Зов лабиринта Иртенина Наталья
Ди в своем отшельничестве ничего этого не видела.
Поэтому несказанно удивилась, набредя на театрик под открытым небом, где давалось представление.
На полукруглом помосте перебрасывались репликами и разражались монологами актеры. О том, что это именно актеры, а не случайные риторы, практикующиеся в публичных дискуссиях и изяществе слога, должны были, вероятно, свидетельствовать их одеяния. Это были чрезвычайно странные одеяния. На сцене неподвижно стояли два балахона, укрывающие артистов с головы до пят. Просто напяленные сверху мешки с дырками для глаз, один серого цвета, другой коричневого.
Перед помостом широкими ступеньками и тоже полукругом поднимались зрительские ряды. Ни одного свободного места – аншлаг. Вокруг сцены сгрудились те, кому не досталось сиденья. На одинаковых лицах одинаковое трепетное внимание. Кое-кто даже рот разинул в волнительном восторге.
Ди прислушалась к высокоучтивой перебранке на сцене. Двое пререкались по предметам столь возвышенным и отвлеченным, что она не сразу вникла в суть действия – если, конечно, монументальное стояние высокопарных балахонов можно назвать действием.
– Посмотри вокруг, – патетически разглагольствовал Коричневый, – здесь есть все, чего душа пожелает. Здесь никто ничего не теряет, ибо потеряв обретает заново. Никто не падает, ибо упав не имеет урона и продолжает восхождение с того места, откуда упал. И все это потому, что я люблю души, доверенные мне. Ты же не любишь тех, кто доверен тебе, людей, ибо любящий не испытывает любимого и не отнимает у него прежде дарованного, не толкает в спину и не повергает в прах. Стремящееся к праху бытие человека погружает его в суету, ибо потребности людей так же низки, как и их бытие.
– Да, это так, – ответствовал Серый. – Я не люблю людей и мало делаю для них, потому что, как и ты, не люблю суеты. Порою, в миг слабости готов я возненавидеть весь труд мой, которым тружусь я под солнцем, потому что должен оставить его человеку. Ибо что будет иметь человек от всего труда моего и заботы моей, кроме еще большей суеты? Ибо все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это суета.
Ди подумала, что где-то уже слышала это. Или читала. И тут же вспомнила. Серый обокрал Экклезиаста – шпарил точно по источнику.
– Но я жалею их, – надрывно продолжал Серый. – И в этом мое оправдание. Не в моих силах сделать их совершенными и идеальными. Бренное не может быть идеальным. Бренное можно лишь закалить, чтобы оно стало чуть-чуть прочнее. Поэтому я посылаю им испытания…
– …от которых они гнутся и ломаются, – вставил Коричневый с ехидством, – делаясь ни на что не годным тряпьем, влачащим существование в ничтожестве. И впрямь – их можно жалеть, но не любить. Но люди – враги Невоплощенных. Хотя меж нами не война – но и не мир. Не притворяйся, что тебе это неведомо. В их телах томятся безвинные души. Но им мало, они хотят еще и еще. Они плодят себе подобных и им нужны души для извергаемой из их самок плоти. Их лазутчик уже проник в город, в священную обитель моего народа и наводнил ее ужасом Воплощения. Я, Апостол Невоплощенных душ, обвиняю тебя, Судьбу человека, в потворствовании и прямом содействии этому гнусному предателю, ретрограду и оборотню…
Остального Ди уже не слышала, убредая прочь от театрика. Она решила, что такая откровенная идеологическая пропаганда, наряженная в костюмчик высокого искусства, никак не может быть ей по вкусу. Эстетика долдонства. Шагая с чувством собственного человеческого достоинства, она вдруг вспомнила, как раскочегарился Уйа, когда уличил ее в «дурновкусии», и захихикала. Приятно все-таки сознавать свое культурное превосходство над противником. Хотя бы и таким аморфным противником, как трусоватые души. «Не мир и не война. Ну надо же!» – фыркнула Ди.
Снова по бокам потекли улочки-закоулочки. Снова пустые. Город, по-видимому, жил теперь островной жизнью – крохотные островки жмущихся друг к дружке перепуганных душ сменялись морем совершенного безлюдья. То есть бездушья, разумеется.
Но, продолжая посмеиваться над эстетической наивностью местного населения, Ди пришла к мысли, что теперь что-то непременно должно измениться – либо в ней самой, либо в городе. Либо то и другое.
Пускай война не объявлена. Вряд ли она вообще когда-нибудь будет объявлена. (Ди попыталась представить себе ратную сечу людей и душ – ничего, конечно, не получилось. Только еще один, совсем уж какой-то истерический смешок вырвался на волю.) Но, кажется, пропаганда у них тут поставлена серьезно, на широкую ногу. Это по всему видать – и по редкостному единообразию вкусов и взглядов, и по тому, как дружно они впадают в припадочное неистовство, и даже по тому, как заклинивало Уйа на плетении эпитетных цепочек в адрес города. Очевидно, теперь этот маховик начнет раскручиваться в новом направлении – а именно в том, которое засвидетельствовал в политическом театрике Коричневый балахон. За нежеланием и невозможностью большего душ будут науськивать на Убивца – подлого шпиона, проводника зловредной человеческой экспансии.
Что ж, это политика. Ди, пожалуй, согласна была понять и принять к сведению их точку зрения. Но в любом случае она останется при своем, при человеческом – следовательно, противостояние неизбежно.
Не мир и не война?
Ну уж нет. Преисполнясь гордости за род людской, Ди сама, от себя лично и от имени человечества объявит Невоплощенным войну. Бросит им вызов. Развяжет партизанские действия в тылу противника. И либо победит, либо проиграет. Третьего не дано.
Главное – найти Убивца. Узнать его в лицо.
Снова путь преградила стена. Ди развернулась и пошла вдоль нее. Она уже должна была не один раз обойти город по кругу, но только сейчас отметила очевидный факт: стена была глухой – ни ворот, ни самых завалящих калиток. «Замуровались, – мрачно подумала она. – Знать бы, как они сюда попадают. Какими тайными тропами. И как вообще получается такая гадость – невоплощенная душа».
Она остановилась и посмотрела себе под ноги. Вообще город душ был похож на патологического чистюлю – ни тебе соринки, ни пылинки, тем более никаких посторонних предметов, валяющихся посередь улицы. А тут – явное, чуть ли не демонстративное отклонение от правила. Ди рассматривала непонятный предмет, свернувшийся клубком, с нарастающим ощущением легкого жжения внутри. Что-то толкало ее взять эту вещь в руки и… И найти ей применение. «Мм, – размышляла она. – Исключение из общего правила. Почему нет? Кто ищет, тот всегда найдет. Неординарная личность оставляет неординарные следы». Она присела на корточки и осторожно подобрала предмет. Он был черного цвета, мягкий, длинный, принимающий какие угодно формы. Фактуру Ди не смогла определить, но наверняка эта штука не более материальна, чем все остальное в этом городе. Всего лишь суть вещи, ее идеальный прообраз и общие очертания. Тем не менее ее невозможно было не узнать.
Обыкновенный шелковый шарф.
Ди поднялась, озадаченно пялясь на находку. Применение у шарфа – проще не бывает: повесить на шею для красы или тепла. Но в том, как этот шарф потянул ее к себе, было что-то большее. Ди предлагалось отыскать это самое «большее», сыграть в угадайку. Только чем дольше она смотрела на тряпочку в руках, тем меньше понимала что-либо. Мыслей было много, но все никуда не годились. Самое важное, ключевое звено все время выпадало куда-то, терялось, уходило на глубину.
Впереди что-то мелькнуло. Ди оторвалась от созерцания тряпочки и неожиданно встретилась взглядом с аборигеном, так что даже вздрогнула. Худенькое – как и все они тут – создание стояло прямо против нее. Глазенки его, круглые, испуганные, беспокойно перебегали с шарфа на лицо Ди и обратно – и в них с каждым мигом росло УЖАСНОЕ ПОНИМАНИЕ СИТУАЦИИ. Завладевшая было Ди тупость тоже мало-помалу отступала. Абориген, сам того, разумеется, ни в коей мере не желая, подсказал ей назначение шарфа.
Ди сделала шаг вперед. Абориген в ужасе прирос к месту. Кролик и удав. Завораживающая картина. Ди шагнула еще, держа удавку наготове. Абориген попятился и вдруг, пискнув по-мышиному, развернулся и бросился бежать. На миг Ди замешкалась. По правде сказать, она не ожидала такой отчаянности и прыти от этого хилого создания. Она думала, что действо «Кролик и удав» будет разыграно по нотам и доведено до логического конца без всяких выкрутасов.
Все оказалось немного сложнее.
В следующий миг она уже мчалась вдогонку. В голове свербело только одно: «Не упустить!». Все остальное перестало существовать.
Ди летела на крыльях восторга. Вот оно – самое важное, ключевое! Вот в чем цель и смысл ее жизни, ее назначение! Наконец-то она нашла себя!
Впрочем, абориген тоже летел на крыльях – крыльях беспримерного ужаса. Расстояние между ними не сокращалось. Они могли бы носиться по городу сломя голову хоть до бесконечности – поскольку души не ведают усталости и изнеможения. Но Ди в припадке воодушевления позабыла об одной важной вещи – о том, что город хоть и выглядит пустым, в действительности таковым не является. Он очень густо населен. Просто здешние души умеют, когда надо, становиться серыми мышками. А когда не надо, умеют быть самой настоящей злобной, воинственной голосистой ордой, от вида которой глаза на лоб лезут.
Преследуемый ею абориген в последний раз завернул за угол. Она повторила его маневр и… врезалась в упругую стену массового сборища душ.
Ди опешила. А потом вдруг разозлилась – совершенно неадекватно собственному положению, с каждым мигом становящемуся все более плачевным. Среди толпы металась насмерть перепуганная душа и вопила что есть мочи: «Убивец! Убивец!» – а Ди чувствовала только пыл негодования оттого, что это стадо болванов отняло у нее законную добычу. Чего они все сюда приперлись?
Идеально круглая площадь была заполнена до отказа. В центре торчало что-то вроде вышки – на ее верху махала руками и верещала крошечная фигурка. Митинг, что ли? Впрочем, это все равно.
Маленький гаденыш, удравший от Ди, разворошил, распалил толпу, и кольцо вмиг разъярившихся, жаждущих мести душ сомкнулось вокруг нее. Они гневно горланили, они обступали ее все теснее, они тянули жадно ручонки – но никто не начинал первым. Ди презрительно оглядывала их – они боятся даже сейчас, даже все скопом не решаются подступиться к ней, чтобы выпотрошить, как им всем того хочется.
И вдруг они отхлынули. Толпа выплюнула одного из своих и откатилась назад отливной волной. Выплюнутый, как оказалось, имел полномочия. Он покричал еще: «Назад! Назад!» – а потом поднял руку, призывая ко вниманию, и заявил, что не допустит дикости – все должно быть по правилам, установленным в соответствии с духом Большой Амбарной Книги.
