И один в поле воин Дольд-Михайлик Юрий

Еще не вполне поняв, что произошло, партизаны остановились и, увидев направленный на них пистолет, медленно подняли руки.

Заметив, что младший из партизан сделал чуть заметное движение, Генрих достал левой рукой еще один пистолет и сурово напомнил:

– Руки не опускать!

Партизаны, словно зачарованные, глядели на дула пистолетов.

– Если вы будете слушаться, я гарантирую вам не только жизнь, но и свободу, – резко меняя тон, сказал Генрих.

– Врет! – зло бросил пожилой партизан.

– У вас есть шанс уйти отсюда. Только имейте в виду: если вы попытаетесь опустить руку или прикоснуться к оружию – я буду стрелять. А стреляю я так, что после этого вашим родственникам останется лишь поминать ваши души.

Старший партизан вопросительно поглядел на молодого.

– Как только мы повернемся к нему спинами, он перестреляет нас, – сердито бросил тот.

– А что мешает мне сейчас застрелить вас, когда у меня в руках два пистолета? Стоит мне только нажать курки – и вы оба на том свете… Разговоры здесь излишни. Но один совет: у партизан оружие должно быть в руках, а не в карманах, а вы ведете себя, как на курорте, тоже вояки называется! Ну, хватит разговоров. Турнэ ву! Бегом.

Юноша повернулся и медленно пошел. За ним двинулся и старший. Вначале они шли тихо, очевидно, все еще ожидая пули в спину, но постепенно шаг их убыстрялся, потом они побежали, время от времени оглядываясь.

Генрих тоже направился к спуску с плато. Партизаны уже добежали до скалы и теперь внимательно следили за тем, что делает этот странный немецкий офицер. Гольдринг приветливо помахал рукой своим недавним пленникам и начал быстро спускаться с плато.

Когда партизаны добежали до скалы, Генрих уже был далеко. Маки увидели лишь двух всадников, галопом мчавшихся по дороге в город.

– Ты что-нибудь понимаешь? – удивленно спросил молодой старшего.

– Ничего.

Ничего не поняла и старая крестьянка, которая из виноградника тайком наблюдала всю эту сцену.

Присев в кустах, она чуть не умерла от страха, когда увидела, что Жана Тарваля и Пьера Корвиля задержал немецкий офицер. Она даже закрыла уши, чтобы не слышать выстрела. Но ни один выстрел не прозвучал. Вместо этого до нее донеслись обрывки очень странного разговора, который совсем сбил ее с толку.

Не прошло и получаса, как веселый и возбужденный Генрих уже докладывал гауптману о великолепной площадке, которую разыскал для испытания новых минометов.

– А когда именно будут происходить испытания? – спросил он Лютца.

– В ближайшие дни. Наш генерал – член приемной комиссии. Срок зависит от него. Я думаю, что откладывать он не станет. Тем более что и минометы и мины к ним изготовляются тут же.

– Ну, тут вы, наверно, ошибаетесь. В окрестностях Сен-Реми я не видел ни одного пригодного для этого предприятия.

Лютц улыбнулся.

– А по дороге к площадке вы не заметили маленького заводика, справа от шоссе?

– Километрах в полутора?

– Да. Это как раз он.

– Никогда не поверю! Даже заводом его не назовешь. Какая-то кустарная мастерская.

– Это снаружи. Снаружи действительно нет ничего похожего на большой военный завод, потому что… – Лютц остановился, желая усилить эффект своих слов, – …потому что завод спрятан под землей! Там работает более тысячи пленных – русских, французов, поляков, чехов, одним словом, людей, которые никогда уже не увидят солнца. Под землей они работают, едят, спят и даже умирают. Их и хоронят под землей.

– Хитро продумано! – вырвалось у Генриха.

Он действительно был поражен неожиданным и таким интересным для него сообщением. Надо немедленно дать знать своему командованию.

– Когда я говорю, что их там хоронят, это не значит, что существует подземное кладбище. Трупы умерших сжигают, а пепел по дешевке продают местным крестьянам как удобрение для полей. Конечно, о происхождении этого удобрения покупатели ничего не знают. Как видите, утилизация полная, – криво улыбнувшись, закончил Лютц.

