Зов лабиринта Иртенина Наталья

ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО

Старший следователь городской прокуратуры Василий Остапчук был седовлас, тучен, страдал одышкой, в подражание знаменитому коллеге, комиссару Мегрэ, курил трубку и ввиду грядущей пенсии мечтал о небольшом домике в холмах за городом, обязательно с садом. Еще к этой характеристике можно прибавить то, что старший следователь слыл угрюмой, мизантропической личностью. Впрочем, это не мешало ему не только слыть, но и быть грозой бандитов и жуликов, попадающих к нему в руки.

Работу же в прокуратуре Остапчук ненавидел всем нутром, хотя и не позволял никому догадаться об этом. Ненавидел за то, что вся эта грязная рутина как две капли похожа на то, о чем обычно врут в книжках и в кино. И нет смысла решать, что здесь является отражением, а что – отображаемым. Подобными рассуждениями кормятся разве что плохие журналисты. А хороший сыщик точно знает: среди тех, кто километрами строчит убойные романы и сценарии, нормальных людей не водится.

Старший следователь Остапчук вошел в распахнутую настежь дверь, не вынимая рук из карманов летнего плаща (ко всему – был мерзляв), тоскливо оглядел гостиную и с трубкой в зубах, давно погасшей, зычно осведомился: «Ну, что тут у вас?». На его голос из недр квартиры тотчас вынырнул долговязый, но обладающий грацией балеруна юный лейтенант Куницын. «Взгляните сами, шеф. – Приглашающий жест. – Это что-то ненормальное. Абсолютный бред. Совершенно зверская расправа. Даже кошка что-то почуяла…» – «Какая кошка?» – «Соседская. Женщина, которая вызвала милицию, утверждает, что ее кошка обезумела возле двери этой квартиры и задала стрекача». – «А где она сейчас?» – «Кошка? Не знаю. Убежала». – «Женщина!» – «А-а. Я уже взял у нее показания, шеф. Сейчас ей оказывают медицинскую помощь». – «Что с ней?» – «Пыталась образумить кошку. Свидетельства чего остались у нее на лице». – «Вот только сумасшедших кошек мне не хватало».

Остапчук пошарил в карманах, вытащил спички и раскурил трубку. И только после этого привычного ритуала стронулся с места – осматривать место преступления.

В небольшой комнате, по обстановке – кабинете, работали фотограф, эксперт-криминалист и врач. Тело убитого оставалось нетронутым. Мужчина сидел за столом в неудобной позе. Туловище наклонено, голова на две трети покоится внутри разбитого монитора компьютера. На столе большая лужа крови. «Впечатляет. Определенно впечатляет». Старший следователь Остапчук не любил давать длинных комментариев. «Еще больше впечатляет, шеф, то, что дверь кабинета была заперта изнутри». – «Имитация?» – «Невозможно. Замок односторонний. Простая задвижка. Окно тоже наглухо закрыто. Потайные ходы исключаются». – «Классика». – «Шеф?» – «Я говорю – классика детектива. Убитый наедине со своим трупом. Замаливает грехи за закрытыми изнутри дверьми. Гена, что-нибудь определенное есть?»

По мнению Гены Лыкова, судебного медика, определенными в этой ситуации были только две вещи. Во-первых, монитор сначала опустили на голову жертвы, разумеется, с большим размахом и силой, а также с особой жестокостью, потом снова опустили на стол, вместе с головой. Во-вторых, сам себе нахлобучить на череп эту штуку мужчина не мог ни при каких обстоятельствах. Еще горстку вполне определенных вещей подкинул следователю Куницын. Убитый – доктор исторических наук, судя по библиотеке, специалист по культуре древней Индии, преподавал в частном гуманитарном университете, тридцать один год, женат, детей не имеет. Соседями в семейных ссорах и неладах замечен не был – совсем даже наоборот. Жена… теперь уже вдова – «небезызвестная писательша», как отрекомендовала ее пострадавшая владелица обезумевшей кошки, автор нескольких романов, работает в жанре мистического триллера. Местонахождение на момент убийства и по сию пору неизвестно.

«Док, могли вот это все проделать слабые женские руки?» – «Хм, ну, если сильно любящие руки, да в состоянии аффекта – теоретически могли». С серьезной миной на лице Лыков почесал подбородок. На днях ему предстояла процедура развода с женой, и эту долгую, шумную историю смаковали на десерт едва ли не во всех отделениях милиции города. «Лейтенант, объявите срочный розыск». – «Да, шеф». – «Денисов, заканчивайте тут. Тело можно уносить. И не забудьте приобщить к делу… мгм… орудие убийства».

После осмотра остальных помещений квартиры, во время которого Остапчук то и дело что-то бормотал себе под нос, лейтенант вновь был призван к ответу. «Ну, что там еще наплела вам озверевшая кошковладелица?» – «Шеф, это не она озверела, а ее домашнее животное». – «Неважно. Так что эта укротительница кошачьих показала?»

Почтенная старушка показала следующее: живет она на третьем этаже и через день выгуливает на поводке свою любимицу Симону. Возвращаясь сегодня как обычно с прогулки, она ровным счетом ничего не подозревала и предавалась мыслям о земляничном пироге, который ждал ее дома. Каково же было ее удивление, а затем и огорчение, когда обычно тихая и ласковая Симона вдруг встала на дыбы и наотрез отказалась сделать еще хоть шаг вперед. Произошло это как раз перед дверью квартиры на втором этаже, где живут «профессор» и его жена-«писательша». Озверевшая Симона начала рвать и метать, шипеть и рычать, совершенно как маленький лев. Когда же хозяйка попыталась успокоить ее и объяснить, что такое поведение для воспитанной сиамки неприлично и ужасно, кошечка вцепилась восемью передними когтями ей в нос и в ухо. Подвергнувшаяся предательскому нападению женщина от испуга выронила из рук поводок и завалилась на пол. В падении и позже в положении лежа ей открылась причина кошачьего неистовства: дверь означенной квартиры была наполовину отворена и оттуда разило чем-то очень нехорошим, прямо-таки жутью из квартиры тянуло…

В этом месте душераздирающего повествования Остапчук поднял брови, вынул трубку изо рта, издал многозначительное «Мгм» и снова взял мундштук в зубы.

Зайти в страшную квартиру истекающая кровью женщина не решилась. Кошки к тому времени след простыл. Таким образом на место происшествия была вызвана бригада скорой помощи, милиция и служба спасения. Последняя – на случай, если пришлось бы спасать откуда-нибудь перепуганную Симону. Но не найдя никаких объектов для спасения, в том числе и свихнувшейся сиамки, служба вскорости убыла. Милиции же пришлось посягнуть на частную собственность, высадив дверь кабинета, где и был обнаружен труп. Между прочим, оперативники, первыми попавшие в комнату, тоже испытали на себе некое мистическое потустороннее влияние, плохо поддающееся внятному словесному описанию.

«А вы, лейтенант?» – «Я, шеф?» – «Ваши ощущения?» Куницын криво ухмыльнулся. «Увидишь такое, и не то еще почудится. Но здесь явно поработал какой-то псих, а у них, – он пошевелил пальцами в воздухе, – очень нездоровая энергетика». – «Так вы считаете, животное среагировало не на мертвеца, а на убийцу? На нездоровый запах преступника?» – «Насколько мне известно, шеф, кошки на покойников не шипят и не рычат. Я бы даже сказал – наоборот». – «?» – «Когда я учился в школе, у нас в доме у соседей жил кот. Однажды, когда умерла моя бабушка, я застукал паршивца у нее в гробу – он там спал в ногах у покойницы». – «Лейтенант, если вы не в курсе, обычно принято считать, что кошки и собаки остро реагируют на насильственную смерть». Сообщив мнение науки подчиненному, Остапчук повернулся к нему спиной и направился к выходу из «нехорошей» квартиры. А лейтенант растерянно пробормотал вслед начальству: «Бабушке проломили голову террористы в банке, когда она получала пенсию. Ей не понравилось быть заложницей». Из внезапной растерянности его выдернул недовольный голос следователя. «Лейтенант, вы что, собираетесь до ночи тут столбом стоять? Опросите жильцов дома. Что видели, что слышали. И кстати, можете поинтересоваться у них поведением домашних животных на момент убийства и после. У кого они есть, конечно. Это обогатит вашу коллекцию зооисторий. И не забудьте про аквариумных рыбок и хомячков». – «Да, шеф».

И все-таки немедленно приступить к выполнению задания лейтенанту не удалось. Под давлением слезных просьб и молитвенных жестов он вынужден был принять у старушки Иванцовой, густо обклеенной пластырем, заявление о пропаже кошки. «Молодой человек, на вас все мои надежды, найдите ее». Пожилая женщина вздыхала и качала головой. «Симоночка еще молодая, жизни не знает, города тоже не знает. Попадет в плохую компанию. Испортят ее эти… уличные… вы меня понимаете?» Лейтенант все понимал и скрепя сердце дал согласие помочь горю. Иначе мольбы грозили затянуться надолго, и опрос возможных свидетелей автоматически отодвинулся бы как минимум на завтрашнее утро. «А я вам сейчас фотографии Симочки принесу и расскажу, что она любит, а что на дух не выносит. Вы не зайдете ко мне – там нам будет удобнее?… Эти ужасные события совсем меня…»

Днем позже в кабинете старшего следователя раздался тысяча первый за это утро телефонный звонок. Усталый, невыспавшийся Остапчук меланхолично сдернул проклятую трубку. «Да!.. Свидетель?… Сам пришел?… Ах, по радио… местные новости?… Давайте его сюда… И разыщите лейтенанта Куницына, пусть зайдет».

Три минуты спустя следователь уже беседовал со свидетелем Бессоновым – водителем такси, который накануне возил по городу возможную свидетельницу вчерашнего убийства и потенциальную подозреваемую в совершении оного. Иными словами – вдову, ибо к тому времени суток женщина была уже именно ею.

