Крючок для пираньи Бушков Александр

От автора

Действующие лица романа вымышлены, всякое сходство с реально существующими людьми или организациями — не более чем случайное совпадение. Это касается и города Тиксона, никогда не существовавшего.

Александр Бушков

Глава первая

Там, за облаками…

Это был самый необычный в сибирском небе самолет — о чем, конечно, никто и понятия не имел, потому что и со стороны аэроплан выглядел вполне обыкновенно, и посторонний, угоди он каким-то чудом в салон, не узрел бы ничего для себя странного. Разве что кресел было поменьше, чем на обычном ЯК-40, да пассажиры беззастенчиво курили. Впрочем, ни первое, ни второе в наши непонятные времена не могло уже служить отличительным признаком необычности — скорее уж подворачивалась мысль, что летательный аппарат тяжелее воздуха принадлежит очередному новому русскому и всецело приспособлен для его удобства.

За иллюминатором не было ничего интересного — сплошной слой высотных облаков, больше всего напоминавших необозримое заснеженное поле с торчавшими там и сям острыми застругами. Так и казалось, что вот-вот на горизонте замаячат лыжники, а то и утонувшая в снегах по самую трубу избушка. Было скучно. Особенно тому, кто представления не имел, куда, собственно, он летит и зачем. Мазур ради вящего душевного спокойствия напомнил себе, что и остальные, вполне может оказаться, понятия не имеют, зачем их бросили к Полярному кругу, — но легче от этого как-то не становилось.

Собственно, никакого Мазура в данный исторический момент и не существовало, если честно. Был некий Микушевич Владимир Степанович, научный сотрудник некоего питерского НИИ, каким-то хитрым способом увязывавшего в своей работе гидрологию, географию и что-то там еще, связанное с морями-океанами. Для особо настырных педантов, привыкших встречать не по одежке, а по бумажке, существовали и оформленный должным образом чуть потрепанный паспорт, и пропасть других бумажек, подкреплявших легенду означенного Микушевича, — с какого ракурса ни смотри, под каким углом ни разглядывай.

Ему случалось в жизни пользоваться фальшивыми документами — однако впервые на задание приходилось идти под скрупулезнейше проработанной личиной. Обычно у «морских дьяволов» не бывает ни легенд, ни личин, ни документов, за редким исключением (вроде полузабытой африканской одиссеи) они выступают в двух ипостасях: либо в облике стремительных призраков без лиц и дара речи, либо в виде неопознанных трупов, которые не могут привязать к конкретной точке земного шара и лучшие специалисты. Правда, на сей раз он не был уверен, что выступит в роли «морского дьявола». Ни в чем он не был уверен — разве что в том, что Кацуба единственный, кто знает пока самую чуточку больше других.

Впрочем, и Кацубы не было никакого — был Проценко Михаил Иванович, извольте любить и жаловать. Украшавший своей персоной тот же самый НИИ с длиннющим названием (насколько понимал Мазур, и впрямь существовавший где-то на брегах Невы), в эпоху полнейшего безденежья российской науки все же отыскавший неведомо где средства, чтобы направить за Полярный круг аж несколько быстрых разумом отечественных Невтонов…

С неким мстительным чувством Мазур отметил, что небольшая бородка, которую ему согласно роли пришлось отрастить, выглядит все же не в пример пригляднее, нежели цыплячий пушок на щеках Кацубы. Доведись ему самому давать оценку собственной маске, он определил бы гражданина Микушевича как опытного полевика, этакого обветренного интеллигентного романтика, в ушедшие времена диктата КПСС вдосыта пошатавшегося по необъятным тогда просторам Родины, дабы удовлетворить научное любопытство за казенный счет. Надо полагать, именно такая личина глаголевскими мальчиками и спланирована…

Что до Кацубы, он со своей реденькой растительностью и дешевыми очочками с простыми стеклами выглядел полнейшей противоположностью себе реальному — типичнейший кабинетный интеллигентик, пробы негде ставить, не способный ни дать по рылу уличному хулигану, ни заработать рублишко на рынке, ни изящно провернуть постельную интрижку с чужой бабой. Зато в пикете какого-нибудь демократического фронта или в очереди на бирже труда мистер Проценко был бы уместен, как торчащая из кармана запойного слесаря пивная бутылка. В данный момент он увлеченно читал толстую книжку в мягкой обложке, на которой жгучий брюнет в тореадорском наряде танцевал фанданго со столь же экзотической красоткой а-ля Кармен, а на заднем плане виднелись остророгие быки, сверкающие лимузины и загадочные личности в темных очках. Название, непонятное Мазуру, было по испанской традиции снабжено сразу двумя восклицательными знаками — один, как и положено, в конце, другой в начале, перевернутый вверх ногами. Мазур с самого начала определил, что Кацуба не выпендривается, а именно читает — быстро, увлеченно.

