Теннисные мячики небес Фрай Стивен

10/10/00 09:20 утра, Альберт Фендеман, [email protected] написал:

Дорогой м-р Коттер

] Моя мать все мне объяснила, однако она не знает, что я пишу

] Вам.

]

] Я очень сожалею о страданиях, которые в прошлом причинил

] Вам мой отец.

]

] Я понимаю, почему Вы делаете то, что Вы делаете, и обещаю

] отныне оставить Вас в покое.

]

] Спасибо за ценный опыт, который я приобрел, работая у Вас.

] Надеюсь, у Вас и у Вашей компании все идет хорошо.

]

] Прошу Вас, не прекращайте той достойной работы, которую Вы

] осуществляете в области этической торговли.

]

] Ваш]

] Альберт Фендеман

Альберт,

Спасибо за письмо. Запустите компьютер. Не обращайте внимания на то, что экран пуст. Нажмите Alt-Control-Shift-N, подождите несколько секунд, а затем нажмите Shift-Delete. После запроса пароля введите «Babe» (с заглавной В). Вы обнаружите все Ваши файлы нетронутыми.

Желаю Вам приятно провести время в Оксфорде. Если когда-нибудь в будущем Вам придется искать работу. Вы знаете, куда обратиться. Вас ожидает блестящая карьера. Не обманите ожиданий матери.

Ваш Саймон.

P.S. У Вас замечательный почтовый адрес. Мой указатель сообщает, что tm — это Туркменистан. Изящно.

Саймон Коттер, [email protected]

Любые мнения, выраженные в отправленном по электронной почте письме, являются мнениями отдельного человека и не обязательно разделяются компанией. Данное письмо и любые переданные с ним файлы предназначаются исключительно для использования указанным в письме получателем или организацией, которой оно адресовано. Письмо может содержать материалы, защищенные правом атторнея [83] не разглашать информацию, полученную от клиента. Если Вы не являетесь указанным в письме получателем или особой, ответственной за доставку письма указанному в нем получателю, Вам следует считать, что письмо получено Вами вследствие ошибки и что любое его использование строго запрещено. Если Вы получили это письмо по ошибке, пожалуйста, перенаправьте его по адресу [email protected].

Настоящее примечание подтверждает также, что, хотя это почтовое сообщение было очищено от компьютерных вирусов, его получатель несет единоличную ответственность за проверку того обстоятельства, что письмо и его содержимое были проверены и приняты его собственными антивирусными системами.

Саймон закрыл лэптоп и аккуратно уложил его рядом с собой на сиденье.

— Подождите меня, Джон, — сказал он, открывая дверцу машины. — Я ненадолго.

— Хорошо, сэр.

Выйдя из машины, Саймон оглядел высокое здание на другой стороне улицы. Он прошел сквозь целую батарею камер, не глядя в их объективы и не избегая их.

За полчаса до него примерно так же смотрел на это здание Гордон Фендеман. Он совершил ошибку, постаравшись прикрыть, проходя через строй прессы, лицо кейсом, что лишь придало ему вид виноватый и нелепый.

Из дома Гордон вышел с ощущением в желудке, которого не испытывал уже лет двадцать — с той поры, когда в ужасе ожидал появления полиции с новостями о Неде Маддстоуне и ордером на арест. Жена и сын не одурачили его за завтраком своей показной шутливостью и веселым похлопыванием по плечу. Он видел, яснее ясного, страх в их глазах. Они ему не верили. И не верили вдвойне. Во-первых, они считали его виновным в безобразной измене этическим принципам, а во-вторых, не верили, будто его хватит на то, чтобы довести дело до победного конца. Он читал это неверие в лице Порции. «Только постарайся, чтобы не получилось еще хуже, Гордон. Постарайся, чтобы не получилось хуже».

Презрение — вот что они испытывали к нему. Как будто на лбу его было крупными буквами написано: НЕУДАЧНИК «Посмотрите на меня, я шмук! — хотелось ему крикнуть людям, поднимавшимся вместе с ним в лифте. — Кусок дерьма! Смейтесь надо мной, что же вы не смеетесь? Не стесняйтесь. Остальные-то смеются!»

В растрепанных чувствах Гордон и поныне, о чем бы он ни думал, прибегал к американским оборотам. Это помогало ему ощущать себя человеком более целостным. Возможно… возможно, если бы его родители не умерли так рано, он и добился бы успеха. В конце концов, какое уж такое образование получил он в этом хэмпстедском сумасшедшем доме? Черт бы его подрал, этот дом, и ведь он так в нем и живет. В этом темном, ужасном доме. Ему следовало еще годы назад воспользоваться своим паспортом и перебраться вместе с Порцией и Альбертом в Штаты. На деньги, которые можно было выручить за домину на Плау-лейн, ничего не стоило купить жилье где-нибудь в штате Нью-Йорк. В той же Итаке. Альби вырос бы американцем. Порция могла получить место в университете, да и сам он там уж чего-нибудь да добился бы. Американцы не взирают на тебя со здешним снобизмом. Вся эта вынесенная из частных школ вежливость была для него все равно что нож под ребра. Бормочут «Боже, мне так жаль», да еще с этой их самоуничижительной улыбочкой, ах-ах! Самоуничижение, чтоб мне задницу оторвало! А то они не знают, кто босс, кто свой, а кто чужой. Конечно, жена и сын любят его. Но что это за любовь, если они смотрят на тебя, как на раненого оленя? Слишком напуганного, чтобы сказать ему, что они думают, потому что думают-то они, что ты слишком напуган, чтобы их выслушать. Это не любовь, а оскорбление. Самое что ни на есть оскорбление!

