Падающая звезда Гаррисон Гарри

Глава 8

Для сэра Ричарда Лонсдейла завтрак был лучшим временем дня. А в такую чудесную погоду утренняя трапеза была просто совершенством. Стол поставили у распахнутого окна; по розовому кусту прыгала малиновка, в траве возились дрозды. В воздухе – ни ветерка. Рядом с тарелкой лежал свежий номер «Тайме», в подставочках стояли два яйца всмятку, дымился горячий тост. Сэр Ричард налил себе кофе. За столом он сидел один – терпеть не мог разговаривать с кем-нибудь во время завтрака. Эмили появится перед самым его уходом, не раньше. Прежде чем развернуть газету, Лонсдейл понаслаждался последним мигом покоя, пока неугомонный мир еще не успел его нарушить.

Ричард Лонсдейл был директором компании «Фармацевтические химикаты». Эта работа давала ему отличную зарплату, а кроме того, еще кое-какие приятные привилегии. Бумаги, которые он захватил с собой, были все просмотрены и уже лежали в «дипломате» вместе с письмами, которые предстояло перепечатать секретарше. Скоро начнется рабочий день, полный новых проблем. Сэр Ричард аккуратно отрезал верхушечку первого яйца, чуть-чуть посолил и поперчил, зачерпнул ложечкой. В самый раз. Потом взглянул на заголовки в «Тайме», и день начался.

Новости делового мира, как всегда, были удручающими, поэтому он оставил их на потом: прочтет в автомобиле. Мало хорошего происходило на Ближнем Востоке, в Испании, в Корее. «ПРОЕКТУ „ПРОМЕТЕЙ“ ПРЕДСКАЗЫВАЮТ НЕУДАЧУ». Вот это то, что надо: зловещее карканье ученых способно разогреть кровь. Одни ученые что-то изобретают, другие предсказывают, что изобретение первых погубит мир, разрушит окружающую среду и заразит все человечество раком. К сожалению, вторые, как правило, оказываются правы. Он как раз сворачивал газету, когда в столовую вошла его супруга, облаченная в длинный, до пола, халат.

– Доброе утро, милый, – сказала Эмили, рассеянно чмокнув сэра Ричарда в лоб. – Не забудь, что к нам на ужин приглашены иностранные гости. Не опаздывай. Ты сам назначил эту встречу еще на прошлой неделе, помнишь? У тебя осталось немного кофе? Я бы выпила. Какой кошмар! Ты посмотри на этот заголовок. Я знаю, что газетчики преувеличивают, но звучит просто пугающе. Неужели возможны землетрясения?

– Дорогая, это произойдет в России. К тому же если ракета взорвется да еще если обстановка действительно окажется сейсмоопасной.

– А как же все остальные ужасные вещи – «лучи смерти» и прочее?

– Уверяю тебя, дорогая, что бы ни случилось с «Прометеем», на нас это никоим образом не отразится. Ну а теперь мне пора.

«Роллс-Ройс» уже ждал у подъезда, ибо сэр Ричард всегда выходил из дома в 8.15. Шофер как раз смахивал невидимую пылинку с черного капота. Просияв улыбкой, он распахнул дверцу перед директором.

– Чудесный денек, сэр. Погода просто коллекционная, как говаривала моя мамаша.

– Ваша мамаша была совершенно права, Эндрю. Такого лета у нас не было с 75-го года.

Автомобиль мягко покатил по аллее, похрустывая гравием. Утренняя поездка всегда была очень приятной, несмотря на то что машина принадлежала не сэру Ричарду, да и Эндрю был служащим «Фармацевтических химикатов». Окошко было открыто, по третьей программе радио передавали струнное трио Баха. Утро и в самом деле выдалось восхитительное. Сэр Ричард даже решил сегодня не читать деловых новостей. Они могут подождать, а погода ждать не будет. До завода было десять миль – пятнадцать минут быстрой езды, главным образом по проселочным дорогам. Можно было бы поехать по автостраде, получилось бы на милю длиннее, но по времени гораздо быстрее. Однако сэр Ричард никогда этой дорогой не пользовался. Ему и так целый день предстояло находиться среди суеты современного мира – большие скорости, телефонные звонки и все такое прочее. Чем дольше утром длится очарование деревенского покоя, тем лучше. Мимо проплывали сложенные из неотесанных камней стены, зеленые луга, на которых паслись коровы, стада овец. Ягнята уже подросли и больше не выглядели такими очаровашками. Лесистый пригорок, за ним сельскохозяйственные постройки, потом горбатые, покрытые брусчаткой улочки деревни Драй-Этертон. Магазины уже открывались, и в дверях «Коричневой коровы», как всегда, торчал Гарри Мур, лениво ковыряя в зубах спичкой. Он помахал «Роллс-Ройсу» рукой – этакий добродушный трактирщик. Сэр Ричард ответил на приветствие. В «Коричневой корове» чудесно готовили бифштекс и пудинг с говяжьими почками. Давненько Лонсдейл не навещал это заведение. Может быть, в воскресенье получится?

Дорога выпрямилась и пошла вверх, на известняковые холмы, высившиеся за городком. Вокруг были поля и фермы, как бы рассеченные автострадой, из-за которой и выросли здесь районы новостроек. Потом показался сам город. Сэр Ричард знал, что прямо в центре еще сохранился кусок старой деревни, но отсюда его видно не было. Многоэтажные башни домов выстроились длинными шеренгами, похожими на пчелиные соты.

За жилыми домами располагались приземистые белые корпуса завода. В отличие от новостроек они довольно гармонично вписывались в ландшафт и были по-своему даже красивы. Дорога описала дугу вокруг территории завода; небо заслонили огромные цистерны с химикатами, выкрашенные в оранжевый цвет. Поначалу эти яркие пятна очень раздражали Лонсдейла, но потом он обнаружил, что оранжевый цвет куда веселее, чем серо-стальная окраска, нагоняющая тоску.

Охранник у завода приветливо отсалютовал директорской машине – можно сказать, просто помахал рукой, – и «Роллс-Ройс» медленно подъехал к главному входу.

– Как обычно, сэр? – спросил Эндрю.

– Точнее, как положено: в полшестого. Мне удается уехать так рано, но я торжественно поклялся жене, что вернусь вовремя. Если в полшестого меня не будет, позвоните мне в кабинет и напомните.

– Да, сэр. Хорошего вам дня.

– Спасибо, вам того же. И одна просьба, Эндрю: поменьше налегайте на виски из автомобильного бара. Бутылки пустеют так быстро, что я уже начинаю это замечать.

Лонсдейл распахнул стеклянную дверь и вошел в здание. Начинался самый обычный рабочий день.

Глава 9

– Начать отсчет предстартовой готовности, – приказал Самсон Клетеник.

Цифры на табло в зале Центра управления полетом ожили – там было уже не 95:00, а 94:59.

Сотрудники на всех столах зашелестели толстыми томами руководства по предстартовой подготовке, открыв их на первой странице. Тома были вдвое толще, чем обычно, потому что на сей раз текст оказался вдвое длиннее: с одной стороны страницы – колонка по-русски, с другой стороны – по-английски. Несмотря на разделение труда – советские техники отвечали за топливные системы, двигатели, насосы и вспомогательное оборудование, а американцы ведали аппаратурой пульта управления и компьютерными системами, – в ракетном комплексе имелись и узлы совместного контролирования, которые нельзя было отнести ни к ступени с полезной нагрузкой, ни к ускорителям. В этих случаях были созданы смешанные группы: нередко у одного и того же пульта сидели русский и американец, следя за работой друг друга и всегда готовые друг друга подстраховать. Проект «Прометей» готовился так долго, что даже самые лингвистически неодаренные специалисты с обеих сторон успели выучить язык партнера. Теоретически все техники и инженеры в Центре управления полетом должны были владеть и русским, и английским. Возможно, они не смогли бы вести застольную беседу на чужом языке, но ракетной и компьютерной терминологией владели в совершенстве. Во всяком случае, для совместной работы этого было достаточно. И, как показало время, не только для работы: сначала одна русская сотрудница была вынуждена покинуть космодром из-за явственно развивающейся беременности. Потом руководство получило семь заявлений на заключение смешанных браков. Решение этих вопросов было отложено на потом, когда «Прометей» будет благополучно выведен на орбиту. Главное – не сорвать подготовку.

Самсон Клетеник отвечал за управление стартом. Это был долговязый, длиннорукий мужчина, нескорый на слова, зато очень быстро соображавший. Он почти никогда не улыбался – особых причин для веселья как-то не находил. Несколько лет планирования и сборки корабля позади, близился финал. Со своего пульта Клетеник управлял всеми функциями сложнейшего стартового комплекса. Он отвечал здесь за все. Не располагало к благодушию и то, что, как ему было известно, каждый его шаг контролируется Флэксом и прочими сотрудниками Центра управления полетом, находящимися за много тысяч миль отсюда, в Хьюстоне. Как только корабль оторвется от Земли, вся ответственность за полет переходит к ним. Но это будет еще не скоро. Пока же вся полнота ответственности на Клетенике; вот почему он так аккуратно и сосредоточенно нажимает на кнопки, разговаривает со всеми тихим и ровным голосом, сохраняет спокойный и невозмутимый вид.

Флэкс, вернувшийся в Центр управления полетом в Хьюстоне, не мог похвастать ни спокойствием, ни невозмутимостью. Расслабиться он может потом, когда все будет позади. Правда, во время радиосеансов связи голос его звучал подчеркнуто спокойно, но того требовали правила игры. На самом же деле по мере приближения старта Флэкс нервничал все больше и больше. Он то следил по телевизору за суматохой, царившей в Центре управления, то переводил взгляд на своих подчиненных, бездельничавших возле пультов. Они могли себе это позволить – но не он. Флэкс почувствовал, как внутри у него все сжимается от боли. Он знал, что эта боль не оставит его до тех пор, пока полет не закончится. Потом астронавтов ждут церемониальные встречи и президентские рукопожатия, а Флэкс тихо выскользнет через черный ход и вскоре окажется в военном госпитале в Бетесде, в отдельной палате. Доктора будут цокать языком, пытаясь вытащить Флэкса из критического состояния, пока язва двенадцатиперстной кишки у него не достигла стадии прободения. И дело не в бесконечном курении сигар, бесчисленных чашках кофе, недоеденных сандвичах и недосыпании – виноваты прежде всего нервы. За неделю в госпитале Флэкс обычно терял пятнадцать фунтов веса. Жидкая диета была невыразимо скучна, а таблетки, которыми его пичкали, чтобы он не скучал, по сигаретам, выпивке и кофе, нагоняли сонливость. Потом Флэкс выходил из госпиталя и еще месяц, а то и два не мог очухаться. То есть вернуться к нормальной жизни и вовсю наслаждаться омарами, шампанским, гаванскими сигарами и прочими вещами, которые делали жизнь приятной.

Сейчас нервный узел у него внутри еще только начинал скручиваться. Это было пока лишь предчувствием боли, которая вскоре будет жечь огнем и заставит Флэкса глотать лекарство галлонами. А ведь пока ничего плохого не происходило. Но обязательно произойдет, как всегда. Ожидание неприятностей было хуже самих неприятностей. Сможет ли Центр управления стартом справиться со своей задачей? Приказ об отсчете предстартовой готовности, а также оживление, начавшееся в ведомстве Клетеника, чуть ослабили напряжение. Флэксу стало немного легче.

– Нет давления в гелиевой системе. Нет давления в четвертом, нужно спустить тридцать первый на семь делений…

– Приостановить отсчет? – спросил Клетеник.

– Не стоит. Пока не нужно. У нас есть десять минут, чтобы разобраться.

– Держите меня в курсе, а если я буду занят чем-то другим, в любом случае известите меня о результате в течение девяти минут.

– Роджер. Очень о'кей!

Американское выражение «супер о'кей» превратилось в «очень о'кей». «Так создается новый комбинированный язык космической эры», – подумал Флэкс, молча следивший за происходящим на экране. А многие американцы вместо «Роджер» стали говорить по-русски «вас понял». Неплохая идея – мирное сосуществование в сегодняшнем мире. Земле очень не помешал бы мир – в особенности в Африке, где до сих пор шла кровавая бойня.

Задерживать заправку топливом смысла не имело. Сработал байпас, неисправный клапан заменили. Но это была мелочь, одна из прогнозируемых неприятностей. Время, отведенное для предстартовой готовности, предусматривало устранение мелких неприятностей. Если же произойдет что-нибудь посерьезнее, то часы будут остановлены и процесс подготовки продолжится, пока возникшую проблему не разрешат. Однако таких задержек не может быть слишком много, и они не должны затягиваться – многочисленные сложные системы, составляющие ракетный комплекс, нельзя вечно держать в состоянии полной готовности. Некоторые из них рассчитаны на функционирование в течение всего нескольких дней, а то и часов. Кроме того, от криогенного топлива можно было ожидать любых сюрпризов. Если задержек окажется слишком много, весь полет может сорваться. Это означало бы, что пройдут месяцы, прежде чем «Прометей» сможет снова оказаться на стартовой площадке. О таком не хотелось и думать. Настоящему моменту предшествовали годы работы; на карту были поставлены репутации двух государств. За подготовкой к взлету следили руководители обеих стран, да и все человечество. Это на него, на Флэкса, они сейчас смотрят. Нервный узел затянулся еще туже.

На пульте зажегся красный огонек – один из многих тысяч. Защелкали переключатели, потом раздался телефонный звонок; Клетеника вызывали на связь.

– У нас на двадцать седьмом проблема. Требуется ваше присутствие.

Больше всего Клетеника встревожила нарочито спокойная интонация, с которой это было сказано, – напускное спокойствие означает, что человек очень взволнован. Клетеник тоже начал нервничать. Он снял наушники и быстро направился к двадцать седьмому пульту.

Тем временем в изоляторе Патрик с помощью Брона натягивал скафандр. До выхода на орбиту, когда придется собирать солнечный коллектор, костюм ему не понадобится. «Прометей» проектировался как космическая станция, предназначенная для длительного использования, а это означало, что внутри поддерживалось нормальное давление и экипаж мог находиться в корабле в своей обычной одежде. Но у Патрика со скафандром были кое-какие проблемы. У каждого астронавта скафандр изготавливался индивидуально. Даже не один, а два – первый полагалось опробовать на стадии тренировки. Второй же предназначался для работы в космосе; скафандры были идентичными: несколько слоев ткани и резины, сшитых и склеенных с особым тщанием. Костюм должен был обеспечить гибкость движений и в то же время обладать невероятной прочностью, чтобы выдерживать давление, – иначе астронавт погибнет. Иными словами, скафандру полагалась сгибаться в суставах, но во всех прочих местах быть крепче брони. В результате приходилось довольствоваться компромиссом, а компромиссы всегда далеки от совершенства. Костюм где-то жал, где-то натирал, поэтому постоянно требовалось его подправлять. Патрик трижды отправлял свой скафандр на доработку, потому что в плечо ему каждый раз впивался кусок металла. Патрик надеялся, что на сей раз все будет в порядке. Если нет – еще есть время исправить недоделку.

Сначала нужно надеть тонкое хлопчатобумажное белье, чтобы не раздражать кожу. Затем следует унизительная, но совершенно необходимая процедура – прикрепление желтого пластикового мешочка для мочи. В космосе не отлучишься на пять минут в туалет. Элай поднес к глазам мешочек и восхищенно посмотрел на него.

– Какое дивное изобретение, – сказал он. – Символ покорения космоса мужчиной.

– Это все же лучше, чем женский символ. Катетер, по-моему, куда хуже.

– Значит, не ворчи и спокойненько натягивай это резиновое колечко на свою штуковину. Размер подогнан в самый раз. Вот, казалось бы, век науки, а человек все стремится к единообразию. Мужчины бывают такими разными – от пигмеев в три фута ростом до семифутовых скандинавов, – однако жизненно важный орган, судя по всему, встречается всего трех размеров. Маленький, средний и большой. Во всяком случае к мешочку приложены всего три резиновых кольца.

– Это называется не так: «большой», «огромный», «невероятный». Нельзя травмировать мужское это. Однако, когда подбираешь размер, смотри, чтобы это не сыграло с тобой дурную шутку. Если выберешь слишком большое колечко, произойдет утечка – астронавты называют ее «подмоченной репутацией». Это не очень-то приятно.

– Да, меня предупреждали. Дай-ка я помогу тебе натянуть скафандр.

Астронавт, надевающий скафандр, больше всего похож на змею, пытающуюся влезть обратно в скинутую шкуру. Патрик с трудом втиснул ноги в штанины, обтянутые изнутри нейлоном. Затем пришлось согнуться пополам, чтобы просунуть руки в рукава, а голову в шейное кольцо. Элай сзади подтолкнул его, и голова Патрика с трудом пролезла в отверстие.

– Спасибо, – задыхаясь, сказал Патрик. – Ты мне всю кожу с шеи содрал.

– А надо было оставаться летчиком-испытателем и не рыпаться. Зачем тебе понадобилось отдавать себя на службу прогрессу?

– Застегни «молнию» на спине, пожалуйста. Перчатки Уинтер надевать не стал – ему и без того было смертельно жарко. Он встал, походил по комнате, помахал руками.

– Вроде бы нормально. Дай-ка наклонюсь. Внезапно Патрик почувствовал неладное. Сработал инстинкт. Он поднял глаза и увидел, что стартовые часы, висевшие на стене комнаты, остановились на 83:22.

– Задержка, – сказал он. – Выясни, что там стряслось, а я пока вылезу из этой штуки.

Когда Патрик вошел в гостиную, там уже собрался весь экипаж. Надя как раз вешала телефонную трубку.

– Они еще не обнаружили, где неисправность, – сообщила она. – Однако подача топлива прекращена.

– Это может быть опасно, если цистерны уже частично наполнены, – заметил Патрик.

Задержка продолжалась почти пять часов. Один лишь Элай, казалось, был совершенно не обеспокоен случившимся: он углубился в книжку с шахматными задачами, работая над какой-то партией. Вначале он попробовал сыграть с полковником Кузнецовым, но игры не получилось, потому что полковник без конца оглядывался на застывшие часы. На них по-прежнему значилось 83:22. Всего двенадцать часов прошло с начала отсчета, и вот такая длительная задержка.

Зазвонил телефон, и в ту же секунду часы ожили.

– Да, – сказал в трубку Патрик. – Мы видим. Хорошо. Будем надеяться, что так пойдет и дальше.

Следующий день и день после этого все действительно было нормально. Потом наступил третий день, и пришла пора отправляться на корабль.

– Знаете, – сказала Коретта, нервно сцепляя руки. – Одно дело говорить, что ты совершишь нечто, и совсем другое – чувствовать, что момент настал. Патрик, вы уверены, что мне нельзя чуть-чуть выпить?

– Ни в коем случае. Пилоту реактивного корабля запрещается принимать алкоголь в течение двадцати четырех часов перед вылетом. Астронавту – за сорок восемь часов. Космический полет – штука серьезная.

– Но ведь вести корабль будете вы с Надей. А мы, остальные, вроде пассажиров.

– Извините, но вы не пассажиры. Вы – экипаж. Я надеюсь, что не возникнет ситуации, в которой нам понадобится ваша помощь. Но все может быть. Так что расслабьтесь и думайте о чем-нибудь приятном.

Патрик взял ее за руки, желая подбодрить. Коретта явно была испугана, они оба понимали это, как понимали и то, что ей придется непременно справиться со своим страхом. За ними сейчас наблюдал весь мир. Весь мир следил за часами, отсчитывавшими минуты в Центре управления стартом. Как только астронавты выйдут из карантина, на них будут направлены все теле– и фотокамеры. Прикосновение Уинтера немного успокоило Коретту, она чуть-чуть прислонилась головой к его груди. Ее волосы слегка пахли духами, и Патрик с трудом удержался, чтобы не погладить Коретту по голове.

– Духи стерильны? – спросил он. Коретта подняла голову и улыбнулась:

– Вы умеете поднять девушке настроение, Патрик. Когда мы вернемся с нашей увеселительной прогулки, я хотела бы познакомиться с вами поближе.

– Договорились.

Он поцеловал ее, и это было обещанием, которое оба поняли без слов.

В дверях стояла Надя.

– Пора, – сказала она. – Нас ждут. Лицо ее было невозмутимо, голос спокоен.

– Идем, – откликнулся Патрик столь же невозмутимо, продолжая обнимать Коретту. Надя отвернулась и вышла.

– Вы с Надей не очень подходите друг другу, – заметила Коретта, причесываясь перед зеркалом. Ока совершенно успокоилась, момент паники миновал. Докторам не положено выказывать своих эмоций. Их с самого начала учат никогда не терять уверенного вида, заменяющего им доспехи. Коретта вполне владела этим искусством, но поддержка Патрика пришлась кстати, и девушка была ему за это благодарна.

– Ничего, работается вместе нам неплохо, – ответил Патрик, вытер губы платком и улыбнулся – на ткани осталась помада. – Насколько сейчас в НАСА стало веселее, по сравнению со временем, когда здесь работали одни мужчины.

– По-моему, майор, вы слишком возбудимы. Я дам вам успокоительного. Вот здесь на губах еще помада осталась. Ну ладно, идемте.

И вот все члены экипажа собрались вместе, облаченные в серебристые костюмы. Русские и американцы пошли на компромисс: первые отказались от своего обычного красного цвета, а вторые от синего; Сошлись на серебряном, символизировавшем огромные серебристые крылья, которые «Прометею» предстояло раскрыть в космосе. У каждого на груди слева была эмблема «Прометея-1»: черный круг, обозначавший космическое пространство, и серебряное зеркальце в центре, изображавшее солнечный генератор. Слева от эмблемы располагалась красная звезда, справа – звездно-полосатый флаг. (Красной звезде, разумеется, и полагалось находиться слева, хотя один из читателей газеты «Тайме» справедливо указал, что в геральдике левая сторона соответствует правой.)

Элай стоял на стуле и настраивал фокусировку телевизионной принимающей камеры. Кузнецов сидел перед экраном и разговаривал с кем-то из техперсонала.

– Чуть-чуть повыше, – говорил тот. – А две крайние книжки сдвиньте немного вправо. Вот так, просто замечательно.

Патрик посмотрел, как Надя раскладывает по полу книги, и удивленно поднял брови.

– Могу я спросить, – ответил Элай, слезая со стула. – Кто-то там наверху решил, что наш моральный дух сильно поднимется, если господа Б, и П, проведут с нами личную беседу перед стартом. Через пару минут историческая беседа состоится.

– Надеюсь, они явятся к нам не во» плоти?

– Упаси Боже. Бэндин в Вашингтоне, Полярный в Кремле. Небольшое злоупотребление достижениями науки позволит всем нам обменяться парой слов. Ладно, пора строиться.

Книгами на полу были обозначены места, где полагалось стоять членам экипажа. Стараясь не раздражаться, астронавты выстроились в ряд. Им пришлось притиснуться поближе друг к другу, чтобы все попали в кадр.

– Минуточку, – попросил оператор, и вместо его нервного лица на экране, разделенном вертикальной чертой на две части, появились Бэндин и советский премьер.

– Это поистине великий момент в истории человечества, – начал Бэндин. Полярный произнес по-русски примерно то же самое. Патрик кивнул головой и постарался придать своему лицу умное выражение. Он все время помнил, что рядом с ним застыли в нелепых позах его товарищи, и не мог отделаться от мысли, что все вместе они похожи на шеренгу игрушечных мишек, обернутых в серебристую фольгу. Полярный открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но американский президент его опередил:

– Когда я говорю о великом моменте в истории человечества, это не просто красивая фраза. Ваш полет – победа науки, плод тяжкого труда, неимоверных усилий всех мужчин и женщин, граждан наших великих народов, которые участвовали в проекте «Прометей» и достойно доведут свое дело до конца. Но еще в большей степени это победа всего человечества. Я бы хотел повторить слова Нила Армстронга, первого человека, ступившего на поверхность Луны: «Это большой шаг для всего человечества».

– Совершенно с вами согласен, мистер президент, – включился в разговор Полярный, когда Бэндин неосторожно сделал паузу, чтобы набрать воздуху. – Эпоха великих свершений в космосе началась с того дня, когда Юрий Гагарин впервые поднялся на околоземную орбиту.

– Да, конечно, совершенно с вами согласен. – Счет выровнялся, один– один. – Человечество находится сегодня на пороге великой новой эры, которая начнется, когда «Прометей» продолжит огненный путь с небес на Землю, дав человечеству доступ к неиссякаемому источнику энергии. Мы не будем больше зависеть от постоянно истощающегося запаса минерального топлива, а это значит, что человечество покончит с эпохой подозрительности и недоверия. На Земле наступит мир и всеобщее процветание.

Оба государственных руководителя говорили еще долго, и Патрик незаметно переступил с ноги на ногу, чтобы не затекли мускулы или, не дай Боже, не начать клевать носом. Над телеэкраном висели стартовые часы, и Уинтер почувствовал неимоверное облегчение, когда на них появились заветные цифры 02:00. Тут Патрик решительно шагнул вперед, кивнул обоим лидерам и сказал:

– Благодарю вас, мистер президент. Большая спа-си-бо, то-ва-ришч пре– зи-дъент. После беседы с вами наша решимость еще больше окрепла, и от имени всего экипажа я приношу вам нашу благодарность. Однако отсчет предстартовой готовности достиг момента, когда нам пора отправляться на корабль. Так что спасибо вам и всего хорошего.

Он вышел из кадра, и остальные астронавты, стараясь не слишком явно спешить, последовали за Патриком. Сеанс телесвязи закончился, и Кузнецов облегченно зевнул:

– Боже мой! Какие зануды все эти политики. Я полагаю, что это неизбежное зло, но с меня хватит. Элай кивнул:

– Ни одного политика еще не застрелили за то, чего он не говорил. Поэтому стараются избегать определенности в высказываниях и добиваются успеха у избирателей за счет своего шарма, имиджа, рекламы и так далее.

– Ладно, поболтаем после, – прервал его Патрик. – Герметический трап, наверное, уже подогнан. Прошу все личные вещи сложить в пластиковые мешки. Не забудьте все вынуть из карманов. Не пытайтесь пронести на корабль бутерброды с ветчиной, почтовые марки, коллекционные конверты, а также портреты папы римского или Ленина. Никакого багажа. Таков был уговор с самого начала, так что давайте его не нарушать.

– Советские люди лишены капиталистического инстинкта заколачивать деньги, – улыбнулся Кузнецов, – поэтому с нашей стороны возражений не будет. Но, сколько мне помнится, кое-какая компенсация за бескорыстие нам все же полагается?

– Само собой, – кивнул Элай. – Экипажу выданы триста конвертов с марками для погашения в первый день полета. У нас есть штамп, и мы проведем эту операцию, как только окажемся в космосе. Каждому из нас достанется по пятьдесят конвертов, которые мы имеем право оставить себе на память, подарить кому-нибудь или продать. Хотя прибыль от продажи скорее всего уйдет на выплату налогов.

Патрик внимательно осмотрел прозрачный пластиковый мешок, в который каждый из астронавтов сложил свои личные вещи. Ничего недозволенного там не было. Тогда Уинтер взглянул на часы:

– Все, пора. Пошли.

Он пожал руку повару и двум горничным, обслуживавшим их во время пребывания в карантине, и первым направился к выходу.

– Я вернусь, чтобы еще поесть твоих картофельных оладий, Иван, – сказал он на прощание повару на ломаном русском.

– Да я к вашему приземлению целый таз напеку, майор! – отозвался тот.

Над выходом зажегся зеленый огонек. Патрик повернул колесо герметического замка, и раздалось негромкое шипение – уровень давления внутри и снаружи сравнялся. Карантинное здание было полностью изолировано от внешнего мира, чтобы космонавты перед полетом не простудились и не получили какой-нибудь инфекции. Вся пища и вода, которыми они пользовались, были заготовлены заранее. Воздух поступал через сложную систему фильтров, а давление в карантине специально поддерживалось более высокое, чем снаружи, чтобы в случае утечки воздух не поступал внутрь, а вырывался во внешнюю среду. Процедура переезда из карантина на корабль была столь же строгой.

Когда массивная дверь отъехала, астронавты увидели еще одну, точно такую же. Она еще не успела высохнуть от разбрызганного по ее поверхности дезинфектанта. Патрик открыл и вторую дверь, после чего экипаж вошел в камеру герметического транспортера. Это был огромный ящик, установленный в кузове мощного грузовика.

В карантинном здании окон не имелось, чтобы космонавты психологически подготовились к предстоящему «закупоренному» существованию в космосе. Они разговаривали с внешним миром по телефону (чаще всего обсуждались технические вопросы), звонили домой, близким, но, находясь в изоляции, совершенно забыли, как много людей работает над проектом «Прометей», а также о том, что весь мир с интересом следит за подготовкой к полету.

В транспортере были большие окна, члены экипажа увидели, что вокруг собралось огромное множество людей. Они кричали, махали руками, толкались, чтобы хоть одним глазком увидеть астронавтов. В переднем ряду расположились фоторепортеры, отчаянно щелкавшие аппаратами и с трудом удерживавшие свои выигрышные места. Сквозь стекло и плотные стены транспортера доносился приглушенный гул. Солдаты расчищали в толпе дорогу для грузовика, который медленно катился по направлению к ракетному комплексу. Члены экипажа тоже махали толпе, на время утратив дар речи – они вдруг остро осознали смысл происходящего.

Настал тот самый день.

Великий день.

Грузовик неспешно завернул за угол и двинулся от лабораторного комплекса по направлению к «Прометею». Из вентиляционных отверстий ракеты вырывались белые облачка пара; на металлическом фюзеляже посверкивали солнечные блики. «Прометей» по-прежнему больше напоминал небоскреб, чем летательный аппарат. Диаметр фундамента ракеты был не меньше ста пятидесяти футов; высота – четыреста пятьдесят. На головокружительной вышине, над пулеобразными ускорителями, вознесся стройный силуэт собственно корабля, наконец освободившегося от сборочного каркаса. Из всех соображений и временных построек рядом осталась лишь стартовая башня, соединенная с кораблем и ускорителями поворотными механизмами и манипуляторами.

Транспортер приблизился вплотную к основанию ракеты и затормозил. Кузов накренился, и герметическая камера плавно съехала на платформу лифта, сразу же закрепленная фиксаторами. Легкий толчок – и лифт неспешно пополз вверх.

– Меня немножко трясет, – призналась Коретта.

– Меня тоже, – сказал ей Элай. – Все нервничают – а как же иначе? – За окном бесконечной металлической стеной проплыли ступени корабля. – Уверен, что даже у наших несгибаемых пилотов поджилки трясутся. Так или не так, Надя?

– Конечно. Только дураки не ведают страха. Но на самом деле хуже всего ожидание. Когда полет уже начался, сразу наваливается столько дел, что не остается времени ни для беспокойства, ни для страха.

Еще один толчок – и лифт остановился. Экипаж прибыл на место. Рабочие покатили камеру вперед. Один из них энергично замахал руками и показал куда– то вверх.

– Что он пытается нам сказать? – обеспокоенно спросил Патрик.

– По-моему, они изображают, что нажимают какие-то кнопки и с кем-то говорят, – предположил Элай. – Минуточку, он что-то пишет на листе бумаги.

Транспортер уперся в фюзеляж космического корабля. Техник поднес к стеклу листок, на котором было написано «Вас вызывают по радио». Патрик кивнул.

– Что там у них стряслось? – озадаченно спросила Надя. Патрик пожал плечами:

– Кто их знает. Ступим на борт, сразу же свяжемся с ними. А вот и лампочка зажглась.

Зеленый огонек означал, что дверь можно открывать. Сразу за ней оказался влажный металлический борт «Прометея». Патрик открыл крышку контрольного пульта, нажал кнопку и отступил назад – люк корабля медленно распахнулся вовне. Пригнувшись, Уинтер шагнул первым.

– Надя, – попросил он, – когда все войдут, закрой люк. А я включу радио.

Он лег на пилотскую кушетку и нажал кнопку приемника.

– ..вторяю. Клетеник вызывает «Прометей». Вы меня слышите? «Прометей», отзовитесь. Повторяю…

– Алло, Центр управления стартом, «Прометей» вас слушает.

– Майор Уинтер, у нас возникли кое-какие осложнения.

Я сейчас обсуждаю эту проблему с руководством и Центром управления полетом в Хьюстоне. Они хотят с вами поговорить. Соединяю вас.

– Валяйте, – спокойно ответил Патрик, ничем не выказывая пронзившего его чувства тревоги. – Центр, вы меня слышите?

– Слышим, Патрик, и очень хорошо. Послушай… У меня не очень хорошие новости. Я поговорил с Клетеником и только что разговаривал с Белым домом.

– В чем дело, Флэкс?

– Неприятность. Нужна еще одна задержка, причем длинная. Я боюсь, у нас не хватит времени. Сдается мне, что придется отменить взлет, перенести его на другое время.

Глава 10

– Скажи, чтобы он немедленно отправлялся ко мне! Живее!

Бэндин яростно швырнул трубку телефона и потянулся за чашкой кофе. Вечер он провел в России, рассвет встретил над Англией; за целые сутки спал не более часа. Он закутался в купальный халат и отхлебнул кофе. Черный, холодный как лед.

– Люси! – заорал он, но вспомнил, что помещение звукоизолировано. Тогда президент нажал на кнопку интеркома и услышал голос жены.

– Да?

– Кофе. Принеси мне кофе, черт бы тебя побрал! Он отключился прежде, чем она успела ответить. Вообще-то кофе президенту могли бы подать и слуги, но он привык, чтобы утром кофе приносила именно Люси. Бэндин ни разу не спрашивал жену, нравится ей это или нет. В его привычки вообще не входило задавать людям подобный вопрос. Он считал само собой разумеющимся, что если проснулся он, то не спит и Люси. Она должна вставать даже раньше, чтобы успеть сварить кофе. Вошла Люси – бледная, стареющая кукла Барби. Президент взял кофейник без единого слова благодарности и налил себе полную чашку. Потом плюхнул туда четыре ложки сахара.

– Еще чего-нибудь хочешь? – шепотом спросила Люси.

Бэндин отрицательно покачал головой м даже не заметил, как она удалилась. Интерком тихонечко пискнул и голосом Чарли Драгони сообщил, что в приемной находится Саймон Дилуотер.

– Пусть войдет.

Бэндин отхлебнул горячего кофе и с нетерпением уставился на закрытую дверь. В комнате было тепло, но президент так устал, что никак не мог согреться. Он завернулся в халат еще туже.

В дверь негромко постучали, и вошел Саймон Дилуотер. Он был очень высокого роста, худой, весьма представительный, чему способствовали пышные седины. В каждом жесте Дилуотера чувствовалась уверенность и респектабельность: хорошая семья, обучение в дорогой частной школе, Гарвард, а за всем этим – очень большие деньги, которые Дилуотер не смог бы истратить, проживи он на свете хоть двести лет. Бэндин с завистью подумал, что этому человеку все в жизни досталось легко, на золотом подносе. Интересно, как бы он выглядел, доведись ему родиться сыном канзасского аптекаря, учиться в захолустном церковном колледже, а потом всеми правдами и не правдами пробиваться на самый верх партийной иерархии? Бессмысленный вопрос – Дилуотер таков, каков он есть. Хоть Бэндин и не признавался себе в этом, но завидовал ему.

– Дилуотер! Какого черта! Что там у вас еще стряслось!?

– Задержка старта «Прометея», господин президент. Я полагал…

– Это я полагал, что вы присмотрите за лавкой, пока хозяин спит! Вы-то, поди, спокойно дрыхли, пока я препирался с этим сукиным сыном Полярным.

– Мне очень жаль, что вы не выспались, господин президент. Однако все, кто имеет отношение к проекту, не спали уже несколько дней. Я бы справился с этой проблемой сам, уверяю вас, если бы она была обычной, но, увы. Поэтому, следуя вашим собственным инструкциям, я немедленно приказал вас разбудить.

– Ну ладно. Так что случилось?

– Серьезная задержка. Технические подробности…

– Подождут. Скажите, сколько это может продлиться?

– По меньшей мире четыре часа.

– Ну и?

– Специалисты говорят, что через три часа система дестабилизируется и возникнет опасность механических неисправностей, вызванных нестойкостью криогенного топлива. Бэндин шумно отхлебнул кофе.

– Пусть разбираются сами. Они умные ребята, им любая проблема по плечу. Во всяком случае, в этом меня уверяют уже не первый год.

– На этот раз опасность слишком велика, мистер президент. Ученые предлагают отменить взлет и перенести его…

– Нет! Это исключено, черт побери! Они что там, с ума посходили?! За нами наблюдает весь мир. Мы столько всего наобещали, что не имеем права уходить в кусты. Да мне просто яйца оторвут! И так лоббисты, газеты и этот проклятый конгресс все уши прожужжали публике про затраты времени и денег в связи с проектом. Этот железный горшок должен немедленно отправляться в космос. Мне наплевать, сколько они там добудут энергии. Пусть хоть на стосвечовую лампочку хватит. Проект мне нужен. Позарез. Поэтому взлет отменен не будет. Это мое последнее слово.

– Но опасность…

– Все мы смертны. Астронавты знали, какую профессию себе выбирают. Поэтому уверен, что они согласятся с моим решением. И готов спорить на что угодно: в данном случае Полярный будет со мной заодно.

Тут как раз зазвонил телефон. Бэндин взял трубку, хмыкнул и тут же положил ее обратно на аппарат.

– Я же вам говорил. Москва вызывает на связь. Не уходите, – приказал он Дилуотеру, который попятился было к двери. – Я хочу, чтобы вы присутствовали при этом историческом разговоре. Пусть люди знают, что два великих государства придерживались единого мнения по данному поводу.

Бэндин снял трубку с красного телефона, вытирая платком пот со лба. Ему уже не было холодно.

Глава 11

Айрин Льюис очень волновалась. Она неуверенно разглядывала витрину магазина, украшенную золотыми буквами:

САМЫЕ НИЗКИЕ ЦЕНЫ НА МЯСНЫЕ ПРОДУКТЫ ВО ВСЕМ КОТТЕНХЭМ-НЬЮТАУНЕ. Как бы не так! Цены были просто ужасными, вырезка стоила просто фантастические деньги, мясо для рагу тоже, фарш немного подешевле, но совсем белый от жира. Что купить? После долгой смены на заводе Генри был вправе рассчитывать на хороший ужин. Ведь он каждую неделю отдавал жене всю свою зарплату, оставляя себе совсем чуть-чуть на пиво и сигареты. Ну, может быть, еще несколько пенсов на бильярд. Именно потому, что он был очень хорошим человеком и никогда ее ни о чем не спрашивал, Айрин так переживала. Нет, она его не обманывала, просто не говорила, как скверно обстоят дела. Питание, даже самое скромное, обходилось с каждым днем все дороже. Джуди и Мэй росли очень быстро, и аппетит у них становился все лучше и лучше. Цены поднимались так быстро, что жить по-прежнему становилось совершенно невозможно. А ведь нужно еще устраивать воскресные обеды и все такое прочее…

Пока Айрин кое-как справлялась – но какой ценой! Много лет назад они с Генри решили каждую неделю откладывать немного денег в банк – на летний отпуск, да и на черный день, который рано или поздно наступит. Однако дороговизна заставляла Айрин каждый раз урезать эту сумму, и в конце концов взносы прекратились совсем. Потом пришлось потихоньку снимать деньги со счета. То девочкам купить обувь, то еще что-нибудь. Айрин брала совсем понемногу, но остановиться уже не могла. Она боялась спросить, сколько там осталось, но одно она знала твердо: о поездке в Блэкпул, к которой Генри уже начал готовиться, нечего и думать. Ох, как это ему не понравится!

– Вы посмотрите, сколько стоят сосиски! – воскликнула миссис Райан с соседней улицы.

– Просто кошмар, – подхватила Айрин, радуясь, что может с кем-то поделиться своими заботами.

Хозяйки покачали головами, поцокали, еще раз внимательно осмотрели витрину в тщетной надежде отыскать что-нибудь подешевле.

– А вы знаете, что по телевизору прервали фильм прямо посередине? – спросила миссис Райан. – Сказали, что с той большой ракетой какие-то неприятности.

– Она что, взорвалась? – испугалась Айрин, твердо зная, что смерть и разрушение всегда рядом, всегда готовы напасть на человека из-за угла.

– Пока нет, но кто знает.

Женщины покивали, потом собрались с мужеством и вошли в мясной магазин. Что бы там ни происходило в мире, надо было кормить свои семьи.

Глава 12

– По-моему, нам пора лечь на свои места и пристегнуться, – сказал Патрик. – Я знаю, что лежать без дела скучно, но задержка может через десять минут кончиться.

– Сколько раз ты уже это говорил? – спросил Элай.

– Много. Давай-ка, Элай, пристегивайся.

В отсеке для экипажа вдоль стен были установлены специальные кушетки для перегрузок. Каждая из них была индивидуально разработана для одного из астронавтов, чтобы обеспечить максимальную защиту во время движения с ускорением. Элай сел на свое место, держа в руках какую-то книжонку. Патрик остановился над ним и стал ждать. Наконец физик трагически вздохнул и улегся. Уинтер пристегнул его к кушетке.

Кушетка Коретты находилась по соседству, рядом с приборным пультом. Доктор Сэмюэл уже пристегнулась и внимательно следила за показаниями датчиков. Сюда с биосенсоров поступала вся информация о физическом состоянии космонавтов; одновременно те же сведения передавались в Центр управления полетом. Каждый из членов экипажа был буквально облеплен самыми разнообразными датчиками, постоянно считывавшими кровяное давление, частоту пульса, потоотделение, температуру тела и все прочие биологические параметры, за которыми нужно было внимательно следить, чтобы жизнь астронавтов находилась вне опасности.

Убедившись, что в отсеке экипажа все в порядке, Патрик направился к люку, ведущему в соседний отсек. Понятия «стена», «потолок», «пол» имели смысл лишь до тех пор, пока корабль находился на Земле. На орбите, в состоянии невесомости, эти слова утратят всякое значение. Так вот, стены и потолок следующего отсека были предназначены для хранения инструментов, всевозможного оборудования, продуктовых запасов и так далее. Сейчас с пола до всего этого снаряжения невозможно было дотянуться. Но вскоре положение изменится – любой из предметов сможет свободно парить в воздухе. Последняя ступень «Прометея» – то есть сам корабль, представлявший собой лишь малую часть огромного комплекса, – была разделена на четыре отсека. В носовом находилась полезная нагрузка: генератор весом в тысячу триста тонн, рефлектор, передающая система – одним словом, все то, ради чего и затевался полет. В противоположном конце корабля, на расстоянии в двести футов, располагался ядерный двигатель и запас уранового топлива; этот отсек выведет «Прометей» на окончательную орбиту. Специальный биологический щит весом в 25 тонн отделял ядерный двигатель от остальных отсеков, чтобы при включении системы члены экипажа не получили облучения. За биологическим щитом находилась цистерна с жидким водородным топливом; этот огромный бак длиной в сто футов служил дополнительной защитой от возможной утечки радиации.

Жилая зона корабля, зажатая между полезной нагрузкой спереди и топливной цистерной сзади, была совсем крошечной. Она состояла из двух кают

– большой и маленькой. Большая занимала около двух третей жилого отсека. Здесь размещались гравитационные кушетки четверых членов экипажа (кроме Патрика и Нади), а также хранились запасы пищи, инструменты и оборудование. Внутренняя перегородка с герметически закрывающимся люком отделяла эту каюту от пилотской, в которой находились две остальные кушетки, пульт управления полетом, иллюминаторы, перископы и телекамеры, позволявшие видеть корабль извне и ориентироваться в космосе. Пока эти телеглаза были слепы: специальные футляры защищали их от атмосферного трения, которое многократно усилится в момент старта. Надя лежала на своей кушетке и разговаривала по радиосвязи с Центром управления полетом.

– Он пришел, Флэкс, – сказала она. – Как только подключится к связи, можете с ним говорить.

– Какие результаты? – спросил у нее Патрик, ложась на кушетку и протягивая руку к наушникам.

– Никаких. Ваш президент передумал и говорить с вами не будет.

– А Полярный?

– То же самое. Центр управления стартом связал меня с ним, но он как раз сейчас беседует с вашим президентом.

– Понятно. Они хотят уйти от ответственности за то, что санкционировали взлет. – Патрик щелкнул переключателем приемника. – Ты на месте, Флэкс?

– Роджер. Я хотел тебе сказать насчет президента. Я разговаривал с его первым помощником. Он сказал, что президент как раз сейчас ведет переговоры по телефону с премьером Полярным. Как только закончит, свяжется с вами.

– Флэкс, наш разговор записывается на пленку?