Генрих не мог не заметить, что последние слова гауптман произнес с горькой иронией.

Прозвучал звонок.

– Меня вызывает генерал. Возможно, ненадолго. Если хотите, подождите здесь.

– Нет, я пойду умоюсь, а то запылился во время поездки. Встретимся в казино.

Генерал был не один. Напротив него сидел руководитель службы СС майор Миллер.

Адъютант очень не любил этого самоуверенного, нахального гестаповца и был неприятно удивлен, увидав его в штабе… Очевидно, Миллер прошел к Эверсу, когда он, Лютц, куда-то отлучился.

– Лютц, – начал генерал, указывая на кресло рядом с Миллером. – Майор пришел по делу, и я хочу, чтобы вы приняли участие в обсуждении. Господина Миллера интересует, что вы думаете о нашем новом офицере по особым поручениям лейтенанте фон Гольдринге?

Лютц удивленно взглянул на генерала, потом перевел взгляд на Миллера. Какая все-таки отвратительная рожа! Особенно этот заостренный нос и подбородок, делающие майора похожим на борзую. А маленькие круглые глаза сверлят собеседника, словно буравчики.

– Я знаком с лейтенантом Гольдрингом с первого дня его пребывания у нас в штабе. И могу сказать одно – это культурный, способный и совершенно благонадежный офицер.

– Как видите, Миллер, мнение моего адъютанта совпадает с моим, – проговорил Эверс.

– Я тоже, герр генерал, не сомневался в благонадежности барона фон Гольдринга, но мы получили сигнал, – Миллер многозначительно поднял палец, – какой именно, я не могу сказать. Кроме того, в наши обязанности входит – и вы это хорошо знаете – проверка каждого нового офицера, получающего доступ к секретным документам. Именно потому я и обратился к вам, герр генерал. Вы должны помочь мне в этом.

– Но имейте в виду, Миллер, что речь идет не о каком-то неизвестном человеке, а о бароне фон Гольдринге, которого оберст Бертгольд знает с детства! Об этом он говорил мне лично. А сам оберст Бертгольд – друг рейхсминистра Гиммлера. К тому же теперь оберст Бертгольд работает в Берлине, при штаб-квартире господина Гиммлера! Представьте себе, Миллер, что об этой проверке узнает Бертгольд?

– Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению, не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу полученного нами сигнала – о, теперь я уверен, что это глупость! – своему шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку. Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает.

– Но какое ко всему этому отношение имеем мы? – чуть-чуть раздраженно спросил Эверс.

– Нам нужна ваша помощь, – пояснил Миллер. – Необходимо, чтобы вы послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный нами план. Лучше всего послать Гольдринга с пакетом в штаб корпуса. Остальное мы берем на себя. О последствиях проверки я сообщу вам лично. Надеюсь, вы поможете, герр генерал, и уверяю вас, что об этом никто не узнает.

– Ладно, – согласился Эверс. – Но больше ничего от нас не требуйте. Когда именно послать барона?

– Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок.

– Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами, касающимися моего офицера?

– Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всем договорились! До свидания.

Миллер поклонился и вышел из кабинета.

– Не нравится мне эта затея, гауптман, – сердито заметил Эверс, когда за Миллером закрылась дверь. – Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером – это все равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажженный шнур.

– Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру.

– Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион.

– Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений. Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело.

– Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту, приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом.

– Не волнуйтесь, герр генерал.

У входа в отель «Темпль» Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно, не заметил бы ее, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и не поздоровалась первая.

– Бонжур, мсье!

– Бонжур, мадам! – ответил совершенно изумленный Генрих. По собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами.

Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге его остановила мадам Тарваль. На этот раз на ее губах не сияла профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано, губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно.

– На дворе так жарко, господин барон, – сочувственно сказала мадам Тарваль.

– Я не привык к такой погоде в такое время года, – согласился Генрих.

– Может быть, хотите выпить чего-нибудь прохладительного?

– А что у вас есть?

– О, для вас у меня найдется бутылка чудесного старого шампанского.

Генрих вошел в зал, а мадам Тарваль куда-то убежала. Спустя минуту она вернулась с бокалом и бутылкой вина.