Он их тоже любил, он знал это. Он хотел обеспечить их, защитить, хотел, чтобы они любили его, чтобы обожали, но ведь ему не дали ни единого шанса. Никто ни разу не спросил у него совета даже по самому простому вопросу. Те же являвшиеся в дом водопроводчики и электрики. Они неизменно просили Порцию показать им, где тут подвод питания, где запорный кран или еще какая-нибудь дрянь. Теперь просят Альби. Точно инстинктом каким обладают. Он может стоять рядом, посреди комнаты — хозяин дома, глава семьи, — но разве у него спросят, что ему больше нравится, пластик или фанера? Господи, от него, наверное, за милю разит неудачником. Собственный его сын в семнадцать лет зарабатывал больше, чем он когда-либо в своей жизни. А все эта гнусная жопа, Саймон Коттер. Этого унижения Гордон до конца своих дней не забудет.

На сорок третьем этаже его поджидали члены правления, с обычными их сердечными шуточками и лживой любезностью. Первис Аллоуэй выступил вперед и пожал ему руку, одновременно — верный признак близящегося предательства — положив другую на плечо.

— Возможно, самое лучшее, господин председатель (как они любят официальные титулы!), если заседание буду вести я, тем более что посвящено оно главным образом… ну, вы понимаете…

— Хорошо, хорошо… — Гордон решил обойтись без обычных вежливых экивоков. — Я и сам хотел предложить это.

— Тогда приступим?

Гордон, отдуваясь, чувствуя, как пот льет по лицу, подошел к противоположному от Аллоуэя концу стола. Открыв кейс, он разложил перед собой несколько стопок документов. Наступило смущенное молчание, и Гордон сообразил, что с количеством бумаг он перестарался. Только спятившие сутяги да панические фанатики от здравоохранения таскают с собой столько документов, подумал он. Гордон чувствовал, как из всех пор его лица лезут наружу капельки пота, что дышит он так, словно взбирался сюда не на лифте, а пешком. Он покраснел и сел, а тем временем Аллоуэй, откашлявшись, приступил к делу.

— Джентльмены, я открываю наше чрезвычайное заседание. Согласно статье девятой, мы вправе оставить мелкие вопросы в стороне и перейти к главному пункту повестки дня, очерченной в лежащих перед вами бумагах. Я обещал сделать в полдень заявление для прессы, что, полагаю, дает нам время рассмотреть вопрос, э-э, всесторонне. Не желает ли кто-нибудь сказать несколько вступительных слов, прежде чем мы выслушаем мистера Фендемана?

Все были мягки, тактичны и добры. Никто не имел ни малейшего намерения бросить хотя бы подобие тени сомнения на честность Гордона. Несколько членов правления отпустили — кто иронические, а кто и язвительные — замечания в адрес британской прессы и присущего ей чувства ответственности.

Сюзи, секретарша Гордона, сидела слева от Аллоуэя и стенографировала всю эту чушь.

— Я не уверен даже, господин исполняющий обязанности председателя, — заявил один из членов правления, — что у «Лондон ивнинг пресс» имеется в Африке собственный корреспондент.

— Совершенно верно! — энергично встрял Гордон. — У меня есть друг, работающий в Найроби, во Всемирной службе «Би-би-си», так он свидетельствует, что никогда ни единый представитель британской прессы… — Гордон умолк, сообразив, что никто не предоставлял ему слова. — Ладно, полагаю, мы об этом еще поговорим.

Нашлись и такие, кто пожелал напомнить правлению, что именно широта взглядов Гордона Фендемана, именно присущее Гордону Фендеману чувство справедливости, именно идеализм Гордона Фендемана и его отвага, прежде всего, и позволили создать этот бизнес. Начав с нуля, он построил компанию, сделав ее сначала уважаемым поставщиком кофе, а там и одной из главных фигур, определяющих цены на рынке. Марка компании известна повсюду. Вопрос же относительно его обращения с акциями, тем более с акциями — тут есть своя ирония, не правда ли? — «Лондон ивнинг пресс», данного правления не касается. Если Гордону необходимо время, чтобы разобраться со своими хулителями, возможно, он мог бы временно уйти в отставку? Данный член правления хотел бы подчеркнуть слово «временно», потребовав занести его в протокол и, на чем он в особенности настаивает, включить в заявление для прессы. Когда Гордон очистит свое имя — а никто из присутствующих не сомневается, что так оно и будет, — он сможет, чему все лишь обрадуются, вернуться в кресло председателя. Как бы собравшиеся джентльмены отнеслись к такому плану?

Восклицания «слушайте, слушайте!» и хлопанье папками по столу последовали столь быстро, что Гордон мгновенно понял — это компромиссное решение уже принято за его спиной.

— Прежде чем мы проголосуем это… — начал Первис Аллоуэй. (Гордон проглотил слюну и набрал в грудь воздуху, чтобы приступить к произнесению своей выдающейся речи.) — Я хотел бы сообщить правлению об одном поступившем ко мне необычном запросе. Возможно, он несколько нестандартен, но, поскольку заседание у нас чрезвычайное, созванное в чрезвычайных обстоятельствах, возражений, я полагаю, не будет.

Все уставились на Первиса, и Гордон понял, что на сей раз удивление охватило не только его одного.

— Сегодня утром я получил письмо от дамы, остановившейся в отеле «Хаззлитс», — продолжал Аллоуэй. — Ее зовут принцесса М'бинда, и она утверждает, будто располагает сведениями, жизненно важными для сохранения доброго имени нашей компании. Она ждет в моем кабинете. Я думаю, нам следует ее выслушать.

