Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник) Сабатини Рафаэль

— Ты говоришь так для собственного успокоения, — адмирал покачал головой. — Но на войне все честно. Когда осуществляется наш собственный замысел, мы называем это стратегическим талантом. Когда же враг добивается успеха, мы называем это предательством.

— Клянусь Господом! — воскликнул Джанеттино. — Я не считаю себя побежденным.

— Да? Что же остается?

— Справедливость. Когда император узнает о проделке Просперо при Джербе, триумф его превратится в нечто прямо противоположное.

— Неужели мы еще не достаточно смешны? Вы что, хотите, чтобы весь мир катался от хохота, узнав, как Просперо Адорно провел нас? Неужели вы думаете, что это спасет меня от позора или восстановит из руин мою славу и все, чего я достиг за долгие годы? Неужели вы не видите, что, опередив меня и разбив Драгута, Просперо не только обокрал меня, но и лишил возможности напасть на него?

— Тем не менее все это нужно еще проверить, — процедил Филиппино.

— Проверить-то мы можем. Нам терять нечего.

— Ну, а если и тут не повезет, у нас останется вот это, — Филиппино ударил по рукояти меча. — Я не склонюсь перед этим хвастуном Адорно.

— Я тоже, клянусь Богом! — воскликнул Джанеттино. — Так или иначе, а мессиру Просперо придется расплатиться за все.

После этого разговора они повернули домой, в Геную, уже не строя тщеславных планов. Их боязнь насмешек была столь велика, что они высадились в Леричи и оттуда отправились верхом. В Геную они прибыли уже к вечеру, под прикрытием августовских сумерек.

Внезапное, без предупреждения, появление адмирала удивило не только слуг во дворце Фассуоло, но и саму графиню.

— Дорогой мой! Синьор! Андреа! — с криком радости она вскочила и бросилась в его объятия.

Он склонился над ней, и она ощутила необычную слабость в этом человеке, который, как ей казалось, был высечен из гранита.

— Вы устали с дороги, Андреа. — Она, воплощенное волнение, потянула его к стулу.

— Да, устал, — согласился он. И в мерцании свечи она увидела его серое осунувшееся лицо, безжизненные, глубоко запавшие глаза. Казалось, он мгновенно постарел и стал выглядеть на свой возраст.

Она присела рядом с ним, взяв его измученные руки в свои.

— Откуда вы, Андреа?

— Из Леричи. Я оставил там галеры.

— Вы спешили ко мне?

Он грустно усмехнулся.

— Милостию Божьей, я бы так и сказал, если бы смог. — Он покачал головой. — Я хотел скрыть мой позор, въехать в Геную незамеченным, избежать глумления. Я не считаю себя трусом, дорогая моя. Но для такого я недостаточно храбр.

Она положила свои мягкие руки ему на плечи и взглянула прямо в лицо.

— Глумление? — спросила она.

— Да. Вы разве ничего не слышали?

— Что именно? Я знаю только, что маркиз дель Васто ждет вас в Генуе с письмами от императора.

— Ах, — вздохнул он с некоторым облегчением. — Эти письма уже здесь?

— Говорят, император всегда воздает по заслугам.

— По заслугам. Хорошо сказано. Всегда воздает соответственно заслугам по своему разумению. Где мессер дель Васто?

— Во дворце Адорно. Сидит со своим другом господином Просперо.

— Так, конечно же, и должно было быть. А Джанна? — адмирал криво улыбнулся.

— Она здесь, со мной. Вы еще много услышите о том, как они вместе уплыли, и что из этого получилось. Конечно, об этом много болтали, ужасные глупости! Но все это уже в прошлом. Их свадьба отложена до вашего возвращения.

— Нужда заставила, — грустно сказал он. — Похоже, честь ее нужно будет подлатать. — Он издал короткий смешок, и графиня уставилась на него.

— Вы несправедливы, Андреа! Вы не знаете всего. И как ужасна была ярость Ламбы…

— Да, да! Я слышал эту историю. Теперь это уже неважно.

— Конечно, нет, — согласилась она, — и я возблагодарила Господа за спасение милого дитя, за то, что все так счастливо завершилось и что Просперо в безопасности и всеми уважаем за свои подвиги. Жаль, что она не успела прибыть сюда вовремя, чтобы видеть, как его встречали.

— Итак, все счастливо закончилось. — Адмирал еще больше помрачнел.

— Счастливо! А этот Просперо в большом почете! Его возвращение было триумфальным! Ну-ну!

Монна Перетта вышла отдать приказ слугам, чтобы ужин синьору Андреа был подан в ее будуар, и дождалась, пока он поест.

Ел он механически. Греческое вино, налитое ее рукой, выпил залпом томимый жаждой. Ухаживая за мужем, графиня упросила его рассказать о себе.

— Мы слышали о вашей великой победе в Мехедии, о погоне за этим жутким корсаром Драгутом. Но с тех пор — ничего.

Он немного помолчал, раздумывая, как лучше поделиться своими бедами. Но верх взяли уныние и усталость.

— Давайте отложим до завтра, — сказал он. — Завтра услышите. От дель Васто, посланника его величества. Пошлите сказать ему, что я здесь и буду счастлив принять его.

Ушей дель Васто это известие достигло на следующее утро, когда он завтракал на террасе над садом, принадлежавшим Просперо, вместе с самим хозяином и третьим гостем, доном Алваро де Карбахалом. Монна Аурелия, к счастью, отсутствовала, находясь в загородном доме Просперо в Вердепрати, куда она отправилась, спасаясь от августовской жары.

Дель Васто прибыл в Геную с письмами от императора за пару дней до возвращения Просперо. Зная, в каких выражениях составлены эти письма, он сообщил о них Просперо. Дон Алваро, услышав, расхохотался.

— Я догадываюсь, что вас так радует, — сказал ему маркиз.

— Даже и наполовину не догадываетесь, — усмехнулся дон Алваро. — Будь иначе, вы бы хохотали со мной.

— Думаю, да. Плоть под императорской мантией так же смертна, как и наша. И одолевают ее те же болезни. В провале адмирала его величество увидел и провал своих надежд. Он увидел, что презрение и насмешки над Дориа коснутся и его. Поэтому, когда ему сообщили о победе при Ла-Мола, он приписал ее Дориа. Выгораживая адмирала, он выгородил и себя.

— И преуменьшил славу Просперо?

— Просперо сам преуменьшил свою славу слишком скромным докладом. Кто сможет возразить против этого? Дон Алваро взорвался.

— Я что, не был при Махоне? Я что, не видел всего, что случилось? И что, там не было других капитанов неаполитанской эскадры? Мы все можем поклясться под присягой. И, видит Бог, поклянемся, — продолжал Алваро. — Настало время открыть его величеству глаза на этого господина генуэзца, которого он предпочел более достойным испанцам. Время излечить его величество от слепоты.

Здесь Просперо прервал его:

— Увидеть в Андреа Дориа первого кондотьера нашего времени — не слепота.

Дон Алваро покраснел.

— Но даже если и так, неужели из-за этого отдавать ему всю славу вашей победы, величайшей победы всех времен?

— Это — разные вещи.

— Нужно ли спорить об этом? — спросил дель Васто. — Я должен освободить Андреа Дориа от его обязанностей посла. Я уполномочен также поручить графу Мельфийскому вручить вам орден Святого Януша Компостеллы от имени императора. Но вы можете отказаться принять орден из его рук, если вам угодно.

— Да, — одобрил дон Алваро, — это хороший способ разоблачить ложь.

— Если бы я этого хотел, стал бы я писать так, как написал? — спросил их Просперо. — И зачем мне теперь преуменьшать заслуги Дориа в глазах императора? Какая мне с того польза? Не слишком ли вы торопитесь с выводами, думая, что Дориа примет награду за подвиги, в которых он не участвовал? Может, придется еще его уговаривать.

Дон Алваро рассмеялся, и они решили отложить этот спор до возвращения Дориа.

И вот час настал. Дель Васто послал слугу известить Дориа, что вскоре он будет во дворце Фассуоло.

Просперо задумчиво погладил подбородок.

— Я иду с вами.

— Многое, бы я отдал, чтобы быть с вами, — проронил дон Алваро.

— Почему бы и нет? — спросил Просперо.

Граф Мельфийский принял их в большой галерее с пятью арками, выходящей на террасы и украшенной недавно законченными Перрино де ла Вега фресками. Здесь, под ажурными сводами, можно было увидеть сценки из истории Рима: Сцевола перед Порсенной и другие. Там были шпалеры из Тегерана, на деревянном мозаичном полу лежали мягкие ковры работы ткачей из Смирны, стояли мавританские вазы, отделанные серебром и золотом, богато инкрустированная испанская мебель из мастерских Севильи и Кордовы.

Герцог стоял, облокотившись о край потухшего камина, отделанного каррарским мрамором, в который Джилимо дела Порта вдохнул жизнь и движение, изобразив на нем сцены из жизни Прометея. Филиппино и Джанеттино тоже были с дядей, и если адмирал стоял, горделиво выпрямившись, то племянники смотрели злобно, как бы говоря: «Ничего, мы еще свое возьмем».

Маркиз дель Васто, самый большой щеголь императорского двора, в ажурной мантии, небрежно наброшенной на светло-голубой с белым камзол, следовал за камердинером, а за ним, в свою очередь, шли Просперо и Карбахал.

При виде Просперо адмирал пошевелился, и поза его стала заметно напряженнее. Шея Джанеттино вытянулась, глаза засверкали. Филиппино издал звериное рычание, и рука его невольно потянулась к мечу.

Все трое были убеждены, что Просперо пришел сюда «поплясать на их могилах».

Маркиз низко поклонился.

— Приветствую вас, синьор граф, от имени моего господина императора. Я принес вам вот это.

Он протянул объемистый пакет, на шелковой перевязи которого виднелись печати императора.

Андреа Дориа машинально взял его, но не взглянул ни на пакет, ни на маркиза. Его глубоко посаженные глаза не отрываясь смотрели из-под нахмуренных бровей на Просперо, который, сохраняя невозмутимость, выглядел очень подтянутым по сравнению с толстым доном Алваро. Адмирал прокашлялся.

— Я не думал, что ваша светлость будет не один. И менее всего ожидал увидеть здесь Просперо Адорно.

Дель Васто был воплощенная вежливость.

— Когда вы прочтете письмо моего властелина, ваше превосходительство, вы поймете причину присутствия здесь мессера Просперо.

— Ax! — воскликнул граф и жестом остановил Филиппино, который попытался заговорить.

Он сломал печати на пакете. Из него выпал небольшой меч с рукоятью в форме лилии, украшенный рубинами и висевший на ленте алого шелка. Джанеттино наклонился, чтобы поднять его и положить обратно, да так и остался стоять, пока дядя вытаскивал письмо, из которого выпала эта вещица.

Граф читал, затаив дыхание. Кровь отлила от его лица. В конце концов он хмыкнул и принялся читать сначала, пощипывая время от времени бороду.

Наконец он поднял глаза и взглянул на дель Васто.

— Ваше превосходительство знает, что здесь написано?

— Его величество оказал мне честь и поделился со мною.

— И… и… — адмирал колебался. — И вы верите тому, что сказано в письме?

— Могу ли я не верить его величеству?

— А сам его величество? Он-то верит этому?

— Стал бы он писать?

Андреа передал письмо Джанеттино, и оба племянника, склонившись друг к другу, принялись читать его. Адмирал, все еще держась очень прямо, сделал пару шагов. Лицо его было каменным.

— Во всем этом есть нечто, чего я совсем не понимаю, и иногда спрашиваю себя, не смеются ли надо мной.

Но это была лишь прелюдия. Тут вмешался Просперо.

— Позвольте мне на минуту уединиться с синьором Андреа, — попросил он маркиза.

— Со мной, синьор?! — вскричал адмирал. — О чем вы можете со мной говорить?

— Вы получили назначение, синьор. Я знаю, почему вы можете не пожелать принять его. Тем не менее я еще рассчитываю уговорить вас. На галерее Дориа расспрашивал Просперо:

— Итак, что вы желаете мне сказать? Может, вы хотите воспользоваться случаем, чтобы посмеяться и унизить меня? В этом ваша цель?

— Вы говорите об унижении и насмешках, синьор. Но ничего этого нет в письме, которое вы держите. Граф раздраженно ответил:

— Я уже сказал, что это письмо — следствие недоразумения.

— Это следствие происшедших событий. А вот все, что было между нами — результат недоразумения. Мы многого не понимали. На это Филиппино ответил еще яростнее:

— Что касается вашего предательства, здесь все было понятно.

— То же касается и вашей ненависти, Филиппино. Но я обращаюсь к синьору, вашему дядюшке. Дуэль слишком затянулась.

— И сейчас вы полагаете, что победа за вами, — проворчал старый адмирал.

— Можете так считать, если хотите. Когда мой отец был в ссылке, я дал клятву, которую повторил, когда Филиппино приковал меня к веслу. Но сейчас все это позади.

— Теперь, когда, к своему удовольствию, вы исполнили клятву! Похоже, я кончу свои дни всеобщим посмешищем. Вся слава, заработанная за шестьдесят лет безупречной жизни, разрушена вами в один миг! О, вы за себя отомстили, мессер Адорно. Радуйтесь, пока можете. Но уйдите. Это издевательство слишком затянулось

— Слишком, клянусь Господом, — повторил Филиппино.

— И я так же скажу, — согласился Джанеттино и шагнул вперед, стягивая перчатку.

Просперо предупреждающе поднял руку.

— Одно слово, прежде чем вы бросите эту перчатку. Вспомните, что все пока остается между нами. Общество ничего не знает об этом. Ваша родная Генуя в этот миг готова приветствовать великого адмирала, почитаемого самим императором. Есть ли кто-нибудь, кто сможет утверждать, что я действовал не по вашему указанию, как предполагает император, когда «сломал» Меч Ислама в Порт-Махоне? Единственные люди, способные о чем-то догадаться, — это принц Оранский и дон Алваро де Карбахал. Но осмелятся ли они сказать императору, что он ошибается, если я сам этого не сделаю?

— Если вы этого не сделаете? — эхом откликнулся адмирал, и все трое Дориа в изумлении переглянулись. Джанеттино первым сделал вывод.

— Вы намекаете на сделку.

— Да, — согласился его кузен, — у вас есть что продать.

— Скорее, отдать. На самом деле, я уже отдал. Господа, по-моему, вы не сумели внимательно прочитать письмо императора. Оно говорит, как мне кажется, что его величество из доклада мессера Просперо Адорно узнал о том, как был уничтожен корсар Драгут-реис и его флот, уничтожен в результате мер, принятых вашей светлостью. Не это ли написано в послании его величества? — Он сделал паузу и с достоинством добавил: — Если он это и пишет, то лишь потому, что я ему так доложил. Вот предлагаемый мною дар. Дар мира.

Все трое слушали его с возрастающим удивлением. Когда Просперо умолк, адмирал снова вернулся к письму. При беглом чтении они не обратили внимания на то, о чем сказал им Просперо.

Он перечитал вслух нужный абзац: «Я узнал от губернатора Минорки и в большей степени из докладов мессера Просперо Адорно, командовавшего неаполитанской эскадрой Вашего флота, что в результате мудро задуманного Вами плана, в котором мессер Адорно успешно сыграл свою роль…»

Дальше он читать не стал. Адмирал вскинул большую голову, расправил плечи и, сбросив маску холодности, бросился в атаку.

— Мне — прикрываться вашими докладами? Мне — принимать от вас платье, чтобы прикрыть срам? Мне — участвовать в обмане и принимать награды за подвиги, мною не совершенные? О Боже! И вы смеете стоять здесь и предлагать все это? Из всех нанесенных вами оскорблений это — самое беспардонное. Вы полагаете, я столь низко пал, что могу принять подобные предложения?

Затем тон его переменился.

— Ответ на это письмо императора уже готов к отправке. Я написал его прошлой ночью. Это прошение об отставке. Оно правдиво освещает все события при Джербе. Оно означает конец карьеры, не совсем уж бесславной, но разрушенной коварным предательством, спасшим Драгута от западни, в которую я заманил его.

— Так вот какова ваша точка зрения? Вы считаете, что при Джербе я выместил на вас злость?

— А вы что, смеете отрицать это?

— Тут не нужно особой смелости. Я тогда не думал о вас. Я и о себе-то не думал. Вы забыли, что и Джанна была со мной в лапах Драгута? У вас был шанс спасти ее, но вы все провалили.

— Это упрек? Вы утверждаете, что спасли ее. А цена? Резня на Корсике? Еще одна Майорка? Сколькими жизнями было заплачено за жизнь Джанны? Неужели это нельзя было предвидеть? Зная цену, мог ли я отважиться на такое?

— Для вас Джанна не имеет такого значения, как для меня. С этим-то вы согласитесь. Между вами нет даже кровных уз. А то, что последовало, никоим образом предвидеть было нельзя. Намерения Драгута состояли в том, чтобы пойти к Золотому Рогу и соединиться с Барбароссой. Или он лгал мне, или он передумал уже потом. И даже потеряй он свой флот, вам ни за что не поймать бы его.

И Просперо в нескольких словах рассказал им о замысле Драгута увести свои отряды и рабов в Алжир.

— Я должен был бы пойти с ним в цепях. А Джанна, моя Джанна, попала бы к нему в гарем, — голос Просперо задрожал от болезненных воспоминаний. — Джанна, моя милая, нежная Джанна, ваша крестница и приемная племянница — в руках этого грязного турка! Жертва отвратительной жестокости! Мог ли я смириться с этим? Мог ли я, сложа руки, подсчитывать цену ее спасения от подобной участи? И если я мог спасти ее, то мне ли было задумываться о том, что мир провалится в преисподнюю? Ответьте честно, синьор. Поставьте себя на мое место. Поставьте монну Перетту на место Джанны. Неужели мысли об императоре и христианском мире смогли бы вас удержать?

Он умолк в ожидании ответа. Но ни у адмирала, ни у его племянников ответа не нашлось. Все трое смешались. В глазах адмирала мелькнул страх.

Просперо с улыбкой наблюдал их смущение. В голосе его прозвучало презрение, когда он подвел черту.

— И вы считаете, что это лишь злоба? Только лишь из мстительности я предал императора и показал Драгуту выход? Ни ваше падение, ни ваш позор не были моей целью, как вы сейчас убедились. Но поскольку вы все сейчас там, куда я поклялся вас отправить, возможно, вас убедят мои слова, и вы поверите, что я считаю клятву исполненной. И, может, вы сочтете искренними мои предложения о примирении. Рука, которую я вам протягиваю, не пуста. Примите ее, и вы сможете сжечь ваше прошение об отставке и продолжить службу императору и христианскому миру с честью, подобающей вам.

На сей раз адмирал все же ему ответил, и в голосе его снова послышалось негодование.

— Вы рассчитываете, что я смогу сыграть на заблуждении императора? Вы это предполагаете? Это, что ли, вдохновляет вас на краснобайство?

— Если вы не сделаете этого, то подведете не только себя, но и императора. И в час нужды лишите его самого ценного солдата. Насколько я знаю, Барбаросса сейчас в Константинополе строит и оснащает флот для Сулеймана. Цель вам известна. В рядах французов лишь вы, синьор, сможете противостоять Хейр-эд-Дину. Оставите ли вы свой пост в столь трудные времена из-за какой-то там ложной гордости?

— Разве отказ от незаслуженной награды и поста, которого я недостоин, — ложная гордость? Кроме того, в конце концов все откроется. Правда о Порт-Махоне известна слишком многим.

— Многие подозревают — да. Но не знают. Все известно лишь принцу Оранскому и дону Алваро де Карбахалу. Но они никогда не отважатся выступить со столь оскорбительными для императора заявлениями, если только я не попрошу их. А уж этого я наверняка не сделаю, принимая во внимание мой доклад, отправленный императору.

Взгляд адмирала смягчился.

— Вы убеждаете меня в своих добрых намерениях. Они даже лучше, чем мы заслуживаем. Но все это невозможно. Правда любой ценой должна стать известна всем.

— Но для христианского мира цена может быть слишком велика. Вы намерены и дальше думать лишь о своей гордыне?

— Я полагаю, тут речь о моей чести.

— Тогда посмотрите на все по-другому. Когда в Порт-Махоне я «сломал» Меч Ислама, я тем самым исправил две свои ошибки. В отношении христианского мира и в отношении вас при Джербе. Но поскольку по положению я все же капитан, служащий под вашим началом, и командовал неаполитанской эскадрой, частью императорского флота, адмиралом которого являетесь вы, то и вся ответственность за результаты лежит на вас. Это точка зрения императора. Неужели это не очевидно?

— Скорее обманчиво, чем очевидно.

— Но, клянусь Господом, — вскричал Джанеттино, — никто не отважится утверждать нечто другое, если этого не захочет Просперо! Адмирал повернулся к племяннику.

— Адвокат в моем собственном доме!

— Два адвоката! — подал голос Филиппино. — Потому что я присоединяюсь к Джанеттино, если Просперо сейчас не водит нас за нос.

— Вы можете мне верить, Джанна тому порукой. Поскольку мы собираемся в какой-то степени породниться, синьор, не лучше ли нам объединить силы? И если уж вы сможете заставить себя заключить со мной мир, не превратится ли все это в семейное дело?

Адмирал отошел к краю террасы. Он стоял там, оглядывая сказочные сады, которые вкупе с домом были символом его честно заслуженной славы. И этот символ вполне мог исчезнуть как мыльный пузырь, если он не примет сейчас протянутую ему руку дружбы.

Все молча ждали, глядя на него. Наконец терпение Джанеттино лопнуло.

— Синьор, дядюшка, все просто, чего вам мудрить?

— Просто? — проворчал адмирал.

— Как Просперо уже сказал нам, Хейр-эд-Дин в Константинополе уже начал оттачивать новый клинок для ислама. Ваш святой долг сохранить себя, чтобы отвести эту грядущую угрозу.

— В противном случае, — горячо напомнил ему Филиппино, — все мы окажемся в проигрыше.

— Вы уверены?

Определенно, дядя просто насмехался над ними обоими, наблюдая, как личная выгода заставляет их забыть о вражде и злости. Он медленно вернулся к камину.

— Слава Порт-Махона целиком ваша, Просперо.

— Как и позор Джербы, синьор, — быстро ответил Просперо. — Обманывая вас в одном, я должен возместить ущерб в другом. Я полностью согласен с Филиппино. Ваш уход не принесет выгоды никому. И имейте в виду, что разглашение правды вредит не только вам, но и мне. Судьба у нас с вами общая — вместе взлетать, вместе и падать. Вы видите, синьор, мы обязаны согласиться с мнением императора и помнить, что этим окажем ему самую лучшую услугу.

Адмирал задумчиво поглаживал свою длинную и густую бороду. Глаза его увлажнились. Лицо омрачилось. У него просто не было другого выхода.

Наконец он вздохнул и поднял голову.

— Поверите ли вы мне, Просперо, если я скажу, что всегда верил вам? Даже после сдачи Генуи французам?

— Я поверил в это еще как мы вместе отплыли в Шершел.

— Ах! Шершел! — адмирал стал еще мрачнее. — Я думаю, вы и за это должны грешить на меня. Я действовал против своей воли. У меня не было выбора. Если все вернуть, я бы поступил так же или пошел бы против собственной совести.

— Это я тоже понимаю. Я был обижен не из-за того, что случилось при Шершеле, а из-за последующих событий. Но вы, синьор, в этом не виноваты, как мне теперь известно.

— Что такое? — удивленно спросил адмирал.

Племянники его виновато притихли. Но Просперо пожал плечами.

— Разве это имеет значение? В нашей затянувшейся дуэли с обеих сторон было нанесено столько ударов, о которых мы судили ошибочно!

— Важно то, что мечи наконец вложены в ножны. Просперо шагнул вперед.

— Я это уже сделал, синьор, — сказал он и протянул руку. Могучая ладонь адмирала накрыла ее и на мгновение стиснула. Дориа пристально посмотрел в ясные глаза Просперо. Затем он повернулся к столу мавританской работы и взял с него маленький пылающий рубинами крестик.

— Тогда я почту за честь наградить вас от лица моего повелителя императора орденом Святого Януша Компостеллы, — тут он на миг замялся.

— Нет, нет, — сказал он наконец, — такое нельзя делать тайно. Награждать надо прилюдно.

— Ну конечно, — согласился Просперо. — И публика уже ждет.

— Кто же это?

— Джанна с вашей супругой, которая так жаждет наконец услышать о долгожданном мире. И если вы пошлете за дамами и разрешите войти моим друзьям, дель Васто и дону Алваро, у нас соберутся все, кто в эту минуту нам столь желанен.