День «Б» Бондаренко Вячеслав
Впрочем, Готтберг уже думал не о настоящем, а о будущем. Белоруссия, ее «политики» и «военные», ее жертвы и герои, наступление Красной Армии — все это его уже перестало интересовать. Он выполнил здесь свою миссию, а прочее — не его забота. С завтрашнего дня власть здесь принадлежит военной администрации…
В дверь кабинета тихо постучали. На пороге стоял адъютант Готтберга, молодой гауптштурмфюрер СС в полевой форме.
— Все готово, группенфюрер… простите, обергруппенфюрер!
Во внутреннем дворе Готтберга ждал черный бронированный «Майбах-Цеппелин». Два «Мерседеса» с охраной и эскорт мотоциклистов пошли впереди и позади лимузина.
Мимо побежали полуразрушенные, неосвещенные улицы Минска. По лицу Готтберга иногда пробегали зыбкие, призрачные тени, похожие на людские силуэты. Казалось, все те, кто был расстрелян, повешен или замучен в застенках во время правления Готтберга в Белоруссии, молчаливо преследуют эсэсовца, взывая о возмездии.
Специальный железнодорожный состав ожидал Готтберга на дальней ветке. Комендант поезда отдал рапорт, вскинул руку в нацистском приветствии. Готтберг рассеянно ответил ему, поднялся в вагон и попросил принести в купе бутылку минеральной воды.
Через две минуты состав тронулся и, постепенно наращивая скорость, пошел на запад.
А еще через десять минут бывший генеральный комиссар Белоруссии уже крепко спал. Готтбергу снился солнечный день в Кёльне, на набережной Рейна. Ласково плескались воды могучей реки, небо было голубым и мирным, как до войны, а величественный Кёльнский собор, как всегда, радовал своим совершенством…
Здание госпиталя догорало. Багровые языки пламени освещали в ночи закопченные лица людей, отсвечивали в ветровых стеклах машин. Жалобно стонали раненые, которых санитары и санитарки вытаскивали из пожарища. Рядом поспешно выгружались из тяжелого грузовика рабочие Организации Тодта, однорукий бауляйтер резко отдавал им распоряжения. Разборкой завалов командовал немолодой военный врач в очках.
— Живее, живее! — раздраженно кричал он на многочисленных солдат, копошившихся на руинах. — Там в хирургическом еще семь человек должно быть! Герр бауляйтер, ваших — на разборку флигеля!..
— Яволь, герр штабсартц!.. К флигелю, живо!!!
От хирургического отделения оставались одни воспоминания. Хаос битого камня и стекла, переплетения каких-то металлических трубок, ошметки дерева, клочья бинтов, комья окровавленной ваты… Советский бомбардировщик появился над городом незамеченным, и тревогу не объявляли.
Стриженный ёжиком «фельдфебель», вместе со своими подчиненными копавшийся на развалинах госпиталя, выпрямился и ожесточенно сплюнул. Вместо того, чтобы выполнять задание командования, они вынуждены возиться тут, отыскивать на руинах раненых немцев… И надо же было этому самолету прилететь так невовремя! Только выработали с ребятами тактику, приняли решение, как громыхнул этот взрыв, взвыли сирены, квартал оцепили фельджандармы, и всех, кто попался под руку, силком погнали на разборку развалин горящего госпиталя… «Старший по званию», бородатый «лейтенант», пробовал было сопротивляться, но хмурый, с мятым от недосыпания лицом гауптманн фельджандармерии процедил: «Захотели к стенке за невыполнение приказа?.. А ну!..» Пришлось подчиниться. И вот теперь уже полночи они работали на разборке этого чертова госпиталя…
Отпустили их только без десяти три. По приказу «фельдфебеля» группа разделилась — семеро пошли низом, через набережную Свислочи, а он в сопровождении бородача двинулся к зданию духовной семинарии.
Тяжело, устало шагая по замусоренному осколками битого кирпича и стекла тротуару, «фельдфебель» думал о том, как же удачно они додумались выйти на конспиративную квартиру. Хозяин, которого они подозревали в измене, оказался невиновным, а немцы, которых видели выходящими из его дома, — офицерами «Смерша». Видимо, в апреле 1943-го, когда военную разведку выделили из НКВД в особое управление Наркомата обороны, эта квартира автоматически приобрела статус явки сразу двух разведывательных сетей — НКВД и «Смерша». Кто же знал, что интересы двух ведомств будут настолько разными?..
Перед смертью хозяин явки признался, что сегодняшние гости — смершевцы. А раненый парень, которого прикончили на чердаке, так и вовсе предоставил великолепное тому доказательство. Он был в штатском, но в шкафу обнаружилась его немецкая форма, а в ее подкладке — тончайший шелковый лоскут, покрытый мелким текстом. Точно такой же, какой был в подкладке у парашютиста, убитого в ночном июньском лесу…
Итак, эти «немцы» были теми самыми, кого приказал искать и ликвидировать Судоплатов. Ради такой удачи не жаль было и стариком-подпольщиком пожертвовать. Теперь «фельдфебель» знал точное количество разведчиков, знал, как они приблизительно выглядят. Но самое главное — у них была явка, куда они неизбежно должны были вернуться. Засаду в доме оставлять не стали — без стрельбы не обошлось бы, а это могло всполошить немцев, которые в момент оцепили бы квартал, и тогда не уйдешь. Проще было убрать их по одному, во время возвращения их на явку… «Вернее, теперь — уже утром, — подумал “фельдфебель”». — Надеюсь, расходиться на задание они тоже будут по одному, как и вчера».
