Дикое золото Бушков Александр

Он взял себя в руки ценой громадных усилий, потому что не мог позволить такую роскошь – предаваться меланхолии. Его ждала работа. Сжав зубы, стараясь ни о чем не думать вообще, вышел из парка, шагал вдоль тротуара, пока не заметил свободного извозчика. Замахал ему, прыгнул в пролетку:

– В Николаевскую полицейскую часть, да поживее!

…Великан Зыгало чуть ли не внес Ефима Даника за шкирку, как паршивого котенка. Пихнул на расшатанный стул, встал за спиной и отрапортовал:

– Означенный доставлен! Сопротивления особого не оказано, хотя егозил, как девка под клиентом, деньги сулил, карами стращал от больших людёв…

– Да ну, серьезно? – картинно поднял брови пристав Мигуля. – Ты, Ефим, где ж это встречался с большими-то людьми? В мечтаниях своих, что ли? Ах ты, рожа бакалейная…

Сидевший рядом Бестужев молча разглядывал задержанного. Чем-то Даник и впрямь походил на цыгана, но не особенно. Нервничал он, нервничал, сразу видно, именно что егозил…

– Ермолай Лукич! – Даник прижал руки к груди. – Помилосердствуйте, с чего бы вдруг? Невинного человека…

– Это вы ведь в девяносто пятом судились Аккерманской судебной палатой за кражу со взломом из обитаемого строения? – спросил Бестужев.

Даник уставился на него с видом монахини, заподозренной в потайном содержании борделя:

– Оправдан за недостатком улик-с, господин ротмистр!

– Откуда вам известен мой чин? – хмуро поинтересовался Бестужев.

– Помилуйте! Вы за краткое время стали заметным в городе человеком! Простите на глупом слове, вас каждая собака знает…

– Значит, оправданы за недостатком улик…

– Подчистую, господин ротмистр. По молодости и доверчивости водил дружбу с кем попало, вот за компанию и пали подозрения. Сей суровый жизненный урок послужил мне, беспутному, на пользу, пересмотрел свое отношение к жизни, занялся торговлей, вышел в люди…

– И поступили в охранное отделение?

– Простите, с чего вы взяли-с? – вежливо спросил Даник.

– Вы ведь показывали Ивану Тутушкину карточку охранного отделения? – спросил Бестужев.

– Я? Ваньке? Врет, прохвост! Откуда у меня такая карточка?

– И пистолетом ему не угрожали, если не забудет про Ольгу Серебрякову?

– Кого? Да вы подумайте, где Серебрякова и где мы с Ванькой! Я ее и видел-то исключительно издали…

– А Польщиков, начальник жандармского пункта на приисках, тоже врет? – спросил Бестужев. – Вы к нему приезжали с должными полномочиями от охранного отделения, работу вели… Ну!

Даник переменился в лице. Выпрямился на стуле, придав себе всю возможную степенность. Церемонно сказал:

– Господин ротмистр, вы человек, так сказать, облеченный… Вам можно. Но при Скуловороте, а особенно при этом вот горилле… – он дернул затылком в сторону Зыгало. – Позвольте уж наедине. Дело государственное…

Бестужев ухмыльнулся:

– А вы уверены, Даник, что эти господа не служат под моим началом? Что все мы в данный момент – не одна розыскная бригада? Если вы их знаете давненько, это еще не означает, что вы всё о них знаете… Что вы погрустнели? Значит, врет Ванька Тутушкин? А Олечку Серебрякову вы не знаете вовсе? (Даник истово кивал вслед за каждым вопросом.) Ну, а Польщиков?

– Свяжитесь, будьте так добры, с господином Рокицким, – сказал Даник уверенно. – Он вам все и разъяснит…

– Ага, – сказал Бестужев. – Значит, у вас еще какой-то финт за душой припасен? Василий, друг мой, прогуляйтесь за дверь, и не бойтесь, мы с господином приставом сами справимся… – и, когда за верзилой закрылась дверь, встал, наклонился к Данику, сказал доверительно: – Знаете, в чем ваша беда, дражайший Ефим Григорьевич? Да в том, что вы оказались меж жерновов. А это – иногда самое паршивое, что может с человеком случиться… Признаюсь вам откровенно: я не буду вас допрашивать вовсе. Да-да, представьте себе. И пристав не будет. Не хочу я терять с вами драгоценное время. Для меня совершенно ясно, что вы каким-то боком причастны и к смерти Струмилина, и к исчезновению коноваловского подмастерья Штычкова, который был и не ювелирным подмастерьем вовсе, а работал в Петербургской охранке… Не говоря уж о вашем приказчике, которому вы поручили с компанией таких же ухарей напасть на меня вчера в парке… Ну да бог с вами. Я вас не буду допрашивать. Я вас попросту посажу в арестантский вагон и отправлю в Петербург. Вот там вас допросят… Впрочем, я неточно выразился. На вас там навесят… – Он продолжал мягко, задушевно: – Знаете, почему меня сюда послали, Ефим Григорьевич? Да оттого, что в соседней губернии – кабинетские золотые прииски, при дворе испугались, что эта зараза – я о грабежах – может перекинуться и к соседям. Там, в столице, прямо-таки жаждут, чтобы им представили виновного. Лично я глубоко уверен, что вы, хотя и причастны ко многому, но играли сугубо подчиненную роль, а заправляли другие. Но кто будет слушать какого-то ротмистра? Главное, у юстиции появится кандидат в подозреваемые. Вас быстренько размотают по полной. И виной тому будет ваше невезение. Ведь это вы, а не кто иной, засветились перед Тутушкиным, вы, а не кто-то иной, заплатили за номер Штычкова и вкручивали хозяйке, будто он уехал жениться. Вы маячили на приисках в роли сотрудника охраны. Другие в тени, а вы – вот он, под ярким светом. Даже Мельников в тени… Ефим Григорьевич, я совершаю служебный проступок, но почитайте уж, что мне насчет него прислали из Петербурга… – он перевернул лежащий на столе лист. – Ну, ознакомьтесь, вы, как-никак, словно бы в рядах состоите, в охране…

Закурил папиросу и с удовольствием смотрел, как отваливается у Даника челюсть. На побледневшем лице черная бородка выделялась особенно контрастно, казалась сейчас театральной, приклеенной.

– Господи боже мой… – прошептал Даник. – К политике ни сном ни духом сроду не прикасался…

– Охотно верю, – сказал Бестужев. – Но кого это будет волновать в Петербурге? Они в вас вцепятся, как лайки в медведя. Грохнет по столу кулаком какой-нибудь чин в звездах – и налетит сюда целая орава агентов, каждый ваш шаг будет восстановлен и выявлен. Ваш, а не чей-нибудь иной – ведь никто другой нам не попался, а вы вот попались. Знаете, что порой такие дела решаются не по суду, а по высочайшему повелению? Росчерк пера государя императора – и отправитесь вы навечно куда-нибудь в Вилюй или Нарым… Вы и в самом деле предпочитаете остаться единственным козлом отпущения, Ефим Григорьевич? Ну, если вы такой идиот… – Бестужев присел на край стола, нависая над Даником. – Некогда мне с вами рассусоливать. Да и охоты нет совершенно. Я свою задачу, собственно, выполнил – могу со спокойной совестью предоставить в Петербург виновника. Разве вы в этом деле человек случайный? Нет-с, вы виновник. А то, что виновник вы не главный, мне уже наплевать. Мой отчет и без того выйдет достаточно убедительным. Надоело мне у вас, наскучило, хочу обратно в Петербург… И вы со мной за компанию, Ефим Григорьевич… – наклонился еще ниже. – А ведь вместо вас может поехать в арестантском вагоне кто-нибудь другой, но это зависит исключительно от вас… Что, едем на вокзал?

– Не надо, – просипел Даник.

– Значит, предпочитаете уступить столь почетное место кому-то другому? Не вилять и не раздумывать! – рявкнул Бестужев так, что Даник отшатнулся. – Кто заправляет всем делом?

– Не знаю, как бог свят! Ваше благородие, мое дело – десятое, я на подхвате, вроде официанта, подай-принеси… Вот и пихали меня вперед, до чего ни коснись…

– Кто всем заправляет?

– Видит бог, не знаю и знать не хочу! Не зная таких вещей, проживешь дольше… Вы Мельникова спросите! Я все приказания и инструкции получаю сугубо от него, оне ж барин, «ваша милость»… ну, а он, я так подозреваю, как раз от главного…

– Где Штычков?

– Не убивал! – истерически всхлипнул Даник. – Крови на мне нет! Что поручили мне Георгий Владиславович – сходить, заплатить, Хлынихе наплести с три короба, – я и выполнил…

– А Тутушкина зачем пугали?

– Было велено… Оттереть Ваньку от Олечки и возить ее к господину Струмилину – в видах охраны и бережения, чтобы сплетен меньше было…

– А что делали на приисках?

– Бакалейные товары поставлял…

– Даник!!!

– Если возникнет такая необходимость, передавал Мельникову эстафеты из Шантарска. Что там, неизвестно. Я заглядывал пару раз, да там тарабарской грамотой писано было, не зная секрета, не прочтешь. Ну, а для видимости изображал, будто агентов для охраны подыскиваю…

– От кого получали шифровки? Ну, эту самую тарабарскую грамоту?

– От Витьки, вроде лакея у Мельникова… Он же барином живет, ему лакей положен…

– Кто вам выписал билет охранного отделения?

