Красный монарх: Сталин и война Монтефиоре Саймон
НКВД по мере отступления Красной армии отпускал далеко не всех заключенных. Мария и Алеша Сванидзе, «немецкие шпионы», которые когда-то были так близки к Сталину, сидели в тюрьме с декабря 1937 года. Генсек не забыл про Алешу. Как-то он сказал Микояну, что Сванидзе приговорен к смертной казни. «Я велел Меркулову сказать ему перед расстрелом, что если он попросит у Центрального комитета прощения, то будет прощен», – поведал вождь. Но Сванидзе гордо ответил, что ему не за что просить прощение, и плюнул в лицо чекисту.
– Вот какой мой ответ Сталину! – выкрикнул он.
20 августа 1941 года Сванидзе был расстрелян. Через несколько дней Сталин спросил Микояна:
– Хочешь узнать, как дела у Алеши?
– Конечно! – Анастас Микоян очень любил Сванидзе и надеялся, что его отпустят. – Как?
Сталин как бы между прочим сообщил, что Алеша расстрелян.
– Он так и не извинился, – задумчиво произнес Иосиф Виссарионович. – Какое благородство! Какая гордость!
Мария Сванидзе, которая так преклонялась перед Сталиным, была расстреляна в следующем году вместе с Алешиной сестрой, Марико.
Злой как собака. Жданов и осада Ленинграда
Пока Сталин и Молотов наводили порядок во всей стране, Андрей Жданов, словно генсек в миниатюре, правил в осажденном Ленинграде. К 21 августа 1941 года немецкое наступление в северо-восточном направлении почти полностью отрезало город Ленина от остальной России. Шестидесятидевятилетний Ворошилов приехал из Москвы руководить обороной города вместе со Ждановым. Оба хотели показать свои способности. Жданов и Ворошилов изо всех сил старались сохранить доверие Сталина.
День за днем немцы все туже затягивали удавку на шее города. Своим невероятным чутьем Сталин уловил пораженческие настроения и обрушил на соратников потоки упреков и угроз. Он обвинял их в неспособности понять опасность. «Ставка не может согласиться с пораженческими настроениями, отсутствием сильнодействующих мер и разговорами о том, что все возможное было уже сделано и больше сделать ничего нельзя…» – писал вождь в грозных телеграммах.
Затем до Верховного дошли слухи о том, что Клим Ворошилов, наверное вспомнив славные царицынские дни, решил поднимать боевой дух в войсках при помощи выборов офицеров. «Немедленно прекратите выборы, потому что они парализуют армию! – приказали Ворошилову Сталин, Молотов и Микоян. – Солдаты выберут неспособных командиров, а нам нужны сильные руководители. Выборы офицеров расползутся по всей Красной армии, как страшная болезнь. Здесь вам не Вологда, вы действуете во втором городе страны». – В конце телеграммы еще один упрек: «Просим товарищей Ворошилова и Жданова проинформировать нас об операциях на фронте. Они этого до сих пор не сделали. Жаль».
Жданов контролировал все сферы жизни Ленинграда. Ему принадлежат знаменитые слова: «Враг у наших ворот». Этот полный астматик, постоянно усталый и вечно прикуривающий папиросы «Беломор» одну от другой, в подпоясанном ремнем с пистолетом в кобуре френче зеленоватого цвета, руководил фронтом из кабинета на третьем этаже правого крыла Смольного института. Со стен строго смотрели Сталин, Маркс и Энгельс. Длинный стол был обтянут красным сукном. На столе лежал красивый камень с Урала, подарок одной из ленинградских фабрик. Чай ленинградский руководитель пил так же, как его старший товарищ в Москве, из стакана с серебряным подстаканником. Сахар он ел вприкуску и, как Сталин, спал на диване в кабинете.
Андрей Александрович писал передовицы в ленинградские газеты, лично распределял каждый вольт электроэнергии, угрожал паникерам немедленным расстрелом и вместе с Ворошиловым командовал фронтом.
Климент Ефремович показывал чудеса личной храбрости. Когда он приехал на фронт в Ивановское, солдатам посчастливилось увидеть первого маршала под тяжелым вражеским огнем.
– Это он! Клим Ворошилов! – пролетели восхищенные возгласы по траншеям. – Смотрите, как стоит. Словно врос в землю.
В нескольких километрах маршал наткнулся на часть. Не выдержав натиска врага, красноармейцы отступили. Он остановил свою машину, достал пистолет и повел солдат в атаку с криками: «Ура!» Старый кавалерист мог проявлять удивительную отвагу, но не был способен стабилизировать положение на фронте.
На Сталина героические поступки старого рубаки никакого впечатления не произвели. Охладело и его почти дружеское отношение к Андрею Жданову. Когда ленинградцы уважительно обращались к своему руководителю «Андрей Александрович», Сталин холодно интересовался: «Андрей Александрович? Какого Андрея Александровича вы имеете в виду?»
Испуг и полная покорность приказам из Москвы нисколько не помогали делу. Генсек демонстрировал недовольство, нередко делая примерно такие саркастические надписи красным карандашом: «Вы не ответили на наше предложение. Почему? Вам все понятно? Когда вы перейдете в наступление? Мы требуем немедленного ответа в двух словах. „Да“ будет означать положительный ответ и быстрое выполнение приказа. „Нет“ – отрицательный. Отвечайте „да“ или „нет“. Сталин».
Тем не менее вождь возражал против смещения Жданова. Сталин прекрасно понимал всю тяжесть его положения. 21 числа генсек приказал Молотову и Маленкову отправиться в Ленинград и найти виновных. Посылая инспекторов из Москвы, он тем самым показывал, что Андрей Жданов в опале. «Ворошилову, Маленкову, Жданову. Ленинградский фронт сейчас думает только об одном – отступлении, – гневно писал Верховный главнокомандующий. – Не пора ли вам избавиться от этих героев отступления?» Посланцам из столицы было поручено еще одно важное секретное поручение – определить, стоит ли сдавать Ленинград.
Поездка Молотова и Маленкова уже сама по себе была приключением. Они прилетели в Череповец, пересели там на специальный поезд и выехали на запад. Неожиданно выяснилось, что поезд застрял на маленькой станции Мга, в сорока километрах восточнее Ленинграда. Вожди знали, что впереди немцы бомбят позиции советских войск, но не понимали, что это начало крупного немецкого наступления. Всего через два дня Ленинград окажется в полном кольце. Мга являлась последним пунктом, через который можно было попасть в город. Вячеслав Молотов и Георгий Маленков не знали, что делать. Они шли по рельсам в сторону Ленинграда до тех пор, пока не увидели один из пригородных троллейбусов. Члены политбюро сели на него, как обычные пассажиры. Вскоре их встретил специальный бронепоезд.
Посланцы из Москвы увидели, что Жданов едва стоит на ногах от усталости, подкрепляет силы водкой и борется с астмой. Жданов никогда не относился к числу самых крепких соратников Сталина. Одним из больших недостатков «безупречного сталиниста» была страсть к выпивке. Молотов и Маленков видели, что он на грани срыва. Андрей Александрович и сам признался вождю, что однажды испугался бомбежки и бросился в бомбоубежище Смольного, сунув в карман бутылку. Но Жданов работал, как одержимый. Именно во время осады Ленинграда он окончательно подорвал себе здоровье.
Георгий Маленков с удовольствием рассказывал о трусости пьяного Жданова и хвалился, что утаил эту информацию от Сталина. Однако в это верится с большим трудом. Жданов презирал Маленкова еще с конца тридцатых годов. Именно он придумал обидное прозвище Маланя для толстого и похожего на евнуха бюрократа. Взаимная ненависть двух благородных отпрысков провинциальных дворянских родов закончится резней. Маленков, вероятно, предложил арестовать Жданова, но Берия, зная любовь Сталина к Малане, ответил, что сейчас не время отдавать под трибуналы членов политбюро.
Сталинские эмиссары, как ни старались, ничем не способны были помочь осажденному городу. «Боюсь, что Ленинграду грозит полное окружение и город будет потерян благодаря идиотской глупости, – истерически писал Сталин Молотову и Маленкову. – Что делают Попов [командующий фронтом] и Ворошилов? Они даже не рассказывают нам о предпринимаемых мерах. Похоже, они заняты поисками новых путей для отступления. Насколько я понимаю, это сейчас их единственная задача. Что же это за люди! Ничего не могу понять! Вам не кажется, что кто-то открывает дорогу для немцев на этом важном направлении? Намеренно? Специально? Что за человек этот Попов? Чем занимается Ворошилов? Как и чем он помогает Ленинграду? Я пишу об этом, потому что меня беспокоит недостаток активности со стороны командующего Ленинградским фронтом… Возвращайтесь в Москву, не опаздывайте. Сталин».
По возвращении Молотов и Маленков предложили отозвать в Москву первого советского маршала, который все время проводил в окопах. Пока он проявлял чудеса героизма, немцы взяли Шлиссельбург, важную крепость на Неве, и Мгу. Ворошилов не доложил об этих потерях. Когда в Москве узнали о произошедшем, Сталин пришел в ярость.
«Мы крайне недовольны вашим поведением, – сообщил он Ворошилову и Жданову. – Вы докладываете только о потерях, но ни слова не говорите о мерах, направленных на то, чтобы спасти город. Теперь вот потерян и Шлиссельбург? Когда это закончится? Когда мы перестанем терять города? Вы что, решили сдать Ленинград?»
8 сентября Сталин вызвал Жукова к себе на кремлевскую квартиру, где он ужинал со своими обычными товарищами: Молотовым, Маленковым, московским руководителем Александром Щербаковым и другими.
– Куда думаете теперь? – как бы ненароком поинтересовался Сталин.
– Обратно на фронт, – ответил Георгий Жуков.
– На какой фронт?
– На тот, который вы посчитаете необходимым.
– Езжайте под Ленинград. Ленинград в крайне тяжелом положении. – С этими словами генсек протянул генералу записку для Ворошилова, в которой было написано: «Передайте командование товарищу Жукову и немедленно вылетайте в Москву». Жданову Сталин написал: «Сегодня мы отозвали Ворошилова!»
Георгий Жуков принял командование обороной города. Штаб располагался в Смольном институте. Генерал объединил высокий профессионализм с безжалостностью.
– Вы что, не понимаете, что, если дивизия Антонова не займет оборону на этом рубеже, немцы ворвутся в город? – кричал он на своих подчиненных. – Тогда я расстреляю вас перед Смольным как предателей.
Андрей Жданов стоял рядом с новым товарищем по командованию и хмурился. Он не любил, когда ругаются.
Упавший духом Ворошилов попрощался со своим штабом:
– До свидания, товарищи, меня отзывает Ставка. – Потом добавил после небольшой паузы: – Такой старик, как я, не заслуживает иной участи. Это не Гражданская война. Сейчас нужно драться по-другому. Но не сомневайтесь ни минуты, мы обязательно раздавим фашистское отребье.
Сталин в Москве допускал в разговорах с ближайшими соратниками, что «можно оставить Питер». Но Жукову удалось стабилизировать положение на фронте. Сначала он организовал упорное сопротивление немцам, затем даже перешел в контратаку. Жданов работал бок о бок с генералом и сейчас показывал свою «стальную сущность». Он жаловался, что его трибуналы вяло борются с лживыми и провокационными слухами. «Особые отделы должны организовывать процессы над провокаторами и распространителями панических слухов, – считал он. – Ленинградцы должны знать, как мы относимся к этим негодяям».
Все, что предлагал Сталин, неукоснительно выполнялось. 13 ноября он сообщил Жданову, что немцы строят укрепления в подвалах обычных домов. «Народный комиссар обороны товарищ Сталин дал мне следующие указания, – писал Жданов. – Когда мы будем продвигаться вперед, не пытайтесь захватить тот или иной пункт. Сжигайте дотла дома и целые кварталы. Таким образом мы сможем уничтожить немецкие штабы и войска. Отбросьте всякие чувства и разрушайте все населенные пункты, которые попадутся вам на пути!»
Жукову и Жданову удалось настолько укрепить оборонительные рубежи, что немцы призадумались. Они поняли, что штурм города будет стоить им больших потерь. Какое-то время Гитлер колебался. В конце концов он отменил решительный штурм и приказал заморить Ленинград голодом. Немцы теперь собирались заставить Ленинград сдаться, а не стирать его с лица земли. Началась 900-дневная осада Ленинграда.
Андрей Жданов, несмотря на временное охлаждение отношений, не отказался от привычки писать Сталину прекрасной чернильной ручкой длинные послания. «Главная причина наших неудач – слабость пехоты… Мы помнили ваши слова во время войны с Финляндией, но наши люди отличаются плохой привычкой не заканчивать начатых дел и не анализировать их. Они бросают незаконченное дело и бросаются в разные стороны. Сейчас мы напряженно работаем над тем, чтобы изменить тактику наших атак. Хуже всего то, что начинается голод».
В ленинградскую ловушку попали 2,2 миллиона человек. В декабре 1941-го скончались 53 тысячи человек, потери следующих месяцев окажутся намного больше. Люди умирали прямо на улицах, когда шли по делам; умирали в постелях. Один за другим исчезали целые семьи. Горожане крайне ослабли от голода. Трупов было так много, что их не хоронили. Процветало людоедство. В прихожих квартир простых ленинградцев нередко можно было найти мертвые тела с отрезанными бедрами и грудью. В период между декабрем 1941-го и июлем 1942-го, то есть за полгода, в Ленинграде погибло около миллиона человек.
Андрею Жданову все-таки удалось вернуть доверие Сталина и ленинградцев. В этом ему помог пользовавшийся в городе большим уважением второй секретарь партийной организации Алексей Кузнецов. Постепенно Жданов и Кузнецов стали народными героями. Они делили с земляками невзгоды и лишения, работали день и ночь. Кузнецов, высокий худощавый молодой человек с продолговатым красивым лицом, брал на себя руководство Ленинградом в те минуты, когда у Жданова наступали моменты слабости. Он обходил окопы и траншеи защитников города вместе со своим маленьким сыном.
В ноябре Жданов и Кузнецов приказали проложить путь по льду Ладожского озера – он получил название «Дороги жизни». Этот путь стал единственной ниточкой, связывавшей Ленинград с остальной Россией, только по нему в город поступало продовольствие.
Порой Андрей Жданов вел себя как вполне нормальный и порядочный человек. Когда в одной из ленинградских школ началась дизентерия, Жданов заподозрил, что учителя воруют у детей еду. Он послал генерала разобраться на месте и наказать виновных. Генерал доложил, что ребята уносят еду в банках домой для своих родных. Он не стал им препятствовать.
– Я бы поступил точно так же, – признал Жданов и приказал эвакуировать детей.
Говорят, что после войны Андрей Александрович якобы сказал, что «люди мерли как мухи, но история никогда бы меня не простила, если бы я сдал Ленинград».
Тем не менее Сталин пришел в бешенство, когда Жданов проявил в каком-то вопросе опасную независимость. «Думаете, что Ленинград, которым руководит Жданов, находится не в СССР, а на каком-нибудь острове посреди Тихого океана?» – грозно осведомился он.
«Мы признаем ошибку, – ответил Андрей Жданов и тут же начал докладывать о сложностях с военными операциями на Ладожском озере. В них, по его мнению, были виноваты трусость и предательство командиров 80-й дивизии. – Просим разрешить расстрелять командира 80-й дивизии Фролова и его комиссара Иванова. Совету фронта необходимо бороться с паникой и трусостью даже среди офицеров». «Фролов и Иванов должны быть расстреляны, – дал добро Сталин. – Сообщите прессе».
«Не тратьте время на мелочи, – требовал Верховный. – Сейчас дорога каждая минута. Враг собирает силы для удара по Москве. У вас и других фронтов появляется возможность контратаковать. Воспользуйтесь моментом!»
Андрей Александрович Жданов закончил написанное от руки послание словами: «Мы ждем немецкого поражения под Москвой. Будьте здоровы». Потом добавил: «P. S.: Я становлюсь зол как собака».
Гитлер приказал приступить к операции «Тайфун». После захвата Киева немецкие танковые дивизии, как и предсказывал Георгий Жуков, повернули на Москву. По замыслу фюрера, решающее наступление на столицу должно было стать нокаутирующим ударом по Советской России.
Гудериан вновь удивил советских военачальников. Его танки совершили хитрый маневр. Они обошли Брянский фронт с фланга в тот самый день, когда Сталин принимал лорда Бивербрука, веселого владельца газетной империи из Канады и члена Британского военного кабинета. Бивербрук приехал обсуждать вопрос об оказании военной помощи России. Советский Союз приобрел сейчас для Лондона огромную важность, потому что отвлекал львиную часть немецких войск с Западного фронта. Вместе с Бивербруком в Кремль прибыл и американский представитель Аверелл Гарриман, посол Соединенных Штатов в Советском Союзе. Гарриман был приятным мужчиной с квадратной челюстью. Его отец владел крупной железнодорожной компанией.
Вождь старательно играл роль приветливого хозяина. Он изо всех сил старался, чтобы у иностранцев не возникло ощущения надвигающейся катастрофы. «Сталин сильно нервничал, – вспоминал Бивербрук. – Он много ходил и все время курил. Было видно, что он испытывает сильное напряжение». Как обычно, Иосиф Виссарионович метался между привычной грубостью и желанием очаровать гостей. Он то рисовал в блокноте любимых волков, то отбрасывал в сторону нераспечатанное письмо Черчилля со словами: «Недостаточность ваших предложений ясно показывает, что вы хотите видеть Советский Союз побежденным». Его рябое лицо казалось почти изможденным и имело нездоровый желтоватый оттенок. Он очень устал.
1 октября, в то самое время, когда развалился Московский фронт, советский руководитель давал пышный банкет в Большом Кремлевском дворце. В 19.30 сто гостей громко беседовали в Екатерининском зале. На стульях и столах можно было увидеть монограммы великой русской царицы. На стенах, обтянутых зелеными шелковыми обоями, висели старинные портреты в позолоченных рамах. Собравшиеся с большим нетерпением и беспокойством поглядывали на высокие сверкающие двери. Ровно в восемь часов наступила тишина. В Екатерининский зал медленно вошел Иосиф Сталин. По тому, как на нем сидел привычный партийный френч, было заметно, что генсек в последнее время сильно похудел.
Во время банкета вождь сидел между иностранцами. Напротив, как всегда, расположился Вячеслав Молотов. Дальше разместились Клим Ворошилов и Анастас Микоян. Переговоры с Бивербруком и Гарриманом об англо-американской помощи вел Микоян. Гости запивали винами, водкой, шампанским и армянским коньяком холодные закуски, икру, суп, рыбу, молочных поросят, кур и дичь, затем подали мороженое и торты с пирожными. Прежде чем Молотов взял бразды правления банкетом, Сталин произнес тост за победу. Всего в тот вечер прозвучало тридцать два тоста. Если вождю тост нравился, он хлопал в ладоши, после чего пил. Как писал в мемуарах Бивербрук, Сталин пил ликер из маленького бокала и ел с аппетитом. Икру Иосиф Виссаринович употреблял прямо с ножа, не намазывая на хлеб с маслом.
У Сталина и Бивербрука оказалась общая черта – страсть к розыгрышам. Они много шутили за столом. Британский министр знал об увлечении Калинина балеринами. Он показал на Михаила Ивановича и спросил, есть ли у старика любовница.
– Он слишком стар для этого! – Сталин рассмеялся. – А у вас есть любовница?
После банкета Сталин пригласил гостей посмотреть кино. Заложив руки за спину, он повел всех в кинотеатр. В тот вечер Иосиф Виссарионович с удовольствием посмотрел две картины. Он потягивал шампанское и громко смеялся. В половине второго ночи генсек, ведущий ночной образ жизни, предложил посмотреть третий фильм, но Бивербрук слишком устал и отказался.
Когда американцы и англичане покидали Кремль, немцы двигались к Москве.
3 октября Гудериан взял Орел. Город располагался в двухстах километрах за линией фронта, какой она была изображена на картах советского Генштаба. Немецкие танки разгромили два фронта: Брянский, которым командовал Еременко, и Резервный под командованием Буденного. В плен сдались 665 тысяч русских солдат и офицеров. На следующий день Сталин вновь потерял связь с разбитым Западным фронтом, которым сейчас командовал Конев. В оборонительных рубежах перед Москвой образовалась брешь шириной в двадцать километров. Рано утром 5 октября Сбытов, командующий противовоздушной обороной Москвы, сообщил в Кремль ошеломительную новость. В каких-то ста километрах от центра столицы была замечена длинная колонна немецких танков. Они двигались по Ухновскому шоссе к советской столице.
Сначала этому сообщению не поверили. Но вскоре информацию о танках с крестами подтвердил и второй самолет-разведчик.
– Действуйте решительно и энергично. Мобилизуйте все возможные резервы и остановите врага, – сказал Сталин московскому комиссару Телегину.
Одновременно с этим сталинская свита попыталась скрыть информацию о прорыве немцев.
– Послушайте, вы что, относитесь ко всей ерунде, которую слышите, как к правде? Очевидно, вы получаете информацию от паникеров и провокаторов! – сказал Берия Телегину.
Через считаные минуты после этого разговора в кабинет Телегина вбежал полковник Сбытов. Он был бледен и дрожал от страха. Начальник Особого отдела Виктор Абакумов собирался арестовать Сбытова и его летчиков за трусость и распространение паники. Берия с Абакумовым успокоились лишь после того, как информацию о немецких танках, двигающихся к Москве, и разгроме трех фронтов подтвердил третий самолет.
Сталин срочно позвонил Жукову в Ленинград.
– У меня к вам только один вопрос: не можете ли сесть в самолет и прилететь в Москву?
– Прошу разрешения вылететь рано утром 6 октября.
– Хорошо, – согласился вождь. – Завтра днем ждем вас в Москве.
– Завтра обязательно буду.
– Доброго пути! – попрощался Сталин и послал Ворошилова на фронт.
Маршал должен был найти разбитые войска, разобраться с положением на месте и решить, какие следует предпринять меры.
Генерал Жуков прилетел в Москву 7 октября, когда уже начало смеркаться. Власик встретил его на аэродроме и привез прямо на кремлевскую квартиру Сталина. Вождь, который в то время болел гриппом, разговаривал с Берией. Жуков, о приезде которого Сталину, очевидно, не успели доложить, вошел в квартиру и услышал, как вождь попросил Лаврентия Павловича при помощи органов прозондировать почву для заключения сепаратного мира с Германией. На такой шаг, считал генерал, Верховного толкала критическая ситуация на фронте. Сталин прощупывал намерения и решимость немцев, но время для этого выбрал явно неудачное. Трудно было, наверное, найти другой такой же неподходящий момент для заключения мира, как начало октября 1941 года. Естественно, Гитлер считал, что Москва со дня на день будет взята, и ни о каких переговорах не хотел и слышать.
Едва поздоровавшись, Сталин приказал Жукову лететь к Коневу и Буденному. Как всегда, он пытался найти козла отпущения и спрашивал себя, не является ли Конев предателем. Георгий Жуков немедленно окунулся в круговорот стремительных событий под Москвой. Он нашел расстроенных и утомленных командиров Западного фронта, Конева и его комиссара Булганина, в грязной комнатушке, едва освещенной несколькими стеариновыми свечами. Булганин только что разговаривал по телефону со Сталиным, но ничего не мог ему сказать, потому что в штабе фронта не знали о положении на передовой.
В 2.30 ночи 8 октября Жуков позвонил Сталину. Верховный все еще болел.
– Главная опасность сейчас заключается в том, что дороги на Москву практически не защищены, – сказал Жуков.
– А как же резервы? – спросил Сталин.
– Полностью окружены.
– Что вы намерены делать?
– Выезжаю сейчас же к Буденному.
– А вы знаете, где штаб Буденного?
– Нет, – ответил генерал. – Буду искать где-то в районе Малоярославца.
Сталин бросил в этот котел Маленкова и Молотова. Он приказал им взять ситуацию под контроль. Одновременно Верховный хотел переложить на них ответственность за положение под Москвой.
Суматоха на передовой была настолько сильной, что Жуков долго не мог найти Семена Буденного. Малоярославец, городок под Москвой, казался покинутым. На улицах не было ни одной живой души. В центре Жуков увидел джип, в котором спал шофер. Это был водитель Семена Буденного. Усатый маршал разместил свой штаб в местном райисполкоме. Два старых кавалериста тепло обнялись. Буденный спас Георгия Жукова от ареста и неминуемой смерти во время Большого террора. Сейчас он был очень растерян и едва держался на ногах от усталости.
На следующее утро Сталин приказал Жукову вернуться к Коневу, штаб которого располагался севернее Можайска, и принять командование Западным фронтом.
В штабе Конева Георгий Жуков нашел Молотова, Маленкова, Ворошилова и Булганина. Они были заняты поисками козла отпущения. Между Коневым и Ворошиловым, желавшим выяснить, кто отдал приказ отступать, произошла горячая перебранка. Жизнь генерала Конева висела на волоске. Климент Ефремович обвинил его в предательстве. Маршала поддержал Николай Булганин, блондин с козлиной бородкой. До войны этот бывший чекист был главой Москвы и директором Государственного банка. Булганин строил из себя аристократа и, как многие партийные боссы, был бабником. В молодости Булганин работал в московской канализации, поэтому Лаврентий Берия прозвал его Сантехником. Николай Булганин был очень честолюбив: он упорно карабкался по служебной лестнице, расталкивая локтями конкурентов. Желая спасти собственную жизнь, сейчас он требовал расстрела Конева.
Сталин приказал по телефону арестовать Конева, но Жуков убедил его в том, что Конев нужен ему как заместитель.
– Если Москва падет, падут и обе ваши головы, – угрожал Верховный. – Срочно наведите порядок на Западном фронте и начинайте действовать!
Через два дня в штаб Западного фронта позвонил Молотов. Он пригрозил расстрелять Жукова, если тот не прекратит отступать. Жуков дерзко ответил: если товарищу Молотову нечем заняться, пусть сам попробует остановить отступление. Наркоминдел бросил трубку.
Георгий Жуков навел порядок в войсках и организовал упорное сопротивление несмотря на то, что у него имелось всего 90 тысяч человек. Таких войск было явно недостаточно для обороны Москвы. Он пытался выиграть время при помощи суровых мер.
18 октября на севере пал Калинин, на юге немцы взяли Калугу. Немецкие танки вышли на поле битвы при Бородине. Погода не благоприятствовала Гудериану. Выпал снег. Вскоре он растаял, превратив все вокруг в непроходимое болото. Немцы были вынуждены остановиться. Обе стороны яростно сражались за каждую деревню, танк против танка, как два гиганта, обменивающихся ударами в море грязи.
«Вы можете удержать Москву?»
Сталин контролировал все, что происходило на фронтах. Данные о численности войск, номера армий и дивизий, прочую информацию он записывал в маленький кожаный блокнот.
Еще 3 августа Верховный главнокомандующий приказал приступить к созданию специального танкового резерва для обороны Москвы в обстановке строжайшей тайны. Он подчеркнул, что эти танки ни при каких обстоятельствах нельзя никому отдавать.
Всех, кто в те дни приходил в кабинет Сталина и был свидетелем его разговоров с Жуковым, удивлял тон, каким генерал разговаривал с вождем, – резким командным голосом, как будто Жуков старше по званию. Поражало, что Сталин принимал это как должное.
Иосиф Виссарионович никак не мог отказаться от своего основного способа решения проблем. Он все сильнее закручивал гайки и усиливал репрессии. Возможно, в эти октябрьские дни вождь пометил отрывок в книге д’Абернона, в котором автор утверждал, что немцы боятся своих офицеров сильнее, чем врага.
Сначала Верховный приказал проводить тактику выжженной земли и уничтожать все на полосе от 40 до 60 километров от линии фронта. Врагу не должно ничего достаться.
Берия, Мехлис, восходящая звезда НКВД, начальник Особого отдела Абакумов, докладывали каждую неделю об арестах и расстрелах солдат и офицеров Красной армии. Во время сражения за Москву, к примеру, Лаврентий Павлович Берия сообщил Мехлису, что с начала войны в тылу задержаны 638 112 человек, 82 865 из них арестованы. Абакумов рапортовал Сталину, что только за неделю Особый отдел арестовал 1189 и расстрелял 505 дезертиров.
Когда линия фронта приблизилась к Москве, Булганин по приказу Верховного приступил к формированию заградительных батальонов. Они должны были отлавливать трусов, паникеров и дезертиров. Всего за три дня арестованы 23 064 «дезертира». В 1941–1942 годах 994 000 военнослужащих были осуждены и 157 000 из них расстреляны. Только казненными красноармейцами можно было укомплектовать пятнадцать дивизий.
Лаврентий Берия не забывал и о «врагах народа», схваченных до войны. Он планомерно уничтожал их. 13 октября была расстреляна жена Поскребышева Бронка.
Отступая, сотрудники НКВД забрасывали гранатами тюрьмы или перевозили заключенных на восток. 3 октября Берия приказал расстрелять в Медведьевском лесу около Орла 157 высокопоставленных заключенных. Среди них была Каменева, сестра Льва Троцкого и жена Льва Каменева.
28 октября нарком внутренних дел распорядился казнить еще 25 человек. В этой группе расстрелянных находился Рычагов, бывший командующий советской авиацией, который дерзко возразил Сталину, сказав, что советские летчики летают на «летающих гробах».
4905 заключенных, ждавших в тюрьмах исполнения смертного приговора, были расстреляны в течение восьми дней.
Но по сравнению с 1937 годом репрессии оказались уже не такими эффективными. Страх перед наступающими немцами порой был сильнее страха перед НКВД. В Москве вспыхнули беспорядки. 14 октября горожане начали грабить продовольственные магазины и квартиры, хозяева которых уехали на восток. Столичные улицы заполнили беженцы. Их грабили шайки бандитов. Москва скрылась в дыме костров – это чиновники торопливо жгли документы.
Площадь перед Курским вокзалом была забита женщинами, детьми и стариками. Осень в том году выдалась на удивление холодная. Толпы людей покорно ждали, когда их пропустят. Тишину прерывал лишь детский плач. Сто солдат, сцепив руки, образовали живую цепь, чтобы сдерживать толпу на тот случай, если начнутся беспорядки.
Часть комиссариатов и семьи большинства чиновников были вывезены в Куйбышев. Опустевший Кремль искусно замаскировали. Он превратился в Потемкинскую деревню. На стены, выходящие на реку, были натянуты огромные брезенты с нарисованными на них рядами домов.
Берия, Маленков и Каганович, если верить сталинским охранникам, потеряли самообладание и не возражали против бегства горожан.
– Нас перестреляют, как куропаток, – заявил Лаврентий Павлович на одном из совещаний.
Он выступал за то, чтобы быстро эвакуировать Москву. Соратники советовали вождю уехать в Куйбышев. Берия вызвал в свой кабинет на Лубянке Судоплатова, главного специалиста по диверсиям. Они с Маленковым приказали срочно заминировать все важные объекты, начиная от метро и кончая стадионами.
В ночь на 15 октября Лаврентий Павлович собрал секретарей московских партийных организаций у себя в бомбоубежище, расположенном в подвале здания на улице Дзержинского, 2, и объявил, что связь с фронтом прервана. Нарком приказал немедленно эвакуировать всех, кто не способен защищать город, и раздать продовольствие горожанам. На фабриках и заводах начались бунты. Рабочие не могли попасть на работу, потому что цеха были заминированы.
В то время как партийные руководители готовились к эвакуации, Сталин сохранял полное спокойствие и никому не рассказывал о своих планах. Когда бомбежки Москвы усиливались, он поднимался на стеклянную дачу в Кунцеве и наблюдал за воздушными боями. Однажды в саду дачи упала шрапнель. Николай Власик принес еще теплые куски металла.
Как-то вечером Василий Сталин приехал на дачу навестить отца. Над домом пролетел немецкий самолет, но охрана не стреляла – нельзя было привлекать внимание противника к сталинской резиденции.
– Трусы! – закричал Василий.
Он выхватил пистолет и начал стрелять в небо.
Сталин вышел во двор и спросил:
– Он попал во что-нибудь?
– Нет, – ответил кто-то из охранников.
– Победитель соревнований ворошиловских стрелков, – сухо произнес вождь и скрылся в доме.
Напряжение сказывалось, конечно, и на генсеке. Окружающие поражались, как он постарел в те осенние дни. Сейчас это был сгорбившийся пожилой мужчина с усталым лицом. Его глаза потеряли былую энергию, в голосе уже не чувствовалось прежней уверенности. Хрущев, увидев этот «мешок с костями», не на шутку испугался.
Как-то Андреев прогуливался с дочерью Наташей по заснеженному Кремлю. Неожиданно они встретили Сталина, который в одиночестве бродил вдоль стен. Одет он был не по погоде. Его лицо посинело от мороза. Вождь забыл перчатки и прятал озябшие руки в карманы шинели.
В редкие свободные минуты генсек по-прежнему читал исторические книги. В эти дни он написал на биографии Ивана Грозного: «Мы победим!» Его настроения колебались между спартанской мужественностью и истерическими припадками. Конев был поражен, когда Сталин позвонил ему и начал кричать:
– Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин уважаемый человек! Его единственная ошибка заключается в том, что он слишком доверял кавалеристам.
Иосифа Виссарионовича постоянно терроризировали информацией о гитлеровских парашютистах, которые якобы высаживаются в центре Москвы.
– Парашютисты? Сколько? Рота? – сердито крикнул он в трубку телефон в присутствии одного из генералов, пришедшего с докладом. – И кто их видел? Вы их видели? И где они приземлились? Вы сошли с ума… Говорю вам, я в это не верю. В следующий раз вы расскажете мне, что они приземлились у вас в кабинете! – Он бросил трубку и пожаловался: – Уже несколько часов терзают меня воплями о немецких парашютистах. Не дают мне работать. Болтуны!
Подчиненные начали готовить эвакуацию Сталина, даже не согласовав с ним этот вопрос. Саперы заминировали дачи. На замаскированном вокзале день и ночь стоял под парами специальный поезд. На него погрузили любимую библиотеку вождя и другие личные вещи. В состоянии пятиминутной готовности находились и четыре американских самолета «Дуглас DC-3».
Вечером 15 октября Сталин приказал отвезти его в Кунцево. Вождя не остановили слова Поскребышева, что дача закрыта и заминирована. Комендант сказал, что дом закрыт, но Иосиф Виссарионович потребовал через два-три часа разминировать дачу и затопить печь в маленьком доме.
– Я буду там работать, – сообщил он.
На следующее утро генсек вернулся в Кремль раньше обычного. По дороге к Красной площади этот фанатичный приверженец дисциплины и порядка с изумлением смотрел на толпы людей, штурмующих магазины. Охранники утверждали, что он приказал водителю остановиться на Смоленской площади. Его тут же окружила толпа и забросала вопросами. Больше всего москвичей интересовало, когда Красная армия остановит врага.
– Этот день близок, – заверил вождь и уехал в Кремль.
В восемь утра Микояна, который, как обычно, работал до шести утра, разбудил Александр Поскребышев. Он сказал, что Сталин ждет его через час. В девять часов на квартире Сталина собрались вожди. Предстояло обсудить самый главный вопрос – как быть с Москвой? Сталин предложил перевезти правительство в полном составе в Куйбышев, приказать генералам защищать столицу и сдерживать врага, пока Верховный не соберет подкрепления.
Молотов и Микоян получили распоряжение организовать эвакуацию, Каганович должен был предоставить поезда. Сталин хотел, чтобы политбюро уехало в тот же день.
– Я уеду завтра утром, – неожиданно сообщил он.
– Почему мы должны выезжать сегодня, если вы уедете завтра? – обиделся Анастас Микоян. – Щербаков и Берия отправятся после того, как организуют подполье в Москве. Я останусь и поеду с вами завтра.
Сталин согласился. Молотов и Микоян начали давать указания комиссарам. Комиссариат иностранных дел был собран в 11 часов утра и получил приказ немедленно отправляться на Казанский вокзал. Поднимаясь в лифте из сталинского кабинета, Лазарь Каганович попросил Микояна:
– Послушай, когда будешь уезжать, предупреди меня, чтобы я не остался.
Членам семей партийных руководителей был дан час на сборы. На следующий день в семь вечера Ашхен Микоян с тремя сыновьями вместе с Калининым и семьями других высокопоставленных чиновников приехали на оцепленный войсками НКВД вокзал. Они должны были сесть на поезд ЦК. Укутанные в меха жены партийных боссов стояли рядом с хорошо одетыми детьми в клубах пара и разговаривали. Солдаты в это время аккуратно грузили в багажные вагоны ящики с надписями «Обращаться осторожно, хрусталь». Александр Поскребышев со слезами на глазах посадил на поезд няню с трехлетней Наташей. Он еще не знал, что ее мать Бронка расстреляна три дня назад. Секретарь вождя пообещал дочери приехать, как только будет свободное время.
Пока все ждали отправления, Валентин Бережков, переводчик Молотова, обратил внимание на то, что лужи растаявшего снега начали замерзать. Немецкие танки могли возобновить наступление на Москву.
Жуков решил держаться до последнего, но он не мог не почувствовать панику, которая царила на самом верху. Генерал был уверен, что может спасти Москву. Жуков сказал об этом приехавшему к нему журналисту и спросил: «А что они там думают?» Конечно, он имел в виду Сталина.
Тем вечером руководители Советского Союза собрались в пустом и тихом Кремле. Когда наркомы вошли в квартиру вождя, из спальни показался хозяин в старом френче и мешковатых брюках, заправленных в сапоги. В руках он держал трубку. Все обратили внимание на то, что книжные шкафы пусты. Книги находились в поезде. Все стояли. Сталин неожиданно спросил:
– Какая обстановка в Москве?
Вожди молчали. Молчание прервал один из наркомов. Он доложил, что метро и пекарни не работают, рабочие на заводах и фабриках думают, что правительство бежало из Москвы. Половине рабочих не дают зарплату. Москвичи говорят, что директор Государственного банка бежал вместе с деньгами.
– Ну что же, неплохо, – заметил Сталин. – Я боялся, что будет гораздо хуже.
Сталин приказал привезти самолетом из Горького деньги. Щербаков и Пронин, секретарь городской парторганизации и председатель Мосгорисполкома, должны были восстановить в столице порядок и объявить по радио, что Москву будут защищать до последней капли крови.
Сталин решил остаться в Кремле. Другим вождям пришлось последовать его примеру. Анастас Микоян выступил перед пятью тысячами беспокойных рабочих автомобильного завода имени Сталина, которым не платили зарплату. Ему удалось успокоить людей. Но московские улицы были во власти бандитов и воров. Они разграбили даже британское посольство, расположенное на берегу реки напротив Кремля, после того, как бежала охрана.
Саперы заминировали все шестнадцать городских мостов.
Сталин выжидал два дня. Никто не знал, где он в это время находился и что делал. Было только известно, что в Маленьком уголке вождь не появлялся. В самый кульминационный момент легендарной битвы за Москву Верховный главнокомандующий, укрывшись шинелью, спал на матраце в подземных холлах метро, мало чем отличаясь от обычного бродяги.
Рабочие условия вождя показывают полную неготовность к войне – ни в Кремле, ни в Кунцеве не было бомбоубежищ. Пока Железный Лазарь срочно строил бункеры, как две капли воды похожие на сталинский кабинет в Кремле, Верховный трудился в единственном тогда приспособленном для этого месте. На командном пункте войск противовоздушной обороны в здании на улице Кирова, 33 (сейчас Мясницкая), у него была спальня. Во время воздушных налетов вождь спускался на лифте под землю и продолжал работать на станции метро Кировская (Чистые пруды). Это продолжалось до тех пор, пока 28 октября во дворе командного пункта не упала бомба. Сталин полностью переместился в метро – там он трудился и спал.
Его кабинет находился в специально сооруженном помещении, отделенном от тоннеля листами фанеры. Большинство секретарей и помощников спали в самых обычных вагонах, стоящих на станции. Генеральный штаб расположился на Белорусской. Штаб-квартира Сталина разделялась на отсеки мебелью. Когда проходили поезда, бумаги разлетались от сквозняка и их приходилось прикреплять к столам кнопками.
На рассвете Сталин, пошатываясь от усталости, отправлялся спать. Власик со своими людьми сторожил это хрупкое убежище. Скорее всего, охрана спала тут же, за дверями, как средневековые рыцари, охраняющие сюзерена.
В эти дни Сталин много работал с сотрудником Генштаба полковником Сергеем Штеменко, обаятельным тридцатичетырехлетним казаком с блестящими черными усами. Иногда они даже вместе спали на матрацах, укрывшись шинелями.
Трудно представить, чтобы какой-нибудь другой главнокомандующий жил в подобных условиях. Но Сталин привык к спартанской жизни еще в дни революционной молодости и поэтому сейчас почти не замечал неудобств.
17 октября Щербаков выступил по радио и призвал москвичей к порядку и спокойствию. Его речь не возымела эффекта. Московские улицы по-прежнему кишели дезертирами, ворами и беженцами. Горожане складывали добычу на тележки и развозили по домам. Сталин все еще не знал, что лучше сделать – оставлять столицу или защищать. Решение, судя по всему, было принято поздно вечером 18 октября. Генерал авиации Голованов вспоминал, что Верховный был подавлен и находился в нерешительности.
– Что делать? Что же делать? – повторял он.
В самый судьбоносный момент своей карьеры Иосиф Виссарионович обсуждал этот вопрос с военными и комиссарами, с охранниками и прислугой и, конечно, искал ответ в любимых исторических книгах. Он читал изданную в 1941 году биографию Михаила Кутузова. Сто с лишним лет назад фельдмаршал Кутузов оставил Москву. «До последней минуты никто не знал, что намерен предпринять Кутузов» – эту фразу вождь жирно подчеркнул.
Наверху, в кремлевской квартире, как всегда веселая и жизнерадостная Валечка в неизменном белом фартуке ловко накрывала ужин для Сталина и его соратников. За столом обсуждалась одна тема – как быть с Москвой? Некоторые из гостей активно поддерживали эвакуацию. Вдруг Сталин рассеянно посмотрел на женщину, с лица которой никогда не сходила улыбка, и неожиданно спросил:
– Валентина Васильевна, а вы готовы покинуть Москву?
– Товарищ Сталин, Москва – наша Родина, наш дом, – быстро ответила она. – А Родину и дом нужно защищать.
– Вот что думают об этом простые москвичи! – торжествующе сказал Сталин членам политбюро.
Светлана тоже возражала против сдачи Москвы. «Дорогой папа, моя самая большая радость, здравствуй! – писала она из Куйбышева. – Папа, почему немцы все время наступают и наступают? Когда же они, наконец, получат по шее? Они это давно заслужили. Мы не можем сдать им все наши промышленные города».
Сталин позвонил Жукову.
– Вы уверены, что мы удержим Москву? – поинтересовался он. – Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист!
Георгий Жуков ответил, что Москву можно удержать.
– Это неплохо, что у вас такая уверенность. Вы меня утешили.
Сталин приказал охране отвезти его на дачу в Семеновском, которое находилось дальше от линии фронта, чем Кунцево. Берия сказал, что она тоже заминирована. Но Сталин не хотел ничего слушать и упрямо настаивал на поездке. Приехав на дачу, он увидел, что комендант складывает последние вещи.
– Что это здесь за сборы? – спросил вождь.
– Готовимся к эвакуации в Куйбышев, товарищ Сталин.
Вождь приказал комендантам дач прекратить все сборы.
– Никакой эвакуации, – спокойно, но твердо сказал он. – Мы останемся здесь до победы.
Вернувшись в Кремль, он собрал охранников и сказал:
– Я не покину Москву. Вы останетесь здесь со мной.
Он приказал Кагановичу убрать специальный поезд. Сталинская система позволяла его соратникам, которые колебались между пораженческими настроениями и желанием бросить вызов, проводить собственную политику. Правда, продолжалось это зачастую недолго, пока Сталин не начинал говорить. Любая его мысль, любое желание становились законом.
Вечером 18 октября за окнами моросил осенний дождь. В кабинете Берии собрались те, кто отвечал за оборону столицы. «Грузин попытался убедить нас, что Москву следует сдать», – написал позже один из участников того совещания. Главный чекист считал, что следует отступить за Волгу. «Чем мы собираемся защищать Москву? – воскликнул он. – У нас ничего нет… Они нас всех здесь передушат». Георгий Маленков согласился с Берией. Молотов возражал, хотя и не очень энергично. Остальные молчали.
Алкоголик Щербаков, хозяйничавший в Москве, тоже хотел отступать. Похоже, он совсем потерял голову. Позже этот аппаратчик испуганно спросит Берию, что с ним будет, если об этом узнает Сталин.
19 октября, в 15.40, вождь пригласил к себе в Маленький уголок всех соратников и высший генералитет. Он подошел к столу и сказал:
– Ситуация всем вам известна. Как вы думаете, мы должны защищать Москву? – Никто не ответил, в комнате повисла мрачная тишина. Сталин немного подождал, потом добавил: – Если вы не хотите высказываться, тогда я спрошу мнение у каждого из вас лично.
Первому пришлось отвечать Вячеславу Молотову.
– Мы должны защищать Москву, – повторил он свое мнение.
Все остальные, включая Берию и Маленкова, дали такой же ответ. Берия быстро поменял свою точку зрения, потому что теперь знал, какого мнения придерживается сам Сталин.
– Если вы уедете, Москву не удержать, – сказал Лаврентий Павлович.
Потом Сталин попросил Поскребышева пригласить генералов. Когда в комнату вошли Телегин и комендант Москвы, генерал НКВД Артемьев, вождь напряженно ходил по узкому ковру и курил трубку. Позже комиссар Телегин вспоминал:
По лицам присутствующих можно было видеть, что только что состоялся бурный разговор. Все были на взводе. Повернувшись к нам, но не поздоровавшись, Сталин спросил:
– Какая обстановка в Москве?
– Тревожная, – ответил Артемьев.
– Что вы предлагаете делать? – сердито поинтересовался Иосиф Виссарионович.
– Объявить в Москве осадное положение, – предложил Артемьев.
– Правильно, – кивнул Сталин и приказал своему лучшему писцу Маленкову подготовить текст приказа. Когда Маленков зачитал приказ, Сталин так рассердился, что бросился к нему и вырвал лист бумаги у него из рук. Потом начал сам быстро диктовать указ Щербакову. Он особо подчеркнул, что лица, его нарушившие, должны расстреливаться на месте.
Сталин начал перечислять по памяти дивизии, которые следует привлечь к обороне Москвы, потом лично созвонился с их командирами. На столичные улицы вышли отряды НКВД. Чекисты безжалостно расстреливали дезертиров, воров и даже дворников, которые пытались бежать из города. Вожди приняли окончательное решение – остаться и сражаться. Присутствие Сталина в Москве, говорил лидер Коминтерна Димитров, стоило крупной армии. Наконец вождь покончил с неопределенностью и колебаниями. Когда ему позвонил комиссар с фронта, чтобы обсудить план эвакуации на восток, Сталин прервал его:
– Узнайте, есть ли у ваших товарищей лопаты?
– Что вы сказали, товарищ Сталин? – не понял собеседник.
– Есть ли у них лопаты? – повторил Верховный главнокомандующий. Он услышал, как комиссар спрашивает о лопатах.
– Какие лопаты, товарищ Сталин, – наконец вернулся он к телефону, – шанцевые или совковые?
– Любые.
– Да, у нас есть лопаты. Что нам с ними делать?
– Передайте своим товарищам, – спокойно сказал Сталин, – чтобы они взяли лопаты и вырыли себе могилы. Мы не оставляем Москву. Они тоже остаются…
Сталинские царедворцы не могли забыть о распрях даже в такой ответственный момент, когда решалась судьба страны. Даже в это время они продолжали ссориться и ругаться. Сталин приказал Молотову отправиться в Куйбышев и проверить, как там Вознесенский руководит правительством.
– Пусть со мной поедет Микоян, – попросил Вячеслав Михайлович.
– С какой стати? – обиделся Анастас Микоян. – Я тебе не хвост.
– В самом деле, Анастас, почему бы тебе не съездить с Вячеславом в Куйбышев? – поддержал Молотова Сталин.
Микояну пришлось ехать. Через пять дней вождь отозвал эмиссаров в столицу.