Во рту у Гордона пересохло, и он, сознавая, что все лица обратились к нему, глотнул воды. Поставив стакан, Гордон поднял глаза и изобразил на лице изумление, вызванное тем, что на него направлено столько взглядов.

— Разумеется, — сказал он, — отчего же не выслушать? Пусть войдет.

Аллоуэй нажал под столом кнопку председательского звонка, и двери зала заседания отворились.

Все присутствующие неуклюже поднялись на ноги, последним и самым неловким оказался Гордон.

— С добрым утром, ваше, э-э… с добрым утром, принцесса. — Аллоуэй был не совсем уверен в тонкостях протокола, к тому же его, как и остальных, застигла врасплох необычайная красота девушки, вошедшей в зал и робко прислонившейся спиною к стене.

В ней было шесть футов роста, и все ее тело обвивала яркая зелено-красно-желтая ткань. Члены правления вдруг с неловким чувством сообразили, что фотографии, развешанные по стенам зала, изображают очень похожих на нее, во весь рот улыбающихся в объектив девушек в совершенно таких же одеждах, — девушек с полными кофейных зерен корзинами на голове.

Аллоуэй, подойдя к стене, взялся за кресло и поставил его справа от себя, хоть и чуть дальше от стола.

— Прошу вас, мадам, будьте добры, присядьте.

Но девушка осталась стоять, раскинув руки и притиснув ладони к стене; большие глаза ее не отрывались от окна. Аллоуэй все сразу понял.

— Дело в высоте, моя дорогая? Вы хотите, чтобы мы задернули шторы?

Девушка кивнула, один из членов правления занялся шторами, другой включил свет. Напряжение немедля покинуло тело принцессы, и она с большим изяществом опустилась в кресло. Глаза ее встретились с глазами сидевшего на дальнем от нее конце стола Гордона и уже их не отпускали.

С того мгновения, как было названо ее имя, дыхание Гордона становилось все более частым, во рту пересохло так, что, казалось, все там вот-вот растрескается, однако он понимал, что еще раз глотнуть воды — значит проиграть психологическую схватку.

— Итак, — Аллоуэй заглянул в лежащее перед ним письмо, — вы утверждаете, что у вас имеется информация, жизненно важная для интересов компании. Возможно, вы будете настолько добры, что представитесь нам и сообщите, что это за информация?

— Я принцесса М'бинда из народа анкоза, — начала девушка. — Мы — горный народ. Мой отец, Б'голи, был нашим царем…

Она говорила, карандаш Сюзи порхал по странице, а мысли Гордона унеслись в Восточную Африку. Ему пришлось поехать туда, поскольку груз кофе, на который он потратил последние свои — вернее, Хиллари — деньги, оказался задержанным, как полагал Гордон, в порту. На деле, зерна хранились в другом месте и уже начали гнить. Это была его вина. Какую-то бумажку забыли послать из Лондона еще восемь месяцев назад. Обычное его везение.

Когда все наконец уладилось — ценой огромных затрат, — он познакомился в баре с человеком, рассказавшим ему об анкоза.

— Они там сами разбили плантации, на пустом: месте, и те только-только начинают плодоносить. Немного робусты, но все больше арабика. Есть и зерна высшего качества, отборные. Отличный горный воздух, однако торговать кофе они ни хрена не умеют. Тащат его на базар, представляете? Чертовски хорошая для культуры земля, а пропадает впустую. Я пытаюсь заинтересовать нашу публику.

Что ж, Гордон добрался до племени первым, обаял вождя по имени Б'голи и уговорил назначить его эксклюзивным закупщиком кофе, рождаемого почвой этих округлых, сиреневатых гор. Затем поспешил вернуться в цивилизованные места, продал, потеряв жуткие деньги, начальную партию, на оставшиеся деньги учредил собственную брокерскую контору и нанял юристов, дабы те превратили подписанное Б'голи соглашение в железобетонный договор. Б'голи договор должным образом подписал, и по городу пошли разговоры о появлении нового торговца. Недели через две после регистрации фирмы Гордона навестил человек из правительства.

— Бог ты мой! Неужели вы собираетесь вести дела с анкоза? Тут все знают, какие они продажные. Они вас надуют и обчистят. С другой стороны, мой народ, кобали, более чем надежен. С ним иметь дело гораздо проще. Да и в правительстве сидят одни кобали. Насколько быстрее будет ваш кофе проходить через порт, насколько аккуратнее с ним станут обходиться, если вы будете работать только с кобали! При торговле с анкоза сомнительно, что до ваших складов доберется хотя бы одно зерно. Нет-нет, друг мой. Куда лучше вести дела с нами. Постойте, а это что? В договоре речь идет не об анкоза… только о земле. Мой дорогой друг, так это же все упрощает! Анкоза не владеют этой землей. Нет-нет-нет. Уверяю вас, не владеют. Я вам скажу, что мы сделаем. Мы возместим вам расходы на все дополнительные работы — сотни тысяч фунтов английских стерлингов — и поможем прогнать этих прохвостов анкоза с земли, которую они незаконно заняли.

