«Ла»-охотник. В небе Донбасса Юров Роман

– Ну, что умеем, – влез со своим резюме Иванов. – Ты, я так понимаю, на конференцию? Пойдем с нами, у нас самые лучшие, самые удобные места. Оберегали специально для прессы. – Он поправил фуражку, орлиным взором оглядел окружающее пространство и галантно протянул Насте руку: – Нам пора выдвигаться! Вижу на горизонте генеральскую свиту, да и нашей братии что-то прибавилось. Сейчас начнется!

После обеда ситуация решительно поменялась. Во-первых, прибавилось летчиков, и летчиков боевых. Молодежь размазали по стенкам, а основные места заняли ветераны. От блеска орденов в зале стало чуточку светлее, а количество золотых звезд выросло, наверное, на порядок. Во-вторых, в президиуме появился еще один генерал-майор – высокий, плечистый, с волевым лицом и двумя орденами Красного Знамени на груди. Ну, и в-третьих, между Виктором и Ваней теперь сидела Настя и периодически что-то чиркала в своем блокноте. Правда, немного злило то, что Иванов часто что-то шептал ей на ухо, отчего девушка улыбалась, изредка лукаво посматривая на Саблина.

Тем временем конференция набирала обороты. Для начала генерал (а это, как оказалось, был Савицкий – командир третьего истребительного корпуса) хорошенько вздрючил собравшихся, напомнив об ответственности. Как пример он рассказал случай в одном из его полков, когда летчики не смогли помешать бомбежке своих войск и в итоге ведущие группы попали под суд. Хорошего в таком заделе было мало.

Но потом началась собственно сама конференция, и негативный привкус ее начала сгладился. Тут много говорили полезного, много было интересного, много по делу. Выступал Покрышкин, младший Глинка, Алелюхин, Дрыгин, Карасев. Доклад Виктора был почти в самом конце и прошел ровно. Никаких откровений он не рассказал, но методичкой заинтересовались. Как оказалось, о ее существовании никто даже и не знал.

Когда они уже уходили, Виктора окликнул адъютант генерала. Сам Савицкий все еще сидел в президиуме, листал саблинскую методичку. Окинул его цепким взглядом и, словно потеряв всякий интерес, вновь стал перечитывать книжицу. К счастью, она была не толстой, всего с дюжину страниц.

– На каких машинах летали? – неожиданно спросил он.

– Ну… – Виктор слегка удивился вопросу, – сначала на «МиГ-3», потом почти на всех типах «Яков», сейчас на «Ла-5».

– Как их оцениваете?

– Э-э… с «МиГом» не сравниваю. Из «Яков» нравилась девятка. Легкая, маневренная. Но у нас были первых серий, с двумя баками. Нынешние, я слышал, потяжелее будут. «Ла-5» тоже хорош. Он не такой верткий, но скорость…

– На пушечном «Яке» летали? – перебил его генерал. – «Як-9Т».

– Да, был один боевой вылет. Если честно, то баржа. Возможно, сыграло то, что я вылетел, практически не изучив машину. Бой тоже оказался не самым удачным. Но… в общем, тяжелый самолет. Я привык к более легким. Хотя огневая мощь, конечно, впечатляет. Буквально парой снарядов сбил «Хейнкеля». Полагаю, что такие машины требуют прикрытия обычными «Яками» и их нецелесообразно использовать в сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков. Но при перехвате вражеских бомбардировщиков эта машина незаменима. Особенно в свете того, что немцы усиливают их оборонительное вооружение.

Генерал кивнул, словно Саблин подтвердил какие-то его мысли.

– Я рад, что в моем корпусе будут служить такие летчики, – сказал он.

Брови Виктора поползли вверх.

– С сегодняшнего дня ваш полк переходит ко мне, – улыбнулся генерал. – Так что еще увидимся. Всего хорошего.

