Санкта-Психо Теорин Юхан

41

В воскресенье Ян пошел на работу раньше обычного, пока не село солнце.

Сумерками еще не пахло — рыжее солнце сияло на темно-голубом небе. Свежий, чуть морозный, душистый воздух. Осень иногда бывает очень красивой.

Солнечный свет — как раз то, что нужно. Ему нужно посмотреть на фасад больницы при дневном свете.

У меня отличное гнездо, написала Рами. Выйди из леса и посмотри.

Лес был с задней стороны Санкта-Патриции, так что пришлось идти в обход. Предприятие рискованное — надо не попасть в поле зрения многочисленных камер наблюдения, не запустить какие-то датчики, активирующие сигнал тревоги. Но Ян надеялся, что откос к ручью, бегущему вдоль ограды больницы, настолько густо зарос кустарником и еловой порослью, что он сумеет остаться незамеченным.

Он остановился между двух стволов, долго смотрел на ряды окон за ограждением и вдруг заметил, что в одном из них полощется на ветру что-то белое.

Белый флаг. Похоже, сделан из куска простыни.

Только теперь он понимает, что Белка имела в виду. Выйди из леса и посмотри. Она дала ему знать, где ее палата.

Ян считает, шевеля губами.

Четвертый ряд снизу, седьмое окно справа.

Четвертый ряд снизу. Седьмое окно справа.

Будто поставил кружок на карте.

За окном никого не видно. И свет в палате не горит, но Рами удалось-таки показать ему, где ее держат.

Теперь остается только туда проникнуть. Единственный путь — через лабиринт подвальных коридоров.

Лео и Мира играют в докторов. Их куклы приболели, и надо их вылечить. Ян помогает им расставить кукольные больничные койки, а потом и ему приходится лечь и играть роль пациента.

После ужина он выходит с ними погулять в осенний холод. Подталкивает качели, но думает о другом. Уже сумерки, зажглись прожектора. Он смотрит на блики на влажных листьях на земле, на сверкающую стальную паутину ограждения…

Прошло пятнадцать лет… но Ян надеется, что Рами все та же. Его Рами. Та Рами, что лежала в соседней палате в Юпсике и открывала ему дверь. Первый человек на всем земном шаре, которому, похоже, было интересно с ним разговаривать. Да нет, не «похоже» — ей и в самом деле было с ним интересно. А потом она оставила его и бежала, как белка… но тому были совсем иные причины…

Дети заснули поздно, почти в девять часов.

Можно выдохнуть с облегчением. Но не тут-то было. Лео никак не мог заснуть, плакал, несколько раз звал Яна. Надо бы расслабиться, сосредоточиться, а нервы уже на пределе. Ночью его ждет долгое и далеко не безопасное путешествие, хотя… наверное, это тот самый случай, когда цель оправдывает средства. Нет, даже не так. Не средства. Цель заслуживает того, чтобы ради нее рисковать.

Четвертый ряд, седьмое окно справа.

В четверть двенадцатого Ян последний раз заходит в спальню… в подушечную. Дети спокойно спят уже больше двух часов. Он прикрепляет к поясу Ангел-приемник, спускается вниз и открывает дверь убежища. Вторая дверь по-прежнему не заперта, как он ее и оставил. Он открывает ее и попадает в полный мрак.

На этот раз он подготовился куда лучше. Новая батарейка в Ангеле, луч света шарит по выложенным кафелем стенам. Он уже ориентируется здесь, но ему все равно не по себе. В тот раз за ним наблюдала Ханна, а сейчас он совершенно один. Он идет вперед, поглядывая на нарисованную Легеном примитивную схему. Стрелки должны привести его к цели.

И еще: прежде чем спуститься в подвал, он взял несколько листов белой бумаги и порвал на мелкие кусочки. Сейчас он оставляет их на полу с интервалом метра в два — обозначает путь отступления в случае чего.

Опять он в этих заброшенных залах. Сует на всякий случай Ангела под свитер — а вдруг кто-то из случайно забредших сюда больных из открытых отделений заметит свет?.. Он уже совсем рядом с прачечной. Хотя Леген и говорил, что по воскресеньям здесь никого нет, Яну вовсе не хочется трубить о своем прибытии.

Он поднимает голову — по потолку змеятся толстые пучки кабелей.

Где-то там, над ним, палаты с больными. Сотни больных, сказал Хёгсмед. И среди них, на четвертом, как он надеется, этаже, — Алис Рами.

Дверь в прачечную закрыта. А вдруг заперта? Он с замиранием сердца нажимает на ручку. Нет, не заперта.

