Обреченный мост Иваниченко Юрий
— Непосредственно? — слегка опешил Мёльде. — Штандартенфюрер Зитц в Керчи?
— Вообще-то полицай-фюрер округа здесь по каким-то своим делам, — нехотя признал лейтенант. Мол, «не сам затребовал, чего уж там, ни рылом, ни рангом не вышел…» — Но он выразил полное понимание и готовность оказать помощь, — продолжил он с хвастливой ноткой редкого дипломатического успеха. — В помощь местному коменданту переброшена рота вспомогательной охранной полиции[19] и добровольцев «Хиви»[20]. Им приказано прочесать весь район 286-й ортскомендатуры «Колонка», — вдохновенно махнул рукой Ройтенберг по всему предместью, чуть ли не до старой турецкой крепости Еникале.
Впрочем, казалось, что оберстлейтнант Мёльде слушает его в пол-уха, думая о чем-то своём. Он даже пробормотал вслух:
— Welchen Teufel will er?[21]
Но командир оперативной группы не терял надежды быть замеченным и оценённым по праву.
— В крайнем случае не дать уйти диверсантам на ту сторону, — с видом стратега повёл он рукой через пролив, на Тамань.
И был оценён-таки, но только отчасти.
— Всё-таки диверсантам, не партизанам? — вдруг язвительно уточнил Мёльде.
— Я просчитывал и этот вариант, герр оберстлейтнант, — осторожно возразил Ройтенберг.
— И отдали приказ карателям и предателям уничтожить парашютистов?
— Но?..
— В таком случае хотел бы вам напомнить, — с медлительностью, которая, в его случае, свидетельствовала о крайней степени раздражения, продолжил пыточные уточнения полицай-комиссар. — Хотел бы напомнить вам, лейтенант, приказ…
Секретно
Оперативный приказ № 1
Командующий войсками Крыма КП, 31.08.1943 г.
…5). В последнее время отмечаются случаи, когда в тылу немецких войск выбросившиеся с парашютом советские летчики обстреливаются немцами и многие из них гибнут. Это недопустимо, ибо их нужно допросить, получить интересующие командование сведения.
Запрещается стрелять по парашютистам, кроме того, и в таких случаях:
а) Когда видно, что спускающийся на парашюте вражеский летчик приземлится на своей территории.
б) Когда вражеские парашютисты приземляются в тылу наших войск, и нет возможности их захватить в плен. Об этом немедленно нужно сообщать в соседние воинские части, чтобы организовать их поимку.
Захваченных парашютистов немедленно сдавать в разведотдел.
6) Не трогать парашютов, которые остаются после приземления, если парашютисты сами ушли. Это необходимо, чтобы противник считал, что всё в порядке, ибо по положению парашютов лётчики с воздуха оценивают обстановку…
— Странно, что полицай-фюрер сам не напомнил вам об этом приказе командующего, — закончил вольное цитирование Мёльде и спросил снова, как бы вскользь: — Так вы не слыхали, что именно привело полицай-фюрера Зитца в нашу юдоль скорби?
— Никак нет, герр оберстлейтнант! — дёрнул Ройтенберг плечами. — Впрочем… — он закатил глаза под козырёк синей фуражки. — Я слышал краем уха, что штандартенфюрер будет находиться здесь до прибытия особой зондеркоманды СС, чтобы лично поставить им задачу.
Лейтенант замолчал, беззвучно шевеля губами.
— Какую? — не дождавшись, пока он прожуёт запасы памяти, поторопил лейтенанта Эрих Мёльде.
— Ну, говорили что-то о секретном строительстве через пролив… — припомнил наконец Ройтенберг.
— Что именно? — снова поторопил оберстлейтнант.
Но и лейтенант снова пожал плечами.
— Этого чёртова моста, фантастического нефтепровода, восстановления канатной дороги? — раздражённо перебрал Мёльде уже в равной степени несбыточные прожекты Берлина.
Впрочем, имея в виду только один. Тот, который под его ответственность был складирован в разобранном виде, чуть ли не по всей зоне его ответственности. Ответственности комиссара полевой комендатуры «Geheime Feldpolizei» — тайной полевой полиции. Этот чёртов «Южный объект» — мост через Керченский пролив. «Как его там назвал фюрер? Чуть ли не новый шёлковый путь?..»
И этот проклятый мост уже стоил полицай-комиссару не только испорченных нервов, но и глаза. Собственно, на осмотре электрооборудования разводного механизма он и находился вчера в форте «Тотлебен», когда тот чуть ли не взлетел на воздух по милости этих русских диверсантов. И если они обнаружат ещё и сами конструкции…
— Этого только не хватало, — мрачно пробормотал полицай-комиссар, снова берясь ладонью за повязку, уже пропитанную желтоватой сукровицей. — Русских бомбардировщиков и так в небе над Керчью больше, чем мух над дерьмом. Навалятся, как на порт вчера и позавчера, — и не то, что моста, болта от него не сыщешь.
«Нет, этого допустить нельзя, — вскинулся со стула Мёльде. — А этот идиот всё воображает себя памятником тевтонского духа!»
— Да идите уже! — раздражённо махнул он рукой на командира оперативной группы, флегматично ожидавшего его распоряжений и, похоже, начавшего уже засыпать.
— Разрешите идти? — очнулся тот.
— А я про что?.. — скрипнул зубами Эрих Мёльде. — И возьмите их живыми, слышите? — напомнил он вдогонку. — Делайте, что хотите! Берите кого угодно, хоть «Хиви», хоть чертей из ада, но возьмите этих русских Скорцени живыми!
Железнодорожный узел Владиславовка
Хачариди и Боске
С частой одышкой выталкивая клубы белого пара, эшелон «LT-300» не спеша втягивался в узкое ущелье между соседними товарняками, вливался в обыденную сутолоку станции, провожаемый взглядами солдат оцепления.
Чёрное выпуклое рыло паровоза с распластанным по центру шумерским орлом отразилось в арочных окнах станции, когда, подрагивая, он прошёл, замедляя ход, за пустыми платформами на первом пути. Дебаркадер станции оборвался тупиком — горизонтальный полосатый брус с электрическими фонарями.
Эшелон, лязгая сочленениями, вильнул вправо, приникая к широкой бетонной эстакаде, уже заставленной тяжёлыми «MAN-ами» с обрубленными мордами и плоскими цистернами в жабьем камуфляже.
Встречающий обер-инженер в двубортной шинели зелёного сукна предусмотрительно бросил под ноги окурок и раздавил его носком сапога… И вдруг алюминиевые громкоговорители-колокольчики на столбах загорланили, дублируя друг друга визгливым назойливым эхом: «Achtung! Allarm»!
Первыми, не дожидаясь команды офицеров, бросились с платформы солдаты оцепления. Офицеры же — кто протолкался в застеклённые до половины двери станции, а кто посчитал достаточным пригнуться за бетонной стенкой дебаркадера, махая пистолетами на беготню подчиненных.
Последними прекратили муравьиную сутолоку грузчики из числа военнопленных. Но большей частью они бросились не в сторону укрытий, а рассыпались по соседним путям, под колёсами товарных эшелонов.
И никто не отметил, — что, в общем-то, и не удивительно, дело нескольких секунд, — как со средней платформы эшелона спрыгнули двое и внезапно исчезли, как сквозь землю провалились.
Впрочем, почему «как»? — соскользнули в предусмотрительно открытый кем-то люк.
— Какого чёрта вы тут устроили саботаж! — заорал с порога на начальника станции гауптштурмфюрер СС, судя по зигам и трём серебристым звёздочкам в петлицах хрестоматийного чёрного мундира.
«Видать, не нахвастался ещё принадлежностью к ордену», — несмотря на панический переполох в мыслях, оценил-таки бывалый тыловик его отутюженный лоск и молодецкую прыть неофита. И вдруг, неожиданно для себя, выдохнул застрявший в горле ужас усталым шепотом:
— Убирайтесь, целее будете.
— Как теперь прикажете обеспечивать?! — продолжал неистовствовать тот, смахнув со стола ворох каких-то папок.
И только, когда дошёл смысл сказанного этим грузным, безмерно усталым и бесконечно отчаявшимся человеком, осёкся.
— Что вы?.. — Он перехватил безжизненный взгляд «станционного смотрителя», в котором уже мёртво отражалось закопченное небо железнодорожного узла, и подбежал к полуарке окна в мансарде. — Что вы несёте?..
Оглушительный раскатистый грохот смёл последние слова эсэсовца, смёл и его самого вместе с каскадами стёкол, брызнувших внутрь кабинета. Клубящийся шквал багрово-золотистого пламени докатился до кирпичного здания станции в одно мгновение, вышиб окна и белым паром расползся по закоулкам помещения.
Вслед за первым в сумрачное небо вскинулся второй копотный гриб, третий.
Со скрежетом начали заваливаться набок железные товарные вагоны; вспыхнули как спичечные коробки дощатые…
Берег Керченской бухты. Район поселка «Колонка»
Войткевич и Новик
— Быстрее, да быстрее же!..
Чуть завитые височные пряди казались распущенными буклями этакой толстовской Наташи, так закружившейся на своем первом балу, что прочь разлетелись шпильки из луковицы подобранных на затылке волос. Русых и тем более контрастных нарочитым мазкам угольной копоти на высоких скулах. Когда-то подрезанная чёлка наползала теперь на глаза попеременной — то тёмной морской, то лёгкой небесной, — синевы…
«С которой бы, — поймал себя на мысли капитан Новик, — он ни за что не рискнул бы выпустить её на улицу оккупированного города. Яша был прав: если отмыть девчонку, оттереть пемзой, то обнаружится барышня какого-то несоветского быта. Точно с портрета, найденного на чердаке клуба им. III Интернационала, бывшей дворянской усадьбы. Также неожиданно, интригующе и печально: “Куда, куда, куда вы удалились?..”».
Удивительно было, с какой прытью умудрялась ковылять барышня в разношенных калошах третьего номера, да ещё по мокрому, вязкому песку. Войткевич, трусивший чуть позади неё, только и успевал, что увёртываться от рыжих каскадов песка и расколотых ракушек мидии, летевших из-под стоптанных задников.
— Быстрее, быстрее… — недовольно проворчал он. — Если я ещё прибавлю прыти, прекрасная пейзанка, то, как честный красноармеец, должен буду на вас жениться.
Девушка метнула на него встревоженный взгляд бдительной пионерки, — видимо, не всё и не сразу поняла. Уж больно кудряво выражался этот военный, который говорил на помеси улицы и библиотеки. Но поняла, что и назвали её, кажется, куртизанкой, и предложение ей сделано, соответственно, не слишком пристойное, может, даже продать Родину.
— Чего это вдруг? — вопросительно дёрнулась густая бровь, негативно-чёрная под русой челкой. — Жениться?
— Ну, если я ворвусь к вам домой, неся вас на руках. — Чуть не налетев на девушку, Войткевич схватил её за острые локотки. — Потому что по-другому быстрее у нас не получится. Что тогда скажут ваши мама и папа? Конечно, они скажут мне жениться.
— Во-первых, у меня нет, — сердито вырвалась девушка, — ни мамы, ни папы. Во-вторых, мы не ко мне домой идём и, в-третьих, — она совершенно по-детски поджала нижнюю губу, — очень надо!
Видимо, картина, нарисованная разведчиком, показалась ей хоть и романтичной, но сомнительной. Идеологически невыдержанной.
— А куда мы идём?.. — пропустив первый и последний пункты ответа мимо ушей, поинтересовался капитан Новик, успевший догнать их обоих за время минутной перепалки.
— Сюда, — девчонка мышью юркнула в камышовую чащу, из которой, прорыв в глине извилистое неглубокое русло, бежал мутный ручеёк, словно подкрашенный охрой.
Ручеёк брал начало в канализационной или дренажной трубе диаметра достаточного, чтобы перемещаться в ней, согнувшись вдвое, но не более того.
Ржавая труба полого зарывалась в песок пляжа, шагах в десяти позади них, в камышах. Тут же, где она только выходила из стены глинистого обрыва, была изрядная дыра, должно быть, от случайно угодившего снаряда.
В эту дыру и намерилась забраться барышня, судя по тому, как она подобрала подол юбки в узел.
Прежде чем последовать за ней, Войткевич озабоченно оглянулся и сказал:
— Ты посмотри, никакого шухера. Они что, так и не всполошились?
Он прищурился в сторону артиллерийской позиции зенитки.
— Стрельба тут не редкость, — глянула через его плечо и девушка. — Немцы часто камыши простреливают, боятся каждого шороха.
— Чего ж они его не выжгут?
— Выжигают, конечно, так растёт же уже на второй день.
— Прямо бамбук какой-то!
— Коллектор, судя по диаметру, — постучав по трубе чудом уцелевшим плоским фонариком, заглянул в рваную дыру Новик. Мутный, неясный луч высветил сталактитовые наросты заизвесткованной грязи. — Наверное, в эту трубу канализация со всего района сходится.
— Сходится, товарищ командир, — подтвердила их юная проводница. Очевидно, субординацию она вычислила по степени серьёзности компаньонов. — Только теперь немцы решётки кругом поставили, на завод не пробраться. Вообще никуда.
Почему она решила, что переодетым разведчикам одна дорога — на завод, капитан не понял, да и спросить не успел. Вклинился Войткевич.
— Никуда? Тогда зачем нам туда надо?.. — он, придерживая каску, сунул голову в дыру, откуда гулко раздалось: — Ты нас куда ведёшь, Иванна Сусанна?
— К дедушке, — закатив глаза, вздохнула барышня.
— И кто у нас дедушка?
— Местный староста.
Новик медленно обернулся. Войткевич, наоборот, резко дёрнувшись, громыхнул затылком каски по краю дыры.
Собственно, этим и был их тандем примечательным. Всегда казалось, что флегматичный капитан и шкуру имеет трехдюймовую, а вот суетной и какой-то припадочный Войткевич на все события реагировал с готовностью взболтанного ситро.
— Слушай, мы её в коммунизм не возьмём, — заявил он, помянув ни к селу ни к городу В.В. Маяковского. — Она ещё, поди, губы красит.
Впрочем, и девчонка оказалась бойкой на язычок.
— Если ещё сами в тот коммунизм попадёте, — парировала она, дерзко глянув на Якова из-под налипших на мокрый лоб прядей.
— Вот и проявилась твоя звериная антисоветская сущность! — погрозил девушке пальцем Войткевич с неуместной весёлостью. И, наверное, имел ещё что сказать. Но капитан взмахом руки пресёк их странное препирательство.
— И где сидит этот твой дедушка, который староста? В комендатуре? — строго спросил он.
— На кладбище, — коротко, будто даже с язвительным удовольствием, ответила та.
— Саша, я ей-богу начинаю бояться, — снова взялся за своё Яков. — Вот куда мне совсем не надо, так это на кладбище! Особенно, если по нему дедушки шарахаются, вместо того, чтобы лежать по могилкам…
— Сам ты упырь! — совсем по-детски огрызнулась девчонка и тут же добавила с подчёркнутой взрослостью: — Я неточно выразила свою мысль. Не на кладбище, а в некрополе.
— Хрен редьки… — успел вставить старший лейтенант.
Но, полыхнув на него синим глазом, «инкогнито» в кацавейке выдало защитную речь самого патетического толка. Впрочем, столь же и бестолкового содержания.
— А ты знаешь, сколько дедушка людей спас?! — загудело в трубе, куда барышня решительно забралась, растолкав разведчиков и одновременно увлекая их личным примером. — А немцы его старостой назначили только потому, что он согласился в музее работать! — высунулась она на секунду обратно и снова провалилась в удушливый мрак. — Думали, что это как будто на их драный рейх! А он, между прочим, знаешь, какой образованный? Он доктор исторических наук!
Речь, правда, с одышкой и сопением, продолжалась и тогда, когда через добрых полчаса они добрались по трубе до решётки из толстых прутьев.
— Дальше больничный городок, — коротко пояснила девушка и, легко отогнув лист проржавелой жести, сливавшийся с бурой стенкой трубы, нырнула в какое-то её боковое ответвление — каменное и, похоже, прорубленное в незапамятные времена в рыхлом известняке. — Он людей от облав прятал. Тут, недалеко, в склепах некрополя, про которые только он один знал, — продолжила она уже в извилистом и узком, как щель, ходе. — Вот, смотрите!
Только теперь разведчики, которые двигались за юной проводницей, как зачарованные дудочкой крысолова, поняли, что и в самом деле…
Из тесного хода они перешли в сравнительно просторную, с купольным сводом, пещерку, и впрямь похожую на камеру древнего склепа. Во всяком случае, по стенам темнели в тусклом свете издыхающего фонарика арочные ниши могил; чернели следы копоти от масляных светильников; и даже виднелись буквы греческой угловатости, но тут же — и христианские кресты. И, конечно, положенные случаю, глянули на них чёрными пустыми глазницами черепа…
— А в комендатуре я, молодые люди, и впрямь, сиживал, что поделаешь, — раздался скрипучий, как гробовые доски, голос откуда-то из полумглы.
Железнодорожный узел Владиславовка
Хачариди и Боске
Ещё не отгремели последние штабеля боеприпасов на бетонных эстакадах, ещё трещали раскалённой черепицей обрушенные блокгаузы, когда за дальним шестым путём, под самым боком почерневшей и лопнувшей вдоль клёпаного шва цистерны шелохнулся и приподнялся чугунный канализационный люк. Спустя минуту он рывком сполз с чёрной норы колодца и на его край, в обугленную траву, вылетел ручной пулемёт «ZB-26». После безжизненной тряпичной куклой наружу вывалился лейтенант Мигель Боске в серой шинели, с тёмно-багровыми пятнами крови, расползшимися по бедру.
Вслед за ним, утерев с рассечённой брови назойливую алую бороздку, появился и перепачканный Хачариди. Сел и, подтянув к себе за брезентовый ремень пулемёт, оглянулся.
До водокачки, к которой, собственно, и вела водопроводная линия, было рукой подать, а там, за ней — заросшее ржавчиной сухостоя кукурузное поле. Даже с тяжелораненым на плече бежать считанные секунды, а дальше свои помогут…
Взвалив на плечо обмякшее тело испанца, Сергей достаточно проворно заковылял вдоль относительно уцелевшего состава. Относительно, поскольку брезент, укутывавший серой хламидой какие-то прямоугольные нагромождения груза на открытой платформе, тлел, уже местами обнажив сокровенное.
На огромные деревянные ящики с вездесущим трафаретным клеймением имперского орла Хачариди и не обратил бы внимания, если бы не заорал на них дурным голосом часовой, едва заметный в рыжих клубах дыма, стелющихся по насыпи.
— Хальт!
Слава богу, и они с Боске были не более различимы для часового в камуфлированном анораке, а то сразу пальнул бы.
— Понял, уже цюрюк, — покладисто пробормотал Сергей и канул в дыму раньше, чем часовой решил: выяснять ему, чьи там тени мелькнули в пожарище, или чёрт с ними, не лезут и ладно.
Но «гайдаровская» выдержка немецкого часового насторожила Сергея. Кто такие? Да ещё в камуфляже, который не носят в обычных охранных подразделениях вермахта?
Всё это заставило разведчика, усадив Мигеля под чугунное колесо платформы, поднять голову и всмотреться.
Это дало ему немного. «Die Industrielle Elektrotechnik» — без особого труда прочитал Сергей под обрывком брезента, хлопающего на горячем ветру пожара. Знания латиницы достало, чтобы понять, какого рода может быть груз, но вот какой именно? Маркировка «64НСS — 380V» не говорила уже решительно ничего.
Знал бы он тогда, что эта наименьшая из загадок, уготованных ему прихотливой военной судьбой на сегодняшний день…
Лейтенант Боске, видимо, впал в забытье, но дышал ровно. А значит — не собирался срочно помирать.
«Может, оно и к лучшему, — подумал Сергей. — А то разговаривающий “сидор” не всегда удовольствие».
Впрочем, уже через неполную минуту он в этом засомневался. Вопросов к Мигелю у него накопилось за считанные секунды больше, чем могло быть ответов.
Едва он присел на корточки, чтобы поудобнее подхватить лейтенанта, как сзади послышался скрип гравия под быстрыми, но какими-то неровными шагами, точно пьяного обходчика метало от одной колёсной пары к другой.
Сергей обернулся.
Сажевый вихрь рассеялся, и в проходе между платформами появилась согбенная фигура — такая же чёрная и чем-то схожая с той самой «головней, спасшейся из огня».
В эсэсовской форме, сохранившей претензию на шик, даже в виде обгорелых лохмотьев, из дыма вывалился обер-офицер, судя по сутажным, но не заплетённым «в косу», погонам шитого серебра.
С Мигелем на руках они не успели бы исчезнуть за стальными рессорами и щитами колёс.
«Да и надо ли?..» — «Везунок» выдернул из кобуры на рыжей портупее Мигеля немецкий «Люгер». Грохота рвущихся боеприпасов достало бы с лихвой, чтобы перекрыть шальной пистолетный выстрел.
Но, то ли почувствовав взгляд чёрного зрачка пистолетного дула, то ли, напротив, выискивая глазами помощь, эсэсовец, по-прежнему не разгибаясь и лелея прижатую к животу руку, вдруг уставился на Хачариди.
Или — показалось Сергею — через его плечо на лейтенанта Боске.
В следующую секунду лёгкий озноб пробежал по спине «Везунка». Он вдруг понял, что мешает, что не даёт ему нажать на спусковой крючок, теряя ценные мгновения и рискуя жизнью.
Он и сам обернулся через плечо.
Нет, не только мазки копоти и страдальческое выражение роднило лица лейтенанта Красной армии и гауптштурмфюрера СС. Не то, что портретное, — зеркальное сходство обоих никак иначе нельзя было объяснить, кроме родства.
И окончательно это подтвердилось, когда рука Мигеля слабо, но решительно легла на кулак Сергея, стискивающий рифленую рукоять. А сама мишень, эсэсовец, не сводя глаз со своего отражения, проковылял рядом с ними, мимо и прочь, исчезнув в клубах дыма, вновь затянувшего перспективу.
Поднял ли он там, в дыму, тревогу, выслал ли вслед за ними погоню — Хачариди так и не узнал. И без того хватало, над чем поломать голову, да вот только некогда.
— Тебе надо будет многое мне рассказать, — ворчливо заметил Сергей, подхватывая под руку испанца. — И лучше мне в землянке сырой, чем в уютном Особом отделе. Если что, я тебя и расстреляю как друга, с поминками. Что мы, нелюди?.. — добавил он, кряхтя и протискиваясь со своей неловкой ношей под сцепкой платформ.
В последнюю секунду рука его пошарила по гравию насыпи, нащупывая ремень и другого «боевого товарища», пожалуй, ещё более старого и верного, — ручного пулемёта «ZB-26».
Туапсе. Управление контрразведки «СМЕРШ»
Кравченко идёт по следу
«А не зря меня так муляло[22] по его поводу, — подумал, вворачивая по обыкновению украинские словечки, Трофим Кравченко и перевернул очередной листок в папке, украшеной грифами строжайшей секретности. — Вот он, оказывается, каков товарищ Войткевич!»
В принципе, папка эта, как часть архива Одесского НКВД, могла попасть к Трофиму Ивановичу и раньше, в конце октября 1941 года, после окончательной эвакуации Приморской армии из Одессы. Но в Севастополе было как-то не до того. В смысле — не ко времени было извлекать из архивов отдельные и отдельно засекреченные документы по нашей агентуре. Не было у Трофима Кравченко ни причины, ни повода посмотреть, не числится ли что-то такое за простым пехотным лейтенантиком, который к тому времени ничем особым себя не проявил. Дважды побывал в окружении, но не в плену, выходил с боями и в составе своей части; а на северной околице Одессы успешно шуганул, со товарищи, части 4-й румынской армии. За что и Красную Звезду получил, и звание полного, не младшего, лейтенанта.
Поводы появились позже, особенно после мая 1942-го, когда Войткевич, в то время уже старший лейтенант и командир сводной разведроты морской пехоты, вдруг пропал из виду вместе с нею, — и объявился намного позже и всего с десятком бойцов в партизанском отряде Калугина. В сотне километров к юго-западу от линии обороны в узости Керченского полуострова, будто бы несокрушимой, но трагически быстро прорванной немцами.
Но всё же в лихорадке отступления на Кубань, а затем на Кавказ только и удалось выяснить, что простые и неизвестно, насколько полные и достоверные, анкетные данные. Одессит, записан русским (а по виду не очень), действительную служил в Забайкалье; учился в институте пищевой промышленности. Вдруг был назначен в ноябре 1939-го директором Ровенского пищекомбината. Вдруг был призван 21 июля 1941 года Кировским РВК Киева. Вроде женат, вроде есть дочь, вроде семья в эвакуации. А два оставшиеся в живых особиста из частей, в которых он служил, дополняют, что лейтенант в странном совершенстве владеет немецким, а в придачу — соответствующими приемами рукопашного боя.
Затем партизанил и партизанил, а потому оставался какое-то время вне поля зрения флотской контрразведки. Только и было, что донесения старшего лейтенанта Новика о совместных действиях и диверсиях на крымском берегу с партизанскими разведчиками во главе с Я.И. Войткевичем. Ясные и чёткие донесения — сразу видно, что Новик из кадровых чекистов! — содержащие хороший фактаж по Войткевичу. Просто-таки геройски он себя вёл, да ещё и кровь пролил лейтенант и во время налёта на Гелексу и последующей ликвидации крупного абверовского чина…[23]
Вот только сразу же захотелось Трофиму Ивановичу посмотреть в глаза этому герою и спросить, каким таким фокусом удалось ему выманить оберштурмбаннфюрера на встречу в уединённом месте.
И тут как раз отозвался на запрос последний из оставшихся в живых сотрудников эвакуированного ИНО Одесского НКВД и переслал по фельдсвязи установочные документы по агенту «Игрок». Якову Войткевичу.
«Колонка». Заводской район Керчи. Штаб технических войск 17-й армии
— Как вы понимаете, данная информация не может быть оформлена не то что письменным, но даже устным приказом командующего, — полицай-фюрер Крыма Зитц посмотрел на Вернера из-под болезненно обвислых век взглядом уставшего бульдога. Жирного и склеротичного.
Начальник штаба обер-инженер Вернер, напротив, бодрый сухопарый старик лет под семьдесят, ответил ему раздражённой гримасой, которую, впрочем, тотчас же спрятал в ладони, потирая тщательно выбритый подбородок.
— То-то я и удивляюсь, как бесцеремонно разбирают моих инженеров на строительство береговых укреплений! — Он отставил стакан эрзац-кофе в медном подстаканнике и, вскочив со стула, засуетился по кабинету с прытью для его возраста даже завидной, вот только бесцельной.
Переставил зачем-то стул к окну, собрал в стопку папки на краю стола. Заглянул под крышку чайника и, наконец, заметил, ни к кому вроде бы и не обращаясь:
— А ведь ещё в июле гаулейтер Заукель обещал фюреру обеспечить необходимую рабочую силу для своевременного ввода моста в эксплуатацию!
Вернер в сердцах звякнул крышкой и продолжил наконец угомонившись и заложив суетливые руки за спину:
— И согласно последнему решению ОКХ[24] не только мост, но и нефтепровод через Керченский пролив всё-таки будет строиться. И причём немедленно! — ораторски махнул он рукой, как бы невольно пародируя вдохновителя величайшей стройки Третьего Рейха. — И фюрер приказал ежемесячно докладывать о ходе строительства «Южного объекта».
— Поверьте мне, решение, которое я довёл до вашего сведения, — устало прервал его полицай-фюрер, отрешённо глядя в окно, за которым громоздились серые руины «Колонки», — принято не без согласия Генштаба и даже, если хотите, самого рейхсминистра по строительству и вооружению.
— Вот как, Шпеер в курсе? — метнул Вернер озабоченный взгляд через литерный погон и, вернувшись к столу, уселся на стул верхом, упершись в гнутую спинку локтем и подперев кулаком щеку. — Кто же будет выполнять столь… э… щекотливое поручение? — поинтересовался он деловито, уже без всякой запальчивости. — Вы понимаете, как это будет выглядеть, если часть своих людей, занимающихся строительством неприступной обороны Крыма, я откомандирую уничтожать немецкое инженерное имущество? Это же прямое распространение капитулянтских настроений.
Полицай-фюрер потянул пальцем душивший его воротник с чёрными петлицами, вышитыми серебряными зигами справа и дубовым листком слева[25].
— Никто, герр инженер, и не возлагает на вас подобной миссии, — перевёл он дух с одышкой гипертоника. — Хотя за три года войны можно было бы и привыкнуть к тому, что приходится строить с энтузиазмом и взрывать без сожаления, веря, что снова придёт время строить.
Вернер поморщился, пытаясь уследить за мыслью штандартенфюрера.
— То есть, — осторожно предположил он. — Речь не идёт об окончательном уничтожении столь ценного?..
— Тем более что и уничтожать особенно нечего, — перебил его Зитц. — Это, я так понимаю, во-первых. А во-вторых, наша задача состоит в том, чтоб не допустить, чтобы при неблагоприятных для нас обстоятельствах русским достался практически готовый для сборки мост. Но это, как я уже говорил, в случае, который никогда не должен случиться, — подчеркнул полицай-фюрер. — Так что, речь пока идёт только о мерах предосторожности, о минировании. И этим займёмся мы — СД генерального округа. В частности, зондеркоманда 10B штурмбаннфюрера доктора Курта. Он уже здесь, правда, — развёл Зитц не руками, но только толстыми, как сардельки, пальцами, — правда, пока без своей команды…
На вопросительную гримасу Вернера, пояснил неохотно:
— Они сопровождали ценный груз в Керчь, и на станции Владиславовка на них напали бандиты. Так что сейчас команда в горном тренировочном лагере Эски-Меджит, под присмотром адъютанта Курта отбирает себе пополнение. Они же, естественно, вступили в бой с бандитами и понесли потери? — закончил он почему-то вопросительно, и инженер не нашёл, что ответить.
Зитц выдержал паузу, равную по смыслу презрительному смешку.
— Сам же доктор Курт, по моему приказу, уже здесь, знакомится с обстановкой. Так что весь наш разговор или, если хотите, прелюдия — не для того, чтобы произвести на вас драматическое впечатление, а для того только, чтобы вы оказали штурмбаннфюреру Курту всемерное содействие. Ведь это вы занимались укрытием основных конструкций и оборудования моста от бомбардировок?
Начальник штаба, с недоуменной миной проглотивший «пилюлю», неожиданную как для флегматика штандартенфюрера, сердито буркнул:
— А кто же ещё…
— И где? — коротко поинтересовался Вернер.
— Ну… Во многих местах, — пожал узкими, старчески ссутуленными плечами обер-инженер. — В основном здесь же, недалеко от заводской колеи, продолженной к месту строительства. На металлургическом заводе.
— Вот как? — слегка удивился полицай-фюрер. — А это не слишком?.. — он неопределённо помахал пухлой ладошкой. — Не слишком рискованно? Я слышал, каменоломни поблизости кишат партизанами…
— Да уж, — рассеянно подтвердил Вернер, думая уже о чём-то своём, более актуальном. — С тех пор как русские подошли к рубежам Крыма, все местные спешат зарекомендовать себя борцами с оккупантами.
Он наконец очнулся, что-то для себя сообразив, и продолжил:
— Но завод огромный, сталинский гигант, детище их первой, как её к чёрту… Пятилетки! Так что подземных коммуникаций и технологических полостей под ним не меньше, чем в тех же каменоломнях. Тут не то что разобранный мост, тут танковую дивизию спрятать можно. И, что особенно выгодно, как я уже говорил, — железнодорожная колея, проложенная к эстакаде моста в Жуковке, проходит окраиной завода, вот здесь, сразу за домнами.
Вернер ткнул сухим пальцем в один из планов, которыми был завален его стол.
Но штандартенфюрер даже не повернул головы, заметив, в свою очередь:
— Локализуйте мне район завода, который необходимо взять под самую тщательную охрану, — он грузно обернулся всем телом. — Поскольку сейчас у нас нет достаточных сил, чтобы оцепить всю территорию.
— А?..
— А команда полевой полиции и сам городской полицай-комиссар будут, скажем так… не до конца в курсе происходящего, — штандартенфюрер сделал выразительную паузу. — Они слишком плотно связаны с местными, с местной полицией и всяческими вспомогательными подразделениями из числа «Хиви», так что… Герр оберстлейтнант будет охранять и только. И только то, что ему скажут. О минировании знать ему совершенно ни к чему. Ничуть не сомневаюсь ни в нём самом, ни в его офицерской чести, но, как говорится, что знают двое, знает и свинья.
— Вот как?.. — несколько озадаченно потёр подбородок обер-инженер. — А мы с Эрихом довольно успешно сотрудничали. То есть я не должен?..
— Вы должны иметь в виду, что у местной полевой полиции и у команды CD задачи с определённого момента будут несколько разниться. С того момента, как эвакуация моста станет абсолютно невозможной. А это, как вы понимаете, уже вполне вероятно. Железнодорожного сообщения Крыма с материком нет. Так что уже с сегодняшнего дня караулы полевой комендатуры на этом участке будут проверяться лично господином штурмбаннфюрером.
— А если меня станут спрашивать?.. — начал было озадаченный начальник штаба инженерных войск. — Почему вдруг СС-Ваффен?
— Кто? — оборвал его, снисходительно хмыкнув, полицай-фюрер. — Кто станет спрашивать? Если подчинённые, говорите «не вашего ума дело», если сам Мёльде, рекомендую вот такую позу. — Полицай-фюрер Крыма раскинул руки, выпятил толстую нижнюю губу и закатил к потолку по-рыбьи выпученные глаза.
Обер-инженер даже отпрянул на спинку стула, недоуменно наморщив лоб.
— «Неисповедимы пути Господни», — расшифровал он немногим спустя пантомиму полицай-фюрера.
— Чёрт его знает, — будто очнувшись, подтвердил тот.
Похоже, слухи о том, что штандартенфюрер Зитц не расстаётся с жестяной баночкой из-под мятных леденцов, полной кокаина, имели под собой основание.
База партизанского отряда Ф.Ф. Беседина
Хачариди и Боске
…О брате своём, старшем на три года Эмиле Боске, Мигель ничего не слыхал с 39-го года, с того самого дня, как старый отец, перебросив фанерный чемодан через гнутые леера коммерческого каботажного пароходика, отправлявшегося в Мадрид, прокричал…
Что он там кричал на самом деле — Мигель не расслышал, потому что тогда в жёлтом и пыльном небе Бильбао носились «Юнкерсы-52», наполняя узкие улочки воем и грохотом, а в мутной воде портовой акватории то и дело вздымались шипящие белые столбы. И как ни старался Мигель, не мог не то, что расслышать, но даже сосредоточиться на том, что кричал ему отец. Он видел только его разодранный в крике рот, — наверное, отец клялся, что вернётся сын в уже свободную «Страну Басков». Он часто это говорил в последнее время, но Мигеля душили слёзы отчаяния и… зависти. Он не мог не завидовать брату. Тому было уже полных восемнадцать лет, и он никак не мог попасть в квоту эвакуируемых, даже если б ему, как Мигелю, приписали год лишку, — усы и щетина, обметавшие юное лицо предательской сажей, выдавали с головой. Возрастное ограничение на вывоз в Советскую Россию было четырнадцать лет… Но, что за горе — не отправиться в далёкую северную страну, если он мог остаться и сражаться плечом к плечу с отцом? Вон, за его костлявым плечом отблескивает лаком приклад настоящей винтовки…
— Но как получилось, что сын коммуниста, сражавшийся вместе с отцом против фашистов, — пожал плечами Сергей, поправляя лезвием ножа фитиль керосинки, — оказался…
— В нашей семье никогда не было коммунистов, — покачал головой лейтенант. — Скажу больше: и к коммунистам, и к анархистам отец относился с большим недоверием.
— Вот как?.. — удивился «Везунок», но удивился довольно-таки вяло.
После Финской своей эпопеи[26], он уже мало удивлялся как превратностям судьбы, так и переменчивости людских идеалов. «Бытие определяет сознание», — вынужденно соглашался опыт рядового Хачариди с умозрениями Маркса. Что, не видел никогда он, как тухнут «пламенные бойцы», а «заклятые враги» закладывают соратников?
— Мой отец был националистом, — вздохнул Мигель и тут же поправился: — Нет, не из тех, что были за Франко. Баскским националистом. Он видел в Народном фронте только шанс Эускади на независимость. Баски видели Гражданскую войну со своей колокольни, и колокольня эта была во всех смыслах католической… Отец, например, никогда не мог простить коммунистам избиения монахов в 36-ом, когда в Мадриде кто-то пустил слух, дескать, католические монахи раздают детям пролетариев отравленные конфеты. Этот ничем не обоснованный слух привёл к тому, что сотни монахов и священников было убито разъярёнными толпами рабочих. А красные палец о палец не ударили, чтобы остановить это безумство.
— А ты?.. — после невольной заминки всё-таки спросил Хачариди.
— А я никогда не был ни коммунистом, ни католиком, — иронически развёл руками лейтенант Красной армии Мигель Боске.
Кроме раннего детства, разумеется, когда мама следила, чтобы юный Мигель не зевал в костёле во время пения «Ave Maria». Вот пионером быть — да, довелось. Приняли, как только в июле 39-го он попал в Коминтерновский, или, как его ещё тогда называли, «испанский» детский дом под Ленинградом. Не слишком-то понимая, куда именно попал и куда приняли, — но, судя по всему, туда, куда надо: красные знамена, бой краснолаковых барабанов, фанфары празднично блистающих горнов. И сразу не просто в пионеры, а в старшие, так что можно было командовать младшей ребятне: «Izquierdo, derecho!»[27] А в старшие, потому что ему тогда исполнилось уже полных пятнадцать.
То есть на пароход «Sontay», пришвартовавшийся в Кронштадте, он попал безо всякого на то желания. Достаточно взрослого мальчишку бомбёжки Герники пугали куда меньше, чем чужбина. Как чувствовал…
Впрочем, ему повезло. Мигель не скончался от малярии или туберкулёза в непривычном сыром климате Чукоккалы, не пропал без вести после отказа принимать советское гражданство — разочарование в советской действительности наступило довольно быстро[28]. И не загнулся от голода и дизентерии во время эвакуации в Саратов. Их, брошенных на запасных путях, вовремя нашёл представитель КИМа[29]. И уже весной 42-го Мигель попал в «школу Старинова».
Именно тогда при легендарном «компанейрос», начальнике Высшей оперативной школы и ветеране войны в Испании, была создана диверсионная группа, состоящая из испанцев.
Читать бесплатно другие книги:
