Рай Макнот Джудит

Запрокинув голову, Мередит с полузакрытыми глазами прислушалась к треску кузнечика.

– О чем ты думаешь? – тихо спросил Мэтт.

– О том, что скоро будет осень, – вздохнула она, глядя на него. – Осень – мое самое любимое время года. Весну слишком перехвалили. Вечно идет дождь, и деревья еще голые после зимы. Зима обычно тянется без конца, а летом, конечно, хорошо, но уж очень однообразно. Осень совершенно иная, и никакие духи в мире не могут сравниться с запахом горящих листьев, верно?

Мередит обворожительно улыбнулась, и Мэтт подумал, что сама она благоухает куда лучше, чем все горящие листья на свете, но позволил ей продолжать.

– Осень так волнует… все меняется… словно в сумерках.

– В сумерках?

– Да, ужасно люблю сумерки, и по той же причине. В детстве я часто гуляла по подъездной дорожке в сумерки и стояла у забора, наблюдая, как мимо проносятся машины с включенными фарами. У всех было куда вернуться, чем заняться… Ночь – это только начало… – От смущения она осеклась. – Все это, должно быть, звучит невероятно глупо.

– Скорее невероятно одиноко.

– Я не была одинокой, просто мечтала. Понимаю, что у тебя создалось ужасное впечатление о моем отце в ту ночь в «Гленмуре», но на самом деле он вовсе не такой. Просто любит меня и всю жизнь пытается уберечь и дать мне все самое лучшее.

Но тут чудесное настроение Мередит внезапно рассеялось, а ужасная реальность хлынула неумолимым потоком, с силой вырывая ее из прекрасного сна.

– И за все это я собираюсь вернуться домой через несколько дней, беременная, и…

– Но мы договорились не тревожиться об этом сегодня, – перебил он.

Мередит кивнула и попыталась улыбнуться, но не могла управлять своими мыслями так легко, как, по всей видимости, он. И неожиданно она увидела своего ребенка, стоявшего в конце подъездной дорожки где-то в Чикаго и смотревшего вслед пролетающим мимо машинам. Ни семьи, ни братьев, ни сестер, ни отца. Только мать. И Мередит отнюдь не была уверена, что этого окажется достаточно.

– Если осень – твоя самая любимая вещь на свете, какая же самая нелюбимая? – спросил Мэтт, пытаясь отвлечь ее.

Мередит на мгновение задумалась:

– Елочные базары на следующий день после Рождества. Что-то есть ужасно печальное во всех этих прекрасных деревьях, которые никто не выбрал. Словно сироты, никому на свете не нужные…

Она поспешно замолчала, сообразив, о чем говорит, и постаралась поскорее отвернуться.

– Уже за полночь, – вставил Мэтт, понимая, что вечер безнадежно испорчен. – Наверное, пора спать.

Слова прозвучали так, словно он принимал как должное то, что они должны или будут спать в одной постели, и отвратительная паника внезапно охватила Мередит. Она беременна, и он собирается жениться на ней – вся ситуация казалась просто омерзительной, заставляла Мередит сгорать от стыда и сознавать, что чувство собственного достоинства навеки утеряно и она никогда уже не сможет высоко держать голову.

Они в молчании выключили свет в гостиной и поднялись по ступенькам. Дверь комнаты Мэтта выходила на площадку, а спальня Джули была слева, в конце коридора. Между ними располагалась ванная. Когда они оказались на площадке, Мередит решила взять инициативу в свои руки.

– Спокойной ночи, Мэтт, – дрожащим голосом пробормотала она и, растянув губы в деланой улыбке, шагнула вперед, оставив его стоять на пороге. Он не сделал попытки остановить ее, и облегчение мгновенно сменилось раскаянием. Очевидно, решила Мередит, входя в комнату Джули, беременная женщина лишается всякой привлекательности, даже для мужчины, который сгорал от безумной страсти всего несколько недель назад.

Она обернулась, чтобы прикрыть дверь. Позади раздался бесстрастный, спокойный голос:

– Мередит.

Обернувшись, она увидела, что Мэтт стоит на прежнем месте, прислонившись плечом к косяку и сложив руки на груди.

– Что?

– Знаешь, что я люблю меньше всего на свете?

Его непререкаемый тон подсказал, что вопрос задан не просто так, и Мередит настороженно покачала головой, гадая, что за этим последует. Он не стал держать ее в неведении:

– Терпеть не могу спать один, когда рядом в соседней комнате есть кто-то, кому, черт возьми, следовало бы лечь со мной.

За резким замечанием Мэтта явно крылось приглашение, и столь полное отсутствие такта поразило не только ее, но и его самого. Множество самых различных чувств за одно мгновение промелькнуло на прелестном лице: смущение, стыд, неловкость, сомнение, нерешительность… но все же она, слегка улыбнувшись, твердо сказала:

– Спокойной ночи.

Мэтт дождался, пока Мередит закроет за собой дверь, но не ушел. Несколько долгих минут он стоял неподвижно, прекрасно зная, что, если сейчас пойдет за ней и пустит в ход все приемы нежного обольщения, наверняка убедит ее провести с ним ночь. Однако ему расхотелось делать это. Решительно и бесповоротно.

Повернувшись, он вошел к себе, но оставил дверь открытой, попрежнему убежденный, что если она захочет быть с ним, обязательно вернется.

Одетый в пижамные штаны, с трудом найденные в ящике комода, Мэтт стоял у окна, глядя на залитый лунным светом газон. Он услышал, как Мередит выходит из ванной, и напрягся в ожидании. Шаги прозвучали по коридору, затихли у комнаты Джули. Раздался стук закрываемой двери.

Сегодня она хочет остаться одна, понял Мэтт с удивлением и разочарованием. Однако его обуревали более глубокие эмоции, чем неразделенное чувственное желание. Он ждал от нее знака, порыва, из которого понял бы, что Мередит так же, как и он, готова к интимным отношениям, но как Мэтт ни желал этого, не собирался убеждать ее. Мередит должна сама принять решение, сделать выбор, свободно и добровольно. И она сделала этот выбор, когда ушла от него в спальню Джули. Будь у нее какие-то сомнения в том, чего Мэтт желал этой ночью, он быстро развеял бы их.

Отвернувшись от окна, Мэтт раздраженно вздохнул, подумав, что, вероятно, требует слишком многого от восемнадцатилетней девушки, вчерашней школьницы. Беда в том, что чертовски трудно помнить, насколько на самом деле молода Мередит.

Откинув простыню, Мэтт лег в постель и сунул руки под голову, глядя в потолок, думая о Мередит. Сегодня она рассказала Мэтту о Лайзе Понтини, о том, как они стали друзьями, и только сейчас Мэтт понял, что Мередит чувствовала себя своей не только в богатых особняках и загородных клубах, но и в доме таких бедняков, как семейство Понтини. В ней нет совершенно ничего искусственного, ни малейшего притворства, и все же невозможно было усомниться в прекрасном воспитании и безупречном вкусе, привлекавших Мэтта так же сильно, как ослепительная красота и чарующая улыбка девушки.

Усталость наконец одолела Мэтта; глаза сами собой закрылись. К несчастью, ни одно из этих качеств не поможет ей и не сделает идею о поездке в Южную Америку хоть немного привлекательной… если, конечно, она совсем ничего не чувствует к нему. А это, очевидно, так и есть, иначе была бы сейчас с ним. Сама мысль о том, чтобы убедить колеблющуюся, нерешительную, избалованную девушку отправиться с ним в Венесуэлу, в то время как у нее не хватило мужества или решительности переступить порог его спальни, была не только отталкивающей, но и совершенно беспочвенной.

Мередит, склонив голову, стояла возле кровати Джули, измученная желаниями и сомнениями, которые не могла ни объяснить, ни унять. Ее беременность пока еще ничем не проявилась внешне, но, очевидно, вносила хаос и смуту в ее чувства. Менее часа назад она приходила в ужас от одной мысли, что очутится в постели с Мэттом, сейчас же хотела этого больше всего на свете. Здравый смысл предостерегал, что ее будущее, и без того ужасающее, неопределенно и отдаться неумолимо возрастающему притяжению к этому человеку означает еще больше все усложнить. В двадцать шесть лет он был гораздо опытнее во всех сторонах жизни, жизни, совершенно ей чуждой и незнакомой.

Шесть недель назад он был в смокинге и ничем не отличался от других знакомых ей мужчин. Но теперь, в джинсах и рубашке, казался каким-то приземленным, и это одновременно и привлекало и тревожило ее. Мэтт хотел, чтобы она пришла к нему сегодня, и без обиняков сказал об этом. Во всем, что касалось женщин и секса, Мэтт, очевидно, был настолько уверен в себе, что мог, не стесняясь, дерзко объяснить, чего хочет от нее. Он не просил, не пытался убедить, а почти приказывал! Без сомнения, он считался в Эдмунтоне настоящим донжуаном, неотразимым соблазнителем, и почему нет? В ночь самой первой встречи он сумел заставить ее извиваться и кричать от страсти, хотя Мередит была насмерть перепугана.

Мэтт точно знал, какая ласка, какое прикосновение смогут заставить ее потерять разум, и весь его сексуальный опыт, очевидно, почерпнут не из книг. Он, должно быть, занимался любовью сотни раз сотнями способов и с сотней женщин. Но даже сознавая это, Мередит была вне себя при мысли о том, что Мэтт ничего не испытывает к ней, кроме чисто физического влечения. Правда, он за полтора месяца ни разу не позвонил, но правда и то, что Мередит была настолько расстроена в ту ночь, что ничем не показала, будто ждет его звонка. Его заявление о том, что он собирался позвонить года через два, после возвращения из Южной Америки, показалось Мередит просто смехотворным. Теперь же, в тишине ночи, после его рассказа о планах на будущее, у Мередит появилось чувство, что он хотел добиться чего-то в жизни, прежде чем позвонить в следующий раз.

Мередит вспомнила о том, как глубоко повлияла на Мэтта смерть матери; мальчик, способный на такую скорбь, не мог вырасти пустым, безответственным и бесчувственным человеком, ничем не интересующимся, кроме женщин…

Мередит оборвала себя. Мэтта никак нельзя назвать безответственным. За все это время он ни разу не пытался избежать ответственности за будущего ребенка. Кроме того, если верить Джули, Мэтт не один год нес тяжелый груз забот о семье.

Если на уме у него был только секс, почему Мэтт не попытался уговорить ее лечь с ним сегодня, хотя ясно дал понять, что желает этого?

Мередит вспомнила нежность, сиявшую в серых глазах, когда он спросил, так ли она сладка, как кажется. И то же выражение согревало его взгляд каждый раз, когда он смотрел на нее, пока они сидели на крыльце.

Почему Мэтт не пытался уговорить ее пойти с ним?

И тут словно молния ударила в мозг с такой силой, что у нее ноги подкосились от странной догадки. Мэтт определенно хотел ее и, конечно, знал, чем и как убедить, но отказался сделать это. Ему нужно было не только ее тело. Сама не зная почему, она была уверена в этом.

А может, просто слишком поддается эмоциям, как все последние дни?..

Мередит выпрямилась, дрожа от неуверенности, бессознательно положив руку на пока еще плоский живот. Она была напугана, смущена и чувствовала, как человек, которого она почти не знает и не понимает, властно притягивает ее.

С бешено бьющимся сердцем она потихоньку вышла в коридор. Дверь его комнаты была открыта, Мередит видела это, когда выходила из ванной. Если Мэтт уже успел заснуть, она просто вернется назад и ляжет в постель. Пусть судьба все решит.

Мередит встала на пороге, наблюдая за спящим Мэттом. Лунный свет, пробиваясь сквозь прозрачные занавески, падал на его лицо. Она немного успокоилась, но по-прежнему не двигалась с места, поражаясь буйству чувств, пославших ее сюда, в эту комнату. Подумать только, она потеряла голову настолько, что теперь стоит здесь и следит за человеком без его ведома!

Расстроенно поморщившись, Мередит повернулась, чтобы уйти.

Мэтт так и не понял, что разбудило его и как долго Мередит находилась в комнате, но когда открыл глаза, она уже вышла в коридор. Он остановил ее, сказав первое, что пришло в голову:

– Не делай этого, Мередит!

Бесцеремонное приказание заставило Мередит круто развернуться, так, что копна волос рассыпалась по плечам. Не совсем уверенная в истинном смысле его слов, она безуспешно попыталась разглядеть лицо Мэтта в темноте и наконец шагнула вперед.

Мэтт молча следил за ней. На Мередит была только короткая шелковая ночная сорочка, едва доходившая до стройных бедер. Мэтт подвинулся и откинул простыню. Мередит поколебалась и села на постель, совсем близко, расширенными от смущения глазами изучая его лицо.

– Не знаю почему, – тихо, дрожащим голосом выговорила она наконец, – но сейчас я боюсь куда больше, чем в тот раз.

Мэтт мрачновато улыбнулся и погладил ее по щеке:

– Представь, и я тоже.

За этим последовало долгое молчание. Оба не шевелились, если не считать того, что Мэтт осторожно ласкал большим пальцем нежную шею. Они словно чувствовали, что сейчас, в следующее мгновение, предстоит сделать первый шаг по неведомой и, возможно, опасной дороге. Мередит ощущала это подсознательно, Мэтт понимал совершенно ясно, однако было что-то бесконечно верное и правильное в том, что они собирались сделать. Мередит больше не была богатой наследницей из другого мира, она стала просто женщиной, которой Мэтт хотел обладать с того момента, как увидел впервые. И теперь эта женщина сидела рядом, и светлые пряди волос разметались по его руке густыми атласными струями.

– Думаю, справедливо будет предупредить тебя, – прошептал он, с силой обхватывая ее шею и притягивая ее губы к своим, – что сейчас мы рискуем куда больше, чем шесть недель назад.

Мередит заглянула в пылающие глаза и поняла, что Мэтт предостерегает ее от настоящего глубокого увлечения, когда обратной дороги уже не будет.

– Решайся, – хрипло выдохнул он.

Мередит поколебалась, но тут ее взгляд скользнул от умоляющих глаз к скульптурно вырезанному рту. Сердце, казалось, на миг перестало биться, она застыла, потом рванулась прочь, и рука Мэтта упала.

– Я… – начала она, но тут что-то остановило ее. Мередит с приглушенным стоном наклонилась и поцеловала Мэтта, с силой прижавшись губами к его губам, и его руки снова обвились вокруг ее плеч, притягивая ее все ближе, сжимая стальной хваткой.

Он быстро опрокинул ее на спину, обжигая безумными поцелуями, и волшебство вспыхнуло снова, совсем как полтора месяца назад, только на этот раз совершенно по-другому, потому что горело жарче, свиваясь в буйный сладостный вихрь. Вихрь, который теперь значил гораздо больше для них обоих.

Когда все кончилось, Мередит повернулась на бок, обмякшая, насытившаяся, удовлетворенная, влажная от пота, чувствуя, как тесно соприкасаются их ноги и бедра. Его рука лениво скользнула по плечу и остановилась на ее груди, властно сжав нежное полушарие. Перед тем как погрузиться в пропасть сна, Мередит еще успела подумать, что он дает ей знать, как сильно желает ее присутствия здесь, предъявляет права, о которых не просил и которых она не давала. Как похоже на Мэтта!

Она так и заснула улыбаясь.

– Хорошо спала? – спросила Джули на следующее утро, стоя у кухонного стола и намазывая маслом тост.

– Прекрасно, – ответила Мередит, отчаянно пытаясь не выглядеть так, словно провела эту ночь, занимаясь любовью с братом Джули. – Хочешь, я помогу готовить завтрак?

– Ни за что. Па всю эту неделю работает в две смены, с трех дня до семи утра. Когда он приходит домой, ничего не желает, кроме как поесть и выспаться. Я уже приготовила ему завтрак. Мэтт никогда ничего не ест по утрам. Хочешь отнести ему кофе? Я обычно приношу его перед тем, как зазвонит будильник, а именно, – она взглянула на пластмассовые кухонные часы в виде чайника, – через десять минут.

Обрадованная тем, что может сделать что-то для Мэтта, Мередит кивнула и, налив кофе в кружку, нерешительно протянула руку к сахарнице.

– Он пьет только черный кофе, – пояснила Джули улыбаясь. – Кстати, по утрам он ведет себя, как настоящий медведь, так что не жди радостного приветствия.

– Правда? – нахмурилась Мередит, не зная, что делать.

– Он не злится, просто молчит.

Джули оказалась отчасти права. Когда Мередит, постучавшись, вошла, Мэтт перекатился на спину, тупо уставившись в потолок и явно не понимая, на каком он свете. Единственным приветствием послужила легкая благодарная улыбка. Громко вздохнув, Мэтт сел и потянулся за кружкой. Мередит нерешительно подошла к постели, наблюдая, как он пьет, жадно, словно от этого зависит его жизнь, и, чувствуя себя ненужной и назойливой, повернулась, чтобы уйти. Но Мэтт поймал ее за руку, и Мередит послушно уселась рядом.

– Почему только я чувствую себя таким измученным сегодня утром? – осведомился он все еще хрипловатым со сна голосом.

– Просто я жаворонок, – сообщила Мередит, – и, возможно, к полудню буду с ног валиться.

Он оглядел костюм, позаимствованный у Джули: клетчатую рубашку, завязанную узлом под грудью, и белые шорты.

– На тебе этот наряд выглядит так, словно просится на обложку журнала мод.

Это был первый комплимент, сказанный им, если не считать слов, которые Мэтт бормотал на ухо, когда они любили друг друга. И Мередит, обычно не обращавшая внимания на комплименты, запомнила этот только потому, что его голос стал непривычно нежным.

Патрик вернулся домой, позавтракал и лег спать. Джули, весело помахав на прощание рукой, ушла в половине девятого, предупредив, что снова останется ночевать у подруги. Через час Мередит решила позвонить домой и передать через дворецкого отцу, что задерживается. Но вместо этого Альберт сообщил, что отец велел немедленно возвращаться домой и объяснить причину столь внезапного исчезновения. Мередит попросила сказать отцу, что все в порядке и она вернется только в воскресенье.

После этого время, казалось, замедлило бег и тянулось бесконечно. Стараясь не разбудить Патрика, Мередит вошла в гостиную, чтобы найти какую-нибудь подходящую книгу. Выбор оказался неплохим, но Мередит была слишком взволнована, чтобы сосредоточиться на длинном романе. Среди журналов, сложенных на столике, Мередит отыскала старое руководство по вязанию крючком и начала изучать его со все возрастающим интересом, особенно после того, как мысленно представила оригинальные и красивые детские пинетки.

И поскольку особых дел не предвиделось, Мередит решила попытаться связать что-нибудь и поехала в город. В галантерейном магазине Джексона она купила журнал для вязания, полдюжины мотков пушистой пряжи и большой деревянный крючок толщиной в мизинец.

Она уже открыла машину, припаркованную у скобяной лавки «Тру Вэлью», но вовремя сообразила, что ужин, по-видимому, придется готовить ей. Швырнув на сиденье пакет с пряжей, она пересекла улицу, вошла в бакалейную лавку и несколько минут бродила среди заставленных товарами полок, справедливо сомневаясь в собственных кулинарных способностях. Мередит долго нерешительно стояла перед мясным прилавком, вспоминая, какой чудесный мясной хлеб подала вчера Джули. Но сегодня придется приготовить что-нибудь попроще.

Мередит рассеянно оглядела бифштексы, свиные отбивные, телячью печень и неожиданно заметила пакеты с сосисками. И тут ее осенило вдохновение. Если повезет, она сумеет превратить ужин в ностальгическое приключение вместо кулинарной катастрофы. Улыбаясь, она купила сосиски, кулек с булочками и огромный мешок зефира.

Вернувшись домой, Мередит убрала покупки и устроилась на диване с крючком, пряжей и иллюстрированным журналом. Согласно инструкции основой любого изделия была цепочка петель, и начинающим рекомендовалось сделать не меньше сотни таких одинаковых петелек. Мередит послушно приступила к делу, причем каждая петля получалась длиной не меньше полудюйма из-за слишком большого крючка и толстой пряжи.

Утро медленно перетекало в день, и тревоги, отступившие было на время, вернулись с новой силой, поэтому она вязала все усерднее, чтобы не дать им воли. Она не станет думать о педиатрах… о том, как больно рожать… о том, что Мэтт захочет иметь право посещать ребенка… о детском садике… о том, что имел в виду Мэтт, когда сказал, что у них могла бы быть настоящая семейная жизнь…

Петли соскальзывали с крючка, огромные, одинаковые, образуя кремовую лужицу у ног. Мередит посмотрела вниз, понимая, что сейчас самое время поучиться вывязывать столбики, но не чувствовала особой охоты делать это и, кроме того, ощущала некое мрачное удовлетворение, неодолимую потребность держать себя в руках, что было возможно лишь при выполнении утомительной и нудной работы.

В два часа пока еще незаметная беременность дала себя знать, и Мередит, зевнув, отложила крючок и свернулась на диване. Она немного поспит, а потом уберет пряжу и подготовится к приходу Мэтта.

Мысль о возвращении к ней Мэтта после тяжелой работы наполнила ее неожиданным восторгом. Подложив руку под щеку, Мередит вспомнила о том, как он ласкал ее прошлой ночью, и заставила себя думать о другом, потому что испугалась томительно-сладостной боли, охватившей ее. Ей грозила серьезная опасность влюбиться в отца своего ребенка. Серьезная опасность?

Мередит улыбнулась. Что может быть прекраснее… особенно если и Мэтт испытывает те же чувства? А ей казалось, что это так и есть.

Скрип гравия под шинами донесся из открытого окна, и Мередит, в испуге раскрыв глаза, села. На часах половина пятого. Она наспех расчесала пальцами волосы и откинула их со лба. Не успела Мередит убрать крючок и пряжу, как дверь распахнулась, и ее сердце радостно подскочило при виде Мэтта.

– Привет, – прошептала она и неожиданно представила много-много таких же спокойных, мирных вечеров впереди, вечеров, когда Мэтт будет возвращаться домой, к ней. Интересно, думает ли он о том же?

Мередит немедленно упрекнула себя за глупость. У нее слишком много свободного времени, а Мэтт, без сомнения, занят совершенно другими мыслями.

– Как прошел день?

Мэтт взглянул на стоявшую у дивана Мередит, и видение череды подобных дней вихрем пронеслось перед глазами, дней, когда он будет возвращаться домой, к золотоволосой богине, встречающей его улыбкой, неизменно пробуждающей в нем такое странное чувство, будто он только что убил дракона голыми руками, изобрел лекарство от насморка и нашел способ установить мир на земле.

– Прекрасно, – заверил он. – А у тебя?

Мередит провела день в тревогах и мыслях о Мэтте, но поскольку не могла признаться в этом, объяснила:

– Я решила поучиться вязать крючком.

В доказательство своих слов она подняла длинный шнур.

– Настоящая маленькая хозяюшка, – поддразнил Мэтт, оглядывая цепочку, исчезавшую под журнальным столиком. Глаза его удивленно расширились. – Что ты вяжешь?

Мередит подавила смущенный смешок, потому что сама не имела ни малейшего представления.

– Догадайся, – сказала она, сделав загадочное лицо и одновременно придумывая, что сказать.

Мэтт нагнулся, поднял конец шнура и начал отходить, пока кремовая нить не протянулась по всей комнате.

– Ковер? – серьезно осведомился он.

Мередит шутливо нахмурилась:

– Конечно, не ковер.

Мэтт мгновенно стал серьезным и покаянно попросил:

– Намекни хотя бы!

– Какие тут намеки! Все очень просто. Довяжу до конца, добавлю еще несколько рядов, чтобы было пошире, накрахмалю, и сможешь огородить свой участок!

С трясущимися от смеха плечами Мэтт сжал ее в объятиях, не обращая внимания на то, что крючок упирается ему в грудь.

– Я кое-что купила на ужин, – объявила она, чуть отстранившись.

Мэтт намеревался пригласить ее куда-нибудь, но сейчас радостно улыбнулся:

– А мне показалось, будто ты сказала, что не умеешь готовить.

– Поймешь все, когда увидишь, что я купила, – вздохнула она, уводя его в кухню.

– Очень умно, – ухмыльнулся Мэтт, развернув пакеты. – Нашла способ заставить меня готовить.

– Поверь, – торжественно заверила она, – так гораздо безопаснее.

Он пробыл дома менее десяти минут и вот уже второй раз ощущал себя так, словно жизнь была наполнена весельем и смехом.

Мередит принесла одеяло и еду, а Мэтт разжег костер. Они провели вечер во дворе, объедаясь пережаренными сосисками, недопеченными булочками и полурастаявшим зефиром, говорили обо всем, начиная с необычного отсутствия неприятных симптомов беременности и кончая достойным всяческих похвал вкусом зефира. Уже в сумерках они закончили ужин, и Мередит убрала тарелки и отправилась в кухню мыть посуду. Мэтт ожидал ее возвращения, лениво глядя в темнеющее небо, лежа рядом с грудой собранных осенних листьев, которые только что положил в костер, чтобы удивить Мередит.

Когда Мередит появилась во дворе, в воздухе разливался восхитительный аромат осени, а Мэтт сидел на одеяле, стараясь сделать вид, что нет ничего странного в запахе осенних листьев в августе. Мередит встала на колени на одеяло, долго смотрела на огонь, а потом подняла лицо к Мэтту, и даже в темноте он заметил, как сияют ее глаза.

– Спасибо, – просто сказала она.

– Пожалуйста, – ответил он внезапно охрипшим голосом и протянул руку, пытаясь справиться с приливной волной нахлынувшего желания, когда Мередит, неправильно поняв приглашение сесть рядом, устроилась между его ногами, с тем чтобы, повернувшись к нему спиной, любоваться костром. Желание сменилось отчаянной радостью, когда она тихо призналась:

– Лучшей ночи у меня в жизни не было, Мэтт.

Мэтт обнял ее за талию, осторожно прикрыв ладонями плоский живот и стараясь не выказать, как он растроган. Свободной рукой Мэтт откинул ее волосы и поцеловал в затылок.

– Как насчет прошлой ночи?

Мередит нагнула голову под натиском горячих губ и тут же поправилась:

– Это вторая самая лучшая ночь в моей жизни.

Мэтт, улыбнувшись в темноте, прикусил мочку ее уха, но страсть уже взрывалась в теле огненными клубками, лесным пожаром разливаясь по венам, и ни остановить, ни задержать этот буйный поток было невозможно. Потрясенный его силой, Мэтт повернул Мередит к себе лицом и завладел нежными губами, такими мягкими, сначала прохладными, но постепенно налившимися жаром, и, когда ее язык скользнул ему в рот, Мэтт потерял голову. Его рука проникла под ее рубашку, пальцы стиснули грудь, и тихий стон наслаждения, вырвавшийся у Мередит, порвал последнюю тонкую нить его сдержанности. Он сжал ее в объятиях, уложил на одеяло, накрыв своим телом и зарывшись руками в волосы, несколько минут удерживал неподвижно, осыпая безумными поцелуями. Он так тонко чувствовал ее настроение, что ощутил мгновенное колебание, прежде чем свирепость его натиска лишила Мередит способности двигаться. Его потрясла также эта отчаянная всепоглощающая потребность овладеть ею полностью, до конца, необходимость сделать сознательное усилие, чтобы справиться с собой и немного успокоиться. Эти эмоции захватили его с безоглядной силой, и Мэтт так и не понял, что Мередит колебалась не из страха перед ослепляющей страстью, а из-за неопытности и неумения отвечать такими же бурными ласками. Но даже если бы он и осознал это, не решился бы показать ей прямо сейчас, потому что любые попытки помедлить, продлить острое блаженство оказались безуспешными. Поэтому он раздел ее внезапно ставшими неловкими, дрожащими пальцами и целовал, пока она не начала извиваться под ним, скользя ладонями по его горячей коже.

Прикосновение ее рук и губ воспламенило его, и каждый тихий стон, который она издавала, заставлял кровь бурлить, и он вел ее от одной вершины к другой, шепча хриплые, почти грубые слова наслаждения. Мередит послушно следовала за ним, и они слились воедино, пока он наконец не заставил ее кричать, содрогаться в экстазе и только потом исторгся в нее горячим потоком.

Потом он завернул ее и себя в одеяло, и они легли рядом, глядя на залитое звездами небо, вдыхая ностальгическое благоухание ранней осени. В прошлом физическая любовь была занятием, доставлявшим взаимное удовольствие и ему, и партнерше, но с Мередит превратилась в нечто чарующе красивое. Изысканно, утонченно, мучительно красивое. Впервые в жизни Мэтт чувствовал себя полностью удовлетворенным и успокоенным. Впереди нелегкое будущее, однако он никогда не был так уверен в том, что сможет сделать его прекрасным для них обоих… если только она даст ему время. Время и возможность.