– Действительно прекрасное вино, мадам, – похвалил Генрих, отпив из бокала. – Теперь я понимаю, почему так далеко разнеслась слава о французском шампанском.

– К сожалению, это последняя бутылка, я ее берегла для какого-нибудь исключительного случая.

– Тогда ее надо было распить в семейном кругу, и я не понимаю…

– О барон, у меня сегодня такой счастливый день.

– Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему вы не налили себе?

Мадам Тарваль принесла еще один бокал, и Генрих сам наполнил его. Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом.

– Какой же тост мы провозгласим, мадам?

– Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за вас… именно вы… – голос мадам Тарваль задрожал, и она оглянулась, хотя в зале никого не было. – О барон, вы оказали мне такую незабываемую услугу!

Ничего не понимая, Генрих удивленно взглянул на хозяйку гостиницы. Она наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог подслушать:

– Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!.. К сожалению, я не могу сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо молчать! Но я прошу запомнить – мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я всегда, всегда…

– Мне жаль вас разочаровывать, мадам, – в полном замешательстве перебил ее Генрих, – но, честное слово, я даже не догадываюсь, о чем идет речь.

– Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать… Молчать, пока не пробьет час… чтобы во весь голос…

– Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот разговор… пока не придет время, о котором вы говорите.

Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги.

– Сегодня вы мой гость, барон!

Удивленный поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки, которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей комнате, раздумывая о том, что же все это может означать. Однако объяснить происшедшего так и не смог. «Наверное, у меня тоже счастливый день?»– наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с Моникой начать урок в первой половине дня.

Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так долго не идет.

– Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет необходимости, – начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо Моники, быстро спросил: – Что случилось?

– Случилось невероятное.

– Что же именно? – обеспокоенно и нетерпеливо воскликнул Франсуа.

– Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными глазами видела, как в горах, рядом с ее виноградником, немецкий офицер встретил нашего Жана и Пьера Корвиля…

– Боже мой, Жан и Пьер арестованы! – простонал Франсуа.

– Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих… Да еще выругал на прощанье за то, что так неосторожны!

– Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам Дюрель?

– Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянется, что все было именно так. Она даже узнала немецкого офицера.

– Кто же он?

– Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане – мама покупает у нее вино, и она часто у нас бывает.

– Снова Гольдринг!

Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника напряженно следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности, на нем не увидела.

– Так чем же ты все это объяснишь? – не выдержала она.

– Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его, и если это правда, тогда…

– Что тогда?

– Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю… Чтоб фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил… Нет, тут что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие… Нет, в выводах надо быть очень осторожным… И ты еще внимательнее должна следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя складываются с ним отношения?

– Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык.

– Ты, конечно, согласилась?

– Должна была согласиться, помня твой суровый приказ.

– И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать?

– Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной.

– О чем же вы с ним разговариваете?

Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем Франции. Франсуа задал девушке еще несколько вопросов, касающихся Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили.

– Загадочная личность этот барон, – сказал он поднимаясь. – Во всяком случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили. Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но все это надо хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского языка, чтобы побольше разузнать.

– Понимаю.

– Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь.

Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил:

– И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не влюбись в этого барончика.

Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали.

Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошел к Гольдрингу.

– Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придется ехать в Лион. Пойдемте в штаб, и там я вам все объясню.

По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в плохом настроении, не начинал разговор и Генрих.

У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта.

– Так в чем же заключается поручение генерала, герр гауптман? – официальным тоном спросил он.

Лютц взглянул на часы.

– В вашем распоряжении, барон, еще час и сорок минут. В шестнадцать сорок отходит поезд на Лион, и вы должны отвезти важный пакет в штаб корпуса. Пакет уже готов. Можете его получить немедленно.

Лютц вытащил из сейфа большой конверт с несколькими сургучными печатями и протянул Генриху. Тот внимательно рассмотрел, как запечатан и заклеен конверт, и, решив, что все в порядке, положил его во внутренний карман мундира.

– Будет сделано, герр гауптман, – беззаботно проговорил Генрих, расписываясь в протянутой Лютцем книге.

Генриху показалось, что адъютант с грустью взглянул на него.

– У вас сегодня плохое настроение, Лютц? – дружески спросил Генрих.

Брезгливо поморщившись, тот махнул рукой и прошелся по кабинету взад и вперед.

– Вот что, Гольдринг, – сказал он вдруг, остановившись напротив Генриха и глядя ему в глаза. – Вы едете один, без охраны. Берегитесь и будьте в дороге внимательны и осторожны. Не забывайте, что пакет секретный и его надо беречь как зеницу ока. Вручите его начальнику штаба или его адъютанту. Но обязательно под расписку.

– Вы так отправляете меня, словно это не обычная поездка, а важная фронтовая разведка! – пошутил Генрих.

– Возможно, скоро трудно будет сказать, что хуже – работать в тылу или… воевать на фронте! Поэтому еще раз предупреждаю: осторожность, осторожность и еще раз осторожность.

– Буду помнить ваши советы, Лютц. До свиданья!

Офицеры крепко пожали друг другу руки.

Готовясь к отъезду, Генрих все время думал о странном поведении людей сегодня. Вначале эта крестьянка, потом мадам Тарваль и ее загадочные намеки, теперь мрачное настроение Лютца и его напоминание об осторожности… Какой-то он странный сегодня. А действительно, почему посылают с пакетом его, офицера по особым поручениям, а не офицера-курьера, который есть при штабе. И если пакет такой важный, то почему не дают охраны, которая полагается по уставу.

Тут что-то не так. Лютц, очевидно, знает, но не решается сказать. И это симптоматично. Ведь между ними установились близкие, товарищеские отношения, и если Лютц молчит – значит ему приказано молчать…

Что ж, надо на всякий случай приготовиться к самому худшему.

Генрих еще раз внимательно оглядел пакет, осторожно вложил его в целлулоидовый футляр и спрятал во внутренний карман, старательно застегнув его. Потом взял вальтер и вместе с зажигалкой положил в правый карман брюк.

Он уже собрался уходить, но в дверь постучала Моника.

– А наш урок? – удивилась она, увидев Генриха, готового в дорогу.

– К сожалению, мадемуазель, его придется отложить до моего возвращения из Лиона.

– Вы уезжаете? Так внезапно? Верно, какое-нибудь очень срочное дело?

– Просто взял отпуск на два дня, хочу повидаться с товарищем. Что вам привезти, мадемуазель? Может быть, у вас будут какие-либо поручения?

– Нет. За любезное предложение очень благодарна, но мне ничего не надо. Желаю счастливой дороги и быстрого возвращения.

– Это искреннее пожелание или обычная дань вежливости?

– Совершенно искреннее, – не колеблясь ответила Моника. Щеки ее чуть порозовели от мысли, что она действительно желает возвращения этому офицеру вражеской армии, и, словно оправдываясь то ли перед Генрихом, то ли перед самой собой, девушка поспешно добавила: – Ведь вы не сделали мне ничего плохого.

– Но и ничего хорошего.

– Вы относитесь к нам, французам, доброжелательно. А это уже много! Мне кажется, что вы не такой, как другие…

– Вы замечательная девушка, Моника, я от всей души желаю, чтобы жизнь ваша была так же хороша, как вы сами. Но не будьте чересчур доверчивы, особенно к людям доброжелательным. Доверчивость часто обманывает. И одной доброжелательности мало, чтобы доказать свою дружбу. Нужны дела… Вы со мной согласны?

– Человек, который хочет стать другом, всегда может перейти от слов к делу, – тихо ответила Моника.

В глазах девушки, обращенных к Генриху, были ожидание и вопрос. И немного страха. Что, если она ошибается и перед ней совсем не друг, а враг? И как ей, совершенно неопытной в житейских делах, это разгадать?

Генрих сделал вид, что не заметил и не понял этого взгляда. Ведь он тоже не знал, кто перед ним: красивая девушка, дочка хозяйки гостиницы, или, может…

– Во время нашего следующего урока мы поговорим об этом, Моника. А сейчас я могу опоздать на поезд.

Крепко пожав руку девушке, Генрих вышел.

Предотъездная суета на перронах вокзалов и вид убегающих вдаль железнодорожных путей всегда пробуждали в душе Генриха щемящее чувство тревожного ожидания. Сегодня оно охватило его с особенной силой. Еще одно путешествие в неизвестность! Чем все-таки вызвана эта неожиданная командировка в Лион? И почему Лютц, прощаясь, вел себя так странно?

Подчеркнул, что пакет чрезвычайной важности, советовал быть осторожнее, а об охране стыдливо умолчал? Непонятно, совсем непонятно! Впрочем, до Лиона далеко – в дороге будет время обо всем поразмыслить.

Усилием воли Генрих подавил в себе чувство не покидающей его тревоги и быстро направился к офицерскому вагону. Денщик уже стоял здесь с небольшим чемоданом в одной руке и пачкою газет в другой.

– Отнесешь все в купе и можешь идти! – приказал ему Генрих.

Денщик почему-то смущенно переминался с ноги на ногу.

– Вам какое-то письмо, герр лейтенант! Только вы вышли из машины, подбежал мальчишка-посыльный. Вы ушли вперед, и я не мог сразу…

Не слушая оправданий денщика, Генрих небрежно сунул конверт в карман.

– Хорошо, хорошо, иди!

Лишь в купе вагона Генрих внимательно осмотрел полученный только что конверт. Да, письмо адресовано ему. Почерк незнакомый. Впрочем, он явно изменен. Иначе буквы не падали бы так круто назад и не были бы выведены с такой тщательной аккуратностью. Интересно!

Подписи под коротенькой запиской не было.

«За вами следят. Будьте осторожны!» – сообщал неизвестный корреспондент.

Машинально перевернув листок, Генрих увидел на его обороте такую же коротенькую приписку карандашом:

«Обратите внимание на гауптмана с повязкой на глазу».

Что это? Еще одно предупреждение Лютца? Нет, подобная таинственность не в его характере… Тогда, может, записку написала Моника? Во время их последней встречи она была немного взволнована, смущена. Возможно, хотела предупредить его об опасности и не решилась. Какое нелепое предположение!

Что может она знать об опасностях, угрожающих ему?

А что, если это предупреждение исходит из совершенно иного источника? От настоящих его друзей? Кто-то ведь сообщил в свое время русскому командованию об операции «Железный кулак». Этот кто-то работал рядом с ним, Генрихом, законспирировавшись так же, как и он. Возможно, и сейчас находится где-то рядом… Но нет, это тоже маловероятно. Разведчик не действовал бы так опрометчиво и наивно…

Очень странно, что анонимное предупреждение совпало с командировкой в Лион… А не здесь ли разгадка? Неожиданное поручение генерала… необычайное поведение Лютца… теперь это письмо… Словно звенья единой цепи, за конец которой он никак не может ухватиться.

Во всяком случае, прежде чем прийти к определенному выводу, нужно установить: действительно ли за ним следят? И если это так…

Генрих закурил, вышел из купе и в противоположном конце вагона увидел группу офицеров, оживленно о чем-то разговаривающих. У одного из них – гауптмана – на глазу была черная повязка.

В девятнадцать часов двадцать минут Генрих сошел на станции Шамбери. Здесь он должен был пересесть, но в комендатуре узнал, что поезд на Лион уйдет только завтра в восемь утра. Посетовав на несогласованность расписания, комендант посоветовал господину офицеру хорошенько отдохнуть и порекомендовал гостиницу, расположенную у самого вокзала.

Возле комендатуры, как это обычно бывает, толпилось много военных.

«Конечно, и мой одноглазый страж здесь», – подумал Генрих и тут же увидел знакомую фигуру с черной, прикрывающей правый глаз повязкой.

По-птичьи, боком, поворачивая голову, он поочередно обшаривал всех присутствующих скользким взглядом.

Генрих громко окликнул носильщика и вручил ему свой чемодан.

– Подождите меня здесь, я пройду в буфет.

Склоненная набок голова гауптмана напряженно застыла – очевидно, он прислушивался.

«Обязательно появится и здесь», – решил Генрих, подходя к буфетной стойке. Покупая сигареты, он краешком глаза следил за входной дверью и действительно вскоре увидел знакомую, осточертевшую за дорогу физиономию своего незадачливого преследователя.