Виктору оставалось лишь козырнуть. Иванова он нигде не нашел, Насти тоже. Обшарпанная редакционная полуторка тоже отсутствовала. Но зато боец из местных передал ему записку. Там Ванькиным, как курица лапой почерком было написано: «Лети сам! Я поеду машиной с Н. Для Ш. что-нибудь сочини. И.И.».

– Вот же хрен поросячий, – возмутился Виктор, – вот же… – завидуя Иванову черной завистью, он медленно побрел к аэродрому…

…Чадя моторами, «Дуглас» тяжело, по-вороньи плюхнулся на полосу, мелко подпрыгивая, заскакал по серой аэродромной траве. Подъехав к стоянке, рявкнул двигателями и, запорошив кучку сидящих летчиков-ветеранов холодной пылью, неспешно стал разворачиваться. Его покрытый красками камуфляжа хвост омел широкую дугу, и машина неторопливо побежала на взлет, оставив в оседающей пыли десяток сиротливо жмущихся людей.

– Пополнение, – хмыкнул Соломин, пытаясь выковырять залетевшую в глаз песчинку. – Будет, Витька, тебе забота. Покажешь, что не зря Покрышкину руку жал.

– Лучше бы почту привезли, – протянул Гаджиев, – или моторы…

– Моторы привезут. – Соломин знал все. – Слышал, что снова два «Дугласа» в Молотов отправили. Прямо на завод.

– А может, уже не Саблин учить будет? – усомнился Щеглов.

– Будет, будет, – оскалил зубы Лешка. – Зазря, что ли, Виктору Санычу орден дали. Может, я тоже так хочу! Почему это тебе все, а хорошим людям ничего…

– Хорошие люди – это ты, что ли? – усмехнулся Виктор. – Балаболка. Тебя, между прочим, орденом тоже не обнесли.

К жиденькому строю толкущихся на стоянке новичков вальяжно направился Шубин, небрежно козырнул, и те почтительно вытянулись, застыв.

Комполка принялся что-то им втолковывать, коротко рубя ладонью воздух, потом обернулся, зашарил по стоянке глазами, найдя Саблина, повелительно махнул рукой, подзывая.

– Хе-хе, – не удержался Соломин, – кто на шо учился…

…Новички были словно оловянные солдатики из коробки: примерно равного роста, одинаково, будто под копирку, подстрижены, в новом, еще не застиранном обмундировании. Они походили на доски в заборе. Переговорив с Шубиным, Саблин подошел к летчикам, представился, вкратце рассказал о полке и обрисовал перед ними их жизнь на ближайшее время.

– Вопросы? – спросил он под конец своей речи.

Вопросов не было, и пополнение строем направилось в столовую.

– Видал орлов, – Шубин подмигнул, – так что хватит тебе хреном груши околачивать. Этих, как налопаются, в штаб. Закуток, где вечно начхим спит, освободить, будете тута заниматься. Поговори, расспроси. Потом составишь план подготовки, принесешь на утверждение. Две недели у нас, так что не расслабляйся. О! А это что еще за хрен с горы тута!

К ним, старательно печатая шаг, направлялись двое летчиков. Оба в звании старших лейтенантов, оба в потертых регланах. Вот только один был высокий, глыбообразного вида, другой, наоборот: низенький, коренастый, с лицом, из-за ожогов похожим на печеную картофелину.

– Товарищ Улитка, – Шубин картинно развел руки, – какими судьбами в нашем полку?

– Товарищ майор, – паровозным гудком загудел тот, – летчик-инструктор, старший лейтенант Улитка, для прохождения боевой практики прибыл.

– Товарищ майор, – добавил второй, – летчик-инструктор, старший лейтенант Пантелеев, для прохождения боевой практики прибыл.

Шубин взял документы инструкторов, пробежался глазами, задумался.

– Вона как… Ну что же, добро пожаловать тута. Сейчас дам указание, вас на довольствие поставят, и, наверное, сразу по эскадрильям распределим.

– Я, товарищ майор, в качестве аванса попрошу, чтобы Улитку закрепили за моей эскадрильей. – Виктор решил не терять момент.

– Аванса? – Шубин забавлялся. – А чего это вдруг?

– Ну, во-первых… – Виктор стал загибать пальцы…

– Ладно, ладно, убедил, – усмехнулся командир. – Можешь идти. Заодно покажешь товарищам офицерам, где находится штаб и все прочее тута…

…– Атаку бомбардировщика необходимо проводить до минимально допустимой дистанции с последующим проскакиванием вблизи вражеской машиной или под ней! Это важно!

Его речь прерывалась кряканьем телефонных зуммеров и стрекотом пишущей машинки – штаб работал, и обучение новичков в одной из его комнат сильно мешало. И процессу обучения, и штабу. Но по-другому не получалось – с жилищным фондом было очень тяжко. Немцы, отступая, разрушили все, до чего смогли дотянуться, целых домов было немного, да и те пришлось ремонтировать ремонтникам из БАО, и все они были забиты под завязку.

Один из новичков – младший лейтенант Суякин, поднял руку.

– Да!

– Товарищ старший лейтенант, а зачем проскакивать вблизи? Ведь стрелки могут в упор расстрелять.

– Правильный вопрос! – Виктор довольно улыбнулся. – Но на самом деле все просто. Стреляя в упор, вы, во-первых, наносите вражеским машинам максимальный урон, во-вторых, деморализуете вражеского стрелка. Поверьте, когда в вас несется сноп трассеров, то очень сильно хочется обоссаться. Ну, и в-третьих, атакующий истребитель при этом имеет очень высокую угловую скорость, и стрелку невозможно вести прицельный огонь. А вот если выходить на удалении метров сто-двести, то тут все ровно наоборот. Ясно?

Вроде поняли. Саблин тяжело вздохнул, заглянул в конспект, задумался. Случайно скосив взгляд, увидел, как Таня набивает на машинке какой-то документ, и невольно залюбовался. Занятая делом, сосредоточенно-серьезная, она казалась еще красивей. Девушка потянулась за бумагой, перехватила его взгляд и вспыхнула. Опустила глаза, якобы увлеченная работой, но скулы и уши у нее пылали.

Виктор смутился. Мысли моментально умчались в дебри, весьма далекие от тактики истребительной авиации, но очень близкие к взаимоотношению полов. Несколько секунд он хлопал глазами, потом кое-как возобновил занятие…

– Наиболее удобные ракурсы для атаки бомбардировщиков следующие… – Мысль сбилась, и ритм повествования стал неровным, рваным. – Машины, имеющие одну оборонительную точку… лучше всего бить сзади-снизу. При этом… один из самолетов пары занимает позицию над целью, одновременно отвлекая стрелков… и прикрывая товарища. Второй атакует. После атаки… они могут меняться местами… Такая тактика хорошо подходит для атаки самолетов типа сто десятого «мессера», «лаптежника» или сто двадцать третьего «Хеншеля».

Стрекот печатной машинки, аккомпанирующий ему на протяжении всего монолога, стих, и Виктор украдкой посмотрел на Таню. Она смотрела прямо на него и улыбалась.

– Бомбардировщики типа «Хейнкель» сто одиннадцать, «Дорнье» и «Юнкерс» восемьдесят восемь лучше атаковать следующим образом… – Печатная машинка вновь застучала, заглушая его слова, мешая. Он раздраженно дернулся и увидел в ее глазах веселую пляску бесенят. Таня улыбалась интригующе, многообещающе и чуточку виновато, и Виктор почувствовал, как сердце, заходясь стуком, проваливается куда-то вниз, к желудку, как сбивается дыхание и предательски потеют ладони. Он понял, что пропал…

Из штаба Саблин выбрался уже под вечер. Отпустив новичков, долго возился с бумагами – навалилась неизбежная текучка. После придрался Марков, и часть документов пришлось переделывать. В общем, штаб он оставлял одним из последних, оставив только собственно Маркова, Таню и вечного дежурного – начхима.

У крыльца зачем-то отирался Славка, и они, не сговариваясь, достали папиросы, задымили.

