Подсказки пифии Сунд Эрик

Мыльный дворец

София больше двух часов просидела за столом и дополнила прочитанное об Андрее Чикатило кое-какими материалами из интернета. Заглянула она и в книги, стоявшие в ее рабочем шкафу. Теперь она могла свести воедино материалы, которые могли оказаться интересными для Жанетт.

За десять с небольшим лет Чикатило лишил жизни более пятидесяти человек в Восточном Причерноморье, на юге Украины и в России. Он убивал и мальчиков, и девочек; мальчиков, почти всех без исключения, кастрировал. У некоторых жертв съедал части тела.

София заглянула в свои записи.

Крайняя степень преступного самосознания. Каннибализм. Кастрация.

Потребность быть увиденным.

“Почему он не прятал свои жертвы получше?” – подумала она, имея в виду и Чикатило, и стокгольмского убийцу. На этот вопрос никто так и не смог ответить.

София считала, что убийца хочет сообщить о своем позоре. Может быть, в этом есть некое противоречие, но тот, кем руководят столь странные сексуальные импульсы, вероятно, в детские годы от кого-то узнал, что он не такой, как все, что он извращенец. Продемонстрировать свой позор публично означает не только продемонстрировать раскаяние, это и поиск контакта с миром. Насчет кастрации у Софии тоже были кое-какие идеи, которые она надеялась донести до Жанетт.

София посмотрела на часы в углу экрана. Меньше чем через час, подумала она.

Она сознавала, как трудно может оказаться убедить Жанетт в правильности этих выводов. Не исключено, что осмысление их будет болезненным.

Когда Чикатило убивал женщин, он поедал их матки. На убитых в Стокгольме мальчиках-иммигрантах не было признаков каннибализма, но половые органы отсутствовали. Теория Софии еще не до конца оформилась. Надо продумать ее еще дважды, прежде чем обсуждать с Жанетт, чтобы не испортить вечер.

Чтение о Чикатило было тошнотворным, и София решила расположить детали по порядку.

Каннибализм, подумала она и посмотрела на пустой стул по другую сторону стола.

Ей вспомнилось, как она пару раз сидела здесь, обсуждая это явление с Самуэлем Баи, малолетним солдатом из Сьерра-Леоне, который весной ходил к ней на терапию. Самуэль воевал в повстанческом отряде и рассказывал, что они практиковали каннибализм, чтобы осквернить и унизить врага, но там был и ритуальный аспект.

Съесть сердце – способ присвоить себе силу Врага.

Что еще он говорил?

Внезапно вернулась головная боль – та же ноющая боль, что и несколько часов назад. Мушки перед глазами, резкие штрихи, от которых зрение теряло фокус. Эпилептическая мигрень. На этот раз приступ длился с полминуты.

София подошла к картотеке с историями болезни. Отперла, быстро нашла карту Самуэля и, прихватив ее, вернулась за стол.

Открыв папку, она увидела, что там содержится один-единственный лист. Почитав записи, София поняла, что они сделаны во время первого, зондирующего разговора. Еще там было несколько строчек, оставшихся от двух последующих встреч. От остальных сеансов – ничего.

София достала календарь, где отмечала встречи с клиентами.

В мае Самуэль приходил девять раз. В июне, июле и августе юноша пунктуально, без исключений, являлся к ней дважды в неделю. Из ее записей со всей очевидностью следовало, что Самуэль был у нее в общей сложности сорок пять раз. София знала, что все правильно и пересчитывать не нужно. К тому же она знала, что посещения в пятнадцати случаях пришлись на понедельник, в десяти – на вторник, а семь и восемь – соответственно на среду и четверг. В пятницу они встречались всего пять раз.

София закрыла ежедневник и вышла к Анн-Бритт.

Секретаршу она застала в разгар поливки цветов – та стояла на стуле, пытаясь дотянуться до кашпо, висящего на окне.

– Вот ёлки, – пробормотала Анн-Бритт, поняв, что неправильно оценила впитывающие способности свисающего из горшка папоротника, и глядя, как вода рекой льется по подоконнику и дальше на пол.

София с интересом наблюдала, как эта не в меру пышная и в другое время довольно флегматичная дама спрыгивает со стула с удивительной ловкостью, поворачивается и обнаруживает, что она не одна.

– А, так вы стоите тут и подсматриваете! – И секретарша оправила юбку.

София сходила на кухню и принесла ей тряпку.

– Будьте добры, проверьте, пожалуйста, сколько раз у меня был Самуэль Баи, – попросила она. – По-моему, я забыла отправить счет социальной службе Хессельбю.