– Мельников велел идти в жандармское управление, к господину штабс-капитану Рокицкому, они и вручили, собственноручно…

– И что при этом сказал Рокицкий?

– Да ничего особенного, встретил, ничуть не удивившись, отдал билет в конверте, сказал что-то вроде: «Смотри, мол, блюди государственные интересы» – и до двери довел…

– Как вы вообще в такое дело влипли?

– Да уж не по собственному желанию! – огрызнулся Даник. – У меня лавка, дело налаженное… Нет, зажали в углу, как девку на танцульках, сунули под нос, фигурально изъясняясь, кропотливо собранный реестр прегрешений да пообещали: либо в каторгу, либо… Честно желая облегчить душу, признаюсь: были и деньги, не без того… И послабления…

– Пишите, – распорядился Бестужев, пододвинув к нему чернильницу и бумагу. – Все, что мне только что рассказали. Черт с вами, пишите в форме обращения по инстанциям. На мое имя. Мол, глубоко раскаиваюсь в преступных занятиях, в каковые был помимо воли, угрозами и шантажом, втянут… кем, кстати?

– Да Мельников, чтоб ему! И с ним был Пашка Рокотов, агент из охранного…

– Не тот ли, что на Портовой живет?

– Точно! Портовая, семь, собственный дом!

– Пишите, сударь мой!

– Я тут кляксочку от волнения поставил…

– Ничего, лишь бы разборчиво было, – поощрил Бестужев. – Валяйте не думая, шкуру свою спасаете, Ефим Григорьевич… – он чувствовал себя, как на иголках, скулы сводило от охотничьего азарта, благо дичь явственно замаячила в пределах досягаемости.

Время, казалось, ускорило свой бег – невероятно быстро водил пером Даник, со всех ног вбежал Зыгало, еще быстрее скрылся с Даником, увлекая его в «холодную»…

– Клюнуло, кажется, Алексей Воинович? – радостно прогудел Мигуля.

– Оч-чень похоже… – сказал Бестужев, тщательно сворачивая вчетверо показания Даника и пряча их в карман. – Можете на своих орлов полагаться?

– Не извольте беспокоиться, Панкстьянов с Мишкиным за ним присмотрят. А если с Мельниковым все пройдет гладко… Алексей Воинович, есть у меня в околотке на Томской и надежный тамошний надзиратель, и оч-чень интересное средство убеждения… Бар, простите, нужно колоть на эффектном создании той обстановки, в которой они осознают, что и не баре вовсе, а так, слякоть… Ваську Зыгало с собой берем?

– Пожалуй что, – подумав, кивнул Бестужев. – Как себя поведет господин Мельников, заранее неизвестно. При его-то послужном списке…

– Сейчас Ваську покличу. Алексей Воинович… Я тут давеча ломал голову, да так и не придумал, как это поэтессы живут друг с дружкою? Помните, рассказывали? Балетные танцоры с мальчиками – это еще понятно, это и в наших краях случалось, а вот каким образом поэтессы…

Бестужев наклонился к его уху, немногословно и емко растолковал, каким именно образом. Мигуля отплюнулся, по-лошадиному крутя головой. Запихал в карманы два взведенных браунинга, размашисто перекрестился на иконку в углу, и оба вышли.

…В отличие от Даника, господина инженера Мельникова Зыгало препроводил в комнату значительно вежливее: ну да, конечно, отметил Бестужев, он Ваське прекрасно известен как один из городских патрициев, и с маху перестроиться трудно…

– Садитесь, господин Мельников, – сказал он вежливо.

И, опустив глаза к столу, еще раз бегло прочитал депешу из Петербурга.

«Мельников Георгий Владиславович (Барчук, Инженер, Леший). Урожден 15 мая 1874 года. Из дворян Шуйского уезда Владимирской губернии. Закончил Горный институт, работал краткое время на уральских казенных заводах, далее – в Санкт-Петербургском представительстве немецкой электротехнической фирмы «Эгберт». О местонахождении в настоящее время департамент данными не располагает, означенный числится по списку Б-1, о чем сделаны необходимые рассылки.

В поле зрения Охранного отделения впервые попал в 1893 г., обучаясь на первом курсе вышеозначенного института, как участник социал-демократических кружков Благоева и Точисского. В 1895 г., по негласным данным, участвовал в работе «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», созданного Ульяновым-Лениным (Старик). Административным порядком высылался в Вятскую губернию, откуда по настойчивым хлопотам родителей через год возвращен для продолжения обучения в Горном институте.