Теплая ночь была на исходе. Группа «фельдфебеля» рассредоточилась по окрестным дворам так, чтобы держать в поле зрения весь переулок и прилегающие к нему пустыри — на случай, если разведчики будут расходиться разными маршрутами.
Медленно тянулись часы. Постепенно рассвело, закукарекала, захрюкала и замычала окрестная живность, по улице начали проезжать повозки и машины, по реке двинулись лодки… Потом небо нахмурилось, прошел короткий теплый дождик, прибивший пыль в переулке, и снова распогодилось. Становилось жарко. А дом-явка так и стоял молчаливый, неподвижный — ни звука, ни движения внутри.
— Сходи посмотри, — еле слышно приказал «фельдфебель» бородатому «лейтенанту».
Через минуту тот вернулся, криво усмехаясь.
— Дом пуст, командир…
— Как пуст? — опешил «фельдфебель».
— А так. Сходи сам посмотри.
Тщательно обыскали явку. Смершевцы явно побывали в доме — тела погибших они перенесли в подвал, на кухне остались следы ужина, — но ночевали в другом месте.
Выйдя на улицу, «фельдфебель» в ярости сплюнул на булыжник. Внутри закипала холодная злоба.
Глава 25
Ручей, по которому бежал Джим Кэббот, оказался не таким уж и длинным. Он привел его к невысокому бетонному сооружению, торчавшему посреди очередного окраинного огорода и больше всего похожему на дот. Но, сунув голову внутрь, англичанин убедился в том, что дот, судя по всему, имеет отношение к канализации. Ручей с шумом низвергался куда-то вниз, туда же по бетонной стенке уходили железные скобы-ступени. Поразмыслив, Джим скосил глаза на волшебную птицу Лайвер, вытатуированную на кисти, и, как всегда делал в трудные минуты, подмигнул ей. Потом схватился здоровой рукой за первую скобу и, затаив дыхание, начал спуск.
Он хорошо понимал, что сейчас по его следу нацисты бросят крупные силы полиции и СС. Квартал, по которому он бежал, будет оцеплен и прочесан сантиметр за сантиметром. Любой патруль остановит раненого человека в разорванной и окровавленной немецкой форме. Поэтому нужно уходить максимально сложным путем. Подземный коллектор был самым подходящим вариантом.
Подземелье, в котором оказался Джим, было не таким уж и глубоким, не больше пятидесяти метров под поверхностью земли. По узкому бетонному ходу, в котором бурлил зловонный ручей, вполне можно было передвигаться, согнувшись в три погибели. Через несколько минут спина Кэббота уже одеревенела, но он упрямо двигался вперед в кромешной темноте. Конечно, было жутковато, но ведь отряды британских коммандос и создавались для того, чтобы действовать в экстремальных условиях!
«Плохо то, что у меня нет карты, — думал Джим, осторожно ступая по бетону. — Ориентировочно я миновал вокзал и смещаюсь в сторону реки, но так ли это?..» Проверить догадку не было ни малейшей возможности: ни люков, ни выходов на поверхность Кэбботу не попадалось. Кроме того, коллектор уже несколько раз менял направление, и в конце концов Джим окончательно перестал соображать, куда он бредет.
Прошло, как казалось ему, не меньше полутора часов. Наконец впереди блеснул какой-то неясный свет, а воздух в подземелье стал немного свежее. Взбодрившись, Джим ускорил шаги и через десять минут осторожно высунул голову из небольшой полукруглой дыры, выходившей на реку, буквально сантиметрах в пятидесяти от поверхности воды. От ослепительного света летнего дня заломило глаза, от пьянящего воздуха кружилась голова. Джим беспомощно сощурился и поскорее нырнул назад в коллектор. Еще не хватало, чтобы его увидел с реки или противоположного берега какой-нибудь не в меру бдительный фриц!..
Но все было спокойно. На реке не было ни лодок, ни купальщиков, ни рыбаков, а противоположный берег казался вымершим. Подумав немного, Джим сообразил, что выбрался на поверхность примерно в районе улицы Немиги, то есть прошел под землей практически весь центр города. Он не знал, что ручей, по течению которого он шел, и был рекой Немигой, знаменитой тем, что она упомянута в «Слове о полку Игореве».
Дело оставалось за малым — начать выполнять задание. А для этого требовалось переждать общегородскую тревогу и обзавестись приличной одеждой. Кроме того, Джим в последний раз ел еще в тюрьме, и желудок уже сводили голодные судороги.
А тут еще навалила рвущая душу боль в раненой руке. «Сейчас ты встанешь, — твердил себе Джим, — и выйдешь наружу… Сейчас ты встанешь». Но сколько он не уговаривал себя, боль не проходила, напротив, становилась все сильнее.
