Тени Черного леса Щербаков Алексей

— А может, все-таки ту? — предположил Мысловский.

— Что ж, попробуем покумекать.

Еляков выложил на стол бумаги, которые он нашел в ящике стола — он их на всякий случай захватил с собой. И теперь решил глянуть — может, найдутся какие-нибудь параллели.

Но черновики изображали что-то другое. Совсем непохожее.

— Да, какие-либо выводы из этого сделать сложно.

— Нет, кое-что можно, — сказал Мысловский, разглядывая бумаги.

— Да? И какие?

— Ну, например, что надписи на схемах и черновики сделаны разными людьми.

— Ты уверен? Ох, я на «ты» перешел незаметно.

— Так давай и перейдем. Давно пора… Так вот, послушай, капитан, я когда-то работал учителем. Так что в почерках я разбираюсь. И могу поклясться — это писали совершенно разные люди.

Еляков присмотрелся — и убедился: поляк был прав. В глаза различие почерков не бросалось, потому что черновики были написаны небрежно и размашисто — а надписи на схемах — подчеркнуто аккуратно. Но человек, привыкший иметь дело с тетрадями учеников, к тому же привычный к латинскому шрифту, тут же заметил эту особенность.

— Вот только что это нам дает? — покачал головой Мысловский.

Еляков закурил и задумался. Что-то тут не срасталось. Некий эсэсовец Барон бродит вокруг городка, пытается что-то найти, видимо, не находит и начинает убивать возможных свидетелей вместо того, чтобы попытаться получить от них сведения. У строителя, работавшего в Черном лесу, который пытался играть в непонятные игры с англичанами, обнаруживается карта какого-то подземелья Кенигсберга… Черт-те что… Закручено посильнее, чем в романе про пиратские клады.

А ведь все может быть так…

Капитан налил себе вина и одними глотком отхлебнул половину стакана.

— Слушай, надхорунжий, у меня есть идея. Ты послушай и оцени, она не совсем безумная? Смотри. Этот Йорк пытается договориться о чем-то с англичанами. Мы знаем только об одной попытке. Но может, были и еще? Вообще-то, это называется изменой. Он мог опасаться какого-нибудь их особого отдела. Тем более, насколько мне известно, после покушения на Гитлера люди Гиммлера стали сильно лютовать, в гестапо тащили по малейшему подозрению в нелояльности. И всплыви в тот момент эти забавы Йорка, он мог бы радоваться, если его просто расстреляли бы… Так вот. Допустим, обладая какой-то тайной, Йорк решил ее спрятать понадежнее. Отдал кому-то некие документы — тот их и схоронил в Кенигсберге. И это было тогда, когда до нашего наступления было еще далеко. Немецкая пропаганда ведь заверяла, что Восточную Пруссию они не отдадут ни при каких обстоятельствах. И этому верили не только рядовые граждане, но даже военные и партийные функционеры. Вот он и отдал кому-то документы для сохранения. Этот «кто-то» отдал ему план, с указанием, где они спрятаны. А потом начался бардак, эвакуация, наше наступление… И Йорк, поболтавшись где-то, остался сидеть, где сидел. Решил подождать, пока все устаканится. А! Кстати, у него и его дружков были липовые документы из Алленштайна. Значит, они имели какую-то связь с нацистским подпольем. Но предпочли играть в свои игры. Таких вещей не прощают. Они, или по крайней мере Йорк, были не просто лишними свидетелями, но еще и непредсказуемыми свидетелями. Если он отказался иметь дело со вчерашними товарищами, кто знает, может, он завтра попытался бы с нами сторговаться. Логично?

— Но только ведь и эту схему могли у него найти гестаповцы, или кто там у них еще был…

— А вспомни, что ты сам говорил про ценности. Он мог хранить эту схему зарытой, хотя бы в саду на клумбе. А когда наши пришли, сложил все поближе. Чтобы можно было драпать в любой момент…

— Похоже на правду. Значит, тебе придется пилить в Кенигсберг. Мне-то это уже за пределами полномочий. Слушай, пойдем к майору, тошно у меня что-то на душе, — неожиданно предложил поляк.

Посиделки получились странные. Мысловский пил много — и становился все мрачней и мрачней.

— Послушай, что ты такой смурной? — не выдержал Еляков. — Ты раскрутил большое дело. Сейчас, Бог даст, и второе раскрутим.

— Да вот то дело мне и не дает покоя? Вот скажи, капитан, тебе никогда не было стыдно за свой народ?

— Честно? Было. Особенно в сорок первом. Когда я по тылам выбирался — и видел, сколько народа побежало фрицам задницу лизать.

— Вот именно. А я видел, как наши правители в тридцать девятом без памяти бежали, бросив армию, бросив всех. Потом сидели, вякали из Лондона. Теперь бы им сидеть и не высовываться. Так нет же! Набежали. И собирают вот такую сволочь, которую ты видел. В той деревне ты только с главарем разговаривал — а я со всеми ними! Ты понимаешь, это ж навоз, а не люди! Шесть лет одни из них немцам задницу лизали, другие вроде бы как в подполье сидели. Только вот так глубоко в подполье, что до немцев им было не добраться. А сейчас, когда вы все сделали — зашевелились, суки! Один раз Польшу продали — но хотят снова руководить. Знаешь, стыдно просто за своих соотечественников…

— Но ты-то от пуль не бегал. И твои товарищи не бегали.

— А кричат-то они. Про русских оккупантов. Ты знаешь, что мне один сказал? Они, видишь ли, уже готовятся к походу на Киев! Запад, дескать, им поможет. В стране бардак, столица в руинах, а они раскручивают новую гражданскую войну. Потому что прибывшим из эмиграции панам хочется руководить. Они ведь все продадут. Им ведь на народ наплевать. Им на всех наплевать, кроме себя…

— Ничего, пробьетесь.

Мысловский осушил еще стакан — и взгляд его стал более осмысленным. — А вообще-то, ты прав. Пробьемся. И эти гады — не пройдут. Всех выловим.

17 июля, за два дня до описываемых событий, окрестности Лозьдзее, граница Литвы

Мельников осторожно выглянул из-за зарослей малины и на всякий случай повел полукругом дулом автомата. Он находился на склоне невысокого холма, проросшего старыми корявыми соснами. Внизу открывался вид на широкую прогалину, за которой снова стоял сосновый лес. Малина, кстати, как мельком отметил Сергей, была не дикой, а одичавшей. Все правильно — на прогалине виделась до отвращения знакомая картина — остатки брошенного хутора. Он строений остались лишь груды головешек и торчащая посреди закопченная печная труба.

Сколько он видел таких картин за четыре года. Русских, белорусских, польских, немецких… Впрочем, эти руины относились не к войне. Существовавшее здесь человеческое жилье, если судить по виду нескольких уцелевших бревен, разнесли давно — когда о войне говорили только дипломаты. Чертова земля, которую не могут поделить два народа.

Согласно карте, там, за прогалиной, за небольшим ручьем, начиналась территория, которая была, по сути, ничейной. Точнее — никто толком не понимал, кому она теперь принадлежала. Вообще-то это была Литва. Но в 1920 году этот кусочек земли вместе с Виленской волостью захапала себе Польша. В тридцать девятом Советская власть снова вернула ее Литве. А теперь, ходили слухи, собирались обратно отдать польским друзьям… Понятно, такие места всегда не особенно людные — а во время послевоенного неустройства никакого порядка на них нет и быть не может. Нашим, сидящим в Литве, уже не до них. А полякам — еще не до них. В общем, хорошее место выбрал себе Барон для гнезда. Впрочем, может, это и к лучшему. В спокойном месте — партизаны беспечнее. Это Сергей по себе знал.