К ночи погода стала портиться. Ветер нагнал туч, и осенний вечер быстро превратился в сырые сумерки. Периодически с неба сыпалась мелкая редкая морось, падали остатки листвы. Аэродром опустел. Техники, закончив работы, расползлись по землянкам, отсыпаться, летчиков увезли в деревню, ночевать. У стоянки в ожидании очередного рейса машины уже толпились люди. Оттуда торчала щегольская, явно не по погоде фуражка Иванова, его мягкий, бархатистый голос доносился до здания штаба, а значит, Ваня снова кого-то «охмурял».

– Вот стелет-то, – Славка тяжело вздохнул и щелчком запустил окурок метров на семь, – и верят же… Дуры! – Ларин в очередной раз был дежурным по аэродрому. Стоило полку получить небольшую передышку, хоть на пару дней не вести боевую деятельность, как Славка вооружался цветными флажками и ракетницей и, матерясь во всю ивановскую, топал на аэродром. Навстречу ветру и солнцу. Шубину, как инициатору ларинского дежурства такое положение вещей очень нравилось. Славке ровно наоборот.

– Завидуешь? – улыбнулся Саблин. – Кому он теперь лапшу вешает?

– Снова корреспондентки объявились, – Славка первый вопрос проигнорировал, – вот он и распустил хвост. Павлин…

– Я так полагаю, что тебя они уже отшили, – Виктор захихикал. – Видать, не по Сеньке шапка. Кстати, понаблюдай за буднями начальника ВСС. Видишь? Перспективно и не пыльно. Это тебе не флажками махать, полотнище крутить и по аэродрому, вывалив язык, бегать. А мы, грешные, удивляемся потом, чего молодежь ни стрелять, ни летать не умеет…

Они посмеялись и снова достали папиросы.

– Кого ждешь-то? – спросил вдруг Славка.

– Да так… – Виктор замялся, недовольно засопел, – просто стою… курю.

– Не лепи горбатого, Витя, – Ларин развеселился, – уже весь полк знает, что вы с Танькой сегодня перемигивались. Давай, не теряйся, стреножь кобылку, – он сделал бедрами неприличное движение.

– Чеши отсюда, – Виктор разозлился, – иди, коров на полосе гоняй. Умник, блин.

…Таня освободилась примерно через полчаса. Уже довольно сильно стемнело, аэродром окончательно затих и опустел, остались лишь одни часовые. Она вышла одна. Ничуть не удивилась, увидев Саблина, вот только веселых бесенят в глазах уже не было.

Машина с аэродрома давно ушла, и в деревню они двинулись пешком. Идти было пару километров, поэтому шли не спеша, прогуливаясь. Разговора толком не получалось. Обменивались короткими, ничего не значащими фразами да больше глядели под ноги. В ночи мелькали голубые огоньки фар, над головой тяжело гудели моторы – наши ночники куда-то летели.

Ветер сумел прорвать пелену облаков, и буквально на несколько минут на небе появилась луна. Она осветила землю, залила все желтым тусклым светом. Они остановились.

– Смотри! – сказала Таня. – Луна такая же, как и раньше. Как тогда…

Она смотрела на светящийся неполный диск, и лунный свет отражался в ее широко распахнутых блестящих глазах. Таня мягко, кончиками пальцев коснулась его руки, и Виктор взял ее ладонь в свою, крепко сжал. На секунду показалось, будто они снова стоят на заснеженной деревенской улице, и ничего еще не было…

– Луна такая же, – повторила Таня, наваждение сгинуло, и девушка освободила руку. – А мы изменились. Я уже не та девочка, ты тоже другой. Командир! Строгий, требовательный… – В ее голосе была грусть.

Он, не отвечая, попытался ее поцеловать. Она увернулась, подставив щеку, уперлась руками, готовая при первой опасности сорваться и убежать.

– Не надо, Вить, – трусливо зачастила девушка. – Я тут подумала… я… я думаю, что ничем хорошим это не кончится. Я ведь тебя не знаю… ты совершенно другой. Давай… давай не будем спешить? Хорошо?

Виктор хмыкнул. Это «давай не будем спешить» завтра могло обернуться в «давай останемся друзьями».

– Ладно, – буркнул он и, не удержавшись, добавил: – Надо было… два года назад…

Таня вздохнула, ткнулась лицом ему в плечо.

– Пошли уже, – он потянул ее за рукав, – у нас еще полтора километра свидания…

…Натруженная шея нещадно ныла. Трофейные очки со светофильтрами уже не помогали – глаза, нахватавшиеся солнца, слезились и болели. Рассевшись на крыле своей «лавочки» и задрав голову вверх, Виктор руководил учебным боем.

– Резче! Резче маневр! – кричал он, прижимая рукой ларингофоны. – Так… теперь выводи!

Пара истребителей кувыркалась, выписывая в воздухе кренделя, а он, скованный коротким шнуром шлемофона, в такт им вздрагивал, делая короткие, скупые движения руками, словно управляя сражающимся в небе самолетом. Уже пятый раз с утра.

– Бой окончен! На посадку!

Пара Кота завершила свои пируэты, и через несколько минут обе «лавочки» скакали по траве аэродрома. Когда они пылили мимо, Виктор показал ведущему большой палец, Сергей в ответ весело оскалился. Недавно он нарисовал на борту своей машины здоровенного полосатого котищу. Но усатый, хорошо видимый вблизи, в воздухе расплылся невнятным пятном, и Кота, как и раньше, отличали лишь по тактическому номеру – желтой «31».

Проводив взглядом рулящие к стоянкам истребители, Виктор снял опостылевший поводок – шлемофон и с удовольствием растянулся на крыле. Оставалось еще провести разбор крайнего полета, и потом целый час он будет свободен.

– Тащ старший лейтенант, – Ленька Самойлов оторвал от сладких грез, – вот, нашел!

Воровато оглянувшись по сторонам, он положил на плоскость розу. Простую красную розу, уже несколько дней как распустившуюся, с потемневшими краями лепестков и коротким, сантиметров двадцать, стеблем.

– Это че это? – удивился Виктор. – Я просил цветов нарвать. А ты чего принес? Что это за срань?

– Так нету же ничего! – стал возмущаться Ленька. – Не сезон, знаете ли… повяло. В степи вообще пусто, ни цветочка. А тут… на весь хутор два розовых куста. Вот этот висел, и еще один не распустился. – И подначил: – Вы, товарищ командир, даете нереальные планы.

Виктор снова скептически осмотрел розу, оторвал краешек подсохшего и порыжевшего лепестка и тяжко вздохнул.

– Ладно, – уныло сказал он, – можешь идти. Спасибо… – И тут же добавил в спину: – А за тем, нераспустившимся, бди. И резать… резать нужно ниже. Чтобы стебель длинный был… тютя…

Ножом он подрезал разлохмаченный, словно обгрызенный снизу, стебель, затем принялся обрывать подсохшие лепестки. Через десять минут цветок был приведен в относительно товарный вид, а Виктор скорым шагом направлялся к штабу.

Тани, к его сожалению, на месте не оказалось. Он покрутился в помещении, но ее не дождался и, изучаемый образцово-любопытствующими взглядами связисток, положил розу девушке на стол. Прямо на печатную машинку. Уже выходя из штаба, услышал, как за спиной очередями «ШКАССа» затрещали бабьи пересуды…

На крыльце Виктор едва не столкнулся с Шубиным. Тот торопился от стоянок, шел быстро, низко нахлобучив фуражку и бросая по сторонам короткие злые взгляды. За ним несся Соломин и, размахивая какой-то бумажкой, причитал:

– Дмитрий Михайлович… ну, Дмитрий Михайлович…

Шубин не отвечал, лишь сильнее кривился и прибавлял шагу.

– Дмитрий Михайлович…

У штаба командир резко затормозил, и Лешка в него буквально влетел.

– Дмитрий Михайлович, ну, подпишите…

– На хер! – Комполка быстро обернулся. – Я уже сказал, что не буду! Я вам не поп тута, – он в бешенстве затряс пальцем перед его лицом.

– Дмитрий Михайлович, ну по-человечески же прошу…

– Смирна-а! – выкатив от злости глаза, заорал Шубин на Лешку. Выхватив у него из рук бумажку, он тотчас ее разорвал и швырнул на землю. – Кругом! Шагом марш! Попросишь еще раз, под арест посажу! – Отправив Соломина, командир пулей влетел в здание штаба, с грохотом захлопнув дверь.

– Дела-а! – присвистнул Виктор.

– Вот же скотина! – Лешка, отойдя на несколько метров, остановился и теперь зло сжимал кулаки, с ненавистью рассматривая закрытую дверь. – Урод лысый!

– Что случилось-то?

– Да что же это делается? – словно призывая Виктора в свидетели, застонал Соломин. – Я же законно все! – Он застыл, вцепившись рукой в шевелюру и задумчиво морща лицо.

– Леша, – ласково, словно у маленького ребенка, поинтересовался Виктор. – Что это было?

– Шубин с-сука! – У Соломина на лице вздулись желваки. – Я жениться буду. Оля согласна. А этот козел не хочет рапорт подписывать! «Я вам не поп», – передразнил он командира. – Урод! Не знаю теперь… Может, к самому комдиву?

– Поплачься Галке! – с гаденькой улыбочкой присоветовал Виктор. – Она как пить дать твою сторону примет. У нее в этом вопросе пунктик. Она с Шубина такую стружку снимет, что он завтра сам к тебе прибежит! А еще лучше Оле скажи. Что ты вроде как не при делах…

– Думаешь? – оживился Лешка.

– Точно тебе говорю! Даже если не выгорит, то жизнь ты ему основательно отравишь… Поквитаешься…

…– А таких танцев вы не видели! – Иванов лихо крутнул ус. Ради праздника он приоделся, нацепив сберегаемый для торжественных случаев парадный мундир. Хромовые сапоги, спущенные книзу и сжатые в гармошку так, что издалека их можно было принять за ботинки, горели на нем огнем. – Данильчук, давай!

Данильчук дал. Баян взвизгнул, и Иван вдруг громко, по-разбойничьи свистнул, хлопнул ладонями по голенищам своих щегольских сапог и пошел по кругу, лихо подбоченясь и рассыпая каблуками дробь. За ним выскочил Щеглов, пошел вслед, не уступая, сорвалась Галка – всплеснула руками и мягко, едва касаясь подошвами пола и поводя плечами, поплыла плясунам навстречу. Заражаясь весельем танца, летчики, полковые девчата один за другим врывались в круг. Пыль клубами летела из-под ног. Ходуном ходил прогнивший пол, но никому не было до этого никакого дела. Танец захватил и притянул к себе каждого.

Первая полковая свадьба набирала обороты. Остались позади поздравления и крики «горько», уже были съедены все закуски и молодые отправлены ночевать в землянку новобрачных. Настало время лихого, безудержного веселья. Кровь, подогретая алкоголем, играла в жилах, требовала действия…

– И-э-э-э-х! – Иванов пошел вприсядку. Обычно бледное лицо его раскраснелось, залихватский чуб прилип ко лбу. – Давай, славяне…

Виктор тоже, помимо воли, оказался втянут в этот омут. Он и не хотел, но могучая, коллективная сила выкинула его в центр зала, плотно окружила, и оставалось лишь виновато улыбаться и пытаться попасть в такт мелодии. Получалось плохо. Он стал оттираться к стенке, надеясь выбраться из душной, потной толпы.

– Хочешь убежать, – Таня, смеясь, ухватила его за рукав, – не выйдет!

Пришлось остаться. Он танцевал, пытаясь подражать Иванову, но получалось убого, и девушка смеялась его неуклюжести. Она веселилась, искренне, нараспашку.