Светловолосая девушка Света, с которой Мазур познакомился в прошлом году, вынужденно испытав на себе гостеприимство генерала Глаголева, являла собою несколько иную маску — столичная штучка в ярких недешевых шмотках, современная бульварная журналисточка, очень может быть — слабая на передок, несомненно, огорченная тем, что судьба забросила ее в медвежий угол, и оттого неприкрыто, капризно скучавшая. Иногда она откровенно отрабатывала на Мазуре томно-блядские взгляды, но он, давно раскусивший по собственному опыту, что за гремучую змейку воспитал Глаголев, ни в малейшей степени не смущался, смотрел сквозь. Пусть тренируется, коли того требует служба…

Вася Федичкин, легкий водолаз, выглядел так, как и пристало Васе, да еще Федичкину — белобрысый здоровяк с улыбкой в сорок два зуба со сталинского плаката: «Молодежь, вступай в Осовиахим!» Очень колоритный экземпляр, этакая дяревня, самую малость пообтесавшаяся в мегаполисе.

И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца — нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, — подумал Мазур. — Все-таки работать они умеют — идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству… Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ — в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом… Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день «морского дьявола» пеленают так надежно и легко».

…Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, — но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой…

Если по совести, совершеннейшей неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…

Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все — сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.

Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике — не сержанта, а старшего лейтенанта, — и препроводила к Глаголеву…

Генерал был гостеприимен и благодушен — что как раз и настораживало. Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось. А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось — коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.

— И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, — сказал лениво Глаголев. — Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется… Еще рюмочку?

— Благодарствуйте, — сказал Мазур.

— Это в смысле «да» или в смысле «нет»?

— В смысле «да», — сказал Мазур. — Когда еще доведется, не по моему жалованью…

— Извольте. — Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: — В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат — и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками — братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя… Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее… Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать — то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, — жестко усмехнулся он. — Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят… Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами дело обстоит несколько… запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?

— Я обязан отвечать?

— Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, — сказал Глаголев с необычайно простецким видом. — Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник — крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, — в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком…

— Черт его знает, — сказал Мазур. — После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел…

— Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить — я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках… Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами — ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет… Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.

— А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?

— Теперь, пожалуй что, и нет, — сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. — Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто…

Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя — уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.

И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, — у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.

И все-таки такого Мазур не ожидал. Шевеля губами, как будто это могло в чем-то помочь, перечитал про себя: «…капитана первого ранга Мазура Кирилла Степановича откомандировать в распоряжение командующего Сибирским военным округом…» Все остальное особого значения не имело — сопутствующая официозная жеванина…

— Очень интересно, — сказал он, надеясь, что лицо осталось бесстрастным. — Уж не решили ли вы здесь собственным флотом обзавестись?

— Да что вы, не настолько мы Бонапарты, — ответил Глаголев, наблюдая за ним с холодным любопытством. — Весной, правда, нашлись идиоты, которые попытались собственной республикой обзавестись, но это была чистейшей воды инсценировка… Могу вам по секрету сказать, что сегодня командующий, в свою очередь, откомандирует вас в мое распоряжение. Все честь по чести, с соблюдением формальностей. Ничего уникального, хватало прецедентов в нашей несокрушимой и легендарной.

— Пожалуй, — кивнул Мазур. — Это вы постарались?

— Каюсь, — чуточку театрально развел руками Глаголев. — Так что привыкайте, что отныне я — ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно… Вопрос только в одном — а хочется ли вам в отставку?

— Черт его знает, — сказал Мазур. — Сам не пойму. Если честно.

— Да бросьте вы, — сказал Глаголев. — Кирилл Степанович, мы же с вами — волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника…

— Это кнут, а? — сказал Мазур. — Где же пряник?

— А нету пряника, — серьезно сказал Глаголев. — Ордена — это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит — когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в касте. Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь… Дискуссия будет?

— Нет, — сказал Мазур.

— Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?

— Нет.

Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это — в глубине. Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж…

— Неплохо, — сказал Глаголев. — Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…

— Послушайте, — сказал Мазур. — Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?

— В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, — ухмыльнулся Глаголев. — Что-нибудь да подвернется…

…Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее меж опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское…[1]

Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:

— Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…

— Вопиющий разрыв меж теорией и практикой, — бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: — Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…

— Правильно понимаешь, — сказал Кацуба. — Вот и займись.

— Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, — грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.

Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, — но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…

— Причавкивать надо, Шишкодремов, — сказал Кацуба совершенно серьезно. — Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…

— Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых — питерский, — ответил Шишкодремов столь же серьезно.

— Ну и что? — пожал плечами Кацуба. — Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас — одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…

Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.

— Вот-вот, — одобрил Кацуба. — Ладонью пасть вытирать — это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, — получится самое то… Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность…

— А крошки со стола в ладонь сметать? — поинтересовался Мазур без особой задиристости.

— Не стоит, — сказал Кацуба. — Получится опять-таки перебор… Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху… — Он глянул на часы. — Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем… Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки… Валяй, не стесняйся.

— Как агент я вам совершенно не нужен, — сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. — Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты… Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик — чистый ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок… В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.

— Видали, какого я к вам орла присовокупил? — спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. — Просекает с ходу… Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси… Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали… Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы. А посему заранее настраивайтесь на работу…

Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.

— Ага, — сказал Кацуба. — На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться… Инструктаж, если что, — в аэропорту.

«Интересные дела, — подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. — Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за Полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее — оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено «стареньким», он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят, как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы…»

Уши слегка заложило — самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…

— Пристегнитесь, орлы, — сказал Кацуба. — Тут, бают, сплошные ухабы… — Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: — Как настроение? Не особенно пессимистическое?

