Расстрельное время Болгарин Игорь

– Скажи, какая она у вас важная! Могла б своим ходом до товарища Ленина прибыть.

– Она-то могла бы, да только бензину нема.

– Ну и как же ее?

– До Геническа волами, а там – поездом.

– Короче, отвоевалась, – улыбнулся довольный таким обстоятельным разговором очкарик.

Вальяжный мужчина в лохматой барашковой папахе подъехал к танку на тачанке, привстав с сиденья, сверху оглядел толпу и лишь потом спустился на землю. Протиснулся сквозь многолюдье к самому танку, остановился возле Кольцова и Бушкина. Постоял, рассматривая танк, восхищенно спросил у Кольцова:

– Не знаете, сколько примерно в ней весу?

– Много, – ответил Кольцов. – А зачем это вам?

– Просто так. Интересно, сколько плугов она может потащить? – и, в упор разглядывая Кольцова, добавил: – Тяжелая, зараза. Так землю своим весом утрамбует, что сквозь нее никакая былинка не пробьется. Бесполезная для крестьянина машинерия.

– Вы, видимо, агроном? – спросил Кольцов.

– И это тоже. Всего понемногу, – как-то неопределенно ответил мужчина. – А вы из Каховки?

– Бывал когда-то…

– Лицо, гляжу, знакомое, – и, резко развернувшись, протискиваясь сквозь толпу, он пошел к своей тачанке.

Бушкин проводил его взглядом.

– Шибко он до вас приглядывался, – сказал он Кольцову. – С чего бы такой интерес?

– Должно быть, принял меня за кого-то, – пожал плечами Кольцов. И они тоже пошли к своему «фиату».

Дорога проходила через Черную Долину. На улице им стали встречаться женщины и старики с тачками, груженными доверху домашним скарбом.

– Что это они? Куда-то переселяются? – спросил шофер.

За поворотом им открылась мощенная булыжником небольшая площадь. В ее дальнем конце слабо коптило головешками недавно сожженное имение графа Мордвинова. Собственно, догорал только деревянный мезонин, сам же дом был выстроен из белого крымского камня. Он лишь слегка закоптился от пожара, но выстоял. Жители села толпились здесь с тачками и неторопливо и обстоятельно уничтожали то, что не тронул пожар.

Остановив автомобиль, не покидая его, они стали наблюдать за кипучей жизнью толпы. Люди выбрасывали из окон и тащили к своим тачкам ведра, чайники, керосинки, подсвечники, зеркала, слегка поврежденные огнем, но еще вполне годные кресла, оконные рамы – словом, все, что могло сгодиться в хозяйстве.

Две пожилые женщины вытащили на улицу поврежденный огнем и все еще дымящий в нескольких местах большущий гобелен с изображением барской охоты на оленей. Эта картина чем-то отдаленно напоминала происходившее на площади: такая же оголтелая толпа охотников с хищным блеском в глазах, свора злобных собак и бегством спасающиеся окровавленные олени.

Женщины деловито расстелили гобелен на мокром булыжнике и стали усердно затаптывать кое-где еще тлеющую ткань. Они затаптывали ногами в постолах лица обезумевших в азарте охотников, затаптывали дымящиеся пасти озверевших собак и заливали мутной талой водой мордочки оленей с большими газами, застывшими в испуге.

В автомобильном окне со стороны Кольцова появился их знакомый в барашковой папахе.

– Любопытствуете? – не то спросил, не то укорил он и, указав на женщин, рвущих гобелен, пытаясь его поделить, добавил: – Народ, что море, все унесет.

И исчез, словно растворился в воздухе. Кольцов повертел головой, но, ни тачанки, ни её пассажира нигде не было – должно быть, свернули в ближайший переулок.

И когда они уже покидали Черную Долину, Кольцов еще раз оглядывал площадь, но знакомой тачанки так нигде и не увидел.

За Черной Долиной дорога раздваивалась.

– Куда нам? – спросил Кольцов.

– А шут его знает! Я впервые здесь… – признался шофер. Затем немного помолчал и предложил: – А, может, рискнем, поедем по правой. Дорога хорошо наезженная.

– Лучше не рисковать, – сказал Кольцов. – Постоим. Кто-нибудь да подъедет – разузнаем…

Прошло совсем немного времени, к ним подъехала тачанка, на которой рядом с кучером восседал…все тот же их случайный знакомый.