Последнее, что сумел сделать Кэббот перед тем, как сознание оставило его, — это немного отползти в глубь коллектора, чтобы его не было видно снаружи…
Обо всем этом оберштурмфюреру Хойзеру известно не было. Ночью он ни на минуту не сомкнул глаз. Он носился по городу и требовал предоставить в его распоряжение солдат для поисков опаснейшего британского агента. Но никаких солдат в его распоряжение не поступало. Нацистская администрация Минска эвакуировалась, фронт стремительно приближался к городу. Если Хойзеру и попадались какие-то солдаты, то все они направлялись по одному маршруту — в окопы, сдерживать наступление русских…
Дошло до того, что в коридоре военной комендатуры Минска, среди хаоса перевернутых столов и стульев, которые военные чиновники грузили в большой автобус, над Хойзером в лицо посмеялся заместитель коменданта — раненый пехотный майор с рукой на перевязи:
— Вы, вероятно, совсем свихнулись на почве подозрительности, дружище? Английский диверсант на Восточном фронте?.. А почему не арабский террорист с ятаганом в зубах?..
— Это самый настоящий британский коммандо! — закричал Хойзер. — Он угнал танк и проехал на нем через пол-Минска!
Лицо майора стало сочувственным.
— Рекомендую завязывать с первитином, коллега, — серьезно посоветовал он. — Да, работоспособность повышает, ночами не спишь, зато последствия — хуже не бывает. Навязчивые идеи, повышенная раздражительность… И с паническими слухами тоже завязывайте! — крикнул майор уже вслед. — Надо же, «угнал танк»…
Даже артиллеристы, выставившие заслон на пути угнанного танка и задержавшие его, отказались помочь Хойзеру. По их словам, никакого англичанина в танке не оказалось, никто его не видел, да и время ли сейчас, в момент решающих боев, ловить каких-то мифических парашютистов?..
Вытирая выступвший на лбу пот и шатаясь от усталости, Хойзер вышел на озаренную рассветом площадь. Знакомая до последней мелочи, сейчас она казалась ему удивительно противной…
«А что, если действительно не было никакого англичанина? — вдруг мелькнула в голове безумная мысль. — Как ты это докажешь?.. Оружие, документы и одежда на нем — немецкие, он ничего не говорил… С охранником в тюрьме не общался. С механиком-водителем разговаривал по-немецки. Что, если это какой-нибудь спятивший немец, решивший бороться с нацизмом?..» Подобные примеры уже бывали. История солдата Фридриха Шменкеля, добровольно помогавшего русским партизанам, была хорошо памятна Хойзеру. Шменкеля казнили 22 февраля 1944-го, но ведь могли быть и другие предатели!..
Хойзер сорвал с головы смятое кепи, провел обеими ладонями по лицу. Нет. Нельзя срываться в безумие. Ведь эксперты опознали в небе гудение «Ланкастера»!.. Значит, есть англичанин!.. Но как найти его здесь, в этом сумасшедшем городе, уже зараженном паникой?.. Наверняка эта сволочь отлеживается в каком-нибудь погребе, но прочесать весь Минск, заглядывая в каждый погреб, было бы просто нереально…
«Дауманн!.. — думал оберштурмфюрер, торопливо шагая по предрассветному Минску. — Вот мой последний шанс!.. Не может такого быть, чтобы англичане гоняли через линию фронта «Ланкастер» ради одного-единственного парашютиста. Конечно, их было несколько! И Дауманн обязан их найти. Иначе…» — постарался недодумать Хойзер.
Торопливым шагом Хойзер направился к себе, сорвал с рычага телефонную трубку и потребовал соединить его с комендатурой Заславля. Но вместо послушного «Соединяю» услышал виноватое:
— Связь отсутствует. Вероятно, действуют партизаны…
— Ч-ч-черт! — от души воскликнул эсэсовец, швыряя трубку на рычаг.
К счастью, штабной связист оказался на месте. Моргая заспанными глазами, он в присутствии Хойзера отбил сообщение, предназначенное мобильному отряду Дауманна.
— Оберштурмфюрер!.. — Радист роты, он же один из немецких унтеров, преданно глазел на мрачного, невыспавшегося Дауманна. — Вам сообщение из Минска!
Пауль Дауманн сделал еще две глубоких затяжки, выбросил сигаретный окурок и выбрался из палатки. Часы на запястье показывали без пятнадцати семь, а это означало, что через четверть часа истекал срок ультиматума, поставленного им бойцам роты «Шума».
Сообщение было от Хойзера. Он требовал немедленно сообщить, увенчались ли успехом поиски британских парашютистов, в противном случае грозил Дауманну военно-полевым судом.
Рядом с Дауманном преданно торчал роттенфюрер Шпак. Пауль взглянул в его глупое лицо, чувствуя, что накаляется.
— Постройте роту, — процедил он сквозь зубы и, дождавшись, пока Шпак убежит, приказал связисту: — Ответьте Хойзеру: «Вышли на след англичан. Прошу предоставить еще один день. Дауманн».