По имеющимся данным, принимал участие в так называемом первом съезде Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в марте 1898 г. в Минске, на втором съезде РСДРП (1903, Брюссель – Лондон), где произошел раскол данной партии на два течения, примкнул к Ульянову-Ленину и его группе, получившей название «большевики». Участвовал также в лондонском съезде РСДРП (1905 года, апрель). Подозревается в активном участии в боевых дружинах РСДРП большевистского направления. Имеются данные о тесных контактах с Тер-Петросяном (Камо), Красиным (Отец), Джугашвили (Коба). Остался на подозрении в причастности к экспроприациям в Эриванском казначействе и Русско-Азиатском банке, переправке оружия по «финляндскому каналу», переделке номеров пятисотенных казначейских билетов и деятельности на Урале боевой дружины Кадомцева-Гузакова. Во время зимних беспорядков 1905 года был замечен в Петербурге в социал-демократических кругах, причастных к созданию так наз. Совета рабочих депутатов (Троцкий-Бронштейн, Хрусталев-Носарь), однако в выборные органы не входил, деятельность в этот период полностью не прояснена.

В начале 1906 г. исчезает из поля зрения органов политического сыска империи. По непроверенным данным, выехал в Париж. Заграничная агентура, сориентированная по этой версии, не подтвердила ее и не опровергла.

Особо опасен как человек, владеющий в совершенстве приемами по выявлению наружного наблюдения и ухода от такового. По данным Петербургского охранного отделения, подозревается в причастности к убийству агента наружного наблюдения Ножикова (СПб, 1904). Временами имел при себе огнестрельное оружие, но обычно предпочитает обходиться без такового».

«Следовательно, Б-1», – подумал Бестужев. Как и следовало ожидать. Формулировка для данного списка стандартная: «При обнаружении разыскиваемого лица, не подвергая ни обыску, ни аресту, ограничиться сообщением об обнаружении и установлением неотрывного надзора».

Он поднял глаза, расплылся в улыбке:

– Господин Мельников? Вернее, господин Леший? Какая неожиданная встреча! Представляете себе, вы у нас в розыске числитесь!

Банальное начало, банальные реплики, с неудовольствием отметил он сам. Но что еще прикажете придумать? На породистом лице Мельникова – ни тени замешательства, совершенно спокоен…

– Действительно, неожиданность… – сказал Мельников, степенно усаживаясь. – И по какой же категории я у вас прохожу? Надеюсь, не А-1?[31]

– Ну что вы, – сказал Бестужев, испытав некоторый шок оттого, что Мельников, оказывается, был прекрасно осведомлен о секретных группах и списках. – Всего-то Б-1, Георгий Владиславович…

– В таком случае, чем объяснить столь насильственное приглашение на беседу?

– Помилуйте, – сказал Бестужев. – Неужели к вам применяли насилие?

– Дело вкуса, – пожал плечами Мельников. – По-моему, визит к человеку моего положения парочки городовых и прогулка по улицам в их сопровождении – это уже насилие. Боюсь, придется…

– Бога ради! – поморщился Бестужев. – Я вас умоляю, не будем касаться этих аспектов. Разумеется, вы будете жаловаться губернатору, полицмейстеру, председателю Совета министров Петру Аркадьевичу Столыпину… Кому еще, господу богу? Или наместникам его на земле? Оставим это, Георгий Владиславович. Жалуйтесь, коли придет охота…

– Извольте объяснить мое задержание.

– Здесь написана про вас масса интереснейших вещей, – сказал Бестужев, подняв бумагу за уголок. – Причастность к нелегальной деятельности РСДРП и ее боевых отрядов, экспроприации, контрабанда оружия…

– Причастность или подозрения в таковой? – усмехнулся Мельников. – Согласитесь, меж этими двумя понятиями – дистанция огромного размера, выражаясь словами классика… Вы согласны?

– Возможно, – пожал плечами Бестужев.

– В таком случае, ротмистр, повторяю – я вынужден потребовать объяснений. Здесь, в Шантарске, я занимаю не столь уж маловажный пост в губернской администрации, и круг моих забот не оставляет свободного времени. Извольте изложить основания, по которым я вынужден сидеть здесь и все это выслушивать. Я причастен к некоей нелегальной политической деятельности?

– По моему убеждению, в данный момент – нет, – сказал Бестужев.

– Я проживаю под чужой фамилией?

– Нет, под своей.

– Быть может, по чужому паспорту?

– Паспорт ваш сомнений не вызывает, – столь же спокойно признал Бестужев.

– Так в чем же дело? Скажу вам откровенно, ротмистр, в ранней молодости я и в самом деле, гм, был некоторым образом причастен к разного рода нелегальщине – о, разумеется, я имею в виду не ваши мифические экспроприации и контрабанду, а изучение запрещенной литературы, создание нелегальных кружков и тому подобные юношеские шалости, – он говорил как по-писаному, не сводя с Бестужева ироничного взгляда. – Что ж, «это многих славный путь»… Масса неопытного, восторженного юношества отдала дань этим заблуждениям, даже Зубатов, будущая звезда политического сыска, в юные свои годы баловался народовольческими идеями, не правда ли? С тех пор много воды утекло, ротмистр. Войдя в зрелые года, я осознал всю бесперспективность и порочность этого пути… и постарался стать полезным, почтенным, уважаемым членом общества, стал делать карьеру, выслужил чин… Помилуйте, я же абсолютно не виновен в том, что вы потеряли меня из виду… Я прав?

– Вы совершенно правы, – кивнул Бестужев. – Хотя нас, сатрапов, и считают этакими всевидящими Аргусами, бюрократическая машина, как и в других областях жизни, неповоротлива. Иногда достаточно уехать подальше и прекратить всякую активную деятельность на известной ниве, чтобы надолго выпасть из поля зрения… Значит, вы пережили ломку юношеских иллюзий и разочарование в прежних идеалах? Вам не ангел ли явился, как Савлу на пути в Дамаск? Я себе это живо представляю: грядете вы, господин Мельников, и вдруг с неба слетает ангел с голубыми кантами на крыльях, с аксельбантом, и, воздевая огненную шашку образца восемьдесят первого года, возвещает: «Георгий, сын Владиславов! Переродися!» И вы, стало быть, переродились?

Мельников рассмеялся без малейшего напряжения:

– А у вас талант… В юмористические журналы не пишете?

– Времени нет, – сказал Бестужев. – Ну что ж… Господин Мельников, а почему вы, собственно, решили, что мы вас по-прежнему в чем-то подозреваем? Я здесь нахожусь чисто случайно, дабы уточнить некоторые детали. Я их уточнил. Вы давно уже не имеете ничего общего с эсдеками и боевыми дружинами? Я этому только рад – одной заботой меньше… Все претензии к вам – чисто уголовные, а это уже не моя епархия…

– Что же вы здесь в таком случае делаете?

– Вообразите себе, исполняю роль свидетеля, – сказал Бестужев. – Да, вот именно. Свидетеля. Помните, я, еще будучи в личине горного инженера, на приисках говорил с вами об отправке очередного золотого каравана? То есть тогда-то вы уже знали, кто я на самом деле, я раскрыл перед вами свое инкогнито… И в том числе поведал вам, что в ящиках у меня – два ручных пулемета, из коих мои агенты намерены задать жару грабителям… Помните?

– Конечно.

– А вы слышали о том, что на нас все же напали в поезде?

– Да, как все вокруг…

– Нападавшие, что интересно, первым делом потребовали от меня выдать им ручные пулеметы из ящиков… а знаете, в чем тут был жандармский подвох, Георгий Владиславович? Да в том, что про эти мнимые пулеметы я сказал вам одному… Вам од-но-му, – с расстановкой повторил Бестужев. – Я вам соврал, будто об этом знают еще несколько человек… У меня было определенное число подозреваемых, и каждому из них я преподнес свою ложь… А потом оставалось смотреть, что за этим воспоследует… Вот тут вы попали впросак…

Наконец-то! Впервые на этой холеной физиономии отразилось беспокойство! Понял, голубчик, что дело обстоит серьезно…

– Ну? – рявкнул, как и следовало по роли, пристав Мигуля. – Что скажете, господин хороший?

Как и ожидалось, Мельников возмутился:

– Я попросил бы вас…

Гэп! Глыбообразный кулак Мигули так грохнул по столу, что и Бестужев передернулся. Зловещим тоном Мигуля протянул:

– Это ты у девки проси, а у меня – отвечай на вопросы! Плевать мне, что ты – губернский секретарь и чего-то там заведующий! У меня ты, гладкий, проходишь как главный подозреваемый по чисто уголовному делу, к каковому, безусловно, относится разбой на путях сообщения! Ишь, секретарь… В столицах бароны с графьями, случается, идут по уголовке… И никто им на нары какаву не подает!

– Ротмистр… – оглянулся на Бестужева Мельников. С радостью подметив в его тоне и глазах откровенное замешательство, Бестужев развел руками, сообщил злорадно:

– Ничем не могу помочь, Георгий Владиславович. Я же говорю, сам здесь – в качестве свидетеля по уголовному делу. Никакой политики в оном не усматривается, а значит, вы всецело в распоряжении господина пристава. Я понимаю, в этом заведении порядки не те, к каким ваша милость изволили привыкнуть на допросах в охранном, да что ж поделать?

– Читай, сучий выползок! – рявкнул Мигуля, выложив перед инженером показания Даника. – Тут про тебя мно-ого прописано!

Мельников – на сей раз без всяких шумных протестов – взял бумагу. Читал очень внимательно. Мигуля бдительно стоял над ним, чтобы, не дай бог, не вздумал сжевать – всякое случалось…

Когда инженер отложил бумагу и поднял взгляд, Бестужев уже видел, что беспокойство крепнет, хотя, разумеется, в панику не перешло. Для человека с таким опытом нелегальщины нужно что-то посерьезнее… или попросту иное, молодец Мигуля, авось, и выйдет…

– Ну? – рыкнул пристав.

– Вы основываетесь исключительно на показаниях этого типа? – спросил Мельников почти спокойно.

– А чем же они, интересно, плохи? Да и господин ротмистр, говоря об истории с пулеметами, дает основания думать…

– Вздор! – с кривоватой улыбкой сказал Мельников.

– Милостивый государь… – поморщился Мигуля. – Что ж вы так несерьезно к делу-то относитесь? Устроим вам очную ставку, а там, смотришь, подтянутся еще свидетели… Думаете, я перед вами на стол все выложу?

Мельников оглянулся на Бестужева. Тот откровенно ухмылялся:

– Увольте, Георгий Владиславович, увольте! Мне в это дело впутываться – резона нет. Столько раз благополучно выскальзывали из рук политического сыска, что я с вами и связываться более не хочу, что на вас заработаешь, кроме головной боли…

– Ты рожу-то аристократическую не строй! – прикрикнул Мигуля на Мельникова. – Видывали мы тут… благородных! – Он склонился над инженером, спросил тише: – Колоться будешь?

– Простите, но все это – сущее недоразумение, – сказал тот, отчаянно пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре.

– Ну и ладненько, – неожиданно дружелюбно сказал Мигуля. И столь же тихо, доверительно сообщил: – Не буду я с вами, милостивый государь, время тратить понапрасну. Посидите, подумаете, авось и поумнеете. Отдельных нумеров для таких, как ваша милость, тут не имеется, не гостиница «Старая Россия», как-никак, так что придется в общую. Сосед, правда, своеобразный. Вам, как человеку интеллигентному, доводилось слышать, что в столицах поэтессы друг с дружкою живут? А? Ну, таких у нас, слава богу, не имеется, зато сидеть вам придется с варнаком по кличке Князь – живорез, татарская лопатка… Есть у него, изволите ли знать, привычка вместо баб мужичков пользовать на манер нравов библейского града Содома. Неприятное соседство-с, сознаюсь, но апартаментов не имеем, на весь околоток одна-единственная камера, а Князя на улицу не выгонишь, на нем столько всякого висит… Ну, идите отдохните, ежли удастся в компании Князя-то… Зыгало!

Инженер сопротивлялся, как мог, пока его тащили к двери, но с Зыгало эти штучки не проходили. От дверей он успел крикнуть:

– Господин ротмистр!

– Увольте-с! – громко, с удовольствием ответил Бестужев, разводя руками.

Потом вместе с приставом вышел в коридор. Они дошли до угла, за которым в тупичке помещалась камера, прислушались. Изнутри доносились невнятные крики, нечто вроде топотанья.

– Ермолай Лукич, – с беспокойством сказал Бестужев. – Этот ваш варнак не натворит… дел?

– Да что вы такое говорите? – ухмыльнулся Мигуля. – И не варнак это вовсе, я его время от времени по сговору с фельдшером из умалишенного дома заимствую, за пару бутылок казенной в сутки. Существо тишайшее, мухи не обидит, к насилию и мужеложству не склонен. Но колоритен! Ростом под потолок, башка наголо брита, рожа устрашающая… Как есть полный придурок, умом вроде пятилетнего. Слышите, орет? Он сейчас по своему обыкновению разоблачился догола, мужское свое естество в кулаке крутит и гугнит нечто непонятное. – Пристав тихонько захихикал: – Зре-елище… Кому в голову придет, что Князь этим и ограничится? При его посредстве не то что ваш инженер – матерые мазы кололись, с татарином пару часов просидевши… Головой в дверь бились… О! Орет! Ваш инженер, чего доброго, уже портки намочил. А через часок-другой шелковым оттуда выйдет, если раньше в дверь не начнет тарабанить и орать о готовности сотрудничать со следствием. Уж поверьте…

– Ермолай Лукич! – послышался сзади резкий, неприязненный голос. Они обернулись. Перед приставом стоял незнакомый Бестужеву мужчина, кряжистый, с густой черной бородой, с Анной на шее, в мундире Министерства юстиции с погонами. Уставясь на Мигулю исподлобья, словно бык на тореадора, он покачивал головой с таким видом, словно подтвердились его худшие подозрения и пристав был пойман на чем-то нехорошем. За спиной чернобородого стоял молодой чиновник в мундирном сюртуке МВД, на первый взгляд настроенный гораздо более легкомысленно к происходящему. Взгляд его был скучающе-ироническим.

– Это и есть ротмистр Бестужев, успевший в наших краях не на шутку прославиться? – спросил бородатый столь же неприязненным тоном.

– Он самый, – Бестужев прищелкнул каблуками. – С кем имею честь?

– Прокурор губернской судебной палаты Верещагин, – сообщил тот набычась. – Чиновник особых поручений при губернаторе, губернский секретарь Ремизов… Вы намерены и далее держать нас в коридоре, пристав? – покосился в сторону камеры. – Что у вас там?

– Пьяный орет, – не моргнув глазом, ответствовал Мигуля. – Прошу в кабинет, Викентий Сергеевич…

Влетев первым в маленький кабинетик околоточного, прокурор и не подумал сесть – он пробежался по комнате от двери к окну, вернулся, встал перед приставом:

– Нам только что сообщили, что вами задержан инженер Мельников. Извольте объяснить ваши действия. Должен сразу предупредить, что губернатор уже извещен о вопиющем произволе, проявленном в отношении весьма известного в городе лица, и им в помощь мне направлен господин Ремизов… Итак, пристав?

Мигуля, тщательно подбирая слова, начал:

– Викентий Сергеевич…

– Я вам не Викентий Сергеевич, а господин прокурор!

– Господин прокурор, – сговорчиво повторил Мигуля. – Инженер Мельников задержан по подозрению в причастности к грабежу золотых обозов…

– Основания?

Мигуля протянул ему показания Даника, столь же напряженно следя за руками прокурора, как давеча за Мельниковым при чтении им сего документа. Верещагин быстро прочел, крутя головой и фыркая, сложил бумаги вдвое и сунул себе в карман.

– Каким образом выбиты эти «показания», мне уже доложили. Меры приняты. У вас имеется что-то еще, помимо этой филькиной грамоты? Что молчите? А у вас, ротмистр?

Бестужев медленно покачал головой. Слишком хорошо понимал, что его рассказ об уловке с пулеметами будет немедленно осмеян и отметен.

– Подведем итоги, – густым басом произнес прокурор. – Насколько я понимаю, по вашей линии, ротмистр, каких-либо претензий к господину Мельникову не имеется? Что же вы тут в таком случае делаете?

– Вызван в качестве свидетеля, – кротко ответил Бестужев, решив не лезть на рожон. – По делу о нападении на поезд с золотым грузом.

– Ну, в таком случае извольте пока не мешать, – прямо-таки отмахнулся прокурор. – Далее… Согласно существующим правилам, дела о грабежах и разбойных нападениях должна вести сыскная полиция, а не городская. Что в таком случае господин Мельников делает в помещении околотка, где не имеется сыскной комнаты? И где же сотрудники сыскной полиции? А? – Он демонстративно заглянул под стол, в шкаф, словно надеялся обнаружить там агентов из сыскного. – Где, я вас спрашиваю? Пристав!

Мигуля убито молчал.

– Где Мельников, наконец?

– В камере, – глядя в пол, сообщил Мигуля.

– Ну вот что, Ермолай Лукич, – зловеще протянул прокурор. – Властью, данной мне законами империи, вынужден решительно пресечь сие безобразие. Молчать! – рявкнул он, хотя все и так молчали. – Вы в полиции служите не первый год, прекрасно понимаете, какие беззакония только что творили… Вы, ротмистр, тоже, надеюсь, с грехом пополам разбираетесь в юриспруденции?

Бестужев помалкивал. Возразить было нечего – то, что они с приставом здесь устроили, и в самом деле решительно противоречило как уголовному праву, так и ведомственным инструкциям. Затеяно было все в расчете на то, что победителей не судят, – но им не дали времени…

– Так вот, господа мои, – протянул прокурор. – Вариантов развития событий у нас всего два. Либо вы велите немедленно освободить господина Мельникова и извинитесь перед ним должным образом, либо мы с вами отправимся к полицмейстеру для подробного разбора ваших действий… Итак?

– Зыгало! – крикнул пристав, успев бросить на Бестужева печальный взгляд. – Выпусти… господина инженера!

Бестужев поразился самообладанию Мельникова – выскочив из камеры в крайне растрепанном и перепуганном виде, он с полувзгляда оценил ситуацию. И в мгновение ока обрел прежнее ироническое спокойствие. Улыбнулся:

– Викентий Сергеевич, рад вас видеть. Надеюсь, справедливость восстановлена?

– Ну разумеется, батенька! – прогудел прокурор. (Ремизов держался в стороне, иронически поглядывая на происходящее.) – Господа, я не слышу ваших извинений…

– Я в них не нуждаюсь, – великодушно заявил Мельников. – Прекрасно понимаю, насколько у господ расстроены нервы из-за серии постигших их неудач, как они горят рвением оправдаться и доказать свою полезность… Всего хорошего, господа!

– Ну, вы ангел, – с неудовольствием проворчал прокурор. – Я бы этих молодчиков… – Уже уходя, он обернулся и яростно погрозил пальцем Мигуле с Бестужевым: – Сма-атрите у меня, голубчики! Доиграетесь! Не в дикой Африке живете!

И все трое скрылись из виду. Появившийся неизвестно откуда молодой околоточный, благоразумно пересидевший визит грозного гостя где-то в отдалении, развел руками:

– Ермолай Лукич, что поделать, не двери же перед носом было запирать…

Безнадежно махнув рукой, Мигуля прошел в кабинет. Повернулся к Бестужеву, улыбаясь криво, жалко:

– Все благополучно рухнуло…

– Даник, – сказал Бестужев. – Что он имел в виду, этот ваш либеральный прокурор, говоря, что в отношении его «меры приняты»?

Посмотрев ему в глаза, Мигуля охнул, схватился за телефонную трубку:

– Барышня! – яростно постучал по рычагу. – Барышня, спите вы там, что ли? Сорок пятый дайте. Николаевскую часть! Я т-те покажу, Свиридов, «кто спрашивает»! Панкстьянова мне из-под земли! Панкстьянов! Что там у тебя с Даником? А? Ага… Так… Кто? Ага… – Лицо его все более вытягивалось. Повесив, наконец, трубку, он сказал, глядя в сторону:

– Вскоре после нашего отъезда Даника забрали жандармы. Что тут было поделать? Прикатили двое нижних чинов с поручиком, потребовали…

– Ермолай Лукич, – тихо сказал Бестужев. – Наружным наблюдением этого не объяснишь. Кто-то из ваших стукнул, из части…

– Сам знаю, – сварливо откликнулся Мигуля. – Не маленький. – И потерянно повторил: – Все благополучно рухнуло…

Бестужев быстро сказал:

– Можете узнать насчет Тутушкина?

– Ну, если надо… Барышня! – воззвал он в трубку. – Сто тридцать первый попрошу… Пожидаева мне, быстренько! Иван Андреич, Мигуля телефонирует. Как там мой постоялец? Ага… Да так, нужно мне было… Нет, пусть и далее… – Повесив трубку, печально улыбнулся. – Ну, по крайней мере, Ванька в наличии, на месте. До арестного дома покамест не дотянулись. Да какое это теперь имеет значение? Подсекли нас, а?

– Не раскисайте, пристав, – сказал Бестужев, несмотря на все случившееся, чувствовавший прилив злого азарта. – Далеко не все еще потеряно… У вас есть доступ к центральному полицейскому телеграфу?

– Конечно.

Почти не раздумывая, Бестужев присел за стол, вырвал листок из своего блокнота и быстро написал: «Петербург, охранное отделение, Васильеву. В лесу пожары. Большие пожары. Ввиду крайне затруднительного положения прошу вашего вмешательства и предоставления особых полномочий. Ответ прошу немедленно. Лямпе».

И протянул листок Мигуле:

– Отправьте вне всякой очереди. Сейчас в Петербурге около девяти утра, о телеграмме доложат немедленно, и вскоре о наших затруднениях будет знать генерал Герасимов. Мы еще побарахтаемся, Ермолай Лукич… Ох как побарахтаемся! Не вздыхайте, мне, собственно, не нужно уже ваше присутствие, так что вы ни с какого боку не замешаны в дальнейшем… Дайте мне только Ваську Зыгало, а? На всякий случай. Не исключаю, что мне придется кое-кого сейчас брать…

И он подумал: «Интересно, когда Герасимов договаривался об этой фразе, «лесных пожарах», имевшей значение крика о помощи, требования немедленного вмешательства Петербурга, свет наш Александр Васильич и в самом деле имел в виду одни лишь обтекаемые «непредвиденные обстоятельства» или втихомолку думал о варианте «предателя в рядах»? Поди пойми Герасимова…»

– Думаете, выйдет толк? – с сомнением покрутил головой Мигуля. – Я не сомневаюсь, что ваш Герасимов – личность могущественная, однако ж начали активно прятать концы…

– Я не уверен, что им удастся спрятать все концы, – сказал Бестужев. – Ничего еще не рухнуло, пристав, ничего еще не решено… Я специально добавил к условленным «пожарам» эпитет «большие», чтобы там, в Петербурге, зашевелились… Позвольте телефон? – Он снял трубку. – Барышня, попрошу… минутку! Ермолай Лукич, где у вас телефонный список? Спасибо… Попрошу семьдесят третий. Госпожа Аргамакова? Вас беспокоит ротмистр Бестужев, если вы меня еще помните. Рад слышать… Ирина Владимировна, могу я поговорить с вашим мужем? Понимаю?… Сочувствую… В таком случае осмелюсь просить вас о встрече…