– Похоже, заблудились? – ещё издали дружелюбно спросил он, увидев на перекрестке дорог «фиат» и прогуливающихся возле кабины Кольцова и шофера.

Легко соскочив с тачанки, он подошел к ним.

– Тут совсем недавно указатель был. Вам куда надо?

– А табличка куда указывала? – прежде чем ответил Кольцов, с кузова автомобиля спросил Бушкин.

– Понимаю. Секреты, – со вздохом сказал их знакомый. – И когда все это кончится?

– Как только, так сразу, – съязвил Бушкин и вновь настойчиво спросил: – Так что там было на указателе?

– Налево – на Асканию-Нову, и дальше, до самого Чонгара. А если вправо повернете, в Чаплинку, в Каланчак попадете, – и, все так же дружелюбно улыбаясь, он спросил: – Вам-то, как я понимаю, на Чонгар надо?

– Это почему вы так решили? – спросил Кольцов, не особенно, впрочем, раздражаясь от бесцеремонности случайного знакомого.

– А я – колдун. Правда. Я все про всех знаю. Вы вот едете, и не знаете, что у вас впереди. А я знаю.

– Ну и что? – Кольцов начал понимать, что перед ними или доморощенный шутник, или психически нездоровый человек.

– У вас впереди незабываемая встреча, – он громко захохотал. – Счастливого пути!

И, продолжая хохотать, колдун пошел к тачанке и едва ли не на ходу легко впрыгнул в нее. Они свернули вправо и вскоре затерялись вдали.

– Ох, не нравится мне все это! – мрачно сказал Бушкин.

– Что – «это»?

– И этот колдун, его интерес к нам, все эти его смешочки, ухмылочки. И это пророчество про незабываемую встречу.

– Это как раз понятно: люди в пути. В конце пути у них обязательно будет встреча, – пояснил Кольцов. – Я встречал таких. Они сами себя развлекают, и других заодно.

– А, может, он просто больной? – Бушкин покрутил палец у виска. – Ну, не может же здравомыслящий человек называть себя колдуном.

– Может, и больной, – согласился Кольцов.

– А вдруг и вправду колдун? Он когда от нас отъехал, верите – нет, на меня вроде как серой пахнуло! – серьезно сказал Бушкин.

– У вас больные нервы, Бушкин. Успокойтесь! – уже начал раздражаться Кольцов. – Больше мы с ним не встретимся. Нам – влево, на Асканию-Нову. А он направо свернул.

Они тронулись дальше. Замёрзшие ночью комья грязи оттаяли, и автомобиль мягко бежал по дороге.

Уже за полдень перед ними еще издали завиднелась довольно большая темно-серая роща, и послышался шумный, накликающий снега, грачиный грай. Это была окраина Аскании-Новы.

Не в пример Чёрной Долине, имение Фальц-Фейнов мало пострадало от пребывания здесь как белых, так и красных. Должно быть, в душах даже самых отпетых разбойников, при виде прекрасного, просыпается что-то доброе, человеческое.

Аскания-Нова была жемчужиной этого выжженного солнцем степного края. Всегда чистая, ухоженная, с белоснежным дворцом, утопающая в зелени, она завораживала взор, и даже сама мысль что-то разрушить здесь казалась большинству её посетителей кощунственной.

За время войны Аскания-Нова много раз переходила из рук белых к красным и обратно, но большей частью в ней были разрушены или сожжены лишь дворовые пристройки и частично разрушены вольеры, в которых хозяева имения содержали для забавы диких зверей, животных и птиц.

Даже лихие конники генерала Барбовича[20], проживавшие здесь несколько дней, не позволили себе ничего варварского. Правда, жарили яичницу из страусиных яиц, постреляли оленей и лебедей, выпустили из вольеров страусов, и они разбежались по степям. Их отлавливали и возвращали обратно. И никому в голову не пришло отправить их на кухню.

А медведь, выпущенный из загородки пьяными казаками, долго бродил по селам, пугая жителей и собак. Потом кто-то невзначай выяснил, что он умеет танцевать и, вероятно, прежде выступал в каком-то бродячем цирке. Его присвоили себе цыгане, и какое-то время ездили с ним по всей Украине, собирая толпы зрителей. Медведь неплохо кормил цыган в это голодное время. Но потом ему это надоело, и где-то под Нежином он от цыган сбежал. С тех пор больше о нём никто ничего не слышал.

Рассказывали и о том, что белогвардейские казаки присмотрели здесь, в помещичьих конюшнях, элитных коней, которых хозяева не сумели или не успели вывезти. Сытых, не измученных походами коней, они распределили между собой. Но ночью кто-то открыл ворота конюшен и выгнал их в степь. Почуяв волю, кони разбрелись по ближним и дальним окрестностям. Местные жители ещё долго ловили в Таврических степях статных одичавших скакунов.

Нет, не соврали тогда Ромка с Данилой Павлу Заболотному, когда сказали, что поймали чубарого красавца коня где-то здесь, в херсонских степях. Скорее всего, «Алмаз» – так назвали его цыганчата – был из этой самой фальцфейновской конюшни.

Кольцов с Бушкиным и шофером Артемом Кошевым долго ходили по имению, любуясь его красотами и уцелевшими диковинами.

– Красота-то какая! – восторгался Бушкин. – Как в раю.

– В раю морозов не бывает, – буркнул Артем.

– Это еще неизвестно. Никто пока оттуда не приезжал, – и, удивленно качнув головой, Бушкин добавил: – И что удивительно, не поднялась рука!

– Вы о чем, Бушкин? – спросил Кольцов.

– Почти ничего не разорили. Не то, что в Чёрной Долине, – пояснил Бушкин. – Я когда в бронепоезде товарища Троцкого по России мотался, много всякого повидал. Отчего наш народ, как лютые разбойники, так любит грабить, разрушать, палить?

– От бедности, – коротко ответил Кольцов. – А потому, от ненависти.

– И еще чуток от зависти, – добавил Бушкин.

– Пожалуй, – согласился Кольцов. – А вы, Тимофей, еще совсем недавно хотели во Франции начинать революцию? Не раздумали? Последствия будут примерно такие же.

– Чудные слова говорите, Павел Андреевич! – Бушкин удивленно посмотрел на него. – Вы вроде как против революции?

– Я против уничтожения имений, против пожаров, грабежей, бессмысленных расстрелов и убийств. Против уничтожения всего того, что человечество создавало на протяжении не одного столетия.

– А как же тогда понимать слова Интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим», а уже потом построим свой мир? Я когда в Москве был, на митинге Ленина видел. Он вместе со всеми пел Интернационал. Не стал бы, если бы был несогласный.

– Ну, не буквально же надо это понимать, – возразил Кольцов. – Интернационал призывает разрушить мир насилия. Понимаешь? А вовсе не дворцы и имения.

– А «мир хижинам, война дворцам»? Это что, тоже не буквально? – наступал на Кольцова Бушкин. – А как же тогда революции совершать? В белых перчатках, да?

– Эх, Тимофей, Тимофей! – укоризненно покачал головой Кольцов. – Всякая революция, это, как правило, переворот, смена старой власти со всеми ее законами.

– Пока никаких возражениев, – согласно кивнул Бушкин.

– Чаще всего, революция – это стихия. Буран. Тайфун. Она рушит на своем пути всё. Но тот, кто идет в революцию сознательно, должен понимать, что в первую очередь он должен помогать таким же, как он обуздать эту разрушительную стихию.

– А вот это уже слишком мудрено, – сказал Бушкин. – Вы, как Лев Давыдович Троцкий. Тот тоже, бывало, как чего скажет…

– Подумай хорошенько, поймешь. Слово «обуздать» разве тебе не понятно? Обуздать коня: смирить его, подчинить своей воле.

– Про коня – понятно, а вот про революцию – не совсем.

– Понимаешь, в ярости и злобе чего только люди не натворят! Дворец подожгут, все перебьют, переломают, скотину перестреляют. А потом, когда опомнятся – жалеют. А ты помоги им раньше опомниться. Возьми те же дворцы. Это лучшее, что создало челове… – Кольцов осекся на полуслове.

– Колдун! – взволнованно прошептал Бушкин, глядя поверх голов ротозеев, обступивших вольер с зебрами. – Честное слово! Это он!

– Где? – Кольцов стал тоже всматриваться в том же направлении, что и Бушкин.

– Честное слово! Я его видел!

– Может, показалось? – с сомнением спросил Кольцов. – Он ведь по правой дороге поехал. И потом: мы же на автомобиле. Как бы он успел?

– Да он это! Точно! Он еще вроде как рукой мне махнул, – и Бушкин внезапно бросился в толпу. Энергично работая локтями, он пробился сквозь людскую толчею на менее людное пространство. Кольцов пробирался следом за ним.