Через пять минут рота выстроилась перед заславским костелом. Дауманн с ненавистью обвел глазами строй подчиненных ему людей. Тупые славянские рожи, мутные после сна глаза…
— Сейчас семь ноль-ноль, — хрипло проговорил оберштурмфюрер, тыча пальцем в циферблат часов. — Где англичане?
Строй молчал. Дауманн кивнул Шпаку:
— Вы лично будете приводить приговор в исполнение…
— К-какой приговор? — заикнулся роттенфюрер.
— Как какой? Разве я не сказал, что в случае неисполнения приказа пятнадцать человек из роты по моему выбору будут расстреляны? А расстреливать будете вы, роттенфюрер…
Шпак судорожно перевел дыхание, побледнел, но преданно шагнул вперед:
— Я готов, оберштурмфюрер!..
Повисла пауза. Дауманн обводил взглядом строй солдат, выбирая жертву. И тут из первого ряда взметнулся голос:
— Разрешите обратиться, оберштурмфюрер?..
Дауманн недоуменно воззрился на рослого капрала, смело шагнувшего из строя вперед.
— У вас десять секунд, капрал, — брезгливо процедил он.
— Сегодня ночью, около четырех часов, нашей группой был обнаружен бункер, где прячутся англичане, — произнес Кастусь Зеленкевич. — У бункера поставлена охрана.
Сердце Дауманна споткнулось и снова продолжило бег. Неужели?!..
— Как-кого черта, капрал, вы докладываете об этом сейчас? — заревел он. — Неужели нельзя было сообразить своим тупым русским мозгом, что сведения такой важности сообщают немедленно?!
Подскочив к капралу, он изо всей силы ударил его кулаком в лицо. Зеленкевич упал навзничь, заливаясь кровью. Товарищи поддержали его.
— Смирно! — растерянно заорал Шпак.
— Немедленно! — продолжал разоряться Дауманн. — Вся рота!.. К месту, где скрываются английские свиньи!..
Местные жители с удивлением глядели из своих окон на тяжело бегущих куда-то бойцов «Шума». Над улицей взвилась и медленно оседала обратно густая, тяжелая пыль.
На минском ипподроме, примыкавшем к берегу реки, стоял и курил, иногда покашливая в усы, невысокий мужчина лет сорока. Тускло-голубые глаза были холодны и печальны. У мужчины было умное нервное лицо. У Алеся Латушки, одного из лидеров белорусского националистического движения, было тяжело на душе.
Родился Алесь в России, а вырос в Польше — с 1920 года его родной город Брест находился на ее территории. Но в душе всегда ощущал себя только белорусом. Потому и учился в Виленской Белорусской гимназии. А затем целиком посвятил себя делу освобождения родины от московских большевиков и польских панов, разделивших Беларусь после Гражданской войны. Та «независимость», которую получила БССР в составе Советского Союза, его не устраивала, потому что была формальной и целиком подчиненной большевистским догмам, а поляки никакой независимости или автономии, даже формальной, белорусам в составе Польши не предоставили.
Вторая мировая всколыхнула в Латушке надежды на скорое вызволение Беларуси, на то, что немцы предоставят его родине свободу. Ради этого и сотрудничал он с оккупантами, активно участвовал в очищении Полесья от остатков советских войск, создавал белорусскую полицию в Минске. Он терпеть не мог немцев, но видел в них единственную силу, которая могла бы противостоять «москалям». Не раз и не два вспоминал он слова духовного лидера белорусов, вождя народного восстания 1863—64 годов Кастуся Калиновского: «Народ, только тогда заживешь ты счастливо, когда москаля над тобой не будет!»
Не сбылось. Только горе и кровь принесли немцы на его землю. И только в самом конце 1943-го разрешил фон Готтберг создать Белорусскую Центральную Раду, а с созданием армии тянул еще дольше… К тому же Латушка прекрасно осознавал, что все эти шаги призваны только пуще «замазать» сторонников независимости сотрудничеством с гитлеровцами, только сильнее повязать их по рукам и ногам. Иногда он думал о том, как плохо быть маленьким и слабым. Но что поделать — родину и родную кровь не выбирают.
А еще он был очень несчастен. В сущности, у него давно уже не было никакой личной жизни, была только заветная Цель, которой он принес себя в жертву. Возможно, если бы произошло чудо и Беларусь получила независимость, Латушка не смог бы существовать — он уже не мыслил себя без постоянной борьбы с врагами, без чувства опасности и риска. И без ненависти. Он ненавидел немцев, ненавидел поляков, ненавидел союзников, у которых попросил помощи и от которых зависел теперь, ненавидел большевиков. Любил он только несчастную родную страну. Все нормальные люди любят свою родину, но у него это чувство было обостренным до крайности, почти болезненным.
«Ладно, — думал Латушка, выпуская в небо сигаретный дым, — мы еще посмотрим, кто кого… Теперь нужно молиться, чтобы с англичанами ничего не случилось. И тогда мы пойдем ва-банк… Только уходите скорее, господа немцы».
