалы?

От неожиданности Вирхов вздрогнул.

— Нет, ответ тебе придется держать более суровый. Готовься, молись. Отойди к окну от греха подальше.

Карл Иванович проследил, пока мальчишка прошлепает босыми ногами к окну, и только после этого направился к письмоводителю и что-то шепнул ему на ухо. Письмоводитель выскользнул из дверей кабинета.

Вирхов же остался стоять, прислушиваясь к Клавкиному торопливому бормотанью.

— Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи помилуй, Господи помилуй…

Не прошло и пяти минут, как в кабинете появился в сопровождении письмоводителя Роман Закряжный, смиренный и кроткий.

— Ну что, Роман Мстиславович, как вам наши казенные деревянные пуховики? — Вирхов вглядывался в исхудавшее костистое лицо портретиста.

— На все воля Божья, господин Вирхов, — ответил Закряжный. — Видно, прогневил я силы небесные образами супостата…

— С Господом Богом разбирайтесь сами, без меня, — сказал как можно ласковее Вирхов. — А вот ответьте мне, голубчик, много ли вам надо молиться, чтобы простить злодея, уничтожившего ваши полотна?

— Я его уже простил, — тихо заверил Закряжный.

— Вы убеждены в этом?

— Совершенно. Если встречу его на путях земных, облобызаю по-братски и в ноги поклонюсь… Избавил от морока, колдовства, служения Антихристу.

— А я бы с удовольствием посмотрел на эту вашу встречу. — Вирхов, придвинулся поближе к Закряжному. — Видите ли, сударь, поджигатель ваших полотен находится здесь — вон мальчишка стоит у окна, Клавдием зовут. Во всем признался.

Художник перевел взгляд к окну и стал разглядывать курчавого губошлепа. Вирхов нутром чувствовал, что Закряжный пока еще далек от ярости и жажды мщения.

— Сам бы он, конечно, не додумался, отец науськал, угрожал расправой…

— А почему он поджигал мои картины? — спросил кротко портретист.

— Его отец был пациентом желтого дома, во всех своих бедах винил Вдовствующую Императрицу… Вот ее дворец да опекаемые ею учреждения и стали жертвой, а в них ваши полотна, которые так легко воспламеняются.

Карл Иванович говорил долго и сбивчиво, обращая внимание лишь на то, чтобы художник не бросился и прямо здесь не прибил трясущегося от страха воришку.

— Это судьба, — сказал наконец дрогнувшим голосом Роман Закряжный.

— Да, да, судьба, рок, провидение, фатум… — подхватил Вирхов. — Я вижу, господин Закряжный, вы действительно очистились духом, кротки стали, аки агнец Божий…

— Это — судьба, — повторил Закряжный. — Господин следователь, позвольте мне взять этого мальчишку на воспитание.

Вирхов поперхнулся и уставился на художника.

— Предстоит судебное разбирательство, господин Закряжный, и будущее ребенка еще под вопросом.

— Посодействуйте, Карл Иваныч, замолвите словечко, век Бога молить за вас буду, — с необычной горячностью обратился к Вирхову живописец. — Я вам не все рассказал о себе. Умолчал о позорных страницах жизни своей. Но Бог взял — Бог и дал.

— Выражайтесь яснее, господин Закряжный, — перебил его Вирхов.

— Видите ли, в юные годы свои соблазнил я некую девицу непорочную, да страсть к художеству пожирала меня, уехал я в столицу, поступил в Академию… Забыл про нее… А она, оказывается, брюхата была… Потом узнал, что растет у меня сын, да чахлый, болезненный… Долг христианский исполняя, не оставлял я заботами женщину несчастную с чадом моим на руках, тайно переправлял им деньги, вырученные за свои работы. Но, видимо, грех мой был более искупительных усилий… Умерли оба, и мать, и сын, в одночасье, от чумной заразы. И сына моего назвала она, как говорили мне, Клавдием…

— Теперь понимаю, — признал озадаченно Вирхов, — действительно, похоже на судьбу.