Он не виноват. Не виноват. Это все тот человек из бара. Не Гордон, так кто-нибудь другой, все это так или иначе было неизбежно. Анкоза прогнали бы в любом случае. Он не виноват. Вот только М'бинда… Он захотел ее, как только увидел. Попросил, чтобы ее не увозили. Девочка безутешно плакала, когда ее отца и прочих членов семьи пошвыряли, словно мешки с картошкой, в грузовик и повезли вниз, в долину. Да и изнасилования никакого не было. Она говорит — изнасилование, но это же ложь. Она была… ну, если и не податлива, то неуступчивости тоже никакой не проявляла. Ни то ни се. Безжизненная кукла. Ее слово против его, вот в чем дело. И его слово против ее. Пока же необходимо выглядеть удивленным, разгневанным всем, что она говорит, как если бы очередное ее обвинение вызвало у него очередное потрясение. Его немного тревожило присутствие Сюзи. Она ни разу на него не взглянула, но карандаш ее все летал, и чуть приметно двигались губы. Все слова принцессы переводились в питменовские иероглифы, которые Сюзи позже отпечатает в виде протокола заседания. Гордону хотелось вырвать у нее блокнот и разодрать его в клочья. М'бинда заканчивала, и никто уже на Гордона не глядел. Нет, неверно. Она глядела. Без отвращения, без мстительной ненависти. Просто глядела, спокойно и прямо, и от этого легкие Гордона сжимались в комок.

— Когда меня отпустили, я нашла мою семью в жестяных хибарах, в пыльной деревне у подножия гор. Пошли дожди, вода с гор затопила деревню, и пыль превратилась в грязь. Мать и двое моих братьев умерли от малярии. Отец и сестры — от холеры. Такова моя история. Мой отец, царь нашего народа, очень верил мистеру Фендеману, теперь же он мертв, а мой народ голодает, гибнет от болезней, и сердца людей разбиты, потому что у них отняли дом.

Аллоуэй, наклонившись, погладил ее по руке:

— Спасибо, ваше высочество. Правда, большое спасибо.

Гордон невольно закашлялся и попытался обратить кашель в смешок.

— Абсурд, — сбивчиво затараторил он, промокая лицо носовым платком, — я имею в виду — джентльмены, да что же это такое? — Он поглядел всем им в глаза, каждому по очереди. — Я думаю… я настаиваю, чтобы мне, наконец, предоставили слово. Во-первых, я должен сказать, что никогда в жизни не видел эту женщину.

Он прибег к слову «женщина», поскольку понимал, и это пугало его, насколько юной она выглядит. Он знал, что все, восседающие за столом, уже произвели подсчеты и определили, что пять лет назад, когда Гордон находился в Африке, девушке было не больше тринадцати-четырнадцати лет.

— Во-вторых, то, что она говорит относительно договора с царем Б'голи, это хитроумная смесь полуправд. Да, речь в договоре шла о земле, не о народе. Но такова обычная практика. Вы все это знаете. Она нарисовала чарующую картину наивной простоты и возвышенного благородства, но нищета? Ну уж, извините. Эта леди прилетела из Африки и остановилась — где, вы сказали, Первис? — в «Уолдорфе». В отеле «Уолдорф», мать его, простите мне мой французский! Всем бы нам быть такими нищими, принцесса! И самое главное. Где доказательства? Или я должен быть осужден на основе того, что рассказала одаренная актриса, способная играть на струнах сердец, в которых поселилось чувство вины? Господь всемогущий, я женатый человек. У меня семья. Где доказательства? Без них все это не более чем болтовня.

— Вот тут я, пожалуй, могу вам помочь.

Все головы повернулись к дверям, от которых донеслись эти слова. В зал вошел и с улыбкой встал за спиной М'бинда, положив руку на спинку ее кресла, Саймон Коттер.

Гордон замигал, стряхивая заливающий глаза пот, попытался что-то сказать, но слова не шли из его горла.

Первис Аллоуэй вскочил на ноги.

— Я не знаю, кто вас впустил, — мистер Коттер, не так ли? — но здесь происходит закрытое заседание правления, и я должен попросить вас удалиться. Если вам угодно предложить нечто на наше рассмотрение, сделайте это официально, в письменной форме, и передайте ваше прошение председателю.

— Я не имею привычки, мистер Аллоуэй, — ровным тоном ответил Саймон, — подавать письменные прошения самому себе — официальные или какие-либо иные.

— Виноват?

— Сегодня в десять утра я стал главным держателем акций вашей компании, и, полагаю, это дает мне полное право находиться здесь.

Члены правления зароптали, один из них потянулся к мобильному телефону. Аллоуэй хлопнул ладонью по столу:

— Джентльмены, прошу вас! — Он повернулся к Коттеру: — Это действительно так?

Саймон протянул ему листок бумаги:

— Вот регистрационная запись о сделке, только что переданная моим брокером. Если хотите, можете проверить ее с помощью ваших служащих.

— Нет-нет. Тут, надо полагать, все в порядке… По правде сказать, мистер Коттер, мы и понятия не имели о ваших намерениях относительно нашей компании. Вы пришли к нам в сложный момент.

— Я невольно подслушал, как защищался мистер Фендеман. Голос у него, если позволите так выразиться, зычный.

Лицо Гордона посерело, ему было трудно справляться с дыханием. Он чувствовал, что воротник пропитан потом, что холодные капли стекают из-под мышек до самых бедер.

— Я сказал, что могу помочь вам, — продолжал Коттер, — и я могу. Позвольте мне перейти непосредственно к вопросу о доказательствах. Вот это, — он выложил на стол три листка, — данные под присягой письменные показания, которые, как легко видеть по печатям, должным образом заверены у нотариуса. Первое подтверждает получение мистером Фендеманом ста тысяч фунтов от правительства. Подписано человеком, предложившим взятку. Под вторым стоит подпись другого правительственного служащего, показавшего, что мистер Фендеман настоял, и это было частью сделки, чтобы при депортации народа анкоза тринадцатилетнюю принцессу М'бинда оставили ему. Третий аффидевит подписан двумя водителями и солдатом, все они видели, как мистер Фендеман тащил принцессу в хижину. Солдат, который, боюсь, был в то время совсем молодым человеком, подглядывал сквозь дырку в стене хижины и наблюдал изнасилование от начала и до конца. По первому требованию каждого из этих людей, если мистер Фендеман сочтет нужным оспорить их показания, можно будет доставить в Объединенное Королевство.