Потом мелодия сменилась. Данильчук заиграл что-то тягучее, мягкое, и Таня по-хозяйски положила руку Виктору на плечо, закружила в душной тесноте зала. Двигалась она здорово, танцуя исступленно, танцуя за двоих. Он старался как мог, но корявые па только портили легкую красоту ее движений.

А она входила во вкус. Расплясалась, раскраснелась, запыхалась. Отдавалась танцу целиком. Глаза ее, огромные и блестящие, оказались неожиданно близко и лукаво блестели в полумраке. Они затягивали с головой, уволакивали в бесконечный зеленый омут, не оставляя ни единого шанса. И Виктор плюнул на приличия, притянул к себе, облапил и, не слушая возмущенный писк, стал целовать…

Жалобно вздохнув мехами, баян смолк. Сыгранная им мелодия пролетела незаметно, не оставив ни мотива, ни чувства времени. Остался лишь липкий привкус вина с ее губ и выражение зеленых глаз – сперва испуганное, а затем нахально-смелое и пьяное одновременно.

– Белый танец, – Данильчук прочистил горло, и баян вновь загудел басами, запел, заиграл, разливаясь по комнате, заставляя тела двигаться в такт. Затрещали полы, закружились по залу пятна лиц, а затем слились в одно. Зеленоглазое, с мягкими полуоткрытыми губами и курносым носиком. Они целовались, медленно кружась в танце, и тело ее было так близко, так доступно, что Виктор не выдержал. Не дождавшись окончания, он повел Таню к двери, расталкивая людей, словно таран. Он знал, зачем ведет ее за собой, знал, что она знает. Финал откладывать не следовало.

Прохладный воздух улицы немного освежил голову, добавил мозгам кислорода. И Виктор вдруг понял, что им просто некуда пойти, что в любой мало-мальски пригодной халупе, любом шалаше сейчас люди. Он сбился с шага, потрясенный размерами катастрофы…

Выручила Таня. Она не думала, она просто свернула к какой-то пристройке, отгородившись кустами от окруживших клуб курильщиков. Зашипела кошкой, наткнувшись на целующуюся здесь парочку, метнулась через улицу, к темной поросли вишневых побегов, но и там кто-то был. Виктор, спасая надежду хоть на что-то, хоть на какое-то продолжение вечера, потянул ее в глубину двора. Мимо закопченных стен дома, к покосившемуся сараю.

Сарай оказался чистеньким, зато без крыши. Видимо, все, что можно, давно отсюда выгребли и пустили на кизяк, оставив лишь, за абсолютной ненадобностью, здоровущую глинобитную тумбу под ясли. В потолок светили звезды, сквозняк периодически холодил, проникая в пустой дверной проем, но здесь никого не было, никто не мешал, и Таня облегченно привалилась к стене, подставила губы.

Она еще не остыла, и через минуту они уже задыхались от возбуждения, целуясь и комкая друг на друге одежду. Не обращая внимания ни на звезды, ни на замызганные стены, ни на вечернюю прохладу. Ее ремень улетел на тумбу, гимнастерка задралась, и в звездном сумраке светили маленькие груди с нежными кругами сосков, матово сиял плоский живот. Виктор торопился. Трясущейся рукой он уже задирал юбку, дико боясь, что она вдруг испугается, что затормозит и придется начинать все сначала, ждать подходящего момента. Не то чтобы он верил, что это будет прямо сейчас, в сарае, но надеялся на авось.

Юбка сопротивлялась недолго. Распаленный, он позабыл про пуговицу и заскользил вверх по ноге, безжалостно сминая ткань, задрав ее до бедер, добирался до сатина трусиков. Оттянув резинку, запустил пальцы в святая святых… Таня быстро пресекла инициативу, поправила гимнастерку, и он огорченно решил, что все… «кина не будет». Но она сказала лишь: «Холодно!» и снова полезла целоваться. Повторная попытка принесла успех – трусики наконец сползли вниз, и ему ничего уже не мешало. Они любили друг друга, и сыпалась с деревьев первая листва, и разносились по деревне протяжные звуки баяна, и было бесконечно хорошо.