Выстрел из прошлого Нестеров Михаил

10

Комбат Кнышев, провожая Чиркову в Термез для очередной встречи с генералом Тараненко, сказал:

– Из Термеза пришли новости. Там на воздух склад взлетел, без жертв не обошлось. В сообщении говорилось о продовольственном складе, а гремело так, словно он был напичкан минами. Может, просроченная тушенка ахнула?.. Наша лучше, чем китайское дерьмо, которым нас пичкают. Наших интендантов надо за яйца повесить. Твой Тараненко оказался на месте происшествия первым. Отчаянный мужик. А ты дура.

– Больше никаких сообщений не было?

– Только одно... – Кнышев поднял палец. – Из самой Москвы пришло. Диктор радиостанции «Юность» сказала: «Вернется ли бабье лето в Среднее Поволжье?» Не знаю, как лето, но бабы точно вернутся. Ступай.

Первым оказался. Оказался первым. Отчаянный мужик. Без жертв не обошлось.

Чиркова вспоминала вторую встречу с генералом. Он был более откровенным, но не открытым, так показалось ей. Он открыл не все карты, что-то осталось в колоде, что-то, несомненно, было запрятано в рукаве его полевого кителя. Ей показалось, Сергей Тараненко, выражаясь любимыми словами комбата Кнышева, «засирал ей мозги». Он, посвящая ее в тайну, приобретал власть над ней. В глазах Чирковой он предстал военным политиком, а что может быть страшнее?

– Наши войска вскоре уйдут из Афганистана – об этом можно судить, не заглядывая в прогнозы аналитиков. Вы согласны со мной?

– Да, – ответила Ольга, соглашаясь с тем, что в прогнозы аналитиков заглядывать не стоит.

– Слышали о тактическом ядерном оружии?

– Я слышала о недавнем взрыве на артиллерийском складе, – Чиркова рискованно выводила генерала на откровенный разговор. Считай, ловила хищную рыбу на собственную руку, к которой привязала крючок.

– Об этом все слышали, – отмахнулся генерал. – Так вот, мы и США договорились уничтожить мини-заряды и больше их не производить. Вопрос о том, сколько и какие типы мини-бомб находятся на вооружении двух стран, остается открытым. Нет ясных ответов и на вопросы о наличии в руках радикальных экстремистов ядерного оружия, и об их намерениях по его применению. Есть предложения рассмотреть ряд мер, направленных на снижение роли и значения ядерного оружия, для чего необходимо значительно изменить систему ядерного планирования и направленность подготовки войск. Этот тезис сам по себе не вызывает возражений, однако далее следуют некоторые практические рекомендации, которые требуют серьезного обоснования. Так, вызывает сомнение категоричное предложение о «полной ликвидации тактического ядерного оружия, в том числе и авиационного». Причем никакого обоснования этого предложения нет и в помине. Если в определенной степени это предложение еще может быть воспринято по отношению к ядерному оружию поля боя – артиллерийским снарядам и боеголовкам тактических ракет, то есть «выстрелить или потерять», – то совершенно непонятно, почему это требование распространяется на авиационное оружие. Только с помощью тактического ядерного оружия возможно оперативно оказывать ядерно-огневое воздействие на подвижные группировки войск противника[1].

Ольга Чиркова не понимала, к чему генерал окунает ее в тему, в которой она мало что смыслила, однако предчувствовала, что он увяжет этот вопрос с недавним происшествием на артскладе. А пока что слушала о том, что «тактическое оружие обладает большой гибкостью и оперативностью боевого использования», что оно «отвечает характеру возрастающей угрозы региональных конфликтов и, в отличие от стратегического оружия, обладает свойством „отражения“ агрессии на поле боя». Разумеется, использование ядерного оружия возможно в строго оговоренных и открыто объявленных ситуациях как крайнее оборонительное средство.

Она театрально похлопала накрашенными ресницами: «Ну, конечно, разумеется...»

– Ликвидация ядерного оружия может привести к серьезным негативным последствиям, – продолжал генерал. – Даже в случае полного уничтожения всего ядерного оружия сохранятся знания о нем и возможности для его воссоздания. Ликвидация ядерного оружия приведет к резкому изменению сложившегося соотношения сил в мире, дестабилизирует международную ситуацию, вызовет усиление гонки обычных вооружений.

Генерал сделал паузу и спросил:

– Я видел, ты внимательно слушала меня. Какой вывод ты сделала?

– Если честно... – Она виновато развела руками.

– Я вхожу в группу единомышленников, которые не хотят допустить, чтобы США безопасно для себя вели обычные войны. Под видом продажи ядерных зарядов в Иран и Пакистан мы сохраним это оружие и сохраним силы, способные противостоять безграничной экспансии американского капитала. Надеюсь, ты понимаешь серьезность наших намерений, представляешь, какие люди стоят не надо мной, – он указал вверх, – но рядом, – он описал руками круг. – И тебе выпал шанс пополнить наши ряды.

Фактически Тараненко признался в диверсии, но зачем? Чиркова была неотъемлемой частью операции, ее членом. Она должна была узнать о ядерных боеприпасах от самого генерала, но не домысливать самой. Заливая ее информацией, он словно прятал труп в бочке с цементом – до поры до времени.

Она была орудием в его руках, но только он не был орудием в руках людей, творящих «военную политику» – все это ложь от начала и до конца, – и это уравнивало их.

– А как же деньги? – спросила она.