Он отошел от художника и приблизился к бледному мальчишке, потерявшему дар речи.

— Ну что, Клавдий Иваныч, хочешь начать новую жизнь? — спросил Вирхов. — Можешь подмастерьем стать, в доме хорошем жить, не побираться, не валяться в отбросах. Учти, такое везение лишь раз в жизни случается!

Мальчишка сопел и не говорил ни слова.

— Ну ладно, — сказал Вирхов, — устал я от вас, утомился. Да и вам, прежде чем об общей участи думать, поближе узнать друг друга не мешает. Отправляйтесь оба в камеру — там на нарах и поговорите. Сейчас распоряжусь, чтоб обед вам принесли.

Письмоводитель сделал знак художнику и воришке покинуть кабинет и вместе с ними пошел выполнять распоряжение. За ними выскользнул и кандидат.

Карл Иванович почувствовал, что тоже порядком проголодался. Заказать обед в ближайшем ресторане? Или воспользоваться давешним приглашением Полины Тихоновны съездить пообедать на Большую Вельможную? Тем более, что и повод есть весьма пристойный — вернуть ее милому племяннику саквояж с медицинскими принадлежностями, да и выяснить, что лежало в саквояже Крачковского, не мешало бы…

Вирхов так серьезно обдумывал возникшую перед ним дилемму, что не сразу заметил, что в кабинете вновь возник юный кандидат.

— В чем дело, Павел Миронович? — спросил он, неожиданно обнаружив перед собой симпатичного юриста.

— Пришло сообщение из Скотланд-Ярда, — ответил Тернов. — Помните, вы отсылали запрос относительно мистера Стрейсноу?

— Помню, — устало кивнул Вирхов. — Грош цена их ответу, если подозреваемый уже мертв и преступление раскрыто.

— Совершенно согласен с вами, Карл Иваныч. — Тернов вертел в руках бумагу.

— Давай уж, прочту…

Вирхов взял лист бумаги и начал читать вслух: «Скотланд-Ярд. Лондон. На ваш запрос относительно мистера Чарльза Дж. Стрейсноу отвечаем, что означенный господин является младшим отпрыском в семье уэлльского баронета Дж. Стрейсноу. Получил хорошее образование, вращался в высоких кругах, но вскоре был изгнан из приличного общества и проклят отцом за природную слабость, выражающуюся в немотивированных припадках клептомании. В марте 1900 года украл золотой ошейник с собаки лорда Отерберна, в марте 1901 года похитил из оранжереи лорда Датфорда укоренившийся черенок редчайшего тибетского растения. В марте 1902 года незаметно вынес из редакции журнала «Стандарт магазин» описание летательного аппарата на совершенно новых принципах. В данный момент Скотланд-Ярд подозревает мистера Стрейсноу еще в одной беспрецедентной краже, совершенной в марте 1903 года. Будем признательны, если вы сообщите нам о местонахождении мистера Ч. Дж. Стрейсноу».

Глава 27

— Дмитрий Андреевич, конечно, человек достойный, как уважительно он отзывался о Вдовствующей Императрице. Но в нем есть внутренняя напряженность. Так бывает, если ребенок не знал подлинной материнской ласки. Не всем сиротам так везет, как мне с Полиной Тихоновной, — делился своими впечатлениями доктор Коровкин, трясясь рядом с Мурой в пролетке. — Меня тронуло, что на его столе стоит портрет его матери. Они очень похожи, такой же могучий лоб, несимметричные брови…

— Я тоже обратила на него внимание, — сдержанно ответила Мура. — Ее звали Софьей, как и вашу матушку. Но вам не показалось, что как только мы вышли из дома господина Формозова, за нами увязался какой-то странный монах…

Доктор Коровкин обернулся. Действительно, в толпе, далеко позади, мелькала невзрачная фигурка в черной рясе.

— Если он за нами следит, ему нас не догнать, — успокоил доктор склонную к фантастическим умозаключениям девушку. — Не тревожьтесь.

— Я боюсь, не связано ли это с картой из Екатерингофского дворца…

— У вас есть какие-нибудь идеи? — насторожился доктор Коровкин, зная по собственному опыту, что младшая барышня Муромцева способна на самые непредсказуемые действия, результаты которых обычно приходится расхлебывать ему.

— Я думаю, милый Клим Кириллович, — важно ответила неугомонная юная особа и подняла на него серьезные глаза, — и очень прошу вас о дружеской услуге. Сегодня у Брунгильды концерт, и вы должны там непременно быть.

— Про концерт я совершенно забыл, — доктор сразу поник: ему не улыбалось опять до полуночи не возвращаться домой. — Думаю, мы поступим так: сейчас заедем к нам, пообедаем с тетушкой Полиной, возьмем баул и куда-нибудь его отвезем. Может быть, сдадим на хранение в банк?… А затем отправимся к вам и оттуда все вместе на концерт. Не возражаете?

На Большой Вельможной молодых людей встретила сияющая Полина Тихоновна, она радостно возвестила, что Карл Иванович Вирхов принял ее предложение отобедать у них и сейчас гость в столовой.

— О, рад, рад приветствовать вас. — Вирхов, необычно оживленный, с поблескивающими голубыми глазами, поднялся из-за стола, обменялся рукопожатием с доктором Коровкиным и поцеловал ручку Муры.

— Как продвигается ваше расследование, Карл Иваныч? — поинтересовался доктор и тревожно глянул на тетушку: по ее безмятежному взгляду он понял, что опасный баул надежно спрятан от глаз следователя.

Когда все расселись за столом, а Клим Кириллович и Мура отдали первую дань и маринованной корюшке, и паштету из гусиных печенок, и астраханскому залому, Вирхов, отставив рюмочку с тминной водочкой, счел нужным подчеркнуть деловой оттенок своего присутствия.

— Решил совместить приятное и полезное, — несколько сконфуженно обратился он к племяннику госпожи Коровкиной, — воспользовался любезным приглашением вашей тетушки, а заодно привез ваш саквояж с медицинскими принадлежностями… Просил передать вам Илья Михайлович Холомков.

— Да, вчера случайно, в Екатерингофском дворце… — начал было доктор, судорожно подбирая слова и избегая всякой определенности. — Досадное недоразумение…

— Вот-вот, и Илья Михайлович Холомков тоже так объяснял, — удовлетворенно перебил его Вирхов, убедившийся в том, что Холомков не врал. Ему было стыдно, что он на какое-то мгновение мог заподозрить Коровкиных в противоправных действиях. — А кстати, вы не полюбопытствовали, не заглянули в саквояж? — не смог сдержать профессиональный интерес старый следователь.

— Обычное покрывало, похоже на индийское. Можете посмотреть. — Клим Кириллович постарался придать своему голосу как можно более равнодушный оттенок.

— Вот и Холомков так говорил, — удовлетворенно вздохнул Вирхов. — Ну уж саквояж вы ему вернете сами.

Клим Кириллович испытывал неловкость: в который раз по милости Муры ему приходится вводить в заблуждение доверявшего ему следователя. Он надеялся, что демонстрировать Вирхову покрывало все-таки не придется. Впрочем, сейчас доктора Коровкина больше интересовало другое: неужели охотники за старинной картой уже объявлялись? Значит, их план сработал?

— Тетушка, вы звонили в полицию? — доктор, не донеся до рта вилку с кусочком копченого говяжьего языка, уставился на Полину Тихоновну.

— Да, звонила, на Литейный, — подтвердила та, не зная, следует ли вдаваться в подробности. — Мне утром показалось, что перед нашим домом мельтешит какая-то подозрительная личность.

— Не монах ли случайно? — воскликнула Мура, сосредоточенно прислушивающаяся к каждому слову своих сотрапезников.