К Латушке подошел Михась Супрун. Его кандидатуру планировал Латушка на должность министра иностранных дел новой Белоруссии. Попросил закурить и, прикуривая, тихо проговорил по-белорусски:
— Готтберг уехал. Хлопцы говорили — Центральная Рада уезжает сегодня.
— В Вильно? — утверждающе спросил Латушка.
Супрун кивнул и продолжал:
— Когда ж англичане-то, а?.. Люди волнуются.
«Я и сам волнуюсь», — подумал Латушка, а вслух сказал:
— Пока время терпит. Где красные?
Супрун сплюнул в реку, затянулся сигаретой.
— Сегодня взяли Могилёв…
Глава 26
Центр Минска горел после очередного налета советской авиации. Стена старого дома на улице, до войны носившей название Интернациональной, рухнула целиком, обнажив нутро чьей-то квартиры на втором этаже. Огонь, жадно рыча, пожирал лохмотья обоев на стене. Горели разбросанные по тротуару чемоданы. В десятке метров валялся толстый альбом с фотокарточками. Он тоже горел…
— Сволочные наци, — сплюнув, проворчал под нос лейтенант Алекс Торнтон, вышагивая по тротуару рядом с товарищами по отряду.
— При чем тут наци? — возразил Крис Хендерсон. — Это же русские бомбы!
— Ну а войну кто начал — русские?..
Группа в составе пяти разведчиков направлялась на явку. Не хватало по-прежнему Джима Кэббота и Ника Честера. О том, что они могли попасть в руки врага, думать не хотелось, но в глубине души англичане уже смирились с потерей боевых товарищей.
В городе царил хаос. По направлению к вокзалу медленно ползли перегруженные людьми в военном и штатском грузовики, автобусы, легковушки и конные повозки, из подъездов домов выносили узлы, чемоданы и ящики. Иногда доносились звуки стрельбы. Надсадные звуки сирены воздушной тревоги приводили всю эту толпу в еще большую панику. И только хлопочущие возле наспех сооруженных дотов и дзотов солдаты и офицеры напоминали о том, что немцы все-таки будут оборонять Минск и не сдадутся без боя…
Нужное здание разведчики заметили издалека. Это был четырехэтажный каменный жилой дом с цифрой «1913» на фронтоне. У подъезда, загораживая собой почти всю улицу, стоял грузовик «Рено» со знаками люфтваффе. Несколько взмыленных солдат грузили в его кузов тяжелые ящики и мебель.
Явочная квартира была на третьем этаже. В дверь позвонил Торнтон. После большой паузы дверь приоткрылась, и мужчина лет 35-ти недоверчиво уставился на нескольких немецких офицеров, стоящих на площадке.
— Вы к кому? — неприязненно проговорил мужчина по-немецки.
— Ваши друзья просили передать, что предложение принято, — медленно произнес Торнтон.
Фраза заставила мужчину засуетиться. У него задрожали руки. Торопливо сняв цепочку с двери, он сделал приглашающий жест и согнулся в почтительном поклоне.
Квартира, куда вошли англичане, состояла из четырех комнат. Мужчина, открывший дверь, проводил разведчиков в самую большую из них. Круглый обеденный стол, два дивана по стенам, книжные шкафы, массивный буфет, большая голландская печь. На стене висели портреты Гитлера, незнакомого англичанам мужчины в старинном сюртуке и групповая фотография людей в штатском и военном, сделанная явно в 1910-х годах.
— Не обращайте внимания, — насмешливо проговорил Алесь Латушка, вставая с дивана и кивая на портрет Гитлера. — Это для конспирации…
Англичане настороженно оглядывались. Хендерсон и Ран встали так, чтобы держать под наблюдением коридор, Додд и Оукли прикрывали входы в прочие комнаты. Торнтон рассматривал человека, который, по-видимому, был у белорусов главным. Нельзя сказать, что его внешность производила большое впечатление, но в тускло-голубых глазах светились ум и сила.
— Прошу прощения, но мне хотелось бы еще раз убедиться, что вы действительно наши друзья, — продолжал Латушка. — Предъявите, пожалуйста, ваши полномочия.
Такой ход событий был оговорен заранее, и потому Торнтон, не споря, извлек из кармана зажигалку и, разобрав ее, протянул Латушке тоненькую непромокаемую бумажку, покрытую мелко написанным текстом. То же сделали и остальные.
Ознакомившись с ней, Латушка удовлетворенно кивнул и улыбнулся.
— Один такой мандат у меня уже есть, — произнес он. — Ваш товарищ нашел нас самостоятельно…
Дверь в соседнюю комнату отворилась, и на пороге появился Ник Честер.
— Черт возьми, Ники!..
Восторг англичан трудно было передать словами.
— Ты жив, старина?!..
— А что мне сделается? — радостно пробасил Честер, тиская друзей в объятиях. — Немного помялся во время посадки, погостил у партизан, и сюда!..
Латушка наблюдал за встречей разведчиков с усмешкой.
— Позвольте говорить с вами на вашем родном языке, — перешел он на английский. — Я учил его в Кракове…
— Здесь нет лишних ушей? — недоверчиво поинтересовался Хендерсон.
— Нет, не беспокойтесь. Вы, судя по вашему внешнему виду, добрались до Минска не без приключений и, вероятно, устали. Сейчас будет обед. А потом мы обсудим с вами план дальнейших действий…
Атмосфера, царящая в Минске, неимоверно злила старшего Особого отряда НКВД. На фоне паники и хаоса несколько солдат вермахта, мирно собравшихся в кружок и калякающих о том о сем, возбуждал бы обоснованные подозрения. Поэтому для совещания он завел свою группу в развалины недавно разбомбленного дома на южной окраине города. Машинально взглянул на часы — было без пятнадцати семь утра.
— Итак, что мы имеем? — мрачно заговорил «фельдфебель». — С явки смершевцы ушли. И это очень скверно, потому что теперь мы не знаем, где искать их в Минске. С другой стороны, двух из их отряда мы ликвидировали. Это безусловный плюс…
— Предлагаю методично курсировать по центру, — предложил бородатый «лейтенант». — Минск невелик, рано или поздно мы столкнемся с нашими клиентами.
— А ты их в лицо знаешь? — мрачно спросил «фельдфебель».
Бородач почесал кадык:
— Только по званиям. Один гауптманн, двое обер-лейтенантов и двое лейтенантов. Ну, еще особенности фигуры… Но тут никаких особенностей как раз нет. Все высокие, стройные, поджарые. Лиц в сумерках я не видел.
— То-то и оно, — хмуро кивнул старший. — Что, будем отстреливать всех стройных обер-лейтенантов и лейтенантов подряд?
Бойцы хмуро молчали.
— Ладно, — махнул рукой командир группы, — пока отдыхаем. Петрович, давай связь с Центром, доложим об успехе…
Бородач скинул с плеча небольшую сумку, в которой размещалась портативная рация английского производства.
По приказу Соколова его группа ушла с проваленной явки в час ночи и, рассредоточившись, прождала до утра в развалинах окрестных зданий. Вместе с Владимиром остался лейтенант Плескачевский.
— Товарищ капитан, — сонно прошептал он, когда на улице уже рдела заря, — я знаете что забыл рассказать?.. Когда мы с явки уходили, я немецкий мундир Антона забрал…
— Зачем? — не сразу сообразил Соколов.
— Так там же удостоверение в подкладку зашито…
«Молодец парень, — с одобрением подумал Владимир. — А я-то хорош! Так бы и остался мундирчик с секретной информацией внутри!» Но тут Константин продолжил:
— …я посмотрел, а там все распорото.
— Что распорото?
— Подкладка. В том месте, где было зашито, распорото аккуратно и нет ничего.
— Нет?..
Сон как рукой сняло. Значит, тот, кто убил Михаила Ивановича и Антона, догадался вспороть подкладку мундира Денисени и вынул мандат, удостоверявший его полномочия… Теперь он знает, что Антон был офицером Особого отряда «Смерш» НКО СССР!
— Черт… — процедил Соколов. — Это же серьезнейшая проблема!
— И я так думаю, товарищ капитан, — невесело поддакнул лейтенант. — Значит, теперь уже нет никаких сомнений в том, что в дом наведались не просто грабители…
— А кто?
— Немцы. Немцы наверняка уже сталкивались с таким способом снабжать наших разведчиков документами… Немцы или…
— Что «или»? — строго спросил Соколов.
Плескачевский пожал плечами:
— Или те, кто связан с нашими и знает о такой практике.
От второго предположения Владимир сразу отмахнулся. А вот немцы… Теперь они в курсе, что в Минске действует Особый отряд «Смерш». И, может быть, уже привели в действие какой-нибудь план перехвата и тотальной проверки.
— Ладно, — наконец процедил он сквозь зубы. — За то, что заметил важную деталь, выношу благодарность за то, что сообщил об этом с запозданием — порицание. Давай спи дальше, Костя… День у нас напряженный — будем по очереди караулить конспиративную квартиру, куда должны прийти англичане…
Глава 27
Оберштурмфюрера Дауманна колотило от волнения. Время от времени он оборачивался на бегу и начинал кричать:
— Живее, живее, свиньи! Тот, кто лично возьмет англичанина, получит Железный крест из моих рук!
О Железном кресте он добавлял так, для красоты. Но на солдат, по-видимому, это произвело впечатление. Бежали они старательно, тяжело дыша и отдуваясь.
Наконец бегущий впереди капрал, тот самый, который заявил из строя, что нашел убежище десантников, перешел с бега на шаг и вскинул оружие наизготовку. Дауманн понял, что бункер парашютистов близко, и тоже выдернул из кобуры «Вальтер».
— Тихо! — произнес Зеленкевич, поднимая правую руку вверх. — Вот они!..
Стиснув рукоятку пистолета, Дауманн шагнул вперед. Рядом с ним, старательно сопя, шли роттенфюрер Шпак и два немца-унтера.
Больше всего убежище англичан походило на вход в заброшенную медвежью берлогу. Дауманн уже открыл было рот, чтобы высказать свое недоумение по этому поводу, когда увидел в непосредственной близости от себя ствол автомата, нацеленный ему в грудь. Чуть повыше ствола качалось молодое улыбающееся лицо.
Оберштурмфюрер стремительно обернулся, но то, что он увидел, оптимизма ему не добавило. На широкую поляну, где сгрудилась рота, высыпало уже не меньше двухсот разномастно одетых вооруженных людей. Все они целились в солдат «Шума» и, что самое странное, никакого сопротивления бойцы роты явно не собирались оказывать. Они дружно складывали свои винтовки на землю и поднимали руки.
А капрал, строевым шагом подойдя к заросшему густой бородой партизанскому командиру, четко отрапортовал по-белорусски:
— Спадар командир, рота «Шума» в полном составе с оружием прибыла в ваше распоряжение. Готова сражаться с фашистами. Капрал Зеленкевич.
Поляну внезапно разорвал тонкий, заячий крик. Это роттенфюрер Шпак, размахивая руками, рванулся куда-то в сторону, но грянул выстрел, и бывший младший лейтенант госбезопасности рухнул наземь, жалко вывернув набок голову.
— Ну а ты чего встал? — сурово окликнул Дауманна паренек, целившийся ему в грудь из автомата. — Или не знаешь, что в таких случаях делают?..
Пауль Дауманн не понял обращенных к нему русских слов, но медленно, как во сне, выронил на траву пистолет и поднял ватные, сразу вспотевшие руки. Ему казалось, что все это происходит не с ним. Вслед за начальством подняли руки и два немца-унтера.
Ровно в семь утра превосходно выспавшийся, выбритый, благоухающий дорогим одеколоном штандартенфюрер СС фон Клюгенау зашел в кабинет Хойзера.
— Доброе утро, — приветствовал он хозяина. — Где англичанин?
Оберштурмфюрер поднял на берлинского порученца полные ненависти глаза. Он ненавидел сейчас этого Клюгенау за его выглаженный серый мундир, подчеркнуто мирный и элегантный в сравнении с полевой формой СС, за его ордена, за этот запах одеколона и за то, что на аэродроме Клюгенау ждет самолет, на котором он улетит в Берлин.
Огромным усилием воли поборов этот приступ ненависти, Хойзер поднялся из-за стола и отрапортовал:
— Штандартенфюрер, мои подчиненные уже вышли на след диверсанта. Они…
— Хойзер, — невыносимо тихим голосом перебил фон Клюгенау, — я, кажется, ясно сказал вам: проблема должна быть решена к семи ноль-ноль. Сейчас уже семь ноль-одна, а вы рассказываете мне о каких-то следах. Думаете, художественный рассказ о следах удовлетворит бригадефюрера Шелленберга?
— Но я… — попытался вставить слово Хойзер.
— Довольно, оберштурмфюрер. — Голос берлинского посланца стал железным. — О том, что вы — полное ничтожество в оперативном плане, станет известно Шелленбергу сегодня же. В окопах вы принесете рейху больше пользы, чем в этом кабинете. Всего хорошего.
Хлопнула дверь. Уничтоженный Хойзер бессильно опустился в кресло и уронил измученную голову на столешницу.
Но дверь тут же хлопнула снова. На пороге застыл шеф Хойзера — плотный, низкорослый оберштурмбаннфюрер СС.
— Хойзер! — гаркнул он в полный голос. — Мало того, что вы чем-то расстроили посланца Берлина, так вы еще и не видите того, что творится у вас под носом!..
— Что творится у меня под носом? — безразлично осведомился Хойзер, даже не делая попытки встать.
— А то, что только что служба радиоперехвата засекла передатчик, в наглую работающий прямо в городе! Какие-то сволочи, пользуясь паникой, вышли на связь с русскими!.. Быстро берите оперативную группу и на поиски!..
Хойзер автоматически поднялся и отправился в кабинет службы радиоперехвата. В голове звучала одна-единственная фраза: «Я погиб. Я погиб…»
Потом пришла другая мысль, очень спокойная и отчетливая: «А может, плюнуть на все, отправиться на вокзал и уехать в рейх?.. В Варшаве пересяду в поезд, идущий до Бреслау, а там — на региональный поезд до Лигница. Там тихо, Силезию не бомбят ни англичане, ни американцы, и мама будет рада увидеть своего сына, а в августе мы отправимся с ней в Бад-Ландек, на самый юг, и, гуляя по лесистым склонам Исполиновых гор и слушая бормотание горных ручьев, где водится форель, я буду счастлив так же, как в детстве…»
Спускаясь по лестнице вниз, Хойзер грустно усмехнулся. Все это осталось где-то далеко, в прежней жизни. И никуда он не уедет отсюда. Полиция безопасности и СД продолжат свою работу до тех пор, пока Минск будет немецким…
— …Вы, видимо, совсем уже съехали тут с катушек, герр майор! — истерично кричал штандартенфюрер фон Клюгенау в лицо командиру эскадрильи. — Мне по статусу полагается охранение из двух истребителей! Понимаете, по-ла-га-ет-ся!.. А вы бросили самолеты моего эскорта в бой!.. Более того, вы их тут же потеряли! Вы понимаете, что за это вам грозит расстрел?!