– Ты права. И я рад, что ты обратила на это внимание. Надеюсь, сделка состоится – мы продадим ядерные заряды Ирану. Деньги ровным счетом ничего не значат, но не принять деньги за товар означает раскрыть свои карты. Покупатель должен увидеть в лице продавца предателя интересов родины, врага, которого надлежит судить по законам военного времени, расстреливать на месте.

Зомбированная Ольга кивнула. Все сказанное генералом виделось большой игрой. Достаточно было расставить все по своим местам и сказать: «Вот так». Чиркова и сказала себе: «Вот так». И загордилась своим непосредственным участием в большой игре. О ней наверняка знают те, кто был выше Тараненко. Но в ее глазах выше его было только небо. Он казался ей самой высокой вершиной.

Чиркова приступила к работе. Ей предстояло отслеживать все переговоры одного из непримиримых лидеров оппозиции по имени Мурджалол Бектемиров. Информативную часть переговоров она была обязана передавать генералу Тараненко и молчать об этой связи. Обычная рутина превратилась в праздник. Она заступила на дежурство, помня что-то вроде напутствия: «Наша, армейская, разведка и внешняя разведка КГБ работают выше всяких похвал. Вот и ты обеспечиваешь меня всеми необходимыми данными». Пока нет, не обеспечивает, а только-только начинает приобщаться к этому. И первый же день, первое дежурство после командировки в Термез дало результаты: Мурджалол Бектемиров в разговоре с человеком по кличке Афгани назначил последнему встречу в Термезе, точнее, в городище старого Термеза. Чиркова тотчас вышла на связь с человеком Тараненко и назначила ему встречу. На следующее утро генерал Тараненко, прочитав сообщение, еще раз убедился, что умеет разбираться в людях и его не просто так называли «главным селекционером» Сухопутных войск.

Очередная встреча со специалистом в области тропосферной разведки носила прежний доверительный характер. Ольга Чиркова, одетая в военную форму, отвечала на вопросы генерала.

– Где произошла встреча с Бектемировым?

– В районе Мусан. Это в пятнадцати километрах от Кабула.

– Я знаю, где это, – покивал Тараненко, подливая в пиалу гостьи горячего чая. Он помнил строки из донесения ГРУ в адрес советского руководства в сентябре 1980 года: «В районе Мусан американские советники и специалисты принимают непосредственное участие в обучении мятежников тактике ведения боевых действий. За три неполных месяца США поставили афганской контрреволюции вооружения на сумму четыре с половиной миллиона долларов». Также в донесении, свидетельствующем об «отменной работе советской разведки», говорилось о поставках тысяч химических гранат, которые «были распределены между представителями мятежников для использования в боевых действиях на территории ДРА».

– Где Бектемиров назначил повторную встречу?

– Там же, в Мусане.

– Бектемиров не стесняется в выборе средств. Для него взять заложника – что сморкнуться. Мне не хочется рисковать тобой, но я рискну.

Это заявление вызвало улыбку у обоих. Генерал продолжил:

– Связник или переговорщик, неважно, станет для Бектемирова гарантией честных переговоров. Надеюсь, ты это понимаешь.

Сергею Тараненко было очень выгодно ограничиться в этом деле минимумом игроков. Чиркова устраивала его и как информатор, и как связник, и как переговорщик. Не много ли для одного человека? Нет, был уверен Тараненко. Чиркова не простая смертная, она принадлежит к особому сословию разведчиков. Уникальная способность не пропадает с годами, может быть, даже укрепляется.

Он думал об этом в то время, когда капитан Ольга Чиркова возвращалась на самолете в Кабул. Не переставал думать и в тот момент, когда в пятнадцати километрах от столицы Афганистана четверо вооруженных людей наставили на женщину автоматы, а Бектемиров коротко приказал ей, резко кивнув головой на «уазик»-«батон»:

– Садись в машину. Дорога в Термез долгая, и ты расскажешь все, даже то, о чем не знаешь.

Генерал Тараненко знал, по меньшей мере, два места, куда мог обратиться Бектемиров за консультациями, а в дальнейшем и получить там инструкции. Это, во-первых, американский учебный центр, дислоцированный в районе деревни Сарабруд, что в сорока километрах от Кветты, Пакистан. В 1980 году, когда было завершено строительство центра, там работали около двадцати американских советников. Они обучали афганцев тактике и методам ведения партизанской войны. Из официальной справки следовало, что «после подготовки лица, показавшие наиболее высокие результаты, направляются для продолжения учебы в США сроком на один год». За четыре года американский лагерь вырос и даже стал исполнять некоторые представительские функции американской разведки.

Вторая база с консульскими функциями находилась в Пешаваре.

И когда капитан Чиркова не вышла на связь, а спустя двенадцать часов из батальона связи в Теплом Стане пришло тревожное известие об исчезновении разведчика-топографа, генерал Тараненко не смог сдержать самодовольной улыбки: Бектемиров обратился за помощью к американцам и получил от них «добро». И он стал ожидать оговоренную с Чирковой дату: следующая среда в городище старого Термеза, в том месте, где днями ранее Мурджалол Бектемиров встречался с неким Афгани. Чиркова, назвав Бектемирову место и время встречи с генералом, согласно жанру, уже ничего изменить не могла.

Операция из силового русла плавно перетекала в дипломатическое: генералу предстояли переговоры с деловым партнером. К тому же он страховал группу спецназа, и никто другой не смог бы прикрыть ее в случае непредвиденных обстоятельств.

