Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник) Сабатини Рафаэль
В этот миг одна из императорских галер в западной группе подняла красный флаг, что означало просьбу о помощи. Раздался ободряющий звук трубы, на солнце блеснули весла, и «Проспера» тронулась с места. Но почти сразу же остановилась, поскольку Вольпи освободил свою галеру и корабль Капраники и бросился в атаку; захваченный «Ракхам» шел сзади. Теперь соотношение сил, ранее бывшее четыре к трем, стало четыре к шести, и лихо наступавшие мусульмане мгновенно оказались в положении обороняющихся.
Драгут уже собирался поспешить на помощь, когда Синан схватил его за руку и, быстро что-то говоря, указал на восточный фланг. Он предлагал вмешаться там, а уж затем, с большими силами, ударить на западе и вернуть то, что там будет потеряно. Оценив разумность совета, Драгут решил было ему последовать, когда, к его вящему удовольствию, из-за мыса Ла-Мола внезапно появились три галеры, которые он уже считал погибшими, и все вместе ринулись в бой.
— Хвала Аллаху, всемогущему и великому, который посылает помощь правоверным! — воскликнул Драгут. — Победа близка! Мы сильнее неверных собак! Аллах дарует своим сынам победу!
Однако Синан, пронзительным и хриплым, как у сойки, голосом объяснил ему, что эти суда захвачены неверными, за веслами сидят братья мусульмане, а бывшие гребцы-невольники теперь составляют их экипажи.
В ответ Драгут обрушил на евнуха всю свою горечь и гнев.
— Да пошлет тебе Аллах смерть, ты, жирный мешок! Как ты допустил, чтобы они попали в руки европейцев?
— Меня не было там, когда это произошло, — возразил негодующий евнух.
— Конечно! Тебя там не было! Ты спасал свою ничтожную засаленную шкуру! Тебя никогда нет там, где ты нужен!
— Даже если я не оказался там, где ты не мог без меня обойтись, это еще не повод оскорблять меня несправедливыми упреками! Драгута, однако, нимало не тронули его слова.
— Да услышит меня Аллах! Твое место там, где звенят клинки! — он указал в гущу дерущихся на востоке. — Там наше место! Большая мягкая ладонь Синана легла на руку Драгута.
— Там наша смерть, — поправил евнух.
— Что предначертано, то предначертано. Когда все потеряно, жизнь не стоит и горсти пыли. Ты боишься смерти, Синан?
— Боюсь, если моя смерть неугодна Аллаху. Это бывает, когда погибающий растрачивает его дар, свою жизнь, без всякой пользы. Горящие глаза Драгута окатили Синана презрением.
— Трус всегда найдет причину цепляться за свою ничтожную жизнь! Толстое тело Синана затряслось от гнева.
— Если хочешь, можешь действовать по своему вздорному усмотрению. Давай, рассердись как ребенок! Брось меч Ислама! А ведь мог бы сохранить его и отомстить за те несчастья, которые принес нам этот скорбный день!
На сей раз его слова проникли в душу Драгута. Он не сомневался, что битва проиграна. На одном фланге все еще продолжающегося сражения четыре корабля пиратов были окружены шестью императорскими, на другом восьми европейским галерам противостояли шесть турецких. Наращивая преимущество, Просперо ввел в бой свой большой галеас со свежим экипажем, который участвовал в битве лишь во время самой первой перестрелки.
Драгут с тяжелым вздохом закрыл лицо руками и ушел в каюту. Отбросив саблю, он ничком бросился на диван, в одиночестве оплакивая и проклиная свое поражение. Два часа назад он был хозяином могучего флота, нагруженного добычей и невольниками, захваченными в Пальме, и предвкушал разграбление Порт-Махона. И вот его добыча ускользает, а флот гибнет. Его собственный большой галеас сидит на камнях Ла-Мола вместе с сокровищами и тремя сотнями невольников, среди которых около ста девушек с Балеарских островов. Они могли бы украсить гаремы мусульман в Сук-эль-Абиде, в Алжире и Тунисе, а ему принести жирный куш. Все это коварно отнял генуэзский ублюдок, которого защищал и наделял своей бесовской силой сам шайтан. Ничего, волей Аллаха, всемогущего и премудрого, создавшего человека из сгустков крови, еще настанет день расплаты, и он, Драгут, должен дожить до этого дня!
Стоя у входа в каюту, Синан, сам напуганный, с презрением созерцал крах гордого, могучего корсара, которого весь исламский мир считал выкованным из стали.
— Не желаешь ли начать отступление, пока оно еще возможно? — мягко спросил он.
Драгут встал, скрывая слезы.
— Ты что, ждешь распоряжений? — прорычал он. — Прочь с глаз моих и действуй!
Евнух, не говоря ни слова, исчез.
В полном молчании, не поднимая флагов, опустили на воду весла, и «Джамиль» повернул к югу, покидая поле проигранного сражения со всей возможной быстротой.
Императорские корабли, пожинающие плоды завершающейся битвы, не стали преследовать галеру, единственную из всего могучего корсарского флота, сумевшую бежать с поля сражения у Ла-Мола.
Хотя никто не знал, находится ли на ее борту сам Драгут, бегство галеры послужило сигналом для уцелевших мусульман. Спасая свои жизни, они сдались в плен.
Глава XXXIII. ОПРАВДАНИЕ ИМПЕРАТОРА
Уже к полудню памятного четверга Просперо смог подвести итоги сражения, начатого на рассвете. Пришел он с четырнадцатью галерами, а после сражения их стало двадцать шесть. Он потерял один корабль, а Драгут — тринадцать. И это — не считая разбитого корабля, который так и не вышел из бухты, да выброшенного на берег пиратского флагмана. Первый из этих кораблей был слишком поврежден, чтобы его забирать. Экипаж был прикован к веслам, а невольники-христиане — освобождены. Освободили также гребцов второго корабля, а само судно оставили на скалах. Из его трюмов взяли большое количество золота и драгоценных камней, награбленных Драгутом в Пальме, а также выпустили триста детей и женщин с Майорки, предназначенных для варварских невольничьих торгов. Кроме того, Просперо освободил около трех тысяч христианских гребцов, взяв в то же время около двух тысяч мусульман для тяжелой работы на императорских галерах.
Теперь за веслами сидели бывшие хозяева кораблей, подгоняемые вчерашними рабами, и флот Просперо выглядел достаточно внушительно, хотя и был изрядно потрепан. Галеры подняли флаги и под грохот барабанов и звуки труб вошли в Порт-Махон.
Жители Минорки, наблюдавшие за битвой с мысов по обе стороны бухты, собрались на причалах, чтобы встретить, обнять и приветствовать доблестных воинов, которые защитили их и спасли от рабства жителей Балеарских островов.
Пока испанский губернатор чествовал капитанов, жители города потчевали матросов, поили их вином и нагружали подарками. В пятницу в кафедральном соборе была отслужена благодарственная месса, а прибывший с Майорки архиепископ прочел проповедь, восхваляющую доблесть маленькой эскадры, которая, по удачному выражению архиепископа, расправилась с варварами подобно тому, как Давид победил Голиафа. В субботу отслужили мессу за упокой душ четырех сотен христиан, павших в сражении, и архиепископ выступил со второй проповедью.
Три дня неаполитанский флот стоял в Порт-Махоне, наслаждаясь гостеприимством Минорки, в то время как галеры, многие из которых были повреждены, приводились в пригодное для плавания состояние и заново оснащались. Капитаны проследили за погрузкой провианта и укомплектовали команды.
Наконец в понедельник, спустя всего неделю с момента отплытия из Неаполя, когда надежда на успех казалась призрачной, корабли подняли якоря, оставив на попечение жителей Минорки около трехсот раненых. В тот же день с острова в Барселону отправился фрегат с письмами губернатора и архиепископа, в которых они расписали его величеству победу у мыса Ла-Мола и полный разгром Драгут-реиса и его громадного флота. На бумаге это событие выглядело еще более значительным и чудесным, чем оно было на самом деле.
Дон Алваро, поклявшийся быть с этого дня братом Просперо, пытался уговорить его отправиться в Барселону, чтобы принять от его величества личную благодарность, но Просперо был непреклонен.
— В Неаполе меня ждет невеста, и в ее ожидании больше страха, чем надежды. Спокойствие ее кроткой души для меня важнее благодарности всех императоров мира. Я вполне могу представить свой отчет письменно.
И он стал составлять письмо. Но не отчет, как обещал ранее. Губернатор и архиепископ достаточно полно описали события, и цели Просперо были иными. Он хотел доказать Джанне искренность своего прощального намерения забыть о мести, если представится удобный случай. Вражда в конечном итоге обернулась против него самого, и ему пришлось пойти на почти безнадежное дело, практически на самопожертвование, чтобы загладить, насколько было в его силах, то зло, которое он причинил всему христианскому миру. Его надежда была вознаграждена успехом, превысившим все ожидания, но Просперо желал большего. Он уже искупил свою вину перед христианами. Теперь следовало помочь Андреа Дориа и попытаться не допустить его падения, которое люди, знавшие все обстоятельства, считали неизбежным.
Просперо предстояла трудная задача. Он писал:
«Как Вы, Ваше Величество, наверное, знаете, корсар Драгут-реис сумел избежать ловушки, в которую его, как полагали ранее, загнал адмирал, граф Мельфийский, однако по воле благосклонной к нам судьбы пирату не удалось вырваться из расставленной нами обширной сети, без чего адмирал не мог считать завершенным дело, ради которого он покинул Геную. В то время как граф прочесывал море на востоке, мне и неаполитанской эскадре, которой я вновь командую, довелось замыкать западный край этой сети. Мне посчастливилось застать флот корсара в Порт-Махоне и полностью уничтожить его в полном соответствии с замыслом адмирала».
Опасаясь, что дону Алваро вздумается написать что-нибудь прямо противоположное, Просперо показал ему свое письмо. Испанец изумился.
— Но это неправда! — воскликнул он.
— Полно, полно, друг мой! Разве я осмелился бы написать императору ложь? Укажите мне хоть слово неправды. Дон Алваро еще раз изучил письмо.
— Я не могу ткнуть пальцем в лживое слово. Неверен общий смысл! Какое отношение имеет Дориа к этому делу?
— Разве не Дориа задумал разделаться с Драгутом? И разве его замысел не исполнен? И разве он не находился в восточной части Средиземноморья, разве неаполитанская эскадра не часть его флота?
— Но зачем вы отказываетесь от славы, от своей собственной победы, достойной ордена Золотого Руна?
— Чтобы отдать долг чести.
— Насколько я знаю, ваши счеты с Дориа — несколько иного рода.
— Вы не знаете всего. Сделайте мне одолжение, дон Алваро, не говорите ничего, что могло бы уменьшить ту долю заслуги, которую я с радостью отдаю Дориа.
— Если вы просите, то пожалуйста, друг мой! Но я не стану говорить также ничего, что могло бы преуменьшить вашу личную заслугу!
— Можно пойти на компромисс, что я и сделал в своем письме.
Желая доставить ему удовольствие, дон Алваро согласился, однако оставил за собой право рассказывать всем о тактическом мастерстве Просперо, без которого победить у мыса Ла-Мола было бы невозможно — начиная с изобретения, превратившего «Имакуладу» в гигантскую бомбу, которая смела с поверхности воды треть вражеского флота еще до начала битвы.
Победа у Балеарских островов больше всего обрадовала императора: истинный подвиг всегда вызывал горячее одобрение воинственного Карла V.
За две недели до памятного сражения император, прибывший в Барселону с намерением купить для Италии корабль, ликовал по поводу донесения Дориа о захвате Драгута и его флота у Джербы, донесения, оказавшегося поспешным и преждевременным. Была особая причина, по которой его величество принял это столь близко к сердцу. Он прекрасно знал, что в среде его дворян существовало недовольство назначением графа Мельфийского адмиралом Средиземноморья в ущерб испанским морякам. Его победа подтвердила правильность выбора и стала личным торжеством императора. Накануне посадки на корабль в Барселоне его величество получил ужасающее известие о том, что Драгут, которого Дориа хвастливо объявил захваченным в плен, на самом деле находится в море со всем своим флотом и продолжает грабить, как всегда безжалостно, христианское побережье. Эта новость уязвила гордость императора. Он был встревожен и исполнен тягостных сомнений относительно своей проницательности.
Неуверенность императора подкрепляли не только те люди из его свиты, которые советовали Карлу не назначать Андреа Дориа, но также и те, кто не мог простить ему нежелания выбрать адмирала из их числа. Он точно знал, что эти люди испытывают сейчас тайное злорадство, созерцая очевидный провал генуэзского бахвала. Их лица, конечно же, выражают печальное участие, они наперебой восклицают: «Ах, какое несчастье! Какое невезение! ». Но это не могло обмануть короля. Он чувствовал, что над ним смеются, его унижают, и в глубине души был взбешен до крайности, тем более что гордость не позволяла ему выказать свое негодование.
Дальше стало еще хуже. Высказывались обвинения, которых генуэзский адмирал явно не заслуживал. Говорили, что да, раньше он добивался успехов, но успехи эти объяснялись отчасти везением, отчасти — безграмотностью противника, а многие победы были заслугой капитанов, служивших под началом Дориа.
Даже маркиз дель Васто, оплакивая друга, которого считал погибшим из-за предательства Дориа, громогласно вспоминал Гойалату и победу, добытую там адмиралом. Разбирая этот эпизод, дель Васто напоминал, что Дориа едва не потерпел поражение из-за своей поспешности, а выручила его лишь отвага одного подчиненного, генуэзца по имени Просперо Адорно, который впоследствии героически погиб в битве при Шершеле, где Дориа не сумел вовремя поддержать его. Гранды качали своими вельможными головами и маловразумительно бормотали, что, дескать, все общество было введено в заблуждение относительно достоинств моряка, чья истинная сущность наконец-то открылась.
Это звучало почти как неодобрение выбора императора, а он считал провал адмирала-иностранца, назначенного против воли умудренных опытом советников, своим личным позором.
Страшные известия о зверствах, учиненных Драгутом в личных владениях короля на Майорке, на подступах к испанскому королевству, еще более уязвили гордый дух императора. Он был так разгневан, что при всяком упоминании об этом его речь становилась совершенно неразборчивой из-за сильного заикания.
И вдруг, подобно торжествующему лучу солнца, его мрачное отчаяние рассеяла потрясающая новость с Ла-Мола: полный разгром флота Драгута, возвращение награбленного на Майорке, освобождение людей, захваченных им на Балеарских островах, и бесчисленного множества христиан, изнемогавших от рабского труда на галерах варваров!
В письме Просперо содержалось высказывание, столь любопытным образом подтвержденное в отчете губернатора, что Просперо можно было заподозрить в том, что он-то и внушил губернатору эту мысль.
«Славный подвиг, — писал губернатор, — совершен неаполитанской эскадрой, возглавляемой мессером Просперо Адорно, лучшим лейтенантом адмирала флота Вашего Величества. Мы, Ваши верноподданные на этих островах, сообщаем Вашему Величеству, что граф Мельфийский и его достойный подчиненный своевременными действиями спасли Минорку и возместили ущерб, причиненный Майорке».
Эти радостные слова император расценил как оправдание не только графа Мельфийского, но и как свое собственное, что было гораздо важнее. В речи, обращенной к тем, кто своими безжалостными нападками на Андреа Дориа внушал Карлу чувство стыда, император назвал их злобными клеветниками. Чтобы прекратить критику Дориа, которая, как ему казалось, была косвенно адресована ему самому, король велел обнародовать письма, извещающие о победе. Было объявлено, что критиканы проявляют нелепую поспешность и пристрастны в своих недавних суждениях. То, что Драгут разбит не при Джербе, — не так уж важно. Главное в том, что разгром последовал очень скоро и был столь полным, что адмирала можно считать оправданным.
Один смелый вельможа из свиты императора насмешливо заметил, что участие графа Мельфийского в событиях у Ла-Мола явно преувеличено.
Император обратил к нему свое длинное мертвенно-бледное лицо.
— Единственное преувеличение, которое я усматриваю, — произнес он, заикаясь, — это ваша мысль о том, что капитан Адорно ищет, кого бы ему увенчать теми лаврами, которые он сам заслужил. Это, синьор, нечто из области столь высоких помыслов, какие не могут быть присущи человеку. К тому же, — добавил Карл, — Ла-Мола — это триумф Дориа, так как победы добился его подчиненный. В некотором смысле это и мой триумф, так как адмирала назначил я.
После столь прозрачного намека даже дель Васто не рискнул бы раздражать императора заявлением о том, что победу при Махоне принесло не участие в битве Дориа, а его отсутствие. Он знал нравы света и кое-что о нравах королей и понял, что стоять на своем сейчас значило бы вызвать неудовольствие императорами в конечном итоге настроить его против Просперо. Так что ради своего друга он перестал оспаривать ту долю участия в победе, которую его величество приписывал Андреа Дориа.
Глава. XXXIV ОТКРЫТИЕ
Знай Андреа Дориа о том мнении, которое император составил себе о его действиях, это могло избавить его от мучений уязвленной гордыни, столь глубоких, что, казалось, он никогда не сможет избавиться от них.
В тот самый день, когда Просперо дал бой Драгуту у Махона, из Неаполя на быстроходном галеоте прибыл мессер Паоло Караччиоло, доставивший на императорский корабль послание вице-короля.
Мессер Караччиоло, баловень судьбы, был молод, храбр и насмешлив. Из-за этого он редко щадил чувства других людей. То, как он держался, передавая послание принца, объяснялось испытываемым им злорадством. Высокий, красивый мужчина, румяный, с золотистыми волосами, в роскошной одежде — коротком вычурном алом камзоле по венецианской моде, он легко и непринужденно ступил на борт адмиральской галеры в тот миг, когда граф и его племянники садились обедать.
— Его высочество принц Оранский, — объявил посланник, — посылает свое приветствие вашей светлости и спрашивает: что задерживает вас у залива Сиртис?
Трое сидящих вскочили, и на посланника уставились три пары глаз, как бы вопрошая, не сумасшедший ли он.
Синьор Андреа громко повторил вопрос Караччиоло:
— Что меня задерживает? ..
— Ради Бога… — пробормотал Джанеттино.
— Что меня задерживает? — повторил адмирал.
— Да, принц спрашивает именно об этом, — жеманно произнес посланник.
— Но, синьор… — в голосе Андреа слышалось удивление, смешанное с возмущением, — разве мое требование прислать войска не дошло до Неаполя? Войска, которые должны высадиться на том берегу Джербы?
— Ах, это? Это же было три недели тому назад, когда Драгут еще был в бухте.
— Когда он был в бухте?
— Может быть, — заговорил Филиппино, испепеляя посланника взглядом, — вы скажете, где он находится сейчас?
— Синьор, я не могу сказать точно. Я знаю лишь, где его нет. В бухте Джербы.
— Его нет на Джербе? — спросил адмирал. Сердито воззрившись на щеголя, он пожал грузными плечами. — Вы, наверное, с ума сошли. Вы просто безумец.
Джанеттино рассмеялся, воздел руки горе, как бы взывая к небесам, а затем шлепнул себя ладонями по бокам.
— Вот так! — воскликнул он. Филиппино холодно спросил:
— А может, вы не от принца прибыли, синьор? Может, вы просто шутник?
Раздраженный мессер Караччиоло заявил:
— Будьте повежливее! Десять дней назад Драгут-реис ограбил побережье Корсики.
— Это невозможно. Это ложь! — воскликнул адмирал.
— Да нет же, это факт!
— Какой-нибудь другой пират назвался его именем, — предположил Филиппино.
Но Караччиоло настаивал, что это был, несомненно, сам Драгут.
— Следовательно, — закончил он, — десять дней назад его уже не было на Джербе. Если он вообще когда-либо там был.
— Как это понимать? — К лицу адмирала прилила кровь. — Разве я не запер его в той лагуне? Разве я не сижу здесь и не сторожу его день и ночь? Как он мог оттуда выйти?
— Мусульмане говорят, — проговорил мессер Караччиоло, — что по воле Аллаха может случиться все, что угодно. Если вы так уверены, что Драгут там, то я не менее вашего уверен в том, что его там нет. От вас ждут объяснений, синьор. А я не сомневаюсь, что вы сможете смягчить гнев, который вы вызвали у его императорского величества.
— Давайте ваши бумаги! — крикнул раздраженный адмирал и нетерпеливо схватил протянутые ему письма.
Мессир Караччиоло уселся, обмахиваясь беретом.
— Мне говорили, что у генуэзцев плохие манеры. А я не верил! Никто из моряков не обратил внимания на его наглость. Им и без этого было о чем подумать.
Адмирал разложил лист, племянники стали по обе стороны от него, и все углубились в чтение. Филиппино стал похож на человека, у которого остановилось сердце. Джанеттино выпятил челюсть, и его маленький женственный рот искривился в горькой усмешке. Дело было в том, что он уже целую неделю твердил, что в тишине и безмолвии, царящих в бухте, есть нечто подозрительное. Джанеттино даже настаивал на том, что следует войти в бухту и проверить, как там обстоят дела, но дядя строго запретил ему идти под огонь корсара.
— Тем самым ты сделаешь именно то, чего он и дожидается, — говорил адмирал. — Ведь Драгут хитер, как лиса, и рассчитывает на то, что мы окажемся дураками. Надо дождаться прибытия сухопутных войск, а пока притворяться спящими. Мы не попадемся на его удочку.
— Если только не обманем сами себя, — возражал Джанеттино.
— А что может сделать Драгут?
— Хотел бы я знать… Я костями чувствую, что тут какой-то подвох.
— Костями чувствуешь? — в голосе адмирала звучала явная насмешка.
— Я скорее поверю своим мозгам, чем твоим костям, Джанеттино!
Однако теперь, когда они прочитали письмо, оказалось, что эти самые презренные кости вдруг проявили необычайную сообразительность.
— Ну вот! — вскричал Джанеттино. — А что я говорил вам все эти дни?
Адмирала мало что могло рассердить, но эти слова вывели его из себя. Во взгляде, которым он одарил племянника, сверкнула такая злоба, какой Джанеттино не мог даже представить себе.
— Догадка дурака иногда выявляет истину, скрытую от мудреца, но кто обращает внимание на догадки дурака? — Затем, изменив манеру и подавив вспышку безумия, адмирал учтиво и сдержанно обратился к посланнику: — Это письмо, синьор, — он запнулся, — объясняет все.
Ноги Дориа затряслись, и он, измученный и вялый, сел на стул. Всегда твердый и мужественный, он впервые в жизни почувствовал себя стариком. Положив локти на стол, адмирал закрыл глаза и уронил лицо на руки. Из его уст вырвался стон.
— Этого не может быть! Не может! Ради Бога, как это могло случиться? Джанеттино выступил вперед.
— Господин! Я намерен сделать то, чего вы не позволяли мне до сих пор. Я высажусь на Джербе и посмотрю, в чем там дело.
Он не стал ждать ответа и вышел, чеканя шаг.
Вернулся Джанеттино в сумерках. В каюте адмиральской галеры сидели его дядя и Филиппино, погруженные в уныние. Его рассказ отнюдь не поднял им настроение. Было обнаружено, что пока императорский флот сторожил вход в бухту, Драгут ускользнул через никому не известный вход с другой стороны. Шейх Джербы показал Джанеттино прорытые каналы.
— По словам шейха, — рассказывал Джанеттино, — каналы были вырыты согласно указаниям некоего европейца, который был там вместе с Драгутом. Его имя — Просперо Адорно.
Увидев изумление собеседников, Джанеттино горько рассмеялся.
— Нам следует гордиться ловкостью нашего соотечественника. Направленные в нужное русло, его способности могли бы принести немалую пользу нашему семейству. На сей раз он добил нас окончательно. Этот вероломный негодяй достиг-таки своей цели.
Джанеттино рассказал о своей беседе с шейхом; мессер Караччиоло любезно добавил к его словам еще некоторые подробности, и постепенно собравшимся стало ясно, каким именно образом Просперо оказался у Драгута и как туда попала Джанна.
Адмирал сидел, словно оглушенный. Филиппино разомкнул свои тонкие губы.
— Поделом нам. Если бы мне позволили поступить с этим мерзавцем так, как я считал нужным, такого не произошло бы никогда. — Он повернулся к дяде. — Я вас предупреждал!
— Да! Да! — прорычал граф. — Вы все меня предупреждали, а я не слушал. Теперь все мои заслуги будут забыты, и каждый тупица сможет смеяться надо мной!
Филиппино спросил кузена:
— Как получилось, что до нас не дошли никакие известия с Джербы? Ты не спрашивал у шейха?
— Конечно, спрашивал. Он ответил, что Драгут сжег и потопил все лодки. Может, это правда, может, нет. Какая разница?
— В самом деле: какая разница? — вмешался мессер Караччиоло. — Вы проверили факты, и этого достаточно. Ну, теперь-то вы поднимете якоря?
Андреа Дориа повернул свою тяжелую львиную голову.
— И куда нам идти?
— В Неаполь, синьор!
— Чтобы стать мишенью насмешек?
— О, синьор! Чтобы получить приказ его высочества вице-короля. Вам предстоит преследовать Драгут-реиса.
Адмирал посмотрел на легкомысленного посланника злыми, налитыми кровью глазами, гадая, не смеется ли тот. Приказ начать преследование пирата, которого он, по его донесениям, уже взял в плен, показался Дориа очень обидной шуткой.
Глава XXXV. ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
Восточные ветры, которые так помогли Просперо при погоне за Драгутом, весьма мешали ему теперь, когда он держал путь на восток, всем сердцем стремясь к своей Джанне, чтобы успокоить ее мятущуюся душу. В течение шестнадцати часов галеры едва ли делали по три узла, а остальные восемь им приходилось стоять на якоре, чтобы гребцы могли отдохнуть. Если ветры не сменятся на западные, то, чтобы одолеть обратный путь, потребуется более двух недель, в то время как на запад они добрались всего за три дня. Поэтому, сгорая от вполне понятного нетерпения, Просперо свернул в Лионский залив и послал из Марселя в Неаполь сухопутного гонца с новостями о себе и просьбой к Джанне прибыть к нему в Геную, куда он сейчас и направлялся.
«Поскольку, любимая моя Джанна, — писал он ей, — я не намерен далее жить в изгнании, полагаю, что именно сейчас самое благоприятное время для нашего возвращения. Я вспоминаю радушие моих земляков, с которым меня встречали после Прочиды. И как это радушие усмирило моих врагов, положило конец клевете и удержало кинжалы в ножнах. Памятуя об этом, я не сомневаюсь в благодарности и теплом приеме, ожидающих меня, когда я войду в порт с четырнадцатью исламскими галерами, тремя тысячами рабов-мусульман и освобожденными христианами, среди которых я насчитал по крайней мере тысячу генуэзцев. Меня ждет слава победителя Драгут-реиса и его армады, человека, добившегося ослабления исламской угрозы у наших берегов. Я не думаю, что даже храбрейший из моих врагов рискнет проверить на прочность мою репутацию. Полагаю, она будет достаточно прочной, чтобы защитить меня. Поспешите же ко мне, моя Джанна, чтобы мы наконец воссоединились, и я смог бы возложить этот триумф и славу к Вашим стопам. Его высочество принц Оранский выделит Вам надлежащий эскорт и обеспечит всем необходимым».
Остальное же, написанное несколько более пылко, не должно нас касаться. Одновременно он послал наместнику свой отчет о событиях в Порт-Махоне. Это было краткое и весьма сдержанное изложение фактов. Но если он и умалял свои заслуги в этом отчете, то цветистое перо дона Алваро де Карбахала превозносило их.
Хотя письмо Просперо принесло Джанне облегчение, она пару раз вздохнула украдкой, читая самодовольные разглагольствования по поводу триумфального возвращения в Геную. Да, он столько сделал, чтобы исправить зло, сотворенное им на Джербе, что требовать от него большего никто не станет. Однако полагать, что его триумф парализует заклятых врагов, окружающих Просперо дома, было бы опрометчиво. Это соображение и заставило Джанну поспешить с отъездом. Она хотела быть с Просперо, в какую бы беду тот ни попал.
События показали, что момент Просперо выбрал верно: проницательность всегда была свойственна ему, и, не будь этот человек поэтом, он мог бы стать одним из первых морских волков и стратегов своего времени. Просперо не впадал в излишний оптимизм, но его суждения, как оказалось, были недалеки от действительности. Весть о битве у Ла-Мола, победе над Драгутом и уничтожении всего его флота (тогда и сам Просперо думал, что Драгут погиб) уже достигла Генуи. На христианском побережье Средиземноморья не осталось ни одного порта, где бы жители, услышав благую весть, не вздохнули с облегчением и не восславили генуэзского капитана, которому они были обязаны уничтожением этого мусульманского головореза. На родине он стал величайшим из национальных героев всех времен, и появление его флота в заливе вызвало восторг населения.
Перед Коровьими воротами, через которые он должен был проехать, была построена триумфальная арка. Звуки серебряных труб приветствовали Просперо, когда он сошел с корабля на набережную, устланную ковром из цветов и зелени. Его встречали дож, сенаторы в алых мантиях и группа патрициев, представителей всех благородных домов республики. Впереди стояла маленькая девочка из клана Гримани, которая прочла приветственный сонет. Если во всем этом и была заметна суетливость, заставившая автора «Лигуриад» поморщиться, то, как он потом заметил Джанне, только невежда мог критиковать оказанный прием, поскольку его превозносили как одного из лучших сынов республики.
Слушая речи и глядя на тех, кто пришел его приветствовать, он смеялся в душе — столь разителен был контраст с проводами менее чем два месяца назад. Тогда все считали его предателем, а сегодня приветственно протягивали к нему руки. За спинами патрициев стояла галдящая толпа, удерживаемая лучниками. «Только смельчак, — думал Просперо, — может сейчас объявить себя моим врагом».
И, конечно, совсем другой была высадка в Неаполе Андреа Дориа, графа Мельфийского и кавалера ордена Золотого Руна, происходившая в те же часы. Великого адмирала не встречали ни звуки труб, ни цветы, ни сонеты, ни патриции, ни скандирующая толпа. Его встречал лишь суровый наместник. Он даже не вышел на мол Кастель-Нуово, а ожидал его в приемном зале крепости.
Настроение у синьора Андреа и его племянников было не из лучших. Шли они туда, отнюдь не окруженные почтением, достойным адмиральского ранга синьора Андреа. Однако потрясение, вызванное новостями с Джербы, уже прошло. По зрелому размышлению они поняли, что все не так уж и безнадежно. До тех пор, пока Драгут остается в море, Дориа всегда получит поддержку для охоты за ним и его уничтожения. Как только это произойдет, радость и благодарность всей Италии затмят неудачу при Джербе. Но даже если и нет, то все еще можно повернуть в свою пользу, разоблачив главного виновника неудачи. Вот каковы были тайные намерения Филиппино.
— Когда мы оповестим всех о предательстве, спасшем Драгута, Адорно уже не будет нас беспокоить. Мессеру Просперо придется держать ответ за опустошение Корсики, последовавшее за исчезновением неверных. И он, несомненно, ответит за это на виселице.
Синьор Андреа не выказал большого воодушевления.
— Я заметил, — мрачно сказал он, — что любое действие, предпринимаемое нами против этого мерзавца, нам же и выходит боком.
— Это уже будет действие не наше, а императора, — напомнил Джанеттино. — Справедливость, наконец, настигнет собаку.
— До сих пор твое стремление к мщению диктовалось ненавистью, и это не принесло нам добра. — Граф устало провел рукой по лицу.
— Что же, по-вашему, не надо платить за оскорбления? — разгорячился Филиппино. — Может, вы простите мессира Адорно и возьмете всю вину за Джербу на себя, став всеобщим посмешищем?
— Нет-нет! — поморщился граф.
Чтобы подхлестнуть его, Джанеттино еще подлил масла в огонь:
— Даже если вся правда откроется, наши фигуры не станут менее нелепыми.
Адмирал вскинул красивую голову и проревел в ответ, как взбесившийся лев:
— Когда я потоплю Драгута и все его галеры, мне уже не нужно будет опасаться насмешек.
С такими мыслями он и прибыл теперь в Неаполь, намереваясь выяснить местонахождение корсара. Пораженный полным отсутствием знаков внимания к своей персоне, он сорвал злость на сопровождавшем их офицере.
Когда объявили об их прибытии, принц Оранский сидел за столом и писал. Он отложил перо и поднялся, но не двинулся с места. Он не протянул руку для приветствия, а голубые глаза были, как две льдинки. Речь его была столь же холодна, сколь непроницаемым было лицо.
— Вы прибыли, наконец. Долго же вы добирались.
От такого холодного приема негодование графа вспыхнуло еще сильнее. Перед лицом сурового испытания невозмутимость вновь изменила ему. Голос его был громок, слова резки.
— Обитателю суши, ничего не знающему о море и его опасностях, легко критиковать моряка. Дул встречный ветер, и мы были вынуждены идти на веслах. Тем не менее мы шли на полной скорости.
— Вы шли на полной скорости. Понятно. — Его высочество был сух. — И чем, — спросил он, — вы объясняете события на Джербе?
— Предательством. Мы были обмануты уловками предателя, столь бесстыдного, что он даже не постеснялся подсказать Драгуту выход из расставленной мною ловушки. Просперо Адорно помог неверным, и он должен будет ответить перед императорским судом за все свои преступления.
То ли из-за того, что ему очень не понравились манеры графа, то ли из-за дружеской привязанности к Просперо Адорно, то ли потому, что он во всех подробностях знал о событиях на Джербе, холодность принца лишь стала еще более явной.
— Где доказательства?
— Доказательства? — гнев Дориа нарастал, лицо его потемнело. — Мое слово.
Принц Оранский покачал головой.
— Ваше слово? Не более, чем мнение. Были ли вы на Джербе и твердо ли знаете, что Адорно участвовал в разработке тактики, приведший вас к поражению? Он был с Драгутом. Да. Как пленник. Это все, в чем вы смогли бы поклясться, я полагаю.
— Но я был на Джербе, ваше высочество! — взорвался Джанеттино. — За наши слова может поручиться шейх.
— Шейх Джербы, — улыбнулся Оранский. — Чего стоит слово неверного против слова высоко ценимого офицера в христианском суде?
— Против слова заведомого предателя! — влез в разговор Филиппино, не в силах дольше сдерживаться. — Если нужны свидетели, их более чем достаточно. Рабы.
— Где же вы их найдете? — удивился вице-король.
— Ваше высочество, вы что, сомневаетесь в наших словах? — настаивал Джанеттино. — Вы защищаете этого человека?
— Я, — вице-король вздернул брови, — вас просто предупреждаю, чтобы вы были осмотрительны. Вы можете навредить себе, если будете прикрывать собственные ошибки подобного рода обвинениями. Ваши промахи остаются вашими промахами. Кто бы ни одурачил вас, Драгут ли, Просперо ли, но вас одурачили, и это единственное, что имеет значение.
Эти слова только разбередили раны адмирала. Он вскочил, резко вскинув голову.
— Платить по своим счетам я буду лишь его величеству императору.
— Естественно, будете. Вас об этом попросят. Но позвольте мне еще раз предупредить вас.
— Благодарю ваше высочество за заботу, — последовал полный иронии ответ.
Принц поклонился.
— Тогда, думаю, это все. Я не вижу смысла в вашем пребывании в Неаполе, если, конечно, вы сами не пожелаете остаться.
— Пожелаю, синьор? У меня слишком мало времени, чтобы терять его здесь. Мне нужны лишь сведения о последнем местонахождении Драгута.
Филиппино разразился угрозами в адрес Просперо и пообещал, что никто и не вспомнит о Джербе, когда с ним будет покончено.
Даже невозмутимо холодный наместник вышел из себя.
— Вы хотите узнать о Драгуте? Ну что ж. От Корсики он отправился на запад, чтобы разорить Балеарские острова под самым носом у императора. — И он вкратце изложил детали этого опустошительного набега к вящему ужасу слушателей. — Известия об этом кровавом рейде дошли до его величества одновременно с вашим письмом, где вы сообщали, что надежно обложили корсара и его уничтожение неизбежно. Думаю, чувства его величества понятны вам, господин граф.
Адмирал стоял перед ним, сцепив руки и тяжело дыша, а его племянники смотрели на принца Оранского расширенными от ужаса глазами. Потом синьор Андреа несколько разрядил возникшую напряженность.
— Тем больше причин для мести! — воскликнул он. — И если при этом я расстанусь с жизнью, то все же буду отомщен.
Он понимал, что, если теперь не найдет и не уничтожит Драгута, ему не удастся сохранить лицо, и жизнь потеряет смысл. Единственный шанс обелить себя — немедленно расправиться с Драгутом.
— Где сейчас находится этот пес? — прорычал он. — Вы знаете?
— Не совсем, — на губах наместника мелькнула тень улыбки. — Но хочется надеяться, что в аду.
Сочтя, что с ним шутят, адмирал разозлился.
— Ваше высочество, я серьезен.
— Поверьте, я тоже, — сказал принц. — Мессер Драгут вместе со своим флотом — около двадцати шести галер — три недели назад был разгромлен Просперо Адорно и неаполитанской эскадрой, равной примерно половине исламского флота. Ратный подвиг, прогремевший по всем морям отсюда до Кадиса.
Наступило гробовое молчание. Трое генуэзцев, ошеломленные услышанным, похоже, даже перестали дышать. Адмирал побледнел, и лицо его стало похожим на восковую маску. Ему потребовалось некоторое время, чтобы восстановить голос, но тот все равно звучал хрипло и дрожал.
— Если это правда… — он не мог продолжать.
— Это правда, будьте уверены, — ответил вице-король и рассказал подробности: восстановление Пальмы после набега, освобождение пленников с Майорки и с исламских галер и, кроме того, захват галер для имперского флота.
— В таком случае нам нет нужды оставаться долее в Неаполе и отнимать время у вашего высочества. Я покидаю вас, синьор принц.
Достоинство, с которым Дориа воспринял сообщение, лишившее его последней надежды, заслуживало уважения. Вице-король поднялся, но все же слов утешения не нашел.
— Приятного путешествия вам, синьор, и вам, господа, — вот все, что он смог им сказать.
Дориа вышел, а за ним и племянники. На лестнице Филиппино яростно зашептал в ухо дяде:
— Как я вам говорил много лет назад, синьор, mortui non mordent33. Теперь, когда эта змея нанесла вам смертельный укус, может, вы мне поверите.
Глава XXXVI. НАГРАДА
Вернувшись на борт флагмана, Дориа задумался, куда ему теперь держать путь. Тот же вопрос он задал и своим племянникам, делившим с ним трапезу в его каюте.
Оба молодых человека винили дядюшку в своих бедах и легковерии, с которым тот отнесся к этому коварному Просперо Адорно.
— Хорошенько во всем разобраться — вот единственное, что мы еще можем сделать, синьор, — заметил Джанеттино. — А разобравшись, вы получите ответ на ваш вопрос.
— Разбираться? — отозвался граф. — Нет. Все и так ясно. — Он был удручен, но все же сохранил присущее ему холодное достоинство. Голос его был бесцветен, как если бы он думал о чем-то другом. — В этой продолжительной дуэли победа, похоже, за Просперо Адорно.
— Предательски добытая, — добавил Джанеттино.