Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах Дышев Андрей

Глава 20

Картавый, играясь, нацелил в меня ствол коротенького «узи», сказал «Пух!» и громко рассмеялся. Я, запихивая в рюкзак пуховый спальный мешок, выпрямился, посмотрел на него с глубоким сожалением. Рамазанов, заметив, что я отвлекся, поднял голову:

— Что-нибудь не то?

— Видите ли, я не уверен, что смогу спокойно вынести этого человека на протяжении всего нашего путешествия.

— Выносить будем тебя, — вставил картавый. — Причем ногами вперед.

Рамазанов развел руками, мол, ничего не могу поделать, у каждого свои недостатки.

Мы рассовывали по рюкзакам вещи, которые необходимо было взять с собой. Рамазанов взял на себя большую часть продуктов, бензин, примус и радиостанцию, картавый — три больших мотка альпинистской веревки, крючья и карабины, мне выпала хоть и легкая, но объемная болоньевая палатка. Кроме того, каждый должен был нести пенопленовый коврик и спальный мешок. Картавый и Рамазанов были вооружены «узи» и «калашниковым» — эти автоматы у них были точно, но, возможно, они где-нибудь еще припрятали оружие.

Валери единственная в нашей странной компании не выглядела воинственно. От камуфляжного костюма она отказалась — он сидел на ней, как на солдате первого года службы. Она осталась в своих узких джинсах, которые, на мой взгляд, совсем не годились для лазания по горам, только поверх свитера надела жилетку, в многочисленные карманы которой рассовала всевозможные приспособления для наведения макияжа. Волосы она зачесала назад, перехватила их тугой резинкой, а хвостик спрятала за воротник.

Я остался в камуфляже, а свои так и не высохшие вещи снова развесил на проволоке. Наполовину пустой рюкзак был почти невесом и за плечами совсем не ощущался. Впрочем, это было лишь до поры до времени — в случае удачи мне придется тащить назад не один десяток килограммов порошка.

Мне нравилось, как Рамазанов подготовился к этой авантюрной прогулке в Афганистан. Снаряжение было новым, качественным — на нем он не экономил. Облачившись в костюмы и навесив на себя рюкзаки, мы стали похожи на группу спецназа, которой предстоит совершить террористический акт. Лично мне военная форма всегда придавала чувство уверенности в себе. Для полной гармонии формы и содержания мне не хватало малого.

— Кажется, вы забыли выдать мне оружие, — сказал я Рамазанову, оглядев себя со всех сторон.

— С оружием пока напряженка, — с самым серьезным видом ответил адвокат. — Но я думаю, что за речкой мы это дело быстро поправим. Надеюсь, вам в своей жизни доводилось брать трофеи?

Картавый из кожи вон вылезет, но не допустит, чтобы в моих руках оказалось оружие, подумал я, глядя на то, как этот недоумок прячет и вытаскивает из-за пазухи свой миниатюрный «узи», снова прячет и снова вытаскивает, тренируясь в сноровке. Много чего я еще не понимаю в жизни, но как Рамазанов додумался взять в компаньоны этого неандертальца — вряд ли когда пойму.

Валери повеселела. Она крутилась вокруг меня, как модельер вокруг модели, поправляла на мне лямки, приглаживала мои взъерошенные волосы, щебетала про то, что недельная щетина мне очень идет, хотя и старит немного, и мне казалось, что веселая компашка милых людей собирается в увлекательный поход по живописным горам, и скоро мы будем сидеть у костра, варить в котелке походную кашу и, естественно, петь под гитару песни про романтику, комаров и вечную молодость. Я глянул на адвоката, и он своим видом разрушил всю эту розовую идиллию. Из-под клапана его рюкзака, где должна торчать удочка, выглядывал черный ствол автомата.

Странно, но недавняя моя неприязнь к адвокату стремительно исчезала, как я ни пытался удержать ее в себе. Мне трудно ответить, почему я старался сохранить статус-кво в отношениях с Рамазановым. Может быть, я подсознательно видел в нем потенциального соперника, а может, не мог простить ему насилия над собой. Но тем не менее из врага он стремительно превращался в компаньона, а предстоящее нам опасное путешествие предъявляло к нам обоим еще более высокие требования — мы к тому же должны стать надежными товарищами. Однако все это относилось лишь к Рамазанову. Картавого, несмотря ни на какие метаморфозы, я на дух не выносил и с ужасом думал о том, что нам придется спать в одной палатке. В лице Валери я тоже не мог видеть коллегу, она оставалась для меня женщиной, к которой я испытывал море чувств, не поддающихся логическому объяснению и осмыслению. В отношении ее у меня не было ни замыслов, ни планов, ни целей, и определять свои поступки я доверил чувствам.