— Может, и понимаю, штандартенфюрер, — равнодушно отвечал уставший майор люфтваффе. — Но передо мной поставлена задача любой ценой сохранить аэродром для предстоящей эвакуации. А русские самолеты прут волнами, одна за одной… Допустить в этой ситуации, чтобы два истребителя сутки спокойно стояли на земле и ничего не делали, я не мог. Да, они погибли, но погибли в бою, стреляя!..
— Я требую предоставить мне два новых истребителя, — овладев собой, ледяным тоном произнес посланец Берлина.
— Где я вам возьму два истребителя? — перебил майор. — На том свете?.. У меня каждый «Мессершмитт» на вес золота, а за лишний «Фокке-Вульф» я готов буду бесплатно почистить вам ботинки!
— Хам, — растерянно пробормотал фон Клюгенау, отступая. — Я доложу о вашем поведении рейхсфюреру СС…
— Тыловая сволочь, — равнодушно бросил майор вслед эсэсовцу и отхлебнул из металлической фляжки коньяку. — Докладывай хоть папе Римскому…
«Эти вояки совсем тут озверели, — думал фон Клюгенау, поднимаясь по металлической лесенке на борт самолета. — Теперь остается разве что молиться Богу, чтобы мы проскочили опасные районы». Впрочем, в Бога фон Клюгенау давно не верил. Он был эсэсовцем и в 1943 году публично объявил о своем разрыве с протестантской церковью…
— Пойдем низко, — хмуро объявил пассажиру командир самолета, — это единственный шанс как-то уцелеть.
Штандартенфюрер молча кивнул, сел в кресло у иллюминатора и попросил принести коньяк. Моторы «Юнкерса» натужно взревели. Самолет, тяжело подпрыгивая, побежал по взлетной полосе и оторвался от земли. Прихлебывая коньяк, фон Клюгенау старался думать о том, что через несколько часов он будет в Берлине.
…Еще через двадцать две минуты звено трех советских истребителей «ЛаГГ-3», совершавшее разведывательный полет в ста сорока шести километрах восточнее Минска, заметило одиночный «Юнкерс-52», шедший на бреющем полете.
— Ну и нахал фриц! — удивился лейтенант Павлюченко. — Видали такое, ребята? Без охраны прет, как будто он бронированный…
— А может, это новая версия, — поддержал в эфире шутку лейтенант Бурмистров. — Сняли с подбитого танка броню да и навешали на крылья!
— Ладно, — подвел итоги старший лейтенант Кирпичёв, — так или иначе, а делать ему тут совершенно нечего… Атакуем!..
Через три минуты «Юнкерс» загорелся и, объятый пламенем, рухнул в болото недалеко от деревни Волчий Лог…
Наблюдать за конспиративной квартирой, куда должны были рано и поздно выйти англичане, оказалось и удобно и неудобно одновременно. Удобно — потому что наискось от нужного дома помещался небольшой ресторанчик, переполненный немецкими военными. Неудобно — потому что сидящий в этом ресторанчике с утра до вечера офицер мог навлечь на себя подозрения. Решили сидеть в заведении, сменяя друг друга, с тем, чтобы столик возле окна всегда оставался занятым.
Сначала позицию у окна заняли Рихтер, Крутиков и Плескачевский. Через четыре часа они ушли несолоно хлебавши — никаких подозрительных лиц, входивших в подъезд, замечено не было. Потом столик заняли Соколов и Чёткин.
Атмосфера в кабачке была отвратительной. Какие-то вдрызг пьяные фронтовики хвастались друг перед другом, сколько русских они отправили на тот свет, кто-то рыдал над тем, что от родного батальона осталось только трое, кто-то уверял собеседника, что ему обещана должность в гарнизоне Амстердама. Хозяин заведения, он же бармен, видимо, стремился сорвать последний куш. Он беззастенчиво обсчитывал клиентов, но те, будучи в полубессознательном состоянии, этого не замечали.
Владимир и Николай, не отрывая глаз от подъезда дома напротив, молча тянули свое пиво и дымили сигаретами, когда в кабачок ввалился с улицы лейтенант вермахта в грязной полевой форме. Не успели посетители опомниться, как офицер выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в потолок. От грохота заложило уши.
— А-а, тыловые крысы! — дурным голосом взвыл фронтовик, бешено вращая глазами. — Так это за вас моя рота легла в землю под Полоцком?..
Он с маху наставил оружие на Чёткина, сидевшего ближе всех к двери. Еще мгновение, и произошло бы непоправимое.
Но в следующий миг буян взмахнул руками, выронил пистолет и рухнул как подкошенный. Высокий, крепкий немец в мундире обер-лейтенанта провел великолепный прием, который Соколов и Чёткин не могли не оценить по достоинству.
— Браво, браво! — разразились аплодисментами посетители. Подоспевшие фельджандармы перегрузили бесчувственное тело хулигана через порог.
Николай от души пожал руку своему спасителю:
Читать бесплатно другие книги:
