Санкта-Психо Теорин Юхан

38

Разговаривал ли он вообще когда-нибудь с соседями? За все годы, что жил в съемных квартирах?

Ян такого случая не припомнил. Если и встречал кого-то в подъезде или на лестнице, дальше «здравствуйте» дело не шло. Никогда не останавливался «поболтать». Лестничная площадка — не клуб интересных встреч. А многоквартирный дом — кое-как приспособленное для жилья пустое место. О том, что оно не совсем пустое, свидетельствует разве что гулкое эхо открывающихся и закрывающихся дверей.

Но здесь, в Валле, он заговорил с одним из соседей. И охотно поговорил бы еще раз.

Вернулся домой от Ханны, положил книжки Рами на стол и мгновенно уснул.

Но сон не принес ему отдыха — проснулся с головной болью и тяжестью во всем теле, будто и не спал.

Неважно. Есть дела, которые он должен сделать, не откладывая.

Кое-как позавтракав, он взял пустую кофейную чашечку и спустился на два этажа.

В. ЛЕГЕН. Нажал кнопку звонка. Дверь долго, наверное с минуту, не открывалась. Нет дома. Но тут щелкнул замок, и Яна обдает запах трубочного табака и перегара. Седоволосый сосед смотрит на него пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Доброе утро. — Ян широко улыбается. — Опять забыл купить сахар.

— Песок? — мрачно осведомляется сосед. Он узнал Яна, но не дал себе труда поздороваться.

— Любой, какой есть.

Леген молча берет у него чашку и исчезает, не приглашая зайти, Но Ян все равно заходит в темную прихожую.

Холщового мешка из Санкта-Патриции, что в тот раз валялся на полу, не видно, так что Ян собирается с духом и идет в кухню.

Сваленные в мойке грязные тарелки, на полу стоят группками бутылки и жбаны, серая пленка пыли и кухонного чада на окнах.

— Я, кстати, работаю в Санкта-Патриции, — говорит он в спину старику.

Тот не реагирует. Нашел наконец банку с сахаром и собирается отсыпать в чашечку.

— Вы ведь тоже там работаете?

Леген молчит, но Ян заметил короткий кивок. Или показалось? На всякий случай он продолжает:

— В прачечной, да?

На этот раз кивок более определенный.

— И давно?

— Двадцать восемь лет. И семь месяцев.

— Вот это да… Но теперь-то вы на пенсии?

— А то. Теперь делаю вино.

Вот зачем бутылки, жбаны и канистрочки… Запах, ударивший ему в нос на пороге, шел не от Легена, а от этих плохо отмытых емкостей.

— И… — Он думает, как бы понейтральнее сформулировать вопрос. — Вот это да! Двадцать восемь лет! Вы, наверное, помните каждый закоулок в клинике.

— Кое-что помню.

— Эта клиника, как старинный замок… Тайные подземные ходы и все такое, да? — Ян улыбается. То ли вопрос, то ли шутка. Понимай как хочешь.

Леген отставляет банку с сахаром и внимательно смотрит на Яна.

— Хотелось бы послушать рассказы про Санкта-Патрицию… — осторожно делает Ян следующий шаг.

— Это еще зачем?

— Я же работаю там… любопытно. Никогда, например, не бывал в отделениях. Палаты и все такое.

— Не бывал? А где же ты работаешь?

Ничего подходящего не приходит в голову, поэтому Ян говорит правду:

— В подготовительной школе.

— Какой школе? Нет у них никакой школы.

— Теперь есть. Для детей больных… ну, тех, кто лежит в больнице.

— Вон оно что… — Леген явно удивлен. Это для него новость. — Ну ладно. Сотня.

— Какая сотня? Детей гораздо меньше.

— Сто спенн. И я тебе все расскажу. Еще и вина получишь в придачу.

Ян согласен.

— Рассказывайте, — говорит он. — Деньги я принесу потом.

Старик тяжело опускается на стул и некоторое время молчит.

— Никаких тайных ходов там нет. Я, во всяком случае, не видел… а вот что есть, то есть…

Он ворошит газеты и квитанции на столе, извлекает карандаш и какой-то рекламный листок с чистой обратной стороной и начинает рисовать квадраты и прямоугольники.

— Это что?

— Прачечная. — Леген рисует стрелку. — Идешь в сушилку… ну, сушильную комнату. Там здоровенная дверь… идешь и идешь… но туда тебе не надо. Есть еще одна дверь, направо. На склад… — Он обводит один из прямоугольников с таким нажимом, что карандаш ломается. — И вот тут-то и можно подняться наверх.

— Лестница?

— Не-е. Не лестница. Старый лифт. Идет прямо в отделения. Но про него мало кто помнит.

Ян рассматривает небрежный рисунок со следами жира от рук Легена.

— В прачечной люди… и охранники.

— Только не по воскресеньям. По праздникам в прачечной никого нет. Тихо и пусто. Можно кататься вверх и вниз сколько душе угодно.

И Леген в первый раз за все время разговора смотрит Яну в глаза. Внезапно Ян понимает, что это именно он, Леген, катался на этом лифте «сколько душе угодно». И еще он понимает, что между ним и этим неопрятным стариком возникло своего рода взаимопонимание. Двадцать восемь лет в Санкта-Психо. За такой срок можно выучить все двери, все коридоры и тупики… каждый квадратный сантиметр.

И наверняка он встречался со многими пациентами. Видел, говорил, думал об их судьбах.

— А вы пользовались лифтом?

— Иногда.

— По воскресеньям?

— Иногда.

— Встречались с кем-то?

Леген кивает. По лицу его видно: он очень хорошо помнит эти встречи.

— Женщина?

Леген опять кивает, на этот раз медленно и печально.

— Очень красивая. Красавица, можно сказать… Но в душе у нее был ад.

Больше вопросов Ян не задает.

Женщина-инспектор как уставилась на Яна своими ярко-зелеными глазами, так и не отводила взгляд за все время разговора. Она сидела за столом Нины Гундоттер, и вид у нее был такой, будто это не Нина, а она заведует садиком.

— Вы кого-то видели в лесу?

— Вы имеете в виду — кого-то из взрослых?

— Детей, взрослых… кого угодно. Помимо вашей группы — вас, вашей напарницы и детей.

Ян, честно глядя ей в глаза, сделал вид, что пытается припомнить. Конечно, можно было бы придумать… какая-то тень, мелькнувшая в ельнике, кто-то проводил детей жадным взглядом… но ведь речь идет о похищении, и он не хотел, чтобы его имя связывали с каким-то выдуманным им же самим похитителем.

— Я никого не видел… но слышал что-то. Какие-то звуки.

— Звуки?

Зачем он это ляпнул? Никаких звуков он, конечно, не слышал, но теперь ничего не остается, как продолжать.

— Да… хруст веток, будто кто-то зашевелился в ельнике. Я решил, что это зверь.

— Какой зверь?

— Не знаю… я его не видел. Косуля. Или лось.

— Одним словом, какой-то крупный зверь?

— Именно так, крупный зверь. Но не хищник.

Ее зеленые глаза округлились.

— Хищник? В каком смысле — хищник?

— Есть же у нас хищники в лесах. Их так не увидишь, они сторонятся людей, но есть же и рыси, и медведи, и волки… нет, волки вряд ли, у нас на юге волки вряд ли…

Ян почувствовал, что его понесло, что он болтает только ради того, чтобы скрыть страх. Закрыл рот и виновато улыбнулся.

Вопросов больше не было.

— Спасибо. — Зеленоглазая инспекторша пометила что-то в блокноте.

Ян поднялся:

— А лес прочесывать продолжим?

— Пока нет. Вертолетное наблюдение и точечные операции.

— Мне бы хотелось чем-то помочь, — сказал Ян, пытаясь понять, что означают на полицейском языке «точечные операции».

Он вышел из комнаты и посмотрел на часы. Двадцать минут третьего. Скоро сутки с того момента, как Вильям залез в бункер и Ян запер его там.

Будто год прошел.

Нина и все остальные, и из «Рыси» и из «Бурого медведя», собрались в воспитательской. Почти не разговаривали, но лица напряженные. Ждали. Похоже на поминальный кофе. Сигрид на месте не было — после допроса она сказалась больной и ушла домой.

Допрос… а ведь это был настоящий допрос. Он чувствовал себя совершенно измученным. Полиция видела посылку с шапочкой, ищут похитителя… но на него-то подозрение не падает? Или?

Он тоже налил чашку кофе, сел и постарался расслабиться. Солнце зашло за тучи. Смеркаться еще не начало, но дело шло к сумеркам.

Второй вечер Вильям проводит в лесу. Второй вечер, потом будет вторая ночь.

— Как ты, Ян? — тихо спросила одна из воспитательниц.

Он вздохнул:

— Ничего.

— Твоей вины нет.

— Спасибо.

Твоей вины нет. Странно, но Яну иногда и в самом деле казалось, что он ни в чем не виноват. Просто так вышло — маленький Вильям взял и исчез. Но он тут же вспоминал, как обстоит дело, и ему становилось очень и очень не по себе.

Только что он обратил внимание, насколько невыносима тишина в детском саду без детей. Ничего не происходило. Время от времени входили и выходили полицейские в своей черной форме. Вид у них был мрачный, и Ян понимал, что Вильяма пока не нашли.

Он допил кофе, вымыл за собой кружку и посмотрел в окно.

Кончай, вдруг услышал он голос в голове. Именно это слово — «кончай». Кончай этот идиотский ритуал. Выпусти его.

Он встал.

— Мне надо идти.

— Домой? — спросила Нина.

— Не знаю… пойду в лес.

Он беспомощно посмотрел на Нину, но та отвернулась и грустно посмотрела в окно:

— Полиция считает, что в лесу его нет.

— Я понимаю. Но все равно пройдусь по лесу немного, а потом пойду домой. Что-то же надо делать.

Ему сочувственно улыбались коллеги, но он на улыбки не отвечал.

39

Вдруг Яну пришло в голову, что снаружи «Полянка» выглядит довольно убого. Обычный деревянный барак, задуманный и построенный как времянка, под очередное нововведение, которое, скорее всего, долго не продержится. Свидания с родителями прекратят, а с ними и само здание исчезнет без следа. Зима на подходе… одного хорошего шторма достаточно, чтобы снести крышу в «подготовительной школе», повалить стены и вымести начисто комнаты.

А вот Санкта-Психо — другое дело. Серая каменная громада стояла уже сто лет, и никаких сомнений, что простоит еще сто, а то и больше.

Сегодня суббота, у Яна ночное дежурство. Он уже настраивается на веселые детские голоса, но его встречает полная тишина. Нет, не полная. В кухне звякает посуда, и, не успел он раздеться, как оттуда выглянула Ханна. В руке у нее нож. Обычный столовый нож. Наверное, разгружает посудомоечную машину.

— Привет.

— Привет… а разве сегодня ты? Я думал, Лилиан.

— Она заболела.

— А дети где?

— Они сегодня в новой приемной семье Миры.

— А когда придут?

— В любой момент… — Ханна опасливо оглядывается, хотя никого, кроме них двоих, здесь нет.

— И вот что, Ханна… все, о чем мы говорили, все эти тайны… ты же не будешь никому их передавать?

Он чувствует себя идиотом, но Ханна даже не улыбается. Отрицательно качает головой. Глаза, как всегда, блестят.

— Тайны сблизили нас, Ян.

— Это правда. Мы заключили пакт.

На том разговор и заканчивается — хлопает входная дверь, и на пороге появляются две маленькие фигурки в водонепроницаемых комбинезонах. Мира и Лео.

Мира увидела своих воспитателей и радостно завопила. Ханна и Ян машинально отодвинулись друг от друга. Дети не должны замечать личных отношений воспитателей.

Детей привел мужчина средних лет в синей кепке, бежевой куртке и тяжелых, прочных с виду сапогах. Сама надежность. С улыбкой потряс руки воспитателям и представился:

— Запасной папа Миры.

Они тоже заулыбались в ответ.

— Все прошло хорошо… — сказал он. — Замечательные детишки. Думаю, все сложится…

— Безусловно, — подтвердил Ян.

Теперь уже с Ханной не поговоришь. Ее смена кончается в половине седьмого, и она — минута в минуту — надевает куртку, показательно долго обнимает детей, кивает Яну и исчезает.

Он ставит на стол ужин и садится вместе с детьми за стол:

— Весело было сегодня?

Мира кивает с набитым ртом.

— Я буду жить на ферме. У них есть лошадки!

— Вот это здорово… А тебе дали их погладить?

Мира опять кивает, глаза ее так и светятся счастьем. Она полна ожиданий — подумать только! Она будет жить на ферме, где есть лошадки!

Ян переводит взгляд на Лео. Его приемные родители тоже живут на хуторе, но он мрачен.

— Наелись?

— Не очень. — Мира притворно пожимает плечиками. — А конфеты есть?

Она прекрасно знает, что сегодня суббота, а по субботам детям дают конфеты.

После конфет он читает им сказки, глаза у них начинают слипаться, и он укладывает их, несмотря на обычные протесты.

Четверть девятого.

Он садится в кухне. Подземный туннель манит его, но сегодня он туда не пойдет. Завтра, когда в прачечной никого не будет. Сегодня — только короткий визит в комнату свиданий. На этот риск он обязан пойти.

В половине одиннадцатого он поднимается на лифте. Оставляет дверь лифта приоткрытой, но это, судя по всему, напрасная предосторожность. В комнате никого нет, лампы погашены. Быстро подходит к дивану и откидывает подушку.

Конверт на месте.

На этот раз голубой и не такой толстый.

Восемнадцать писем. Ян сосчитал их, сидя за кухонным столом и прислушиваясь к мирному дыханию детей в спальне. Но ему интересно только одно письмо. Оно адресовано ему. «Яну», написано на конверте, и он торопливо рвет его, как дети рвут обертку на рождественских подарках.

Небольшой листок бумаги. Короткое послание, написанное карандашом, почти без нажима, тонкими, еле заметными линиями. Он читает и перечитывает странные слова:

Ян, Белка помнит тебя, как помнят мечту, как помнят стихи или светящееся облако на небе.

Я помню тебя, помню тебя, помню тебя.

Я все еще надеюсь выйти из зверинца. Пока не получается, но ты можешь меня увидеть, у меня отличное гнездо.

Выйди из леса и посмотри.

Ответ. Ответ от Рами. Ян опускает письмо, пальцы его дрожат. Он смотрит в окно, видит мертвенный свет в окнах больничного коридора… и с трудом подавляет желание пойти туда прямо сейчас и разыскать палату Рами.

40

— Кит Мун на пару с Топпером Хидоном![6] Ничуть не меньше! Классно звучишь, парень! — восклицает Реттиг. — Застрял в восьмидесятых.

Ян выбивает последнюю дробь на малом барабане и кладет палочки. Он просидел за ударными почти час, и музыка, как ни странно, заставила его забыть про письмо из больницы.

А тут еще Реттиг с его комплиментами… приятно, конечно, и Яну не хочется рассказывать ему про скверные новости из «Полянки».

Хочется, не хочется, но рассказать надо. Когда все уходят и в репетиционном зале остаются только он и Ларс Реттиг, Ян решается.

— Наш детский сад… подготовительная школа по ночам работать не будет. Ночные смены отменяются.

Реттиг собирает инструменты.

— Когда? — коротко спрашивает он.

— Скоро… На следующей неделе. Всех детей рассовали по приемным семьям.

— Я знаю.

— Но ты понимаешь, что это значит?

— Что?

— Это значит, что по ночам там никого не будет… Похоже, с письмами придется завязать.

Реттиг покачал головой:

— Подумай хорошенько, Ян.

— О чем тут думать?

— Что это значит, когда что-то закрыто?

Ян встал с табуретки, отложил палочки и посмотрел на руки. Надо же — даже мозоли натер.

— Это значит, что двери заперты и никто туда войти не может.