Чуть погодя в дверь кабинета просочился грациозный лейтенант Куницын с блокнотом в руках и молча занял свободный стул. В углу стрекотала клавишами машинистка. «Так вот, ехал я пустой как раз по той улице, и вдруг – она, малость не под колеса». – «Вы можете вспомнить в какое точно время это было?» – «Как не вспомнить. Отлично помню. Половина седьмого была. Ага. Вечера». Остапчук с лейтенантом сдержанно переглянулись, и Куницын чуть заметно кивнул головой, явно удовлетворенный: убийство произошло приблизительно в 18:20. «И вот. Смотрит по сторонам так… непонимающе. Явно не вникает, как здесь оказалась и вообще. Гляжу – крепко не в себе женщина. Сажаю в машину, спрашиваю, куда везти. Сам приглядываюсь – анфас очень знакомый оказался. А она и заявляет: к Минотавру, говорит, поехали. А сама такая… ну никакая…» – «Пьяная?» – «Да нет, не пьяная. Может, под дурью? В смысле, под кайфом. Вся какая-то…растерянная. Точно потерял ее кто-то. И вроде бы бредит: Минотавра… номер…центр, и опять про Минотавра. Нет такой улицы, говорю. И вдруг вспоминаю, где я ее видел. Да на книжках же! Фото автора на задках. „С ее романами вы не заснете до утра!“ У меня как раз одна такая в бардачке завалялась. Ну, думаю, творческий кризис у женщины. Бывает. Крыша легонечко съехала от ударного сочинительства, или чего там». – «Она что-нибудь еще говорила?» – «Еще?… А, да, какие-то цифры. Три и… один. Так и сказала: „Три и один. Тридцать один“. И все. Ну, в общем, я ее по улицам покатал, а потом она попросила остановить у забегаловки на берегу, „У папы Карло“, знаете? Я с нее деньги брать не стал, уж очень дама не в себе была, а только протянул ей эту книжку из бардачка. Автограф, не откажите, будьте любезны. Так она книжку в руках повертела, на свою фотку глянула и мне обратно протягивает: дескать, не понимаю о чем речь, вы меня с кем-то спутали. И убрела. А больше я ее не видел. Это правда, что она мужика своего грохнула? Это у нее точно от творческого кризиса. Решила, значит, попробовать, как оно на самом деле бывает, а не в писульках». – «Большое спасибо, Петр Степанович. Еще что-нибудь добавить желаете? Нет? Тогда подпишите здесь и здесь и можете быть свободны».

Свидетель удалился, гордый выполненным гражданским долгом. Остапчук расслабленно откинулся на спинку кресла, попыхивая трубкой. Машинистка тенью скользнула за дверь. «Как вам это нравится, лейтенант?» – «Бредоподобные изречения подозреваемой, шеф, полностью соответствуют характеру преступления. Нужно выписывать ордер на арест и психиатрическое обследование». – «Вы ее найдите сначала». Следователь цедил слова, явственно давая понять лейтенанту, что для ордера все еще нет никаких оснований, кроме простодушной убежденности водителя такси и его, Куницына, неумных силлогизмов. «Кстати, вы опросили соседей?» – «Да, шеф. Вы были правы. Правда, аквариумов и хомячков в доме никто не держит, но вот морская свинка, спаниэль по кличке Коклюш и дрессированные белые мыши определенно вели себя вчера вечером беспокойно и даже агрессивно. В общем, не так, как обычно». Остапчук задумчиво изрек свое любимое «мгм», и больше добавлять к нему ничего не стал. «Но никто из живущих в доме не видел ничего подозрительного. Равно как и не слышал. Шеф?» – «Идите, лейтенант. Работайте. Мне надо обдумать это дело. Слишком много в нем несуразностей».

«Что он называет несуразностями?» – недоуменно размышлял лейтенант Куницын, покидая кабинет начальства.

А несколько часов спустя Куницын, обильно жестикулируя от возбуждения, отчего казался балеруном, исполняющим стремительный и очень необычный танец рук, докладывал: «Шеф, ее нашли. Ходила по городу в явном беспамятстве. Сопротивления при задержании не оказала. Сотрудник автоинспекции, вызвавший наряд, сообщил: женщина сама подошла к нему и спросила про какую-то карту. Сказала, ей позарез нужна карта лабиринта. Зачем – объяснять не стала. Шеф, тут без освидетельствования не обойтись. Налицо явная шизофрения». – «Диагнозы, лейтенант, не в вашей компетенции. Где она сейчас?» – «Внизу. С ней Грушин. Как всегда, пытается любезничать. Отпечатки пальцев уже взяли». – «Так чего вы ждете? Немедленно ее сюда».

Остапчук задумчиво пыхнул трубкой и с усилием, отдуваясь, вынул себя из кресла. Эта женщина, которую он ни разу не видел и чьих книжек никогда не читал, заочно рождала в нем неопределенное томленье духа. К тому же отчего-то он был уверен, что неопределенность эта, невнятное коловращенье в мыслях не исчезнет ни после сегодняшней встречи, ни даже после десяти встреч.

Меланхолическим жестом Остапчук вытряхнул из трубки пепел, продул и принялся набивать ее заново. «Черт бы побрал эту бабу!»

«Прошу!» Куницын как истинный джентльмен и сотрудник органов пропустил даму вперед. Та замерла, едва войдя, и настороженно огляделась. Потом, увидев поблизости стул, переместилась на него каким-то текучим движением. Пролилась из одной точки пространства в другую и застыла, превратившись в ледяную скульптуру.

Остапчук, позабыв представиться, молча утихомиривал ветер в голове, вызванный появлением женщины. «Впечатляет. Определено впечатляет». Старший следователь забыл, что эти же самые слова он уже произносил, и совсем недавно, и именно в той самой «нехорошей» квартире. «Но уж красивой-то ее не назовешь. Так, есть что-то… своеобычное… мгм… ведьминское? Нет, другое… Не-по-нятно».

Разговор с подозреваемой длился не более пятнадцати минут. Ровно столько ему понадобилось, чтобы уяснить: разговор бессмыслен, он ничего не добьется. Абсолютно. Решительно ничего. Беспросветно. Как и подсказывало заранее чертово шестое чувство. «Что вы делали вчера вечером после восемнадцати часов?» – «Не помню». – «Кто убил вашего мужа?» – «Не знаю. Вы уверены, что у меня есть муж?» – «Был. Но его убили. Жестоко убили. Вчера. И вы в это время были дома». – «Я не помню. Я ничего не знаю». – «Ну хоть как ваше имя вы помните?» Пауза. Напряжение во взгляде. Страх. «Нет. Я не помню своего имени». – «Вас зовут Диана Димарина. Вы пишете книжки. У вас литературное реноме. Вы ничего этого не помните?!» – «Диана?…» Выдавила, будто ощупывала языком буквы и слоги. Удивление. Недоверие. Снова страх. «Это не мое имя. Я не чувствую его своим». – «Хорошо. Оставим это. Со своей биографией вы сможете ознакомиться позже, если в этом есть необходимость. А сейчас я хочу знать, зачем вам понадобился сразу после убийства вашего мужа Минотавр и кто это такой». – «Шеф, это из мифологии. Чудовище с головой быка…» – «Вас не спрашивают, лейтенант. Это я и без вас знаю. Госпожа Димарина, ответьте, кого или что вы имели в виду, говоря о Минотавре?» – «Я… я не помню». Виноватая полуулыбка, легкое пожатие плечами. Она не хитрила и не лгала – Остапчук это видел. С такими глазами не лгут. В ее взгляде сейчас не было ничего – только опустошенность. Почти стерильность. Из глаз ее смотрела душа, по которой прошлись ластиком, стерев все – прошлое, настоящее и, возможно, будущее. «А лабиринт? О какой карте вы спрашивали?» – «Лабиринт… Он вокруг. Он везде. Он вышел из ниоткуда. Как затонувший город появляется из волн и снова уходит в океан». – «Мгм… А где вы провели эту ночь?» – «Там. – Взмах рукой. – Улицы, парк, скамейки. Город. Я была в городе. Он похож на лабиринт. Но он не лабиринт. В городе спокойно. В лабиринте – нет. Хочется наружу. А он не пускает. Крепко держит». – «Шеф, по-моему, картина ясна. Это не в вашей компетенции». Лейтенант Куницын позволил себе отыграться. Его почти раздражало нежелание начальства признать очевидное – шизофрению, столь однозначно демонстрируемую женщиной. «Молодая, тридцати нет – а психушка уже обеспечена», – едва ли не с укоризной думал лейтенант, крепко убежденный в том, что любая психопатия – от распущенности, безответственности и отсутствия цели в жизни.

Остапчук молчал. Долго. Угрюмо. И даже колечки дыма, выпархивавшие из трубки, имели унылый и недовольный вид, точно говорили: «Не нравится нам эта ситуация. Очень неправильная ситуация. И убийство это, если уж на то пошло, тоже неправильное. А расхлебывать все равно придется – хоть первой попавшейся калошей». Умные колечки. Понимают, что к чему. В отличие от желторотого лейтенанта – с которым все-таки придется согласиться, как бы ни хотелось сделать обратное, отослав его вон из кабинета.

«Лейтенант, проводите госпожу Димарину в комнату отдыха и предоставьте ей все необходимое». – «Понял, шеф». – «Только не переусердствуйте. Иначе с вами картина тоже будет ясна. – Остапчук предпочитал оставлять последнее слово за собой. – Я доходчиво излагаю?» – «Вполне, шеф». – «Выполняйте».

СТАРЫЙ ДРУГ – ХУЖЕ НОВЫХ ДВУХ

В пустой огромной квартире находиться было жутковато. Ни одной знакомой вещи – все чужое, хоть те и убеждали, что все это – ее собственность.

И, как чужие вещи в доме, в мозгу – чужие слова, чужое знание. Они знают о ней все, она – ничего. В клинике сказали – шоковая амнезия, постепенно пройдет, память вернется. А чтобы помочь ей вернуться, нужно накачивать себя чужими воспоминаниями о себе же. Брать себя взаймы у других. Рисовать свой портрет с их подачи и вживаться в навязываемый, далекий от истины образ, в который каждый из тех, кто знал ее, будет вкладывать самого себя. Это будет портрет с тысячью лиц. Как найти среди них свое?

Они уже одолжили ей имя. Удостоверили его паспортом. И книжками с ее фотографиями. Но ничто из того, о чем они говорили, ни одна из тех вещей, которые они предлагали в качестве атрибутов ее биографии, не казалась столь далекой, неправдоподобной, как эти две – имя и книги. Диана Димарина – популярная торгово-литературная марка. Диана Димарина – раскрученный издательский бренд. До чего глупое имя. Нет уж, лучше пусть будет… просто Ди. Огрызочек громкого имени, ни то ни се. Ди – хорошо, созвучно внутреннему обвалу, из-за которого она теперь – никто.

Вслушиваясь в долгие, нудные трели телефона, новонареченная ощущала нарастающее желание сбежать. Где-то в мире должно существовать место, где ее «никто» будет не так заметно, не так сильно будет выпирать наружу, едва ли не прогрызая изнутри плоть и кожу.

Город за окнами звал, манил. Может, там получится найти потерянное… Может, города для того и существуют, чтобы находить в них себя и заново знакомиться с собственной персоной?

«Ну, здравствуй, Ди.

А теперь ответь мне, Ди: кто ты и для чего ты?»

Тварь ты или творение? Для полета ты или на съедение?

Ди облюбовала столик летнего кафе на берегу – почти у кромки моря. Белые скатерти, красный пластик стульев, зеленоватый оттенок прибоя. Редкие мозаичные островки на пляжном песке – загорающие человеческие тела в цветастых клочках одежды. Вдалеке на склоне из-за крыш домов виднеются золотые кресты церкви.

Официант поставил на столик бокал белого вина и фруктовый салат. Пожелал приятного аппетита, заученно улыбнувшись.

В кафе «У папы Карло» официантов наряжали в костюмы Буратино и наклеивали длинные остроконечные носы. Буратино-перестарки смотрелись по-кретински, но чем-то они завораживали. Как и те, кто фланировал по улицам в рекламных нарядах сосиски в тесте, сотового телефона или шоколадки Нестле.

Глазея на ряженых без зазрения совести, она вдруг поняла – чем. Они тоже жили в долг. Их маски, даром что убогие, ссужали им жизнь – пригоршнями. Жизнь масок. И даже не под процент – совершенно безвозмездно. У ряженых, как и у Ди, не было лица. Но они имели то, чем не располагала она – маски, позволяющие забыть о том, что ты – никто, абсолютный, стерильный нуль.

На долю секунды уверенность затмилась тенью сомнения – так ли уж безвозмездно дается эта костюмная жизнь? Возле соседнего столика Буратино в курточке-разлетайке, коротких штаниках и колпаке с помпоном принимал заказ, стоя спиной к ней. И эта узкая, юношеская спина демонстрировала столь явное пренебрежение ко всем ее сомнениям, ощущениям и просто мыслям о сути заимствованной жизни, что случайная тень тревоги тотчас умерла.

«Маски – всесильны», – подумала Ди и в тот же миг поразилась своему открытию. Это было… странно. Непонятно. Откуда берется сила, которой наделяют людей маски? Каков ее источник? И… можно ли до него добраться напрямую?

Это было и странно, и волнительно. Чарующий зов масок. Возможность другой жизни – не той, которую надо найти (может быть, и не удастся никогда), а той, что сама предлагает себя. Только протяни руку и скажи «Дай»…

Ди подцепила на пластиковую вилку дольку ананаса, поднесла ко рту и… застыла. Взгляд уперся в странное явление: через несколько столиков сбоку от нее сидел… Определенно, это был человек. По крайней мере, если судить по очертаниям. Неясная фигура, контуры расплываются, как если бы Ди страдала близорукостью средней степени. Но уж чего-чего, а слабости зрения она за собой не замечала. Напротив, столик, за которым расположилось… м-м… существо, виден прекрасно, четко и без деформаций, как и все остальное вокруг. Все, кроме этого… странного типа. Хотя Ди не различала черт его лица и не видела глаз, она вдруг осознала, что он (она?) смотрит на нее. Просто смотрит. Больше ничего. Может быть, даже с интересом смотрит. Но Ди это бесцеремонное разглядывание ее персоны каким-то неотформатированным типом разозлило. Она демонстративно отвернулась, резко воткнула вилку в салат и, встретив взгляд еще одного типа, вздрогнула от неожиданности. За ее столиком, напротив, сидел незнакомый мужчина с широкой улыбкой на лице. Этот сомнений по поводу остроты зрения не вызывал, однако повел себя не менее эксцентрично, чем несфокусированная личность в десятке метров от них. Он жадно схватил руку Ди, лежавшую на столике, и на долгих пять секунд прильнул к ней губами. Ошарашенная его жестом, Ди не сразу сообразила, что можно просто выдернуть руку, подвергнувшуюся столь стремительному и нежному нападению.

«Кто вы такой?» – «Диана! Я очень рад, что встретил тебя. Неужели я так сильно изменился, что ты не узнаешь меня? Конечно, шесть лет – это не шесть месяцев, но все-таки… Это же я – Никита!» Радостные, счастливые интонации. Ди растерянно оглядела его: светлые, почти белые волосы, немного худое лицо, глаза… смотрят на нее, едва ли не пожирая. Чуть смутившись, Ди сморгнула. «Никита?» – «Ну да! Помнишь, ты называла меня Ники-цыпленок? Наверное, я с тех пор и вправду изменился, раз ты не узнала меня…» – «Я теперь никого не узнаю». – «Как?…» – «Амнезия». Равнодушно пожала плечами. «Прости. Это из-за смерти Филиппа? Я прочел в газетах». Тот же жест, разве она знала, помнила, из-за чего ЭТО с ней приключилось? Никто не мог ей ни подтвердить, ни опровергнуть того, о чем спрашивал этот белобрысый Никита. Казалось просто невероятным, что она могла обеспамятеть из-за смерти совершенно незнакомого ей человека по имени Филипп. Муж? Ничто внутри нее не отзывалось на это слово. Ни одна ниточка не трепыхалась.

«Прости. Я не знал, что ты… Ты совсем ничего не помнишь?» – «Совсем. Как будто только что появилась на свет. Мы… были друзьями?» Ей показалось на миг, что он колеблется. Подбирает слова. Отсекает лишнее. «Да. Ты, я и Фил. Мы были друзьями… А потом ты вышла за него замуж. Он был старше нас обоих…» «А ты был цыпленком», – мысленно закончила Ди его фразу. «Потом я уехал из города. Жил в… в другом месте. А вернулся несколько дней назад. Узнал здесь о том, что случилось и… Я искал тебя, Диана». Он заглянул ей в глаза, будто силясь выловить в их глубине нечто, что не так-то просто вытянуть наружу. Ди ощутила себя под этим взглядом рыбкой, которую тащат на крючке. Очень неуютное чувство: она перед ним – как на ладони, со всей своей прошлой жизнью, наверняка какими-то грешками, и невозможно поставить заслонку, защититься, закрыться, потому что он знает о тебе все, а ты о нем ничего; он как воздух – чистый, прозрачный, рукой не схватишь. Пятно тени. Или блик света. Но в любом случае – он держит ее.

Ди эта ситуация нравилась все меньше и меньше. Росло раздражение, граничащее со злостью на свалившегося невесть откуда «старого друга», которому она зачем-то понадобилась именно теперь – в этом гадком стерильном состоянии. «Меня держали в психушке». Сказала резко, намеренно грубо, чтобы понял – искал напрасно, прежней Дианы не будет, а будет только Ди. Именно такая – злая, искореженная, без корней, без прошлого.

Не удивился. В лице не дрогнул ни один мускул. И в глазах не появился брезгливо-жалостливый интерес. Только снова взял ее руку и мягко, но властно сжал. «Все позади». Два слова, предложение… нет, просьба забыть о муке, которую пришлось вынести. Но Ди забывать не хотела. Она и так слишком многое забыла. «Меня накачивали транквилизаторами, от которых чувствуешь себя слабоумной, и предлагали решать детские задачки. Тесты на адекватность. – Усмехнулась, забрала руку из его ладоней. – Хоть меня и выпустили оттуда, я не уверена, что нормальна. Вам… тебе лучше уйти». – «Ты нормальна, Диана. – Проговорил четко, убеждающе. – Ты всего лишь забыла свое прошлое. Не отказывайся из-за этого от настоящего». – «Всего лишь?» Кислая улыбка. Что может знать он, случайный блик света на ее столике, об этом «всего лишь»? Почему так легко и уверенно говорит о ее жизни?

«Скажи, Диана, милиция кого-нибудь подозревает?» Решил сменить тему, отметила она. Правильный ход. Наверное, заметил что-то в ее глазах. Что-то неуправляемое. Закипающее. «Меня». С вызовом посмотрела на него. Он медленно кивнул. Ди догадалась, что мысленно он отринул эту версию – сразу и полностью. «А еще?» – «Еще… не знаю. Наверное, никого. Они сказали, что нашли на автоответчике в доме сообщение с угрозой. Кто-то угрожал моему… мужу расправой. Из-за какого-то манускрипта. И еще какой-то храм упоминался». Ди с удивлением смотрела на него. При слове «храм» он настороженно замер, почти превратившись в каменное изваяние. Руки медленно сжались в кулаки, так что кожа на костяшках побелела. «Что с ва… с тобой?» Не ответил. Три секунды упругого, взрывного молчания. «Диана, я не уверен, но, по-моему, это очень важно. Для меня… и для тебя теперь, наверное, тоже. Они дали тебе прослушать запись?» – «Да. Они думали, что я смогу узнать голос или что-нибудь вспомнить. Это была бессмысленная затея. Я бы даже голоса своего мужа не узнала» – «Ты можешь точно сказать, о чем шла речь? Можешь дословно вспомнить?» Снова вцепился в ее руку, как будто по этому мостику ее мысли могли легко перескочить прямиком в его голову. «Да, наверное. Если тебя это так интересует…» – «Пожалуйста, Диана. Меня это очень интересует. Я не могу тебе всего сейчас рассказать…» – «Да не надо мне ничего рассказывать. Меня охота за древними сокровищами не волнует». Его внезапная, почти детская растерянность, вызванная последними ее словами, едва не рассмешила Ди. «Почему ты решила, что речь о сокровищах?» – «Ну, такое сочетание – храм и манускрипт – вызывает вполне однозначные ассоциации. Разве не так?» – «Не вполне. То есть не всегда. Бывают и другие ассоциации». – «Поня-атно. Жизнь дарит много разных приключений. Каждому свое». Сарказм в ее голосе он пропустил мимо ушей. Впрочем, она и не рассчитывала зацепить его. Скорее задетой оказалась сама – этой внезапной лихорадкой таинственности, ясно читаемой на его лице.

Ди вдруг остро захотелось наорать на него, обругать при всех – грязно, без удержу и с наслаждением. Кураж оказался очень силен – это было даже не желание, а приступ – что-то, чему она не знала названия, лезло из нее наружу, выдирало с мясом замки и запоры, обжигало безумием. Но начав открывать рот, Ди тут же захлопнула его, откусив голову первой же непристойной тираде. Эмоции эмоциями, но мозги вслед за памятью терять не нужно. Понять причины собственных поступков – значит облегчить в какой-то мере жизнь себе и другим. Ди поняла, для чего ей понадобилось, чтобы этот мальчик (ха! мальчик… Пятнадцати минут с ним не разговаривает, а уже ясно чует в нем то, что никак не могло бы принадлежать мальчишке) чтобы он почувствовал себя униженным, раздавленным, умалённым. Ей захотелось и его лишить прошлого – хотя бы части этого прошлого, связанного с ней. Вычеркнуть себя из его жизни, как он был вычеркнут из ее памяти. Ей казалось, что так будет правильно. Справедливо. Что он должен разделить с ней это бремя пустоты. Тем самым она обвиняла его в том, что стала «никем». Это он превратил ее в нуль, стерев палочку, – он и все остальные. Весь мир принимал участие в надругательстве над ней. Фактически изнасиловании. Так почему она должна любезничать с ним и с этим абсолютно чужим ей миром, отвечать на их бессмысленные вопросы, вообще как-либо замечать их существование?

Все это так, думала Ди. У них есть все, а у меня ничего, даже самой себя. Но я не должна, не вправе позволять безумию завладевать собой. Даже если на вид оно кажется отрадным, несущим облегчение. Между нулем и минус единицей все же есть разница. Ноль способен вовремя смолчать. У минус единицы патологически чешется язык.

Ди прикусила язык, мысленно сделала себе внушение: «Ники – классный парень» и постаралась расслабиться. Допила вино, поймала на вилку остатки фруктового салата. Он внимательно следил за ее действиями и выражением лица. Пытался отыскать следы прошлого? Что ж, если ему это удастся, она не будет возражать. «Предупреждение было вежливым по тону, но наглым и агрессивным по содержанию. Дословно звучало так: „Господин Димарин, если вы не угомонитесь, нам придется вас убрать. В ваших интересах забыть о манускрипте, который вы пытались прикарманить столь недостойным ученого способом. И усвойте себе: никакого храма Черной Богини не существует. Это плод вашего богатого ученого воображения. Не получится усвоить – пишите завещание“. Это все. Больше там ничего не было».

Кажется, ей действительно удалось расслабиться и даже получить удовольствие от этого маленького теста на остроту памяти.

Насмешка судьбы.

Как это возможно – иметь отличную память и одновременно не иметь ее вовсе? Несколько часов назад Ди обнаружила дома клочок бумаги, приклеенный к стене: «Большое счастье – уметь забывать. И большое несчастье – не забывать ничего». Почерк в записке – ее, специально проверила.

Жестокая насмешка.

«Спасибо тебе, Диана». – «За что?» – «Ты знаешь, за что. Я видел по твоему лицу, как ты боролась с тем, что у тебя сейчас внутри. Поверь, за это стоит благодарить».

Он видит ее насквозь. Откуда у него такая власть над ней? Почему она сама не может ничего разглядеть в собственных потемках?

Кажется, у кого-то здесь получилось расслабиться? Как бы не так. «Ники – классный парень». Но даже от классных парней иногда хочется сбежать на край света. Чтобы не вгрызались в душу своим совершенством.

Ди поднялась со стула, нацепила на нос темные очки, напустила холоду. «Меня зовут не Диана. Мое имя – Ди. Я не знаю, что нас связывало в прошлом, но знаю, что в настоящем не связывает ничего. Не ищите меня больше». Прижала стаканом деньги и побрела прочь.

«Будь осторожна, Ди. Возможно, все только начинается. Тебе лучше сменить жилье»

Оборачиваться она не стала. Что бы теперь ни было – все лучше, чем ничего. По-любому – прибавление к нулю.

ДОМА ПЛОХО, В ГОСТЯХ ЕЩЕ ХУЖЕ

Развалясь на супружеском ложе – теперь заброшенном и таком же одиноком, как его хозяйка, – Ди листала альбомы с фотографиями. Диана с детскими косичками, Диана в спортивном лагере – с выпирающей наружу гиперсексуальностью, в окружении малолетних поклонников, Диана-студентка… Здесь уже появляется Никита. Действительно похож на цыпленка – хилый, тощий, со светлым хохолком на макушке, и Диана рядом с ним – как мама-наседка. Филипп… заметно старше их обоих, с аспирантской «экономной» бородкой. Свадебная серия снимков. Потом – семейные вояжи во время отпусков. По надписям – зеленые взгорья Алтая, божественный свет Соловков, даже высокомерные верблюды Египта. У обоих супругов на лицах густо намалевано счастье. «А ведь я любила его», – подумала Ди. Последние по времени снимки – этого года. Семейная идиллия.

Ди со стуком захлопнула альбом и принялась печалиться.

Хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и рассказал, что делать. Утешил, навел порядок в голове и, наконец, дал хорошего дружеского пинка под зад для начального ускорения. Потому что бесконечно валяться на лежанке и слоняться по городу могут позволить себе в этом мире лишь две категории граждан – нищие и потомственные миллиардеры. Остальным Бог велел трудиться.

Вялые угрызения совести прервала серия телефонных звонков. Десятая или двадцатая за день. Соболезнования бывших знакомых выслушивать было и лень, и немного жутко. Как если бы вдруг начали звонить с того света призраки давно умерших людей, к тому же незнакомых. Поэтому трубку она не брала и, наверное, из-за этой же загробной ассоциации не отключала телефон – если призраков не пускать в дверь, они полезут из щелей. Дверью был автоответчик. Очередной призрак затараторил женским голосом.

«Хелло, Диана. Это я – Матильда. Ужасно жаль Фила, но ничего не поделаешь. Уж такая у него, выходит, была карма. Надеюсь, ты не впадешь в депрессию. У меня однажды была депрессия, ну, ты знаешь, и я такого злейшему врагу не пожелаю. Даже этому мерзавцу Гришке Антонову, которому я желаю сдохнуть в постели шлюхи от полового истощения. Кстати, ты же еще не знаешь! Я собираюсь замуж. Ты с ним незнакома. Конечно, это не идеальный вариант, и даже не уровень Бельмондо, но зато видела бы ты его профиль! Закачаешься. Вылитый император… этот…римский, как же его… ладно, потом вспомню… Ох, что же это я все о себе. Ты-то как? Ходят какие-то странные слухи, что ты… ну в общем, я в это не верю, пока сама не убедюсь… не убеждусь. А если это правда, Диана, дорогая, я дам тебе телефон моего психотерапевта, он творит просто чудеса, ты оглянуться не успеешь, как он вскроет твое бессознательное и выловит оттуда все, что тебе нужно. Ему твоя амнезия как мне – договор с модельным агентством на подборку девушек. Так что ты забегай ко мне, адрес, если ты его тоже забыла, – площадь Гагарина, двенадцать-три, тридцать девять. Ну все, я уже опаздываю. Целую, не горюй… то есть я хотела сказать, Фила все-таки очень жалко… в общем, я побежала».

«Хоть и дура, но, по крайней мере, честная». Вслед за этой мыслью Ди удивленно отметила, что дура Матильда (Мария? Кажется они все тут играют в какую-то игру с именами) определенно ей нравится. И решила как-нибудь и впрямь заглянуть к ней. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на профиль императора.

Но это потом.

А сейчас… Ди собрала в сумку первую попавшуюся одежду, сгребла наличные деньги и заперла квартиру.

Что-то там было не так, в этой квартире. Слишком неуютно, как в замке с привидениями. В конце концов, телефон – сущая ерунда, когда-нибудь он все-таки заткнется. Но дело не в телефонных призраках. И не в призраке убитого – его-то как раз не было. Ди позвонками чуяла – она здесь не одна. По хребтине то и дело шнырял холодок, волоски на коже вставали строем, а в голове начинал шелестеть тихий зов. Кто-то неясно, едва различимо звал ее – вкрадчиво, ласково, настойчиво. Он был как шорох дождя за окном – уверенный в том, что пришло его время и теперь он не уйдет, заполнит собой все. Здесь все теперь принадлежало ему – обладателю тихого, зовущего голоса. И сама Ди – в первую очередь. Он дал понять это, отпустив ее – она вольна уйти из дома куда угодно, но от этого не перестанет быть его собственностью.

Между прочим, было в этом зове и обещание утешения. Столь однозначное и переплескивающее через край, что Ди предпочла за благо ретироваться.

Конечно, она допускала, что этот «кто-то» – всего лишь галлюцинация и у нее в самом деле поехала крыша, – но вот определить, поехала ли крыша до вселения галлюцинации в квартиру или же после оного, было уже затруднительно. В любом случае, отсюда стоило убраться восвояси – может, смена крыши над головой вернет ее собственную на место?

Она села в такси и попросила отвезти в гостиницу. Любую. Только подальше.

Через сорок минут она уже устраивалась в скромном однокомнатном номере. Одежда скопом вывалена из чемодана в кресло, пара книжек Дианы Димариной брошена на постель. Прихватила их в последний момент с полки в доме, решив, что надо бы заняться наконец самопознанием.

Гостиница стояла почти на краю города, на улице со смешным названием – улица Вакханок. Ди подумала, что последнюю вакханку, если они здесь вообще водились, поймали и присмирили местные рыбаки веков эдак…дцать назад и с тех пор жизнь тут течет скромно и безбурно, без малейших всплесков непристойной одержимости. Дионисова стихия если и не ушла полностью из этих полуденных краев, бывших греческих колоний, то никак не проявляет себя. Тиха и незаметна – как лава в спящем вулкане. А разбуди ее – выпрыгнет черным козлом, затрясет бородой, копытами застучит, рога навострит, только берегись.

Ди скептически усмехнулась. Если бы и явился сейчас сюда Дионис, то, разумеется, не в виде допотопного деревенского козла. За столько веков наверняка подобрал себе другие одежки, другие маски.

Маски…

Что-то дернулось у нее внутри, отозвалось на это слово.

Ди вышла на балкон. Невдалеке мощно дышало влагой море. Орали безумные чайки.

Собственное естество настойчиво и упрямо требовало от нее чего-то. Точно в ней жила еще и другая Ди, которая знала, чего хочет, и злилась на промедление. А Ди-первая никак не могла взять в толк, чего той, второй, надобно. Маски, дорогуша? Где же я тебе их возьму? Карнавалов здесь не устраивают, а наряжаться сосиской в тесте – Боже упаси.

«Ну и дура! – обругала ее Ди-вторая. – Неужто так трудно понять: маски – не на лице, а за ним. Они крепятся изнутри. И дают гораздо больше, чем даже тебе нужно. Маски всесильны! Разве ты не хочешь стать сильной и свободной, чтобы не зависеть ни в чем от этого мелкого, порченого добродетелями и пороками мира, чужого для тебя?!»

Ди слушала свой вопящий внутренний голос и в ужасе соглашалась с ним. Ей нечего было возразить уверениям другой себя. Хотелось и силы, и свободы. Но откуда-то из закоулков сознания выглядывало смущающее соображение – достанет ли у нее силы стать сильной, и свободы, чтобы быть свободной? Ведь, кажется, это жуткая ответственность и все такое. Вдруг она не сможет справиться с полученным всесилием и превратится просто в довесок к нему? «Караул» кричать будет поздно.

«Не бойся. Это только закомплексованные неудачники думают, будто для управления силой нужна б ольшая сила, а свободными становятся только свободные. Этим они оправдываются перед собой. Когда ты примеришь маски, ты поймешь, что это не так. Истинные сила и свобода даются легко – иначе они поддельны. Труд не может быть платой за них». – «Какова же плата?» – «Ты узнаешь об этом, когда придет время. Впрочем, ты уже заплатила и можешь не думать об этом. Я позаботился о тебе, девочка моя».

Ди вздрогнула, в тот же миг осознав, что разговаривает не со своим внутренним голосом, а с тем самым тихим зовом, вкрадчивым, мягким, как кошачья походка в ночи, обволакивающим, как дождевой пар.

Напрягшись, она молча ждала продолжения.

«Да-да, милая девушка, здесь есть о чем задуматься. Столь прекрасный вид на город, на вечно живое море и столь печальное событие! Здешние служащие были просто шокированы случившимся и, конечно, не любят говорить об этом…»

На балконе соседнего номера, зябко кутаясь в плед, стоял дедушка. «О чем?» Ди отозвалась скорее машинально, чем из интереса. Слишком далеко она была сейчас от любезного сплетничанья скучающих постояльцев гостиницы. «О, так вы не знаете?! Вам, вероятно, не сказали… Кстати, позвольте представиться – Максимилиан Остапчук, юрист широкого профиля. Сейчас на пенсии». – «Остапчук? Вы не родственник следователя из прокуратуры Остапчука?» – «Увы, последнего своего родственника я похоронил десять лет назад и с тех пор одинок, как мышь в мышеловке… Н-да. Но, знаете, я их понимаю. Очень хорошо понимаю. Репутация заведения не должна страдать, тем более что милиция сработала на удивление быстро». – «Что-то я не возьму в толк, о чем вы. Репутация мышеловки?» – «О нет, репутация гостиницы. Ведь согласитесь, когда в номере убивают человека, да еще таким странным способом…»

Ди почудилось повторение пройденного. Она закрыла глаза и увидела перед собой следователя Остапчука, дымящего трубкой. «Что вы делали вчера вечером? Это вы убили вашего мужа? Вы уснастили его ученую голову компьютерным венцом?»

«…его нашли на полу с телевизором на голове. Черепно-мозговая. Сначала думали, что несчастный случай – молодой человек был пьян, – но потом милиция нашла убийцу. Он признался. Это случилось как раз в вашем номере. Год назад. Я даже запомнил число – 31 августа. Я, знаете, уже много лет подряд приезжаю в этот город к концу августа, у меня связано с этим местом и временем дорогое мне воспоминание…» Ди словно очутилась во сне: хочет убежать, но не может – ноги прилипли к земле, а сзади что-то приближается. Она не могла сбежать – бред уже настиг ее. Филиппа тоже убили 31 августа. Мелкие детали разнятся, но разве в них суть? Суть-то ведь в том, что такого быть вообще не могло. Не попадают два снаряда в одну точку. Деревянная халупа дважды не становится факелом. И маньяки не ходят парой.

Ди почти что желала опять лишиться памяти. Сейчас это было бы почти счастьем. Или хотя бы упасть в обморок – тоже хорошее средство спасения от неприятностей, миллион раз проверенное слабой половиной человечества. Ди не хотела быть слабой, но уж если миру вокруг угодно бредить, то пусть это происходит без ее участия.

Она не стала дослушивать ностальгирующего дедушку, ушла в номер, подхватила с постели книжки и залезла с ними в горячую ванну. Залегла на дно – предаваться пороку легкого чтения.

О плюшевом голосе, поселившемся у нее в голове, Ди почти забыла. Как и о том, о чем он не договорил…

«…На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию: „…Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога и вы – сам город Его“…»

И тут Ди увидела коридор. Он открылся внезапно, как и в прошлый раз. Плохо освещенный, теряющийся вдали. Может, обрывающийся тупиком, поворотом. Множащийся ответвлениями и развилками.

Как и в прошлый раз непонятно было, куда идти и с какой целью.

Но в любом случае идти было необходимо. Лабиринт не оставляет иных мнений на этот счет. Лучшего пинка под зад для начального ускорения, чем в лабиринте, вы не получите нигде и ни от кого.

ЭТОТ НОВЫЙ УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР

В любом лабиринте можно преследовать лишь две цели: во-первых, добраться до выхода, это очевидно, и во-вторых, найти центр лабиринта, или условный центр, определяемый наличием в нем какого-либо артефакта, живого или неживого. Все остальные цели являются иллюзиями в силу их производности от этих двух и несамостоятельности.

В любом случае, какая бы цель перед вами ни стояла, лабиринт придется пройти насквозь. От и до. Если бы это было не так, лабиринт представлял бы собой бессмысленное нагромождение пространственных объектов (ходов, тупиков, вилок, этажей и т. д.) и черную дыру потерянного времени. К счастью, с лабиринтами такого не случается – никто еще не называл их «бессмысленными» или, например, «чудовищными порождениями человеческой фантазии». Совсем наоборот: у каждой такой фантазии – своя, вполне конкретная и содержательная функция. Скажем, лабиринт в наиболее древнем его варианте служил сдерживающей силой для различных хтонических объектов, порождений матери-Земли или папы-Океана (каким был и знаменитый Минотавр, сын Посейдона). Позднее появились лабиринты для удовлетворения эстетической и интеллектуальной потребностей публики. А еще позднее лабиринты стали использоваться в качестве игрушек и в этой роли вновь вернулись к своему архетипическому инварианту – лабиринту, таящему внутри себя опасность хтонического типа. То есть монстров, которых нужно победить. При этом монстры могут быстро размножаться и иметь вполне человекообразные очертания. Но это сути не меняет – они предназначены для того, чтобы убивать, и этого достаточно.

Однако у лабиринтов всех типов есть общее свойство – их сверхзадача. Они существуют, чтобы впустить, но не выпустить. Как ни странно, именно это, а не что другое, придает им индивидуальность. Выполняя свою сверхзадачу, лабиринт приобретает черты личности – хитроумной, артистичной, умеющей очаровывать, иногда капризной, подчас коварной. (Все это, разумеется, в меру их возможностей – а они у каждого лабиринта свои). Бывают, например, лабиринты великодушные, бывают ленивые, но есть и злые, даже зловредные, или просто вредные. Существуют, правда, еще лабиринты никакие – равнодушные, бездарные, – но в эту категорию попадают только избытки поточного производства и откровенный брак.

Узнать характер лабиринта можно только хорошенько поплутав по нему. Определить одну из двух вышеуказанных целей, которая вам нужнее в данный момент (если она не задана заранее), – проще простого, здесь даже думать необязательно.

А вот вычислить цели, с которыми сам лабиринт затащил вас внутрь, – чего он хочет именно от вас, а не от любого другого, и что от вас требуется с его точки зрения– бывает весьма затруднительно. Сверхзадача сверхзадачей, но она слишком обширна, чтобы не требовать детализации. И здесь каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя лабиринт проявит изворотливость, изобретательность и недюжинные знания человеческой психологии. Иными словами, какой результат вы получите на выходе из лабиринта (если, конечно, доберетесь до выхода), сказать заранее невозможно. Может быть, он щедро вас одарит, а может, напротив, вы слишком многое там потеряете. В любом случае это целиком будет зависеть от вас. Лабиринт лишь предоставит все необходимые условия.

Ди шла по лабиринту. Наобум. Ни о чем не думая, просто позволяя этим гладким тоннелям, будто отполированным броненосными тушами монстров-лабиринтогрызов, увлекать себя все дальше и дальше.

Иногда попадались двери. Открыть их не получалось, Ди не находила ни замков, ни ключей. Тогда она шла дальше, тотчас забывая об этих дверях и находя другие, точно так же безуспешно пытаясь преодолеть их сопротивление. Что за ними скрывалось? Это было безразлично. Она просто проверяла любые возможности, предлагаемые лабиринтом.

Где-то у него должен быть выход. Нельзя подчиняться страху. Иначе никогда отсюда не выберешься.

И как ответ не то в голове, не то в воздухе прошелестело бархатистое: «А разве ты хочешь выйти отсюда? Разве тебе здесь плохо?» Тихий, ласковый, как прикосновение ангела, смех.

Ди замерла, прислушиваясь. Лабиринт был безмолвен. Но не слеп. Это она поняла только теперь. За ней следили. Очень внимательно – она почувствовала на себе чей-то взгляд, щекочущий, оглаживающий, как будто полирующий шершавую, неровную поверхность ее души.

«Да пошел ты. Плевать я на тебя хотела». Запихнула руки в карманы брюк и попыталась нарочито небрежной мальчишеской походкой продемонстрировать соглядатаю истинность своих слов. Хотя по-прежнему не знала, на кого именно нужно плевать. Наглец и не думал материализовываться или хотя бы называться. Он предпочитал досаждать анонимно, как безымянный чертик, вдруг выскакивающий из ниоткуда.

Демонстрация собственной независимости удалась. Но Ди знала, что этим не обманет соглядатая. Ему ничего не стоило пролезть сквозь оболочку слов и жестов в самое ее нутро – оголенное потерей «я», безопорностью, а значит, беззащитное. Поэтому она почти обрадовалась, когда, рванув очередную дверь, вдруг оказалась среди людей.

Почти – потому что люди выглядели ненастоящими. Анахронизмами. Тенями давно минувшего. Хотя и вполне живыми, временами даже упитанными тенями.

В первую минуту Ди остолбенело разглядывала их. Радость высвобождения из лабиринтных объятий сменялась чувствами человека, которого учат плавать методом выбрасывания из лодки вдали от берега. Изумление, паника, затем – бешеное желание выплыть и крепко въехать учителю по физиономии.

Во вторую минуту Ди обнаружила, что ее саму разглядывают с неменьшей остолбенелостью. Оно и понятно: то, что было на ней, скорей всего, для этих людей одеждой не являлось. По крайней мере, женской одеждой. Полюбовавшись на их пышные, совершенно не функциональные средневековые тряпки, Ди решила, что ей нужно срочно сменить гардероб. Иначе хлопот не оберешься – на некоторых лицах уже читалось ясное и выразительное «Эге, а не кликнуть ли кого надо?»

Широко и радостно улыбнувшись им всем, она попятилась. На грязной городской улице, мощеной булыжником, дома тесно лепились друг к дружке, но Ди повезло. Сбоку открылась щель между стенами, в которой при иных обстоятельствах она ни за что бы не признала проулок (в действительности это был даже не проулок, а нормальная средневековая улица в полтора метра шириной). Ди по-кошачьи метнулась туда.

Преследовать ее никто не стал. Звать милицию – в местном эквиваленте – тоже. Метров тридцать она проскакала вприпрыжку, стараясь не вляпаться в благоухающие дерьмом кучи и мутные заводи. На другом конце трещины между мрачно-унылыми домами показалась площадь. Единственным приличным строением из окружавших ее было то, что Ди определила как церковь. Впрочем, храм тоже имел скучный, вполне себе сиротский вид: вход заколочен досками, витражи заросли грязью, скаты портала обсиживали голуби. Возле церкви сгрудились горожане. Ди, поглазев по сторонам, подобралась поближе. Прижалась к стене соседнего здания, укрылась за выступом.

На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию:

– Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога, и вы – сам город Его…

Ди не слушала оборванца-проповедника. Она наблюдала за горожанами. Большей частью то были простолюдины, но мелькали среди них и шпаги, и шляпы с плюмажем, а в двух десятках шагов от крошечной толпы остановилась карета с гербами, и в окошке отодвинулась занавеска. Слушатели были неспокойны. Ди показалось, что они и рады бы внимать слову Божию, но чего-то боятся. И оттого все время настороженно озираются, как проказничающие школьники, которых вот-вот схватят за ухо и отведут к директору. С какого-то момента они и вовсе стали расползаться в стороны по одному – без оглядки и как будто пристыженно, делая вид, что оказались здесь случайно. Карета, громыхнув, укатилась. Ди попыталась отыскать причину этого стыдливого бегства и почти сразу нашла ее, упершись взглядом в жуткого урода. Он стоял в самом центре площади, как памятник, только без постамента, сложив руки на груди. Можно было бы утверждать, что он наблюдает за происходящим, если бы Ди не была уверена, что он пялится именно на нее. Пожалуй, даже заинтересованно пялится. Со вниманием, не обещающим ничего хорошего. От этого зрелища ее пробрал неприятный холодок. Присмотревшись, она поняла, что уродство человека – только маска, несоразмерно большая, отчего голова казалась в два раза крупнее положенного, а шеи вообще не было. С искаженными чертами, водянисто-бледная, безобразная маска. Ди стали понятны страхи горожан. При виде такого урода у кого хочешь душа в пятки обрушится. А если еще такие вот мордатые всем заправляют здесь, в этом городе, тогда и вовсе картина ясна.

Ди осторожно, по стеночке выбралась из своего ненадежного укрытия, нырнула за угол дома и пустилась наутек. И хотя топота чужих ног за спиной не было слышно, бежала она долго, распугивая и видом своим, и стремительностью неторопливых горожан. Остановило ее только большое людское скопление. Затерявшись в толпе, Ди облегченно перевела дыхание и осмотрелась. Как выяснилось, она попала на рыночную площадь. Вокруг кипела зычная купля-продажа, сновали безместные торговцы, звенели монеты, беззастенчиво нахваливался товар, шныряли жулики и переругивались все, кому не лень. Ди старалась быть незаметной и не наступать никому на ноги, но пару раз все же пришлось поймать на себе широкоразинутые взгляды. Немного потолкавшись, нашла нужный ряд. Здесь продавали шмотки. Она выбрала мужской темный плащ с застежкой у горла и шляпу с широкими, чуть загнутыми по бокам полями. Расплатилась золотым кольцом с безымянного пальца (символы из прошлой жизни теперь ни к чему).

В обновку облачилась прямо у прилавка, чем вызвала столбняк у торговца, и без того огорошенного диковинной бабой в штанах и с остриженными волосами.

Ди приложила палец к губам, сделав знак молчать, и жестами изобразила урода в маске. Торговец вытаращил глаза и согласно закивал. Ди надвинула шляпу пониже, а затем принялась энергично расталкивать толпу, выбираясь. И одновременно размышляла о том, что же такое она наплела на пальцах торговцу одеждой – счел ли он ее агентом образин или же напротив, беглянкой, а то и вовсе заговорщицей, разыскиваемой тайной полицией? Не побежит ли он во втором случае сейчас же доносить на нее? Последнее было бы совсем некстати. Ди начинала уже кое-как обвыкать в этом городе и совсем не хотела покидать его, спасаясь бегством. Да и куда бежать – обратно в лабиринт? Поди отыщи его теперь… Впрочем, она подозревала, что лабиринт сам ее найдет – как и прежде.

На ближайшей улочке она критически осмотрела себя в зеркальной глади первой попавшейся, судя по всему, непросыхающей никогда лужи. Конечно, обмануться ее теперешним видом мог только совсем слепой, но и на пришелицу невесть из каких полоумных краев она перестала быть похожей. А издалека тем паче любой бы здесь принял ее за местного бездельника, шатающегося по городу в поисках развлечений. Ди почувствовала себя увереннее в этих тряпках и даже как будто начала нравиться самой себе. Еще бы добавить широкий шарф до подбородка, перчатки и темные очки… стоп, с очками перебор, средневековье не знало такой роскоши как одежда для глаз, у них тут доподлинно глаза – зеркало души, и если кто-то их прячет, значит…

Да чтоб тебя!.. Ди не успела отскочить в сторону, и теперь половина содержимого лужи медленно стекала с ее обновы. Карета нагло прогрохотала дальше, даже не заметив учиненного безобразия. Ди, бормоча пожелания в адрес пижонов-лихачей, принялась отряхиваться и оттирать плевки грязи.

Когда закончила чиститься, волнение в луже улеглось, и Ди напоследок бросила взгляд на себя. То, что она узрела на мутной поверхности воды, поначалу несказанно удивило ее. Но затем, хорошенько подумав, она поняла, что ничего особенного в этом нет и разевать рот, собственно, не от чего.

В луже на ней теперь был не мужской плащ, а явственно женский, с капюшоном и другого цвета, светлый. Шляпы и вовсе след простыл. Но самым интересным оказалось то, что к ее отражению в луже подошли двое – по виду самые что ни на есть средневековые полицейские, в коротких, до пояса, доспехах, с алебардами, и сообщили, что решением городского совета она взята под стражу. Ди не нашла, что возразить на подобное заявление, только судорожно кивнула. Стражники повели ее по мостовой – один впереди, другой сзади, – не обращая внимания на зевак, увязавшихся следом…

С того самого момента, когда она попала сюда, Ди ожидала чего-то подобного. Едва вывалившись из лабиринта на улицы этой живой иллюстрации из учебника о вольных городах-коммунах, она непрестанно ловила на себе взгляды, исполненные самого безудержного подозрения и задумчивой хмурости. Вряд ли это могло быть вызвано одним лишь ее неприличным и непривычным для горожан видом. За столь очевидно враждебным отношением, должно быть, скрывалось что-то большее, нежели обычаи и приличия. И сейчас это большее наконец сцапало ее. Его, большее, не ввел в заблуждение, не перехитрил этот плащ, который она обменяла у какой-то шальной бабенки, польстившейся на обручальное кольцо. Конечно, это была глупость и пустая бравада – любоваться фонтаном на людной площади, одновременно пытаясь убедить себя, глядя на свое отражение в воде, что теперь-то она вполне сойдет за местную, хотя бы и чуток тронувшуюся умом. Но казниться уже поздно. Вполне вероятно, казнь ей и так обеспечат. Например, как иностранной шпионке.

Шагая под конвоем, Ди прислушивалась к обрывкам разговоров. Прохожие явно одобряли действия властей.

– Ведьму неместную…

– Ишь, баба в портках! Плащом прикрылась…

– На такую глянешь… всему, что брешут.

– …не брехун. Не знаешь, вот и молчи. Он моему зятю… как сказал, так и вышло.

– …объявить еретиком… да теперь, кажись, образумились.

– Славен Господь…

Шли долго. За это время Ди успела наслушаться всякого – и о себе, и о подробностях личной жизни самих зевак, и о ценах на сукно, и даже о супруге одного из членов городского Совета, которая в тягости уже в девятый раз, вот только отец ребенка вовсе не сеньор Томмази, это всем известно, кроме него самого, а некто по имени… И лишь о фобиях горожан сами горожане предпочитали либо умалчивать, либо говорить намеками, понятными только им. Ди была обескуражена. Неужто все дело в их суеверности и тривиальной охоте на ведьм? А с другой стороны, сгореть на костре по обвинению в колдовстве и ереси – это совсем не тривиальность. Это гораздо хуже.

Шествие по городу в сопровождении неразговорчивых алебардщиков и болтливых бездельников завершилось у входа в некрасивое угрюмое здание казенного облика. По виду – нечто среднее между ратушей и тюрьмой. Оказалось – городская управа. С поспешностью, совсем несвойственной присутственным местам, Ди увели сначала в крошечное помещение без окон, где протомили, ничего не объясняя, довольно долго, а оттуда – в большую залу с высоченным потолком. Здесь было много кресел по периметру и в центре, в сторонке возвышался «президиум» с огромным столом, а стены украшали росписи со сценами загробного суда, воздаяния грешникам, раскаяний и мучений в аду.

Ди догадалась, что сейчас ее, вероятно, будут судить. Служка, который привел ее сюда, усадил арестантку на табурет поблизости от возвышения. По бокам встала стража – уже без алебард, но с короткими, будто урезанными мечами.

Зала быстро заполнялась: почтенными старцами, высокородными юношами, просто знатными горожанами. Места за столом заняли трое судей в мантиях и чудных шапках. Последним в зал суда ступил сухонький старичок в облачении церковного иерарха. Ди решила, что это здешний епископ и главным обвинителем будет он. Но скоро поняла, что ошиблась.

Главным обвинителем был назван город – в лице своих жителей.

Худой, как палка, длинноногий, вертлявый человек, которого Ди сочла чем-то вроде распорядителя суда и окрестила про себя «Цаплей», велел ей встать и ничего не утаивая отвечать на вопросы обвинения. Ди поднялась и выразила согласие ответить на все вопросы достойного собрания. Однако в ту же минуту стало очевидно, что сделать это будет совсем непросто. Почти невозможно. На первый же вопрос: «Кто ты и как попала в наш город?» – Ди не сумела бы честно ответить при всем желании. В своем родном городе она была теперь никем, а в этом еще не успела стать кем-то. Сюда ее привел лабиринт, но что он такое и где находится, Бог его ведает. Помянешь эдакое – достойное собрание вмиг приговорит к сожжению за кумовство с дьяволом.

Ди вздохнула поглубже и принялась плести несусветицу.

– Мое имя Ди Меридор д’Альвецци. Я прибыла в ваш город по поручению моего отца Бартоломео Фрагонара д’Альвецци, купца первой гильдии из Московии, а также по собственному желанию повидать мир, узреть его прославленные города, испробовать обычаи чужедальних земель. Поручение же почтенного родителя моего состояло в том, чтобы вызнать о делах торговли в ваших краях – что здесь ценится и чем живут люди, богаты ли земли и обильно ли рождают, ловки ли здешние купцы и можно ли иметь с ними честное компанейское дело. А в город я попала как все – через ворота.

Ее рассказ вызвал мерный гул голосов в зале. Старики оглаживали бороды, неодобрительно качая головами, юноши во все глаза таращились на редкостную гостью, просто знатные горожане недоверчиво усмехались в усы. На ухо епископу что-то шептал церковный служка.

– Ди Меридор д’Альвецци – если твое имя действительно таково, – ты говоришь неправду. Ни по законам Божеским, ни по человеческим такого не бывает, чтобы отец отправлял дочь в дальние земли одну, без сопровождения охраны, слуг, женской челяди и проверенной компаньонки – если только сей отец не есть сумасшедший, богоотступник, погрязший в пороках вольнодумец. А окромя того, и Божеские, и людские законы предписывают женщине быть хозяйкой дома, любить и уважать мужа и рожать ему детей, а не разгуливать по свету в мужском обличье и вмешиваться в дела, коими искони занимается мужчина и в коих женщина от сотворенья мира ничего не смыслит. Твои слова лживы, и это зачтется тебе в окончательном приговоре.

Ди слушала человека-цаплю с интересом. С достойной удивления легкостью он определил ее место в мире и в жизни, тем самым предложив ответ на заданный им же вопрос о том, кто она. В общем не такой уж плохой вариант. Наверное, если бы она жила здесь, в их мире, такая формула ее вполне бы устраивала. Но Ди пришла сюда из другого мира, а там установлены иные правила. И правила эти таковы, что там, в ее мире, нужно четко знать не столько свое место (это всего лишь половина необходимой формулы, да и то не самая сложная), сколько свою цель. Иначе просто пойдешь ко дну. Утонешь в собственной ненужности – самому себе и другим в равной степени.

В сущности, ненужность и есть главное правило ее мира. Абсолютно незнакомое здешним жителям, собравшимся судить ее и приговаривать. Они все нужны Богу Единому, и этим все сказано. Даже ведьмы и те здесь необходимы – для острастки. Счастливые все-таки люди. Наверное.

Тем временем город приступил к обвинению Ди Меридор д’Альвецци, предъявляя череду свидетелей и пострадавших. Их по одному вызывал человек-цапля, просил назвать имя и род занятий, предупреждал о воздаянии за клевету и требовал присягнуть правде на кресте. Затем шли вопросы и рассказы очевидцев. Совершенно правдивые – в этом у Ди не было никаких сомнений.

Например, торговец сеном обвинил «эту пришлую простигосподи» в том, что она своим безбожным видом так напугала его кобылу, что безмозглая скотина попыталась сесть на телегу, в которую была впряжена, а когда у нее этого не получилось, отдавила своему хозяину левую ногу. В доказательство сеноторговец предъявил суду костыль и обмотанную тряпьем ступню. Суд счел доказательства истинными.

Подмастерье сапожника поведал поучительную историю о том, как, увидев «етту девку», столь сильно поразился ее обличью, что поначалу даже принял за ангела, каковые ангелы, как известно, бесполы и ничуть не похожи ни на мужчину, ни на женщину. Удивление его было велико настолько, что этим не преминула воспользоваться подлая оса, влетевшая парню в разинутый от благоговения рот и оный рот без промедления ужалившая. Доказательство – распухшую щеку – суд засвидетельствовал как очевидное.

Жена пивовара, по словам ее мужа, от зрелища нечистой силы, разгуливающей по городу, разродилась недоношенным младенцем и, кажется, малость повихнулась. Ребенок и роженица суду представлены не были, вместо них достоверность рассказа подтвердила повитуха, принимавшая роды.

И еще много их было, прошедших мимо Ди с обвинениями, – честных горожан, работящих и добропорядочных членов общины, которых она своим явлением отрывала от дел, подвергала опасности, вводила в заблуждения и в соблазн. А напоследок – как главный козырь – в зал суда были призваны старшины всех городских застав. Один за другим они заявили, что женщина по имени Ди Меридор д’Альвецци в регистрационные книги въезжающих в город занесена не была, пошлину не платила, а значит, и через ворота не проходила.

Отпустив последнего свидетеля, человек-цапля с торжествующим видом обратился к судьям:

– Не кажется ли вам, ваши степенства, что сказанного здесь вполне достаточно для наиопределеннейших выводов? Мы все здесь убедились в том, что эта женщина, именующая себя Ди Меридор д’Альвецци, не только отъявленная лгунья и возмутительница порядка, не поминая уже о неуважении ею людских приличий и добродетелей, но также злокозненное существо, причастное творениям диавола и богомерзкому колдовству! Простой смертной не под силу проникнуть в город невидимой, простая богобоязненная смертная не будет применять для этого бесовские способы перемещения. А если она не ведьма, то как смогла за столь короткий срок переполошить почти весь город и перепугать добрую его половину, вот о чем стоило бы задуматься, ваши достопочтенные степенства! Все собравшиеся здесь достойнейшие граждане города ждут вашего справедливого, милосердного и богоугодного решения.

Ди ожидала аплодисментов оратору за его пламенную речь, но, очевидно, здесь это было не принято. Несколько минут, пока судьи за столом совещались, в зале стояла шепотливая тишина, нарушаемая скрипом кресел, жужжанием мух и сопением кого-то из почтенных старцев.

Потом один из судей огласил приговор.

Поименованная Ди Меридор д’Альвецци, признанная свободным судом виновной, объявляется доказанной ведьмой и передается в ведение Святейшей церкви для получения оной церковью собственного признания ведьмы в связи с дьяволом, раскаяния и последующего очищения огнем.

Ди медленно соображала. Голова горела, и мысли были неповоротливы. Кажется, ее теперь будут пытать, чтобы добыть признание? Испанские сапоги, кипящюю воду в горло и все такое. А потом, когда она превратится в бессмысленный кусок мяса, отдадут на съедение огню. Кто бы мог подумать, что ее ожидает столь бесславный конец – в венчике ведьмы!

Ди хотела было закатить истерику, завопить, что она не ведьма и знать не знает никакого дьявола, что просто потеряла память и поэтому не может сказать им, кто она, откуда и почему… и вдруг осеклась, так и не открыв рта. Если она не знает доподлинно, кто она, то как может быть уверенной в том, что она не ведьма?

«Вот именно, милая моя ведьмочка», – подтвердил с легким смешком невидимый соглядатай и незваный утешитель.

Но Ди было не до него. Ей вообще стало ни до чего. В голове запульсировали два вынырнувших откуда-то слова: «Мерзость запустения». Тот, кто это сказал, знал, о чем говорил. Наверняка ему было известно, как это бывает – когда рушится с треском последний бастион, на котором еще что-то держалось, и наступает конец всему. Остаются голые руины и дымок разрухи над ними.

Как выводили из судилища, запомнилось плохо. Когда она вновь обрела способность здраво мыслить и ориентироваться, увидела вокруг только каменные стены, солому на холодном полу да окошко размером с кулак под самым потолком. Узница сгребла солому в кучу, скорчилась на ней, поджав коленки, и закрыла глаза.

Вот ты и стала «кем-то», Ди. Как и хотела. Но ведьмы долго не живут. Их сжигают на костре.

Только какое это теперь имеет значение? Жить с ведовской мерзостью внутри… Это стоит огня.

ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Очередная колымага едва не облила ее снова грязной мутью лужи. На этот раз удалось миновать душа, и вслед за этим до Ди вдруг дошло, что она уже довольно долго пялится в лужу, ничего там не видя. Водная гладь опустела после того, как фальшивое отражение увели двое хмырей с алебардами. Ждать появления в луже чего-то еще, вроде возвращения двойника, было бессмысленно.

Ди побрела дальше по улице. Да, удивляться тут, естественно, нечему. С некоторых пор в ней живет не одна она, а целых две. Или больше. И каждая претендует на первенство, топит других и диктует ей свои требования. Собственно, даже непонятно кому «ей». Скорее всего, кто из этих «двойников» временно оказывался наверху, тот и был «ею». А сейчас вот один из них решил погулять – пожить собственной жизнь. Так что тут странного?

Это просто-напросто малоприятно.

Отвратительно.

По правде говоря, невыносимо мерзопакостно.

Если ты потерял себя, будь готов к худшему – к тому, что твоих «я» окажется многое множество. Но тебя самого среди них все равно не будет.

Чтобы унять отвращение, Ди глазела по сторонам. Вокруг текла неспешная жизнь, полная чувства собственного достоинства. У этой жизни не было цели, ей не надо было спрашивать себя «зачем?», отсутствовала необходимость вместить в свои пределы больше, чем можно. Она текла ради самой себя, потому что так уж повелось. Ради того, чтобы у каждой вещи было свое место, имя и срок. В этом мире ни одна вещь не могла лишиться памяти и потерять имя. Все, что нужно, здесь знал каждый закоулок, каждый камень, и сам воздух был напоен именами вещей – тем, что в мире Ди называли малопонятным и неопределенным словом «традиция». Здесь традицию понимать не требовалось, здесь ею просто жили и дышали. Тут даже лошади, впряженные в телеги, своим видом говорили: «Да, я рабочая скотина, и мне это по душе, потому что я знаю, кто я и что мне нужно делать. А кто скажет, что это противно лошадиной природе и называется рабской психологией, примитивным мышлением и зашоренным сознанием, того я сейчас копытом приголублю».

Но тут в благостные впечатления Ди вклинилась картинка-воспоминание – человек в маске урода. Ни маска, ни уродство не вязались здесь, в этом мире, ни с чем. И еще заколоченный храм. И пугливая настороженность горожан. Какая-то неправильность проникла сюда и принялась исподволь подгрызать основание здешнего порядка. Какая-то внешняя сила, прикрывающаяся уродством. Или же безобразная сама по себе.

Но маски… почему маски?

«Потому что маски всесильны».

Опять он. Вкрадчивый шорох затяжного осеннего дождя. Напоминает. Приучает. Ветром в спину подталкивает.

Ди готова была поверить ему. Более того – довериться. Только понимала: это желание – тоже от него, пришлое, навязанное. Потому медлила и сомневалась. И боялась.

Внезапно над головой что-то прошелестело. Птица с бумажными крыльями, трепещущими на ветру. Ди задрала голову. В тот же миг к ногам упал сложенный лист. Большой, плотный, согнутый в четверик. Ди нагнулась и подняла. Похоже на старинный пергамен. Потрепан на сгибах, затерт, края оплыли. Она развернула находку.

Карта? Выполнена с большим тщанием и искусством. План города – этого или другого, Бог ведает. Окружен стеной, четверо ворот. По всему телу города рассыпаны родинки – одинаковые значки, похожие на виселицы с незанятыми еще петлями. И ни одной надписи.

Ди глянула вверх. Может, тут вообще вместо птиц летают по небу стайки пергаменов? И поискав глазами, обомлела. На крыше дома в несколько этажей дрались… боролись… или убивали друг друга? двое. Один – в безобразной маске. Он был явно мощнее противника и наносил удары размеренно, почти играючи, тесня беднягу к карнизу. У того уже не осталось сил отбиваться. В последнюю секунду он оглянулся, чтобы беспомощно посмотреть вниз, на улицу, заметил Ди с пергаменом в руках и хрипло крикнул:

– Ухо… – Заканчивал он уже в воздухе, сброшенный крепким ударом урода: – диииииии.

Как будто по имени ее звал, моля о чем-то.

Ди не видела, как тело стукнулось о землю, слышала лишь глухой шмяк – ее ошарашенный взгляд поймал и не отпускал человек в маске. Она нервно сглотнула и мелко затряслась – дрожь завладела всем телом, от кончиков пальцев до затылка. Она поняла: ему нужна карта, и никакие препятствия не помешают ему взять требуемое. Так что лучше отдать прямо сейчас. Она протянула было руку, показывая, что согласна вернуть не ей принадлежащее, но вдруг ее резко дернули за эту самую руку и куда-то поволокли. Она не сопротивлялась.

– Ты что, одурела, Нира? Бежим скорее. Дай сюда это.

Человек, утащивший ее с улицы в грязный вонючий проулок, выхватил карту и на бегу запихнул себе за пазуху. Ди бежала за ним, как преданная жена за мужем, не отставая ни на шаг, – они перепрыгивали через кучи помоев, затопленные жижей канавы, продирались между стенами тесно стоящих домов, ныряли под низкие арки, перелезали через ограды. Наконец, оставив позади изрядное количество кварталов, трущоб и подворотен, беглецы перешли на шаг. Ди, отдышавшись, смогла разглядеть своего спасителя. Обычный небогатый горожанин: поношенная, кой-где с заплатами одежда, сбитые сапоги, соломенная (и по виду, и по цвету) шевелюра, грубые черты лица.

– Чего ты на него так вытаращилась там? И что это на тебе за наряд? Где ты это взяла, Нира?

– Я… я не знаю. Я ничего не помню. Как тебя зовут?

– Джекоб. Тебя что, огрели бревном по макушке? Тебя не было два дня. Мы думали, тебя схватили… Э, а что ты сделала со своими волосами? Ты теперь смешно выглядишь, Нира.

– А меня…Нира – это кто?

– Э-э, бедная Нира, твое дело и впрямь плохо. Как же это с тобой случилось?

– Не знаю. Наверное, огрели. Но шишек вроде нет.

Ди сняла шляпу и пощупала затылок рукой – входила в роль. Такой случай упускать нельзя, если сам город предлагает ей место среди своих жителей.

– Что ж делать-то? – Джекоб поковырял в ухе. – Совсем ничегошеньки не помнишь?

– Совсем. Джекоб, расскажи, кто я?

– Ты? Ну… ты – Нира. Мужа у тебя нет. Но зато есть мы. И нас много. Ну… в общем, нужно бы побольше… Мы делаем общее дело. Вот, вроде все рассказал.

– А это дело, какое оно?

– Оно… ну, мы… мы боремся. За свободу. Вот какое. Но это тайна. Свобода не живет без тайны, – это он произнес почти с гордостью. Слова были явно чужими, заученными. – Ты, Нира, это… или сама давай вспоминай, что к чему, или… в общем, я этого говорить не должен. Про это у нас другие говорят. Кому положено. И когда положено.

– Ладно.

Смутно шевельнулась мысль о том, что подпольщицей быть как-то неохота. Но ничего другого пока не предвиделось, а сейчас неразумно было бы упускать возможность узнать побольше.

– А люди в масках, эти страшилы – кто они?

– Это не люди, это… ну как их… сущности, вот. У них нет имен. Они служат своему богу и носят маски, потому что у них нет лиц. Они называют этого бога Ди и в честь него устраивают карнавалы. Завтра как раз начнется карнавал. У тебя сейчас глаза вывалятся. Ты чего, Нира? Ровно уксусу глотнула.