– Ничего вы не забыли. – Анн-Бритт удивленно наморщила лоб. – Они заплатили.

– Ладно. Но сколько раз он был у меня?

– Три. – Анн-Бритт принялась вытирать воду на полу. – Вы отказались работать с ним, после того как он напал на вас. Разве не помните?

Головная боль обрушилась на Софию с новой силой, и в эту же минуту она краем глаза увидела, как в дверь входит Жанетт.

Бундегатан

– Прости, что опоздала, – сказала Жанетт, обнимая ее. – Черт знает что за день был.

София словно оцепенела. В ушах у нее все еще звучали слова Анн-Бритт.

“Три. Вы отказались работать с ним, после того как он напал на вас. Разве не помните?”

Нет, София этого не помнила. Она понятия не имела, что тогда случилось. Все разваливалось на куски и в то же время собиралось воедино.

София видела Самуэля Баи как сейчас. Встречу за встречей он сидел перед ней, рассказывая о своем детстве в Сьерра-Леоне и о насилии, которое он совершал. Чтобы вызвать одну из многих его внутренних личностей, она дала ему миниатюрную модель мотоцикла, одолжив ее у зубного врача Юханссона из соседнего кабинета.

Модель покрытого красным лаком “Харли-Дэвидсона” 1959 года.

Когда Баи увидел мотоцикл, его как подменили. Он ударил ее и…

Лишь теперь воспоминание вернулось полностью.

…поднял ее обеими руками, схватив за шею, словно куклу. Животом она ощутила его влажный пенис. Он сунул язык ей в рот, потом облизал нос и глаза. Его моча была красной, и она подумала, что он ел свеклу.

Но это был не Самуэль. Это кто-то другой, в каком-то другом месте. София поняла, что воспоминания смешались, и одно оказалось составленным из многих. Миллионы молекул воды соединились в один снежный шар.

София ощущала руки Жанетт, обнимающие ее, чувствовала тепло ее щеки. Кожу на коже, близкое присутствие другого человека.

Тортик, подумала она. В ушах прозвучал голос матери.

Два яйца, стакан сахара, четыре столовые ложки какао, две чайные ложки ванильного сахара, сто граммов масла, полстакана муки, пол чайной ложки соли.

– Прости, что опоздала, черт знает что за день был.

София одновременно слышала слова Жанетт и видела, как Анн-Бритт вытирает что-то на полу.

– Ничего, – ответила она, высвободилась из объятий и повернулась к секретарше. – Что вы делаете?

Анн-Бритт удивленно обернулась, однако лишь молча покачала головой. Реальность возвращалась, поле зрения расширилось, слух снова стал нормальным, а пульс понизился. София посмотрела на секретаршу.

– Я ухожу. Увидимся завтра, – сказала она и потянула Жанетт к двери.

Анн-Бритт кивнула, отвернулась и снова стала вытирать воду, вылившуюся из цветочного горшка. София и Жанетт направились к лифту.

Когда двери закрылись и лифт пошел вниз, Жанетт шагнула к Софии, взяла ее лицо в ладони и поцеловала ее.

Поначалу София растерялась и замерла, но понемногу по телу растеклось спокойствие, София расслабилась, закрыла глаза и ответила на поцелуй. Через мгновение все перестало быть. Голова сделалась пустой, и София ощутила только, как остановился лифт и как их губы разъединились. Это почти напоминало счастье.

“Что это было?" – подумала она.

Все произошло так быстро.

Сначала она сидела за столом, потом просматривала карту Самуэля Баи, а потом Анн-Бритт сказала, что он был у нее всего три раза. А дальше пришла Жанетт и поцеловала ее.

София посмотрела на часы. Один час?

Подумав, она довольно скоро пришла к выводу, что провалов в памяти не было. Час, который только что пролетел, ощущался, словно пущенный в ускоренной перемотке, а поцелуй Жанетт сработал как кнопка остановки. Теперь София снова дышала спокойно.

“Три раза?" – подумала она, зная теперь, что это правда.

Теперь она ясно помнила эти три встречи с Самюэлем Баи.

Не больше.

Другие воспоминания были ложными или пришли из времени, когда она работала в ЮНИСЕФ в Сьерра-Леоне. Все прояснилось, и София улыбнулась Жанетт: – Как я рада, что ты пришла.

Прогулка на другую сторону Сёдера напоминала путь Лунатика. Обходная дорога полукругом, от Сведен-боргсгатан до станции “Сёдра”, потом вниз до Рингвэген, мимо отеля “Кларион”, крюк на север, до Ренстирнас-гата и вниз до скал Вита Бергена.

В воздухе пахло бабьим летом. Они поднимались по Бундегатан, направляясь к Harvest Home, местному кабачку, где она в первый раз услышала голос Жанетт.

'"Меня зовут Жанетт Чильберг, я из стокгольмской полиции. Я разговариваю с Софией Цеттерлунд?”

Звонок касался Карла Лундстрёма, и София сослалась на врачебную тайну. Их первый разговор был натянутым и прохладным, но теперь София была рада, что он не оказался единственным.

– Мне так тебя не хватало. – Голос Жанетт шептал в ухо, руки вокруг талии, легкий поцелуй на шее. Тепло ее дыхания. – На работе дело начинает двигаться, – добавила она, помолчав. – Идентифицировали мальчика, которого мы нашли на Турильдсплан. Несколько часов назад звонил полицейский из Киева, он рассказал, что ДНК совпали. Мальчика зовут Иткул, он один из двух пропавших без вести братьев.

София чувствовала приятный покой. Она была ломкой, открытой всему, что говорилось, и готовой к тому, что Виктория начнет реагировать, но даже это знание не умаляло ее спокойствия.

Пора ослабить оборону и просто дать всему быть.

– А второй брат? – спросила София, хотя была уверена, что мальчик мертв.

– Его зовут Каракул, и его все еще не нашли.

– Похоже на торговлю людьми, – заметила София. По ее мнению, второй брат тоже мог оказаться жертвой садиста. Его мог убить кто-то, кто своим первым убийством открыл, что обрел наконец контроль над своей жизнью, – и после этого уже не смог прекратить убивать.

– Братья занимались проституцией, – выдохнула Жанетт и замолчала, но София поняла, что она имела в виду. Она видела ход событий яснее, чем если бы кто-нибудь ей о нем рассказывал. София прочитала сотни статей на эту тему. Когда они с Жанетт наконец усядутся за столик в ресторане, она объяснит Жанетт, как устроены такие убийцы.

Снова рука на талии, снова теплое дыхание Жанетт.

– У нас есть фоторобот, – сказала она. – Но я мало на что надеюсь. Свидетель – восьмилетняя девочка, слепая на один глаз, и точность изображения, как бы сказать… нулевая? Я даже сейчас не могу вызвать изображение в памяти, хотя пялилась на него несколько часов после обеда.

София кивнула. Сама она во время работы над психологическим профилем не видела перед собой никаких лиц. Только светлое пятно. Убийцы такого типа остаются лишенными лица до тех пор, пока их не поймают, и выглядеть они могут как угодно, как любой человек с улицы.

– Дальше у нас Карл Лундстрём и Пер-Ула Сильверберг, – продолжала Жанетт. – Мы знаем, кто их убил. Это Ханна Эстлунд и Йессика Фриберг. Они же убили бродяжку, которая жила в пещере, утопили Юнатана Седера, а потом застрелили его мать, Регину. Обе женщины покончили с собой, ты скоро прочитаешь о них в газетах. И все так или иначе замешанные в это дело посещали школу в Сигтуне.

“Тишина! Добро пожаловать в Гуманитарную школу Сигтуны.

Я посланница студенческого союза. И чтобы стать его полноправными членами, вы должны отведать приветственного дара высокочтимого ректора нашей школы".

София что-то ответила Жанетт, не слыша собственного голоса. Кажется, что-то вроде того, что она не удивлена. Что было неправдой.

Ханна и Йессика? София понимала, что надо реагировать эмоциональнее, но чувствовала только пустоту, происходящую от того, что – не сходится. Виктория знала Ханну и Йессику, обе они – не убийцы. Они безвольные “девочки с собачками”, и Жанетт тут определенно ошибалась, но София не могла сказать ей об этом. Пока не могла.

– Откуда вы знаете, что убийцы – эти двое?

Софии показалось, что в глазах Жанетт мелькнуло сомнение.

– Есть кое-что. Среди прочего – фотография, на которой Ханна Эстлунд топит Юнатана Седера в бассейне. У женщины особая примета – отсутствует безымянный палец на правой руке.

София знала, что это правда. Ханну укусила ее собственная собака, и палец пришлось ампутировать.

И все-таки… Констатация Жанетт выглядела несколько заученной.

На этот раз инициативу с поцелуем проявила София. Они остановились у ворот на Бундегатан, и руки Жанетт скользнули Софии под плащ.

– Так-то мы обсуждаем работу?

– Просто небольшая пауза, – улыбнулась София.

Они еще постояли в воротах, в ауре тепла своих тел.

Какое освобождение может дать физическая близость. Еще пять минут назад мысли были рассеянными, а теперь собрались в новую, более ясную конструкцию.

– Идем, – сказала наконец Жанетт. – Я хочу есть, не обедала сегодня.

Когда она подошли к ресторанчику, солнце уже висело низко, и тени от домов стали длиннее.

Сидеть на улице им показалось холодно, хотя несколько заядлых курильщиков дрожали под навесом, и они вошли в зал.

Открывая дверь, Жанетт серьезно взглянула на Софию.

– Шарлотта Сильверберг покончила с собой, – сказала она. – Несколько человек видели, как она спрыгнула с финского парома позавчера поздно вечером. Кажется, все в этой истории заканчивают безвременной смертью. Пока в живых осталась только Аннет Лундстрём, и мы обе знаем, что с ней.

Входя в застекленную дверь, София не думала ни об Аннет, ни о Шарлотте.

Она думала о Мадлен.

Которая ненавидит своих родителей и которая…

Ее мысли перебила Жанетт.

– Что меня больше всего бесит в этой истории, – проговорила она, снимая куртку, – так это что у меня так и не было возможности встретиться с Викторией Бергман.

София ощутила, как съеживается на ней кожа.

– Хотя был один довольно странный разговор.

“Здравствуйте, меня зовут Жанетт Чильберг, я из стокгольмской полиции.

Ваш телефон дал мне адвокат вашего отца, который интересуется, не согласитесь ли вы выступить на предстоящем судебном процессе”.

– А что там было странного? – спросила София.

– Ей разрешили защиту персональных данных, и она исчезла из всех реестров. Но зато я встретилась с ее старым психологом.

София уже знала, что сейчас скажет Жанетт.

– Странно, что пока мы не виделись, мне не пришло в голову сказать это тебе по телефону. Психолога Виктории зовут так же, как тебя, она живет в доме для престарелых в Мидсоммаркрансене.

Прошлое

В последний раз. Расставание, их последняя встреча.

Будь все так, как она хочет, она продолжила бы и дальше ходить к ней, но принятое ею решение требовало идти наперекор этому желанию.

Виктория Бергман больше не могла встречаться с Софией Цеттерлунд.

Она постучала, но вошла, не дожидаясь ответа. София, сидевшая в гостиной с вязаньем, подняла на нее глаза. Глаза казались усталыми. Может быть, София, как и она сама, не спала сегодня ночью, может быть, она тоже думала о сепарации.

Последняя встреча. Потом – ничего. Она понимала, что у нее развилась зависимость от Софии и что расставание может оказаться болезненным.

Все равно что на таблетках сидеть, подумала она. София – это наркотик. А может, я тоже наркотик – для нее?

Критики психотерапии часто называют отношения между клиентом и терапевтом фиктивными или неестественными, но Виктория знала, что все эти разговоры – ерунда собачья, по крайней мере если исходить из того, что терапевт хорошо справляется со своей работой. В ее случае ответ прост. Отношения между ней и ее терапевтом не фиктивные – они настолько честные, насколько только могут быть честными отношения между людьми. Но в них есть и зависимость.

Улыбка Софии была такой же усталой, как ее глаза. Она отложила вязанье и жестом пригласила Викторию сесть на диван.

– Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. На сколько мне можно остаться?

– На час, как мы и договаривались. – София подозрительно глянула на нее. – Встретиться предложила ты, и ты просила меня обещать, что я не буду пытаться уговорить тебя изменить решение. Этот момент ты сформулировала очень четко.

– Я знаю. – Виктория села на диван, как можно дальше от Софии. Я приняла правильное решение, подумала она. Это в последний раз, так и должно быть.

Кое-что ее смущало. Вскоре у нее в руках будет решение суда Накки, и Виктория Бергман перестанет существовать. Какая-то часть ее знала, что она еще не до конца разобралась с собой, что Виктория не исчезнет потому только, что она перестала существовать юридически, документ не может стереть плоть и кровь. Другая ее часть знала, что это единственно верное решение, ее единственный шанс начать все сначала, исцелиться.

Стать другой, подумала Виктория. Стать, как ты. Она бросила быстрый взгляд на психолога.

– Есть кое-что, что мы никогда не проговаривали, – начала София. – И так как это наша последняя беседа, я бы хотела…

– Я знаю, что вы имеете в виду. То, что случилось в Копенгагене. И в Ольбурге.

София кивнула:

– Не хочешь рассказать?

Виктория не знала, с чего начать.

– Вы знаете, что летом я родила ребенка, – заговорила она. София поощрительно смотрела на нее. – В больнице в Ольбурге.

Ребенка ей родила Рептилия. Рептилия, которая держала боль в себе и не издала почти ни звука во время родов. Рептилия, которая вытолкнула из себя яйцо, а потом скорчилась, чтобы зализать раны.

– Сверток с желтухой, который врачи положили в кувез, – продолжила Виктория. – Разумеется, у нее были пороки в развитии – ведь ее отцом был он, а матерью – я.

В горле встал знакомый ком. Только бы не заплакать, подумала она и выдернула несколько ниток из дыры на джинсах. Гнать эти мысли. Инцест не обязательно означает болезни и уродства. Алкоголь в этом смысле куда хуже. Но есть и неявные повреждения – те, которых не видят доктора.

Черт, почему София молчит? Только Глаза требовательно смотрят на нее. Продолжай рассказывать, говорят они. Но она могла только думать о том, что стоило бы сказать, слова не выходили из нее.

– Почему ты не хочешь рассказывать? – спросила наконец София.

Все стало ясно в тот момент, когда она уронила ее на пол.

Да забудь же ее. Забудь Мадлен. Она просто яйцо в голубой пижаме.

– А что мне говорить? – Виктория почувствовала, как внутри закипает освобождающая злость. Лучше, чем тревога, лучше, чем стыд. – Эти суки стащили моего ребенка. Накачали меня наркотиками, приволокли к какому-то коновалу из копенгагенской больницы и заставили подписать гору бумажек. Вигго все это устроил. Бумагу, что в Швеции меня признали недееспособной, бумагу, что Бенгт – мой опекун, бумагу, что ребенок родился на четыре недели раньше срока, то есть до моего совершеннолетия. Обеспечили себе двойную защиту со всех сторон этими бумажками. Если бы я стала утверждать, что была совершеннолетней, когда родила ребенка, – у них есть бумажка о моей недееспособности. Если бы я посмела утверждать, что Мадлен родилась в день, когда она родилась на самом деле, они бы помахали другой, где сказано – она родилась на четыре недели раньше, когда я была еще несовершеннолетней. Все эти херовы бумажки исчерканы чудными авторитетными фамилиями, которые никто не поставил бы под сомнение. Теперь я совершеннолетняя, и по документам тоже, но совершеннолетней я не была и тогда, когда родился ребенок. Тогда я была психически больной и невменяемой. К тому же по их бумажкам мне было семнадцать, а не восемнадцать – это просто безопасности ради.

– Что ты говоришь? – София изумленно смотрела на нее. – Тебя вынудили отдать ребенка?

Не знаю, подумала Виктория.

Она была пассивной, и в определенной степени ей следовало винить саму себя. Но ее сопротивление тогда сломили почти полностью.

– В общем, да, – сказала она, помолчав. – Но сейчас это не имеет значения. На фиг не нужно. На их стороне были юристы, а я хочу просто все забыть. Забыть проклятую девчонку.

Все, о чем она просила, – это увидеть ребенка еще раз. Этого ей не позволили, но когда она сделала это, сама отыскала свою девочку, нашла приемную семью – шикарную семью Шведа в шикарном доме в Копенгагене, – она просто уронила девочку на пол.

Разумеется, она была недостаточно зрелой, чтобы иметь ребенка.

Недостаточно зрелой, даже чтобы удержать его. Может быть, она уронила его нарочно.

Перестань, сейчас же перестань думать об этом. Но перестать думать не получалось.

Девочка была настолько непропорциональна, что перевесилась на сторону, когда ее подняли, голова оказалась слишком большой по сравнению с телом. Ей повезло, что череп не треснул, как яйцо, когда стукнулся о безупречный мрамор, даже кровь не пошла, только глухой стук, потому что кости черепа еще не затвердели. Сейчас она, конечно, скажет, что тоже была юной девочкой, неспособной отвечать за себя и свои действия, так что даже хорошо, что она подписала все эти бумаги…

– Виктория? – Голос Софии донесся как будто издалека и повторил: – Виктория? Что с тобой?

Викторию трясло, щеки горели. Комната оказалась очень далеко, а потом вдруг – очень близко, словно ее глаза были камерой, сменившей фокусное расстояние с телеобъектива на широкоугольный формат всего за несколько секунд.

Вот дерьмо, подумала она, сообразив, что сидит и плачет, как дитя, несовершеннолетнее и невменяемое.

“Надеюсь, ты сможешь жить со своими воспоминаниями” – были последние слова, сказанные Софией. Виктория не оглянулась, идя по гравийной дорожке к автобусной остановке, и осень медленно подкрадывалась к ней по кронам деревьев.

Жить с моими воспоминаниями? Да как, мать твою, я могу жить с ними?