Выбравшись из толпы, Бушкин стал беспомощно оглядываться по сторонам.

– Вот здесь он был! Точно! Возле этой коновязи! Ну, не мог же я так обознаться! – убеждал он Кольцова. Затем взобрался на коновязь и стал сверху рыскать глазами поверх голов.

Фуражки, картузы, шапки, кепки, платки – и нигде ни одной папахи.

– Я сейчас! – крикнул Бушкин и побежал к воротам, где стояли с десяток подвод, линеек и, чуть на отшибе – их «фиат». Бушкин тщательно процедил взглядом оживленную площадь, но ни колдуна, ни его тачанки здесь не было.

Тогда он бросился к «фиату»:

– Вы этого, который на тачанке, в черной папахе здесь не видели? – тяжело дыша от бега, спросил он у пулеметчиков.

– Вроде никого такого не было. А что? Нужен? – ответил тот, что постарше.

– Да нет.

– Он же на Каланчак свернул.

Бушкин устало сел на подножку автомобиля, снял с себя шапку, вытер ею мокрое лицо.

Подошел Кольцов.

– Ничего не понимаю. Я ж его вот как вас сейчас видел, – сказал Бушкин.

– Ошибся. Бывает, – стал успокаивать его Кольцов. – Может, кто-то на него похожий. И вообще чего вы расстраиваетесь, Бушкин? Что нам до него?

– Не в том дело, – невпопад ответил Бушкин. – Мне его рожа жуть как не понравилась. Скривил ее и вот так рукой махнул. Он это был! Точно, он! – и, опустив глаза в землю, долго так сидел молча, потом с сомнением сказал: – Шут его знает, может, я и правда обознался?

Скрылись вдали белые строения Аскании-Новы. День был солнечный, и теплом, грязью лужицами в колеях напоминал весенний.

Дорога была непривычно пустынной. Насколько хватал глаз, нигде – никого, ни телеги, ни лошади.

– Нам бы поворот на Владимировку не проскочить, – озабоченно сказал шофер.

Кольцов промолчал. Пригретый солнцем, он придремывал.

Они внезапно выскочили из-за невысокого скифского кургана – человек двадцать всадников, а сзади них, не слишком поспешая, катила тачанка.

Всадники мчались галопом, горяча себя и коней, и что-то устрашающее выкрикивая, палили в небо из карабинов. Стали разделяться надвое, пытаясь с двух сторон обойти автомобиль.

Тачанка выбралась на дорогу из вязкой степной почвы и тоже прибавила скорость. Ездовой кнутом стегал лошадей.

– Что это они? – с беспокойством спросил шофёр, не сразу поняв, что гонятся за ними.

– Прибавь ходу! – приказал Кольцов и, вытащив из кобуры маузер, положил его на колени. – Похоже, бандиты.

– Может, махновцы? – с надеждой спросил шофер. – Они и раньше тут по степи шастали.

– Какие махновцы? Махновцы на нашей стороне. Бандиты! Ты жми! Может, уйдем!

Шофер старательно давил на педаль газа, выжимая из автомобиля все, на что тот еще был способен. Двигатель вздыхал и захлебывался, но автомобиль нисколько не прибавлял скорости.

А всадники уже почти поравнялись с ними, и какое-то время мчались вровень. Было видно, как из-под лошадиных копыт отлетают комья грязи.

– Все, товарищ командир! – с отчаяньем выдохнул шофер. – Не получается быстрее!

Кольцов распахнул дверцу кабины, встал на подножку, закричал копошащимся возле «гочкиса» пулеметчикам:

– Ну, вы там! Почему молчите?

– З-заело, зараза! – отозвался пожилой пулеметчик и зло выругался.

Прозвенело боковое стекло, осколки разлетелись вокруг головы Кольцова. Несколько пуль громыхнули по дереву кузова.

Кольцов выстрелил по всаднику, пытающемуся выехать на дорогу. Видимо, пуля попала в коня, он резко остановился. Всадник перелетел через голову коня, но тут же вскочил. Конь тоже попытался подняться, и даже с трудом встал, но тут же снова упал на колени.

Бушкин выстрелил из карабина по приближающейся к ним тачанке. И заметил, что тачанка резко остановилась, а двое ее седоков засуетились. Кучер спрыгнул на землю и, похоже, стал суетливо выпрягать раненую лошадь. Бушкин перевел ствол на всадников и продолжил стрелять.

– Что, гады! Живьем захотели? – заорал он. – Да здравствует Парижская коммуна!

Внезапно ожил «гочкис». Несколько очередей прошумели над всадниками, никого не задев.

Новые очереди выбили из седел двух всадников, и пулемет снова смолк.

– Сраная Америка! – с отчаяньем выругался пулеметчик, вновь принимаясь копаться в заграничном нутре пулемета.

Ободренные наступившей тишиной, бандиты пустили коней в галоп и начали с двух сторон обходить автомобиль.

Перегревшийся мотор стал захлебываться, из заливной воронки повалил пар. Бандиты увидели это и, вырвавшись далеко вперед, окружая автомобиль, стали с двух сторон сходиться к дороге. А двое уже даже выскочили на дорогу и неторопливо ехали впереди замедляющего свой бег автомобиля. Бандиты, похоже, уже не гнались за ними, а как бы сопровождали.

Всадники все больше приближались к автомобилю, уже не опасаясь ни очередей «гочкиса», ни редких винтовочных выстрелов.

Кольцов не стрелял, выжидая, когда всадники приблизятся: на тряской дороге прицельно стрелять из «маузера» было бессмысленно. Лишь Бушкин, продолжая что-то выкрикивать, наугад палил по всадникам, которые уже рысью скакали едва ли не рядом с замедляющей бег машиной.

– Ты, малый, перестань баловать! – крикнул Бушкину кто-то из бандитов. – Не то за яйца повесим!

– Не повесите! – тоскливо отозвался Бушкин. – На не чем! Нету тут дерев!

Один из всадников, красивый, с лихим чубом, выбивающимся из-под сбитой набок шапки, приблизился к кабине автомобиля. Кольцов понял: ещё несколько мгновений, они облепят автомобиль – и все закончится.

«Один патрон для себя, а остальными хоть тебя, красавец, с собой на тот свет заберу, а может, и еще одного или двух», – подумал он. Но еще не успел он поднять «маузер», как где-то неподалеку раздался разбойничий свист.

Дальше произошло и вовсе непонятное. Краем глаза Кольцов увидел, как красавец бандит резко отпрянул от автомобиля. Развернув коня, с силой хлестанул его плетью и помчался в степь вслед за скачущими во весь опор остальными подельниками.

Стоящая в стороне на дороге тачанка, с впряженным в нее одним конем, тронулась и тоже неторопливо попрыгала по примороженным степным бурьянам вслед за скрывающимися вдали бандитами.

Десятка два всадников проскочили мимо автомобиля, все еще медленно двигавшегося по дороге, и тоже помчались вслед за бандитами. Степь вновь стала безлюдной, пустынной. Лишь вдалеке маячила тачанка, которую тащила, надрываясь, единственная лошадь.

– Нич-чего не понимаю, – огорошенный происходящим, растерянно сказал шофер. – Что за игры в прятки? Похоже, одни бандиты у других добычу отбирают?

– Какую добычу? – не сразу понял Кольцов.

– Добыча, я так понимаю, это мы.

Автомобиль медленно тащился по дороге, за ним тянулся шлейф тающего на легком ветерке пара.

Впереди они увидели бородатого мужика в мохнатой бараньей шапке. Он стоял посредине дороги, широко расставив ноги.

– Глядите, там! – показал шофёр.

– Вижу.

– Что делать?

– А что ты можешь?

– Ничего.

– Похоже, он – один. Справимся, – успокоил шофера Кольцов и, высунувшись в окно кабины, крикнул: – Вы там, наверху! Не стреляйте!

Автомобиль приближался к стоящему посреди дороги бородатому мужику. Космы шапки почти закрывали его глаза. По внешнему виду он ничем не отличался от тех бандитов, с которыми Кольцову доводилось встречаться у батьки Ангела. И позже, под Кременчугом, таких же он видел в банде у батьки Книша.

– Стреляйте! – умоляюще простонал шофер. – Развернемся – и в Асканию. Там – свои.

Но что-то удерживало Кольцова. И вовсе не всадники, которые должны были вот-вот вернуться. Другое. Какая-то непонятность происходящего. Они с собой ничего ценного не везли, что могло бы привлечь бандитов. «Гочкис»? Экая невидаль! Да и репутация у него была далеко не самая лучшая. Автомобиль? Он и вовсе бандитам ни к чему.

Стоящий посредине дороги бандит взмахнул рукой и при этом сделал характерное, приглашающее движение головой. И Кольцов вдруг понял, что он уже видел этого человека. Не просто видел – знал. Ему вспомнилось это непроизвольное приглашающее движение головой – память о давней контузии, и этот угрюмый взгляд из-под косматой шапки, и прокуренная борода.

– Останови! – приказал Кольцов. И шофер, который уже прикинул, как собьет этого бандита и как затем развернется и они попытаются бежать, неохотно нажал на тормоз.

Кольцов выпрыгнул на дорогу и, к изумлению и шофера, и двух братьев-пулеметчиков, и даже самого Бушкина, раскинув руки для объятий, направился к стоящему на дороге мужику.

Тот тоже, скупо улыбаясь, двинулся навстречу Кольцову.

Они обнялись и долго стояли так, похлопывая друг друга по спине.

– Здравствуй, Петро! Вот уж не предполагал, что еще когда-нибудь с тобой встречусь. Думал, Нестор Иванович тебя при себе придержит.

– Не придержал, – сказал бородач. – И, як видишь, в аккурат получилось. Не то быть бы вам сегодня в погребе у Савки Яценко.

Это был связник Нестора Махно Петро Колодуб. Кольцову доводилось иногда, по долгу службы, встречаться с ним и через него помогать Нестору Махно улаживать его некоторые конфликтные дела с большевиками. Махно помнил Кольцова и при случае напоминал о себе различными подарками в виде нужных красному командованию разведданных, если, конечно, они не могли пойти батьке во вред и никак не затрагивали его интересов.

Так, одним из последних его подарков оказался подпоручик Алехин, благодаря чему была раскрыта и ликвидирована хорошо задуманная бароном операция «Засада». Немаловажную роль в этом деле сыграл и Петро Колодуб, который своевременно подкинул Нестору Ивановичу мысль подарить бесполезного им пленного подпоручика, и сам с напарником не без приключений доставил его из Гуляйполя в Харьков.

– И батьке спасибо, и тебе тоже, – поблагодарил Колодуба Кольцов.

– На здоровьице, – скупо улыбнулся Колодуб. – Я и сам рад, шо так получилось. Ехал я сюда, шоб встренуть тебя и, по поручению батьки, кое об чем с тобой пошептаться. А получилась такая хренотень.

– Может, объяснишь, Петро, что все же случилось? Ехали мы тихо, ничего ценного не везли. Случайно нас эта банда зацепила, или же специально за нами охотились? – спросил Кольцов.

Он и утром, покидая Каховку, подумал, что Гольдман слишком перестарался. Ехали б себе тихо и незаметно на тачанке. Пулеметная тачанка сейчас не сильно привлекает к себе внимание здесь, в Таврических степях. А вот этот придурочный «фиат» с калекой «гочкисом» в кузове, который виден верст за пять вокруг, мог привлечь бандитский интерес. Ах, знать бы все это заранее: и что дорога за Асканией опустеет, и что «гочкис» в нужную минуту подведет, и что автомобиль окажется не таким быстрым, как бандитские кони!

– Случайно, чи нет зацепил тебя Савка Яценко, сказать не могу. Не знаю, еще совсем недавно он в нашей армии командиром полка был. Батько его шибко уважал. Его и ще Каретникова. За грамотность, храбрость, хитрость, – стал обстоятельно отвечать Кольцову Петро. – Не знаю, какая блоха Савку укусила, шо ему было обещано, только он со своими хлопцами и ще Чалый и Савченко переметнулись до Врангеля.

– Что ж они тогда не в Крыму?

– А Врангель тоже мужик с кандибобером. Он Савку специально в Таврии оставил. Они на продовольственные, оружейные склады налетают, что спалят, что пограбят.

Подъехала тачанка, сопровождаемая тремя всадниками. Четвертый махновец правил тачанкой. В ней сидели, связанные, двое бандитов. Один из них – Кольцов узнал его сразу – был тот самый случайный знакомый в барашковой папахе. Он злобно взглянул на Кольцова и отвел взгляд.

– Этот и есть Яценко? – спросил Кольцов.

– Он самый. Видишь, заскучал. А батько его предупреждал: не ходи в чужие огороды. – Колодуб покачал головой и сказал уже самому Яценко: – Все, парень! Отбегался!

– А почему он назвал себя колдуном?

– Отрекомендовался? Успел? – мрачно улыбнулся Колодуб и объяснил: – То в селе у их кличка такая была: колдуны. Может, дед чи прадед были колдунами? А, может, хвастались так. Но кличка до их присохла: колдуны да колдуны! Савка часто так многих стращал: «Я – колдун! Я вас всех насквозь вижу!». И были такие, шо верили.

Кольцов подошел к тачанке, стал внимательно рассматривать Яценко, и тот не выдержал, опустил глаза.

Павел сознавал, что не благородно даже словами добивать поверженного врага, но еще не улеглось волнение – и он не выдержал, ответил на утреннее пророчество Яценко:

– Что ж, Колдун, ты угадал! – сказал он. – Встреча в конце пути у меня, и впрямь, оказалась незабываемая. Полагаю, ты ее тоже до самой смерти не забудешь.

Яценко ничего ему не ответил. Он словно не видел Кольцова. Выждав, когда к нему обернется Колодуб, сказал ему:

– Петро! А, Петро! Вроде как не узнаешь меня? А я когда-то твоим командиром был.

– Помню, как же! И молодого тебя помню. Может, и ты не забыл? Мы у Григория Охрименко свадьбу готовили, курам головы рубали. А ты до стены отвернувся и, смотрю, глаза закрыв. Шо ж с тобой сталося, Савочка? Ты ж теперь людям, я знаю, головы рубав.

Яценко мрачно выслушал слова Колодуба. Помолчал. И, лишь когда тот хотел было отойти, Яценко поднял голову, спросил:

– Скажи, Петро, меня до батьки в Гуляйполе повезут, чи тут порешите?

– То не моя забота. То як Сёмка Каретников распорядится. Он пока командует армией.

– Слыхал, – Яценко поворочался в тачанке, удобнее усаживаясь, попросил: – Подойди поближе, Петро. На два слова.

– А у меня од их секретов нету, – указал Колодуб на Кольцова и стоящих здесь же сопровождавших его красноармейцев.

– С большевиками спознались! – упрекнул Колодуба Яценко. – Не будет вам от них добра! Ох, не будет!

– Смолкни! – оборвал его Колодуб. – Ты уже все свое отколдовал.

Яценко помолчал, словно осмысливая сказанное Колодубом, и снова попросил:

– Ты все ж подойди.

Колодуб подошел.

– Поближе.

И когда Колодуб наклонился к нему, Савелий зашептал:

– Просьба у меня. По секрету. Не для чужих ушей. По старой памяти…

– Говори. Степь кругом, никто не услышит.

– А те? – Яценко указал глазами на Кольцова и красноармейцев, деликатно отошедших в сторону.

– А тем ты, Савочка, як коняке пятая нога. Да и у нас с тобой уже нету никаких секретов. Я так понимаю, уже и не будет. Говори, чего тянешь! – начинал злиться Колодуб.

– Ты, Петро, не вези меня до Каретникова. Стрельни тут, в степи, – горячечно зашептал Яценко. – Скажешь, в бою застрелили.

– Шо тебе от того, где пулю примешь? – равнодушно спросил Колодуб. – Так хоть поживешь еще часок-другой, а то и сутки. Еще увидишь, як сонечко утром встает.

– Сыны у меня. Трое. Пусть думают, шо батько в бою загинул.

– Понимаю тебя, Савочка. Но ничем помочь не могу, – отходя от тачанки, сказал Колодуб. – В бою бы встренулись, другой коленкор. Сполнил бы твою просьбу. А в безоружных людей стрелять не приучен. Звиняй, не договорились, – и он кивнул возчикам: – Паняйте!

Тачанка тихо тронулась по дороге. Ее вновь обступили трое конных. Не почетный эскорт, охрана. Чтоб не сбежал бандит и чтоб другие бандиты его не попытались освободить.

– Петро! Петро! – издалека прокричал Яценко. – Скажи, что б хоть веревки чуток ослабили! Больно!

– Езжай, езжай! – равнодушно отозвался Колодуб и вдруг вскинулся, зло закричал: – А тем четырем пацанам, шо ты на Егоровой балке порубал, им як, не больно было? И деду Макару из Великой Лепетихи, шо ты на воротах повесил, не больно? Езжай, езжай! Сам себе судьбу выбрал!

Тачанка с пленными поплелась по дороге.