— А почему оно должно быть пессимистическим? — пожал плечами Мазур.

— Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору…

— Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, — сказал Мазур.

— Что, случалось?

— А то нет. Мы в армии, майор, или где?

— Я похож на дурака?

— Что-то не замечал.

— Значит, повоюем, — удовлетворенно сощурился Кацуба. — А может, и воевать не придется — смотря что скажут… Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся… Ну, все, — он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), — нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу…

Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья. Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера — их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.

— До Тиксона еще километров сорок катить, — сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, — там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.

Глава вторая

Там, на море-окияне…

Облачайтесь, соколы мои, — сказал Кацуба. — Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические…

Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала — унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами

ТИКСОН.

Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.

— Пошли, — распорядился Кацуба. — Не будут нам автобусов подавать…

Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей Красавицы.

Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст — сидели за стойкой две расплывшиеся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.

Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.

— Сидим, — сказал Кацуба. — Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…

Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, — бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…

— Баяна не взяли, — грустно сказал Кацуба. — Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…

— А как тебе вот это? — спросил Мазур. — Опознаешь? — и легонько прошелся по струнам.

— Погоди-погоди-погоди… — Кацуба нешуточно удивился. — Мотив мне странно знакомый… Да и словечки… Ежели в обратном переводе…

— Последний куплет, — хмыкнул Мазур.

— Ну ничего себе, — покрутил головой Кацуба. — Это что же, и «Родная хата» у нас слизана с импорта?

— Да нет, — сказал Мазур. — Это я так… развлекаюсь.

— Ну развлекайся, музицируй… Рембрандт… — Кацуба скользом глянул наружу, за стеклянную стену, вскочил. — Вот и приехали, сейчас узнаем, что день грядущий нам готовит…

И быстро направился к выходу. Там стоял невидный зеленый фургончик, УАЗ с белой надписью «Гидрографическая», крайне потрепанный, казавшийся ровесником века. Без всяких теплых приветствий Кацуба тут же заговорил с двумя, сидевшими внутри. Мазур продолжал лениво тренькать.

— А я «Интернационал» по-французски знаю, — похвасталась Света. — Се ля лютте финале…

— Неактуально, — сказал Вася.

— Погоди, будет еще актуально, — мрачно пообещал Шишкодремов с видом садиствующего пророка, получавшего извращенное удовольствие от черных предсказаний. — Если так и дальше пойдет.

— Это что, опять у Нострадамуса вычитал? — по-кошачьи сощурилась Света, державшаяся совершенно непринужденно.

— Сам вычислил, — угрюмо сообщил Шишкодремов.

Света потянулась и пояснила Мазуру:

— Это он у нас на Нострадамусе подвинулся. И Гитлера оттуда вычитал, и Ельцина, и ваучеры. А какой может быть Нострадамус, если сами французы намедни писали, что на сегодняшний день имеется десятка три расшифровок каждого катрена? Точнее объясняя, на каждое четверостишие — тридцать расшифровок, причем любая наугад взятая противоречит двадцати девяти остальным. Какие уж тут предсказанные ваучеры, Роберт?

— Образованщина, — проворчал тот, уязвленный в лучших чувствах.

— Зато сексуальна и раскованна, — уточнила Света. — Вон у сержанта скоро казенные штаны треснут…

Вернулся Кацуба. Все было ясно по его лицу, с первой секунды. Никто не задал ни единого вопроса, но он сам, не спеша оглядев свое воинство, тут же внес ясность:

— Увы, ребята, придется работать… Хватайте барахло и поехали. Машина ждет.

В фургончике оказалось достаточно обтянутых потертым кожзаменителем сидений, чтобы с относительным комфортом разместиться всем. Скрежетнул рычаг передач, и машина покатила прочь от сонного царства.

— Знакомьтесь, — сказал Кацуба. — Это вот товарищ Котельников Игорь Иванович, большой человек в здешней гидрографии… в практической гидрографии, так сказать. Прикладной. Известный прикладник. Только застрял в капитанах — здешние места как-то чинопроизводству не способствуют…

Шофера он не представил — значит, так и надо было. Капитан Котельников чем-то неуловимо напоминал Кацубу — такой же жилистый и долговязый, только усы оказались гуще и светлее.

— Как вас величают, он уже знает, — продолжал Кацуба. — Ну, со светскими условностями вроде все? Гоша, пивка хочешь?

— Давай. А то у нас дорогущее…

Машина поскрипывала всеми сочленениями, но довольно бодро катила по раскатанной колее. Вокруг сменяли друг друга холмы и равнины, кое-где среди невысокой, зелено-буроватой травы белели пучки бледных цветов, взлетали птицы. Слева, далеко в стороне, показалось большое озеро, покрытое словно бы огромными бело-серыми хлопьями.

— Гуси, — пояснил Котельников. — Осенью охота тут богатейшая. Да и сейчас колошматят почем зря…

— А это что? — поинтересовался Мазур, когда вокруг появились заросли странного кустарника — с метр высотой, перекрученные черные стволы, длинные, узкие листья.

— А это березы, — сказал Котельников. — Серьезно. По здешним меркам — вполне дремучая чащоба, лучшее, чем богаты…

— Вон хорошее местечко, — перебил Кацуба. — Там и постоим ради приятного разговора…

УАЗ свернул вправо, переваливаясь на неровностях, проехал метров двести, к подножию невысокого холма, остановился. Котельников не стал отсылать шофера «погулять» — значит, человек был свой, посвященный.

Кацуба мгновенно переменился, лицо стало жестким, пропало всякое балагурство.

— От Адама начинать не будем, — сказал он. — Но небольшое такое предисловие сделай, Гоша, чтобы народ знал, где ему предстоит горбатиться…

— Понятно, — сказал Котельников. — Значит, вводная часть будет такая… Мы едем в город Тиксон. Население — около тридцати тысяч человек, причем девять десятых с превеликой охотой хоть завтра навсегда убрались бы на материк, но не имеют такой возможности. Дела, как и везде, хреновые — плюс северная специфика. Цены дикие, денег нет. Лесоперевалочный завод стоит второй год — невыгодно стало сплавлять лес с верховьев. Та же ситуация с судоремонтным — от обычной навигации остались одни воспоминания, Северный морской путь, будь это на суше, давно зарос бы бурьяном. Нефтеразведку свернули. Одним словом, народ не живет, а кое-как выживает и не разнес все вдребезги и пополам исключительно по исконной русской терпеливости. А может, еще и оттого, что понимает: если разнести все вдребезги, деваться будет вообще некуда — до материка очень уж далеко, а тут, по крайней мере, крыша над головой, рыбку половить можно, только ею многие и спасаются…

— Медеплавильный вот-вот закроют, — бросил шофер, не оборачиваясь к ним.

— Ага, — сказал Котельников. — Со дня на день. Выбрали руду за сто пятьдесят лет. Одним словом, социализма здесь уже нет, а капитализма нет и не будет по одной простой причине: нечего прихватизировать. Разве что рыбхоз еще в девяносто четвертом превратился в частную фирмочку, но это у нас единственный росток капитализма, и другого не дождаться. Аж целых четыре сейнера — то есть, было четыре. Осталось три. Ну, еще хлипкий туризм — но это уже не наши, все идет через Шантарск, а здесь только представитель. Возят иностранцев по Северному Ледовитому. Теневой экономики нет, поскольку нет вообще никакой экономики. Мафия, как водится, есть, куда же без нее, но по вашим шантарским меркам это и не мафия вовсе, смех один. Тут вам не Завенягинск с его никелем и круговоротом больших денег в природе… Вот вам в краткой обрисовке все наши сугубо штатские дела. Теперь — военные, вообще те, что касаются носителей погон. Есть таможня, но захирела согласно общей тенденции. Есть пограничники — поскольку в Завенягинск до сих пор, бывает, заходят иностранные коробки, опять же те самые иностранцы, про которых я уже говорил. Армия представлена военной частью с соответствующим цифровым обозначением. — Он достал потрепанную карту, развернул на колене. — Вот здесь, где обведено синим, — сплошь запретка.

Мазур глянул на обозначение масштаба — территория была немаленькая, как водится, равнялась если не Франции, то уж какой-нибудь Люксембург заставила бы завистливо охнуть.

— Какого плана армейцы? — спросил он ради интереса.

— РЛС дальнего обнаружения и батареи противоракет. В тех местах базируются еще со времен лысого кукурузника — как только по обе стороны «железного занавеса» начали готовиться к пальбе ракетами с подлодок. Когда-то там вдобавок испытывали ракеты «воздух-земля», но лет двадцать, как свернули полигон. До сих пор все, правда, перепахано — лунная поверхность, это ж тундра, любой рубец зарастает сто лет… Дикие олени стороной обходят. Что еще? Армия точно в таком же положении, что и цивильные — денег нет, жрать нечего, генерал посылает в тундру вездеходы, лупят бедных олешков из автоматов почем зря, и ничего не попишешь, жить-то надо…

— Это лирика, — хмуро сказал Кацуба. — Давай к делу.

— Дела начались примерно три месяца назад, — сказал капитан. — Когда произошел массовый падеж морской живности. Рыба, вообще все, что передвигается и плавает…. Зрелище, надо признать, было жутковатое, есть фотографии, при необходимости посмотрите. На полкилометра по берегу все это валялось и гнило. Из столицы нагрянула среднеответственная комиссия, поковырялась тут и быстренько слиняла. Ничего конкретного так ничего и не установили — вроде бы водяная фауна чем-то таким отравилась, но, с другой стороны, вполне возможно, что живность погибла от естественных неведомых причин. Никто не стал тратить время и деньги. Зато местная интеллигенция, чтобы вовсе уж не озвереть от безделья, в два счета учредила «союз зеленых» и чуть ли не с первого дня принялась наезжать на армейцев. Есть тут у нас своя интеллигенция, не вымерла пока, они ж живучие… Принялись орать во всеуслышанье, что беда произошла из-за контейнеров с боевыми ОВ — дескать, в прежние времена злонамеренные советские милитаристы безответственно топили чуть ли не у самого берега отслужившие химические боеприпасы, а потом, когда все это добро проржавело, отрава просочилась в воду и получился маленький Освенцим…

— А это неправда? — прищурился Шишкодремов.

— Центр заверяет, что неправда, — пожал плечами Котельников. — Категорически заверили, что армия никогда не топила здесь никакой отравы. И я склонен верить начальству — не из тупой субординации, а оттого, что немного занимался схожими проблемами. Распоследним идиотством было бы доставлять сюда контейнеры из европейской части России. Мы здесь люди взрослые, в меру циничные и эрудированные… Бывало, сбрасывали — но восточнее Новой Земли никогда не забирались. Никто не стал бы подвергать риску Северный морской путь, стратегическую трассу. Топили в Баренцевом… «Зеленые», увы, держатся своей версии — по их интерпретации, на базе до сих пор хранятся химические боеприпасы, от которых порой избавляются методом Герасима. Это, конечно, невероятная чушь — перед дислоцированными здесь подразделениями в жизни не ставили и не поставят задач, для выполнения которых требуются боевые ОВ. Здесь нет ничего, кроме противоракет, абсолютно несовместимых с боевой химией.

— «Зеленым» это объясняли?

— На словах, на пальцах, на молекулярном уровне… — угрюмо сообщил Котельников. — Не унимаются. Совковый интеллигент логические аргументы воспринимать не способен, а мышление у него насквозь шизофреническое. Если отрицают — значит, секретят. В таком аспекте. Химические боеприпасы здесь есть, потому что военные заверяют, что их здесь нет. Вы не думайте, будто я преувеличиваю, — здесь у меня куча вырезок из «Тиксонского демократа», потом сможете сами убедиться, что я нисколечко не утрирую… Именно эта газетенка запустила историю о некоей барже, битком набитой баками с ОВ, которую монстры в погонах утопили чуть ли не в виду берега. Крайне смачно расписала. Они-де нашли некоего ветерана Севморпути, своими глазами бачившего потопление баржи, но старикан то ли помер, то ли страшно боится чекистов, и потому представить его вживую они не могут… Одним словом, каша заваривается нешуточная. Потому что шизанутый интеллигент — словно вирус гриппа. Где-нибудь в отдаленном безлюдье от него не будет никакого вреда, но если попадет в толпу, наворочает дел. В особенности если учесть, во-первых, что питательная среда у нас богатая — люди от голода и невзгод озверели предельно, а во-вторых… — Он помолчал чуточку, нервно мусоля сигарету. — А во-вторых, все могло бы потихоньку сойти на нет, не последуй новых сюрпризов. Две недели назад один из сейнеров того самого акционерного общества, бывшего рыбхоза, в буквальном смысле вылетел на берег километрах в десяти от города. Шел по прямой, неуправляемый, глубина начинается в том месте у самого берега, так что он наполовину выскочил на сушу. И сняли с него ровным счетом одиннадцать покойничков — весь экипаж, поголовно. Смерть последовала в результате отравления химическими соединениями, по своим характеристикам практически схожими с зарином. Не может быть ошибки — трижды проверяли и перепроверяли, во всем этом участвовали и военные, и городские медики, и комиссия из Шантарска… Представляете, что началось в городе? Сейчас уже страсти чуточку улеглись, но в военной форме появляться категорически не рекомендуется. Даже погранцам. Да что там, на неделе принялись лупить таможенника, пока разобрались, что отношения к военщине он не имеет, сломали три ребра… «Зеленые», как легко понять, пришли в состояние крайней двигательной активности… Пена с губ летит на километр. Налетели столичные корреспонденты схожей ориентации, был запрос в Думе, в город уже приперлось штук двадцать импортных «зеленых» собратьев… Неужели не слышали?

— Краем уха, — ответил за всех Кацуба. — У нас там своих заморочек выше крыши…

— Вам легче. А мы стоим на ушах. Шесть дней назад горсовет принял резолюцию — в кратчайшие сроки все военные объекты должны быть демонтированы, а на освободившихся территориях следует устроить экологический заповедник. Попробуй не принять такого манифеста, когда вокруг здания собралось полгорода с самыми радикальными плакатами, каждый второй пьян в задницу, а каждый первый от злости невменяем. Вдовы и осиротевшие детишки в первом ряду, милиция ни жива, ни мертва — их ведь горсточка, депутаты в прострации, военные сидят на базе, боясь высунуть нос… Самое удивительное, что город уцелел — подумаешь, выбили пару стекол перевернули пару машин да сожгли чучело в армейской форме… Сейчас-то из Завенягинска прислали омоновцев, но их не больше взвода, проблемы это не решает. И резолюция эта самая ничего не решает — в столице ею подотрутся. Однако ситуация хреновейшая — есть масса горючего материала, есть поджигатели, история просочилась за рубеж трудами «варягов», по городу что ни день носятся импортные гости с видеокамерами, а потому даже не из Шантарска — из столицы городским властям наказали не провоцировать конфликтов, упаси боже, не обижать возмущенного народа, вообще лечь, раздвинуть ноги, расслабиться и попытаться получить удовольствие… А военным — носу не показывать с базы. Или уж в крайнем случае пробираться огородами, напялив цивильное, — он покосился на Шишкодремова. — Так что придется вам быстренько превратиться в стопроцентного штатского. Прямо сейчас. В городе многие носят списанное военное, так что достаточно будет ликвидировать погоны с фуражкой.

— Интересные дела, — проворчал Шишкодремов.

— Взвыл купец Бабкин, — нараспев протянула Света. — Жалко ему, видите ли, шубы…

— Но ведь в таком случае получается, что легенда летит ко всем чертям? — сварливо продолжал капитан третьего ранга. И в поисках моральной поддержки уставился на Кацубу. — Все на том и завязано, что я — приставленный морячок, штабная крыса берегового плавания… Они что, и к морякам относятся, как к врагам народа?

— Им без разницы, — мрачно сказал капитан. — Я же говорю — три ребра таможеннику сломали…

— Тихо, — бросил Кацуба. — Чапай думать будет.

Думал он недолго — не прошло и минуты, как просветлел лицом, поднял палец:

— Ничего, собственно, переигрывать не придется. Остаешься штабной крысой, приставленной шпионить за цивильными. Только шляться будешь без погон, вот и весь бином Ньютона. Ну, а мы, понятное дело, будем на тебя украдкой жаловаться местным шизам — навязали, мол, болвана… Так что спарывай погоны, представь, что на дворе — семнадцатый год. «Капусту» с фуражки тоже ликвидируешь — тогда будешь напоминать Остапа Бендера, а это не отягощает задачу.

Он протянул Шишкодремову швейцарский перочинный ножичек, и капитан (определенно несколько уязвленный) стянул шинель, принялся, зло посапывая, отпарывать погоны.

— Пойдем дальше? — спросил Котельников. — Пробы воды в разных точках брали все, кто располагал соответствующей аппаратурой, — гидрографы, военные, пограничники. Результат отрицательный. Никакого следа отравы.

— Это кого-нибудь убедило? — спросил Кацуба.

— Нет, конечно, — фыркнул Котельников. — Согласно той же логике. Точнее, отсутствию логики. Фальсификация — и все тут. На другой день после митинга и исторической резолюции из Шантарска прислали военный самолет. Я не специалист в области электронной разведки, но меня заверяли, что аппаратура там современная и качественная, — он наморщил лоб, припоминая. — Системы «Ястреб» и «М-105». Самолет работал почти двое суток, прочесал почти три тысячи квадратных километров. С тем же результатом. Никаких контейнеров на дне. Только три затонувших корабля, но про них известно практически все, ни на одном никогда не было никаких отравляющих веществ.

— Какие здесь глубины? — спросил Мазур непроизвольно.

— В обследованной акватории, да и в прилегающих районах — максимум сороковник.

— Тогда в самом деле нашли бы и бидон из-под молока…

— Разбираетесь?

— Ага, — кратко сказал Мазур.

Разбирался, лучше некуда. Правда, ему главным образом приходилось иметь дело с зарубежными аналогами «Ястреба» и «стопятки». Прекрасные приборчики, один из лютейших врагов «морского дьявола» — на глубинах до полусотни метров засекает металлические детали экипировки аквалангиста в ста случаях из ста. А если тот, кто увлекся этакой рыбалкой, пустит над водой на бреющем полдюжины вертолетов с аппаратурой на внешней подвеске, а следом пойдут мотоботы с боевыми пловцами — тому, на кого охотятся, жить станет совсем невесело….

— И это снова никого не убедило, а? — спросил Кацуба.

— Ну разумеется, — пожал плечами Котельников. — Кроме очередной порции воплей о коварстве военщины, никакой реакции. Ситуация осложняется тем, что мэр — из ихних. Ветеран перестройки. У нас здесь в некоторых смыслах заповедник, не забывайте, прямо-таки конандойлевский затерянный мир. Время остановилось, стрелки где-то на самом начале девяностых, взгляд на мир и образ мышления соответствующие…

Шишкодремов справился с погонами и, сожалеючи цокая языком, снимал «капусту» с фуражки.

— Мэр у вас из журналистов, кажется? — поинтересовался он, не поднимая глаз от рукоделья.

— Нет, с метеостанции, кандидат околовсяческих наук, это председатель горсовета — из борзописцев, закадычные дружки, кстати, оба двигали перестройку, как два придурка… На чем и сыграли два месяца назад — они, изволите ли видеть, на короткой ноге со столичными отцами демократии и даже лично знают с полдюжины самых настоящих западных бизнесменов, посему обязательно добьются валютных инвестиций, на Тиксон польется золотой дождь, все будут сыты, пьяны и нос в табаке. У вас, на материке, такие штучки уже не проходят, но в нашей глуши… Электорат поскрипел мозгами и выбрал обоих. За два месяца ни черта не сделали, конечно, — исключительно потому, что засевшие враги мешают. К сожалению нашему, из-за последних событий этих врагов удалось четко персонифицировать, а значит, у обоих деятелей еще есть в запасе время. «Зеленые», таким образом, витийствуют и безумствуют под высочайшим покровительством обоих этих придурков, что прыгают по ветвям власти…

— Кстати, о «зеленых», — оживился Шишкодремов. — Заграничные ниточки не прослеживаются?

Взгляд у него мгновенно стал колючим, цепким, деловым, резко контрастировавшим с туповато-сытенькой физиономией. На миг из-под маски проглянуло подлинное лицо. «Не прост наш колобок, — отметил Мазур, — а впрочем, простого бы и не послали… Не держит Глаголев простых сибирских валенков…»

— Не удивлюсь, если обнаружатся, — досадливо поморщился Котельников. — Все прекрасно знают, что за фруктики эти «зеленые», неважно, наши или импортные — то ушки спецслужб проглянут, то обнаружатся клычки пронырливых бизнесменов, которые напускают «зеленушек» на конкурентов… Пока ничего конкретного сказать не могу. Людей и возможностей у меня — кот наплакал. Не велось здесь серьезной работы, сами прекрасно понимаете, а потому нет и «инфраструктуры». Кое-что собрали, конечно, — он вопросительно глянул на Кацубу. — Я так понимаю, ваша группа четко делится на две части — одни станут ворочать агентурку, другие — нырять в морскую глыбь?

— Правильно понимаешь, — сказал Кацуба. — Друг от друга секретов, конечно, нет — одной веревочкой черти повязали, да и нет другого места, где мы могли бы посидеть над проблемами. Правда, есть тут один нюанс — если агентуристы нырять не смогут, то ныряльщики, наоборот, могут и подмогнуть коллегам по зондеркоманде, — покосился он на Мазура с непонятной ухмылочкой. — Я бы даже выразился, не «могут», а «обязаны будут»… Но все документы ты четко дели на две кучки — по числу фракций. И если с присказкой все, давай-ка переходи к сказке, ради которой мы сюда и нагрянули…

— Да ради бога, — сказал Котельников. Показалось даже, вздохнул облегченно. Извлек из обшарпанного металлического ящика, напоминавшего футляр какого-то инструмента, нетолстую стопочку листков тонкой бумаги. Ловко разделил на две части, одну тут же отдал Кацубе, слегка замялся: — Кому?

— А вот ему, — Кацуба показал на Мазура. — Это у нас главный спец по подводным делам.

Сказано это было без тени шутливости, и Мазур подумал мимолетно, что следовало бы умилиться столь высокой оценке его заслуг, но не стал думать о таких пустяках, конечно. Принял у капитана бумаги, развернул лежащую сверху, сложенную пополам карту. Котельников торопливо пояснил:

— Здесь обозначены все три затонувших судна…

Хорошо, что объяснил — без подсказки Мазур не догадался бы, что означают три галочки, вписанные в кружки. Схему, вне всякого сомнения, рисовали насквозь сухопутные спецы, не имевшие представления об используемых морскими картографами условных значках. Координаты, правда, были указаны в точности, как надлежит, и на том спасибо…

— Задача казалась простой, — продолжал Котельников. — Поскольку «зеленые» продолжали с пеной у рта орать, что один из кораблей был-таки затоплен с контейнерами на борту, решено было обследовать все три точки, сделать снимки, поднять архивные документы, в общем, наглядно доказать…

Мазур краешком глаза подметил, как изменилось лицо Кацубы, — этот характерный рысий прищур был Мазуру уже знаком, доводилось лицезреть. Что-то вмиг насторожило глаголевского преторианца. Секундой позже Мазуру и самому показалось, что он тоже уловил нестыковочку, легкую заусеницу. Но догадки он благоразумно удержал при себе — военному человеку вообще вредно умничать, а в такой ситуации и подавно не стоит лезть вперед батьки в пекло, тем более, что батька помалкивает…

— Благо о всех трех кораблях известно достаточно, и никакой загадки они собой не являют, — продолжал капитан. — Вот это — весьма знаменитая в свое время «Вера». Личный пароход легендарного купца Дорофеева. Был тут до революции местный Крез — помесь просвещенного мецената с сатрапом. Фактически — царь и бог. Тиксон в те поры был чуть ли не деревней, тысяч на пять жителей. Медеплавильный тогда был дорофеевским, как и все остальное, заслуживавшее внимания. Пушнина, искали золото, но не нашли… Одним словом, Дорофеев в восемнадцатом пытался уйти на «Вере» в Норвегию. Были все шансы — отсюда до норвегов чуть больше двух тысяч километров, «Вера» такой рейс осилила бы. Но утонула. Что там у них произошло, неизвестно, ходят разные версии…

— Короче, «Вера» нести контейнеры с каким-нибудь зарином никак не могла? — чуточку нетерпеливо прервал Кацуба. — Вот и ладушки, а все остальное — ненужная лирика… Второй кораблик?

— «Комсомолец Кузбасса». Небольшой такой сухогруз. «Адмирал Шеер» его мимоходом потопил в сорок втором, когда обстреливал Тиксон и пытался прорваться в пролив Вилькицкого. Часть команды добралась в шлюпке до берега… На кандидата в контейнеровозы тоже не тянет…

— А почему? — вкрадчиво спросил Шишкодремов. — Химическое оружие у нас в сорок втором было. Все свои, что тут жеманничать…

— И вы туда же? — слегка опешил Котельников.

— Просто просчитываю варианты. Теоретически говоря, могли на вашем «Комсомольце» оказаться химбоеприпасы. Скажем, в виде сюрприза для японцев перебрасывали на Дальний Восток…

— Вы только при «зеленых» такое не брякните, — с вымученной улыбкой сказал Котельников. — Только таких открытий не хватало… Будь на «Комсомольце» отрава, Москва нам сообщила бы.