— Может быть, и монах, или кто-то в темной одежде. Трудно решить, — увиливала тетушка Полина, — посматривал на окна Климушкиного кабинета. А когда Климушка сел в коляску, увязался за ним. А поскольку Клим поехал к господину Шебеко, то я и позвонила…

— Вы правильно сделали, Полина Тихоновна, всегда надо сообщать в полицию о подозрительных личностях. Бдительность играет не последнюю роль в обеспечении безопасности столицы и ее жителей. — Карл Иваныч смотрел на Полину Тихоновну с явным восхищением. — Благодаря вашему звонку я оказался в конечном счете там, где мне удалось добыть факты, полезные для следствия.

— Расскажите, Карл Иваныч, расскажите, — умоляюще попросила Мура. — Нам всем очень интересно. Вы нашли преступника, убившего Аглаю Фомину?

— Нашел, милая Мария Николаевна, — ответил Вирхов, гордо поглядывая на Полину Тихоновну, которая собственноручно разливала по тарелкам из парадной, фарфоровой супницы, разрисованной гирляндами из перевитых розовыми ленточками незабудок, ароматный, обильно приправленный зеленью суп из бычьих хвостов. — Теперь я почти уверен, что это господин Крачковский. Но сегодня он погиб в огне пожара.

— А как же его алиби? — удивилась Мура.

— Вероятно, ложное, — лаконично ответил Вирхов. — Впрочем, предстоит еще выяснить и мотивы.

— А след босой ноги, о котором писали газеты, принадлежал убийце? — Мура автоматически приняла тарелку из рук тетушки Полины.

— Относительно следа еще полной ясности нет, может быть, и посторонний. — Карл Иванович с удовольствием вдыхал чудный аромат, поднимающийся от его тарелки: он забыл, когда последний раз ел домашний суп. — А вот след во дворе Воспитательного дома, найденный в пасхальную ночь, когда там был совершен поджог, оставил мальчишка по имени Клавдий. Он, бесенок, через каминные трубы проник и на выставку, и в Аничков дворец… И вылезал оттуда чумазый, как арапчонок. Так вот и возникают легенды об оживших призраках…

— Как интересно! — воскликнула Мура. — А зачем же мальчик совершал поджоги?

— По наущению своего безумного отца. Но вы и не подозреваете, что не раз видели этого сумасшедшего. Может быть, и милостыню ему подавали… Сидит на холодной земле полуслепой нищий с младенцем на руках.

— А, так это вы про того босяка, которого я как-то видел невдалеке от Аничкова дворца, — догадался Клим Кириллович, хмуро поглядывая на умолкнувшую Муру, явно выуживающую из слов Вирхова что-то ценное для себя.

— Мало того, что мошенник-то бывший сиделец дома умалишенных, так он еще и публицист, весьма известный лет двадцать назад. За излишний пыл да бредовые фантазии и посадили этого Адриана Ураганова под замок.

— Адриан Ураганов? — Хотя Полину Тихоновну и беспокоило, что разговоры отвлекают ее гостя от супчика, но и тема разговора была волнующей. — Да, это имя я припоминаю. Наши гимназистки из прогрессивных увлекались его статьями…

— Я его статей не читал, — ответил Вирхов, — однако уже тогда, судя по всему, он был сумасшедшим.

— А в чем его сумасшествие? — подала голос Мура. — Он и тогда подстрекал кого-нибудь к поджогам?

— Нет, гораздо хуже, — понизил голос Вирхов, еще не решив окончательно, следует ли разглашать полученные от Придворова сведения. Но тминная водочка, прекрасное жаркое из говядины, сменившее славный супчик, да любознательная компания, да симпатичная дама, вроде бы благосклонно поглядывающая на своего немолодого гостя, располагали его к откровенности. — Он предлагал в печать статьи, где обвинял Императрицу Марию Федоровну в убийстве царя-освободителя. То есть, он считал, что Императрица, тогда еще цесаревна, вступила в сговор с народовольцами, с Перовской и Желябовым, и они по ее указанию бросили бомбу в Александра-Освободителя. Потому что Император хотел объявить наследником не мужа Марии Федоровны, отца нынешнего Государя, а своего внебрачного ребенка…

— Эти признания дал сам Адриан Ураганов?

Клим Кириллович увидел в глазах Муры так знакомый ему блеск.

— К сожалению, преступного публициста в его маскарадных лохмотьях выловить еще не удалось. А поведал мне об этом лечивший его когда-то в желтом доме фельдшер. По фамилии Придворов. Недавно посетивший Чумной форт… А вы, Клим Кириллович с ним там не встретились?

Для Клима Кирилловича это имя было внове, что он и сообщил увлеченному своим жарким следователю.

— Меня больше всего тревожит антисанитарное состояние города, — мрачно заявил доктор. — Может со дня на день вспыхнуть эпидемия чумы — столица наводнена крысами.

— Дорогой Клим Кириллович, мне кажется, вы сгущаете краски, — миролюбиво возразил Вирхов, — крыс в Петербурге на душу населения приходится не больше, чем в других столицах мира.

— Но в других столицах мира, Карл Иваныч, крысы не бегают по людям среди бела дня, — возразил доктор.

— Вы о чем? — Вирхов поднял брови. — В полицейских отчетах ничего о подобных происшествиях не читал.

— В отчетах, может быть, и нет. А вот Екатерина Борисовна, фрейлина Вдовствующей Императрицы, сама рассказывала мне, что в Пассаже, на фотовыставке, ей на колени вспрыгнула огромная наглая крыса…

— Какой ужас, — всплеснула руками Полина Тихоновна, — бедная девочка, она, наверное, лишилась чувств.

— Вы недооцениваете Екатерину Борисовну, милая Полина Тихоновна. — Мура едва скрывала раздражение. — Мне показалось, что она далеко не эфирное создание.

В столовой коровкинской квартиры повисла тишина. Ее прервал Вирхов.

— А не было ли в зубах у этой крысы чего-нибудь интересного? — спросил он, насмешливо глядя на доктора Коровкина, отчего тому стало не по себе. — То есть не дрессированная ли эта крыса? А то я знаю одну такую, ее Фунтиком зовут.

— Какие у вас странные знакомства, Карл Иваныч. — Тетушка Полина изящным жестом поправила ажурный черепаховый гребень. — Крыса Фунтик тоже представитель криминальной России?

— О нет, дорогая Полина Тихоновна, — галантно повернулся к милой хозяйке Вирхов, — этот Фунтик состоит на службе правосудия, если выражаться высоким штилем. Крыса принадлежит ассистенту короля петербургских сыщиков Карла Фрейберга. Антон Акимыч Пиляев носит это сокровище в кармане своего пальто… А не был ли на выставке мистер Стрейсноу? — неожиданно задал вопрос доктору Вирхов.

— Насколько мне известно, его там не было, — ответил настороженно доктор.

— А почему вы об этом спрашиваете? — побледнела Мура.

— Думаю, не следил ли Фунтик за мистером Стрейсноу. — Вирхов покосился на девушку.

— Господин Фрейберг считает, что сэр Чарльз преступник? — осторожно спросила она.

— Я с ним об этом еще не говорил, — ответил Вирхов. — Впрочем, сейчас это и не важно. Ибо, во-первых, мистер Стрейсноу по сообщению Скотланд-Ярда действительно оказался преступником, а во-вторых, он уже мертв.

Полина Тихоновна перекрестилась.

— Но какова же причина смерти? — робко спросила Мура.

— Причина смерти установлена, имеется заключение профессионального медика, — важно ответил Вирхов, — множественный рак внутренних органов. А все из-за того, что этот британский клептоман носил с собой в кармане какое-то вредное вещество.

— А удалось ли определить, что это было за вещество? — попытался прояснить картину доктор Коровкин.

Мура затаила дыхание: ей так хотелось, чтобы отец смог осуществить свои опыты с радием, — несчастный англичанин умер ужасной смертью, и не все ли теперь равно, как он добыл опасное вещество. Кроме того, она боялась, что может произойти нечто еще более страшное…

— К сожалению, при осмотре трупа никаких опасных веществ не обнаружено, — признался Вирхов. — Вероятно, выбросил в какую-нибудь канаву или в Неву… В ходе следствия выяснилось: мистер Стрейсноу не был знаком с сумасшедшим Адрианом Урагановым. И значит, не мог причинить вреда Вдовствующей Императрице Марии Федоровне.

— Кстати, Карл Иваныч, — подала голос Мура, — Вдовствующая Императрица завтра возвращается из Дании. Мы приглашены господином Формозовым на Варшавский вокзал. Предусмотрены ли меры безопасности?

Карл Иванович посмотрел на забавное личико младшей дочери профессора Муромцева, и ему стало грустно. Как хорошо, что ни она, ни ее сестра никогда не прочтут сообщение, полученное из Скотланд-Ярда, и не узнают, что английский гость — вор международного масштаба.

— Если не удастся сегодня разыскать злодея-публициста, — печально усмехнулся Вирхов, — я завтра подъеду к вокзалу… Но у Вдовствующей Императрицы своя надежная охрана…

— Приезжайте в любом случае, Карл Иваныч. — В дрожащем голосе Муры звучала непонятная настойчивость. — Приезжайте! Дмитрий Андреевич Формозов считает, что мы станем свидетелями исторического события…

Глава 28

Мура решила выйти из дому вместе с Вирховым. Доктор Коровкин, которому предстояло вынести баул со старинной картой, не понимал, почему она подвергает его опасности, — в этой ситуации присутствие Вирхова казалось ему нежелательным.

Но Мура знала, что делала. Пока Клим Кириллович переодевался у себя в комнате в приличествующий концерту костюм, а Полина Тихоновна и Карл Иванович, расположившиеся вместе с Мурой в уютной розово-коричневой гостиной Коровкиных, беседовали, девушка подошла к окну и увидела на противоположной стороне улицы человека в черной рясе. Сомнений у нее более не оставалось — за ними следили. И вполне возможно, что таинственный соглядатай — сообщник тех, кто стремится уничтожить карту. Мура надеялась, что присутствие следователя Вирхова, его шинель и фуражка отпугнут преступника, и тот не посмеет напасть на них, когда рядом будет важный чин.

— Ну что, дорогие мои, куда изволите отправляться? — спросил Вирхов, остановившись вместе с молодыми людьми на тротуаре Большой Вельможной. Он без особого любопытства взглянул на старенький баул в руках принаряженного Клима Кирилловича.

— Карл Иваныч! — взмолилась Мура. — Вы же фактически раскрыли преступление, имена злодеев установлены. Не проведете ли вы сегодняшний вечер с нами?

— С превеликой радостью принял бы ваше приглашение, — ни на минуту не задумываясь, откликнулся Вирхов, — да служебный долг превыше всего.

— Ну хоть ненадолго, — настаивала Мура, — прокатитесь вместе с нами к банку, затем немного послушаете Моцарта. А потом мы вас и держать не станем…

— Не могу, милая Мария Николаевна, никак не могу, — ответил Вирхов.

— Очень жаль, — разочарованно протянула Мура и оглянулась: подозрительный монах куда-то исчез.

Вирхов махнул рукой проезжавшему мимо извозчику и вскоре скрылся за поворотом на Н-ский проспект.

Мура вздохнула, проводив взглядом сыщика, и обратилась к доктору:

— Милый Клим Кириллович, вы предлагали везти баул на сохранение в какой-нибудь банк?

Страницы: «« « ... 4567891011 » »»