Мельников еще раз внимательно оглядел окрестности — и двинулся краем леса, обходя прогалину. Вокруг было тихо — пригревало солнце и беззаботно щебетали птицы. Сергей поймал себя на посторонней мысли — смешно все-таки. Столько времени провел в лесах, а различать птичьи голоса так и не научился. Он знал все съедобные и лечебные растения, умел ориентироваться в лесу днем и ночью, не замерз бы в чаще и в лютый мороз — а вот про птичьи голоса ничего не знал. Партизану это без надобности. Но все-таки странное это ощущение — вести тайную войну на территории, где, если верить карте, — Советская власть.

…Высадка группы была своеобразной. Они высаживались… из поезда. Идея принадлежала Мельникову. Он, расспросив местных чекистов о подробностях проведенных ими антипартизанских операций, сделал вывод, что они в точности повторяли ошибки немцев в первый период войны. Они тогда тоже, собираясь расправиться с каким-нибудь отрядом, грузились в машины — а то и топали пешком в районе сосредоточения. Разумеется, об этом становилось известно очень быстро. Вот и сейчас — пробираться машиной в эти глухие места было бы неблагоразумно — тут все на виду. А кому сочувствует и кому помогает местное население — толком понять невозможно. Тут была такая мешанина взаимных болей бед и обид, что сам черт ногу сломит. Кого-то обидели поляки, кого-то литовцы. Одних прижала Советская власть, других немцы, третьих партизаны или бандиты. Вот и пойми — кому побежит сообщать какой-нибудь хуторянин о проехавшей мимо машине с военными?

Размышляя о предстоящей операции, лейтенант вспомнил свой богатый опыт борьбы с ягдкомандами, охотниками за партизанами. Будучи дотошным парнем, он тщательно изучил методы противника. Одним из козырей этих команд было то, что они появлялись там, где их никто не ждал. Егеря быстро сообразили, что в России, несмотря на огромные безлюдные пространства, не так-то просто укрыться от глаз партизанской агентуры. Обычно каратели прибывали в какую-нибудь деревню и начинали операцию из нее. В этом случае чаще всего партизан успевали предупредить.

А вот ягдкоманды действовали совершенно иначе. К нужному месту они прибывали в закрытых машинах, имевших, по возможности, самый безобидный вид. Так вот, охотники за партизанами высаживались из них на ходу. Причем выбирали какой-нибудь участок дороги, где по краям имелись густые заросли, да еще и крутой поворот дороги скрывал бы десант от наблюдателей. Бойцы прыгали из машин по одному — и тут же растворялись в складках местности. А машины шли дальше как ни в чем не бывало. Результат был — да еще какой! Партизаны порой даже и не знали, что к ним в лес пожаловали очень неприятные гости…

Мельников эту схему лишь слегка видоизменил. Как ему сообщили, «лесные братья» не нападали на поезда. То ли у них здоровья на это не хватало, то ли имелись какие-то тактические соображения. Вообще-то, борцы за независимую Литву не стремились связываться с солдатами и даже с милицией. Основную свою активность они сосредоточили на «предателях». То есть на литовцах, которые так или иначе сотрудничали с Советской властью. Причем если кто-то платил налоги — он уже являлся предателем…

Как бы то ни было, Мельников решил высаживаться из поезда — и там уже добираться через леса. В итоге группу, в которой были Мельников, Копелян, радист и еще один солдат-литовец, посадили на какой-то состав из нескольких вагонов, идущий по узкоколейке в сторону Польши. Километрах в десяти от места, где теперь находился Сергей, состав замедлил ход — бойцы по одному вывалились в густые кусты. Собрались уже в лесу, примерно в километре от места высадки, — и двигались дальше своим ходом. Хорошо, что шли не в белый свет. Вечером Еляков встретился с кем-то из местных партийных шишек. Неизвестно, о чем они там говорили, — но тот дал наводку — присоветовал одного своего человечка. Им оказался старик лесник, живущий в дубраве под Лозьдзее в обществе двух собак. Лесник оказался очень своеобразным типом. На русских и немцев ему было глубоко наплевать. Ни те, ни другие не нарушили его многолетнего уединения. А какая там власть в городе — его совершенно не волновало. Потому что к любой он относился с презрительным пренебрежением.

Но вот поляков лесник ненавидел до судорог. Хорошо, что в группе был литовец. Русского дед не знал, а на польском ни о чем бы с ним не договорились. Старика тошнило от одного звука этого языка. Что там такого сделали поляки этому лесному человеку — непонятно. Лесник был не слишком разговорчив, да его, разумеется, и не расспрашивали. На этой пламенной ненависти к соседнему народу и сыграли. Лесник рассказал, что группы неизвестных людей шастают время от времени с «ничейной» территории. У них там явно несколько баз. И, что ценно, где-то там имелись и развалины замка.

Теперь Мельников, одетый в немецкий камуфляж, шел один. Остальных он оставил в заброшенном хуторе, в котором, как показало тщательное изучение следов, давным-давно никто не бывал. Оганесу, как старшему но званию, он сказал на прощание:

— Задача ваша проста. Охраняйте радиста. Хоть бы небо свалилось на землю, хоть бы тут немецкие танки появились — но, когда я вернусь, рация должна быть в рабочем состоянии. Вопросы есть?

— Ты б, может, взял бы кого с собой? — неуверенно спросил Копелян.

— Ты не понял? Главное — рация. А там, в лесу, вы будете только под ногами у меня путаться.

…Лейтенант осторожно спустился к ручью и оглядел противоположный берег из-за лап ельника. Кажется, все тихо. Он перешел узкий прозрачный поток и начал двигаться наискосок по склону крутого холма, огибая гребень. Если где-то поблизости сидит секрет — то точно там. Однако осторожность оказалась излишней. Обогнув холм, Сергей увидел, что люди давно на нем не бывали. Поэтому он сам влез на вершину, достал бинокль и стал озирать окрестности. Первое, что он увидел, — это торчащий на северо-западе темно-серый донжон[52]. Он располагался на вершине лесистого холма, высовываясь из веселой зелени, упершись в синее небо своей полуразрушенной, словно кем-то обгрызенной верхушкой. Развалины находились километрах в двух — холмистая равнина между наблюдательным пунктом Мельникова и замком была сплошь покрыта лесом. Только где-то справа виднелся хутор, стоящий посреди небольшого расчищенного кусочка земли. Дом и строения были, на первый взгляд, целенькими. Но поле не носило никаких следов обработки, и во дворе было пусто. Сергей решил слегка уклониться — и посмотреть, что происходит в этих строениях.

Лес были густой, поэтому передвигаться можно было, не дергаясь, без перебежек. Главное — смотреть в оба. Для этого через каждые несколько метров Сергей внимательно обшаривал взглядом окрестности. Тут работало шестое чувство. Именно это качество и делает разведчика — разведчиком. Шестое чувство не купишь и, не приобретешь на теоретических занятиях. Главное, конечно, это опыт, но говорят, есть тут еще и что-то вроде таланта. Им, талантом, и отличается хороший разведчик от очень хорошего.

…Если бы кто-нибудь спросил: по каким признакам Мельников почувствовал близость чужаков — он бы не сумел ответить. Сергей просто в какой-то миг напрягся до предела. Почувствовал, что враг рядом. Он нашел удобное место и снова пригляделся. На этот раз — смотрел долго и очень внимательно. Что-то в местности ему не нравилось. Там было нечто неправильное. А! Один из невысоких кустиков как-то неестественно дрогнул. Мельников сосредоточил взгляд на нем. Оба! Еще раз. Вот вам и передовой секрет.

Что ж, погуляли, придется теперь и поползать. Мельников двинулся по-пластунски в обход. Отметив по дороге: а ведь серьезные ребята тут болтаются. Для того чтобы заставить партизана сидеть в секрете — всерьез видеть, а не топтаться как возле пивной — надо очень постараться. Проходили все это. Сергей помнил эпопею под названием «наведение дисциплины», которая продолжалась в отрядах чуть ли не до конца сорок второго года. Партизаны — это ведь не армия, тут своя специфика. Армейские методы муштры в лесу не работают. И ведь сколько отрядов погибли по той причине, что их командиры так и не сумели установить нормальную дисциплину… Но, судя по всему, у «этих лесных» братьев командир был что надо. Пожалуй, будь на его месте обычный фронтовик — тут бы его разведка и кончилась. Поднялась бы стрельба — и предупрежденный лесной отряд не спеша отвалил бы на новые места.

…Мельников сделал на брюхе длинный полукруг — и в итоге оказался за спиной залегших часовых. Их было двое — в камуфляжной одежде. Но имелось в них что-то неправильное. А! Вот оно что. Камуфляж был не тот. Не для этой листвы. Вот эта-то легкая дисгармония и привлекла его внимание. Но вообще-то лежали ребята довольно беззаботно. Даже по их спинам было видно, что они не особо внимательно ведут наблюдение. Мельников подавил в себе желание подкрасться — и с помощью ножа поставить точку в земном существовании этих двоих. Они бы даже не заметили. Но — это лишнее. У него была иная задача.

Дальше было уже проще. По пути к хутору заметны были следы, свидетельствующие, что тут нередко ходили. Сергей снова встал на ноги. И стал пробираться к окраине поля: надо хоть издали взглянуть — кто там на хуторе околачивается. Но не пришлось. Впереди раздался шум шагов — и Сергей мгновенно метнулся в сторону и утонул в подлеске. Шли двое — и даже не особо маскировались. Они двигались от хутора в сторону секрета. Очевидно, смена.

— Черт, как мне все это надоело… — сказал кто-то по-немецки. — Опять Барон собирает на рассвете людей у замка. Хоть когда меняем базу, увидим светлый лик его сиятельства. А командир опять куда-то прется с Голландцем и остальными. Черт побери! Так хорошо тут обосновались. А теперь опять будем шататься по лесам, как бродяги.

— Он ведь обещал: скоро переместимся на нормальную базу. И вообще — поменьше болтай!

Двое прошли мимо совсем рядом. Через некоторое время сменившиеся протопали обратно. Но эти шли молча. Только было слышно, как один из них отдувается и вытирает пот под одеждой. Запарился, сердешный, лежа в засаде…

До замка Мельников добрался довольно быстро. Вблизи оказалось, что, кроме башни, все остальное — сплошные развалины. От когда-то мощного сооружения остались две полуразрушенные стены, сложенные из грубо отесанных камней, и донжон — с виду почти целенький, только с обвалившейся верхушкой и, конечно, без перекрытий. Внутри башни обнаружилась довольно утоптанная площадка, пошарив, Сергей обнаружил в траве несколько довольно свеженьких окурков. Отсюда вело несколько троп. Едва видных, нетренированный человек их бы и не заметил. Мельников для начала выбрал одну их них. Далеко идти не пришлось. С другой стороны, под холмом, он увидел то, что и ожидал: под соснами расположилось с десяток блиндажей. Хороших таких, добротно построенных. Возле них шла какая-то будничная партизанская жизнь. Тут находилось самое меньшее человек тридцать. Это явно был главный лагерь. Что ж, теперь оставалось только возвращаться к радисту. Если «лесные братья» назначили встречу на рассвете, то есть шанс прихватить всех местных лесных обитателей…

…За два часа до рассвета Сергей пробирался уже знакомой дорогой. Теперь вместе с ним шли трое крепких и очень серьезных камуфлированных парней с автоматами Судаева. Эти автоматы — хорошая штука. Конечно, магазин вдвое меньше, чем у «ППШ», — всего на тридцать пять патронов. Но для разведчика куда ценнее откидывающийся приклад и рожок вместо громоздкого диска. А уж для парашютиста…

Мельникову множество раз приходилось встречать «людей с неба» — забрасываемых в партизанские отряды радистов, врачей, специалистов-подрывников и диверсантов. Но впервые он видел, что такое большой воздушный десант. Вернувшись из разведки к заброшенной ферме, где его благополучно дожидалась группа, Мельников тут же приказал выйти на связь. И в ответ услышал приказ: готовьте ориентиры для высадки десанта. Честно говоря, лейтенант слегка обалдел. Он-то думал, все будет проще — погрузится в «студебеккеры» какая-нибудь пехотная рота — и ломанется по ночным дорогам. А тут аж из Белоруссии высылали две роты парашютистов…

Впечатляющее это зрелище — когда в ночном небе над твоими кострами кружится множество белых куполов. Такое Мельников видел только до войны, в кино. Но все, что говорилось о тогдашней армии, — вспоминать не хотелось. Сорок первый год перечеркнул все эти бодрые победные репортажи. Но вот теперь уже не в кино, а в реальности в черном небе виднелись купола парашютов — а на траву один за другим приземляются и гасят парашюты вооруженные до зубов крепкие парни.

Командир, суровый полковник с огромным шрамом через всю щеку, тут же послал Мельникова вперед в сопровождении своих разведчиков.

— Ребята, с чего бы это вас-то подняли? — спросил Сергей между делом.

— А а, это чтобы жизнь медом не казалась. В порядке боевой подготовки. У нас командир полка убежден, что вскоре на Лондон прыгать доведется… Нам-то не слишком много довелось попрыгать. Все больше на земле воевали. А тут вы подвернулись со своей ликвидацией. Вон видал — сам командир полка командует десантом. Боевой мужик… Теперь уж ликвидируем кого надо — будь уверен…

Секрет «лесных братьев» успокоили без шума и пыли. Ребята были грамотные — четверка подползла сзади — и когда они навалились — ловить часовым было уже нечего. Одного сержант-десантник полоснул финкой по сонной артерии. А Мельников просто ударил второго, который не успел даже обернуться, прикладом по шейным позвонкам. Хряк — и все было кончено. Можно было двигаться дальше. О блокаде хутора, где сидела смена, позаботятся оставшиеся.

К замку основные силы десантников выбрались примерно за полтора часа до рассвета. Часть группы отправилась блокировать большой лагерь, остальные расположились среди развалин, держа все окрестности под прицелом. Когда уже на востоке воздух стал чуть-чуть светлеть, со стороны базы послышался шум шагов. Партизаны двигались небрежно, не заботясь о предосторожности. Видимо, были уверены в своей безопасности. Довольно нестройной колонной на площадку вышло около тридцати человек. В утренних сумерках было видно их пестрое вооружение. Винтовки, немецкие автоматы, виднелись и несколько наших «ППШ». Особо выделялись две длинных дубины в начале и хвосте колонны — ручные пулеметы, которые бойцы несли на плечах. Десантников было примерно столько же — но они-то сидели в укрытии — и на их стороне был фактор внезапности.

Капитан, лежащий рядом с Сергеем, вопросительно посмотрел на него. Но Мельников отрицательно кивнул головой. Как он понял, командир «лесных братьев» располагался где-то отдельно. Надо было ждать. И вот, когда уже стало почти совсем светло, с запада появились три фигуры. В отличие от предыдущих, они шли грамотно и тихо. Сергей тем временем прикидывал, как взять Барона живым. Но… не вышло провести все гладко.

Все вдруг внезапно изменилось. Так и осталось непонятным, что было тому виной. То ли кто-то из десантников проявил небрежность, то ли немецкий командир был прирожденным лесным бойцом, тоже обладавшим шестым чувством на опасность… Так или иначе, он совершенно неожиданно сделал три огромных скачка в сторону, потом прыгнул рыбкой куда-то вниз — в кусты и исчез.

— Огонь! — заорал капитан.

На собравшихся на площадке партизан обрушился шквал огня. Этих-то жалеть было нечего. Многие из «лесных братьев» повалились сразу — другие пытались отстреливаться. Но это был дохлый номер. Десантники были в укрытии, а они — на виду, к тому же не очень понимали — откуда по ним ведут огонь. Да большинство из них не были опытными бойцами. Так — вооруженная шпана.

В общем, случилось то, что и должно было. Началась паника. «Лесные братья» метались туда-сюда, падая под огнем. Один из пулеметчиков, сохраняя присутствие духа, дал полукругом с рук длинную очередь в сторону развалин. Но попасть куда-то, стреляя из ручного пулемета с рук, — дело дохлое. Мельников поймал пулеметчика в прицел и плавно нажал спуск. Тот выронил оружие и схватился за живот, упал на колени, а потом на бок. Другой пулеметчик оказался умнее — он сразу бросил свой «машингевер» и поднял руки. Это послужило чем-то вроде сигнала. Его примеру последовали многие другие. Кое-кто, правда, опоздал — и все равно попал под пули. Десантники — это ведь не войска НКВД, привычные к ликвидации банд. Там-то подробно объясняют, что если враг поднимает руки, его надо брать живым. Дело тут, понятно, не в гуманизме и, тем более, не во всяких Женевских конвенциях. Просто особистам нужны люди для разработки и других ихних игр.

А вот десантники были незамысловатыми ребятами. Их обучали войне на уничтожение. В тылу врага пленных ведь брать бессмысленно — куда их потом девать. Поэтому, хоть перед выходом капитан настойчиво вдалбливал бойцам, что, если противник начнет прекращать сопротивление, нужно брать в плен, — остановить бойню было не так просто. Но, в конце концов, огонь стал утихать. «Лесные братья» сообразили: ловить в таком положении нечего и стали складывать оружие.

Но Сергей этого не видел. Вместе с сержантом-десантником Копеляном, который шел с основной группой — и еще с двумя людьми, Мельников, как только увидел бегство главаря, ринулся ему вслед. Времени было потеряно много — пришлось огибать развалины по довольно большой дуге. Добравшись, наконец, до места, где исчез Барон, Сергей только присвистнул. Вниз вел очень крутой песчаный обрыв, по которому тот, видимо, скатился кубарем. Сергей чертыхнулся. Ну, что у него — проклятье судьбы, что ли, — бегать за этим прытким типом?

Между тем красные лучи свирепого солнца показались из-за лежащих на горизонте облаков.

— Вон он! — крикнул десантник, показав рукой за юго-запад. Примерно в километре в той стороне виднелся длинный пологий песчаный склон. И вот на нем-то и мелькнули три камуфляжных костюма. Значит, еще кто-то ушел. Преследователи повались вниз по обрыву.

Преследовать противника было легко, К счастью для Мельникова и его товарищей, дорога шла через редкий сосняк, в котором между деревьев росла густая трава, обильно покрытая утренней росой. По такой местности след двух уходивших людей отлично просматривался. К тому же по пути стали попадаться капли крови. Сначала немного — потом все больше. Кого-то из беглецов зацепило.

Преследователи двигались вперед на всех порах, когда вдруг впереди, примерно в полукилометре, послышались два одиночных автоматных выстрела. Стреляли из «шмайссера». Мельников и десантники прибавили ходу.

Через несколько минут он увидели причину стрельбы. На земле, возле большой старой сосны, лежал лицом вниз давно небритый парень в немецком кепи, с ранцем на спине. Его голова была разворочена, и даже издали виднелась еще одна рана — в плече. Все ясно. Симпатичный парень Барон добил раненого. А след тянулся дальше — но и там были видны капли крови, правда, реже. Значит, этого тоже задели. Потом местность изменилась. Трава стала ниже и реже — в которой отыскивать следы было совсем трудно. И вот, наконец, след совсем пропал.

— Кажется, приплыли, — сплюнул сержант. — Что будем делать?

— Разворачиваемся в цепь и ищем следы дальше. Эх, сейчас бы собаку — вроде тех, с которыми за нами немцы по лесам бегали, — распорядился Мельников.

Они шли еще некоторое время, внимательно осматривая землю. Но следов не находилось. И тут вдруг Сергей увидел кое-что…

Днем он, возможно, прошел бы мимо, но косой свет утреннего солнца высветил небольшое пятно в очередном холме, которое имело немного иной цвет, чем окружающая трава.

— Стоп! — скомандовал он громким шепотом и показал на это место.

— Что такое?

— Берлога, только для людей. Видел я такое у «лесных братьев» в Белоруссии. Подземное убежище, в общем.

— И что с ним делать будем?

— Окружаем и осторожно шарим вокруг. Где-то должна быть замаскированная отдушина.

— А… Он нам нужен живым?

— Хотелось бы.

— Возьмем живым. — Сержант извлек из кармана дымовую шашку.

Это было очень удачно. Мельников знал, что представляет из себя такая вот «берлога». Советские партизаны такие убежища не строили, у них была иная тактика. Но вот некоторые белорусские националисты, вяло воевавшие против немцев и куда более активно — против «красных» партизан, — сооружали нечто подобное. Так что конструкцию убежища Мельников представлял. Обычно это была глубокая яма, а если точнее — нора, построенная наподобие блиндажа. С той разницей, что вход, узкий лаз, тщательно маскировался. Можно было пройти в двух шагах — и не заметить. Внутри обычно стены обкладывали бревнами — и сооружали нечто вроде нар. И уж конечно — где-то обязательно должна быть отдушина для вентиляции. Потому что в таких местах люди порой сидели неделями. «Берлоги», как правило, были очень маленькими и тесными. Если в вентиляцию сунуть дымовую шашку, долго они там не высидят.

Но искать отдушину не пришлось. Внезапно откуда-то из-под земли раздался винтовочный выстрел, а потом — длинная автоматная очередь. Мельников и десантники автоматически упали на землю — но ни одной пули не вылетело наружу. Они лежали чуть ли не минуту, соображая, что происходит, когда из-под земли, как из могилы, послышался крик. Орали на русском, с жутким акцентом.

— Эй, русский, стрелять не надо. Гранаты кидать не надо. Я поднимай руки, если вы мне обещайт жизнь!

— На месте не пристрелим. Вылезай, только без шуток! Сперва выкидываешь оружие, потом выходишь сам! — крикнул Сергей по-немецки.

На всякий случай они окружили подозрительное пятно, направив на него автоматы. Вскоре послышались глухие звуки — и полоска дерна поднялась и отодвинулась в сторону, обнажив черную узкую дыру. Оттуда вылетел автомат, потом «Вальтер», финка, подсумки с гранатами и обоймами. Затем показались две руки, покрытые рыжеватым редким волосом, — потом высунулась голова, и, наконец, человек вылез полностью. Лез он с трудом. Когда человек из подземелья оказался на поверхности, стало видно, что одна его нога окровавлена. Тем не менее он встал на ноги — и даже ухмыльнулся. Это был плотный, даже несколько рыхловатый светло-рыжий парень с широким лицом и носом картошкой. Одет он был в довольно потрепанный серо-зеленый мундир — какие носили офицеры войск СС. Конечно, без знаков различия. Глаза парня смотрели весело.

— Ваша взяла, — сказал он по-немецки, но с каким-то легким непонятным акцентом. — Впрочем, с русскими воевать было большой глупостью…

— Где Барон?

— Мы его ждали здесь. Даже когда начали стрелять. Думали — он укроется тут.

— …мать! Опять упустили, — выругался Мельников. — Но на безрыбье и сам раком встанешь. Будем разбираться с этим. Копелян! Погляди, что у него с ногой.

Оганес усадил пленного.

— Касательное. — Он вытащил индивидуальный пакет и стал бинтовать рану. — Эй, ребята, раздобудьте какую-нибудь дубину ему вместо костыля. А то на плечах этого типа мне тащить скучно. Чай не барин. Сам попрыгает. Да и вообще…

Старшина-десантник достал ракетницу и пустил в небо красную ракету.

— Пусть к нам подкрепление топает, — пояснил он.

— Что там была за стрельба внутри? — спросил Сергей пленного.

— Те двое, кто со были со мной, они идиоты. Фанатики. Решили взорвать гранату, как услышали, что вы рядом. Хотели умереть, но не сдаться. А я подумал: лучше я в Сибирь поеду. Там тоже солнце светит. Я ведь в карательных операциях не участвовал. И вообще — сидел в штабе…

— Имя?

— Пауль Ван Вейден. Штурмфюрер[53] Войск СС.

Мельников слегка удивился. Обычно пленные эсэсовцы, если у них была такая возможность, всячески старались изобразить военнослужащих вермахта. Некоторые эсэсовские офицеры даже носили с собой в карманах армейские знаки различия. Мол, меня в Войска СС послали в приказном порядке. А этот…

Сергей поглядел на него внимательно. Пленный морщился от боли, которую доставлял Копелян, перевязывая рану, но выглядел бодро. Видимо, он сейчас придерживался русской пословицы: семь бед — один ответ.

— Ты не немец? — спросил Сергей. Ему не давал покоя странный акцент. Да и имя было не арийское.

— Голландец. Понесло меня за приключениями в Войска СС. Вот теперь и увидел, чем приключения кончаются. Я так и думал, что Барону его затеи не удадутся.

— Имя Барона?

— Франц фон Шварцхельм. Гауптштурмфюрер СС. Не войск СС, а тех, настоящих. Большой оригинал. Говорят, он родом из семьи потомственных военных. А вот Барон пошел не в Вермахт, а в эсэсы. Вроде меня авантюрист. Только калибром побольше.

— Так это тебя в отряде звали Голландцем?

— Все-то вы знаете… И что мы могли сделать, раз вы нас знаете даже по именам? Да, меня так звали. Барон постоянно в последнее время где-то пропадал. Я был его заместителем. По мере сил поддерживал дисциплину среди этих литовских свиней.

— Ты должен был идти с Бароном? Куда?

— В Германию. В Восточную Пруссию. Должны были заглянуть к каким-то людям из «Вервольф». А потом мы должны были идти в Кенигсберг.

— Вы состояли в «Вервольф»?

— Нет. И Шварцхельм не имел к ним прямого отношения. То есть, у него были какие-то контакты с ними. Но он их не уважал. Говорил, что ничего путного у «Вервольфа» не получится. Но все-таки Барон имел на них множество выходов. Он должен что-то уточнить у людей из их агентуры… Речь шла о каком-то госпитале. Это он узнал от своих польских друзей. Но все было как-то неопределенно. Он в Кенигсберге должен был уточнить — о каком именно госпитале идет речь. А сюда Барон вернулся, чтобы забрать кое-какие документы. То есть, это он так сказал. Барон — темный человек. Одним он говорит одно, другим другое… А затем выясняется, что правда — третья… Что у него на уме, никто не знает, кроме него самого.

— Шварцхельм интересовался Черным лесом?

— Нет, вы в самом деле все знаете. Так точно, его интересовал этот объект. Он все собирал сведения, как туда попасть. Что-то собрал по крупицам. Он как будто складывал мозаику. Тут что-то услышит, там… Барон много знал. Но и не знал — тоже много. А почему нужно идти в Кенигсберг ради Черного леса — я не знаю. Кстати, вы могли бы этот отряд разгромить гораздо легче, если бы немного подождали. Шварцхельм нашел бы способ вам его сдать, чтобы замести следы. Эти литовцы больше ему не нужны.

— Тебе известно, что там, в Черном лесу?

— База. Стационарная база для партизанской войны. Там должно быть оружие, продовольствие и все такое прочее. Насколько я понимаю, ее готовили, чтобы развернуть серьезные действия, когда вы придете. Но что-то у немцев не заладилось. Шварцхельм имел к этому отношение…

— Так почему он не знал туда дорогу?

Голландец усмехнулся.

— Потому что нацисты обожали секреты. Их принцип — каждый знает только то, что должен знать. И получалось — никто, кроме больших шишек, не владел общей картиной. А как говорил Барон, те, кто все знал, слишком быстро побежали, когда вы пошли в наступление. Но далеко они не убежали. Шварцхельм сказал, что корабль, на котором пыталось сбежать начальство, лежит теперь на дне Балтийского моря. У вас хорошие подводники… Барон искал строителей этого объекта, еще кого-то, кто мог что-то знать.

— Его цели? Развернуть партизанскую войну?

— Шварцхельм не такой дурак. И не фанатик. Он прекрасно понимал: дело проиграно. На этом этапе, по крайней мере. Он так полагал: какой смысл в том, чтобы убить еще несколько десятков русских? Сила на вашей стороне. Он обманывал всех этих идиотов. Обещал им оружие и снаряжение. Хотя, может, он бы им их и отдал. Хотя бы для того, чтобы они подняли шум и отвлекли бы ваших от его особы. Но ему были нужны материалы института «Норд». И только.

— Что это такое?

— Вот этого я не знаю. Но это нечто очень важное. План его заключался вот в чем. Взять нужные ему материалы, потом пробраться в большую Германию. Там у него есть связи. А оттуда — вместе со мной и теми, кто вон там в укрытии лежит, — двинуться в нейтральные страны. Шварцхельм уверял меня, что жалеть об этом мне не придется. Будущее мое будет обеспечено. Но это он так мне говорил. Может, у него имелись еще какие-нибудь варианты. Я ж говорю — темный человек. Но мне-то все одно — надо было как-то выкручиваться. Эти, которые литовцы, у них есть повод с вами воевать. Но мне-то какое дело до их разборок с русскими и с коммунистами? Я ж не идиот, чтобы умирать ради «священной защиты европейской культуры от большевистских варваров». — Последние слова Голландец произнес, подражая пафосу армейских пропагандистов.

— Хотел податься к англичанам или американцам? — спросил Сергей, вспомнив игры Ковалевского.

— Нет, там есть какая-то структура, которая собирается продолжать их дело. Вот к ним он и лез.

— Какие у него могут быть дальнейшие планы? Один полезет?

Голландец пожал плечами.

— Если вы его не изловите, возьмет людей из «Вервольф». Я говорю, он с ними не любил иметь дела. Но Барон такой человек — использует в своих интересах все и всех. Я думаю, если будет такая необходимость, он и с вашим НКВД попробует договориться. Две недели назад, когда он ходил к этому Черному лесу, Барон специально взял двух литовцев. Потому что их было не жалко. Он прекрасно знал заранее, что его спутники обратно не вернутся. Я тоже его опасался. Но другого выхода не было.

— А зачем нужно было грабить инкассатора?

— Все просто. Литовцы вас, русских, не любят. Но они совсем не против ваших денег, пусть на них и Ленин изображен. Шварцхельм не верил в идейные мотивы. Он предпочитал платить. Может быть, тут были и другие соображения. Но это мои догадки. Вам же, в конце концов, весь этот цирк надоел бы. И вы бросились бы гоняться за отрядом. Рано или поздно загнали бы… Все были бы довольны. Ваши начальники получили бы ордена, или чем там у вас награждают? Мы бы ушли. Кто ж знал, что вы так быстро нас накроете…

Оставив пленного под присмотром десантников, Мельников спустился в «берлогу». Это и на самом деле оказалось именно такое сооружение, каким он его и представлял. Размером оно было не больше вагонного купе, только гораздо ниже. Сергей стоял, упираясь головой в потолок. На полу лежали два человека. Один в камуфляже, другой — в мундире Ваффен-СС без знаков различия. В одном углу валялись консервные банки, в другом были сложены четыре собранных рюкзака.

Дух был страшно тяжелый — запах немытого тела, спиртного, разбавленного пороховой гарью. Но и без нее атмосфера была — хоть топор вешай. Гнусное местечко. Сергей поспешно вылез.

Вскоре послышались голоса. Из леса вышел капитан — и с ним еще несколько человек. Выслушав доклад, он хмуро кивнул.

— Командир ушел-таки. Нехорошо. Но банду мы накрыли, а это главное. Более двух десятков человек взяли. Кроме тех, кто у замка, имелись еще люди в лагере. Но они даже стрелять не стали, сразу подняли лапки… Радист уже наладил связь. Сюда выходят машины за пленными. Будем считать, что операция — не совсем успешно — но завершена.

— А моя все продолжается и продолжается, — вздохнул Мельников.

Глава 12.

ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ

22 июля, Кенигсберг

«Виллис» катился по асфальтовому шоссе, разбитому в клочья. Вокруг были следы уже настоящей, нешуточной войны — бесконечные воронки, обломки и, конечно, груды самого разнообразного металлолома.

Вчера вечером Мельников и Копелян прибыли в Инстербург на какой-то попутной «эмке», которая прихватила их в Сувалди, куда Сергея и Оганеса доставили прямо от развалин замка. Впервые в жизни Мельников почувствовал себя большим человеком. Потому как ради него, лейтенанта, разыскивали Елякова по специальной связи. И когда выяснили, что они находятся в штабе дивизии, в Инстербурге, специально нашли для него попутную машину. И теперь хозяин транспортного средства, какой-то интендантский капитан, сидел молча, опасливо поглядывая на попутчиков, а если и заговаривал — то каким-то льстивым голосом, совершенно не соответствующим субординации. Капитан явно опасался, что младший офицер, о котором так заботились «органы», посажен к нему не просто так. А интендант — это уж такая служба… Какого ее представителя ни возьми — всегда углубленное изучение его деятельности попахивает трибуналом. По словам недоучившегося историка Копеляна, великий русский полководец Суворов утверждал: любого. Любого, кто прослужил два года интендантом, можно со спокойной совестью расстреливать.

И уж что говорить о Германии, где столько всяких хороших вещей валялось без присмотра. Кто, что и как оттуда тащил — дело темное. В общем, Мельников ощущал себя персонажем комедии Гоголя «К нам едет ревизор».

Свое непосредственное начальство Мельникову даже не пришлось искать. На КПП перед въездом начальник караула, убедившись, что перед ним и в самом деле лейтенант Мельников, послал сопровождающим солдата, который привез Сергея в находившееся под городом поместье, которое уцелело от войны — и было почти не разграблено. Тут стояли какие-то люди из НКВД, выполнявшие некую секретную работу — и здесь же ожидал его Еляков. Поляк отправился в Варшаву — докладывать о ситуации.

При встрече выяснилось, что столь нежная забота о Мельникове и его спутнике имела и обратную сторону. Большая часть советских войск готовилась выходить на расформирование. Поэтому во всех армейских структурах царила жуткая суета. Смерш уже ничего не делал. НКВД пока ничего не делал. С поляками, на будущей территории которых находился объект, пока не могли толком договориться, поскольку у них был еще больший бардак. У них у в Варшаве-то порядка не было, что уж тут говорить о будущих новых территориях…

В общем, все были готовы помогать, но непосредственно дело предстояло заканчивать все той же бригаде. У остальных находились дела поважнее. К примеру, те ребята, у которых гостил Еляков, уже укладывали чемоданы. В смысле — бродили по особняку и выбирали предметы обстановки и прочие вещи, которые неплохо было бы прихватить с собой.

Теперь «виллис» с бригадой в полном составе двигался по трассе, следуя в столицу Восточной Пруссии. Пейзаж вокруг был безлюдный и унылый. До этого времени Еляков и его команда крутились в местах, которые война коснулась лишь боком, слегка опалив их своим огненным дыханием. А теперь они ехали по пути нашего наступления. Поэтому даже сохранившиеся населенные пункты были совершенно пустынны — в том смысле, что гражданского населения не наблюдалось. Хотя, судя по частоте мелькающего по сторонам брошенного жилья, сейчас они находились в самой населенной части Восточной Пруссии. Когда-то самой населенной.

— Оно и к лучшему, — прокомментировал капитан окружающую пустыню. — Эта территория будет нашей, меньше будет возни с местным населением. Хотя, — усмехнулся Еляков, — это секрет…

Ну да, секрет — о предстоящем разделе Восточной Пруссии теперь знали даже вороны. Об этом говорили и солдаты, и офицеры. Все рассуждали о том, кто же и как будет ее заселять.

— Как всегда в России, — отозвался Копелян, — самые важные тайны известны всем.

Когда наконец, после муторной езды, приблизились к городу, пейзаж вокруг, и до того безрадостный, стал и вовсе мрачным. Проехали окопы, обращенные на запад — явно бывшие нашей линией фронта. А впереди, справа от дороги, показались развалины какого-то мощного сооружения из красного кирпича. Оно было большим, одноэтажным, сплошь усеянным то ли узкими окнами, то ли большими бойницами. Вокруг снова потянулись окопы, но теперь уже обращенные на восток. Земля вокруг них, казалось, была перепахана. Снарядов и бомб явно не жалели. Кое-где виделись бетонные купола дотов, напоминавшие какие-то чудовищные грибы-поганки.

— Форт, — пояснил Копелян, кивнув на кирпичное здание. — Первая линия их обороны. А ты, лейтенант, до них дошел?

— Наша дивизия наступала с южной стороны города. Эти форты — последнее, что я видел в Кенигсберге. А потом на моем пути попался придурочный немец с гранатой. На этом мое участие во Второй мировой войне закончилось. Пошел я за «языком», получил три осколка и вышел из игры.

— Значит, самого интересного ты не видел, — подвел итог Копелян. — Я-то наступал с севера, в составе 43-й армии. Там было самое интересное…

Через некоторое время дорога, от которой тут было одно воспоминание, приблизилась ко второй полосе обороны — которая тоже выглядела размолоченной вдребезги. Далеко виднелся квартал, когда-то состоявший из унылых темно-серых четырехэтажных домов. Некоторые почти уцелели. И тут вдруг шоссе сменилось дорогой из белого диабаза — а «виллис» покатил, виляя между красных коробок из красного кирпича без перекрытий, зияющих пустыми окнами, а также просто груд кирпича. Еляков насмотрелся развалин городов. В конце концов, он только недавно побывал в разрушенной Варшаве. Но это было куда сильнее. Мертвый город. Разрушенный сплошь — на сто процентов. И как разрушенный! Здесь не шутки шутили. Ни одного дома с уцелевшими перекрытиями!

Справа, километрах в двух, над этим полем смерти маячил мрачный силуэт замка. Он впечатлял. По сравнению с тем сооружением, возле которого он ловил банду Барона, эта цитадель смотрелась «тигром» по сравнению с каким-нибудь Pz-II[54]. Дело даже не в том, что замок отлично сохранился. Мрачная каменная громада выглядела тяжеловесно и величественно. Именно так Сергей и представлял замки псов-рыцарей. Это выглядело и в самом деле как гнездо тех, кто семьсот лет назад первый раз попробовал лезть на восток. Да только они кончили, как и эти. Замок, по крайней мере, издали, смотрелся как целый. Только одна из его мощных высоких стен была полностью обрушена.

Во всем этом мертвом городе не было видно никого — ни штатских, ни военных. Заходящее красное солнце, высвечивая пустые окна, придавала картине и вовсе мрачный вид.

— Едрить твою! — выругался шофер и пояснил: — Мне довелось побывать в Сталинграде — уже после того, как немцы сдались. Там тоже развалин хватает. Но даже в Сталинграде осталось хоть что-то целое. Здесь же — подчистую… А ведь немцы на Волге несколько месяцев долбились. А тут наши, как газеты писали, в три дня уложились. Слушай, старший сержант, как вам это удалось?

— Расскажи ему, Копелян, — улыбнулся Еляков.

Апрель 1945 года, за три месяца до описываемых событий, Кенигсберг

К наступлению готовились очень серьезно. По ночам к линии фронта тянулись оружия, реактивные минометы и бесчисленные машины с боеприпасами. И какие это были орудия! Кроме привычных гаубиц на позиции становились 203-миллиметровые орудия, а вслед за ними тащили и каких-то уже совершенных монстров огромных калибров, которых Копеляну до этого и видеть-то не приходилось. На фоне этих чудовищ шестидюймовки из полка Копеляна выглядели просто «сорокопятками».

1 апреля Копеляна откомандировали на артиллерийский наблюдательный пункт в одну из дивизий. Так что, в отличие от большинства артиллеристов, которые во время наступления только и делают, что стреляют неизвестно куда, он видел все очень хорошо.

…Огонь начался 2 апреля. Стреляли по всему фронту, боеприпасов не жалели. Щедро разбрасывали снаряды по всей линии немецкой обороны. Это была, так сказать, разминка. Подготовка к артиллерийской подготовке. Немцы серьезно подготовились к обороне. Они тщательно замаскировали свои доты и другие огневые точки слоем земли, дерном, кустарниками и даже деревьями. И теперь наши артиллерийским огнем срывали всю эту маскировку — чтобы не лупить из крупных калибров в белый свет.

Капитан-наблюдатель оказался душевным мужиком. Время от времени, когда позволяла обстановка, он давал поглядеть в стереотрубу и бойцам. Так что Копелян видел, как после взрывов проседали холмы — и на божий свет вылезали бетонные или кирпичные верхние перекрытия укреплений. В воздухе от взрывов поднималась то красная кирпичная, то серая бетонная пыль. Время от времени немцы пытались огрызаться из своих дальнобоек, но силы были явно неравны. Вражеские орудия просто-напросто давили шквалом огня.

— Вот так и с нами было в сорок первом, — бросил Оганесу капитан. — По нам лупили из всех калибров, а мы сидели как идиоты. Но теперь-то они за все ответят!

Но все это оказалось только первым актом. Настоящий концерт начался на следующий день. Тяжелая артиллерия грохнула так, что небу стало жарко, земля задрожала и уши заложило. Копелян хорошо успел повоевать, но такого грохота он не слыхал. Оборону немцев методично сравнивали с землей. Правда, как узнал потом Копелян, форты даже чудовищным 350-миллиметровым мортирам оказались не по зубам. Но от попаданий в стены фрицы выбывали из строя по причине контузии.

Канонада стала смолкать к вечеру 5 апреля. И в наступившей тишине послышался ровный гул. Это шли самолеты. Их тоже было много, очень много. На малой высоте шли горбатые штурмовики, выше — звенья пикировщиков-«пешек». И понеслось… Бомбежка шла непрерывно. Одни уходили отбомбившись, на смену приходили другие. Наши самолеты действовали практически безнаказанно. На территории окруженного Кенигсберга не было ни одного аэродрома, с которого могли бы взлететь немецкие истребители. Вскоре послышались страшные взрывы. Это что-то рвалось на заводах и на складах. К ночи в городе начался пожар. Вот этого зрелища Копелян не забудет никогда. Пламя стояло до неба. В буквальном смысле — километра на полтора стоял над городом красно-желтый огненный столб, а выше него — клубились тучи из пепла и еще какой-то дряни. Пепел еще долго потом оседал на окрестности — все даже привыкли, что после дождя оставались черные потеки…

Но все-таки древний город, где у домов были толстенные стены, оказался крепким орешком. Да и защищали его отнюдь не слабые ребята. Сдаваться они не хотели, а отступать фрицам было просто некуда. В итоге, когда начался штурм, наша пехота крепко завязла в старом городе. Хотя использовали чуть ли не все достижения военной техники. Копелян увидел, как работает огнемет — как струя горящего бензина вливалась в амбразуры дотов и в первые этажи домов — после этого стрелять из укреплений было уже некому…

Но в городе засело около 150 тысяч немцев — то есть укрепились практически в каждом доме — за толстенными средневековыми стенами домов, построенных так крепко, как сейчас уже строить разучились. И тогда начальство додумалось до идеи, которая даже в этой безумной войне выглядела необычно. К этому времени Копелян вернулся в свою родную батарею.

…Долгое время они не могли понять, что происходит. «Студебекеры» с прицепленными пушками доставили батарею чуть ли не на передовую — вблизи слышалась пулеметная стрельба. К командиру батареи подбежал пехотный офицер:

— Товарищ капитан, наша рота поступила в ваше распоряжение.

— Вот и отлично, — ответил артиллерист. — Так вот, славяне, беремся за наши пушечки — и катим их вперед. А то, говорят, дивизионки не справляются с этим чертовым городом. Попробуем нашими.

Так и сделали. При поддержке матушки-пехоты 152-миллиметровые гаубицы-пушки покатили вручную по узким улицам центра. Если из дома стреляли — то по нему без долгих разговоров лупили прямой наводкой. Шестидюймовый снаряд — это вам не огурец.

Копелян хорошо запомнил первый выстрел прямой наводкой в Кенигсберге. Это было на какой-то улице, в конце которой виднелся красный кирпичный четырехэтажный дом, откуда вели огонь, кажется, из всех окон. Посреди улицы стоял «Т-34», который время от времени палил по зданию. Но дому от этого было ни жарко ни холодно. Пехота жалась по стенкам, не высказывая особого желания двинуться вперед. И вот тут-то подтащили их пушку.

…Орудие, наведенное на нижний этаж, рявкнуло. Потом еще раз. Вслед за вторым разрывом со стороны дома раздался грохот и поднялось огромное облако пыли. Больше оттуда не стреляли. Пехота, осмелев, двинулась вперед. Ни одного выстрела из того дома так и не раздалось. Позже Копелян понял причину — от двух снарядов в доме попросту рухнули перекрытия, похоронив под собой защитников. Вот так и пошло дело. Обратной стороной было то, что по артиллеристам тоже стреляли. За три дня штурма батарея потеряла больше людей, чем за весь предыдущий год.

Потом говорили и писали в армейских газетах, что командующий немецким гарнизоном генерал Отто Лаш вдохновлял своих бойцов примером Севастополя, который держался 250 дней, хотя город был укреплен куда слабее. Дескать, доблестные солдаты Вермахта продержатся не меньше. Но тут ситуация была иная. Немцы отчаянно сопротивлялись два дня. Потом… Потом что-то у них сломалось. Фрицы начали сдаваться. Не все, впрочем. Некоторые пытались прорваться при поддержки танков и самоходок. Безнадежное это было дело — только прибавилось на улицах горелых танков.

В конце концов на домах стали появляться белые флаги, хотя Лаш все еще отказывался капитулировать. Именно тогда командир приказал Копеляну, дав ему под начало двух бойцов, конвоировать в тыл пленных фрицев. Их было ни много ни мало — а двести человек, которых надо было прогнать через разрушенный город, в котором продолжали стрелять. Сержант на верил, что кого-то доведет. Скрыться среди развалин не представляло никакого труда. Однако он привел… Пятьсот человек. Пока колонна шла через город, к ней присоединялись немцы, вылезавшие из развалин и подвалов. И их можно понять. Боеприпасов у них не было, еды не было, медикаментов тоже не имелось. Что им еще оставалось. Не все горели желанием помереть за родину, за фюрера.

Оганесу запомнилось, как они, уже выйдя за городскую черту, гнали пленных вдоль шоссе, на котором стояли многочисленные танки и самоходки, которые так и не вступили в бой. Один из немцев, немолодой фельдфебель с перевязанной головой, долго и ошеломленно смотрел на этот грандиозный парад техники.

— И мы хотели с этим сражаться… — наконец пробормотал он.

* * *

— Вот так оно было, — закончил рассказ Копелян. — Говорили — на это Гитлер и рассчитывал — что мы с этим городом будем долго возиться, отвлекать силы от Берлина. Да только хрен там! Надоело всем воевать, хотелось побыстрее закончить. Но города после всех этих дел, можно сказать, и нет больше. Все снесли, к чертовой матери.

…Машина ползла с черепашьей скоростью, пробираясь вдоль плохо убранных завалов. То и дело попадалась горелая немецкая техника. Иногда — мелкими стаями.

— Это они пытались прорываться, — кивнул Копелян.

Еляков добавил:

— Это еще что! Километров в пятидесяти отсюда, возле Пиллау, есть такая коса Фрише-Нерунг, узкая полоска земли, выдающаяся в море километра на два, на три. Немцы с нее пытались эвакуировать свою бронетехнику водным путем, на транспортах. Да только наши самолеты им сильно жить мешали. Тоже кружились не переставая. Вот там, я вам скажу, зрелище… Вся эта коса просто забита битой и просто брошенной техникой. Вот буквально — слева море, справа море, посредине — сплошная свалка металлолома протяженностью в пару километров.

— Тому, кто не попал на корабли, не повезло. Как белым во время эвакуации из Новороссийска. Кто не попал, тому пришлось невесело. Красные тоже злые были… — усмехнулся Мельников.

Капитан покачал головой:

— Это как сказать. Во время Гражданской войны — там да. Кто успел сесть на корабль, те благополучно отбыли в эмиграцию. А в Восточной Пруссии были немного иные дела. У красных подводных лодок не было. А вот теперь-то… Балтийский флот, считай, чуть не всю войну был заперт в Финском заливе. Корабли играли всего лишь роль дальнобойных батарей, да морячки шли на берег, в морскую пехоту. Но в сорок четвертом они вырвались — да и как пошли топить все, что плавало под немецким флагом. Так что многие их тех, кто успел сесть на корабли в Пиллау, теперь рыб кормят. Я то, по специфике нашей работы, вот о чем думаю. Немцы ведь и разные документы вывозили. И вот сколько тайн Третьего рейха оказалось теперь на дне Балтийского моря… Может, там лежит и разгадка нашей тайны…

…Но вот пейзажи вокруг машины стали получше. Опять показались все те же темно-серые четырехэтажные дома. Некоторые были даже почти целыми. Стали появляться гражданские люди. Их вид сильно отличался от жителей тех немецких городов, в которых Мельников бывал в последние два месяца. Те как-то освоились, а эти… В глазах жителей Кенигсберга стояла безнадежность. Услышав звук машины, они отступали на обочину и, застыв, провожали глазами «виллис». Такое Мельников тоже видел. Жители мертвого города. И, судя по их виду, обреченные жители.

— Товарищ капитан, а где они живут?

— Где-то… В подвалах, наверное. К тому же на окраинах кое-какие дома остались целыми. Гражданских тут много. Бежать-то было некуда. Пока до них у наших руки дойдут, перемрут, наверное, в большинстве. Заниматься Кенигсбергом всерьез пока что никто не собирается. Не до этого.

— И то верно. Делать нам больше нечего. Нам бы свои города восстановить, — согласился Мельников[55]. — На нашем участке фронта еще задолго до начала наступления был приказ: выпускать гражданских из города — тех, кто захочет уйти. Кое-кто успел убраться. Смешные случались эпизоды. Немцы-то шли в основном налегке, но среди беженцев попадались люди с подводами, груженными всякими вещами. Это были либо наши, либо поляки. Те, кого угнали на работу в Восточную Пруссию, набрали себе, что смогли прихватить — в виде платы за дармовую работу.

А немцев мы даже подкармливали. Они вокруг наших кухонь крутились. Да только все равно — куда им было деваться зимой в пустой стране? Тоже, наверное, многие по краям дорог так и остались…

Тем временем пейзаж еще более повеселел. Вдоль дороги потянулись виллы, многие из которых были совсем целенькие. Судя по стоявшим вокруг домам, это раньше был район, в котором проживали богатые люди. Здесь жизни было побольше. Чувствовалось присутствие армии. У домов стояли «виллисы» и «студебекеры», на улицах и во дворах то и дело мелькали солдаты и офицеры.

…Комендатуру Мельников узнал издалека, хотя никогда до этого в Кенигсберге не был. В этом не было ничего необычного. Армейские порядки всюду одинаковы. На фронте при наступлении начальство занимает себе самую лучшую захваченную землянку, в занятом городе — самый хороший дом. Так что Мельников не удивился, когда «виллис» причалил к большой и очень красивой вилле, которая даже осколками была не покорябана.

Комендант послал их сразу к своему заместителю по интересующей части — сухощавому немолодому очкастому майору, который напомнил Мельникову учителя математики. Хотя — может, он до войны и был учителем?

— Слушаю вас, товарищ капитан, — ответил он строго по уставу в ответ на приветствие Елякова.

Сергей за время службы успел подметить: интеллигенты, занесенные войной в армию, почти четко делились на два типа. Одни никак не могли привыкнуть к особенностям армейской службы и специфических отношений. Они могли отлично воевать и совершали подвиги — но все равно выглядели штатскими, случайно одевшими военную форму. Многие так до конца войны и не выучились командному голосу, тому непререкаемому приказному тону, без которого армия немыслима. Ведь что есть субординация: я начальник — ты дурак. Ты начальник — я дурак. Но попробуй, повоюй иначе. В Гражданскую, говорят, попробовали строить отношения в армии по-иному, да после того как белые изрядно намяли холку красным отрядам, — все вернулось на круги своя.

Другие же попавшие в армию интеллигенты быстро входили во вкус внешней стороны армейской эстетики — китель без складочки, четкие фразы, стройная красота устава. Все эти армейские особенности такие люди порой доводили до крайности.

Так вот, майор был, видимо, из второй категории. Выглядел он безупречно — идеально выбрит, китель сидел как влитой — хоть ставь в пример новобранцам.

Однако, услышав суть дела, майор тут же сменил свой «уставный» тон на более штатский. Не дослушав, он махнул рукой:

Страницы: «« « ... 678910111213 » »»