«Что-то уж слишком он мозолит глаза! – раздраженно подумал Генрих. – Берегись, мол, за тобой следят! Даже у неопытного филера хватило бы ума действовать осторожнее. Нет, решительно это не слежка! Это расчетливая игра, пытка слежкой, своеобразная психическая атака. Кому-то выгодно меня запугать, вывести из равновесия. Знай они что-нибудь определенное, они действовали бы иначе… А раз так, значит в моих руках остаются все козыри. И главный из них – полнейшее безразличие к их мышиной возне вокруг меня. Сделаем вид, что ничего не произошло и я ничего не замечаю. Надо приберечь силы для отражения главного удара…»

Минут через десять Гольдринг спокойно пересек привокзальную площадь и вошел в вестибюль гостиницы.

Заняв номер у лестницы, на втором этаже, Генрих снова сошел вниз, в ресторан.

– Легкую закуску, бифштекс и стакан крепкого кофе! – бросил он официанту, не заглянув в протянутое ему меню.

– А какое прикажете подать вино?

– Никакого. Кстати, где у вас можно помыть руки?

Официант указал в глубь помещения.

В туалетной комнате было грязно, пахло аммиаком, и Генрих с трудом пробыл здесь запланированные пять минут.

Когда он вернулся к столику, ожидания его оправдались. Под салфеткой он нашел сложенную вчетверо записку. Те же падающие назад буквы, та же бумага. Только содержание более определенное и пространное.

«Нам необходимо поговорить. Встретимся в биллиардной. Я буду держать в руке серую велюровую шляпу. Попытаюсь вам помочь. Друг».

Недоуменно пожав плечами, Генрих подозвал официанта.

– Потрудитесь прибрать стол. Я не привык ужинать в свинушнике! – раздраженно крикнул ему Генрих и кончиком пальца брезгливо отшвырнул записку.

– Уверяю вас, герр лейтенант…

– Повторяю: уберите со стола мусор!

Бросив обеспокоенный взгляд на метрдотеля, официант скомкал злополучную записку и принялся поспешно обметать стол салфеткой. Генрих обвел скучающим взглядом зал. Кто-то из сидящих здесь исподтишка наблюдает за ним. Тем лучше! Теперь таинственный автор записок убедится – удары не попали в цель.

Барон фон Гольдринг отшвырнул анонимки, как мусор, чтобы тотчас же забыть о них.

Утомленный всеми переживаниями прожитого дня, Генрих сразу же после ужина поднялся к себе в номер. Наконец-то можно будет отдохнуть! Сборосив мундир, он прошелся по комнате, заглянул за портьеры, в шкаф. Никого! Теперь надо запереть дверь, на всякий случай вынуть из кобуры пистолет и положить его в правый карман брюк.

Тихие шаги в коридоре заставили Генриха насторожиться. Горничная? Нет, она бы постучала. А стоящий за дверью пытается осторожным, еле заметным движением повернуть дверную ручку…

Молниеносным движением Генрих засунул в карманы брюк руки и, стоя посредине комнаты, ждал.

Дверь открылась неожиданно быстро и так же быстро захлопнулась. У порога стоял высокий мужчина в сером пальто и такой же серой велюровой шляпе.

«А, тип, назначивший мне свидание в биллиардной!» – мелькнуло в голове Генриха, и он стиснул в кармане ручку маузера.

– Вы барон фон Гольдринг? – спросил незнакомец, шагнув вперед.

– Вы ворвались ко мне в номер, очевидно, зная, кто я. Не считаете ли вы, что вам прежде всего следует извиниться, назвать себя и объяснить причины столь бесцеремонного вторжения?

– Не будем тратить время на пустые формальности, барон! Оно и у меня и у вас ограничено. Чтобы коротко все объяснить, скажу одно – я друг, желающий вам помочь и давно ищущий с вами встречи. Вы уклонились от предложенного мною свидания, и мне пришлось прийти самому… А теперь вы, быть может, разрешите мне присесть? – не ожидая приглашения, незнакомец прошел к письменному столу и сел на стоящий возле него стул.