— И все равно, теоретическую вероятность допускать следует, — ничуть не смутившись, отпарировал Шишкодремов. — Москва могла и не знать. Ведомственный разнобой, утрата архивов, нестыковка в обмене секретной информацией… Под Шантарском в пятидесятых сливали радиоактивные отходы — и до сих пор частенько не находится концов: кто, где, сколько?

— Ладно, — сказал Кацуба, пожалев, видимо, откровенно приунывшего Котельникова. — Молодец ты у меня, Шишкодремов. Запишем твою версию в графу эвентуальностей. Ребятам, — он кивнул на Мазура с белозубо-киношным напарником, — туда лезть придется, так что пусть держат в голове и такой вариант… Третье судно?

— Вот с третьим, в отличие от ваших… эвентуальностей, никакой неясности нет. «Ладога», морской буксир. Затонул в шестьдесят четвертом. Не помню всех подробностей, но дело было во время шторма, и капитан что-то серьезно напортачил, потом его, по документам, посадили. Жертв, правда, не было. Морской буксир, мне объяснили, на роль перевозчика каких бы то ни было грузов не годится, нет у него надлежащих трюмов…

— Это точно, — сказал Мазур. — Никак не годится.

Котельников помолчал, словно ожидая очередных въедливых комментариев. Не дождавшись, продолжил:

— Три дня назад мы вышли в точку Икс. Так их обозначили — Икс и Игрек. «Вера» и «Комсомолец» лежат практически рядом, метрах в двухстах — такую уж хохмочку подложила теория вероятностей. Это и есть Икс. Ну, а Игрек в таком случае — понятно без объяснений… С превеликими трудами выцарапали на денек в порту их водолазный бот и уговорили одного-единственного водолаза.

— Военные ушки торчали? — спросил Кацуба.

— Никоим образом. Для всех непосвященных инициаторами обследования были гидрографы, сиречь ваш покорный слуга, а в том, что меня пока не расшифровали, могу поклясться… Водолаз был опытный. Вот здесь у меня записано… — он поворошил лежавшие на коленях Мазура бумажки, вытащил одну. — Водолаз-мастер первой группы. Мне говорили, это самый высокий ранг…

Кацуба глянул на Мазура:

— Герр консультант, компетентное заключение дать можете?

— Конечно, — Мазур глянул в бумажку. — Подробно или на скорую руку?

— Подробно.

Ухмыльнувшись про себя, Мазур сказал:

— Это выйдет долгонько…

— Все равно.

— Все водолазы профессионально классифицируются по трем группам. Третья — спасательные работы на спасательных станциях. Что вовсе не означает, будто работа простая и легкая, — там всякое бывает… Вторая — эксплуатационное обслуживание гидротехнических сооружений и водных путей, научно-исследовательских работ, наблюдение за орудиями промышленного рыболовства, добыча морепродуктов, то есть — подводные плантации. Первая — аварийно-спасательные, судоподъемные, подводно-технические, судовые, судоремонтные работы, работа на ледоколах, водолазных ботах, спасательных судах. Экспериментальные спуски — нечто вроде летчиков-испытателей, только под водой. — Он говорил медленно, внятно, испытывая легкое удовлетворение оттого, что в чем-то оказался самым знающим из всех. — В каждой группе есть классы — третий, второй, первый. Ну, а водолаз-мастер — и в самом деле самый высокий ранг, элита. Имеет право не просто участвовать, а руководить водолазными спусками на глубину до шестидесяти метров, в любых условиях, во всех типах снаряжения.

— Так… — сказал Кацуба. — Интересные премудрости. Каждый день узнаешь что-то новое… И что, раскопал ваш мастер что-нибудь интересное?

— Нет, — сказал Котельников с кривой ухмылкой. — Не успел. Он пробыл на дне, около «Комсомольца», около десяти минут, потом вдруг подал сигнал тревоги, и его принялись поднимать в аварийном темпе, без полагавшихся остановок. Когда подняли на борт, он был без сознания. Тут же поместили в декомпрессионную камеру, но он умер четверть часа спустя. Обширный инфаркт миокарда. Скафандр был цел, герметичность не нарушена…

— Это не скафандр, — машинально перебил Мазур, бегло просмотрев один из листков. — Стандартная водолазная эластичная рубаха — ВРЭ-три…

— Я же не специалист, — пожал плечами капитан. — Портовики назначили комиссию, там все написано… Нарушения подачи воздуха не было, телефонная связь работала исправно… В отсеки он не спускался.

— Еще бы, — проворчал Мазур. — Все-таки мастер. Исследовать затонувший корабль изнутри полагается двоим, второй страхует сигнальным концом… Впрочем, если бы он застрял в отсеках, его попросту не вытащили бы. — Увидев ободряющий взгляд Кацубы, он продолжал: — Если не секрет, каким макаром вы его уговаривали?

— Деньги, — сказал Котельников. — Водолазы, как и все портовики, который месяц без зарплаты… На другой день к «Комсомольцу» спустился аквалангист. У пограничников был один-единственный. Этот вообще не всплыл. Бот оставался там сутки, но тела так и не нашли… Не буду растолковывать, какой козырь получили «зеленые», сами, видимо, понимаете? Поиски вести невозможно — водолазы отказываются спускаться, хоть вы их озолотите.