Когда рюкзаки были сложены, охранник перетащил их в багажник «жигуленка». Туда вошли только два — картавого и адвоката, мой рюкзак пришлось закинуть на заднее сиденье. Не думаю, что это было случайностью — «калашников» адвоката оказался заперт в багажнике. Мой компаньон не доверял мне и, наверное, правильно делал. Не знаю, что бы я предпринял, окажись автомат в моих руках, но то, что начал бы диктовать свою волю, — это наверняка.

Мы наскоро пообедали в большой комнате, которую я мысленно окрестил кают-компанией, после чего Рамазанов расстелил на столе карту. Я уже приготовился выставить большую фигу на просьбу показать ущелье, но Рамазанов словно читал мои мысли.

— Если я правильно вас понимаю, — сказал он, нависая над картой и водя острием карандаша по извилистой дороге, — вы не хотите показывать нам место, где спрятаны мешки.

— Не хочу, — признался я.

— Ну что ж, в этом есть своя логика. На вашем месте я поступил бы так же. В этом случае у вас есть хоть и слабая, но гарантия того, что мы все, — он посмотрел на картавого, — мы все будем заботиться о вашем благополучии.

— До тех пор, пока мы не найдем мешки, — закончил я его мысль.

Рамазанов кинул карандаш и рассмеялся. Я заметил, что глаза его при этом оставались холодными, лишенными всяких эмоций.

— Это самый занимательный момент в любой истории, связанной с поисками сокровищ, вы не находите, Кирилл? Мы, проделав сложнейший путь, наконец становимся обладателями вожделенного кокаина, но вместо того, чтобы возрадоваться удаче, достаем шпалеры и начинаем дележ… В результате трое убиты, а тот несчастный, который остается живым, тащит на себе семьдесят килограммов порошка черт знает куда и, разумеется, погибает тоже. Жадность наказуема, вечная истина!

— Вы думаете, что этого короткого морализаторства достаточно для того, чтобы мы все тотчас стали альтруистами? — спросил я.

— Не думаю. Но хочу играть со всеми вами, — он обвел взглядом присутствующих, — с открытыми картами.

Валери хмыкнула, пожала плечиками и стыдливо опустила глазки.

— Я самая слабая среди вас, — сказала она. — Я не могу носить тяжести. Это мое железное алиби. На мне нет ни одного пятнышка, — и, улыбнувшись мне, поцеловала воздух.

— Пятнышка нет, а братишка есть, — баском добавил картавый. — Брат и сестра — одна сатана.

— Братишка-то останется на этой стороне, — так же, не поднимая глаз, ответила Валери. — А вот ты — лошадка темная. Откуда нам знать, что тебе в голову взбредет?

— А что мне взбрести может? — наморщил лоб картавый. — Я исполнитель. Мне плати, и я сделаю все, что скажут.

— За полковника в гостинице никто тебе не платил. Сам инициативу проявил.

— Все, хватит! — Рамазанов хлопнул ладонью по столу. — Смешно смотреть на вас. Если мы начнем лаять друг на друга, то лучше сразу разойтись на все четыре стороны. Каждый из нас должен раз и навсегда уяснить: мы сумеем дойти до места и вынести порошок только в том случае, если все будем заодно, как кулак! Одним пальцем только в носу ковырять можно! Ты это хорошо понял, картавый?

— Ну?

— Я спрашиваю, понял или нет? — жестко повторил адвокат.

— Понял, понял.

— Валери, тебе все ясно?

— Ясно как днем.

— Вам, Кирилл, надеюсь, повторять не надо?

— Не надо.

— Тогда прошу все внимание на карту! — Он снова склонился над столом, взял карандаш и рядом с желтыми кубиками, обозначающими кишлак, поставил точку. — Здесь мы должны быть не позже десяти часов. Дом, двор, куда мы загоним машину, наш человек, который проводит нас к Пянджу. — Кончик карандаша заскользил по тонкой витиеватой линии. — Это дорога, соединяющая заставы. Пыльная грунтовка, по правой обочине проходит инженерное заграждение. Вот приблизительно восемнадцатый километр. — Карандаш съехал на голубую ленту Пянджа. — Две отмели. Эта — таджикская территория, эта — афганская. Тем не менее, если нас засекут пограничники или миротворцы, лупить будут из всех видов оружия, даже если мы будем уже на той стороне. Здесь нас встретит Глеб…

Адвокат глянул на меня и, должно быть, заметил улыбку, которая блуждала по моим губам. Ничего веселого, собственно, он не говорил, просто его речь над картой очень напоминала инструктаж командира полка перед выходом на войну. Если сбрить ему бороду, думал я, с прищуром глядя на адвоката, то за военного он вполне сойдет. И по возрасту где-то на командира полка тянет… Я перевел взгляд на картавого. А этот экземпляр напоминал клоуна или бездарного артиста, пытающегося сыграть роль военного. Он морщил лоб, наверное, для того, чтобы лучше усвоить обстановку, кивал, как китайский болванчик, но время от времени отвлекался, уродовал гримасой и без того несимпатичное лицо, сжимал кулаки и наносил боковые удары по воздуху, атакуя невидимого противника, возможно очень похожего на меня, и этим занятием он настолько увлекался, что даже не замечал, как Валери беззвучно трясется от смеха и вытирает ладонью слезы. Рамазанов замолчал, посмотрел с укором на Валери, потом — на картавого. Среди них я оказался самым примерным учеником, и адвокат не одарил меня взглядом.

— Он такой забавный, — сказала Валери, все еще шмыгая носом.

— Тренируюсь, — ответил картавый. — Разве я помешал?

Адвокат посмотрел на картавого долгим взглядом, и в течение этого времени я снова подумал о том, какой бес попутал адвоката в ту минуту, когда он брал в компаньоны эту человекообразную обезьяну.

— Мы переходим на тот берег не позднее трех часов ночи, — продолжал Рамазанов, — и, не отдыхая, не расслабляясь, уходим глубже в горы, в сторону Нардары. Дальше нас ведет Кирилл.

— Как мы вернемся обратно? — спросил я.

— Тем же маршрутом. На всю прогулку — десять дней и ни днем больше. За это время Глеб выяснит обстановку на границе и сообщит нам, где безопаснее всего перейти реку.

Он аккуратно свернул карту, сунул ее в полиэтиленовый мешочек и спрятал в карман. Вместо нее на столе появились трубка и пакетик с курительным табаком. Рамазанов выпустил облачко дыма, посмотрел на меня, затем на Валери и, вздохнув, сказал:

— Прошу прощения, но теперь нам надо поговорить.

— Ну вот, уже начинаются тайны, — сказала Валери, засовывая руки в карманы жилетки и поворачиваясь к двери. — Пойдем, Кирилл, тоже пошепчемся.

Мы вышли во двор. Некоторое время мы шли молча в направлении бани, дошли до бассейна и одновременно развернулись в обратном направлении. Валери остановилась, встала передо мной.

— Скажи, Кирилл, только честно: почему ты согласился?

Она переводила взгляд с одной половины моего лица на другую. Я видел свое отражение в ее глазах. В каждом — по одному закамуфлированному Вацуре. Что ты хочешь от меня, девочка? — подумал я и сказал правду:

— Не знаю.

— Но хотя бы догадываешься?

— Хотя бы догадываюсь.

— Ты не жалеешь?

— Еще нет.

— А если… если со мной что-нибудь случится, то ты… будешь грустить?

— Разве с тобой может что-нибудь случиться?

Валери повернулась и пошла дальше. Не оборачиваясь, ответила:

— А вот и посмотрим.

Я попытался отвлечь ее от грустных мыслей.

— Если все обойдется и ты станешь богатой, то что ты купишь себе в первую очередь?

— Как — что? — Валери снова остановилась и обернулась: — Как — что? Я ведь тебе говорила. Или ты думаешь, что я снова…

Я захлопал глазами.

— Валери! Забыл! Начисто вылетело из головы.

— Яхту я куплю. Океанскую. Запомнил? И больше не задавай этого дурацкого вопроса.

— Ах да, помню! И как ты ее назовешь?

— «Арго», — после небольшой паузы ответила она.

— «Арго-два», — поправил я ее.

— Нет, не два, а просто «Арго».

— Но просто «Арго» уже есть.

— Тот мы утопим. Разгонимся на всех ветрах, и о скалы — ба-бах! Чтоб все плохое, что было между нами, ушло ко дну. Ладно?

— Ладно, — согласился я. — Только ты ответь мне: за какие такие способности Рамазанов взял с собой это картавое чучело?

— Я тоже не могу этого понять.

— Но откуда он вообще выполз?

— Картавый был при Рамазанове с первого дня, как мы познакомились. Он возил адвоката на машине, как личный шофер, выполнял разные поручения. Слуга, одним словом. Денщик.

— Но можно было найти себе денщика поумнее.

Валери как-то странно взглянула на меня:

— Можно было бы вообще никого не находить. Разве вы вдвоем не унесли бы весь порошок?.. Ну ладно, к этой идее мы, может быть, еще вернемся.

Смысл ее идеи обрушился на меня снежной лавиной. Я взял Валери за руку, пытаясь увидеть в ее темных глазах совсем не то, о чем я только что подумал.

— Что ты сказала? Что ты имеешь в виду?

— Я сказала, что вы могли и вдвоем унести весь порошок, — повторила Валери. — Только это и ничто больше. Чего ты всполошился?

Мы подошли к крыльцу. Я подергал дверь. Она была заперта изнутри.

— Многое я сейчас отдал бы за то, чтобы узнать, о чем можно секретничать с картавым, — сказал я.

— Может быть, вынашивают план, как бы нас с тобой тюкнуть? — то ли серьезно, то ли шутя ответила Валери.

— А зачем им нас тюкать? — Я сделал вид, что не понял.

— Как зачем? Ты покажешь, где спрятаны мешки, они тут же дадут нам по балде и утащат весь порошок вдвоем. Зачем им делиться с нами?

— В худшем случае прибьют только меня. Ты им нужна, потому что твой братишка обеспечивает им переправу.

— Переправиться можно и в другом месте.

Мы говорили будто бы шутя, не переставая улыбаться друг другу, хотя оба прекрасно понимали, что речь идет о совершенно серьезных и вполне вероятных вещах. Надо было сменить тон, и я убрал с лица эту противоестественную улыбку.

— Ну ладно, посмеялись, и хватит. Они в самом деле могут убрать меня, и об этом я уже думал. Мне нужно оружие, Валери.

Она, мельком глянув на дверь, прижала палец к губам, взяла меня под локоть и отвела в сторону.

— Запомни, — тихо сказала она, когда мы сели на скамейку, — у картавого редкостный слух.

— Чего не скажешь о его дикции… А чего мы, собственно, теряем время?

Я, показав ей знаком, чтобы она оставалась на месте, подошел к калитке и открыл дверь.

Сидя на крышке багажника, охранник баловался пистолетом. Увидев меня, кивнул.

— Ну что? — спросила Валери, когда я вернулся к ней.

— Ничего, — ответил я. — Рамазанов, как я и предполагал, человек предусмотрительный.

И подумал: «Кажется, я начинаю ей слишком доверять».

Через час стало темнеть, и безмолвный водитель с азиатским лицом занял свое место за рулем.

Глава 21

Рамазанов, безусловно, был человек интеллигентный и, как я уже говорил, весьма предусмотрительный. Обращался он со мной вежливо, что заметно и выгодно отличало его от картавого, который хоть и изредка, но все же позволял себе некоторые вольности, за большинство из которых я расплачивался с ним единственно приемлемым способом; и все-таки адвокат ненавязчиво подчеркивал, что я компаньон особого рода, которому еще предстоит долгий испытательный срок, и пока не имею права на полное доверие. Я, собственно говоря, и не старался завоевать это доверие, и очень хорошо понимал Рамазанова, сохраняющего между нами необходимую дистанцию, дабы я не чувствовал себя слишком уверенно. Потому я, как само собой разумеющееся, воспринял его предложение сесть впереди, рядом с водителем. Девушку Рамазанов и картавый посадили между собой, вдобавок положили ей на колени мой рюкзак. Он был хоть и не слишком тяжелым, но объемным, и она не могла чувствовать себя комфортно. Когда Валери пожаловалась на тесноту и дискриминацию, картавый отделался плоской шуткой, что просторно будет на нарах в зоне. Мне же показалось, что такая расстановка сил в салоне «жигуленка» не была случайной и что адвокат не слишком-то доверяет и Валери.

Перегруженный автомобиль с трудом тащился по разбитой гусеничными машинами грунтовке, время от времени ударяясь днищем о камни и комки ссохшейся глины. Водитель-робот судорожно вращал руль из стороны в сторону, но делал это молча — я бы на его месте безостановочно ругался матом. Либо у него были железные нервы, либо ему хорошо платили, и на все остальное было наплевать.

Спустя минут пятнадцать после того, как мы выехали, я обернулся, чтобы перекинуться с Валери парой ничего не значащих слов, и с удивлением заметил, что за нами, в густых клубах пыли, следует «хвост» — защитного цвета «уазик». Рамазанов на мой вопросительный взгляд ответил:

— Не волнуйтесь. Это наше сопровождение. Почетный эскорт.

— Персональный катафалк, — со свойственным ему остроумием добавил картавый.

«Узи» мешал ему сидеть, магазин, похожий на точильный брусок, вылез из-за пазухи, и картавый постоянно заталкивал его под жилетку судорожными движениями, будто у него нестерпимо чесалась грудь. Валери смотрела на меня из-за рюкзака взглядом великомученицы и на каждом ухабе морщилась, словно от боли. Я подумал, что это настоящий подвиг с ее стороны — согласиться на такое авантюрное путешествие, где отсутствие мягкой, теплой постели и душа — самая пустяковая трудность. А если учесть, что этому подвигу предшествовала долгая и утомительная поисковая работа, то оставалось только восхититься ее алчностью и стремлением разбогатеть. Впрочем, в истинности последнего я уже стал крепко сомневаться. Рамазанов сидел, закрыв глаза, будто спал. Его бледное лицо было совершенно спокойным, лишенным каких бы то ни было эмоций. Он напоминал законопослушного гражданина, возвращающегося в воскресный вечер с дачи, где провел уик-энд, заполненный вдохновенным трудом на земле и размышлениями о добре и вечности. Я же был излишне возбужден, хотя и пытался это всячески скрыть. Сердце в груди колотилось с такой силой, что, должно быть, это было заметно через куртку. Давно забытый мир ощущений и предчувствий хлынул на меня из прошлого. Выезд на войну! Ни с чем не сравнимые по остроте восприятия минуты. Даже не сам бой, а его ожидание наполняло душу невообразимыми ощущениями. Что впереди — смерть или жизнь? Слава или позор? Честь или бесчестье? Всякий, кому предстояло испытание огнем, никогда не мог наверняка ответить на эти вопросы, как бы уверен в себе ни был. Ожидание боя — это последние минуты зыбкой стабильности и целостности человеческой сущности, которая в большинстве случаев перерождалась сразу и навсегда после первого выстрела в нее.

Мы выехали на асфальт, и дорога серпантином стала уходить вверх, к полной оранжевой луне, гигантским апельсином повисшей над ломаной каймой гор. На подъеме «жигуленок» несколько раз глох, и Рафик подолгу подкачивал педалью топливо, подолгу крутил стартер, заводя изношенный мотор. С перевала мы покатились резвей, и в последних лучах солнца, отраженных от вершин гор, я увидел квадратики полей, серые мазанки, плоские крыши саманных сараев, и все это настолько напомнило мне Афган, что я, глянув на водилу, спросил:

— Что это?

Рафик не ответил — за ответы ему, видимо, не платили. Рамазанов, не открывая глаз — я смотрел на него в зеркало заднего вида, — ответил:

— Еще далеко.

Прошло еще не меньше часа, пока мы не въехали в кишлак. Фары освещали узкую, вконец разбитую улочку, с ямами, залитыми помоями, с убогими деревцами по краям, у которых было спилено все, что только можно было спилить, с серыми, щербатыми, ощетинившимися соломинками дувалами, похожими на ломти зачерствевшего хлеба. Кишлак казался вымершим, хотя люди в нем были, и во многих домах-сараях горел тусклый свет, а во дворах изредка блестели тусклым никелем видавшие виды легковушки неопределенных марок.

Картавый наклонился вперед, и его голова показалась между мной и водителем.

— Сейчас налево, — сказал он.

Мы свернули в проулок, еще более тесный и грязный, чем центральная улица, по самое днище окунулись в темную жижу, разлитую прямо на нашем пути, в ней же остановились, что было весьма символично в нашем положении.

— Приехали, — сказал картавый и первым окунул ноги в дерьмо. — Ать, вашу мутер! — выругался он. — Кто-то уже успел нагадить.

Я, расставив ноги как циркуль, встал на сухое место и вынес Валери из машины на руках. Она обняла меня за шею, и я, очарованный ее близостью и этим доверительным прикосновением, пошел по грязной улице куда-то вперед, в беспросветную тьму, и ушел бы, наверное, далеко, если бы меня не остановил голос адвоката:

— Нам не в ту сторону, Кирилл!

— Как жаль, — ответил я, разворачиваясь, — что нам с вами по пути.

Подъехал и остановился метрах в двадцати от нас «уазик». В свете его фар картавый выволок из багажника оба рюкзака и, надрываясь, поволок их во двор, обнесенный со всех сторон дувалом. В дверном проеме его встречал мужичок неопределенного возраста, с темным, обросшим бородой, усами, бровями лицом, покрытый вездесущей тюбетейкой, в стеганом халате, подпоясанном кушаком. Идя навстречу картавому, он шаркал калошами, кланялся и прижимал правую руку к сердцу. Вместо того чтобы поздороваться, картавый свалил на хозяина оба рюкзака и, к моему искреннему удивлению, что-то сказал ему, возможно, по-таджикски, из чего я разобрал только «салам». Вот как! Оказывается, наш косноязычный мокрушник владеет еще одним языком, кроме матерного.

Я внес Валери во двор. Слишком уж запуганный, а потому чрезмерно старательный хозяин, освободившись от рюкзаков, вышел из дома и, раскланявшись передо мной, подставил руки, готовый принять девушку.

— Это я сам донесу, — сказал я, но хозяин, похоже, не сразу меня понял и, семеня рядом со мной, пытался помогать. Я услышал, как за моей спиной заржал картавый. Ничего не попишешь, тонко чувствует юмор человек!

Мы зашли в жарко натопленную комнату, в которой сесть можно было только на пол, что тут же мы с Валери и сделали. Сваленные в углу подушки были ничем не хуже спинки дивана, и мы, с наслаждением вытянув ноги, следили за суетой полудевочек-полустарух, стеливших у наших ног выцветшую скатерть, которую постепенно заставляли блюдом с пловом, пиалами, лепешками и прочими восточными закусками.

Я не был голоден и смотрел на дымящийся плов равнодушными глазами. Валери же, в отличие от меня, глотала слюнки и, не дожидаясь, когда за «стол» присядут картавый и адвокат, схватила лепешку и стала рвать ее зубами.

Тепло этого убогого жилища и гостеприимство маленького человечка, ни слова не понимающего по-русски, но вместе со своей хибарой и многочисленной семьей втянутого в темные делишки, которыми мы намеревались заняться в самое ближайшее время, разморили меня, и больше хотелось спать, чем принимать участие в этой странной вечере, предваряющей нашу полуночную прогулку по лезвию бритвы. Мысли о том, что через несколько часов нам придется крадучись преодолевать вброд холодное и сильное течение Пянджа, были невыносимы, и я стал раздумывать о том, как бы добраться до «калашникова» адвоката. Раздумья эти были не вполне серьезны, потому что практически неосуществимы. Я все еще не был свободен, и каждый мой шаг до сих пор контролировался мордатыми охранниками. Один из них стоял в дверях, ведущих во двор, второй, я был уверен, торчал где-то у рюкзаков, сваленных в прихожей.

Пока адвокат негромко говорил по радиостанции с Пянджем, картавый, стоя, пожевал плова, накрутил на палец пучок сельдерея и сунул его в рот, хлебнул из пиалы ржавенькой водички, выплеснул остатки на затоптанный ковер, коим был застелен пол в комнате, и, ковыряя спичкой в зубах, надолго застрял у запотевшего окошка, в котором ровным счетом ничего нельзя было высмотреть. Он не расставался с автоматом, и тот грелся у него под мышкой.

Кажется, мы с Валери задремали, прижавшись друг к другу. Тусклая лампочка под потолком, безликие фигуры забитых женщин, картавый, приклеившийся к окну, поплыли перед моими глазами, раздробились на осколки, закружились в хороводе, и я падал в бездну, наполненную голосами и запахом горького шампуня, и меня уже не тревожил предстоящий переход, как если бы он был всего лишь плодом затуманенного сном воображения.

Меня растолкала Валери. Она щипала за щеки и пыталась оторвать мне нос.

— Проспишь самое интересное, — сказала она.