11

Сергей Тараненко и Мурджалол Бектемиров встретились в городище старого Термеза. Это место генерал назвал географической загадкой. Отсюда ринулись в Афган около сотни военных соединений, чтобы стать «ограниченным контингентом». Следом в афганский Хайратон последовали Бектемиров и его братья. Здесь встретились Бектемиров и Тараненко, один из руководителей повстанцев и не последний человек в советском разведсообществе.

Насколько мог судить генерал, попытка Бектемирова и его людей выдать себя за местных жителей удалась. Впрочем, Бектемиров родился здесь, а на сторону повстанцев перешел в конце 1979 года, когда был доукомплектован до полного штата и прибыл в Термез понтонно-мостовой полк Киевского военного округа.

– Здравствуй, Мурджалол, – с неповторимой улыбкой приветствовал туркмена Тараненко.

Бектемиров был одет в старые брюки с вытянутыми коленями, задрипанный пиджак. Под одеждой угадывались очертания жесткой кобуры-приклада «стечкина», которую туркмен носил через плечо. Борода представляла собой двухнедельную щетину, под глазами синеватые круги.

– Ну и видок у тебя, – хмыкнул генерал. – Вчерашний вечер удался, верно?

– Что верно, то верно, – отозвался Бектемиров, мелко покивав. – Ты ведь генерал? Генерал Тараненко? Генерал Советской армии?

– Кто бы сомневался, только не ты. Иначе я прождал бы контрольный час и развернул лыжи. Ты согласился на встречу, и вот ты здесь, это и есть ответ на твои вопросы. Но я отвечу конкретно: я генерал Советской армии.

– Не вижу логики в твоем поступке.

– Мир перевернулся, Мурджалол.

– Вот как?

– Ага. Я разведчик. И даже знаю, о чем ты мечтаешь. Но твоим мечтам не суждено сбыться: в этих краях война поселилась надолго. Не будет нас с тобой, придут другие, те, кому выгодно поддерживать огонь в очаге. Им будет наплевать, кто развел его, кому весело было смотреть, как горит дом соседа. Кстати, где мой человек?

Бектемиров, не сводя глаз с генерала, жестом руки отдал распоряжение. Боевики, стоящие за ним плотной стеной, расступились, пропуская двух человек. Коренастый туркмен, вооруженный ножом, демонстративно приставил к горлу Чирковой лезвие и надавил.

– Убери зубочистку, – распорядился Бектемиров. – Она и так напугана.

– Речь не о ней, правда? – спросил генерал. И обратился к Чирковой: – Как с тобой обращались?

– Как с пленницей, – лаконично ответила женщина. Она округлила глаза, ничего не понимая. Она с оторопью смотрела на генерала – тот остался непроницаем, когда Бектемиров приказал увести ее. Как же так, недоумевала она, рискуя всем: своей жизнью, будущим своей семьи. Не будет ее, кем вырастет ее сын? И ради чего? Вот сейчас поняла, что не согласилась бы на предложение генерала даже ради всего святого. В эти слова она вложила такой глубокий смысл, что не могла объять его разумом, отчего на глаза проступили слезы.

«Он предал меня, он предал меня», – вихрем крутилось у нее в голове. Боевик развернул ее и подтолкнул в спину: «Пошла!» Она сделала шаг и повернула голову, рискуя свернуть шею, в сторону генерала. В ее глазах застыло проклятие, и она едва не плюнула в его сторону, едва не выкрикнула: «Сволочь! Мразь!» Она вовремя остановилась, прочитав в еле приметном жесте Тараненко: «Молчи». Она сломает ему игру. Как только Бектемиров увидит, что генералу на заложницу наплевать, он откажется от сделки. Стороны не придут к согласию, и ей конец в любом случае. Если она останется в руках Бектемирова, то ненадолго: с ней поиграют и пустят в расход. Если она вернется, то Тараненко сломает ей жизнь. Он не станет убивать, но сделает ее жизнь невыносимой, невыносимой настолько, что она сама наложит на себя руки.

Тараненко не собирался уламывать Бектемирова на сделку – он был заинтересован в ней, и все же несколько слов в этом ключе прозвучали.

– В Афгане ни тебе, ни тебе подобным жизни не видать. Тебя ждет либо изгнание в Иране, – он указал рукой вправо, – и более или менее спокойная жизнь, либо жизнь беспокойная в Пакистане, – жест в сторону границы с Афганистаном, но подразумевая юго-восточные рубежи. – Лови момент, Мурджалол, и принимай мое предложение. Ты сорвешь приличный куш, перепродав снаряды и мины в Иран или Пакистан. Можешь оставить их себе. Здесь, в Туркменистане, в стране басмачей, мощное оружие никогда не было лишним. Это все.

– Слава Аллаху. Я просил его, чтобы ты закончил поскорей.

Тараненко снова одарил Бектемирова усмешкой:

– Коран – твоя конституция. Пророк – твой вождь. Смерть во славу Аллаха – твое самое горячее желание. И вот ты, стоя на этом фундаменте, чего-то просишь у бога. Ничего не проси у него, иначе он даст больше, чем ты просишь.

12

«Уралы» стояли в железнодорожном пакгаузе, охраняемом командой Инсарова днем и ночью. Фундаментные блоки, из которых был возведен этот склад, защищали от солнца и не позволяли раскаляться воздуху внутри. Но внутри кабины «Урала», который в списке Михаила Шульгина проходил под номером один, было душно.

Шульц выбрался из кабины, где провел около часа, возясь со спидометром. Он походил на механика автосервиса, докладывающего клиенту о неполадках в машине, каким способом их удалось устранить и на сколько похудеет его кошелек.

– Один готов, – доложил он командиру. – Давай сверим цифры, чтобы не было недоразумений.

– Давай, – согласился капитан.

Шульц сел на подножку, прикурил и расправил на колене листок бумаги с записями. Инсаров пристроился рядом.

– До Мазари-Шарифа восемьдесят километров. Машины не доезжают до города пятнадцать-двадцать километров, где Бектемиров расплачивается с нами, и это наши условия. Но место передачи может быть за городом, а это лишние сорок километров. То есть счетчик на спидометре намотает сто двадцать километров.

Шульгин оригинально подошел к заданию генерала, которое сводилось к уничтожению товара и свидетелей, и вместо часового механизма решил использовать счетчик спидометра. Замедлители мин любого типа не годились в принципе, поскольку их, поставленных на завод, остановить было нельзя. Бектемиров и его «воины Аллаха» могли проверить каждый ящик со снарядами, общий вес которых составлял восемь тонн, но вряд ли генерал позволит ему разгружать, а потом загружать ядерные заряды, ибо причин можно было выдвинуть множество. Столько же причин мог найти Бектемиров, чтобы остановить колонну на любом отрезке пути. Он не слепой и сможет увидеть беспокойство в поведении советских спецназовцев, сопровождающих груз, по прошествии часа, а может быть, и двух.

Существовал и более простой способ избавиться от груза и свидетелей: последних убить, а заряды взорвать. Только в открытом бою жертв не миновать, и этот вариант даже не обсуждался.

– Сто двадцать километров, – повторил вслед за товарищем Виктор Инсаров. – Это предельное расстояние в переговорах Тараненко и Бектемирова, на большее генерал не согласится. Дадим басмачам уйти еще на двадцать километров.

– То есть получается сто сорок. Лады. Сделаю. Мне еще минут двадцать нужно на этот грузовик, и минут за сорок я управлюсь с другим. Останется провести провода в кузов и замаскировать их.

– Тебе нужны элементы питания к минам?

– Нет, – покачал головой Шульц, затаптывая окурок. – Подведу к взрывателям провода от аккумуляторов машин.

– Остроумно.

Шульгин немного помолчал, прежде чем спросить у командира:

– Ты думаешь о выгоде? О деньгах думаешь, Витек? Это дело принесет нам неплохие деньги. Может быть, купишь пару стволов для своей коллекции.

– У меня в коллекции только трофейное оружие. И вообще помалкивай об этом.

– Могила, – заверил Шульц, для наглядности начертав в воздухе крест.

Почти каждое задание приносило Виктору Инсарову оружие, захваченное у противника. Пользуясь тем, что его привилегированная группа никогда не досматривалась даже на подмосковных аэродромах, он привозил домой по одной единице. У него действительно скопилась порядочная коллекция, начавшаяся с пары американских пистолетов-пулеметов «ингрэм», которыми были вооружены некоторые мятежники. Гордостью его коллекции, как ни странно, стал советский бесшумный пистолет специального назначения «вул», разработанный всего год назад. Опытными образцами этого пистолета были вооружены и бойцы Виктора Инсарова, хотя предпочтение отдавали автоматическим пистолетам; «вул» был требователен к патронам – СП-4 с отсечкой газов. Два «вула» были «потеряны», о чем командир группы написал в отчете на имя генерал-майора Тараненко: «...потери – нет. Ранен один человек. Выведено из строя и требуют замены два пистолета специальных „вул“, два автомата „АКМ“. „Зачем тебе оружие?“ – спрашивал Шульц. „Если хочешь мира, готовься к войне“, – уклончиво отвечал Инсаров.

– Так ты думаешь о выгоде? – повторил свой вопрос Михаил Шульгин.

– Стараюсь не думать. – Инсаров тоже взял минуту на размышление. – Знаешь, я часто слышал от генерала: «Ничего не проси у бога, потому что бог может дать слишком много».

– А вообще, работа непыльная. Я думаю, даже не в одни ворота, а в пустые.

– В пустые ворота еще нужно попасть, – ответил Инсаров, вставая. – Заканчивай тут.

13

Заключительному этапу операции предшествовала вторая встреча генерала с Мурджалолом Бектемировым. Сергей Тараненко не сомневался, что в Пакистане или Иране заинтересуются предложением одного из лидеров оппозиции, а это девять тонн мин и артиллерийских снарядов с ядерной начинкой. Пусть не сегодня и не завтра, а через несколько лет ядерные заряды пригодятся.

Бектемиров возглавлял «Партию Ислама», которая образовалась из «Джамиат-и-Ислами». Всех кандидатов в организацию с особой тщательностью проверяли и в обязательном порядке назначали испытательный срок. Бектемиров не был пуристом, человеком, стремящимся к «чистоте и строгости нравов». Он, в отличие от боссов, стоящих у руля солидных партий Афганистана, не заканчивал кабульских вузов и не преподавал богословие, не был вождем племени, но пошел своим путем. У него не было достаточной поддержки внутри Афганистана, поэтому, комплектуя боевое соединение, он рассчитывал на лагеря беженцев, на провинции в Восточном Афганистане, даже на «сочувствующих» из числа туркменов, проживающих на территории Туркменистана. И если его политические оппоненты открывали школы для девочек в Пакистане, Бектемиров, развлекаясь с девочками, не думал об их образовании.

Встреча произошла на прежнем месте. Со стороны «воина Аллаха» двадцать вооруженных головорезов, на пять меньше – со стороны генерала Тараненко. Бектемиров, казалось, с тех пор не переодевался, не мылся, но подравнивал бородку, которая оказалась прежней длины. И Тараненко не упустил случая вдеть в эту бороду шпильку:

– Пророк Мухаммед, мир его праху, повелел в течение сорока дней отращивать бороду, иначе какой же ты истинный мусульманин?

Бектемиров не нашел ничего лучшего, как покачать головой:

– Господи...

Он протянул Тараненко руку, тот вытянул свою в сторону грузовиков и спросил:

– Хочешь посмотреть на товар?

Туркмен ухмыльнулся и медленно в сопровождении пяти боевиков прошествовал к «Уралам». Тараненко шел еще медленнее и оказался у заднего борта первого грузовика, когда Бектемиров начал искать его глазами.

– Открой борт, – приказал Тараненко Кунице.

Тот откинул тент, и Бектемиров в сопровождении двух товарищей залез в кузов. Открыл один ящик, убрал слой длинной и тонкой стружки и, включив фонарик, некоторое время смотрел на снаряд. Не оборачиваясь, спросил:

– «Кукол» в машине нет?

Тараненко звонко рассмеялся.

– Я хочу посмотреть на деньги.

– Расплачусь, когда увижу грузовики в двадцати или тридцати километрах от Мазари-Шарифа. Там поджидают нас с деньгами мои люди. Там же отпущу заложницу. Если ты забыл, то я напомню: на каждой входящей-выходящей дороге стоит до пяти контрольно-пропускных пунктов.

Генерал был готов к такому обороту: товар по одну сторону границы, деньги по другую. И даже предпринял меры к тому, чтобы через несколько часов пожелать Бектемирову счастливого полета.

– С каких это пор ты стал бояться патрулей? – спросил он. – Ты что, дрожал от страха, когда переправлял через границу заложницу? Разве для тебя не является секретом, что на КПП обычно дают деньги, чтобы машина не проверялась? Если на посту денег не берут и угрозы не действуют, кто вылезает из машины? Правильно – вылезают «духи», бесшумным оружием перебивают весь пост, отрезают телефонную линию, убирают трупы и отправляются дальше.

На этом генерал и построил заключительный этап операции. Он снабдил водителей документами на передвижение вплоть до Герата, который находился в ста с небольшим километрах от границы с Ираном. Однако документы зачастую и служили поводом к тому, чтобы проверить груз и потребовать деньги. Здесь годилась тактика моджахедов: убирать посты и отправляться дальше.

Генерал подозвал капитана Инсарова и сказал так, чтобы слышали Бектемиров и его боевики:

– Сажай людей в машины. За Мазари-Шарифом проверишь деньги. Если обнаружишь хоть одну фальшивую купюру, убей их. Заложницу оставь Бектемирову. Мне она больше не нужна.

До Мазари-Шарифа расстояние составляло порядка восьмидесяти километров. «Уралы», два «уазика»-«батона» и «шишига» – «шестьдесят шестой» «газон» боевиков – добрались до города к пяти утра, выехав из Термеза в половине третьего. Еще двадцать километров, и колонна остановилась, завидев впереди несколько вооруженных людей из отряда Бектемирова. Инсаров помнил это место по одной из спецопераций. В трехстах метрах лежал «мертвый» кишлак с дувалом на отшибе. Скорее всего, именно там скрывались, поджидая колонну, боевики Бектемирова.

14

«Уазики», управляемые Мерзликиным и Куницыным, стали друг против друга, оставляя освещаемый светом фар пятачок десять метров в диаметре. На него, как на ринг, вышли четверо: Бектемиров со своим помощником, который встречал колонну с деньгами, и капитан Инсаров с Русланом Хакимовым. Зрители – вооруженные до зубов моджахеды и советские спецназовцы – окружили «поляну» и были готовы открыть огонь по команде.

«Дух», подстриженный под горшок, положил к ногам баул, который удерживал с трудом, и, одним рывком расстегнув на нем «молнию», отошел в сторону. Инсаров присел на корточки и вывалил содержимое на песок. Наугад выбрав пачку долларов, проверил ее.

– Будешь проверять все? – настороженно спросил Бектемиров.

Инсаров встал, отряхнул руки и покачал головой.

– Зачем? – И в свою очередь, но в стиле Тараненко, предупредил туркмена: – Если генерал попеняет мне на чистоту купюр, я найду тебя даже в Пакистане. Об этом можешь не беспокоиться.

Спецназовец складывал деньги обратно в баул, а Бектемиров, рассеянно глядя на то, как исчезают деньги в брезентовом мешке с грубыми лямками, ощутил в груди легкое беспокойство, как будто он что-то забыл сделать. Наконец до него дошло – в фоновом режиме в его голове крутилось имя заложницы – Ольга Чиркова. Генералу она не нужна. «Заложницу оставь Бектемирову», – припомнились его слова. Что же, на этом этапе советский разведчик переиграл его. А с другой стороны, никакой игры не было: Бектемиров сделал то, что сделал бы на его месте любой полевой командир: взял заложника при удобном случае. Чиркова и раньше была обузой, а теперь, когда спецназовцы отступили к машинам и погрузились в них, Бектемиров физически ощутил на плечах тяжесть. И он сделал то, о чем даже не помышлял ни один полевой командир. По его приказу из «шишиги» привели Ольгу Чиркову, одетую в чадру. В ней она была словно связана.

– Снимай чадру, – приказал он, глядя не на женщину, а вслед уезжающей машине. Вслед ей смотрело и встающее на востоке солнце. В ту сторону показал Бектемиров, чуть склонившись над Ольгой, и обронил на прощание последнее: – Молись.

«Воин Аллаха» уезжал, оставляя на этом пятачке земли, где совершилась самая удачная в его жизни сделка, беспомощную и уставшую за несколько дней плена женщину. Он не отпустил ее, но отдал в руки Аллаха. Если она умрет, так тому и быть, а если выживет и сумеет разоблачить генерала, что казалось делом невозможным, значит, и на это воля всевышнего.

«УАЗы» остановились, проехав шесть километров. Скорость у них была выше, чем у трехосных «Уралов» и «шишиги», и Михаил Шульгин – главный режиссер предстоящего зрелища, – не скрывая возбуждения, сказал:

– Еще пятнадцать-двадцать минут, и несколько тонн взрывчатки разнесут машины на атомы. – Он прокашлялся и совсем неплохо продекламировал строки из песни «Шестнадцать тонн»: – «Сидим мы в баре в полночный час, и вот от шефа летит приказ: „Летите, мальчики, на восток, бомбите, мальчики, городок“. Бог мой, я впервые взрываю ядерные заряды...

Машины оставили все спецназовцы. Они смотрели в сторону восходящего солнца, которое заслепило глаза и выбило слезы, и походили на группу вампиров. Солнцезащитные очки оказались только у Еретика, и он, бросив в рот щепотку насвая, не испытывал неудобств.

Начало представления затягивалось. Прошли не двадцать, а все сорок минут, и этому Руслан также нашел объяснение.

– «Уралы» либо плетутся с черепашьей скоростью, либо вообще не тронулись с места. Поэтому и счетчик-замедлитель не раскручивается. – Он нервно хохотнул, только сейчас понимая, какая опасность грозит им, если расстояние между ними и заминированными грузовиками осталось неизменным. Но его худшие опасения развеялись. Он тихо прошептал, как заклинание: – Сработало. Сработало...

На фоне яркого солнца зрелище, вызванное ядерным взрывом, немного потеряло свою притягательность. И все же заворожило диверсантов. Фактически они смотрели на солнце и не смогли отметить момент «рождения жемчужины». Именно это увидел Михаил Шульгин. Солнечный диск породил сначала двустворчатую раковину, которая стремительно раскрывалась, пока в середине не показалось огненное ядро, в сотни раз ярче солнца. Оно сжигало, разрастаясь, верхнюю створку и превращалось в огненный гриб на черной обожженной ножке. Сжигало до тех пор, закручиваясь внутрь себя и все же продолжая расти, пока верхнее дымное кольцо не растаяло в небе. А дальше случилось самое удивительное: все пятнадцать человек увидели, как под шаровидной шляпкой гриба появляется сопло. Настоящее ракетное сопло, в котором пропадал смерч, поднимающийся с обожженной земли. И только потом раздался грохот взрыва. И только сейчас Шульгин вслух пожалел о том, что жар ядерного взрыва иссякнет в нескольких километрах от этого места. Все посмотрели на него, как на сумасшедшего.

– Это был самый дорогой фейерверк в моей жизни, дороже уже не будет.

Спецназовцы были готовы занять места в машинах, как вдруг Шульгин вытянул руку в сторону взрыва и, недоверчиво качая головой, сказал:

– Глазам не верю... Еще одна жемчужина родилась. Последний ответ на наш сжигающий вопрос.

Ольга бежала так быстро, будто знала о заминированных машинах. Но ее гнал страх иного свойства: жизнь ее, как оказалось, держал в руках не именитый моджахед, а генерал Тараненко.

«Он бросил меня, он бросил меня». Она задыхалась от бега. Бежала по дороге, но боялась наступить мимо убегающего вдаль следа протектора, как путеводной нити. Он и привел ее к машине, которая и оставила этот след. Едва она увидела «уазики» и генеральских «псов», она без сил опустилась на дорогу.

– Нет, – простонала она. – Нет, только не это...

15

Планы относительно Ольги Чирковой полетели к черту. Сергей Тараненко с трудом верил в благородство Мурджалола Бектемирова, больше походило бы на правду силовое освобождение заложницы. Ему не удалось убить разом двух зайцев.

Он уже уничтожил документы, свидетельствующие о том, что капитан Чиркова вылетела транспортным самолетом в Кабул и должна прибыть в расположение батальона связи, дислоцированного под Теплым Станом. Считай, вылетела за сферу интересов и полномочий Тараненко. Его покоробила одна только мысль о том, что эта женщина могла поломать ему жизнь, доберись она до Кабула, перешагни она порог «координационного центра деятельности военных структур в Афганистане», где до Апрельской революции жил с семьей командир кабульского корпуса. Сергей Николаевич посчитал себя обязанным показать Чирковой, как она ошибалась на его счет, недооценив его. «Лучше бы ей бежать в сторону взрыва», – подумал генерал. Навстречу испепеляющему жару, который расплавил песок в радиусе пяти километров.

Он еще не видел Чиркову – она находилась под опекой его людей, но знал, что скажет ей при встрече: «От меня можно убегать, но нельзя спрятаться».

Он вызвал дежурного, попросил его связаться с аэродромом и запросить двадцать мест на ближайший борт в Москву от его имени. Через десять минут дежурный доложил: магистральный лайнер «Ил-76» вылетает завтра в шесть тридцать утра, есть свободные места.

– Мне это подходит, – ответил Тараненко. – Займись вопросом отправки.

Едва дежурный вышел, генерал снова вернулся в то растерянное состояние, когда, ничего не поняв из доклада капитана Инсарова, велел ему повторить. И – снова полное замешательство. Ольга Чиркова находится здесь, на туркменской земле, тогда как Тараненко готовился увидеть ее на небе – еще одну яркую звездочку.

Его снова побеспокоил дежурный:

– Товарищ генерал, майор Кнышев на связи.

Тараненко снял трубку, поздоровался с комбатом и сказал, что его подопечная не скоро вернется в строй.

– Что случилось? – проявил обеспокоенность майор.

– Я рано утром вылетаю самолетом в Москву, – ушел от прямого ответа генерал. – У меня в столице есть связи в институте психиатрии. Надеюсь, у вас в этом плане все в порядке.

– Не скрою, да, – ответил майор. У него было две версии: либо Ольга по-настоящему сбрендила и ее поместят в лечебницу, либо она здорова, а лечебница является доказательством ее здравого рассудка. Психбольницы, институты психиатрии и прочие заведения – это секретные архивы спецслужб, хранилища самых грязных дел. И майор не мог допустить, чтобы один из архивов пополнился заведенной на него больничной картой.

Он знал о генерале Тараненко очень немного. Но даже эта малость заставила его зябко повести плечами. Говоря сухим языком, Тараненко «на протяжении всей своей карьеры неоднократно подвергался ротации из подразделений, добывающих информацию, в обрабатывающие ее и наоборот»: в системе Главного разведывательного управления это естественный процесс. А ГРУ – не столько орган управления, сколько непосредственный исполнитель стоящих перед ним задач.

Исполнитель. Это слово в сочетании с грозной аббревиатурой заставило комбата Кнышева поскорее забыть о капитане Чирковой. Из сердца вон.

16

Москва

Ольгу накрыла волна страха, когда она перешагнула порог психбольницы. Для нее это заведение уменьшилось до размера склепа, до размера могилы, в которой ее похоронят заживо. Она была очень, очень близка к истине, но не имела представления о том, какие мучения ждут ее впереди.

На главврача клиники – тщедушного человека лет сорока по фамилии Шестков – она посмотрела как на своего палача. Ее глаза были полны страха, но не потеряли осмысленности. Его глаза были напуганы. Он часто озирался, как будто боялся темных углов, где затаились души замученных им людей. Но больше всего он боялся, как показалось Ольге, будущих жертв, того, что ему предстояло совершить. Коротко это называлось «страх перед будущим».

В этом заведении мебель была словно подогнана под нее. Стул, на который ее усадили, повторял линию ее испуганного тела: она сидела прямо, до боли, до судорог в спине и ногах, с каменным лицом.

Шестков наслаждался, выдавая свои потаенные чувства лишь трепетными, как у женщины, крыльями носа. Когда он говорил, они раскрывались, как поры, и трепетали. Если бы он позволил себе артикулировать, она не сомневалась, что услышала бы их перезвон. А так его голос заглушал звуки колокольчиков.

Бред...

Ей уже вкололи первые дозы нейролептика, и он уже воздействовал на ее двигательные и оборонительные рефлексы. Она окунулась в состояние пониженной реактивности к «эндогенным и экзогенным стимулам», о чем сказал врач, сознание ее, однако, сохранилось.

– Как там наша подопечная?

Она узнала голос генерала Тараненко. В ее голову пришла странноватая мысль: она хотела на всю жизнь запомнить его бархатистый голос, в который она когда-то куталась, как в теплую шаль, а с другой стороны, она боялась его, боялась всего, что было с ним связано. И она пропустила ответ врача. Наверное, потому, что настроилась на один тембр, а другие не воспринимала. А вот и он.

– Ты не должен задавать вопросов – это раз. Правила игры здесь устанавливаю я. Да, мой дорогой. Но не в твоей больнице, как ты изволил высказаться, а в больнице, которой ты заведуешь. Иначе сменишь кабинет на палату.

Затишье. Перед бурей.

Она совсем близко увидела глаза генерала, его губы, которые пришли в движение.

– Жизнь – как отпуск. Пролетит – не заметишь. Эй, ты меня слышишь?

На своей щеке она ощутила жар, затем услышала резкий звук. Пощечина. Как при грозе. Сначала ослепительная вспышка, а грохот – спустя мгновения.

Зажгло с другой стороны. Еще и еще раз.

Потом генерал стал обвинять ее в том, чего она никогда не совершала. Он выдавал желаемое за действительное, как будто перехватил ее в приемной командующего Оперативной группой, а не в предместье Мазари-Шарифа. Такое чувство, что он летел в Штаты, а она, угрожая оружием, заставила пилотов посадить самолет.

– Как же я ошибался в тебе... Мне казалось, мы с тобой в одном порошке стираны. Но кто мог подумать, что ты готова воскреснуть по зову родины?.. Невероятно. Невероятно. Один человек, одно ничтожество едва не переломило мне судьбу. Но не жизнь. Не жизнь, ты слышишь? А ты уже умерла. Я разговариваю с покойницей. Думаешь, мне страшно смотреть в твои мертвые глаза?.. Мне стыдно перед собой...

Он пьян. Она поняла это, уже задыхаясь в коньячных парах, на которых его мысли мчались по кругу.

Бороться, бороться. Противиться ядам, которыми ее пичкают. Она что-то быстро сдалась. Пусть думают, что ее сломали, но это не так. Но кому рассказать о своей стойкости? А это важно. Очень важно, чтобы хоть кто-то из своих, пусть даже нейтральных, знал, что она держалась достойно.