– Пункт первый главы третьей пятого раздела Идеального кодекса гласит, что вина всенародно виновного должна быть публично подтверждена хотя бы одним свидетелем и хотя бы одной уликой, – говорил уполномоченный, заложив руки за спину и расхаживая туда-сюда по свободному от толпы пятачку площади. На Ди он совершенно не смотрел. Кажется, его интересовала только процедура, и совсем не интересовала «всенародно виновная».
Толпа в ответ на его речь вытолкнула вперед еще одного. Только Ди успела подумать: «А это еще кто?» – как маленький гаденыш (а это был именно он) сам ответил на ее вопрос:
– Ойе, – робко представился он, а потом мстительно ткнул пальцем в обвиняемую: – Она гналась за мной. Она хотела затащить меня на стену и сбросить вниз. Вон у нее и платок, про который говорил Аой. Она злая, злая, злая. Это она – Убивец.
Такой поворот дела был неожиданным для Ди. Она вовсе не хотела становиться самозванкой.
– Эй, все совсем не так… – начала она, но тут же заткнулась. Поняла, что все именно так. И восторг узнавания себя вновь затопил всю ее, до краешка. Она – Убивец. Она – враг Невоплощенных. Эмиссар человечества. И тем гордится.
– Поклянись, – обратился между тем к Ойе законник, – что все сказанное тобой правда, только правда и ничего кроме правды.
Ойе послушно задрал лапки кверху и произнес формулу страшной клятвы:
– Перед лицом Бессмертия клянусь всей своей беззащитностью, что в словах моих нет ничего кроме правды, а если я лгу, то пусть на меня сейчас же обрушится гнев Мироздания.
Несколько мгновений толпа и законник с интересом глядели на Ойе, ожидая реакции Мироздания. К несчастью для Ди, гнев не обрушился – Ойе говорил правду, уж она-то знала. После этого души снова зашумели – вина была доказана и свидетелем, и уликой-шарфом. Законник, перед тем как его голос потонул во всеобщем гаме, проорал пункт второй главы третьей пятого раздела Идеального кодекса:
– Всенародно виновный, чья вина публично подтверждена, должен подвергнуться наказанию без всякого снисхождения, невзирая на причины, толкнувшие его на преступление против народа, и масштаб оного. – А дальше Ди разобрала лишь отдельные слова: – …изгнанию… со стены… во Тьму внешнюю…
Она успела только поморщиться – опять изгнание, опять тем же варварским способом, ну никакой фантазии! Разбушевавшиеся души облепили ее со всех сторон, почти утопив в своем гвалте. Какой-то поганец посообразительней вырвал у нее шарф, сделал петлю и накинул ей на шею. Толпа завизжала от восторга.
Всем стадом они поволокли ее, сбив с ног. Ди решила терпеть унижения молча. «Ничего, мы еще поквитаемся. Так просто я не сдамся», – думала она, глядя в безмятежное небо цвета новенькой сковородки, нахлобученной на город.
Тащили недолго – стена была не очень далеко. Законник где-то потерялся, видимо, счел, что все дальнейшее не противоречит духу законодательного артефакта. Когда приговоренную отбуксировали на верх стены – пересчитав ее затылком ступеньки лестницы в башне, – там уже теснилось толпище торжествующих зрителей. Забрались через соседнюю башню. Ради такого случая они оставили свой страх и не боялись ненароком сверзиться вниз, в бездну воплощенного мира. Они даже приплясывали от нетерпения. А некоторые так и вовсе затягивали «Ура!», заранее празднуя освобождение от гнета Убивца. Ди только ухмылялась.
Медлить не стали. Грубо толкнули ее к краю, скупо нацедили прощальных слов – что-то там о проклятьи Тьмы внешней – и отправили в долгий полет. Еще некоторое время Ди слышала их ликующий рев, а потом все смолкло. Только ветер посвистывал.
Она ни капельки не боялась. Она же бессмертная, что с ней может случиться. Плоть ее осталась где-то там далеко, в совсем другом городе. Значит, посадка будет мягкой.
А вокруг и впрямь сгустилась тьма, души не наврали. Но, может быть, это всего лишь нормальная, обыкновенная ночь? А насчет проклятья… так ведь для этих умеренных слизняков Невоплощенных любая темень и любой яркий свет – сами по себе проклятье.
Ди падала и падала, как Алиса в кроличью нору, разрабатывая на лету стратегические планы реванша. И так увлеклась, что когда решила было удивиться своему чересчур затяжному полету, то обнаружила себя стоящей на четвереньках, а под собой – нечто похожее на твердь. «Приехали», – удовлетворенно сказала себе Ди, села на пятки и задумалась. По-прежнему ничего не было видно – тьма кромешная. И тишина такая, словно в уши натолкали герметика по самые барабанные перепонки. Идти куда бы то ни было в такой темнотище было совершенно невозможно и, кроме того, вероятно, небезопасно. Вдруг еще напорешься на какую-нибудь дрянь, и даже не узнаешь, что это было. Проанализировав ситуацию так и эдак, Ди пригорюнилась. Появилась даже дурацкая мысль: а не загремела ли она в преисподнюю?
Спасение пришло внезапно. Пока она отбивалась всеми силами от этой ничем не обоснованной, но жутко неприятной мысли о преисподней, впереди мелькнул огонек. Крошечный, далекий. Ди моментально приняла стойку. Огонек, поморгав, сделался ровным, постоянным. Как загипнотизированная, не сводя с него глаз, Ди поднялась и пошла вперед, к путеводному маячку. Шагала она осторожно, с опаской нащупывая ногами дорогу. Один раз чуть не приложилась лбом о какую-то преграду, похожую на отвесную иззубренную скалистую стену. После этого двигалась, вытянув руки. Собственная слепая беспомощность была омерзительна. Но Ди пыталась лишить свои чувства и ощущения права голоса и не думать ни о чем, кроме искорки, которая выведет ее куда нужно.
А вот куда ей нужно, это уже второй вопрос, слегка менее существенный. Там видно будет.
Скоро она поняла, что огонек тоже двигается – в обратную от нее сторону. Пришлось прибавить шаг.
Из каких-то инстинктивных соображений она старалась ступать тихонько, бесшумно, как крадущийся на охоте зверь.
И вдруг светящаяся точка исчезла. Ди моментально запаниковала и, наплевав на предосторожности, ринулась вперед.
Спустя несколько мгновений, заполненных отчаянием, стало ясно, что огонек просто повернул за угол. Ди радостно выдохнула. Однако тут же и насторожилась.
Во-первых, потому, что здесь было чуть светлее и она разглядела тесные своды пещеры, как ей показалось. Неяркий свет проникал в это ответвление пространства сквозь узкий колодец наверху.
Пещера была совсем ни к чему. Излишний, вызывающий атавистический ужас декор.
А во-вторых, насторожило внезапное дополнение к путеводному огню: в тусклом освещении отчетливо прорисовывалась темная фигура с большой толстой свечой в руке. Увидев ее, Ди инстинктивно прижалась к стене. Фигура продолжала неспешное движение. Непонятная, пугающая, целеустремленная – в точности как привидение. Пластаясь по стенке, Ди беззвучно зашлепала следом.
В последний раз огонек свечи мигнул и нырнул вбок вместе с «привидением». Тотчас послышалось глухое бормотание. Шло оно как раз оттуда, куда зарулила фигура.
Ди подтянулась ближе, остановилась перевести дух, от напряжения заходящийся немым криком, а затем опасливо, одним глазком высунулась посмотреть.
И обомлела. Коленки едва не подогнулись.
Зрелище и впрямь было сногсшибательным, особенно если учесть пещерные условия происходящего. Чем-то доисторическим веяло от этой картины. Какими-то давно забытыми культурными традициями. Пещерный зал был утыкан по периметру зажженными свечами. Язычки пламени тянулись кверху и коптили. На темнеющих стенах всюду были намалеваны белые свастики, завернутые против часовой стрелки. При виде их Ди затрепетала. Но еще большую дрожь вызвало изваяние на высоком поставце у самой дальней стены. Черная фигура, растопырившая в стороны пять пар рук и гневно потрясающая разнообразными железяками – колющими, режущими, рубящими, ломающими.
Кроме того, позади рук у страшилы имелись еще и крылья, как сперва подумала Ди. Спустя мгновение крылья визуально трансформировались в густую гриву. Хотя признаки пола с расстояния не просматривались, Ди поняла, что это женщина. Воинственная дамочка была увешана черепами и свежесрезанными головами. В целом это обилие однообразных аксессуаров и украшений производило впечатление наигранности и безвкусной театральщины. Впрочем, у Невоплощенных, как уже убедилась Ди, пристрастие к дешевой театральщине – что-то вроде национальной хвори, как у англичан сухотка, у немцев параноидальная аккуратность, а у русских похренизм.
Кроме ужасной женщины в пещерном капище находились еще шестеро. Пятеро сидели, скрестив ноги, вокруг треножника, стоящего перед Десятирукой. Под плоской чашей на треноге пылал костерок, и в ней что-то булькало. Шестой только пристраивался между остальными. Ди сообразила, что это за ним она шла и вот наконец пришла. Только как же все это понимать?
Один из них был весь в белом – он сидел чуть на отшибе от сотоварищей. Четверо были кто в чем – от стеганой фуфайки и широченных безразмерных штанов до стильного джинсового костюма. На лица Ди не смотрела – к чему, если они копируют друг дружку?
Но переведя взгляд на последнего, едва не вскрикнула. Зажала рот кулаком и жадно впилась глазами в шестую неподвижно сидящую фигуру. Этот разительно отличался от остальных. Он излучал власть. Пятеро других подчинялись ему – это очевидно. Он говорил – негромко, но сильным, привычным к управлению другими голосом. Кажется, что-то рассказывал – Ди, потрясенно таращась на него, забыла слушать. Он сидел между треногой и экстравагантной дамочкой, спиной к страшилке. Огонь, выбиваясь из-под чаши с варевом, тянул к нему свои трепетные оранжевые пальцы и озарял быстрыми бликами его лицо.
Ди зачарованно глядела в это лицо, узнавая в нем свою судьбу и не веря самой себе.
Это было особенное лицо. Непохожее на другие. Ди нашла его прекрасным и одухотворенным. Волевым и выразительным. Мужественным и строгим. Добрым и суровым.
Она не сомневалась в том, что видит лицо Убивца.
ВОИНЫ ЧЕРНОЙ МАТЕРИ
А кто же тогда остальные пятеро? Ди ни секунды не колебалась с ответом: конечно, его соратники. Воинство Воплощения.
Свастика на стенах? Да пожалуйста: древний-предревний, допотопный еще символ плодородия и возрождения жизни. А также бессмертия.
Десятирукая очаровашка? Тут надо подумать. Ди была уверена, что встречалась с этой дамочкой и раньше. И, разумеется, знала, кто она такая. Только не помнила, откуда она это знает и что именно знает. Одно ясно. Воинство Воплощения поклонялось человеческому божеству.
А это еще раз свидетельствовало о том, что она попала туда, куда нужно.
Но она не спешила обнародовать себя – так как не знала бы, чем объяснить свое появление здесь, и кроме того, боялась нарушить действо, разворачивавшееся у нее на глазах.
Убивец легко, одним рывком, поднялся на ноги, подошел к тому, на ком было белоснежное одеяние, и ласково велел ему:
– Встань.
Затем он взял его за руку, вывел на середину капища и обратился к четверым сидящим:
– Готовы ли вы принять в наш священный союз нового брата и назвать его тхагом, тем самым разделив с ним удачи и тяготы промысла, которому научила нас наша Черная Мать во имя искоренения зла и демонов, сеющих зло?
Один за другим сидящие ответили:
– Готовы… Да, готовы… Мы принимаем его.
После этого Убивец подошел к изваянию богини, пал перед ней на колени и воздел руки.
– О, Деви! Позволь нам пополнить число твоих верных слуг еще одним собратом! Даруй ему свое благословенное покровительство, надели бесстрашием, силою, хитростью, и дай знак, если тебе угоден твой новый раб!
Некоторое время все молчали и прислушивались, замерев в неподвижных, напряженных позах. Ди тоже навострила слух и глядела на происходящее широко раскрытыми глазами. Внезапно сверху, с темного потолка, куда не доходил свет пламени, сорвалась какая-то тень. Стремительно прочертив пространство пещеры, она черным клубком пронеслась над головой посвящаемого в братство и полетела прямо на Ди. В груди что-то оборвалось, ухнуло вниз, а потом подскочило к горлу. Ди едва не хлопнулась в обморок от этакой жути. В последний миг, перед самым ее носом, зловещий снаряд сменил курс и прохлопал крыльями мимо. Ди очумело потрясла головой и с опозданием узнала в существе летучую мышь.
– Она осенила его крылом! – вскричал кто-то из четверки адептов. А потом все вместе: – Хвала всемогущей Махадеви!
Посвящаемый, приняв благословение богини, сделался вдруг зелен лицом и зашатался. Ди вполне могла понять его – сама едва избегла прямого попадания страхолюдным благословением по физиономии.
Убивец поднялся с колен и возгласил:
– Благодарим тебя, о Деви!
Потом снова подошел к неофиту и обнял его, не дав упасть.
– Ты угоден Деви, радуйся. Она послала знак, что принимает тебя под свое покровительство. Теперь ты должен дать клятву тхага.
Убивец щелкнул пальцами в сторону четверки. Один, повинуясь знаку, вскочил, и быстро принес из дальнего угла продолговатый предмет. Убивец сунул эту штуку в правую руку посвящаемого, велел держать на уровне груди и повторять за ним слова клятвы.
Длинной штуковиной оказалась обычная крестьянская мотыга. Видимо, для душ она была священным символом повседневного человеческого труда – тяжелого, но и благодатного.
– Клянусь, – начал Убивец, – что приняв имя тхага и став членом братства бхаттоти, буду беспрекословно выполнять волю Великой Матери нашей Деви во славу ее и ради блага множащегося рода людского. Клянусь на стезе святого промысла быть честным, храбрым, верным и преданным нашему делу. Клянусь хранить в глубочайшей тайне все, что связано с братством. А если нарушу эту клятву, то пусть я предстану перед Матерью нашей, которую нельзя увидеть без того, чтобы не умереть тут же, на месте, пусть буду изрублен на куски этим священным заступом, как был изрублен Матерью демон Махиша, и пусть моя участь послужит уроком другим.
Неофит твердил клятву вслед за Убивцем.
Когда все страшные и торжественные слова были произнесены и мотыга вернулась на свое место в углу, Убивец снова подал знак. Адепт у костерка подскочил и поднес новому собрату кружку. Ди видела, как перед тем он наполнил ее варевом из чаши на огне. Неофит принял кружку и поднес к губам. Но тут же отдернул. Горячо!
– Пей! – строго велел ему Убивец. – До дна.
И тот снова прильнул к кружке. Вылупив глаза от боли, не смея поморщиться, он пил крошечными глотками – так долго, что Ди успела за это время проделать длинный путь от простого удивления до полного непонимания, обратно, а затем в другом направлении – к счастливой, хотя и невероятной догадке. Ведь души бестелесны и не нуждаются ни в еде, ни в питье, ни уж тем более не могут испытывать физическую боль. Чем же тогда объяснить происходящее?! Может быть, на нематериальном огне кипела какая-то нематериальная субстанция, вроде энергетической амброзии для бессмертных душ? А страдальческая физиономия неофита отчего тогда? В конце концов Ди осенило: сделавшись адептами Воплощения, они во всем стремятся стать людьми. Они не могут позволить себе обрести плоть, пока в городе душ остается хоть один Невоплощенный. Но человеческие повадки и обычаи они перенять в состоянии, хоть это и неимоверно трудно для них, даже противоестественно. Заливать в себя жидкость – наверное, для них это то же самое, что человеку набивать брюхо камнями или расплавленным свинцом.
Только праведники и великие герои могут добровольно пойти на такие самоистязания.
В порыве восхищения Ди совсем забыла об осторожности, которую решила соблюдать, и подалась вперед, в проход. Тотчас она услышала изумленный вскрик, а через секунду поняла, что попалась. Сбоку из-за стены метнулась рука и крепко зажала локтем ее шею.
Убивец резко обернулся и нахмуренно посмотрел на Ди. Головой прижатая, как тисками, к чьему-то боку, она была выведена на свет и представлена на суд собравшихся.
– Джемадар, она подглядывала! – раздался над ухом у Ди возмущенный голос. – Махадеви не простит нам этого, если мы не…
– Помолчи, – приказал Убивец. – Отпусти ее и посмотри, нет ли там еще кого-нибудь. Потом встань у выхода.
Тиски разжались, и Ди рухнула на четвереньки.
– А теперь скажи нам, детка, кто ты такая, что здесь делаешь и где твои дружки.
Убивец говорил спокойным, ровным голосом. Тон его не выдавал ни малейших эмоций. Казалось, церемония посвящения не только не была прервана столь внезапным образом, но и должна была повернуться именно таким боком – появлением нового действующего лица, с заранее предписанной ролью.
Ди поднялась на ноги, потерла шею и заговорила, преданно глядя на Убивца:
– Я хочу стать одной из вас. Я знаю о вашей миссии и согласна принять ее. Я искала вас, но нашла случайно… не уверена даже, что тут обошлось без Провидения. Наверное, оно и привело меня к вам. Во всяком случае, иного объяснения, как я попала сюда, у меня нет. А дружков моих не ищите, потому что их у меня нет.
– Она врет, не верьте ей, джемадар! – К Ди подошел один из адептов, до тех пор стороживший варево на огне, и негодующе уставился на нее большими красивыми глазами с пушистыми ресницами. Только сейчас Ди вдруг осознала, что у каждого адепта свое собственное, индивидуальное лицо. У этого, например, даже привлекательное, точь-в-точь смазливый мальчишка лет восемнадцати. Обретя судьбу, они перестали быть заготовками, сделались обладателями неповторимых физиономий.
– Мы должны отдать ее Деви, – продолжал адепт, – чтобы не навлечь на себя гнева Великой!
Убивец смолчал. Задумчиво подошел к огню и в руках его появилась маленькая коробочка. Открыв ее, он запустил внутрь пальцы и меланхоличным жестом сыпанул в пламя щепоть какого-то порошка. Огонь, проглотив корм, разом побледнел и вдруг вспыхнул синим цветом. Языки его жадно потянулись вверх, как преданный пес – с желанием лизнуть хозяина в лицо. Пламя зачадило, к потолку взвился дымок. Появился приторный запах, но Ди не обратила на него внимания – ее захлестнул поединок самоотверженных взглядов, на который ее вызвал адепт с красивыми, как у лани, глазами. Их взоры скрестились, будто шпаги, – еще чуть-чуть и раздастся звон, бряцанье, лязг, посыплются искры.
Но как раз чуть-чуть и не хватило. Контуры противостояния медленно размывались, смазывались. Шпаги опустились и были тотчас забыты. И вдруг пещера, капище, закопченые стены исчезли, и началось мистериальное, волшебное, безумно прекрасное действо. Какой-то чародей взмахнул своей палочкой и все вокруг преобразилось.
Перед глазами Ди точно приподнялась завеса, скрывавшая до сих пор сказочную красоту мира и его распахнутые объятия любви. Даже просто удивляться этому потрясающему открытию, этой внезапной обнаженности мира было бы омерзительной неблагодарностью, кощунством, поруганием невинности. Мир вокруг сбросил свои дряхлые одежды в бесконечном доверии и любви к ней, Ди, и она не могла не ответить ему тем же – восторгом, преклонением, обожанием, взаимным обнажением себя. Она рухнула на колени и заплакала в молитвенном экстазе, жарко шепча слова благодарности миру за то счастье, которое он показал и даровал ей.
Она вдруг поняла, что мир есть любовь и все, что делается в нем, – это любовь. Любовь была сияющим, переливающимся всеми цветами морем, в котором купалась теперь Ди. И когда море, лаская, проникло в нее и принялось лизать ее изнутри, истончая перегородки души, отделявшие ее от мира, она покорно отдалась ему, его власти и его нежности – потому что страшно было даже подумать о том, чтобы отказать ему, доставить хоть малейшее огорчение. Наоборот – подчиняться этому безбрежному феерическому потоку было высшим счастьем. Ради него, ради великого духа, открывшего ей мир, заполнившего ее собой и уносившего теперь куда-то вдаль, она готова была на все. Собственно, даже не она, а та бесконечность, безокраинность, которые распирали ее и в которые она превратилась.
Беспредельность по имени Ди могла вместить в себя весь мир, могла принимать любые формы, могла жертвовать собой и наделять других счастьем. Если есть в мире несчастный, она готова была облагодетельствовать его, если есть в мире лишенный любви, она хотела бы одарить его собой, если есть в мире страдающий, она желала бы броситься ему в ноги и умолять о прощении, и быть растоптанной им, и в унижении заново познать любовь, и воспылать страстью к мучителю своему, и стать рабой его, любящей, жалеющей, берущей на себя его страдания.
Духом, сеющим жалость к тварям рожденным, летела Ди над водами первозданного мира и вдруг увидела остров. А на острове сад, прекраснее которого нет и не будет, благоуханный, зовущий сладчайшей музыкой птичьих перепевов, чарующий красками, плодами дерев, зверями, просящими ласки. Ди гуляла по саду и наслаждалась его щедростью. Голос, слышимый со стороны, вел ее по тропинкам, подводил к ручьям и пенным водопадам, усаживал на нагретые солнцем камни и звал к ней обитателей сада: игривых, как котята, пантер и ягуаров. А вслед за кошками из зарослей стали выходить люди – юноши и девушки с пригожими лицами и стройными фигурами. Они смеялись и весело переговаривались. Они были влюблены и желали поделиться своей любовью с гостьей – когда она захочет и как захочет.
Но едва она остановила свой выбор на одном из юношей, пленившем ее статью и горячим взором, как на сад налетела черная тень, принеся с собой ураганный ветер, град, бурю. Небо обрушилось на землю расплавленным серебром молний, и потоки воды захлестнули остров. За раскатами грома Ди отчетливо слышала чей-то довольный дьявольский смех и бессильно грозила неведомо кому кулаком. А потом все закончилось. Воды сомкнулись над островом. Ди взлетела ввысь, крича от горя и отчаяния. Тот же голос, что показывал ей красоты райского сада, с печалью сообщил о гибели прекрасной земли от рук злокозненного демона Махиши и спросил ее, готова ли она вступить в войну с бесчисленными сподвижниками демона, расселившимися по свету после того, как Великая Черная Мать отомстила Махише, убив его и тело разрубив на части. Ди, не колеблясь, ответила: «Да!».
Голос спросил, готова ли она верить, что, когда последний приспешник демона будет убит, потерянный рай возродится в еще большем великолепии и вся земля станет благословенным краем. Ди без тени сомнения ответила: «Да!»
И в третий раз голос спросил, готова ли она довериться ему, голосу, и беспрекословно выполнять все его требования, не спрашивая о смысле их и причинах, но зная, что они подчинены одной-единственной и великой цели искоренения зла на земле. И снова Ди ответила: «Да!», дрожа от нетерпения.
А как же иначе?! Как могла она сказать «нет», отказаться от предлагаемого, огорчить, а может, даже и – страшно представить! – оскорбить своим отказом обладателя голоса, ведь он был средоточием, самой сердцевиной нового мира, открывшегося ей и так жестоко загубленного, обезображенного, томящегося под спудом демонских чар. Голос был осью и голос был богом. Создавшим все и ее саму в том числе. Он показал ей истинную красоту и любовь мира и он сам был этой красотой и любовью. Подчиняться, покоряться ему – счастье. Умереть ради него – блаженство. Убивать ради него – наслаждение. И пусть все демоны мира трепещут перед рабой совершенной, не знающей границ любви!
Тем временем реальность принялась напяливать на себя старые лохмотья. Завеса опускалась, и из тени выплывали очертания капища Черной матери. Перед собой Ди увидела фигуру, закутанную в мантию величия, осиянную светом неземным. Вокруг головы искрилось багрово-красное колесо нимба. Ди в благоговейном ступоре попыталась упасть ниц и распластаться, но сильная рука подхватила ее и подняла. И голос, тот же самый голос, далекий и одновременно близкий, возвестил:
– Теперь ты должна доказать свою преданность мне, свое желание обрести землю обетованную и готовность сделать для этого все, что велю тебе я с одобрения и согласия нашей Матери, Махадеви.
– Я докажу, – ответила Ди, и свой собственный голос показался ей точно таким же далеким и близким, плывущим откуда-то извне.
– Хорошо, – сказал Убивец (ибо это был он – преображенный, богоподобный). – Тогда возьми вот это.
Он протянул ей черный шейный платок. Ди сразу узнала его – тот самый, символическое орудие Воплощения, аркан для ловли трусливых душ.
– Это румаль – единственное оружие тхагов. Каждый вступающий в братство бхаттоти должен показать, на что он способен. Видишь этого бедного, невинного агнца?
Он протянул руку, и Ди послушно повернула голову. У стены капища застыл в коленопреклоненной позе неофит в белых одеждах. Глаза его бессмысленно смотрели вперед, руки безвольно повисли, и только легкое покачивание тела из стороны в сторону свидетельствовало о том, что это не статуя раненого юноши, запечатленного в мраморе за миг до падения.
– Вижу, – ответила Ди.
– Знай же, что твои глаза обманывают тебя. Под этой невинной внешностью, под видимым покровом, вызывающим жалость и сострадание, скрывается демонское отродье, душа, порабощенная злом. Ты знаешь, что нужно делать, не так ли? Иди же и освободи эту несчастную, томящуюся в плену душу!
Последние слова прозвучали невыносимо торжественно и громко, как грохот небесной колесницы, влекомой в горнем эфире сбесившимися божественными жеребцами. Ди бесстрашно глядела на оборотня в ангельском облачении. Как хорошо, что сейчас она убьет паразита, присосавшегося к чистой, светлой душе, и тем самым спасет ее для Воплощения и дальнейшей вечности бессмертия! При этом вовсе не казалось странным и удивительным превращение неофита, совсем недавно повторявшего за Убивцем страшную клятву тхага, в демона, подлежащего искоренению. И не такие еще чудеса в мире случаются.
Она приблизилась к оборотню и примерившись, обернула платок вокруг его шеи. Нехитрое это дело – накинуть удавку и затянуть концы, однако требует хватки и сноровки. С первого раза у нее ничего не получилось. Руки плохо слушались, и казалось, что под платком не шея, а деревянное дышло. Да ведь не зря же говорят: было бы желание – остальное приложится. А желания у Ди в этот момент было хоть отбавляй. В памяти мелькали картинки: круговерть обезумевших от страха душ, истаивающий от порочной душевной хвори Йаа, фанатичный театр, толпа линчевателей, не ведающих собственного убожества, – а руки тянули концы румаля, и Ди шептала почти молитвенно: «Потерпи… Потерпи немножко…» Несчастный хрипел, багровел, таращил глаза, но по-прежнему стоял неподвижно, с тупой покорностью принимая назначенное.
И вдруг что-то случилось. Воздух быстрее молнии прорезала какая-то блестящая штуковина и аккуратно воткнулась в горло Убивца. Тот всхлипнул и стал оседать на пол. В тот же миг за глотку схватился один из адептов – из его шеи торчала рукоять ножа, а изо рта хлынула кровь. Потом что-то стремительное прокувыркалось от входа в капище за спину другого адепта. Долю секунды спустя и этот рухнул наземь со сломанной шеей.
Ди с откровенным идиотизмом в глазах еле поспевала за событиями. Сообразила только, что трое уже как будто мертвы, несмотря на предполагаемое бессмертие, и этот внезапный шквал смертоубийства еще не закончился.
Из двоих оставшихся один встал наизготовку, приняв позу каратиста, и злобно хакнул. Незваный гость успел сделать пробный выпад, как сзади на него налетел второй и зажал его шею рукоятью священного заступа. Каратист сию секунду ринулся в атаку, но был жестко отброшен ударом обеих ног противника. В следующее мгновение тот, который держал заступ, кувырком полетел на землю и лезвие мотыги захлебнулось его кровью, забившей фонтанчиком из горла.
Последний адепт хищно прыгнул вбок и выхватил нож из глотки мертвого собрата. Но неизвестный из клана суперменов не дал ему и крупицы шанса: коротким ударом в пах согнул настырного пополам, затем – кувырок вперед, поворот с заходом в тыл противника, и собственная рука адепта с помощью другой, более умелой руки, чертит ножом на его же шее широкую улыбку – от уха до уха.
После чего супермен оборачивается к Ди, орет:
– Ты что, ополоумела?! – и одним движением рвет удавку с горла ее жертвы.
Несчастный закланный агнец заваливается набок, не подавая признаков жизни.
Ди ошарашенно хлопает глазами и медленно ворочает извилинами, узнавая в супермене, только что отправившем на тот свет пятерых, бывшего «цыпленка» Ники.
Потом обводит диким взглядом капище, тела убитых, шестого, которого она, кажется, удавила собственными руками, тихонько икает и, продолжая ничего не понимать, плавно шмякается на землю.
И только сейчас ей становится по-настоящему страшно.
СУПЕРМЕНСКОЕ РЕМЕСЛО
Никита опустился возле задушенного юнца и надавил на шею пальцами. «Живой». Потом поднял голову, повел носом. «Дерьмо!» Встал и, подойдя к костру, своротил треножник с варевом, разметал ногами огонь, затоптал угли. Ди продолжала икать, сидя на полу, испуганно обхватив колени руками.
«Что… что это?» – «Не знаю. Вроде не конопля. Другое что-то. Посильнее, надо полагать». Никита шагнул к ней и протянул руку. «Пойдем». Но Ди не шелохнулась. Она смотрела мимо него – круглыми, как большие пуговицы, глазами – и заметно дрожала. «Что это?» – повторила она. Никита повернул голову. Над телом Убивца расползался красноватый туман, выплывающий из раны на шее. Через несколько секунд туман собрался в густое облако, а затем расточился, исчез без следа. «Прокаженная душа. Пойдем отсюда». Ди взяла протянутую ладонь, Ник рывком поставил ее на ноги. «А… это?» Не сводя глаз со страшного мертвеца, она прикоснулась к своей шее. «Лабрис. Двойной топорик. Хорошая штука. Удобная как раз для таких случаев. Из чистого серебра».
Ди все еще не могла прийти в себя. Слишком невероятен, слишком резок оказался переход из одной реальности в другую. А ведь на самом деле этот переход произошел гораздо раньше, как теперь стало ясно. Но она не заметила его, продолжала жить по правилам искусственно сконструированного мира, тогда как реальный мир предъявлял к ней совсем иные требования, подвергал иным испытаниям. Где, когда она перешла черту, отделяющую одно от другого, иллюзию от истины, геройство от злодейства?! Почему не сумела отличить друг от друга противоположности, не почувствовала фальши, заигралась до того, что сейчас от самой себя тошнит?!
Но икать перестала. И уже осмысленным взглядом прошлась по убранству капища – свастике, статуэтке десятирукой богини (Кали – вот как ее зовут, вспомнила она наконец, божество смерти, хаоса, разрушения). «Кто они? Фашисты? Солнцепоклонники? Сатанисты?» Никита мрачно хмыкнул. «Свастика слишком многозначный символ. Не стоит доверять символам. Они убийцы. Обыкновенные убийцы, ищущие оправдания себе в древних культах». Перешагивая через тела мертвецов, он подошел к поставцу, с которого щерилась грозным оскалом многорукая паучиха Кали. Мгновение смотрел на нее, а потом сбросил божество с пьедестала и припечатал осколки ботинком.
«Они называли ее Деви. Это одно из ее имен? Какое же из них настоящее?» Никита безразлично пожал плечами. «А у нее нет настоящего имени. Как и настоящего лица. Она везде разная. И всюду одинаковая. Но главное не в этом. – Он говорил медленно и как будто раздумывая, на мгновенье повернувшись лицом внутрь себя. – А в том, что она везде. Везде и сейчас. Растворена во времени и в пространстве… Пойдем же наконец. Здесь мерзко». Он взял ее за руку и силой потащил к выходу. Ди беспомощно оглянулась. «А как же… эти?» – «Крысы подъедят, – бросил Ник через плечо. – Тут не о чем беспокоиться». – «А тот? Он же живой? Я ведь не убила его?» – «Нет, не убила. Я опять вовремя, да?» Он усмехнулся, но Ди не заметила иронии. Она была в несколько пришибленном состоянии. «Очухается, уползет. Хотя вообще-то стоило бы в милицию доставить». – «Не надо». Ди испуганно помотала головой и снова оглянулась, уже из тоннеля, на трупы. Мысль о том, что всем этим займется милиция, вызывала дурноту. Ладно она – слава богу, не придушила бедолагу, хотя, конечно, она и без того на подозрении, – но Ник! Вот у кого будут ба-альшие проблемы. Пять трупов!
И тут до нее окончательно дошел смысл произошедшего. Она резко остановилась и выдернула руку. «Ну что еще? По-моему, мы и так здесь слишком задержались». Никита залез в карман куртки, достал маленький фонарик. Зажег и направил свет ей в лицо. Лицо это выражало крайнюю степень изумления. «Ты убил их!» Она сказала это с такой ошарашенной патетикой в голосе, что Никита ухмыльнулся. «Ну да. Убил. Ты ведь, кажется, тоже собиралась удавить одного из них». – «Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю. Почему ты убил их? Почему не сообщил в милицию?» Никита молчал миг, а потом совершенно серьезно ответил: «Далеко было бежать до участка. А телефон здесь экранируется». Ди повертела головой. «Где – здесь? Где мы вообще-то?» – «В катакомбах. А это, – он махнул рукой, – тот самый храм. Как видишь, я все-таки нашел его. После того как ты самолично едва не сделалась адептом заплесневелого сектантского культа. Но теперь ты, надеюсь, изменила свое мнение насчет его заплесневелости?» Ди прохрипела в ответ что-то нечленораздельное. Потом, совладав с собой, тихо выдавила: «Извини. Я не предполагала, что это так…» И пристыженно замолчала, не докончив.
«Пойдем, я покажу тебе – как». Он взял ее за локоть и повел, освещая путь фонариком. Ди заметила, что идут они в сторону, противоположную той, откуда она сама пришла к капищу сектантов. Здесь начинался пологий спуск. «Вообще-то тут можно заблудиться. В детстве я пару раз сюда совался с ребятами. Но далеко мы не заходили. Боялись привидений. Здесь ведь и в самом деле в девятнадцатом веке обосновалась оккультная секта. Громкое дело было, когда их замели. Темные дела они творили. Искали могущества, работая мясниками, – в основном, конечно, кровью человеческой интересовались. Младенцев особенно жаловали. И юных прекрасных дев. Расчленением трупов не брезговали. Поеданием в сыром виде отдельных органов тоже. В общем, с выдумкой ребята к делу подходили. Фантазеры были. Гостеприимные – мимохожих путников с радостью привечали».
В голосе Никиты слышалась угрюмая, звенящая издевка. Ди поежилась. «Ты намеренно меня пугаешь? Эти байки про кровь младенцев и девственниц давным-давно обросли длиннющей бородой. Формальный стереотип сатанизма» – «Байки? Стереотип? Тогда почему у тебя поджилки трясутся? Нет, это не байки. Самое интересное, что все это действительно было. А самое не смешное – что все это есть. Сейчас. Правда, на девственниц спрос упал. Тлетворное влияние цивилизации сказалось». Ди подавленно молчала.
Никита остановился и вынул из кармана листок бумаги. Посветил на него фонариком. На листке карандашом были нарисованы линии, цифры и крестики. «Пока тебя искал, наткнулся тут кое на что. Здесь уже близко». Он убрал план. Метров через тридцать пятно света пошарило по стенам и вычертило кривоватый узкий проем. «Вот оно». Никита протиснулся первым и потянул за собой Ди. Они оказались в тесном скальном разломе.
В незапамятные времена здесь, под землей, добывали камень для строительства города. Вероятно, заброшенные каменоломни хранили еще много древнющих тайн, помимо секретов сравнительно недавнего сатанинского промысла. Но то, что открылось Ди внутри этой крошечной слепой кишки подземелья, явно не имело отношения к незапамятным векам. Эта тайна носила отчетливый отпечаток современности. Ди не удержалась и вскрикнула. Зажала рот ладонью. А заодно и нос. Но от густого трупного смрада рукой было не отгородиться. Казалось, он был способен проникать в мозг, минуя дыхательные каналы, – напрямую. Вдоль стен лежали и сидели полуобъеденные мертвецы. Много. Десятка два. По ним деловито шныряли толстые, брюхастые крысы с лоснящейся шкурой. Ди почувствовала, что сейчас шлепнется в обморок. Присоединится к покойникам. Вот-вот – и гнусные, обожравшиеся твари уже почуяли деликатес, тычутся носами в ее ноги. Ступор прошел, и Ди заорала. Давя упругие мягкие тела людоедиц, оступаясь на них, метнулась к пролому, вывалилась наружу, в коридор. Никита вылез следом.
Ди тяжело дышала и жалась к стене. «Прости. Я подумал, что тебе нужно это увидеть. Это то, во что ты чуть не вляпалась по самую макушку. Милиция здесь ни к чему. В подобных случаях она некомпетентна. Того, кто служит тьме, невозможно судить людским судом… Ну, пойдем искать выход?» Он тронул ее за плечо и легко подтолкнул вперед, приводя в чувство. Ди сделала пару шагов. Она поняла, что вот-вот сорвется в истерику. От недомолвок и обилия тайн ее уже трясло и знобило. Хотелось брякнуться на пол, задрать голову и завыть. Нервно рассмеявшись, она сорвалась с места и полетела вперед.
Никита догнал ее, схватил за руку и развернул. «Не туда. В другую сторону». В другую, так в другую. Здоровенными шагами Ди шлепала впереди, Ник направлял ее сзади. Шли молча – по молчаливому же согласию. Только дыхание друг друга слышали, да шуршание камешков под ногами.
Минут через пятнадцать, после бесчисленных поворотов, от которых уже тошнило, пол подземелья начал круто забирать вверх. Потом впереди сверкнул свет, и еще через минуту Ди уже вдыхала свежий воздух. Никита помог ей втиснуться в узкую горизонтальную расщелину, потом пролез сам.
«Боже, какое счастье снова оказаться на земле!» Ди в изнеможении повалилась в густую траву и растянулась. Вокруг росли сосны и пихты. В их верхушках шумно гулял ветер. Вход в катакомбы начинался в невысоком уступе скалистой породы, поросшем мхом. С расстояния нескольких метров расщелина казалась беззубым ртом древнего старика. Солнца не было видно за облаками. «Сколько сейчас времени?» – «Десять утра». – «Сла-авное утречко… А теперь садись рядом и рассказывай. Я с места не сдвинусь, пока не узнаю, кто они, – кивок в сторону скалы, – и кто ты. Как ты меня нашел. И где научился так ловко метать топорики и сворачивать шеи». – «Это долгая история. Ты можешь простудиться, валяясь тут». – «Ничего, я закаленная и никуда не тороплюсь». – «Хорошо. Как хочешь. Можно и здесь».
Никита сел на мелкую кочку. Сорвал травинку и принялся жевать ее с глубокомысленным видом. «Видишь ли, в чем дело… Я должен был ликвидировать этого типа». – «Должен был? Постой, я что-то не очень мысль уловила. Ты говорил о невозможности людского суда. А ты сам – от какого суда посланец?» Никита выплюнул травинку и поглядел куда-то в сторону. «Я не судья. Я всего лишь исполнитель. Понимаешь, этот тип, с лабрисом в глотке, не совсем человек. То есть он был человеком когда-то, а потом перестал. Ну… ты же сама видела, что из него вылезло». Ди перевернулась набок и оперлась о локоть. «Только не говори, что это был демон. Все равно не поверю». – «Это был не демон. Это была тварь, переставшая быть человеком, только и всего. Но это, уж поверь, пострашнее любого демона будет. Люди, расставшись со своей природной сущностью, не могут стать ангелами или демонами. Даже сверхлюдьми не могут. Только монстрами – это пожалуйста, это сколько угодно. Я долго шел за ним. Искал. Но он был очень осторожен. Следы оставлял в изобилии, а сам исчезал. И пока я с другими ребятами очищал от заразы те места, где он отметился, он успевал наплодить ее в других. А потом я узнал, что этот урод обосновался здесь, в моем родном городе. И тогда я поклялся себе, что не выпущу его отсюда. Мне повезло. Благодаря тебе. В общем-то это была чистая случайность. Хотя, кто знает… Ты могла вывалиться из дум-пространства в любой другой точке…» – «Откуда-откуда вывалиться?» – «Из пространства, сконструированного подсознанием. Туда попадают иногда – если подсознание достаточно сильно для этого и может создавать мощное поле». – «Сильно даже для того, чтобы перемещать в обычном пространстве?!»
Как-то с трудом верилось в такие штучки. Подумаешь, подсознание! На то оно и «под», чтобы сидеть тихо и не высовываться. Тем более не заниматься насильственной телепортацией, которую вообще еще даже не изобрели.
«Когда ты попадаешь в него, ты как бы перестаешь существовать для реального мира. Он тебя просто вычеркивает. Поэтому, выпадая из дума, ты по теории вероятности имеешь очень мало шансов оказаться в том же самом месте, где была раньше, и очень много шансов объявиться у черта на рогах. Что сейчас приблизительно и произошло». – «С ума сойти!.. То есть я хотела сказать: шизень с прибабахом! Черт побери, Ник, что это за бред?!»
Никита флегматично сорвал еще травинку, колосник на тонком нитяном стебельке, и с отрешенным видом начал внимательно разглядывать его. «Если это бред, то объясни, будь добра, как ты оказалась в гостях у этих козлов-изуверов. И поподробней – не то я подумаю, что ты о чем-то умалчиваешь, а это сейчас не в твою пользу. Сама понимаешь – все это слишком подозрительно». Ди не нашла ничего лучше, чем вяло огрызнуться: «Кто бы говорил. Сам-то как там очутился… И пять трупов – тоже не в твою пользу. Для ментов, во всяком случае». Но в душе она уже капитулировала. Хоть какое-то, хоть вздорное, непомерно ирреальное, но все же объяснение – всего того, что происходило в последние дни. Сама-то ведь не располагала даже таким. «Ну ладно, допустим. Хотя все равно бред. Но откуда ты про это знаешь? Сам бывал там, в этом твоем думе? Или в научных журналах прочитал?» Ди истерически хихикнула и приняла сидячее положение. О столь удивительных и плохоперевариваемых мозгами вещах лучше слушать вверх головой. Никита пожал плечами. «Сам не бывал. А писать – так не пишут же об этом. Но, понимаешь, жизнь такая штука – она сама может рассказать о чем ты не знаешь, если внимательно прислушиваться».
Он поднял лицо к небу и улыбнулся одинокому лучу солнца, проткнувшему одеяло из облаков и упавшему на прогалину, где расположились двое для дачи друг другу объяснений, – словно чтобы внести посильный вклад в прояснение темных и запутанных сторон этой, несомненно, странной, непостижимой, невероятной истории.
Ди решительно тряхнула головой. «Ну так вернемся к нашим баранам. Которым ты организовал бойню, я имею в виду. Они – кто?» Никита щелчком отправил букашку, залезшую к нему на плечо, в принудительный полет. «Тхаги, ты же слышала. Воины Черной матери. Проще говоря – душители. Их историческая родина – Индия. Но там их уже не осталось. Последнего тхага англичане повесили в девятнадцатом веке. А до этого они жертвопринесли своей жадной до человечины мамочке Кали миллионы соплеменников». Ди совершенно искренне ахнула. «Миллионы?!» – «Этот культ очень древний. Так что ребята успели вволю порезвиться, прежде чем их укоротили». – «Укоротили, да не прижгли? Снова выросло? Или они успели отпочковаться? Каким лихом их в наши-то края занесло? И потом, на рожи они как будто не индусы». – «На рожи они вполне наши. В том-то и дело, что на исторической родине их и прижгли, и солью посыпали». – «Тогда почему?…» Ди не терпелось докопаться до сути. «Почему и для чего – здесь бессмысленные вопросы. Извращенная, одержимая фантазия – все, что можно сказать. Знаешь, что такое историческая реконструкция?» – «Догадываюсь». – «Ну а здесь не историческая, а скорее игровая реконструкция. В рамках патологического игрового мышления. Этот висельник с манерами олимпийского бога называл себя Гроссмейстером. Все, что ему нужно было, – передвигать фигуры в игре, которую он, видимо, считал своим гениальным изобретением. Это была игра в богов. Или, вернее, в культы богов. Сам он, естественно, исполнял в ней роль толмача божественной воли. И заметь – богов подбирал под одну мерку: чтоб были злые, охочие до крови и жертв, не ведающие пощады. Пару-тройку раз это были полностью надуманные, искусственные божки. Этих отправить потом, когда он исчезал, в могилу было легко – такие плохо приживаются в мозгах, хоть даже выжженных цветомузыкой». – «Чем?!» – «Галлюциногенами. Надо полагать, ты уже испытала на себе эту радость. Я только не сразу тогда сообразил, отчего у тебя такое дегенеративное выражение лица сделалось. Извини». Ди угрюмо отвернулась в сторону, буркнула: «Да чего уж там».
Нику надоело сидеть, он встал с кочки, прошелся до ближайшей сосны, погладил кору, провел пальцем по застывшей смоляной янтарной дорожке. «Но в основном воскрешались к новой жизни натурально существовавшие когда-то темные боги, со всеми причиндалами их культов. Кали – только звено в общей цепи. Хотя и не самое маленькое звено, а очень даже увесистое». Ди встрепенулась. «Погоди. Я ведь слышала. По радио. В городе стали пропадать люди. Сказали, что, вероятно, маньяк. Я тогда еще подумала: как это удобно стало – за любым тяжелым криминалом видеть маньяков и террористов. Или наоборот – работать под маньяка или террористов. Хорошая отмазка, отличное прикрытие». Никита не отвечал, думал о чем-то своем в обнимку с сосной – легонько стукаясь о нее лбом. Ди непонимающе косилась на него какое-то время, потом не выдержала. «Эй, что это ты делаешь? Зарядка для мозгов?»
Он перестал биться головой о ствол и упал в траву рядом с ней. «Она самая. Понимаешь, я ведь думал, что это они убили Филиппа». Ди насторожилась и напружинилась. «Так это… их угрозы на автоответчике? Черт, хорошо, что ты заговорил об этом. Я совсем забыла. Так значит… Постой, ты сказал „думал“? Значит, сейчас ты так не думаешь? Но почему? Все ведь сходится. Храм, катакомбы, ученый-индолог, знаток санскрита, Филипп же наверняка знал санскрит… Ник! Ты гений. Какие тебе еще доказательства нужны? Это же ясно, как день!» Ди возбужденно размахивала руками и даже целоваться полезла в припадке щедрой благодарности за раскрытие тайны, угнетавшей ее столько времени. Никита принял лобызания как и полагается герою-спасителю, но затем, посуровев лицом, взял ее за плечи и усадил обратно. И огорошил: «Наоборот. Все стало темнее, чем ночь. Когда ты рассказала мне про автоответчик, когда произнесла эти слова – „храм“ и „манускрипт“, я понял, что попал на нужный мне след, на след Гроссмейстера. До этого утра все и впрямь сходилось. Поэтому я и советовал тебе быть настороже, сменить квартиру. Я полагал, что ты у них на примете…» – «Почему?» Она изумленно моргала, уставясь на него. «Они могли считать тебя свидетелем убийства Фила. Ведь ты могла быть свидетелем, улизнувшим от них?»
Ди задумалась. Потом дернула плечами. «Наверное». И вдруг до нее опять дошло. Вскинула голову и гневно-возмущенно воззрилась на него. «Значит, ты использовал меня как приманку! Теперь понятно, почему ты везде мне попадался – ты просто устроил ловлю на живца. И ты… ты еще называл себя другом… да ты… ты просто… свинья, вот ты кто!» Вскочила и принялась выписывать зигзаги с кренделями на полянке, пинать траву и сухие упавшие ветки, выпуская пар. Ник никак на этот демарш не реагировал – спокойно, даже как будто философски смотрел, как она бушует, жевал очередную травинку, ждал момента, когда можно будет продолжить двусторонний диалог: знал, что на этот раз она не сбежит, сочтя себя оскорбленной, потому что хочет знать все до конца, до самой распоследней точки в этой истории… Если б еще была она, эта точка…
Буйство долго не продлилось. Исчерпав разовый запас гнева, она бухнулась на кочку и отвернулась в сторону. Подперла голову рукой, надулась. Никита пустил в ход среднюю артиллерию – доводы разума. «Если бы все обстояло так, как я сказал, они и без меня устроили бы ловлю на живца. А сейчас я даже не знаю, к счастью или несчастью все оказалось не так». – «Приманка-то все равно сработала». Буркнув это ближайшей сосне, после секундной паузы она заторможенно обернулась. И в голосе зазвучали звенящие беспокойные нотки. «А как все оказалось? Что там насчет темной ночи, я не очень уловила?»
Никита отмахнулся от приставучей мухи. Миг помедлил с ответом. «Дело в том, что было неизвестно, какого божка Гроссмейстер вытащил на свет в этот раз. Черная Богиня – это ни о чем еще не говорит. Сейчас я знаю и потому могу утверждать, что эти самодельные тхаги не убивали Фила». Ди подарила ему взор, каким смотрят на геродотов всех мастей – на губителей гармоничной картины мира и стройных творений человеческого гения. Такая была замечательная концепция убийства, и вот тебе на! После чего выпалила: «Это еще почему?» – «Потому что они бы не отступили от установленных правил культа. Кали наказала своим подопечным душить людей платком – румалем. Кажется, ты уже свела с ним тесное знакомство? И никак иначе, если они не хотят узнать, как свирепа она бывает в гневе».
Ди поникла и принялась вдумчиво крутить пуговицу на рубашке, будто пыталась понять – что будет, если ее совсем открутить? В самом разгаре отвинчивания пуговицы нежной песней тростниковой свирели зазвучали ее невыразимо печальные слова, такие печальные, что казалось, вечнозеленые деревья вокруг, услыхав их, должны горестно сбросить всю свою хвою, до последней иголки, и в глубокой скорби начать заламывать ветви, вознося небесам молитвы.
«Значит, они не убивали его. Тогда это сделал кто-то другой. Может быть, я? Ты? Менты? Или та старушка с кошкой… то есть без кошки? Боже, как много в мире стало людей, способных убить других людей. Я с радостью душила того мальчика, тебе пять трупов – как пять вздохов, у тех – миллионы плюс еще два десятка удавленников, а теперь к тому же мы опять не знаем, кто порешил моего мужа. Ник! Почему ты спросил тогда, каково чувствовать себя убийцей? Ведь ты знал и знаешь это. И я знаю. Сознавать себя убийцей – значит чувствовать, что ты чужой для самого себя, совершенный незнакомец, который может выкинуть в любую минуту черт знает что. Начинаешь опасаться сам себя. И земля уходит из-под ног, и голова кружится оттого, что все вокруг стало по-другому и ты не узнаешь ничего. И хочется, но страшно узнать, на что же способен этот чужак в тебе, понравилось ли ему убивать и сможет ли он еще раз сделать это. Вот что хуже всего – он ведь непременно пожелает проверить это: сможет или не сможет? А вдруг сможет?… Что тогда?… Ник! Я поняла. Среди людей нет вообще неубийц. Каждый по сути – убийца, даже если он об этом не подозревает. Потому что никто не знает себя до конца. Ты понимаешь, что это значит? Что все мы – безликие машины, уничтожающие друг друга. У нас ни у кого нет своего лица. В лучшем случае – маски мирных обывателей. Чтобы иметь свое лицо, нужно отличаться от других. Быть неубийцей, даже в мыслях, даже там, куда не проникают мысли, – в дремучих инстинктах. Не мечтать даже подставить другому ножку, чтобы он расшиб себе лоб. Понять и простить врага своего. В любом уроде найти хоть каплю божественного смысла, Логоса. Знаешь, не так давно я думала, что свое лицо имеет тот, кто причастен добру либо злу, то есть либо холоден, либо горяч, только чтобы не умеренно теплый. Но это было не здесь, в другом месте… там другие правила. А здесь это уже не действует. Здесь нужно делать правильный выбор. Единственно правильный…»
Она замолкла – съежившаяся фигурка на кочке, колени вровень с головой, лицо уткнула в ладони. Ветер пробирался сквозь редколесье, теребил ветки, траву, волосы. С неба упали три капли, предупреждая о близости дождя. Никита поймал наконец надоевшую муху, оторвал ей крылышки и теперь как будто даже увлеченно следил за инвалидкой, сражающейся с травой. Ди не смотрела на него, ей было все равно, ответит он или нет. А он, потеряв муху из виду, мечтательно задрал голову к небу, поймал щекой крупную каплю, не спеша поднялся с земли. Подошел к Ди. Она равнодушно скользнула по нему взглядом. «Пойдем, сейчас дождь начнется. Тут неподалеку можно переждать в старом доме». Ди молча кивнула.
Редкая капель быстро превратилось в душ со слабым напором. Неожиданно похолодало.
Двое торопливо петляли между стволами. И почему-то именно сейчас Никите приспичило отвечать на нелицеприятную отповедь рода человеческого, как будто орать на бегу под дождем было его любимым занятием. «Это ты, конечно, хорошую речь произнесла. Но кое в чем ты ошибаешься. Я действительно не знал, каково чувствовать себя убийцей. Нет, я не хочу сказать, что раньше мне не приходилось этого делать. Просто я в отличие от тебя не рефлексировал на эту тему. Мне это не нужно… Знаешь, есть такая штука – черно-белая логика. Ее можно по-разному применять. Например, делить людей на убийц и неубийц. Или использовать градацию – делить на тех, кто убивает во зло, и тех, кто во благо. У этой логики имеется один дефект – она позволяет ненавидеть и отстреливать тех, кто на „черной“ стороне. Плохих. Невзирая на готовность „понять и простить врага“. А есть другая логика, которая вообще не делит. Нет никаких убийц и неубийц. Есть просто люди. Разные. Но одинаково нуждающиеся в милосердии. В разных пропорциях в них перемешано то и другое. Так вот, если ты не хочешь, чтобы вокруг тебя были сплошные убийцы, апеллируй к той их части, которая неубийца. И, кстати, не советую зацикливаться на своем собственном чужаке-убийце».
Ди бежала и продиралась через кусты, сжав зубы. Одежда уже неприятно липла к телу. Утренний душ и физзарядка в комплекте. Впереди сквозь стволы и ветви проступили очертания окон и крыши со скатами. «Если следовать этой неделимой логике, – прокричала она в ответ, – ты сам убиваешь просто людей. Не плохих, и не хороших и достойных милосердия. Может, поэтому ты предпочитаешь не рефлексировать на эту тему?» – «Это уже не люди. Человек тот, у кого есть душа, а не тот, кто разговаривает и может думать. У этих самозванных тхагов не оставалось человеческой души. Гроссмейстер их выпотрошил, чтобы сделать послушных роботов. Остались пустые оболочки».
Они взбежали на крыльцо и нырнули под сень заброшенного дома – дверь была нараспашку. Через просторный коридор, где густел полумрак, вышли на светлую застекленную веранду. Здесь стоял круглый дощатый стол, но не было ни одного стула и вообще никакой другой мебели. На облицованной деревом стене висел унылый пейзаж в рамке. Ди примостилась на столе. Дождь барабанил по стеклу, словно тоже просился на постой, под крышу, в тепло дома. Только тепла здесь не было. Ди не заметила, как начала дрожать. «Чей это дом?» – «Одного старого заслуженного мизантропа. Он давно умер, а в завещании запретил продавать дом. Наследников не было, и все свои деньги он отдал городской казне в уплату этой милой причуды. Аренда земли на ближайшие лет двести. Естественно, без гарантии. Но желающие купить дом пока не сыскались. Нам лучше перейти в другую комнату. Там есть камин». – «А дрова?» – «А дровами будет этот стол. Странно даже, что он до сих пор уцелел. Сюда же наверняка бродяги наведываются».
Ди спрыгнула со стола. «Кстати, ты не заметил одной маленькой вещи. Ты рассуждал о логике, но у меня-то ее как раз не было. Понять и простить врага – это совсем не логика». Ник перевернул стол и ловко обезножил его тремя ударами ботинком – по одному на каждую ножку. «Я знаю. Зато я заметил другую маленькую вещь. Когда ты это говорила – о враге и уродах, в которых надо найти каплю божественного смысла, – ты сама не верила в это. У тебя на лице было написано как раз отвращение к уродам. А если нет веры – остается голая логика. Абсолютный рационализм». Столешница превратилась в груду досок. Никита сгреб их в охапку и понес. Ди подхватила остатки. Голова родила еще один аргумент. Но озвучив его, Ди сообразила, что плавно переместилась на точку зрения оппонента, а значит, и спорить дальше бессмысленно. «А тебе не кажется, что таких выпотрошенных уродов стало слишком много в мире? И милосердие тут уже не работает?» – «Именно что кажется. Поэтому и существуем мы». – «Вы, супермены-топорикометатели? – уточнила Ди. – И много вас таких?» – «Не очень. Скорее мало».
Комната с камином казалась огромной из-за отсутствия мебели. Очевидно, вся обстановка пошла на корм огню, обогревавшему в холодную пору здешних бродяжек. Причуда мизантропа естественным образом перешла в свою противоположность – в благодеяние гуманиста. Через минуту пламя уже пробовало на вкус угощение, а через пять – жадно пировало, удовлетворенно потрескивая.
Ди села рядом на корточки и протянула к огню руки. Никита устроился на подоконнике. Дождь решил припустить всерьез и шумел не хуже ниагарского водопада.
На ближайший по крайней мере час им была обеспечена романтика промокших ног, заброшенной хижины и голодного кукования у весело сыплющего искрами камелька.
ПЯТЫЕ ВРАТА И ЗАКОЛДОВАННОЕ ЧИСЛО
Ди глубокомысленно терла руки, согреваясь. «Чего я не понимаю, так это того, как можно выпотрошить кого-то, лишить души. По христианским канонам душа отлетает только со смертью. У язычников она выбирается погулять во время сна. Но всегда возвращается. Есть еще йоги, которые впадают в транс и летают над кактусами, но при этом физически становятся как трупы. Я что-то упустила?» Никита усмехнулся. «А ты сама-то где летала перед тем, как тебя попросили повязать галстук парню?» Ди почесала нос и задумалась. Потом снова потерла кончик носа и все-таки чихнула. А ведь действительно – летала. Над райскими кущами. В сопровождении голоса-искусителя. И потом, когда приземлилась, была рада-радехонька повиноваться этому голосу. Велел задушить демона – она бы задушила, если б не помешали. Ди посмотрела на Ника – в глазах немой вопрос, в скорченной позе – страх перед уже минувшим мигом. Он кивнул, подтверждая – именно, оно самое. «А теперь представь, что с ними он это проделывал не раз и не два. Законченные наркоманы. Причем зависимость не от самого вещества, а от внушений психопомпа, в данном случае Гроссмейстера. Психопомп – профессиональный проводник душ. Если он опытный и достаточно умелый, он в конце концов может увести душу в такие края, откуда она уже не вернется. А тело будет жить – на одной биологии. И выполнять приказы хозяина».
Ди передернула плечами. И тут же поймала себя на мысли, что верит каждому его слову. Безо всяких доказательств. И не то чтобы нечем аргументировать возражения, а просто не хочется. По-своему он сейчас обладал не меньшей властью над ней, чем Убивец, тьфу, Гроссмейстер, будь он неладен. Может, у спасителя ее тоже какой-нибудь «секрет в шляпе» имеется, которым он заманивает ее в темный угол?
Ди снова насупилась, отвернулась к огню. А чуть погодя хмуро напомнила: «Ты так и не сказал, как нашел меня. И между прочим, это второй уже раз. То ты меня в море спасаешь, то в подземелье. Большое спасибо, но может, все-таки объяснишь?» Никита вдруг ни с того, ни с сего заулыбался. У него вообще была привычка делать это ни с того и ни с сего. Радуется человек жизни – так какие уж тут еще предлоги нужны для широченной светозарной улыбки?
«Видишь ли, лабиринт хитрая штука. Никогда не знаешь, куда он тебя выведет…» – «Стоп! Откуда тебе известно про лабиринт?» Зыркнула на него с превеликим подозрением и недоверием. «А там ничего, кроме лабиринта, и нет. Дум – это и есть лабиринт. Нельзя точно сказать, в каком месте из него вывалишься, но предполагать можно». – «Как?» – «У него всего четыре выхода. Четверо ворот. Вода и подземелье – самые типичные. Простой расчет и капелька везения, вот и все». – «Все?!» Ди хлопала глазами, вид имея при этом презабавный, взъерошенно-диковатый, слегка ошалевший. Никита, весело глядя на эту картинку, расхохотался. Впрочем, необидно. «Не ломай голову. Я просто подцепил к тебе маячок, когда ты нахрюкалась у Матильды-Марии».
Ди встрепенулась, подскочила, принялась оглядывать себя, охлопывать, ощупывать, заворачивать голову за спину – все тщетно. «Где?» – выдохнула нетерпеливо. «Если скажу, отцепишь, а я не хочу, чтобы ты это делала. По крайней мере, пока». Ди моментально взъярилась. «Да что ты себе позволяешь, супермен занудный! Я тебе кто – подопытная зверюшка, чтобы на меня метки ставить?! Что ты вообще о себе возомнил, думаешь я буду смирно терпеть твои штучки, потому что ты такой весь из себя ангелок с мандатом, а я – замухрышка беспамятная, за которой нужно присматривать, чтобы чего не натворила вдруг?! Ну как можно быть таким… таким… добреньким и обходительным до тошноты нахалом?!» Огнедышащим взором она испепелила «нахала», безмятежно любующегося на женщину во гневе. «Я не нахал. Это ты зря. Я только хочу помочь. А ты все время злишься. Не злись, пожалуйста. Хотя, должен признать, гнев тебе к лицу».
Миролюбивый тон подействовал на нее как холодная струя из брандспойта, брошенная на пламя. Выйдя из роли разъяренной фурии, Ди обмякла и притулилась у стенки камина. «Все равно найду и выброшу. Что тогда будешь делать? В городе ты еще можешь шпионить за мной, а в лабиринте? Даже супермены не могут караулить сразу в четырех местах. Кстати, почему четыре? А не три и не пять?» – «Вообще-то на самом деле их пять. Есть еще пятые врата, но…» – «Пятые врата?! – Ди оживилась, уловив знакомое сочетание слов. – Где-то я уже о них слышала. Это не те, которые врата бессмертия?» – «Это те, которые истинные. Но их нужно искать, долго. При этом тебе непременно будут подсовывать фальшивые пятые врата, которые могут и погубить. А истинные, может, всю жизнь проищешь и не найдешь. Только когда ты выйдешь через них, лабиринт отпустит тебя и больше не позовет».
Зачарованная его словами, Ди повторила их про себя и на лице ее нарисовалось мечтательно-блаженное выражение. Конечно, она отыщет их, непременно должна отыскать – и тогда лабиринт будет побежден, а она наконец-то свободна. «А ты нашел свои пятые врата?» Спросила с жадностью, желая услышать ответ, который сделает ее надежду еще более крепкой, упругой, закаленной от разочарований. «Мне не нужно их искать. Я никогда не заходил в лабиринт». – «Почему?» – «Не тянуло. Моя дорожка пряма, как стрела». – «А многих тянет?» – «Порядком. Но тех, кто входит в него, чтобы найти выход, – таких мало. Большинству просто нравится блудить там без цели, ради развлечения. Ты – другое дело. Ты что-то ищешь в нем, я чувствую. Чего ты ищешь, Ди?» – «Себя. – Короткий ответ прозвучал как откровение, хотя он давно не являлся таковым для нее и смутно назревал у него. – Кто я? Зачем я? Хочу знать».
