Полет шершня Фоллетт Кен
Друзей и соседей он попытался убедить, что дело надо рассматривать не как обвинение в нечестности, а как спор по оформлению бухгалтерской отчетности. Но тут вмешался пастор Олафсен.
Существовало церковное правило, согласно которому любой член конгрегации, преступивший закон, должен быть «отчитан», то есть на неделю изгнан из общины. На следующее воскресенье он может снова в нее вступить, но всю неделю считается чужаком. По мелким поводам вроде превышения скорости при вождении эта процедура не проводилась, и Аксель утверждал, что его провинность подпадает под эту категорию. Пастор Олафсен не согласился.
Для Акселя это было куда унизительней, чем штраф. Его имя предали позору перед всеми, кто присутствовал в церкви, ему пришлось покинуть свое обычное место, остаток службы просидеть на задней скамье, и пастор, ко всему прочему, проповедь свою посвятил словам «кесарю кесарево».
Петер всегда вспоминал это с внутренней дрожью. Аксель так гордился своим положением процветающего предпринимателя и лидера общины. Хуже наказания, чем потерять уважение соседей, для него не существовало. Петер страдал, глядя, как напыщенное, самодовольное ничтожество вроде Олафсена публично отчитывает отца. На его взгляд, отец заслужил штраф, но не унижение в церкви. Он поклялся тогда, что если кто-то из Олафсенов преступит закон, пощады ему не будет.
Как было бы распрекрасно, окажись Арне членом шпионского подполья. Вот это была бы месть!
Тут Арне перехватил его взгляд.
– Петер! – Он выглядел удивленным, но не испуганным.
– Это здесь ты работаешь? – спросил Петер.
– Да, когда дают хоть какую-нибудь работу.
«Как всегда, Арне само благодушие и веселость. Если он в чем-то и замешан, то умело это скрывает», – размышлял Петер.
– Конечно, ты же пилот, – произнес он вслух.
– Здесь летная школа, но учеников у нас кот наплакал. Лучше скажи, ты-то тут что забыл? – Арне перевел взгляд на майора в немецкой форме, который стоял за спиной Петера. – У нас что, опасно намусорили? Или кто-то катался ночью на велосипеде, не зажигая фар?
Шуточки Арне не показались Петеру удачными.
– Рядовое расследование, – кратко ответил он. – Где найти вашего командира?
Арне махнул в сторону одного из зданий:
– Вон там штаб базы. Спроси майора Ренте.
Ренте оказался долговязым типом с кислым выражением лица и усами щеточкой.
– Я здесь для того, чтобы допросить вашего подчиненного, капитана Поуля Кирке, – сообщил ему Петер, представившись.
Майор Ренте многозначительно посмотрел на майора Шварца.
– А в чем дело? – выдавил он.
Слова «не твое собачье дело» вертелись у Петера на губах, но он сдержался и вежливо солгал:
– Он замешан в торговле краденым.
– Когда в преступлениях замешаны военные, мы предпочитаем сами расследовать дело.
– Еще бы вы не предпочитали. Однако… – Петер сделал жест в направлении Шварца. – Однако наши немецкие друзья предпочитают, чтобы это дело вела полиция, так что вам придется смириться. Где сейчас находится Кирке?
– Сейчас он в воздухе.
– Я полагал, вашим самолетам полеты запрещены? – вскинул бровь Петер.
– Как правило, да, но случаются исключения. Завтра нам предстоит визит группы люфтваффе. Немецкие летчики выразили желание подняться в воздух в наших тренировочных самолетах, и мы получили разрешение провести пробные полеты, чтобы убедиться в готовности наших машин. Кирке через несколько минут сядет.
– А я пока обыщу его вещи. Где он размещается?
Помолчав, Ренте с неохотой ответил:
– Спальный корпус А, в конце летной полосы.
– А тут у него нет помещения или хотя бы шкафчика, где он держит свои вещи?
– Четвертая дверь по этому коридору.
– Начнем оттуда. Тильде, пойдешь со мной. Конрад, отправляйся на летное поле, встретишь Кирке, когда он сядет, – я не хочу, чтобы он смылся. Дреслер и Эллегард, обыщите спальный корпус А. Майор, благодарю вас за помощь… – Заметив, что тот перевел взгляд на телефонный аппарат, Петер добавил: – В течение нескольких минут, майор, потрудитесь воздержаться от телефонных звонков. Если вы предупредите кого-нибудь, пока мы идем, это затруднит исполнение правосудия. Придется бросить вас в тюрьму, а это вряд ли украсит реноме армии, как вам кажется?
Ренте промолчал.
Коридор привел Петера, Тильде и Шварца к двери с табличкой «Старший летный инструктор». В тесной комнате без окон едва помещались письменный стол и шкаф. Петер и Тильде начали обыск. Шварц, стоя в дверях, зажег очередную сигару. В шкафу хранились папки с документами учеников летной школы. Петер и Тильде терпеливо просматривали каждый листок бумаги. В маленькой комнате нечем было дышать, дым сигары забил запах духов Тильде.
Через четверть часа Тильде удивленно воскликнула:
– Интересно!
Петер оторвался от характеристики некоего Кельда Хансена, который провалил экзамен по навигации.
Тильде подала ему листок бумаги. Петер, хмурясь, его рассмотрел. Это был старательный рисунок механизма, какого именно, Петер не распознал: окруженная стеной большая прямоугольная антенна на постаменте. На рисунке ниже тот же механизм был изображен без стены и подробней, причем постамент выглядел так, словно вращается.
– Что это, по-твоему, может быть? – спросила Тильде, глядя через его плечо.
Он остро почувствовал ее близость.
– Никогда не видел ничего похожего, но могу поспорить: это что-то секретное. Что еще в папке?
– Ничего, – она протянула ему папку с наклейкой «Андерсен Г.Х.».
Петер хмыкнул.
– Ганс Христиан Андерсен! Уже подозрительно. – Он перевернул листок. На обороте была набросана карта длинного и узкого острова, очертания которого были знакомы Петеру не хуже, чем карта Дании. – Да это же Санде! Остров, где живет мой отец!
Вглядевшись пристальней, он заметил, что на карте отмечено местоположение новой немецкой базы и часть пляжа, куда доступ запрещен.
– Опа! – тихо сказал он.
Синие глаза Тильде оживленно блеснули.
– Неужели мы поймали шпиона?
– Пока нет, – покачал головой Петер. – Но осталось совсем недолго.
Сопровождаемые безмолвным Шварцем, они вышли на воздух. Солнце уже зашло, но в мягком сумраке долгого летнего вечера видимость оставалась прекрасной. Они остановились рядом с Конрадом, неподалеку от авиастоянки. На ночь самолеты прятали под крышу. Один как раз закатывали в ангар: два механика толкали биплан за крылья, а третий держал на весу хвост.
Конрад указал на снижающийся на посадку самолет.
– Думаю, это наш и есть.
«Тигровый мотылек» сделал красивую, ладную дугу и влился в воздушный поток, который понес его к земле. Петер меж тем думал, что попал в яблочко.
«Поуль Кирке наверняка шпион. Рисунка, который нашли у него в кабинете, хватит, чтобы злодея повесили. Но прежде чем это произойдет, он должен ответить мне на много вопросов. Кто он – простой информатор вроде Ингемара Гаммеля? Сам он ездил на Санде, чтобы проникнуть на авиабазу и зарисовать таинственный агрегат? Или его роль поважней, и Поуль координатор, к которому стекается информация, а он шифрует ее и переправляет в Англию? Если так, то кто тогда ездил на Санде и привез оттуда рисунок? Может быть, Арне Олафсен? Не исключено, пусть даже Арне и не показал ничем, что его взволновало явление полицейских на базу. В любом случае надо установить за ним слежку».
Самолет коснулся земли и, подскакивая, покатил по траве. В этот самый момент с той стороны, что против ветра, на бешеной скорости примчался полицейский «бьюик». Он резко затормозил, и оттуда, держа в руке что-то ярко-желтое, выскочил Дреслер.
Петер метнул в него гневный взгляд: не хватало еще, чтобы Кирке насторожился, – но, оглядевшись, понял, что сам допустил промах. Стоило расслабиться на минуту – и пожалуйста, чудо какая компания сгрудилась у взлетной полосы: он сам официального вида, в темном костюме, Шварц с сигарой в немецкой военной форме, женщина, и к тому же еще один штатский выскакивает из машины! Они выглядят как комитет по торжественной встрече. Увидев такое, кто угодно насторожится.
Тем временем подбежал Дреслер, размахивая книгой в ярко-желтой обертке.
– Шифровальная книжка! – взволнованно выкрикнул он.
Это означало, что Кирке – ключевая фигура в шпионской сети. Петер посмотрел на самолетик, который, не доехав до них, свернул со взлетной полосы, чтобы подрулить к стоянке.
– Спрячь книжку под плащ, идиот, – рявкнул он Дреслеру. – Увидит, чем ты тут размахиваешь, сразу поймет, что мы за ним!
Он снова глянул на «мотылек». Кирке в открытой кабине был виден прекрасно, но выражение лица скрывалось за очками, шарфом и шлемом.
Дальнейший ход событий, впрочем, сомнений не вызвал.
Мотор вдруг взревел громче, самолет качнуло, он развернулся по ветру, но покатил прямо на Петера и тех, кто стоял с ним рядом.
– Черт, он деру дает! – закричал Петер.
Набирая скорость, самолет продолжил движение.
Петер выхватил пистолет.
Кирке нужен ему живым, чтобы допросить, но уж лучше убить его, только не дать уйти. Целясь с двух рук, он метил в приближающийся «мотылек». Сбить самолет из пистолета не выйдет, но при удаче можно попасть в пилота.
Хвост «мотылька» оторвался от земли, самолет выровнялся, стали видны голова и плечи пилота. Петер взял на мушку летный шлем, выстрелил. Самолет оторвался от земли. По мере того как он взлетал, Петер брал все выше, пока не расстрелял все семь патронов, что были в магазине его «вальтера». С горьким разочарованием он понял, что метил слишком высоко: бензобак над головой летчика, как кляксами, продырявило, и горючее, брызгаясь, фонтанчиками поливало кабину. Самолет даже не дрогнул.
Все, кроме Петера, плашмя рухнули на землю.
Петером же при виде вращающегося, со скоростью сорок километров в час несущегося на него пропеллера овладел неукротимый, бешеный гнев. Там, в кабине, вместе с Поулем Кирке сидели все преступники, когда-либо уходившие от ответа, включая сопляка Финна Йонка. Остановить Кирке необходимо, пусть даже ценой собственной жизни.
Краем глаза он заметил сигару майора Шварца, тлеющую в траве, и его озарило.
Когда биплан приблизился к ним, он нагнулся, схватил сигару, метнул в пилота и тут же отпрыгнул в сторону.
Порыв ветра пронесся над ним, и нижнее крыло едва не снесло ему голову.
Он упал на землю, перекатился и посмотрел вверх.
«Тайгер мот» взлетал. Ни пули, ни тлеющая сигара, видимо, не причинили ему вреда. Петер потерпел поражение.
Неужели Кирке уйдет? Конечно, немцы пустят в погоню два «мессершмита», но пока они взлетят, пройдет не одна минута и к тому времени беглец скроется из виду. Бак для горючего поврежден, но не исключено, что продырявлена не нижняя часть емкости, а значит, топлива может хватить, чтобы перелететь море и добраться до Швеции, а это всего тридцать километров. К тому же спускается ночь.
«Да, шанс у Кирке есть», – с горечью заключил Петер.
И тут в воздухе раздался свист вспыхнувшего огня, и горящий факел встал над кабиной.
С ужасающей быстротой оно охватило голову и плечи пилота, одежда которого, должно быть, пропиталась бензином. Язычки огня расползлись по фюзеляжу, жадно пожирая ткань обивки.
Несколько секунд самолет еще шел вверх, хотя голова летчика чернела, обугливалась на глазах. Потом тело упало вперед, надавив на рычаг управления, и «мотылек» поник носом и с малой высоты косо врезался в землю. Корпус его смяло, сложило гармошкой.
Потрясенные, все молчали. Огонь продолжал облизывать крылья и хвост, вгрызаться в деревянные лонжероны крыла, обнажил стальные трубки корпуса, который сделался похож на скелет сгоревшего мученика.
– О Господи, как страшно! – прокричала Тильде. – Бедняга…
Ее трясло.
– М-да. – Петер положил руку ей на плечо. – Но хуже всего то, что он уже ничего не расскажет.
Часть вторая
Глава 8
Вывеска «Датский институт народной песни и танца» красовалась у входа исключительно для отвода глаз. Если спуститься и через двойной светозащитный занавес пройти в подвал без окон, попадешь в джаз-клуб.
Зал был маленький, темноватый, с бетонным замусоренным бумажками и окурками, липким от пролитого пива полом. Несколько хромоногих столов и деревянных стульев имелось, но большая часть аудитории была на ногах. Портовые рабочие и матросы плечом к плечу стояли рядом с хорошо одетыми молодыми людьми и даже немецкими солдатами, которых тоже сюда изредка заносило.
На маленькой сцене сидела у пианино молодая женщина и низким голосом что-то напевала в микрофон. Может, это тоже был джаз, но Харальд сходил с ума совсем по другой музыке. Он страстно ждал выступления Мемфиса Джонни Медисона – тот был «цветной», хотя большую часть жизни провел в Копенгагене и город Мемфис вряд ли когда видал.
Было два часа ночи. Вчера вечером, когда вся школа улеглась, Три Балбеса – Харальд, Мадс и Тик – оделись, выбрались из спального корпуса и успели на последний поезд в город. Это было рискованно – если дело откроется, им несдобровать, – но Мемфис Джонни того стоил.
Крепкое спиртное, которое Харальд запивал пивом, еще больше подняло ему настроение. Он не мог забыть разговор с Поулем Кирке, и мысль о том, что теперь он в Сопротивлении, волновала. «Только подумать, ведь это такое дело, которым нельзя поделиться даже с Мадсом и Тиком. Что ни говори, а я передал секретные военные данные шпиону!»
Когда Поуль признал, что подполье существует, Харальд сказал ему, что готов всячески помогать. Поуль пообещал, что использует Харальда в качестве наблюдателя. От наблюдателя требуется собирать сведения об оккупационных войсках и передавать Поулю для дальнейшей пересылки в Британию. Харальд гордился собой и нетерпеливо ждал первого задания. При этом он был напуган и очень старался не думать о том, что случится, если его поймают, – хотя, конечно, все равно думал.
Харальд по-прежнему ненавидел Поуля за то, что тот встречается с Карен, но ради Сопротивления решил, что ревность постарается подавить.
«Жаль, что Карен здесь нет, – подумал он. – Ей бы понравилась музыка».
Стоило ему подумать о том, что недостает женского общества, как в глаза бросилось новое лицо: кудрявая брюнетка в красном платье сидела на табурете у бара. Разглядеть ее хорошенько не удавалось: то ли в зале было сильно накурено, то ли с глазами что-то случилось, но, кажется, она пришла одна.
– Эй, посмотрите-ка, – обратился он к приятелям.
– Ничего, если тебе по вкусу старушки, – оценил Мадс.
Харальд попытался сфокусировать взгляд.
– А она старушка? Сколько ей, по-твоему, лет?
– Тридцатник минимум.
Харальд пожал плечами:
– Ну, это еще не старость. Слушайте, может, ей хочется с кем-то поговорить?
– Еще как хочется! – хмыкнул Тик, который выпил меньше друзей.
Харальд не понял, чего это Тик ухмыляется как дурак. Отмахнувшись, он направился к бару и, подойдя ближе, разглядел, что женщина полновата и сильно накрашена.
– Привет, школьник! – улыбнулась она дружелюбно.
– Я вижу, вы одна.
– Ну, на какое-то время.
– Я подумал, возможно, вам хочется с кем-то поговорить.
– Я здесь совсем не для этого.
– А, так вы предпочитаете слушать музыку! Я сам очень люблю джаз, уже давно люблю, много лет. И что вы думаете об этой певице? Она не американка, конечно, но…
– Терпеть не могу музыку.
Харальд пришел в замешательство.
– Тогда почему?..
– Я на работе.
Похоже, она считала, что это все объясняет, но Харальд был озадачен. Она по-прежнему сердечно ему улыбалась, и все-таки у него росло убеждение, что они друг друга не понимают.
– На работе? – повторил он.
– Ну да. А ты что подумал?
Ему хотелось сказать ей что-то приятное.
– Мне вы показались принцессой.
Она рассмеялась.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Бетси.
«Сомнительное имя для датской девушки из рабочих. Наверное, – решил Харальд, – она его себе сочинила».
Рядом возник человек вида весьма поразительного: небритый, с гнилыми зубами и глазом, полуприкрытым вздувшимся синяком. Наряженный в помятый нечищеный смокинг и сорочку без воротника, выглядел он, даром что невысок ростом и тощ, устрашающе.
– Давай-ка, сынок, решайся скорей, – потребовал он.
– Это Лютер, – представила его Бетси. – Оставь мальчика в покое, Лю, он безобидный.
– Твой безобидный отваживает других посетителей.
Харальд понял, что вообще не въезжает, что к чему, и значит, захмелел он сильней, чем ему казалось.
– Ну, хочешь ты переспать с ней или нет? – гнул свое Лютер.
– Да я даже ее не знаю! – поразился Харальд.
Бетси от души расхохоталась.
– Стоит десять крон, платить мне, – сообщил Лютер.
До Харальда наконец дошло. Он повернулся к Бетси, изумленный:
– Вы что, проститутка?
– Ну ладно, чего орать-то, – оскорбилась она.
Схватив Харальда за грудки, Лютер рывком потянул его на себя. Рука у него была сильная, Харальд покачнулся.
– Знаю я вас, умников, – прошипел Лютер, – по-твоему, это смешно?
Изо рта у него воняло.
– Да не заводись ты так, – отстранился Харальд. – Я просто хотел немного с ней поболтать.
Бармен перегнулся через стойку.
– Давай без шума, Лю. Паренек зла не хотел.
– Да ну? А по-моему, он надо мной смеется!
Харальд уже забеспокоился, не дойдет ли до поножовщины, когда распорядитель клуба взял микрофон и объявил выступление Мемфиса Джонни Медисона. Раздались аплодисменты.
Лютер оттолкнул Харальда.
– Пошел отсюда, пока я тебе горло не перерезал, – прошипел он.
Харальд вернулся к друзьям. Он осознавал, что его унизили, но был слишком пьян, чтобы его это волновало.
– Кажется, я нарушил какие-то местные правила, – пожал он плечами.
Но тут на сцене появился Мемфис Джонни, и Харальд вмиг позабыл обо всем на свете. Джонни уселся за пианино, наклонил голову к микрофону и на безупречном датском произнес:
– Спасибо. Если позволите, я начну с композиции величайшего пианиста в стиле буги-вуги Кларенса Пайнтоп-Смита.
Аплодисменты вспыхнули снова, и Харальд закричал по-английски:
– Давай, Джонни!
У двери возник какой-то шум, но Харальд не обратил на это внимания. А Джонни, взяв всего четыре вступительных аккорда, вдруг перестал играть и произнес в микрофон:
– Хайль Гитлер, беби!
На сцену взошел немецкий офицер.
Харальд в изумлении огляделся. Несколько представителей военной полиции выводили из зала немецких солдат. Датчан не трогали.
Офицер выхватил микрофон у Джонни и заявил по-датски:
– Публичные выступления представителей низших рас запрещены. Клуб закрывается.
– Нет! – возмущенно заорал Харальд. – Ты не смеешь, нацистская дубина!
По счастью, стоял такой шум, что его вопль потонул в криках протеста.
– Пошли отсюда, пока ты не нарушил еще какие-нибудь правила, – пробормотал Тик и крепко взял Харальда за предплечье.
– Отстань! – отпихивая друга, кричал тот. – Пусть Джонни споет!
Но Джонни уже был в наручниках, и офицер вел его из зала.
Харальд разозлился не на шутку. Раз в жизни выдался случай послушать настоящего джазового пианиста, и вот тебе на: нацисты остановили концерт после первых аккордов!
– Они права не имеют! – прокричал он.
– Конечно, нет, – умиротворяюще пробормотал Тик и повлек его к двери.
Поднявшись по лестнице, они оказались на улице. Стояла середина лета, и короткая скандинавская ночь шла к концу. Светало. Клуб находился на набережной, мерцал в полусвете водный простор пролива Зунд. Корабли спали, стоя на якорях. С моря дул свежий соленый ветерок. Харальд вздохнул всей грудью, и голова у него закружилась.
– Пойдемте на станцию, дождемся первого поезда домой, – предложил Тик.
План их состоял в том, чтобы оказаться в постели до того, как остальные в школе проснутся.
Они направились к центру города. На всех важных перекрестках немцы установили бетонные сторожевые посты-«стаканы» – восьмиугольные по форме и метр двадцать примерно высотой. Днем внутри каждого стоял постовой, открытый взглядам только начиная с груди. Ночами там никто не дежурил. Харальд, и так взвинченный тем, что клуб закрыли, при виде этих уродливых символов немецкого владычества разъярился еще сильней. Проходя мимо, он бессильно пнул бетонную стенку.
– Говорят, постовые стоят там в кожаных шортах, потому что ног все равно не видно, – сказал Мадс.
Харальд и Тик захохотали.
Чуть поодаль они увидели кучу строительного мусора: рядом шел ремонт какого-то магазинчика. Взгляд Харальда упал на груду банок из-под краски, и его осенило. Потянувшись через кучу, он выбрал одну.
– Что ты еще задумал? – спросил Тик.
На дне банки оставалось немного черной краски, еще не совсем засохшей. Харальд отыскал в мусоре обрезок деревянной планки, которая годилась как кисть. Не обращая внимания на недоуменные возгласы приятелей, с краской и этой планкой он подошел к бетонному стакану, присел перед ним на корточки. Он слышал, как Тик выкрикнул что-то остерегающее, но отвлекаться не стал, с большим тщанием выводя черным по серой бетонной стенке: «А НАЦИСТ БЕЗ ШТАНОВ!»
Закончив, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться работой. Буквы получились большие, жирные, надпись будет видно издалека. Сегодня утром тысячи жителей города по дороге на работу оценят его шутку и посмеются.
– Ну и что вы об этом думаете? – спросил он и оглянулся.
Тика и Мадса не было, но за спиной у него стояли два датчанина-полицейских.
– Очень смешно! – сказал один из них. – Ты арестован.
Остаток ночи Харальд провел в полицейском участке, в камере для пьяниц, где, кроме него, находился еще старик, который надул под себя, и ровесник Харальда, паренек, которого стошнило на пол. Это было так отвратительно, что о сне не могло быть речи. Время тянулось долго, у него жутко болела голова, и страшно хотелось пить.
Однако же не в пример сильнее, чем муки похмелья, Харальда донимал страх. Он боялся, что его станут допрашивать о Сопротивлении и, чего доброго, отправят в гестапо.
«Там могут пытать, и надолго ли меня хватит? Кто знает, насколько я терпелив к боли. Что, если не выдержу и выдам Поуля Кирке? И все из-за глупой шутки! Даже не верится, что повел себя таким дураком», – терзался от стыда Харальд.
В восемь утра полицейский в форме принес поднос, на котором стояли три кружки морковного чая и тарелка с ломтиками черного хлеба, тонко намазанными маргарином. От хлеба Харальд отказался: есть в этой камере было все равно что в нужнике – а чай выпил жадно.
Вскоре его повели на допрос. Пришлось подождать немного, а потом в комнату, держа в руках какую-то папку и еще страницу с машинописным текстом, вошел сержант.
– Встать! – гаркнул он, и Харальд вскочил на ноги. Сержант уселся за стол и прочитал рапорт. – В Янсборгской школе учишься, да?
– Да, господин сержант.
– Раз так, мог бы быть поумней, парень.
– Да, господин сержант.
– Где ты набрался-то?
– В джаз-клубе.
Сержант проглядел рапорт.
– В «Датском институте»?
– Да.
– Наверное, был там как раз, когда фрицы его прикрыли.
– Д-да… – Харальд удивился, что сержант обозвал немцев фрицами. Это не вязалось с атмосферой допроса.
– И часто ты напиваешься?
– Нет, господин сержант. Это впервые.
– Значит, впервые напился, а потом увидел пост и на глаза попалась банка с краской…
– Мне очень стыдно.
Сержант вдруг широко ухмыльнулся.
Читать бесплатно другие книги:
