Русско-еврейский Берлин (1920—1941) Полян Александра

1. В тех районах, где есть опасность бандитизма и погромов, должно быть разрешено трудовым слоям населения городов и местечек организовывать группы самообороны под контролем профессиональных союзов и под руководством местных военкомов.

2. Еврейскому населению тех мест, коим угрожает прямая опасность, должно быть разрешено выехать без всяких командировок.

3. Пострадавшим и беженцам, которые скопились в Гомеле, Речице и других пунктах, должно быть разрешено свободно выехать оттуда по их усмотрению.

В качестве постскриптума к меморандуму редакция с возмущением сообщала, что до 23 июня, т.е. в течение трех месяцев, Президиум ВЦИК «не удосужился рассмотреть этот вопиющий к небу документ»596.

Редакция не подозревала, что к моменту публикации меморандума наводивший ужас на евреев и советских работников Черниговщины и Гомельщины атаман Галака (он же Иван Алексеевич Васильчиков) был уже месяц как мертв. Его зарубил во сне внедренный в банду чекист Федор Гончаров, за что и был награжден впоследствии премией в 100 тысяч рублей и золотыми часами. Советская власть не слишком заботилась о безопасности местечковых евреев и не жаждала снабжать их оружием. Но вот со своими врагами бороться умела. Тот же чекист Гончаров, по некоторым данным, был профессиональным «ликвидатором» – Галака был уже четвертым главарем банды, погибшим от его рук.

Среди других еврейских тем на страницах «Социалистического вестника» отметим вопрос о судьбе Бунда в Советской России. Собственно, вопроса не было: была ликвидация первой социал-демократической (да и вообще первой) партии в России. Причем в этой ликвидации принимали активное участие бывшие бундовцы, уверовавшие в идеалы большевизма и стремившиеся, как всегда бывает с ренегатами, быть святее папы римского. Сначала Бунд раскололся на коммунистический и социал-демократический, затем коммунистический Бунд самораспустился, а социал-демократический постигла участь меньшевиков.

В журнале была опубликована информация о митинге, устроенном коммунистами по поводу слияния коммунистического Бунда с РКП(б). С основным докладом выступил А. Вайнштейн. С ним полемизировал представитель социал-демократического Бунда А. Литвак. Были заслушаны также доклады М. Рафеса «Из истории еврейского рабочего движения» и С. Томсинского «Перспективы и задачи еврейской культуры». «В докладах выявляется вполне определенная тенденция к вытравлению всех национальных особенностей и к активному ассимиляторству. Рафес возвестил, что борьба с национализмом еще не кончилась, ибо коммунистические бундовцы вошли в Р.К.П. с намерением отстаивать “бундизм”»597.

Журнал указывал на ликвидацию всех форм еврейской общественной жизни, еврейских организаций в Советской России (точнее, на Украине)598, публиковал материалы о положении еврейских рабочих в условиях новой экономической политики599 и некоторые другие, затрагивающие жизнь евреев в условиях большевистской диктатуры. Разумеется, все материалы носили резко критический характер.

Возможно потому, что авторы журнала лучше, чем другие эмигранты, знали, чем уязвить своих бывших соратников по единой партии, публикации «Социалистического вестника» вызывали особое озлобление в Москве и тяжело сказывались на меньшевиках в России. Начальник секретного отдела ГПУ Т.П. Самсонов в «совершенно секретной» записке (ну, а какую же еще записку мог представить начальник секретного отдела?) на имя Ф.Э. Дзержинского и И.С. Уншлихта от 9 августа 1922 года писал:

№ 15 «Социалистического Вестника» от 2/8-[19]22 г., как никогда раньше, наполнен массой клеветнических измышлений и инсинуаций. В журнале ведется бешеная к. – р. агитация против Соввласти, более упорная, даже чем это делают правые эсеры. Исходя из этого, я и полагал, что против меньшевиков нужно значительно усилить репрессии не только в центре, но и в провинции Республики. С этой целью я полагаю, что нам нужно произвести массовую операцию по меньшевикам по всей территории Республики, в особенности в рабочих районах600.

Пятнадцатый номер «Социалистического вестника» был на самом деле не лучше и не хуже других выпусков журнала. Это был лишь повод для очередной атаки на еще не смирившихся с большевистской диктатурой социал-демократов. Впрочем, и смирившимся не была гарантирована безопасность, свобода и жизнь. Репрессии против меньшевиков, начавшиеся в 1920-е годы, не прекратились до тех пор, пока все они не были изведены. А их товарищам, вовремя уехавшим за границу, оставалось лишь читать в газетах об очередном приговоре и отзываться на него очередной статьей, никак не способной изменить участь обреченных.

В начале 1920-х годов в Берлине обосновалась группа левых эсеров, среди которых были А.А. Шрейдер (в 1918 году первый председатель Петроградского революционного трибунала печати, задачей которого было бороться с контрреволюционными изданиями) и бывший нарком юстиции в советском правительстве И.З. Штейнберг. Им принадлежало издательство «Скифы», они выпустили знаменитый альманах «Россия и Инония» (1920), в который вошли произведения Р.В. Иванова-Разумника, А. Белого и С.А. Есенина. Под редакцией Шрейдера выходил журнал «Знамя: временник литературы и поэзии». Гуль замечает: «… странно, что эта группа “скифов” состояла почти вся из евреев, которые по своему национальному характеру, я думаю, ни к какому “скифству” не расположены. Более того, бывший наркомюст И. Штейнберг был ортодоксальный, религиозный еврей, соблюдавший все обряды иудаизма. Как он это увязывал со “скифством” – его тайна. Шрейдер же, которого я хорошо знавал, наоборот, был еврей, вдребезги испорченный Россией. Россия ведь – великая портильщица характеров»601.

Говоря о специфически русско-еврейской политике и культуре, следует отметить, что, во-первых, она была тесно переплетена с жизнью русской эмигрантской колонии, во-вторых, пересекалась с немецкой жизнью, прежде всего с жизнью немецкого еврейства. Политическая жизнь русских евреев в эмиграции во многом продолжала линии еврейской политики на родине: так, по-прежнему шла полемика между сионистами и автономистами (сторонниками созданной в 1906 году партии С.М. Дубнова «Фолкспартей» – Еврейской народной партии).

Сторонники сионизма – выходцы из бывшей Российской империи создали в Германии Организацию русских сионистов, Федерацию русско-украинских сионистов, Еврейско-сионистский клуб им. Герцля, объединения «Бет-ваад» («Собрание»), «Тарбут» («Культура»), издавали журнал «Рассвет», под редакцией Ш. Гепштейна, а затем В.Е. Жаботинского.

В 1922 году было возобновлено издание главной газеты российских сионистов – еженедельника «Рассвет», основанного в 1905 году в Петербурге А.Д. Идельсоном, закрывавшегося то царской властью (июнь 1915 года), то советской (сентябрь 1918 года), выходившего под другими названиями и окончательно прекратившего свое существование в России в июле 1919 года602. Бывший «Рассвет», именовавшийся с сентября 1918 года «Хроникой еврейской жизни», был закрыт Петроградской ЧК по доносу Евсекции. Издание газеты (де-факто это был журнал объемом в 24 страницы, который по традиции именовался газетой) было возобновлено в Берлине в апреле 1922 года в качестве органа Федерации русско-украинских сионистов. Сначала ее главным редактором был Ш. Гепштейн, в редакцию входили также И.Б. Шехтман, В. Якобсон, Х. Гринберг, М. Гиндес, М. Алейников.

В начале 1923 года в экзекутиве (исполнительном комитете) Всемирной сионистской организации (ВСО) наметился раскол. В.Е. Жаботинский, основатель ревизионистского течения в сионизме, сторонник реорганизации экзекутивы ВСО, обвинил главу ВСО Х. Вейцмана в чрезмерной мягкости и уступчивости, в нежелании твердо отстаивать интересы евреев в Палестине перед британцами и в переговорах с арабами. Он потребовал от руководства ВСО проведения гораздо более жесткой и бескомпромиссной политики. Жаботинский поддержки не нашел и демонстративно вышел из состава экзекутивы603. В редакции «Рассвета» в связи с выступлением Жаботинского и в особенности в связи с его вхождением в редколлегию журнала летом 1923 года также произошел раскол. 1 июля 1923 года было объявлено, что состав редколлегии покинули Якобсон, Гиндес и Алейников (идейные противники ревизионизма), позднее Гринберг; в новый состав вошли Жаботинский, Ю.Д. Бруцкус, И. Клинов, И. Тривус и М. Шварцман. Фактически «Рассвет» стал трибуной Жаботинского и органом сионистов-ревизионистов604. На его страницах велась полемика с «ортодоксами» ВСО и агитация за создание еврейской самообороны в Палестине605. В «Рассвете» были опубликованы программные по сути статьи Жаботинского «Сион и коммунизм», «О железной стене», «Этика железной стены» и некоторые другие.

В центре внимания газеты – новости сионистского движения, хроника еврейской, русской и русско-еврейской жизни Берлина; публиковались также отклики на события европейской политики. Каждый выпуск включал рубрику «Палестинская неделя» с подробными отчетами о событиях на «исторической родине»: описывалось строительство в городах Палестины, приводились данные о сельском хозяйстве, ремесле, торговле и промышленности, отчеты о деятельности сионистских организаций и организаций еврейских беженцев. Последних авторы «Рассвета» считали своими союзниками, так как они поддерживали еврейскую культурную деятельность, служа барьером на пути евреев к полной ассимиляции606. Печатались также полезные с практической точки зрения сведения об эмиграции (квота на иммиграцию в США, возможности переселиться в Канаду и Южную Америку, цены на билеты и т.д.).

Чтобы сагитировать читателей ехать в Палестину и позволить им представить в подробностях свой грядущий путь на «историческую родину», газета публиковала детальные репортажи из Палестины, из Константинополя, с пароходов, которые перевозят эмигрантов. Отводились страницы для полемики, изложения публичных лекций. В рубрике «Еврейская жизнь» публиковались новости, преимущественно иллюстрирующие положение евреев в разных странах, в первую очередь – в СССР, Польше, Прибалтике и Румынии. Печаталась информация о культурных событиях русско-еврейского Берлина, о новых еврейских книгах. Наконец, газета публиковала прозаические и поэтические произведения, проявляя при этом полную всеядность: стихи Бялика в русском переводе соседствовали с патетичным незатейливым творчеством читателей.

«Рассвет» стремился объединить русскоязычное еврейство и призывал его к созидательной деятельности. В статье «Мы, русские евреи» описание современной ситуации (русские евреи превратились в беженцев, достойных сострадания и милостыни, еврейство России разорено, истощено и само не может поддержать никаких начинаний) завершается призывом: «А вот мы, русские евреи, на это не согласны. Мы заявляем протест и готовы поддержать его. Мы хотим вернуться на наше, принадлежащее нам место. И, кажется, мы можем это сделать. По крайней мере, начинаем мочь»607. Речь шла, разумеется, о сионистской деятельности. Итак, сама тяжесть обстоятельств призвана была содействовать консолидации евреев вокруг сионистского движения.

«Рассвет» регулярно печатал информацию о положении евреев в СССР, уделяя особое внимание подавлению русско-еврейской «несоветской» культуры (закрытию хедеров, судам над религиозными деятелями, арестам раввинов и руководителей общин). Авторы «Рассвета» считали невозможным идти на компромисс с какими бы то ни было советскими еврейскими институциями, даже с теми, которые, казалось бы, ничем себя не скомпрометировали.

В феврале 1923 года публикуется информация об одном из «литературных» процессов, носившем «просветительский» характер (такие процессы широко использовались в советской пропаганде в 1920-е годы):

После ряда примерных процессов над хедерами и еврейской религией еврейские коммунисты в Киеве инсценировали суд над героями литературных произведений Шолом-Алейхема. Главными подсудимыми была Хава (Ева), дочь Тевье-молочника, и ее родители.

Приговор был вынесен в форме следующей резолюции:

«Хава была продуктом эпохи, когда коллективный инстинкт был еще силен в еврейском населении. Ее нельзя осуждать поэтому за то, что она покинула свою семью, находившуюся на примитивной ступени развития. Точно также отец Хавы Тевье не может быть осужден в виду того, что те круги населения, к которым он принадлежал, были отравлены религиозной традицией нескольких тысяч лет»608.

Любопытно, что эта советская форма была использована эмигрантами. 1 марта 1924 года в Берлине состоялся общественный суд над Евсекцией. Целью суда было «вскрыть в форме инсценированного процесса перед широкими еврейскими кругами тот процесс разрушения, который внесла Евсекция на еврейскую улицу»609. Председателем суда был сионист И.А. Тривус. Свидетели – «еврейский учитель Н.Я. Добрим», «сионист д-р М.С. Лурье» и «Д.И. Либерман (погромленный)» предъявляли евсекам ставшие к тому моменту стандартными обвинения. Первое из них совпадало с обвинением, брошенным «Социалистическим вестником» советской власти: Евсекция мешает организации еврейской самообороны от погромов, вербуя евреев в Красную Армию. Евсекцию обвиняли также в разгроме образования на иврите и еврейских общественных организаций, в судебном преследовании сионистов610. В защиту Евсекции И.Б. Шехтман, назначенный ее адвокатом, смог сказать лишь, что «добрых 2/3 инкриминируемых Евсекции деяний не могут быть вменены ей в специфическую ответственность. Они являются лишь применением на еврейской улице общей политики сов[етской] власти»611.

В начале 1920-х годов Берлин воспринимался как сионистская столица – он и был ею. Через Берлин пролегал путь многих сионистов в Палестину612. По поводу перевода организации «Ѓе-холуц» («Ѓе-халуц») из Вены в Берлин «Рассвет» писал: «в настоящее время в Берлине сосредоточивается огромное большинство сионистских учреждений, и переведением “Гехолуца” в Берлин будет облегчена совместная с ними работа, в то время как Вена теряет свое значение сионистского центра»613. Однако вскоре и Берлин потерял этот статус; в мае 1924 года завершается берлинский период «Рассвета»; в декабре того же года издание возобновляется в Париже, новой столице русско-еврейской эмиграции.

В 1921 году в Берлине был создан Союз еврейских общин Пруссии (Landesverband der jdischen Gemeinden in Preussen); по словам С.М. Дубнова, это был «первый опыт централизации автономных общин в ассимилированном немецком еврействе». В 1925 году на выборах в Союз были выдвинуты кандидатуры «от восточных евреев»: Я. – В. Лацкий-Бартольди, М.Н. Крейнин, М. Соловейчик614. Русские евреи, жившие в Германии, принимали участие во всеевропейских конференциях помощи еврейским беженцам и жертвам погромов, в том числе во Всемирной еврейской конференции помощи (Jdische Welthilfskonferenz) 1924 года615, в конференции 1927 года в Цюрихе, созванной с целью «преобразования парижского Комитета еврейских делегаций в смысле усиления его деятельности по защите гарантированных международными трактатами прав еврейских национальных меньшинств»616, и в созданном по ее итогам Совете по защите прав еврейских меньшинств (Council for protection of the rights of Jewish minorities). В 1928 году в Берлине состоялось заседание исполнительного комитета (экзекутивы) Совета617. На цюрихской конференции кроме политических вопросов обсуждался вопрос о языках, на которых должно вестись преподавание в еврейских школах, и разгорелась дискуссия между идишистами и гебраистами618.

В 1921 году в Берлине по инициативе И.М. Чериковера был основан Архив истории восточноевропейского еврейства (Ostjdisches historisches Archiv). Основу Архива составили материалы, собранные Редакционной коллегией по собиранию и публикации материалов о погромах на Украине, действовавшей с мая 1919 года при Центральном комитете помощи пострадавшим от погромов в Киеве. Теперь работа «погромной комиссии» была возобновлена в Берлине. Тема погромов, в ходе которых были убиты десятки тысяч евреев, была одной из самых обсуждаемых на страницах еврейской печати. Немалое внимание ей уделялось в социалистической и демократической периодике. Историки и публицисты, работавшие в «погромной комиссии», выпустили ряд исследований, основанных на собранных ими документах: в 1922 году была напечатана написанная еще в марте 1920 года в Киеве книга Н.И. Штифа «Погромы на Украине (период Добровольческой армии)» (в следующем году вышла на идише). В 1923 году вышел первый том «Истории погромного движения на Украине 1917 – 1921 гг.» – исследование И.М. Чериковера «Антисемитизм и погромы на Украине в 1917 – 1918 гг.». Вступительную статью к книге Чериковера написал С.М. Дубнов619.

В своей книге Штиф, в частности, ставил задачу «показать внутреннюю, органическую связь погромов как части военного быта с военной и социально-политической программой Добровольческой Армии». Он считал, что программа белых «заключала в себе все признаки реставрации, возврата к России дореволюционного периода». Погромы – «это реакция реставраторов на еврейское равноправие, достигнутое в ненавистной революции, первый шаг к закрепощению евреев»620. Мнение Штифа о связи погромов с программой Добровольческой армии было ошибочным; точнее, о связи погромов с официальной позицией лидеров Белого движения. Так, декларация Добровольческой армии была написана лидером русских либералов П.Н. Милюковым, всегда отстаивавшим равноправие евреев. Другое дело, что на практике войска А.И. Деникина запятнали себя кровавыми погромами и массовыми грабежами, на которые командование фактически закрывало глаза621. Неудивительно, что для евреев белые стали синонимом погромщиков.

Учитывая изложенные выше обстоятельства, можно понять, каким потрясением для еврейской общественности Берлина стало выступление группы еврейских общественных деятелей и публицистов, призвавших к борьбе с большевизмом и в то же время к признанию ответственности евреев за участие в революции. Члены группы, взявшие себе название Отечественное объединение русских евреев за границей, обвиняли также своих единоверцев в том, что они не поддержали (или поддержали недостаточно активно) усилия войск белых в их борьбе с большевиками622. В Отечественное объединение вошли И.М. Бикерман, Д.С. Пасманик, В.С. Мандель, Г.А. Ландау и менее известные И.О. Левин и Д.О. Линский (Долинский) 623.

В начале 1923 года Бикерман, Мандель и Ландау выступили в Берлине с серией докладов о русской революции и о роли в ней евреев.

Начал «кампанию» Бикерман. В докладе «Россия и русские евреи», прочитанном 17 января 1923 года, он выступил в защиту своих единоверцев, которых обвиняют в разрушении «процветающей царской России». По его мнению, «гибель России началась тогда, когда стали готовить февральскую революцию, а в ее подготовке евреи не участвовали». Но неправы, по словам Бикермана, и евреи, «отказывающиеся от ответственности и обвиняющие во всем антисемитов. Евреям чужда воинственность, они никогда не владели оружием и не были хорошими вояками, однако в революции они приняли деятельное участие. Фигурами Зиновьева, Каменева и Троцкого еврейская масса даже гордится. Говорить, что еврейство не несет ответственности за Троцкого, неправильно: ведь еврейство гордится Спинозой и Эйнштейном». Главным врагом и евреев, и России Бикерман считал большевиков. Однако объектом его атаки стали также евреи, «мешающие делу русского возрождения». К ним он относил сионистов, отвлекающих евреев от участия в строительстве России и призывающих их к сотрудничеству с большевиками; автономистов, желающих распада большого государства на много мелких, в которых проще достичь еврейской автономии, а также всю еврейскую общественность, которая боится, что за свержением большевиков последуют погромы Белой армии. Бикерман вступил в прямую полемику со Штифом; он объяснял погромы обстоятельствами Гражданской войны: еврейские погромы были частью всероссийского погрома624. «Евреям нужна сильная российская государственность», – заключал Бикерман625.

3 марта с докладом, носящим почти аналогичное название – «Россия и русское еврейство», – выступил известный публицист и философ Г.А. Ландау, «правая рука» И.В. Гессена в «Руле». Заметим, что в том же 1923 году Ландау выпустит трактат «Сумерки Европы»; книга Ландау вовсе не была реакцией на мировой интеллектуальный бестселлер того времени «Закат Европы» О. Шпенглера. Взгляды, во многом предвосхитившие идеи Шпенглера, Ландау сформулировал еще в 1914 году в статье, опубликованной вскоре после начала Первой мировой войны и носившей такое же название, как и трактат626. Правда, в отличие от сочинения Шпенглера, книга Ландау, так и не переведенная на иностранные языки, осталась малоизвестной.

Ландау, как и Бикерман, одновременно и защищал, и обвинял евреев. С одной стороны, по Ландау, евреи не были виноваты «в учинении революции». «Тем поразительнее то участие, которое приняло большое количество выходцев из еврейской массы в революции до-большевистской и большевистской… парадоксальная картина: не приняв участия в подготовлении революции, евреи приняли участие в проведении и использовании ее, и притом вопреки еврейским насущным органическим интересам». По словам Ландау, «предъявляемое ныне [евреям] обвинение превосходит всякую меру. Но теперь, среди развалин и страданий, гибели государства и может быть даже культуры – необходимо дать себе отчет и найти правду». Правда же заключалась в том, что «еврейская полуинтеллигенция оказалась восприимчивой к идеям смуты и совершила, таким образом, двойное предательство: в отношении России и в отношении своего народа». Три направления, распространившиес среди еврейства – социализм, национальный сепаратизм и революционизм, – губительны для него. «Между интересами еврейства и России нет противоречия. Еврейство заинтересовано в возрождении Великой России. …в массе оно этого хочет и к этому стремится… Возрождение России возможно только при торжестве совести и трезвости, при освобождении от самообольщения, при сознании общности интересов», – заключал Ландау627.

В.С. Мандель, завершавший 21 марта 1923 года цикл докладов «кающихся», говорил:

Широко распространенное утверждение: «жиды погубили Россию» резко расходится с истиной. Если бы даже можно было отождествить евреев с большевиками, то и тогда нельзя было бы гибель России приписать евреям, так как сами большевики явились только следствием развала. Погубила Россию февральская революция, а ее готовили верхи русского общества, государственные и общественные учреждения, в которых евреев не было. Непосредственно же осуществили ее матросы, петербургский пролетариат, петербургский гарнизон, в котором также евреев не было. Тем большее участие приняли евреи в углублении революции, в большевистском разрушении и истязании России. Еврейство не может слагать с себя ответственности за столь бросающееся в глаза участие евреев в большевистском варварстве. Если существует еврейский национальный коллектив, если этот коллектив гордится своими героями-созидателями, то он должен принять на себя вину и за евреев-разрушителей628.

«Нас называют иронически “кающимися евреями”, – развивал свою мысль Мандель. – Мы не видим в раскаянии ничего постыдного, наоборот – если оно искренне, то служит залогом исправления. А мы желаем того, чтобы еврейское общество критически отнеслось к тому пути, по которому оно шло до сего времени, перестало пользоваться избитыми словами и признало те ошибки, которые оно совершило»629.

Доклады вызвали бурные дебаты, иногда затягивавшиеся заполночь, и отклики в печати.

28 марта с докладом «Еврейство и современная Россия» выступил сионист М.Ф. Гиндес. Доклад был устроен Организацией русско-украинских сионистов, он был задуман как отповедь ораторам из Отечественного объединения630. По мнению Гиндеса, значительное участие евреев в революции объяснялось условиями еврейской жизни, политикой властей, и «еврейство за это ответственности не несет. …Испытывая гонения, еврейство вынуждено было выделять из своей среды разрушительные элементы». Выбор евреев в пользу большевиков, полагал Гиндес, был неизбежен: альтернатива – Белая армия, которая «связала технику войны с еврейскими погромами. С последними еврейство идти не должно. А других сил на политической арене сейчас нет». «Новую школу» Гиндес счел «первой ласточкой грядущей капитуляции, наметившейся в еврейском народе», попыткой «подорвать основы еврейского равноправия». «Возбуждение… вопроса о покаянии в моменты, когда на шее затягивается петля реакции… недопустимо. Лозунгу покаяния должен быть противопоставлен лозунг твердой памяти. Это есть основное оружие борьбы еврейского народа с его врагами»631.

Правда, оставалось неясным, каким именно образом «твердая память» поможет еврейскому народу справиться с его неназванными врагами.

В дебатах приняли участие различные деятели еврейской и русской общественности Берлина, причем прения происходили не только вслед за докладами, но и в специально отведенные для этого вечера; некоторые участники выступали не по одному разу. Итоги дискуссии были подведены на собрании 19 апреля 1923 года. Удивительным было участие в дебатах в буквальном смысле слова на одной площадке сионистов, монархистов и сторонников (правда, немногочисленных) большевиков. Такое было возможно, очевидно, только в тогдашнем Берлине.

Приведем наиболее характерные высказывания участников дискуссий, в числе которых, разумеется, были и сами докладчики632. Основными обсуждавшимися вопросами была проблема «ответственности» и, в связи с этим, вопрос о погромах; об отношении к сионизму и большевизму; о путях восстановления России, ее устройстве и месте евреев в этой предполагаемой новой России.

Известный экономист Б.Д. Бруцкус, высланный в 1922 году из Советской России, один из пассажиров знаменитого «философского парохода», говорил, что русская революция «была заложена в глубинах русского народа. Прорвалась наружу русская народная большевистская стихия. Русский народ сам творит свою историю». В вопросе об ответственности нельзя отделять евреев от русских. Близость многих евреев к большевизму обусловлена их дореволюционным положением. Бруцкус и спорил, и соглашался с «кающимися»: «Трудно указать сейчас спасительный рецепт, но организацию еврейской общественности для борьбы за русскую государственность можно только приветствовать».

Сионистский деятель и историк погромов И.Б. Шехтман заявил: «Сионизм – единственное разрешение проблемы нации, живущей в чужой земле. Других союзников еврейство не имеет. Белое движение – только попытка реставрации царского времени, неизбежно связанного с погромами». Шехтман говорил, что евреи настолько натерпелись от царской власти и белогвардейцев, что все поневоле стали революционерами: «Февральскую революцию, которая отменила черту оседлости, процентную норму и прочие ограничения, можно только приветствовать».

Еще один сионист, И.А. Тривус, говорил, что «”кающиеся” наносят вред и евреям, и России: их деятельность не рассеивает мрака вокруг еврейского вопроса, а, наоборот, сгущает его. Они поддерживают в массах мнение, что евреи виновны в разрушении России. Евреи всегда были консервативны, так что их революционность – миф. Не евреи должны каяться, а те, кто вел антисемитскую политику».

Относительно консерватизма евреев Тривус и Мандель не расходились. Однако же Мандель считал, что, хотя революция имела русский характер, но еврейство в ней активно участвовало и потому должно нести за это ответственность. «Сионизм ничего весомого евреям не дает, – говорил Мандель, – сионизм способствовал оторванности части еврейства от России, между тем как русское еврейство срослось с Россией и русской культурой». Целью евреев, полагал Мандель, должно стать возрождение великой России, которое повлечет за собой и расцвет еврейства.

Манделю вторил Ландау: «Неправда, что у евреев нет союзников. Надо активнее участвовать в русской политической жизни». Невмешательство в российскую политику, к которому призывают сионисты, – «бездорожье». Ландау, в частности, обвинил евреев в недостаточном участии в защите патриарха Тихона: «Протесты эти тем более необходимы, что и евреи в случаях гонения на веру всегда обращались к мировому общественному мнению».

Бикерман атаковал не только евреев-коммунистов, но и сионистов: они «увлеклись идеей создания своего государства и тянут за собой еврейские массы, отвлекая их внимание от вопроса об устройстве их судьбы совместно с Россией». Выступая в дебатах, он повторил свою мысль, что «погромы – явление печальное, но неизбежное и естественное». В другом своем выступлении Бикерман говорил об идеализме белых, о том, что называть их соответствующие деяния «погромами» было бы «злоупотреблением словами».

Именно эти высказывания Бикермана и в менее резкой форме Ландау вызвали наиболее бурную реакцию оппонентов.

А.Я. Гутман, редактор-издатель журнала «Русский экономист», говорил, что нельзя оправдывать погромы Гражданской войной: «Белая армия громила, а командование даже не пыталось противостоять погромам». Однако главной задачей «на современном этапе» он считал не критику Белого движения, а свержение большевиков: «Русские евреи должны быть русскими патриотами и противниками большевизма».

«Еврей-корниловец» Г. Шифрин (видимо, принадлежавший к тем немногочисленным евреям, которые вступили в Добровольческую армию еще на том этапе, когда она в самом деле была добровольческой и когда еще не было принято негласное решение не принимать в ее ряды евреев) «нарисовал картину преследования евреев белыми».

Наиболее резко выступил Н.Ю. Гергель, член «погромной комиссии»; забегая вперед, скажем, что результатом его многолетних трудов станет статья, в которой будет проанализирована статистика погромов633. Его подсчеты численности и половозрастной структуры жертв, так же как числа убитых евреев различными вооруженными формированиями, до сих пор остаются наиболее авторитетными. Выступая в прениях по докладу Ландау, Гергель заявил, что спорить имеет смысл не об ответственности евреев, а о позиции Ландау: «…пусть он пояснит, как он относится к белому движению и к деникинским погромам. Большевизм – отрицательное явление, но возвращаться ко временам Бейлиса не хочется тем более». Видимо, в газетном отчете речь Гергеля смягчена. Репортер ограничился сообщением, что Гергель говорил резко, и часть публики в знак протеста покинула зал.

Биограф императора Николая II С.С. Ольденбург выступил в защиту Белой армии, сказав, что «она – ядро будущей России». Поддержал «кающихся» еще один монархист – депутат III и IV Государственных Дум, в эмиграции – член Высшего монархического совета А.М. Масленников: «Большевизм есть продукт болезненных свойств русской души, но в устойчивости его организации повинны главным образом евреи – Троцкий, Радек, Литвинов и пр., без участия которых русская революция ограничилась бы жестоким, но непродолжительным бунтом». «Всем необходимо работать над восстановлением великой России», – закончил свое выступление Масленников, видимо, не исключая из числа этих «всех», в отличие от многих правых, и евреев.

О роли евреев в возрождении России говорил московский промышленник Кузнецов, призывавший забыть «все старые счеты»: «Еврей-купец, еврей-промышленник нужны возрожденной России. Только общими объединенными усилиями можно такую Россию создать».

Некоторые «кающиеся» разделяли монархические взгляды, видели в монархии (разумеется, «просвещенной») залог стабильности и порядка. Так, Мандель произнес настоящий «гимн будущей “нечерносотенной монархии”». А некая Минская выразила уверенность в том, что еврейство за последние годы поправело, 9 из 10 евреев «тоскуют по царе»634.

Прямо противоположных взглядов придерживался некий Каплан, заявивший, что советская власть – единственная сила, которая может навести порядок и поднять престиж России, и «вскоре гегемония Парижа перейдет к Москве». Эпфельбаум, назвавший себя беспартийным, но сторонником Коминтерна, говорил, что и сионисты, и «кающиеся» едины в том, что «расшаркиваются перед белогвардейцами, указывая, что они не с большевиками…Монархисты Бикерман и Ландау должны решить, за кого они: за Николая или Кирилла». Будущая монархическая газета в Берлине, иронизировал Эпфельбаум, будет издаваться на деньги евреев.

По словам журналиста И.М. Троцкого (не имевшего никакого отношения к Л.Д. Троцкому-Бронштейну), группа «кающихся» противопоставила себя еврейской общественности. «Будет ли власть в будущей России у Милюкова или Керенского, – говорил он, – неизвестно, но у Маркова или Масленникова она безусловно не будет и тем более постыдно быть у них на узде. Лишь 1917 год вывел евреев из их бесправного положения. Отрицание этого обрекает “кающихся” на полное одиночество».

Троцкий был безусловно прав: группа «кающихся» или «ответственных» евреев, как их стали иронически называть в эмигрантской среде635, вызвала отторжение, по большей части негодование еврейской общественности. Это нашло отражение на страницах еврейской печати разного толка. Ш. Гепштейн, редактор сионистского «Рассвета», откликаясь на доклад Бикермана, сравнил его с адвокатом, которого надо «послушать – и поручить дело другому адвокату». «Еврейского “дела поручить” ему никак нельзя. Нельзя по той самой причине, которую обыватели формулируют очень просто – по-обывательски: “мой адвокат должен быть прежде всего и после всего моим адвокатом”. Мы, сионисты, определили это в особой формуле, которая, по моему глубокому убеждению и завоевала нам то доверие еврейских масс, которым мы пользуемся во всех странах. Это – наша формула о примате еврейских национальных интересов, национальной чести и национального достоинства во всех иллюзиях и сложных ситуациях…» 636

Особое негодование Гепштейна, как и практически всех критиков Бикермана, вызвало объяснение причин погромов, граничившее с их оправданием. Гепштейн напомнил скандально знаменитое высказывание бундовского идеолога В. Медема о еврейских погромах эпохи первой русской революции: что «еврейская кровь, пролитая на погромах, – смазочное масло на колеса русской революции». «Бикерман утешается той же философией, – писал Гепштейн, – но с переменой знака на обратный: “еврейская кровь, пролитая на погромах, – смазочное масло на колеса русской контрреволюции или государственности”»637.

Отклик на берлинские споры появился и на страницах парижской «Еврейской трибуны», органа ярко антисионистского. Впрочем, в отношении кающихся взгляды сионистов и их критиков не сильно различались. А.М. Кулишер иронизировал в статье, озаглавленной им «Об ответственности и безответственности»:

«Мы несомненно прогрессируем. Вопрос об “ответственности евреев за русскую революцию” до сих пор ставился только антисемитами. Теперь он поставлен некоторыми евреями. Под лозунгом этой “ответственности” в русско-еврейской эмиграции в Берлине идет целый покаянно-обвинительный поход»638.

Кулишер напомнил слова Эдмунда Бёрка: «Я не знаю способа написать обвинительный акт против целого народа» – и заключил: «Разговоры об “ответственности” в применении к неопределенным и неорганизованным группам, не имеющим никакой единой “воли” и не могущим ни совершать преступлений, ни каяться в них, – эти разговоры не могут иметь никакого смысла и никакой цели, кроме возбуждения дурных страстей. Антисемиты, говоря о “еврейской ответственности”, знают, для чего они это делают. Гг. Ландау и Бикерман этого не знают, и их выступления являются совершенно безответственными»639.

Выдохшаяся было полемика возобновилась на страницах периодики после выхода в свет в Берлине в начале 1924 года сборника «Россия и евреи», в который наряду со статьями Бикермана, Ландау и Манделя, – вошли тексты Д.С. Пасманика, И.О. Левина, Д.О. Линского (Долинского) 640.

Авторы сборника развивали идеи, ранее сформулированные в докладах641 или, как в случае Пасманика, других публикациях. Идеи, высказанные на страницах сборника, можно свести к трем основным положениям: во-первых, большевизм является для евреев абсолютным злом, и с ним надо бороться; во-вторых, евреи по природе своей консервативны, заинтересованы в стабильности, что доказывается опытом истории; приписывание им стремления к разрушению, революционности в лучшем случае является заблуждением, в худшем – клеветой; в-третьих, в силу исторически сложившихся обстоятельств, прежде всего антисемитской политики царского правительства, немалое число евреев приняло участие в русской революции; еврейство должно принять на себя за это ответственность, отмежеваться от евреев-большевиков и принять активное участие в борьбе за возрождение Российского государства.

Во введении к сборнику, озаглавленном «К евреям всех стран!», говорилось:

И все русское еврейство заплатило смуте неисчислимыми жизнями и всем своим достоянием; и в еврейской среде все наиболее культурное и достойное оттиснуто книзу, ввергнуто в нищету и беспомощность и, подавленное скорбью, молча умирает; и наши святыни поруганы, и на ниве еврейской культуры все выворочено и растоптано; как и русские люди, сотни тысяч русских евреев рассеялись по миру: для нас это второе рассеяние, рассеяние в рассеянии… Отечественное объединение русских евреев исходит из твердого убеждения, что и для евреев, как и для всех населяющих Россию племен, большевики есть наибольшее из возможных зол, что бороться всеми силами против владычества над Россией всесветного сброда – святой долг наш перед человечеством, перед культурой, перед Родиной и еврейским народом… Распространить это убеждение наше среди еврейства всего мира и, раньше всего, русского еврейства, мобилизовать еврейское общественное мнение всех стран для борьбы против большевиков и за восстановление России – такова наша задача642.

Авторы сборника выступали не только против большевизма, но и социализма как такового. Г.А. Ландау писал: «Социализм подорвал и привел к деградации все русское хозяйство, но еврейскую экономику он одним махом уничтожил, уничтожив торговлю, частное предпринимательство, городскую жизнь»643. Авторы сборника проклинали не только большевистскую, Октябрьскую революцию, но и Февральскую, эту «священную корову» русской либерально-демократической общественности, и даже в большей степени:

«Но истину, что Россию убила революция февральская, а не октябрьская, важно запомнить также еврею, каждому еврею, не воображающему, что нам море по колени, что среди крушения царств и гибели народов мы можем оставаться спокойны, раз владеем магической формулой, из вечной нашей обвиняемости выводящей вечную нашу невиновность», – писал Бикерман644.

«Констатирование ответственности евреев за участие евреев в большевистском движении обычно вызывает в еврейских кругах раздражение и непонимание… Отрицание ответственности с еврейской стороны в значительной мере основано на недоразумении. Само собою разумеется, что речь идет об ответственности не уголовной, а моральной. И если стоять на точке зрения, что большевистская революция в России явилась только разрушением, но ничего положительного не дала, то евреи, поскольку они образуют определенный национальный коллектив, не могут очевидно ограничиваться простым отводом и не сознавать ответственности за роль евреев в революционном движении», – утверждал И.О. Левин645.

Но кто были эти евреи-большевики? Мандель указывал, что «не только у русского, но и у русско-еврейского народа имеются недоросли, претенциозные недоучки с карьеристскими наклонностями, фанатики, дегенераты и даже садисты», встреченные большевиками «с распростертыми объятиями»646. Левин для объяснения активного участия евреев в радикальных движениях – не только в России, но и в Европе – предлагал более сложные аргументы. По его мнению, еврейство повисло в воздухе «между старой еврейской культурой, от которой оно отошло, и европейско-христианской в ее национальных формах, к которой оно не пристало… Массы еврейских большевиков, с одной стороны, и еврейских нэпманов, с другой, являются достаточно грозным указанием на глубину культурного разложения еврейства». Задача, которая стоит перед евреями, полагал Левин: «обрести культурную почву под ногами»647.

Сборник подвергся еще более резкой критике, нежели доклады. «Заседающий в германской столице синклит задался высокой целью спасти Россию и не видит для сего лучшего средства, как идти походом на своих же сородичей – русских евреев», – писал С. Познер в «Еврейской трибуне»648. Особенно возмущали еврейскую общественность попытки «обелить белых»: Белое движение было настолько испачкано грязью и кровью, кровью не только еврейской, но еврейской в особенности, что сделать это было весьма затруднительно, если вообще возможно. Один из идеологов белого движения Василий Шульгин констатировал, что Белое дело, «начатое “почти святыми”… попало в руки “почти бандитов”»649. Недалеко от Шульгина в оценке своих бывших подчиненных ушел и лидер Белого движения на юге России генерал А.И. Деникин: «За гранью, где кончается “военная добыча” и “реквизиция”, – с горечью писал он в «Очерках русской смуты», – открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. …И жалки оправдания, что там, у красных, было несравненно хуже. Но ведь мы, белые, выступали на борьбу именно против насилия и насильников!..»650

Собственно, в статье одного из авторов сборника Д.О. Линского приводились более чем красноречивые свидетельства политики белых в отношении евреев, не оставлявшие сомнений в том, что сотрудничество с ними для евреев было невозможно, а пребывание на территории, контролируемой «добровольцами», просто смертельно опасно. На это не преминул указать С. Познер: «Почему же гг. Бикерман и Ландау не прочли статьи своего сотрудника, прежде чем писать свои грозные филиппики?» Познер вполне справедливо указывал на то, что «выступающие с нравоучениями гг. патриоты… урагана, пронесшегося по югу России, не пережили и не хотят знать о том, что он был и что наделал»651. Это был прозрачный намек на то, что Бикерман и Ландау провели годы Гражданской войны на территории, контролируемой большевиками, или в эмиграции и своими глазами не видели ни еврейских погромов, ни их последствий, а их рассуждения о Белом движении носили умозрительный характер.

Познер справедливо указывал на то, что «болезнью» русского еврейства Бикерман считал его приверженность к Февральской революции. Свою рецензию, точнее отповедь, Познер заключал следующим пассажем: «Если бы берлинская группка верных старому режиму евреев не была ослеплена страстью во что бы то ни стало повернуть колесницу истории вспять, она не писала бы непристойных вещей о “повальном легкомыслии, безграничной распущенности слова, торжествующем верхоглядстве”, не брала бы на себя смешной роли врачевателя народных ран и не подавала бы праздных советов бороться с большевиками, что русскими евреями делается по мере сил и возможностей и без их напоминаний»652.

Иную реакцию вызвал сборник у Н.А. Бердяева:

Когда я читал сборник «Россия и евреи», я остро чувствовал глубокий трагизм само-сознания русских евреев, которые любят Россию, не любят русской революции и хотят быть русскими патриотами. Я во многом не согласен с мыслями этого сборника, но уважаю усилие объединенной в нем группы утвердить свое достоинство русских евреев вне использования революции в интересах еврейства. Это наводит на мысль о глубоком, быть может, безнадежном трагизме еврейского вопроса 653.

Бердяев подошел к проблемам, обсуждавшимся в сборнике, не с политической, а с религиозно-философской точки зрения и попытался подойти к еврейскому вопросу как «внутреннему вопросу христианского сознания».

Однако взгляд Бердяева был все-таки взглядом «извне», со стороны. Философское или даже просто сколько-нибудь отстраненное от политического контекста отношение к идеям, высказанным в сборнике, было для русских евреев невозможно. Выступление Бикермана со товарищи не забывалось, и уже в начале 1930-х годов И.М. Чериковер как будто со свежим раздражением писал:

Раз человек необузданно мечтает о реставрации старых царских времен, то он логически должен принять и все «аксессуары» такой реставрации, т.е. погромы. Но г. Бикерману, как еврею, это последнее неудобно, и он «решательно отрицает», что «истребляли евреев особо». Ни ген. Деникин, ни даже В. Шульгин, ни многочисленные русские наблюдатели поведения белых на Украине этого не отрицают. А еврей Бикерман, сидевший в глубоком тылу, никогда в глаза не видевший ни Добровольческой армии, ни погромного фронта, решается это отрицать654.

Наиболее четко отношение еврейской общественности Берлина к «кающимся» сформулировал С.М. Дубнов:

Печальным эпизодом в берлинской эмигрантской жизни было появление еврейских реакционеров под главенством бывшего демократа-радикала И. Бикермана. Вместе с некоторыми кающимися демократами он основал «Отечественный союз русских евреев» и издал сборник статей, где доказывал, что вожди русского еврейства не исполнили своего патриотического долга, не соединившись с белыми против большевиков, то есть с теми белогвардейцами, которые во время гражданской войны оказались ярыми черносотенцами и погромщиками655.

Однако «кающиеся» не стали для белых своими. Известный философ И.А. Ильин, «просидевший, – по словам одного из современников, – все белое движение в Москве за чтением лекций в красном университете»656, будучи высланным в 1922 году за границу, вступил в довольно регулярную переписку с генералом П.Н. Врангелем, которому был предан всей душой. От полноты чувств философ даже подписывался «Белый». В октябре 1923 года Ильин направил генералу записку о политическом положении.

Ильин предполагал, что возможному антибольшевистскому перевороту могли бы быть полезны евреи, «если б сумели обеспечить себе гарантию от грядущей расправы». «Нащупывая почву для этого, они выдвинули… “Покаянную группу патриотов” (Пасманик, Бикерман, Ландау, Мандель), ловко провоцировавшую правых на публичные выступления; эта группа, “защищающая” белую Армию, пользуется известным, хотя совершенно необоснованным доверием у некоторых почтенных общественных деятелей (П.Б. Струве) и в лице Бикермана вела даже переговоры с Высшим Монархическим Советом (для контрразведки)»657.

Группа «кающихся» была немногочисленна и невлиятельна. Почему же ее выступление вызвало такую бурную реакцию и столько откликов, что из них можно было бы составить книгу, не уступающую по объему сборнику «Россия и евреи»? На наш взгляд, дело было в том, что «кающиеся» среди прочего затронули весьма болезненный вопрос (собственно, неболезненных вопросов они не затрагивали) участия евреев в революции; вопрос, на который еврейские общественные деятели, выброшенные революцией из страны, не находили удовлетворительного ответа. Большинство искало ответ на пути, указанном Дубновым еще в 1917 году, когда, выступая на еврейском митинге в Петрограде 8 июня, он заявил: «…и из нашей среды вышло несколько демагогов, присоединившихся к героям улицы и пророкам захвата. Они выступают под русскими псевдонимами, стыдясь своего еврейского происхождения (Троцкий, Зиновьев и др.), но скорее псевдонимами являются их еврейские имена: в нашем народе они корней не имеют…»658.

Однако же объявить евреев – «героев улицы» всего лишь отщепенцами или «недорослями» было затруднительно; их оказалось чересчур много. Ближе к истине был меньшевик Ст. Иванович (Португейс), который, 15 лет спустя после берлинских дискуссий, рассуждая о гонениях на еврейскую буржуазию и о том, что процент «лишенцев» по социальному положению был у евреев выше, чем у любого другого народа России, писал: «…казни египетские, посыпавшиеся на евреев “не как на евреев”, а как на буржуев, осуществлялись в значительной мере при помощи еврейской же агентуры из числа еврейских большевиков и ренегатов-евреев из других партий. В огромном большинстве случаев этих “буржуев” гнали, терзали и мучили дети той же еврейской улицы, соблазненные в большевизм». «Этот гонитель и мучитель был не “довер-ахер”659, а тот самый “наш Янкель”, сын реб-Мойше из Касриловки660, невредный паренек, который в прошлом году провалился на экзамене в аптекарские ученики, но зато в этом году выдержал экзамен по политграмоте»661.

Конечно, среди большевиков еврейского происхождения были не только неудачливые аптекарские ученики, «претенциозные недоучки», «дегенераты» и «недоросли». Евреи, так же как и подавляющее большинство обитателей бывшей Российской империи, «претерпевали» революцию, обернувшуюся Гражданской войной. Однако правдой было и другое: революция предоставила евреям невиданные ранее возможности, в том числе возможность стать властью. Революция дала возможность не только «претерпевать», но и творить ее. Тысячи «пареньков из Касриловки» эту возможность не упустили. «Кожаные куртки» оказались им вполне по плечу. Они стали верными солдатами революции.

Опыт Гражданской войны продемонстрировал большинству еврейского населения страны, что в безопасности оно может себя чувствовать только при Советской власти. Более того, при Советской власти для евреев открылись невиданные до тех пор возможности в области образования, политической и профессиональной карьеры. Однако за это надо было платить – платить утратой религии, языка, культуры, одним словом, утратой национальной идентичности, т.е. тем, что евреи сохраняли на протяжении тысячелетий, включая и два с половиной столетия пребывания в Российской империи.

Участники этнографических экспедиций в бывшую Черту оседлости в середине 1920-х годов констатировали «в каждом местечке особый вариант вероотступлений, – один необычнее другого». В Рогачеве «деды – талмудисты, сыновья – коммунисты, а дети у них трефные – неосвященные еврейским обрезанием», в Гомеле под окном синагоги ребятишки распевали по-еврейски и по-русски: «Долой, долой монахов, раввинов и попов». Необрезанный Берка, посаженный дедом в синагоге на стол рядом с Торой, на его вопрос: «Чем будешь, Берка?» – важно заявил: «Во-первых, я не Берка, а совсем Лентрозин [сокращение от Ленин, Троцкий, Зиновьев. – О.Б.], а буду – я буду чекистом»662.

Местечковые мальчики двинулись в города, чтобы стать чекистами, инженерами, поэтами, шахматистами и музыкантами. Местечковый провинциальный мир с его верованиями и отжившими обычаями стал им чужд и неинтересен. Русская революция стала и революцией «на еврейской улице».

Российское еврейство было расколото, как и вся страна, и говорить о его единых интересах не приходилось. Между тем еврейские общественные деятели – и это объединяло и «кающихся», и их противников – отказывались это признавать. Даже Кулишер, в своей критике взглядов Бикермана и Ландау писавший о евреях как о неопределенных и неорганизованных группах, не имеющих никакой единой «воли», в полном противоречии с этим тезисом называл выступления «кающихся» несовместимыми с достоинством еврейского народа и идущими на руку его врагам663.

Очевидно, что представления о достоинстве еврейского народа у Кулишера и других авторов либерально-демократической «Еврейской трибуны», членов Отечественного объединения русских евреев, публицистов сионистского «Рассвета» или «невредных пареньков» из Касриловки, ставших большевистскими функционерами, были весьма разными. Так же как представления о его врагах.

Вернемся, однако, к деятельности «погромной комиссии». Она получила широкий общественный резонанс в 1926 – 1927 годах, когда в Париже происходил процесс над Шаломом Шварцбардом664, бессарабским евреем, все члены семьи которого (15 человек) были истреблены во время погромов на Украине. 25 мая 1926 года в Париже Шварцбард застрелил лидера украинских националистов Симона Петлюру, которого считал виновником погромов. Комитет парижских защитников Шварцбарда под руководством Л.Е. Моцкина обратился за помощью к берлинским публицистам и историкам (И.М. Чериковеру, Я.Д. Лещинскому, Н.Ю. Гергелю, С.М. Дубнову, И.Я. Клинову)665 для подготовки материалов для защиты подсудимого, прежде всего сведений о погромах, осуществленных петлюровскими войсками. 27 октября 1927 года Шварцбард был оправдан666.

В 1932 году вышла в свет книга И.Б. Шехтмана «Погромы Добровольческой армии на Украине: (К истории антисемитизма на Украине, 1919 – 1920 гг.)»667, увенчавшая берлинский период деятельности Архива истории восточноевропейского еврейства и остававшаяся вплоть до начала XXI века наиболее полным и документированным исследованием погромов, осуществленных войсками белых.

И общественная, и научная жизнь русско-еврейского Берлина была многоязычной. Одни и те же авторы писали по-русски и на идише, некоторые – на иврите и по-немецки. Л.М. Брамсон, Р.А. Абрамович (Рейн), С.М. Дубнов входили в состав авторского коллектива «Всеобщей энциклопедии» (Algemeyne entsiklopedye) на идише668. Издательство «Грани» организовало еврейский отдел (под руководством И.М. Чериковера) – «Литераришер фарлаг», который печатал книги на идише. Литературные и научные произведения, созданные на идише и иврите, часто переводились на русский. Русское универсальное издательство выпустило в 1921 году в серии «Всемирный пантеон», в которой публиковались произведения всемирной литературы, «Еврейский сборник». В сборнике был напечатан отрывок из «Сказания о погроме» Х. – Н. Бялика, а также переводы рассказов Шолом-Алейхема, Л. Переца, Ш. Аша, А. Рейзена и Ф. Галперина. Издательство С.Д. Зальцмана выпустило в 1922 году альманах «Сафрут», состоящий преимущественно из переводов с иврита и идиша (в переводах были опубликованы стихи Бялика, Черниховского, Л. Яффе, рассказы Г. Шофмана, Х. Тадира) и нескольких оригинальных произведений на еврейскую тему (в том числе стихов Бунина и Брюсова)669. Труды Дубнова печатались в издательстве «Jdischer Verlag» по-немецки, в «Литераришер фарлаг» на идише, в издательствах «Аянот», «Двир» и «Гешер» на иврите.

Особняком в этом отношении стоит Илья Эренбург, писатель, поэт, соредактор искусствоведческого конструктивистского журнала «Вещь»: человек, вовлеченный как в русскую, так и в еврейскую берлинскую культурную жизнь (несмотря на то, что он крестился в католицизм), но при этом не знающий ни иврита, ни идиша. В. Шкловский оставил запоминающийся портрет Эренбурга берлинского периода:

У него три профессии: 1) курить трубку, 2) быть скептиком, сидеть в кафе и издавать «Вещь», 3) писать «Хулио Хуренито».

Последнее по времени «Хулио Хуренито» называется «Трест Д.Е.». От Эренбурга исходят лучи, лучи эти носят разные фамилии, примета у них та, что они курят трубки.

Лучи эти наполняют кафе.

В углу кафе сидит сам учитель и показывает искусство курить трубку, писать романы и принимать мир и мороженое со скептицизмом.

Природа щедро одарила Эренбурга – у него есть советский паспорт.

Живет он с этим паспортом за границей. И тысячи виз.

Я не знаю, какой писатель Илья Эренбург.

Старые вещи нехороши.

…

Прежде я сердился на Эренбурга за то, что он, обратившись из еврейского католика или славянофила в европейского конструктивиста, не забыл прошлого.

Из Савла он не стал Павлом. Он Павел Савлович и издает «Звериное тепло»670.

В Берлине Эренбург обращается к еврейским мотивам671. Он пишет «Шесть повестей о легких концах» (Берлин: Геликон, 1922). В 4-й главе этой книги, «Шифс-карте», предваренной иллюстрацией Эль Лисицкого, описывается Бердичев в годы Первой мировой и Гражданской войн: погромы, евсекция, превращение синагоги в клуб им. Троцкого, запрет соблюдать Субботу. Главный герой – часовщик Гирш, надеявшийся получить от эмигрировавшего в Америку сына «шифскарту» и уехать к нему, – погибает во время погрома. Иллюстрация Эль Лисицкого представляет собой коллаж: отпечаток ладони, в центре которого – две еврейские буквы, пей и нун, – аббревиатура, с которой начинаются традиционные надписи на еврейских надгробиях672.

Описание жизни евреев в Германии появляется в более позднем произведении Эренбурга – сатирическом романе «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», который написан уже после отъезда Эренбурга из Берлина (но опубликован в 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис»). Лазик Ройтшванец, гомельский портной, волею судеб и, разумеется, автора становится героем плутовского романа. Обстоятельства гонят его с места на место, заставляют менять социальные роли и профессии. Он попадает в Германию: сначала в Кенигсберг, где директор аптеки Дрекенкопф придумывает рекламный трюк и заставляет Лазика стоять в витрине и изображать тщедушного еврейского ребенка (рядом с ним в витрине стоит его антипод – огромный здоровый немец), затем в Берлин, где он пытается сняться в художественном фильме в роли русского революционера. Потом Лазик работает распространителем листовок, кошачьей сиделкой и обезьяной в цирке, затем попадает последовательно в Магдебург, Штутгарт, Майнц и Франкфурт, где выдает себя за хасидского цадика. В Англии Лазика арестовывают, заподозрив в нем большевистского агента; в конечном счете Лазик, мечтающий о том, чтобы вернуться в Гомель, где живет его любовь – незабвенная Фенечка Гершанович, оказывается в Иерусалиме, где и умирает. Роман – сатира на «всех и вся», в том числе сионистов.

Приехав в Тель-Авив, Лазик сразу увидел десяток евреев, которые стояли возле вокзала, размахивая руками. Подойдя к ним поближе, Лазик услышал древнееврейские слова. Он не на шутку удивился.

– Почему вы устраиваете «миним»673 на улице, или здесь нет синагоги для ваших отсталых молитв?

– Дурень, кто тебе говорит, что мы молимся? Мы вовсе обсуждаем курс египетского фунта, и здесь все говорят на певучем языке Библии, потому что это наша страна, и забудьте скорее ваш идиотский жаргон!

Лазик только почесался. Он-то знал эти певучие языки! Они хотят устроить биржу по-библейски? Хорошо. У кого не бывает фантазий. Главное, где бы здесь перекусить?..674

Роман Эренбурга так и остался эмигрантским. На родине он был издан 22 года спустя после смерти автора, в 1989 году.

Однако вернемся к культуре, которая создавалась русскими евреями на еврейских языках – именно обращение к ивриту и идишу делало ее в глазах немецких евреев «настоящей»675. В журнале М. Бубера «Der Jude» – издании немецких сионистов – высказывалась идея, что сионистская литература на немецком языке подлинно сионистской не является, и эпитет «истинно еврейский» употреблялся лишь по отношению к авторам, писавшим на еврейскую тему и на еврейских языках. Символами этой литературы стали Х.Н. Бялик и будущий Нобелевский лауреат Ш.Й. Агнон, писавшие прежде всего на иврите. Предпочтение отдавалось именно ивриту, поскольку он представлялся авторам журнала способом преодолеть изгнание, вернуться в Сион – в языковом плане676.

В 1920-е годы Берлин становится центром гебраистского движения. Для еврейских авторов, живших в Пруссии и говоривших по-немецки, литературные опыты на иврите не были редкостью, и в этом отношении межвоенное немецкое еврейство наследовало почтенной традиции. Представители первого поколения еврейского Просвещения (М. Мендельсон, Н.Г. Вессели) писали на иврите, в Кенигсберге с 1784 года выходил первый журнал на иврите «Ѓа-меассеф». Иврит был выбран просветителями, поскольку он удовлетворял идеалу «чистого языка» (идиш, смешанный язык, включающий германскую, семитскую, романскую и славянскую лексику, «чистым» быть признан не мог) и поскольку он мог служить предметом национальной гордости: ведь именно на иврите была написана Библия – священный текст, объединяющий еврейскую и европейскую культуру.

Первоначально планировалось, что иврит послужит проводником просветительских идей для еврейского народа, а потом, когда степень модернизации евреев станет достаточной, они смогут полностью перейти на немецкий677. В 1909 гду в Берлине была проведена конференция гебраистов – в качестве ответа на конференцию идишистов, прошедшую полутора годами раньше в Черновцах. В 1910-е годы в Берлине поселились М.Й. Бердичевский, Ш.Й. Агнон и Э. Бен-Иеѓуда, автор «Исторического словаря» иврита, с деятельностью которого традиционно связывают возрождение иврита в качестве разговорного языка. В 1913 году в Берлине был основан сионистский фонд «Кедем», который поддерживал разные начинания гебраистов – от издания школьных учебников до основания в Иерусалиме Академии языка иврит678. Существовали несколько языковых салонов, где говорили на иврите, самым известным из которых был салон Вилла Штрук на западе Берлина, на базе которого в 1917 году был основан Клуб иврита (das Hebrische Club), или Бейт-ѓа-ваад ѓа-иври679. Основной целью деятельности, которую декларировал Бейт-ѓа-ваад ѓа-иври, была гебраизация еврейского образования: создание детских садов и школ с преподаванием на иврите и курсов иврита для взрослых. Первые курсы для взрослых, где иврит изучался как разговорный язык, были открыты в Берлине в 1919 году; в 1925 году они стали школой по подготовке учителей при берлинской еврейской общине, в школе насчитывалось 290 учеников680. В 1922 году на встрече в Бейт-ѓа-ваад ѓа-иври Х.Н. Бялик одобрительно отозвался о немецко-еврейской публике: «Впервые после того, как я покинул Россию, я почувствовал себя среди моего народа, в теплой и живой атмосфере иврита. Всюду, куда бы я ни приезжал прежде, я чувствовал себя чужим, как будто бы между мною и окружающими стояла стена, поскольку там не говорили на иврите. Только в Берлине эта стена пала»681.

Итак, немецким гебраистам было чем гордиться. Однако сами они возрождение иврита воспринимали как феномен, связанный с остъюден и с идишем. «Ивриту в Германии [со времен Мендельсона] было уже почти нечего терять. Насаждавшаяся религиозная реформа была возможна лишь потому, что немецкие евреи абсолютно, катастрофически не знали идиша. И все же с тех пор положение иврита в Германии сумело ухудшиться. Исчез всем известный язык, который пользовался бы древнееврейской письменностью, – идиш. Раньше текст заповедей бубнили без понимания – теперь немецкие евреи не могут его и прочесть. Молодежи иврит безразличен. Изучать иврит в детстве – знак отсталости… А на востоке, напротив, позиции иврита крепнут. Сколько он потерял в качестве языка заповедей – столько он приобрел в качестве живого разговорного языка»682. Так писал в 1911 году Генрих Лёве, сионист, общественный деятель, гебраист, энтузиаст возрождения иврита: родным языком для его дочери Ѓадассы, как и для сына Элиэзера Бен-Иеѓуды Итамара, был иврит683.

В веймарский период Берлин становится одним из центров литературного творчества на иврите, и действительно, роль писателей из Восточной Европы в этом велика. В 1918 году в Берлин возвращается Ш.И. Гурвиц, который еще до войны был заметным деятелем гебраистского движения в Берлине, издавал два журнала на иврите: в 1907 году основан журнал «Ѓе-атид» («Будущее), в 1912 – «Нетивес» («Нетивот», «Пути»). После войны Гурвиц вновь возглавил собственный кружок гебраистов. В начале 1920-х приезжают Бялик, Ш. Черниховский (ставший почетным председателем Бейт-ѓа-ваад ѓа-иври), З. Шнеур, У. Ц. Гринберг, Н. Соколов, Ш. Равидович – идеолог создания культуры на иврите в диаспоре (в 1929 году он возглавил Бейт-ѓа-ваад ѓа-иври). Большую долю от числа посетителей ивритоязычных кружков составляли восточноевропейские евреи. Г. Шолем отмечает, что в салоне Вилла Штрук «говорили на немецком со славянским акцентом… на идише и на иврите вперемешку»684.

В начале 1920-х годов Берлин становится центром книгоиздания на иврите685. Причины этому были все те же: инфляция, дешевизна типографских работ, отсутствие цензуры. «Штыбель» – предприятие Аврома Йойсефа Штыбеля – печатало литературу на иврите, переводы западной и идишской литературы на иврит, книги по искусству, издавало журнал «Ѓа-текуфа». Издательство «Шокен» (основанное Залманом Шокеном, одним из создателей журнала «Der Jude», основателем Института изучения еврейской поэзии, другом, спонсором и издателем Ш.Й. Агнона) выпускало средневековые и новые тексты на иврите, а также произведения немецкоязычных еврейских авторов и книги, имеющие отношение к еврейскому вопросу. «Эшколь» – сионистское по своей идеологии издательство, основанное Нохумом Гольдманом и Янкевом Клацкиным, – выпускало, в частности, Еврейскую энциклопедию (Encyclopedia Judaica) на немецком языке и на иврите. Действовали также издательства «Оманут» («Искусство»), «Ѓа-сэфер» («Книга»), «Явне» и другие.

В Берлине сложилась культура литературных кафе, в которых собирались гебраисты, идишисты и немецкоязычные еврейские писатели, царила абсолютная эклектика: встречались представители разных идеологических течений, разных поколений, авангардисты и традиционалисты, берлинцы и чужаки686. Это прежде всего «Caf Monopol», «Caf des Westens» и «Romanisches Caf». В этих кафе происходило чтение произведений, велись литературные дискуссии на нескольких языках, редактировались журналы на иврите (в том числе упомянутый «Ѓе-атид»). В воспоминаниях Итамара Бен-Ави, сына Элиэзера Бен-Иеѓуды, есть любопытное упоминание: в «Romanisches Caf» у гебраистов был свой столик, и официант, который его обслуживал, выучил набор необходимых слов и фраз на иврите687.

Среди центральных фигур гебраистского Берлина первой половины 1920-х годов был один из первых поэтов-символистов, писавших на иврите, – Х.Н. Бялик. В 1921 – 1924 годах он жил в Берлине. Вскоре после приезда совместно с И. Равницким и Ш. Левиным он основал издательство «Двир», которое публиковало художественные произведения на иврите и первый ивритоязычный естественно-научный журнал (в 1922 году «Двир» объединился с одесским издательством «Мория»). В 1922 году Бялик становится главным редактором издательства «Клаль», созданного в 1921 году Я.В. Лацким-Бартольди и Ш. Равидовичем.

Однако Бялик повторил судьбу многих литературных классиков. Молодое поколение авторов-гебраистов сочло его устаревшим. Его издательство «Мория» занималось старыми литературными проектами, начатыми еще в Одессе, сам Бялик оставался верен своей старой поэтике и своим прежним литературным вкусам – в то время как молодые гебраисты-модернисты развивали новые литературные формы. Равидович упрекал Бялика в нежелании входить в живую творческую интеллектуальную среду гебраистского Берлина688. Вскоре, в марте 1924 года, разочарованный Бялик покидает Берлин (разумеется, причина была и в том, что в 1924 году книгоиздание в Берлине перестало окупаться, и Бялик решил перенести свои предприятия в Палестину).

В целом центром ивритоязычной культуры Берлин оставался недолго: после стабилизации марки гебраистская издательская деятельность становится невыгодной, и многие писатели уезжают в Палестину. Однако вплоть до нацистских времен оставалось популярным изучение иврита: после 1933 года число учеников языковых школ только возросло, поскольку отъезд состоятельных немецких евреев в Палестину стал массовым689.

В 1926 – 1931 годах в Германии несколько раз гастролировала «Габима» – ивритоязычная театральная труппа, основанная в Москве в 1917 году690. Постановки «Габимы» пользовались успехом благодаря не только их языку и этнографическим особенностям, но и высокому уровню театрального искусства. В обсуждении концепции «Габимы» участвовал К.С. Станиславский, а первым режиссером театра был его ученик Е.Б. Вахтангов. «Габима» встретила в Берлине радушный прием, сохранились восторженные отзывы . Эйнштейна, ведущего немецкого театрального критика Альфреда Керра и режиссера «Дойчес театер» Макса Рейнхарда691.

Интересны две рецензии на постановку пьесы «Сон Иакова» австрийского драматурга Рихарда Бер-Хофмана, еврея по происхождению. Пьеса была написана по-немецки и переведена для «Габимы» на иврит. Оба рецензента – А. Керр и сам Бер-Хофман – иврита не знали. Керр писал: актеры «использовали то самое древнее звучание, звучание Библии, которое, к сожалению, стало мне чужим», однако отметил, что чувствовал «кровное родство» с носителями этой культуры. Бер-Хофман также написал хвалебный отзыв и заключил его словами о языке, на котором пьеса исполнялась: «…пьеса звучала странно, это был язык, которого я не понимаю, однако в каком-то отношении он показался мне знакомым, даже частью меня»692.

Обоим рецензентам культура, которую представляет московский театр, кажется более древней и «настоящей», чем их собственная, они чувствуют свою оторванность от нее. С одной стороны, они не знают ее языка и воспринимают его как язык чужой, с другой – он им кажется мистически знакомым. Вероятно, это романтическое ощущение можно объяснить идеологическим контекстом: на рубеже веков в Германии была популярна идея об иврите как языке, подспудно знакомом всем евреям (в частности, это было одним из оснований для создания методики преподавания иврита по «прямому методу» – «иврит на иврите»).

Подобное отношение встретили и еврейские труппы, приехавшие в Берлин со спектаклями на идише: спектакль «Вилнер трупе» – идишского театра из Литвы – писатель Альфред Дёблин назвал «настоящим еврейским театром», а Йозеф Рот так отозвался о спектакле ГОСЕТа (Государственного еврейского театра в Москве)693: «Мне казалось, будто евреи, представленные на сцене, – более восточные, нежели те, которые обыкновенно встречаются… это евреи более высокой ступени, более еврейские евреи»694.

Этот интерес к глубоко национальному, архаическому, возможно, более примитивному характерен и для восточноевропейского искусства в Германии 1920-х годов, прежде всего для идишского авангарда.

Как отмечают многие авторы, Берлин не стал полноценным центром идишской культуры695. Вероятно, это обусловлено прежде всего кратковременностью ее развития в Берлине.

Начало 1920-х годов было многообещающим. В Берлине оказалось значительное количество идишистов: там некоторое время жили писатели М. Кульбак, Л. Квитко, Д. Бергельсон, Д. Гофштейн, Дер Нистер, критики И. Эльяшев (известный под псевдонимом Бал-Махшовес, редактор идишского отдела издательства «Клаль») и Н.И. Штиф (известный под псевдонимом Бал-Димьен, критик, филолог, переводчик и общественный деятель; впоследствии он уехал в СССР и стал одним из теоретиков советского литературного идиша).

Самым известным еврейским академическим учреждением, занимающимся изучением языка идиш, идишской литературы, еврейской истории и культуры, в 1920 – 1930-е годы был Еврейский исследовательский институт (буквально: Еврейский научный институт, ранее – Еврейская научная организация) (Yidier visnaftlexer institut, ИВО). Он был основан в 1925 году по инициативе Штифа. В число его «отцов-основателей» входили также М. Вайнрайх и И.М. Чериковер. Основным местом пребывания ИВО стал Вильно, хотя учрежден он был в Берлине, здесь же произошло его официальное открытие. Институт состоял из трех отделений: филологического во главе с М. Вайнрайхом в Вильно и двух отделений, находившихся в Берлине, – исторического во главе с Чериковером и отделения экономики и статистики, которым заведовал Я.Д. Лещинский696.

Как и в случае с русско– и ивритоязычной литературной продукцией, объемы ее издания в Берлине в начале 1920-х годов были огромны: по выпуску книг на идише Берлин уступал только Варшаве697. Идишская газета «Ундзер Бавегунг» писала: «Издательства у нас растут как грибы после дождя. Кажется, что скоро будет больше литераторов, чем читателей. Как во время войны торговали кожей или маргарином – сейчас торгуют издательствами. Если дело не идет, то находится кто-нибудь, кто купит издательство вместе со всеми книгами, а иногда и вместе с авторами»698.

В Берлине действовали идишистские издательства «Йидиш», «Восток», «Литераришер фарлаг», «Йидишер фолксфарлаг», «Йидишер културфарлаг», «Швелн», «Функен», «Клаль». Издавалось 19 журналов на идише. В 1923 году в Берлине вышли два номера альманаха «Альбатрос» (под редакцией У.Ц. Гринберга, прожившего там около полутора лет). Одним из самых интересных журналов, выходивших все время в Берлине, был «Дер онѓейб» («Начало»), выходивший в издательстве «Восток» под редакцией поэта Довида Эйнѓорна, Макса Вайнрайха и критика, эссеиста Шмарьи Горелика. Редакция исповедовала идею необходимости знакомить между собой Восток и Запад, культуру иммигрантов и немецких евреев, еврейскую и европейскую культуру. Это выражалось в некоторой эклектичности: в сборнике соседствовали произведения на разных языках, научные труды, эссеистика699. Газета «Рассвет» неодобрительно отозвалась об этом: «Стихи талантливого молодого поэта М. Кульбака рядом с религиозно-философскими изысканиями среднего достоинства Р. Зелигмана, переводы из Оскара Уайльда и “Псалмы” Д. Эйнгорна, Эльза Ласкер-Шиллер (Ласкер-Шюллер) и Ш. Горелик – какая смесь “племен, наречий, состояний”. Нет в сборнике никакой центральной руководящей идеи, и уже нечего говорить о том, что у него отсутствует всякое литературное лицо»700. Однако автор рецензии снисходительно похвалил М. Вайнрайха за его работу о «Мегилас-Винц» – исторической поэме XVII века на идише: «М. Вайнрайх проявил себя за последнее время рядом ценных работ по истории и теории “идиш”, и у него, по всем видимостям, есть все данные к тому, чтобы занять видное положение в этой области»701. Через несколько лет Вайнрайх станет одним из главных исследователей в ИВО, а через пару десятилетий – ведущим специалистом в области идиша в мире.

Самой значительной организацией, объединявшей идишское искусство в Берлине, была Культур-Лига. Основана она была еще в Киеве в 1918 году702. В ее состав входили писатели (среди них – Лейб Квитко, Довид Гофштейн и Довид Бергельсон, Дер Нистер), художники и педагоги703, прокламируемой ею целью было создание светской еврейской национальной культуры. Одним из стимулов к возникновению Культур-Лиги было основание в 1917 году московского общества «Тарбут» – сионистской организации, объединявшей гебраистов и поддерживающей «Габиму»704. Культур-Лига была создана в противовес «Тарбуту»: ее идеологи были убежденными идишистами и автономистами.

Искусство Культур-Лиги было отчетливо национальным705 (в этом контексте часто цитируется фраза М. Шагала: «Если бы я не был евреем, как я это понимаю, я не был бы художником или был бы совсем другим художником»706). Еврейский авангард в понимании Культур-Лиги – это синтез старого и нового, традиции и авторского начала, национальной и универсальной культур. Автор черпает вдохновение из традиционной культуры, однако и традиция обогащается благодаря его вкладу. Так же соотносятся еврейская и мировая культура: молодой еврейский авангард проходит путь ученичества у всемирной литературы и искусства, но в то же время сам является ее частью и способствует ее развитию, оставаясь при этом национальным. В поисках национального начала еврейские писатели и художники, так же как и представители западноевропейского авангарда, обращались к архаике, фольклору, народнму искусству, примитиву. Для еврейского контекста роль «архаики» могла выполнять как ашкеназская культурная среда (устное народное творчество, изобразительное искусство: изучались росписи синагог и декор традиционных надгробий), так и древневосточная; особенно эти два направления заметны в живописи: художники Культур-Лиги искали образцы для подражания и интерпретации как в древневосточном искусстве, так и в искусстве восточноевропейского еврейства707. Используются визуальные образы местечка, появляются циклы произведений, посвященные ему: в 1923 году выходят цикл рисунков И.Б. Рыбака «Штетл, мой разрушенный дом, воспоминание» (кубистическая панорама жизни типичного еврейского местечка) и автобиография Шагала «Моя жизнь» с авторскими иллюстрациями, изображающими еврейскую жизнь Витебска. В обоих случаях местечко представлено как идиллический мир без насилия708.

Абстрактность живописи не отменяет ее национального характера. Статье Б. Аронсона и И.Б. Рыбака «Пути еврейской живописи», написанной в 1919 году, предпослан парадоксальный эпиграф: «Да здравствует абстрактная форма, воплощающая специфический материал, ибо она – национальна!»709

Как главная национальная ценность евреев – народа книги – понимается книга, и создание оригинальной еврейской иллюстрированной книги было провозглашено одной из существенных задач национальной художественной культуры, в решении которой первостепенная роль, разумеется, отводилась еврейским художникам. Эта задача остается приоритетной и для Культур-Лиги, в деятельности которой книгоиздательство занимало важное место. По убеждениям ее идеологов, «современная» еврейская книга должна была стать одним из символов «новой еврейской культуры» и каналом трансляции этой культуры «массам»710. Оказавшись в Берлине, большинство еврейских художников находят себя именно в книжной графике. Наиболее известны иллюстрации Эль Лисицкого и И. Чайкова.

Многие русско-еврейские художники попали в Германию во время Первой русской выставки и решили остаться в Берлине: М. Шагал, Н. Альтман, Н. Габо, А. Певзнер, Эль Лисицкий, И.Б. Рыбак, И. Чайков711.

С 1921 по 1923 год в Берлине действовал филиал Культур-Лиги, председателем которого был экономист Я.Д. Лещинский. Программа мероприятий филиала включала вечера декламации, концерты и популярные доклады об истории евреев и еврейской культуры («На пороге старой и новой еврейской литературы», «Еврейская поэзия», «О еврейском театре», «Культурная жизнь польского еврейства», «Американское еврейство», «Еврейское рабочее движение в Польше», «Свобода духа и история еврейской культуры»). В 1923 году организована выставка М. Шагала в Галерее «Лутц», в «Ложенгаузе» – выставка Н. Альтмана, Д. Штеренберга, И.Б. Рыбака, И. Чайкова, А. Минчина.

В 1924 году издательство «Гешер» предприняло попытку объединить еврейских художников и провести общую выставку. В газете «Рассвет» было опубликовано воззвание «Ко всем еврейским художникам»:

За последние несколько десятилетий мы стоим перед неоспоримым фактом существования евр[ейского] искусства и нарождения кадров сознательных еврейских художников. В разных странах рассеяния, в разных культурах выросли эти дарования, громко заявили о своем еврейском “Я”. Отдельными островками вкрапленные в чужие культуры, они звучат всюду своим особенным, им лишь присущим звуком. Нелегок путь этих одиноких, и опасность быть стертыми, захваченными, поглощенными общей окружающей культурой очень велика712.

Автор воззвания (а им был И.Б. Рыбак) сетовал, что у еврейских художников «нет возможности перекликнуться друг с другом при помощи объединяющего органа, не говоря уже о периодических выставках», что «уже издавна является болью всех сознательных еврейских художников». План издательства был весьма амбициозен – организовать ряд передвижных выставок в Берлине, Вене, Праге, Амстердаме, Париже, Лондоне, Нью-Йорке под общим названием «Еврейская картина и книга». Выставки, согласно проекту, стали бы «нейтральной платформой» для встреч еврейских художников, которые затем сформировали бы «нейтральный постоянный орган». В качестве директора выставки издательством был приглашен Рыбак713.

Однако эта сколь впечатляющая, столь и утопическая инициатива в жизнь воплощена не была.

Но подлинным центром художественной жизни идишского Берлина стал журнал «Милгройм» («Гранат», вариант на иврите – «Римон», под редакцией Марка Вишницера и Рохл (Рахель) Вишницер-Бернштейн, искусствоведа, лектора Еврейского университета и Школы Wissenschaft des Judentums). Миссию своего журнала редакторы понимали следующим образом: «Милгройм» – проводник еврейского искусства, который поможет объединить еврейский народ, а еврейское искусство связать с искусством всемирным. Связь понималась как двусторонняя, и поэтому в журнале печатались как статьи еврейских художников о еврейском искусстве, предназначенные для европейцев, так и статьи по истории всемирного искусства, адресованные еврейским читателям714. Таким образом, редакторы «Милгройма» повторяли политику редакторов литературно-филологического журнала «Дер онѓейб». Кроме того, эта идеология была созвучна идеям Культур-Лиги о соотношении еврейского и универсального искусства.

В литературе нишу «архаики», которая воспринимается как воплощение традиционного, национального и аутентичного, занял идишский фольклор. Наряду с другими приемами авангардная поэзия использует имитацию народного стиха, цитаты из народных песен, обращается к фольклорным образам715.

По словам Д. Бештель, идишская литература Берлина писалась «о Востоке и для Востока»: произведения, в которых воссоздается восточноевропейская действительность, были обращены к читателю, знакомому с ней.

Изображается прежде всего уходящий мир идеализируемого еврейского местечка. Дер Нистер пишет сборник аллегорических рассказов, насыщенных хасидскими мотивами, Д. Бергельсон издает свое собрание сочинений, основная тема которых – кризис местечка716. Мойше Кульбак пишет в Берлине мессианский роман «Мешиах Бен Эфраим» и стихотворную книгу «Найе лидер» («Новые стихи», 1922), включавшую поэмы «Райсн» («Белоруссия») и «Ламед-вов» («36 праведников»), в которых он мифологизировал местечковую действительность. Как отмечает М. Каплан, «временное пребывание в Берлине для Кульбака и многих его современников становится поводом пересмотреть свое отношение к родине… Почти всех “Берлинских идишистов”, таким образом, объединяет то, что опыт их жизни в Берлине – в мегаполисе, среди немцев, встреча с модернистским искусством – экспрессионизмом, Neue Sachlichkeit, марксистской эстетикой… искажает и перестраивает восприятие того, что было прежде “естественной средой обитания” для идишской культуры, – восточноевропейское местечко»717. При этом восточноевропейское прошлое амбивалентно718: с одной стороны, это исчезающая идиллическая действительность, с другой – арена погромов времен Первой мировой и Гражданской войн, как, например, в цикле Л. Квитко «1919»719.

Герои произведений идишских писателей Берлина – одинокие странники, которые чувствуют себя чужаками в пространстве мегаполиса и постоянно обращаются к своему прошлому. М. Крутиков пишет: «Хотя физически многие из эмигрантов пробыли в Берлине уже несколько лет, их все еще преследовали ужасы войн, погромов и революций, ужасы, которые им пришлось вытерпеть в Восточной Европе. Это состояние мастерски передано в рассказах Д. Бергельсона, герои которого настолько “вросли” в свое прошлое, что почти не замечают реальности – Берлина – вокруг себя… В рассказах Бергельсона большой город Берлин редуцирован до маленьких комнат, узких коридоров, закрытых дворов, коротких переулков и парков»720.

Веймарская Германия – мир больших городов, послевоенной разрухи, соседства нищеты с фантастическим богатством, сосуществования коммунистов, капиталистов, националистов; мир, оторванный от традиций, нестабильный, безумный, – вызывает смешанные чувства: с одной стороны, этот мир влечет к себе, с другой – ужасает и отталкивает721. Несколько таких описаний Берлина оставили авторы, уже покинувшие Германию: это поэма М. Кульбака «Диснер Чайлд Гарольд» (1927) и три прозаических произведения: «Гренадир-штрассе» Фишла Шнеерсона, «Бам опгрунт» («Над бездной») Ш. Аша (1933) и один неоконченный роман Меира Винера722. Всегда герои произведений писателей-идишистов оказываются вне этого мира, остаются чужаками, даже если они хотят сродниться с Германией и ее культурой. Таков, например, герой Кульбака – молодой поэт-идишист, которого заставляет приехать в Берлин желание лучше узнать немецкую культуру. Декадентская культурная жизнь – фантастическая мозаика (экспрессионизм, дадаизм, жизнь ночных кафе) – его совершенно поражает. Ей противопоставлена дневная жизнь, далекая от искусства: тяжелая черновая работа, демонстрация в Веддинге – рабочем районе Берлина – и ее жестокое подавление, нищий эмигрантский быт. В конце концов герой, так и оставшись в Берлине посторонним и не найдя того, ради чего он приехал, возвращается на родину.

Похожие мотивы присущи и ивритоязычной берлинской литературе. Экспрессионистская поэзия полна описаний Берлина – современного мегаполиса, кипящего жизнью, – глазами героя – восточноевропейского еврея, которого этот город пугает, отталкивает и одновременно влечет к себе и который остается этому городу чужим. Город жесток, пуст, опасен, развратен – и все равно интересен и привлекателен. По сути, это часто встречающееся в символистской поэзии описание большого города, проникнутое антиурбанистическим пафосом. В поэме Довида Шимоновича «Сон в зимнюю ночь» («Холем лейл хойреф», совр. «Халом лейл хореф») герой – бедный еврейский студент – подавлен городской суетой, толпами людей на улицах, – и город представляется ему индустриальным чудовищем, огромным грязным каменным мешком, в котором невозможна какая бы то ни было жизнь. В то же время город – вместилище пороков, разврата и соблазнов723.

И еще одна черта объединяет идише-и ивритоязычную литературу, в данном случае прозу: оказавшись в Берлине, писатели обращаются к восточноевропейской действительности. В первом произведении Ш.Й. Агнона, опубликованном в Берлине – рассказе «И распрямится согбенный» («Ве-ѓойо ѓе-окойв ле-мишойр», совр. «Ве-ѓайа ѓе-аков ле-мишор»), – автор помещает события в свой родной город Бучач. Рассказ представляет собой интересный синтез двух противоборствующих тенденций в идишской культуре: повествование насыщено хасидскими мотивами, однако фабула рассказа заимствована у просветительского идишеязычного писателя Айзика Меира Дика (из рассказа «Дер йойред», 1855). Восточноевропейской действительности посвящены и межвоенные берлинские произведения Агнона – «Повесть писца» («Агудес ѓа-сойфер», совр. «Агадат ѓа-софер», 1918), «Отверженный» («Ѓа-нидех», совр. «Ѓа-нидах», 1923), новеллы, на основе которых в 1931 году будет написан роман «Свадебный балдахин» («Ѓахнусес-кале», совр. «Ѓахнасат-кала»)724.

Расцвет русско-еврейской культуры в Берлине, в том числе и культуры на еврейских языках, оказался кратковременным. Резкое вздорожание жизни после кризиса 1923 года привело к ликвидации многих издательских и художественных проектов, по большей части эмигранты – деятели культуры мигрируют дальше – кто на запад, кто на восток.

Многие идишисты – Бергельсон, Кульбак, Квитко, Дер Нистер, Штиф – переезжают в Советский Cоюз. Во-первых, СССР представлялся тогда страной, в которой перспективы развития культуры на идише были больше, чем где бы то ни было еще в Европе. Во-вторых, возвращение на родину происходит под влиянием критики со стороны деятелей идишской культуры, оставшихся в Восточной Европе. Перец Маркиш и Мейлах Равич, находившиеся в Варшаве, обвиняли берлинских идишистов в стремлении к легкой доле и к большим деньгам, в предательстве тех, кто остался создавать еврейскую культуру на родине: «Дезертир тот, кто сидит в “Романишес кафе” и смотрит издалека, как мы здесь тащим телегу нашей культуры» (М. Равич), «Еврейская культура умирает среди бела дня на руках опустевших улиц и разрушенных городов, и последняя стена Храма уже охвачена огнем – что же делают первосвященники? Они едут в Берлин промышлять (“бизнесн”) новый еврейский народ, новую еврейскую культуру, утаптывать новую территорию для еврейского духа» (П. Маркиш)725. Другие уезжают на запад, прежде всего – в соседнюю Францию: Рохл Вишницер, Шагал, Г. Свет…

Место гебраистского центра в середине 1920-х годов Берлин уступает Палестине: туда перебираются Агнон, Бялик, Равницкий, Черниховский, З. Шнеур, двуязычные поэты У.Ц. Гринберг и Д. Гофштейн, З. Рубашов.

Представители русскоязычной культуры отправляются в Советский Союз или в страны Балтии (в зависимости от идеологической эволюции) – или дальше на запад, в ту же Францию.

Настолько «концентрированной», как в берлинскую эпоху, русско-еврейская культурная жизнь в эмиграции уже не будет.