Несмотря на колотье в груди и гул в ушах, Гордон все же сумел выдавить слово. Прозвучало оно хрипло, чуть громче шепота, но каждый из присутствующих услышал его, а Сюзи так даже и записала.

— Почему?

Саймон улыбнулся.

— Почему? Простое правосудие, мистер Фендеман. Простое правосудие.

Пот заливал глаза Гордона, но он, дернувшись так, что едва не порвал легкие, вдруг понял все. Он видел этого человека только раз, двадцать лет назад, но забыть так и не смог. Образ его вмещал в себя все, что было ненавистно Гордону и в Англии, и в нем самом.

— Это ты! — прокаркал он.

Теперь у него осталась всего одна мысль. Окно. Шторы задернуты, но если бежать достаточно быстро, плечом вперед, он справится. Он вырвется на свободу и сделает то последнее, чем сможет гордиться Альби.

И он понесся, как обезумевший бык. Он слышал летящие от стола крики: «Задержите его!» — и краешком глаза увидел, как испуганное лицо Сюзи поднялось наконец от блокнота.

Удар получился сильный, но удар этот отбросил его, точно мячик для сквоша, назад. Да и чего мог бы Гордон ждать от такого презренного, ни на что не годного мудака, как он, неудачника от начала и до конца? Упав на пол, Гордон почувствовал, что горло ему сжимает железная удавка, и тотчас дикая боль полыхнула, как молния, вдоль всей левой стороны его тела. Вот так двадцать лет назад умирал у него на глазах отец. Так же ревел он в агонии, так же хватался за горло. Сюзи, благослови ее Бог, первой оказалась с ним рядом, ослабила галстук, приподняла голову. Остальные толпились за нею, а над спинами их маячило взиравшее на Гордона сверху вниз лицо.

— Нед, мать твою, Маддстоун, — выговорил он, умирая. — Будь ты проклят вовек.

Саймон покинул зал еще до того, как из тела Гордона вырвался последний выдох. Время шло, дела подпирали. Необходимо посетить парикмахера, да еще и проехать многие мили, прежде чем можно будет заснуть.

— Два! — прошептал он, тактично закрывая за собой дверь.

Оливера Дельфта послали в Найтсбридж на поиски хакера. Хакера надлежало не арестовывать, а склонить к сотрудничеству.

— Козима напала на его след и с тех пор следила за ним издали. Хороший браконьер, из которого может получиться еще лучший лесничий, — сказал Оливеру Коттер. — Очень молодой, но абсолютно блестящий.

Оливеру никак не удавалось найти нужный дом. Номер 46, кафе-мороженое, наличествовал, номер 47, колледж, в котором иностранцам преподавали английский язык, тоже. А вот 46Б отсутствовал напрочь. Оливер стоял у дверей колледжа, пытаясь понять, что ему делать дальше. Неприятно было снова оказаться в положении человека, работа которого требует вечной беготни. Он охотно принял предложение Коттера, а следовало бы сообразить, что за все приходится платить. На прежней работе выше Оливера не стоял никто. Платили там сущие гроши, бюрократические ограничения были удушающими. Но разве теперь он не попал в положение птички в позолоченной клетке?

Пока он стоял так, вглядываясь в дверной звонок, на плечо его легла сзади чья-то рука. Оливер резко опустил плечо, пытаясь повернуться, однако обладатель руки дело свое знал и это движение предвидел. Рука лишь сильнее сжала плечо.

— Вы поедете с нами, сэр. Микки, открой дверцу. Я зачитаю джентльмену его права.

Если это частный сектор, Оливер предпочел бы не иметь с ним никакого дела. Двое усевшихся по бокам от него кривоносых страшил полицейскими, несмотря на их форменную одежду, пластмассовые наручники и напыщенные словеса, не были. В свое время Оливер знавал кое-кого из подобной публики и сейчас готов был поспорить, что все сведения этой парочки о полицейских участках ограничиваются цветом кафельной плитки в камерах. Но он ощущал в них силу и жестокость и потому вступать с ними в препирательства не хотел. Если они работают на того хакера, «КДК» грозит серьезная опасность. Эта немчура, его предшественница, ни черта в своем деле не смыслила — все, с кем он сталкивался у Коттера, так ему и говорили. Она напоролась на что-то, чего не понимала. Тем не менее Дельфт доверял своей изобретательности и чуял, что в конечном итоге происходящее может обернуться ему во благо. Если Дельфт входит за вами в дверь, любил повторять он, то выходит из нее всегда первым.

Они ехали на север, все молчали. Водитель заинтересовал Оливера. Он заметил в зеркальце следящие за ним глаза этого человека. Лет шестидесяти, не лишенный чувства собственного достоинства, — не то что иеху на заднем сиденье. Вот он вполне мог быть копом. Вроде бы в нем чувствуется что-то знакомое? Да нет, навряд ли.

Машина свернула на подъездную дорожку сельского дома, и подобие дежа-вю снова кольнуло Оливера под ложечкой. Детство, каникулы? Происходящее становилось все более странным.

Его провели в пустую кухню, велели сесть.

— И не двигаться.

— Трудновато сесть, не двигаясь.

Серьезная ошибка. Здоровенный кулак врезался сзади в его шею. Оливер сел. Резкие удары сзади по шее, как и удары в нос, приводят к непроизвольному срабатыванию слезных протоков. Оливер быстро поморгал и открыл глаза пошире, чтобы те не покраснели от слез. Ему вовсе не хотелось, чтобы его видели плачущим. Это уж было бы слишком смешно. Пока с него стягивали обувь и галстук, он глядел в потолок, раздувая ноздри и шмыгая носом, — так люди, бывает, смотрят на солнце, чтобы заставить себя чихнуть. Неужто эти идиоты воображают, будто он, Оливер Дельфт, из тех, кто способен повеситься? Да еще когда все становится таким интересным? Громилы вышли, заперев за собой дверь.

Слезы унялись, и Оливер огляделся вокруг. Плита «Ага» и холодильник. Может быть, все же каникулы? Какой-то паршивый уик-энд много лет назад? Теперь он был уверен, что уже был здесь. Холодильник старенький, приземистый «Престколд». Судя по светлому участку стены за ним, он совсем недавно сменил другой, повыше и поуже. Очень странно.

На столе лежал номер «ЛИП». Сегодняшний утренний выпуск.

Внимание Оливера привлек не столько заголовок, сколько снимок под ним.

Малло!

Слава Иисусу, что он оставил службу! Бог да благословит Саймона Коттера! Похоже, вонь поднимется та еще.

Заговорит ли Малло? Если ему пригрозят арестом, может и заговорить. Вот же козел — и всех-то достоинств в нем было, что строгое соблюдение правил. Дипломы по стенам, правительственные проверки, все чинно-благородно. Что он ухитрился натворить, чтобы навлечь на себя гнев правительства Швеции?

Остался ли в его обитых мягким камерах кто-либо, способный привести расследование к департаменту Оливера? Ну, во-первых, там был этот идеалист из Портона [84], ученый-химик — как его звали? — Майклз, Френсис Майклз. Был Бэйб Фрезер, если, конечно, он еще жив, что вряд ли. Оливер видел Бэйба всего один раз, во время расследования по поводу денег, которые этот сукин сын прикарманил, — к тому времени легендарная личность свихнулась намертво, от мозгов остались рожки да ножки. Тогда-то Оливер и узнал об «Острове доктора Малло». Нет, со стороны Бэйба опасности ожидать не приходилось. Ну и наконец, молодой Нед Маддстоун. Оливер помнил его как безмозглого слабака. Электрошок должен был давным-давно отправить его в страну умалишенных.

Сопровождающая снимок статья сообщала немногое. Говорилось лишь, что условия в лечебнице были «средневековые» и что имеются свидетельства о физических и сексуальных злоупотреблениях. Ничего такого, что заслуживало бы первой страницы. Если все это стряслось в Англии, Оливер еще понял бы, почему такое сообщение попало в английскую газету, но чего ради докучать лондонцам рутинной ерундой подобного рода? Сексуальные злоупотребления, вот в чем дело, решил он. Эти слова позволят продать по всей стране миллионы экземпляров. Законопослушные граждане любят почитать о них за завтраком или в поезде. И поцокать в ужасе языком, между тем как в сокровенных глубинах их начинают шевелиться самые потаенные, самые темные фантазии.

— Простите, что заставил ждать. Надеюсь, вам здесь удобно. Я вижу, вы плакали, вот возьмите мой носовой платок.

— Саймон? — Оливер вытаращил глаза. Коттер был без очков. И волосы выкрасил в соломенный цвет. Хотя нет, избавился от краски. Светлые волосы его пронизывала седина.

— Саймон? — переспросил Нед. — Не знаю такого. Приглядитесь получше.

Оливер пригляделся и понял, что смотрит в голубые глаза Неда Маддстоуна.

— Холодильник не в точности тот же, — заметил он наконец.

— Да, — сокрушенно признал Нед. — Но ничего более близкого я раздобыть не сумел. Думал, это поможет вам почувствовать себя как дома.

— О да, помогло, даже очень. — Держался Оливер замечательно. — А вам немало пришлось повозиться.

Нед обвел кухню взглядом.

— Спасибо. Я всегда говорил, что хороший дизайн — это искусство изъятия, а не прибавления. Вы, полагаю, заметили, что, помимо холодильника, здесь нет других предметов обстановки, — причину этого вы вскоре узнаете. В общем-то этот старый дом особых изменений не претерпел. А, ну да, есть еще «Ага». Все та же, давняя. Да, «Ага», подумать только! Что бы мы без нее делали?

— Я, собственно, не о том. Я имел в виду Эшли Барсон-Гарленда, а теперь еще и беднягу Гордона Фендемана. Мне следовало бы догадаться, какая между ними связь.

— Люди то и дело повторяют мне эти слова. Но не вините себя, дело-то давнее. Только, знаете, не стоит говорить «бедняга Гордон Фендеман». Он теперь счастлив. Отбыл в лучший мир.

— А вы прямо ангел отмщения, не так ли?

— Стараюсь, Оливер, стараюсь, как могу. Как вы скоро обнаружите.

— Значит, из «адской лечебницы в Швеции» вы все же сбежали? — Оливер подбородком указал на газету.

— А, я так и думал, что это вас позабавит. На самом деле все это глупости, номер отпечатан специально для вашего развлечения. Вам будет приятно узнать, что милейший доктор Малло все еще на месте. Только теперь он работает на меня. У меня имеются кое-какие документы, которые он предпочел оставить известными только нам двоим. Как вы знаете, человек он весьма разумный. Любит называть себя рационалистом. Напыщенно, но довольно трогательно.

— Вам совершенно необходимо читать мне лекцию? Если в этом и состоит мое наказание, могу сообщить вам, что я замечательно умею отключаться.

— Мой добрый старый друг, неужели я читал вам лекцию? Как некрасиво с моей стороны. Позвольте предложить вам стакан молока. Нет? Тогда выпью я. Вы совершенно уверены? Ну ладно. Густое, свежее. Не пастеризованное и обезжиренное, как в прошлый раз. В конце концов, всякая аутентичность имеет пределы.

Оливер лихорадочно думал. С пластиковыми браслетами на запястьях ему не справиться. Он уже понял, кто вел машину, — сержант Флойд из отдела по борьбе с наркотиками, которого он подкупил когда-то, чтобы тот помалкивал об аресте Неда. Кто такие двое других, он все еще не имел представления, однако одна малоприятная идея на этот счет у него имелась.

— И как же вам удалось сбежать? Должен признаться, вы не произвели на меня впечатления человека, способного на это.

Нед присел за стол напротив Оливера.

— Думаю, вы знакомы с Бэйбом. Вы ведь состояли в команде, которая пыталась выбить из него сведения, когда обнаружилась пропажа денег.

— Стало быть, это мистер Память сложил для вас кусочки разрезной картинки? Ваших ограниченных способностей на это, полагаю, не хватило бы.

— Теперь его способности перешли ко мне.

— Ой, не думаю, старый вы шарлатан. Бэйб был человеком особенным.

— Что ж, — ответил Нед, не позволяя себе впасть в раздражение. — Хотя бы на этот счет мы с вами придерживаемся единого мнения. Знаете, он помнил даже вашу мать. И это после того, как один только раз увидел ее имя в деле. Дату рождения, все.

— Должно быть, он здорово обрадовался, когда в его руки попал чистый холст, — сказал Оливер. — Туповатый юнец, жадно рвущийся к знаниям. Он научил вас всем этим языкам. Напичкал азами философии и математики. Да и побег ваш, готов поспорить, тоже устроил он. Сами вы с этим не справились бы. Кишка тонка. И что же, мне следует ожидать, что он того и гляди войдет в эту дверь? «Ага, изнеженный азиатский нефрит, вот сегодня я выпил бы!» Что-то в этом роде? Мой прежний начальник любил его изображать.

— Бэйб мертв. Да, побег подготовил он. Да, он учил меня. Да, я был туповат. Но вы же не ожидали, что я куплюсь на столь очевидную уловку.

— Ну еще бы, наш герой выше этого, не так ли? Растратил страсти все. И кто же вы теперь? Немезида? Молот Господень? Ледяная Рука Судьбы?

— Да что-то в этом роде, — ответил Нед. — У вас будет куча времени, чтобы решить, что я собой представляю. Вы сможете также поразмыслить над тем, что собой представляете вы. Впереди у вас годы и годы. К тому же рядом с вами будут Мартин, Пауль, Рольф, добрый доктор Малло, они помогут вам прийти к решению. Наилучший из возможных уход. Больше, боюсь, вы никого не увидите. Персонал невелик, но, поскольку вы будете единственным пациентом, я уверен, вам не покажется, что обслуживают вас плохо.

— Да что вы…

— Вот путешествие может оказаться болезненным. Впрочем, не более болезненным, чем мое. Мой водитель, Джон, парочка его друзей, братьев Дрейпер, и бывший суперинтендант Флойд отвезут вас за море. Джон, водитель, — вы его знали как мистера Гейна, он немного растолстел, но присущего ему обаяния не утратил — выломает вам плечо, будет довольно больно. А поскольку это дурно скажется на плавности вашей походки, Рольф сломает и второе.

— Вы сумасшедший.

— Если я сумасшедший, то и вы тоже. С вами не произойдет ничего такого, что не происходило со мной. Но вы человек взрослый. А я был испуганным ребенком.

— Моя семья! У меня есть семья. Вы сидели за одним столом с моими детьми!

— И у меня была семья, Оливер. И у Фендеманов. Когда вы попросили меня надиктовать на магнитофон имя Питера Фендемана, вы думали о семье Порции?

— Но с ее отцом все в порядке. Его выпустили через неделю. При аресте спецназ вел себя немного грубо, однако вскоре его освободили. Он и сейчас жив, не так ли? Он счастлив. И подумайте… — Оливер уже цеплялся за соломинку, — подумайте, почему он назвал дочь Порцией? Помните Порцию из «Венецианского купца»? «Не действует по принужденью милость; как теплый дождь она спадает с неба на землю и вдвойне благословенна: тем, кто дает и кто берет ее». [85]

— Нет, это просто замечательно, что вы вспомнили о шекспировской Порции! Счастливое совпадение — я как раз собирался сказать еще об одной возможности, которая будет вам предоставлена, если вы действительно не хотите остаться до конца ваших дней гостем доктора Малло.

— Да? И что же? Что это?

— У Шекспира — на случай, если вы запамятовали, — есть две Порции. Одна, как вы только что совершенно справедливо отметили, в «Венецианском купце». Но вы забыли упомянуть о другой. О Порции из «Юлия Цезаря».

У Оливера кружилась голова.

— Не понимаю.

— Она, если помните, предпочла покончить с собой, проглотив горящие угли. В детстве это всегда вызывало у меня острый интерес. Как это возможно? Так вот, эта плита, «Ага», старой конструкции. Работает на твердом топливе. Боюсь, других средств, позволяющих лишить себя жизни, в этой комнате не имеется. Я все основательно проверил, а мне ведь известно, как меблируют комнаты, чтобы предотвратить самоубийство. Пол и стены обиты резиной, ничего металлического, каменного или деревянного здесь нет. Вы можете, конечно, побиться головой об холодильник, но сомневаюсь, что это убьет вас, зато соглашение наше аннулирует наверняка. Решайте сами. Пластмасса ваших наручников отличнейшим образом расплавится, если их приложить к печи. Мучительно, сколько я себе представляю, зато действенно. Вы просто поднимаете крышку печи и угощаетесь. В общем и целом, Оливер, решать вам. Наглотаться, подобно Порции, горящих углей или провести остаток дней в сумасшедшем доме. На то, чтобы принять решение, вам отводится десять минут.

— Вы безумец!

— Да, вы все время это твердите. Не понимаю, что можно изменить, повторяя одно и то же. Если это неправда, вам вряд ли стоит ожидать, что оскорбление меня поколеблет. Если же правда, тогда, полагаю, обращаться ко мне с мольбами и вовсе бессмыслен-то. Так или этак, Господь все едино милостив, а больше и говорить не о чем. Девять минут сорок пять секунд.

Помощники Неда находились в гостиной — мистер Гейн ломал голову над кроссвордом, прочие сгрудились вокруг него. Нед помог Гейну справиться с задачей.

— Тут должна быть «рубаха». «Своя… ближе к телу».

А вы написали «собака», Джон.

— А, черт! Да. Промахнулся. Привязались ко мне эти приматы. Знаете — устал как собака, устал как макака.

— М-да. — Нед, дивясь причудливости мыслительных процессов мистера Гейна, принялся проверять, все ли подготовлено должным образом. — Двигатель фургона разогрет? Хорошо. Судно ждет. Каждый из вас знает, что ему следует делать.

— Все готово, сэр, — отрапортовал Флойд. — Когда доберемся до Левингтона, будет уже достаточно темно для…

Вопль, раздавшийся в этот миг, не походил ни на что, когда-либо слышанное любым из находившихся в гостиной. Мистер Гейн и братья Дрейпер хорошо знали, что такое насилие. Флойд тоже много чего повидал в своей жизни, но это… это было нечто для них новое. Флойд рванулся к двери кухни, но Нед схватил его за руку и остановил:

— Дайте ему минуту. Это его выбор.

Дрейперы расширившимися глазами смотрели один на другого. Гейн уставился в ковер, а Флойд вылупился на Неда. Вопли прервались.

— Теперь, полагаю, можно. — Нед первым оказался у кухонной двери.

Одежда и волосы Дельфта горели, волдыри величиной с апельсин вздулись на губах, рот был раззявлен в крике. Но ни языка, ни голосовых связок у него уже не осталось, и звук изо рта не шел. Дельфт привалился к стене, впившись скрюченными пальцами в свое тело.

Увидев Неда, Дельфт качнулся в его сторону. Нед поспешно закрыл дверь и запер ее на засов.

— Дадим ему еще пять минут. Тогда все будет кончено.

Флойд положил руку на грудь Неда:

— Мне плевать, сколько вы платите. Кто-то должен войти туда и прикончить его, чтоб не мучился.

Нед, обогнув его, вернулся в гостиную.

— Минутку, — сказал он, остановившись у камина и повернувшись к своим помощникам. — Давайте-ка разберемся в наших делах. Мистер Флойд, вы занимались арендой дома?

— Вы знаете, что я, но какое?..

— Вы заплатили наличными. То же относится к машине и фургону?

— Конечно.

— Никто не знает, что вы побывали в этом доме. Как только мы сотрем все отпечатки, здесь будет чисто.

— Да дело не в этом, сэр…

— Именно в этом, мистер Флойд.

Нед извлек из кармана маленький револьвер и выстрелил Флойду в горло. Поворачиваясь против часовой стрелки, он прострелил головы Гейну и Дрейперам. Потом окунул дуло револьвера в оставленную Гейном на столе у дивана чашку чая — дуло приятно зашипело. Нед допил чай, склонился над телом Гейна. Вытянув из кармана его куртки ключи от машины, он сунул их в свой карман и направился на кухню.

Дельфт, корчась и содрогаясь, валялся на полу. — Один, — прошептал Нед, на прощанье двинув ногой по обгорелым останкам.

Он доехал на машине до Питерборо и бросил ее на стоянке у вокзала, рядом с «лексусом», который они с Гейном оставили здесь восемь часов назад. День выдался суматошный, а ведь еще не со всеми делами покончено.

Нед дрожал, и это удивляло его, поскольку он сознавал, что спокоен. Он ощущал тот подлинный покой, который снисходит лишь на людей, честно заслуживших ночной отдых. Мир и покой, порождаемый только истинными достижениями.

Теперь он готов обратиться к добрым делам. Память о Бэйбе будет увековечена в каждом большом городе, от Копенгагена до Канберры. Библиотеки, школы, больницы. Международный университет. Научные центры. Сиротские дома, основанные на новейших, прогрессивных принципах. Дети со всего света будут совершенствовать в них свои умы и тела. И рядом с ним будет Порция. Они вместе станут править величайшей в мире благотворительной империей. Станут источниками всего, что есть хорошего на свете. Быть может, все случившееся с ним было частью какого-то огромного, удивительного плана. До чего тускла была в его жизнь без великого движущего мотива, так много лет озарявшего его изнутри. Небеса направляли его. И привели к этой полной величия минуте.

Он оглядел дом с другой стороны улицы. В темноте светилось всего одно окно. Должно быть, Порция с Альбертом сидят на кухне и мирно беседуют.

Он позвонил в дверь, однако никто ему не ответил. Позвонил еще раз. Кошка спрыгнула со стены и потерлась о его лодыжки, скорбно мяуча. Нед слышал и другой скорбный звук — негромкое, плачущее пение на языке, которого он не знал. Он толкнул дверь, та распахнулась. Кошка скользнула в дом, опередив его.