Ему необходимо провести с ней больше времени, чтобы укрепить эту странную хрупкую связь, сводившую их все ближе с каждым часом, который они были вместе. Если бы он смог уговорить ее поехать с ним в Южную Америку, их брак мог бы стать настоящим. Он верил в это. Завтра он позвонит Джонатану Соммерсу и, не вдаваясь в подробности, спросит, как живут там рабочие и есть ли врачи. Он думал не о себе. Но Мередит и ребенок – вот главная его забота.

Если бы только он мог взять ее с собой! В этом вся проблема. Он не мог отказаться от поездки в Южную Америку: во-первых, контракт подписан, во-вторых, ему необходимы эти сто пятьдесят тысяч премиальных за проведенные в Венесуэле два года, чтобы сделать очередное выгодное вложение. Подобно фундаменту небоскреба, сто пятьдесят тысяч были основанием его великого плана. Конечно, не такие это большие деньги, но пока и их довольно.

Однако, лежа в темноте рядом с Мередит, он прикидывал, не стоит ли забыть о всех планах и остаться с ней в Штатах. Но Мередит привыкла ко всему самому лучшему, имела на это право. И он хотел, чтобы так продолжалось всегда. И единственным способом, которым можно было достичь этого, была поездка в Венесуэлу.

Мысль о том, чтобы оставить ее здесь и потерять, потому что она рано или поздно устанет от него или потеряет веру в его способность добиться успеха, в обычных обстоятельствах свела бы его с ума. Но одна вещь говорила в его пользу: Мередит беременна его ребенком. Именно малыш – главная причина того, что Мередит будет дожидаться его и верить…

Беременность, так изменившая жизнь Мередит, которую она считала несчастьем и катастрофой, Мэтт полагал нежданным даром судьбы. Уехав от нее в Чикаго, Мэтт посчитал, что пройдет не менее двух лет, прежде чем он сможет вернуться и ухаживать за ней на законных основаниях… конечно, если не лишится ее к тому времени окончательно. Мередит прекрасна и очаровательна, и, конечно, десятки мужчин будут добиваться ее, пока его не будет здесь. Один из них, возможно, сумеет добиться успеха, и Мэтт почти был уверен в этом.

Но теперь вмешалась судьба и подарила ему весь мир. То обстоятельство, что эта самая судьба никогда не была добра к семейству Фаррелов, не обескураживало Мэтта. Теперь он был готов уверовать в Бога, рок, небеса и вселенскую доброту, и все из-за Мередит и малыша.

Правда, было крайне трудно осознать то, что элегантная молодая наследница, встреченная им в загородном клубе, очаровательная блондинка, которая глазом не моргнув пила коктейли с шампанским и держала себя с гордым достоинством, действительно свернулась рядом с ним клубочком и мирно спит в его объятиях, а в ее чреве растет его ребенок.

Его ребенок.

Мэтт распластал пальцы на ее животе и улыбнулся в темноте, потому что Мередит представления не имела о его чувствах к младенцу. И о том, что он испытал, когда она даже не попыталась избавиться от ребенка… и от него, Мэтта. Вчера, когда она говорила о возможностях выбора, одно лишь слово «аборт» вызвало у него тошноту.

Он хотел говорить с ней о малыше и признаться, что в действительности переживает, но считает себя эгоистичным подонком, потому что все случившееся так расстраивает ее. Кроме того, Мередит ужасала встреча с отцом, и любой разговор о беременности напоминал ей о том, что ждет впереди.

Столкновение с отцом… Улыбка Мэтта померкла. Этот человек – настоящий подонок, но каким-то образом смог воспитать самую удивительную женщину, когда-либо встреченную Мэттом, и за это он ему бесконечно благодарен. И только поэтому был готов сделать все на свете, лишь бы ослабить напряженность, когда в воскресенье повезет Мередит к отцу. Придется помнить, что Мередит – единственный ребенок Филипа Бенкрофта, и по причинам, понятным только ей, она любила этого высокомерного мерзавца.