Повисло короткое, лаконично выразительное молчание. «Да, что-то подобное приходило мне в голову. Но, пожалуй, я проявил большую тупость. Мог бы сразу сообразить». – «Это что-нибудь изменило бы?» – «Да нет. Просто мне не следовало быть таким слепым. Это для меня не есть хорошо. Ну ладно. Только хочу предупредить на всякий случай. Будь осторожна, лабиринт вообще-то небезопасен». Ди вздернула брови в фальшивом удивлении. Ей ли не знать этого! Обитатели лабиринтных миров с легкостью охотятся на незваных пришельцев. Но все же спросила с деланной наивностью и усмешкой: «Там водятся Минотавры?» – «И не только они. Там могут водиться и другие твари. Наподобие той во всех отношениях приятной дамы с десятком рук, которую ты видела под землей». Ди поудобней пристроилась возле приятно-теплого камина, прильнула к гладкой боковой поверхности щекой. «А драконы, охраняющие сокровища, там есть?» Пожатие плеч и короткий неопределенный ответ: «Может быть». Ну, если «может», значит, придется искать, алчно подумала Ди, и ей померещились несметные богатства разбойничьей пещеры из сказки про Али-бабу.
«Слушай, а откуда ты столько знаешь о лабиринте, если никогда не был в нем?» – «Ну, я же говорил тебе, что кое-чему научился в жизни. Иногда снаружи сподручнее смотреть, чем изнутри. Лучше видно. Аберрация близости не мешает. К тому же это далеко не тайна. В трактате одного древнего автора, Аль-Хаттуни Шаха, упоминаются город и лабиринт с четырьмя вратами, которые никуда не ведут, и пятыми, которые ведут к Богу. Город этот – образ Бога, и он же – Антропос, Человек». – «Это я тоже где-то уже слышала. Что человек – это город, а город – Божий. Что-то в этом роде. Но у меня от этих иносказаний, покрытых пылью веков, голова начинает болеть». – «Ты просто до безобразия ленива»… – «Спасибо». – «Не за что. У тебя же неплохие мозги, вот и напряги их». Ди попыталась. Но через полминуты жалобно наморщилась. «Ладно, объясняю. Город – это твое сознание. Светлая, солнечная часть души. Лабиринт – бессознательное. Сумеречная, лунная часть, подверженная греху. Найти настоящий, не ложный выход из него можно только преодолев все искусы и ловушки лабиринта. Если ты, конечно, захочешь найти его». – «Не раньше, чем отыщу там свое имя». – «Имя?» – «У каждой души есть имя. А у моей нет. Я не знаю его, забыла. Только знаю, что имя – ключ ко всему. К себе. К вратам бессмертия». После задумчивой паузы она спросила, тревожно вскинув голову: «Когда город становится лабиринтом – что это означает?» Никита на секунду замер, а потом, осторожно подбирая слова, задал встречный вопрос: «Ты спрашиваешь из чистого любопытства или замечала что-то подобное?» Ди не ответила. Внезапно встала, подошла к окну и нервным жестом распахнула створку. Высунулась по пояс наружу – остудить буйну голову, в которой вдруг откуда ни возьмись стали плавать ошметки непонятного страха, как мазутные пятна на поверхности лужи.
Никита сидел рядом на подоконнике, но и он не мог оградить ее от этого душного скользкого страха. К тому же и в его голосе обнаружило себя беспокойство. «Если лабиринт наступает на город, это плохо. Есть несколько вариантов. Можно просто свихнуться – это самое безобидное; или стать монстром – в моральном смысле, проще говоря, выродком; или, наоборот, инфантильным зомби, которым проще простого манипулировать при помощи несложных технологий; но самое неприятное – можно стать легкой добычей и самому сделаться воротами, оттуда – сюда». – «Чей добычей? – Ди всунулась обратно в комнату. – Откуда – оттуда?» Но уже и сама поняла, что вопросы излишни. Однако Ник ответил – своротив глаза куда-то вбок, тусклым, вдруг охрипшим голосом. «Хозяина тьмы. Зла, или Пустоты, или Хаоса – называй как хочешь. Они приходят к нам через этот мостик – лабиринт, в котором им легко спрятаться».
Ди скривила губы. Не нравился ей этот странный, дикий разговор, который к тому же сама начала. Ну, как начала, так и закончит. Тем более дождь, кажется, перестал – сыпалась всего-навсего мокрая пыль. «Далеко отсюда до города?» – «Не очень. Километр на юг – там дорога. Поймаем попутку». Ди очень натурально разыграла удивление – большие глаза, брови на сантиметр вверх. «Поймаем? Ты хочешь сказать, что намерен сопровождать меня? В качестве кого, интересно знать? Личного телохранителя? Я прекрасно доберусь и сама. Спасибо за заботу». – «Как хочешь». Никита соскочил с подоконника и подошел к камину. Доски почти прогорели. Обожравшееся пламя лениво долизывало то, что осталось. «Извини, ты не могла бы выйти? Надо потушить огонь». Пять секунд Ди соображала, что он имеет в виду. Потом хмыкнула, пожелала удачи и выбралась за дверь, в коридор. Оттуда – к выходу из дома. На улице глянула на небо – там уже пробивалось солнце – и определила стороны света. Крыльцо смотрело как раз на юг.
Никита догнал ее среди елок, благоухающих Новым годом. Красотки в зеленых шубах под дождем еще больше распушили свои прелести и выглядели как на сцене, когда там выступает русский народный хор. «В любом случае нам по пути». Ди молча выразила безразличие по данному вопросу. Однако через пару минут немого путешествия по вымокшему насквозь лесу выяснилось, что безразличие фальшивое. Присутствие Ника безотчетно тревожило и напрягало. Она хотела быть одна и только одна. Остановившись, будто врезавшись в дерево, развернулась и вонзила взгляд в его переносицу. «Нет, так невозможно. Я так не могу, понимаешь! Я знаю, что кажусь тебе издерганной неврастеничкой, но вот и прекрасно. Тем проще ты отвяжешься от меня. Что тебе от меня надо, скажи? Что ты за мной ходишь как привязанный? Оберегаешь меня, спасаешь? А кто тебе сказал, что меня нужно спасать? От кого? Всех плохих ты уже сделал трупами. От меня самой? Тебя это не касается. Мои проблемы я решаю сама. Если сочту нужным, схожу к священнику на исповедь. Он окропит меня святой водицей, и никакая нечисть ко мне больше не пристанет. Все. Для твоей суперменской работы места уже не остается. Так почему бы тебе не пойти другой дорогой? Расстанемся друзьями и все такое». – «Ты разве еще не поняла почему?»
И столько в дивных его глазах, устремленных к ней, плескалось привораживающего зелья, а в голосе рекой разливалось столько хмельного настоя из волшебных венериных плодов, что Ди вмиг опьянела, и к горлу подступили пьяные слезы. Диким, затравленным взглядом она искала опору для своей опьяневшей души, но видела только лицо – бесконечно далекое, бесконечно близкое – ближе и еще ближе. И еще. Потом она ощутила свои губы во власти других губ, плечи – во власти крепких рук, а всю себя – во власти чужого желания, в котором еще чуть-чуть – и она растворится, исчезнет, улетучится тонкой струйкой безвольного дыма. И тогда внутри нее кто-то дернул за веревочку, открылась неведомая дверца, и Ди смогла сказать самой себе, громко и отчетливо подумать: «Я не хочу этого». И оттолкнуть его.
Никита отступил на шаг. Улыбаясь, смотрел на нее. «Я люблю тебя, Диана. И ты хочешь этого. Я почувствовал». Ди отступила на шаг. Потерянно смотрела на него и мотала головой. Испуганно, тоскливо. «Нет!» Она не хочет, чтобы это было навязано ей, как все остальное. Это– совсем другое. Это – закрыто наглухо для таких, как она, потерянных, с пробоиной внутри. Она правильно поняла – он предлагал ей не совокупление. Он предлагал большее. А ей это большее не удержать – прольется через пробоину. Останется голое совокупление. Как у кроликов. Говорят, крольчихи при этом жевать не перестают. Нужно оно?
«Нет!»
Еще один шаг вспять. «Диана!» Развернулась и бросилась бежать. Через кусты, через ельники, ветки хлещут, срываются холодные водопады, ноги оскальзываются на сырой мягкой земле. После просушки в лесном доме на ней уже снова все мокрым-мокро. Одежда облепилась липкими от дождя палыми листьями. Переходя с бега на скорый шаг и с шага на ковыляющий бег, Ди едва не наступила на ежа, промышляющего по своим ежиным надобностям. Вовремя ухватилась за сосновый ствол. Несколько мгновений пялилась на колыхающееся на ходу игольчатое тело – никогда живьем не видела, – потом продолжила бегство. Уже давно слышался шум близкой дороги.
Выбралась к ней внезапно. Возле автотрассы лес рос гуще, словно для того, чтобы не пускать летучий машинный яд вглубь. Лохматые и полулысые, одинаково неопрятные придорожные елки вдруг расступились, и Ди оказалась на обочине. Стряхнула с себя лесные ошметки, изучила указатели. Город был в трех километрах. Проголосовала и отрешенно затихла на заднем сиденье. Водитель попытался втянуть печальную пассажирку в бессмысленнейший разговор. Ди односложно отвечала, все больше невпопад, и наконец была оставлена в покое.
В голове творилось непонятное. Будто наполнилась голова чужим дыханием – жарким, лобзающим, неистовым. Восторженным. Туманящим прозрачное стекло разумения. И зов. Снова зов. Непрекращающийся, лишь утихающий ненадолго до неразличимости, но все равно присутствующий – на краю сознания. После леса, после ее «Нет!» в адрес человеческой любви зов стал сильнее, громче, стал будто радостнее. Ди съежилась на сиденье, напыжилась. И вдруг ясно увидела цифры. Вспыхнули в мозгу – пламенно-рыжая «3» и цвета сходящей с горы лавины «1». Они сцепились и пустились в пляс. Слепили двузначное число и теперь были нераздельны. «31».
Ди забеспокоилась. Число отчего-то было смутно знакомо, оно что-то означало. Что-то очень важное. Тревожное. Пугающее. И манящее. Потому что оно пришло не из человечьего мира. Оно принадлежало другому миру. Какому? Ди уже знала, что миров много. Несколько. По крайней мере два. Так какому же?
В городе она пересела на такси. И поехала домой. Не в гостиницу. Тянуло домой. Будто кто-то мог ждать ее там. Будто после долгого изгнания возвращалась на родину.
Попросила остановить за пару домов от своего. Прошлась пешком в надежде проветрить задурманенную голову. Оказалось – тщетная надежда. Пройдя несколько десятков метров уперлась глазами в номер на боку дома – 31. Ди охватило странное возбуждение. Ощущение того, что мир снова принялся ворожить, зачаровывая город и ее саму, размывая все прежние границы, очертания, весь прежний какой-никакой смысл. Все наполнялось новым смыслом, зыбким как марево. Чародейским тайным смыслом.