Да, он пьет из своей любимой фляжки, сделанной из нержавейки и обтянутой до середины кожей коричневого цвета. Пополняет ее и снова пьет.

– Покажи мне ее место прописки.

Они спускаются по влажным ступенькам. Нянечка при виде генеральской формы боязливо прижимается к стене; хочет прижать плотнее и ведро с грязной водой, и швабру...

– Мне это нравится. – Генерал поправился: – Мне это понравилось, когда я спустился сюда впервые. Ты еще не забыл, кто устанавливает здесь правила? Для начала установи для нее ознакомительный режим: пять суток в фиксации, трое суток отдыха. Я хочу, чтобы с каждым разом отдых становился все короче. Надеюсь, она не сойдет с ума до того, как ее передышки станут меньше минуты. Мне важно знать, что самым сладостным звуком на свете для нее являлся лязг пряжек фиксирующих ремней. Если мне суждено будет принять снотворное, я закрою глаза и представлю то, о чем только что сказал. И сон мой будет крепким. А теперь пора посмотреть первую серию этого многосерийного фильма. Зови санитаров.

Двое дюжих мужчин неопределенного возраста рывком подняли клиентку и на приличной скорости донесли ее до кровати-каталки, стоящей посередине широкого коридора, который среди персонала лечебницы назывался «холлом». Она не сопротивлялась, даже когда громилы сорвали с нее халат и надели на голое тело смирительную рубашку, перехлестнули длинные рукава, и она стала похожа на персонаж из ночного кошмара: ожившую марионетку. И вот ее запеленали так туго, как не смог бы паук запеленать свою жертву. Животный страх пришел вместе с прикосновением лопаток к грубой поверхности кровати-каталки. Санитары-животные знали свое дело: она была дважды смертельно напугана за один раз. Едва ее лопатки ударились в жесткую поверхность, как тут же раздался обещанный генералом лязг пряжек привязных ремней. Вот сейчас, если бы господь бог позволил ей сойти с ума, она сошла бы, заржав, как необузданная кобыла, почувствовав на себе седока. Взбрыкнула бы крупом в отчаянной попытке достать любого, кто окажется позади.

И новое давление – грубых ремней: на руках, ногах, животе.

Она ждала смерти в любой миг. Торопила ее. Вырывала глазами шифрующихся за марлевыми масками врачей-убийц. У двух шприцы с безобидным препаратом, третий держит в руке шприц со смертельной инъекцией.

Ее безумные глаза встретились с глазами генерала. Он все-все понял. Он даже содрогнулся, словно когда-то уже проходил эту процедуру, а вот сейчас вспомнил. По его лицу скользнула тень сострадания. Все же он капельку сочувствовал своей подчиненной. Как военачальник, он посылал ее на верную смерть. И в голове женщины, которая впервые в жизни теряла сознание, вспыхнули слова генерала: «Ты готова воскреснуть по зову родины?..»

Она очнулась в полной темноте – так ей показалось. Она часто-часто смаргивала, словно зазывала огонек дежурной лампы за грязным плафоном с корявой надписью «Выход». Ее мысли летели не к желтушному огню, а к смыслу этого слова.

Миг ее пробуждения растянулся до минут. Она была готова поверить в свой бред, что летит навстречу огню, как мотылек, но в реальность ее бросили слова санитара:

– Она очухалась. Везем ее в палату.

– Да, – подтвердил второй. – Так сказал хозяин.

Один открыл широкую дверь со смотровым оконцем, другой вкатил внутрь холодной комнаты кровать. Поставил ее ровно посередине. Отошел, проверяя, и остался доволен своей точностью. Осклабился. Не опуская губ, поковырял в зубах длинным ногтем мизинца, вытащил что-то, осмотрел на ногте и снова отправил в рот, чавкнул.

Хлопнула дверь.

Она снова осталась одна. И завыла – протяжно, как волчица на полную луну. Прежде чем провалиться в обморок, она припомнила какой-то бред. Что-то вроде борьбы с ядом. Яд ей ввели по всем правилам коварства: в локоть. Губами не дотянешься, чтобы высосать отравляющее вещество.

17

Сегодняшний вечер и начало ночи выдалось на удивление неспокойным. Виктор Инсаров никогда не видел здесь, в этом полуподвальном помещении клиники, чтобы персонал задерживался больше чем на четверть часа. К полуночи, когда начинает активизироваться всякая нечисть, в отделение ввалился разнузданной походкой санитар, громила, каких еще поискать. Его рыхлое, пористое лицо, из которого можно было нашлепать пару сотен затычек для ушей, пришло в движение – так он дал знать, что не очень-то рад видеть постороннего. Виктор уважал его чувства и отвечал ему взаимностью.

Санитар подошел к двери палаты номер четыре, открыл ее и шагнул через порог. Инсаров окликнул его:

– Эй ты, харя! Разве тебе не положено спрашивать разрешение на вход в охраняемую палату?

Смысл длинноватой фразы доходил до него, как до бронтозавра, славящегося своим задним умом. Он сделал такую рожу, выпятив губу и уронив челюсть, словно учтиво осведомился: «Сэр?..» – а потом стал дожидаться указаний. Виктор вспомнил его фамилию – Груздев.

– Почему ты заходишь к больной без спроса, груздь хренов?

– К больной? – он с глубоким сомнением на своей роже кивнул в глубь палаты.