В тот раз здесь было светло — горели лампы дневного света под потолком. Сейчас все погашено. Похоже на пещеру. Красные огоньки на панелях стиральных машин напоминают глаза затаившихся зверей. Глухой шум вентиляторов, влажный, тяжелый воздух.

Ян входит в прачечную с планом Легена в руке.

Где же эта широкая дверь? Свет зажигать он боится, продвигается ощупью вдоль рядов жестяных шкафов, натыкается на стол с немытыми кофейными чашками. В конце концов попадает в какое-то небольшое помещение, где вообще совершенно темно. Он вынужден достать из-за пазухи фонарь. Свет падает на гигантскую стиральную машину. Стальная физиономия с огромной зияющей круглой пастью. Рядом — ряды полок с мешками с бельем, а на потолке — рельсы, он видел их еще в прошлый раз. Подвешенные на плечиках белые больничные рубахи напоминают парящих ангелов.

Он переводит конус света с одного предмета на другой, пока не натыкается на широкую черную стальную дверь.

Дверь в сушилку, если верить схеме Легена. А налево, совсем близко, метр, не больше, — еще одна дверь, поуже. Деревянная дверь с круглой ручкой, и Яну ничего не остается, как потянуть за эту ручку.

По мере того как он продвигается в глубь прачечной, помещения становятся все меньше и меньше. А то, куда он сейчас попал, самое маленькое из всех. Судя по всему, какая-то подсобка. Он закрывает за собой дверь, находит выключатель и включает свет. Надо экономить батарейку.

Пыльная голая лампа освещает и в самом деле крошечную комнату без окон, набитую всяким мусором — деревянные ящики, картонные пачки из-под стирального порошка, сломанные вешалки.

Но, как и обещал Леген, рядом с одной из полок — дверь лифта с железной рукояткой и маленьким квадратным окошком… Совсем небольшая дверь, скорее даже большой люк, нежели дверь. Примерно в метр шириной и такой же высоты, почти квадратный. Он приоткрывает ее и сразу понимает — лифт грузовой. Старинный деревянный лифт, установленный много десятилетий назад для рассылки стираного белья по этажам Санкта-Психо.

Внутри очень тесно. Стоять в полный рост, конечно, невозможно. Но тем не менее Ян решается — нагибает голову и влезает в кабину.

Похоже на багажный отсек в междугороднем автобусе. Или большой сундук.

Он опять чувствует что-то вроде головокружения, но преодолевает приступ клаустрофобии.

Пока он неуклюже размещается в тесной кабине, с пола поднимаются облака пыли. С трудом разворачивается лицом к двери.

И взгляд его останавливается на Ангеле.

А если сейчас, именно сейчас, Лео или Мира проснутся и позовут его? Но он не хочет об этом думать.

Он слишком близко к Рами.

Четвертый этаж, седьмое окно.

Он выключает Ангела. На стене семь черных кнопок. Старые, потрескавшиеся, по виду — бакелитовые, как доисторические телефоны. Справа от одной из кнопок надпись «Экстренная остановка». На остальных номеров нет или стерлись, но он наугад нажимает четвертую кнопку справа.

Над головой у него что-то ухает — наверное, ожила лебедка, — и лифт медленно трогается. Серая стена в окошке ползет вниз, кабина скрипит и вздрагивает.

Он поднимается в клинику.

Ян совершенно не уверен, что нажал правильную кнопку. Остается надеяться, что попадет на четвертый этаж.

Зажмуривается и старается отбросить мысль, что этот жуткий лифт больше всего походит на большой деревянный гроб.

На второй неделе пребывания в Юпсике Ян начал рассказывать, что заставило его прыгнуть в пруд. Но никакому не психологу — Рами. Долгие разговоры за закрытой дверью ее палаты.

Рами в тот вечер не находила себе места. Сначала она прыгнула на незастеленную постель и закрыла голову подушкой. Потом так же порывисто вскочила, схватила гитару, встала с ней на самом краю матраса и уставилась на черные стены, словно перед ней был полный зал.

— Мне нравится хаос, — сказала она. — Хаос — это свобода. Я прославляю неустойчивость, когда пою… как будто стою на самом краю сцены и иногда падаю.

Ян промолчал. Он сидел на полу около ее постели и молчал.

А она, не глядя на него, продолжала:

— Если мне когда-нибудь удастся сделать диск, то он должен быть как последнее письмо самоубийцы. Только без самоубийства.

Ян помолчал.

— А я пытался, — сказал он, уставившись в пол.

Рами взяла, как обычно, резкий минорный аккорд:

— Пытался — что?

— Покончить с собой. На прошлой неделе.

— Хорошо бы люди умирали из-за музыки. — Она взяла другой аккорд. — Песня должна быть такой, что людям хотелось бы услышать ее и умереть.

— Я хотел покончить с собой еще до того, как попал сюда… И почти удалось.

Рами замолчала. Наконец-то она его услышала. Пружиня на матрасе, сделала два шага назад и прислонилась к стене:

— Так ты и вправду хотел умереть?

Ян почти незаметно кивнул:

— Хотел… я все равно бы умер.

— С чего бы это?

— Они бы все равно меня убили.

— Кто — они?

Ян посмотрел на Рами. Даже рассказывать о том, что случилось, было страшно. Запертая дверь, ограда с колючей проволокой — все равно страшно. У него было такое чувство, что Торгни Фридман стоит за стеной и слушает.

— Банда, — почти прошептал он. — Парни из моей школы. Они из девятого… называют себя Бандой четырех, а может, это и не они придумали, другие их так называют… В школе они — короли, во всяком случае, в коридорах… а учителям невдомек. Не знают ничего или не хотят знать… И к ним все подлизываются.

— Но не ты?

— Дурак был, не подумал… — Ян вздохнул. — Торгни Фридман потребовал, чтобы я уступил ему место в очереди. А я не уступил. Хуже того, все это увидел учитель и велел Торгни встать в самый хвост. Этого он не забыл… — И Ян опять вздохнул. — А после этого начался террор. Торгни объявил мне войну. Он не давал мне проходу. То орал во всю глотку, какое я дерьмо, то просто подкрадется сзади и толкнет со всех сил так, что я лечу носом на пол…

Он помолчал.

— Так что я старался держаться от них подальше. От банды, то есть. Дни считал, думал, что все обойдется…

Пронизывающе холодный мартовский день, пятница. Последним уроком была физкультура. Школьная неделя закончилась. Закончилась спокойно, можно сказать. Никаких стычек.

Он задержался в раздевалке. Никого, кроме него, в спортзале не осталось — все побежали в школу, это в нескольких сотнях метров. Дожидались приятелей и убегали. Яна никто не ждал.

Ну что ж, ему не привыкать.

Взял свое старое, протертое чуть не до дыр полотенце. Четыре душевые кабинки. В какой-то из них неисправен кран, и вода со звоном капала на кафельный пол. Он повесил полотенце на крючок и зашел в ближайшую кабинку, рядом с сосновой дверью в сауну.

Включил теплую воду и намылился.

— Я стоял в душе и ни о чем не думал. Ноги немного устали после физкультуры, — продолжил Ян рассказ. — Знаешь, когда стоишь под теплым душем, словно бы спишь, правда? Нет, о чем-то думал… наверное, что остаюсь на выходные один. Папа с мамой куда-то уезжали. Закрыл кран и потянулся за полотенцем, как вдруг почувствовал, что пахнет табачным дымом. Обернулся — Торгни Фридман.

Торгни был одет — джинсы, джинсовая же куртка и сапоги.

Стоял, перекрыв вход в кабинку, смотрел на Яна и улыбался.

Торгни не был главарем банды, но он изо всех сил старался произвести впечатление на Петера Мальма. Петер и был настоящим главарем, хотя как раз сам он Яна никогда не трогал. Но Торгни и сам по себе довольно опасен.

Он улыбался так, словно у него и счастья в жизни большего не было — стоять и глазеть на голого восьмиклассника. Смотрел на Яна, не отрываясь.

И Ян на него смотрел. Можно было бы, наверное, отодвинуть Торгни и выйти… можно, если бы на его месте был кто-то другой, а не он, Ян Хаугер.

Так что он остался стоять на месте и тоже начал улыбаться.

Он всегда улыбался в минуту опасности. Чем страшнее ему было, тем шире он улыбался.

И Торгни улыбался — этакой победной улыбкой, все зубы напоказ. Они постояли так несколько секунд, потом Торгни, продолжая улыбаться, повернулся и кого-то позвал.

Несколько секунд все было тихо, потом дверь сауны открылась, и оттуда вышли трое его друзей.

Банда четырех. У всех в руках зажженные сигареты.

Теперь уже никакой возможности к побегу не оставалось.

— Они сидели в сауне? Зачем? — удивилась Рами.

— Прятались от учителей. Сидели там и курили потихоньку. Торгни, Никлас, Кристер и их главный… Петер Мальм. И все вышли из сауны. Я их увидел и подался назад.

Но куда ему было бежать? Он стоял в душе совершенно голый, в луже быстро остывшей воды.

И Торгни сказал одно только слово:

— Хаугер.

Это прозвучало как обвинение.

— Что ты здесь делаешь, Хаугер? Подглядываешь за нами?

Ян не ответил. Он продолжал улыбаться, точно желая продемонстрировать, что с его стороны никакой опасности ждать не приходится. Какая опасность? Четверо пятнадцатилетних парней против одного четырнадцатилетнего?

Торгни нашел добычу, ему и валить. С сигаретой в углу рта он схватил Яна за руку и что есть силы ударил ногой по голени. Ян как подкошенный рухнул на залитый водой кафель.

Он попытался встать, но чьи-то руки удерживали его. Не Петер Мальм, нет — тот наблюдал со стороны. Остальные. Три пары рук прижали его к полу.

Он понимал, и страх еще больше обострил это понимание, — главный у них Петер Мальм. Он хозяин, а они — цепные псы. Он попытался встретиться с Петером глазами. Только не спускай их с цепи…

— И что с ним делать? — спросил Торгни.

— Что-нибудь забавное, — пожал плечами Петер.

И тут Торгни пришла в голову мысль.

— Мы сделаем из него пепельницу! — обрадовался он.

Петер стоял сзади, а трое остальных гасили об Яна окурки. Один за другим. Выбирали места, где кожа понежнее.

Кристер погасил свою сигарету о грудь, в самой середине, между сосками.

Никлас ткнул окурок в пах.

Торгни не торопился. Он продолжал улыбаться. Наклонился и вдавил тлеющий конец окурка в шею, где самая тонкая кожа.

Ян зажмурился.

— Больно, конечно, но не это самое худшее, — сказал Ян. — Больно. Как будто тебе в кожу втыкают гвоздь… но это проходит.

— А что самое худшее? — спросила Рами.

— Запах. Запах остается надолго. Запах горелого мяса… твоего собственного.

И сейчас, пока он рассказывал, он опять почувствовал этот запах. Он прилип к ноздрям навсегда.

Он хотел умереть прямо там, в душевой кабине. Наедине с Бандой четырех. Никакой надежды не оставалось.

Сигареты погашены. Красные пятна на коже, как внезапно появившиеся родимые пятна. Мертвый захват, которым они прижимали его к полу, немного ослаб. Руки, наверное, устали.

Скоро, подумал Ян. Скоро они оставят его в покое.

Но тут последовал новый приказ Петера Мальма:

— Бросьте его в сауну.

— Точно, — обрадовался Торгни. — И запрем там.

— Как это — запрем? Там и замка-то нет.

В воздухе повисло разочарование. Какая жалость — нет замка.

— Все равно. Закиньте его в парилку. И пойдем отсюда.

Петеру забава, похоже, надоела.

Но остальные не унимались. Ян отбивался изо всех сил, но что он мог сделать против троих, каждый из которых даже по отдельности был сильнее его… в какой-то момент борьбы его прижали бедром к паху Торгни, и он почувствовал мощную эрекцию. Член торчал, как палка. Наверное, пытки его возбуждают. Палач.

Яна толкнули в парилку. Он сильно ударился спиной о деревянную полку. Дверь захлопнулась.

Наступило молчание.

В сауне горела лампа на стене под потолком. Стойкий запах сигаретного табака.

Он услышал их смех.

— Мы тебя немножко подогреем, Хаугер.

И свет погас. Они выключили свет.

— Мы захватим твою одежду! — Это Торгни.

— И бросим ее в пруд, и все подумают: утонул Хаугер, какая жалость, — добавил Никлас.

Ян не ответил. Он лежал на спине в темноте и выжидал.

Он знал, что Банда четырех пока держит дверь, но скоро они должны уйти. Должно ж им наконец надоесть мучить ничтожного восьмиклашку. Он выжидал.

В красном ящике банного агрегата что-то щелкнуло. Они и в самом деле повернули реостат. Но на какую температуру поставили, он не знал. На пятьдесят градусов? Или еще больше?

Неважно. Скоро они уйдут.

Наконец за дверью все стихло. Он выждал еще немного, прислушался, встал и толкнул дверь.

— Дверь не открылась, — сказал он Рами. — Она должна была открыться, но не открылась. Они заблокировали ее. И я остался запертым в парилке. Агрегат щелкал и щелкал, и с каждой минутой становилось все жарче и жарче.