Войпель. Сентиментальный триллер Бондаренко Андрей

Пролог

Из аэропорта – до дома – он добрался уже под вечер.

В сизо-сиреневом небе медленно и надменно плавился задумчивый осенний закат: жёлто-рыжий и ветреный.

На скамейке – возле парадной – сидели всё те же ветхие бабушки.

– Опаньки, Серый вернулся, – удивлённо выдохнула Матрёна Ивановна. – Бродяга неприкаянный и многими позабытый.

– И ждать-то уже перестали, – печально усмехнувшись, дополнила Ульяна Макаровна. – Приехал-таки, милостивец. Орёл ты наш купчинский[1]…. Наведёшь тут порядок, молодчик белобрысый?

– Наведу, – улыбнувшись, пообещал Сергей. – Здравствуйте, бабушки. Замечательно выглядите. Совсем не изменились…. Так я пойду?

– Иди, родной, иди. Счастливых тебе дорог…

В квартире было очень пыльно и затхло: так всегда бывает, если в помещении долгое время никто не живёт.

– Ну, здравствуй, отчий дом, – поставив чемодан на пол, растроганно поздоровался Сергей, а после этого расчихался: – Ап-п-чхи! Ап-п-п-чхи! Апчхи…. Нет, господа и дамы, так дело решительно не пойдёт…

Он снял с плеч тяжёлый брезентовый рюкзак, пристроил его рядом с чемоданом, захлопнул входную дверь, поменял новые тесные ботинки на разношенные домашние тапочки, обнаруженные в прихожей, определил кожаную куртку на вешалку, прошёл в столовую и, повозившись с полминуты с тугими ручками, распахнул окно.

В комнату тут же ворвался свежий воздух.

– Свежий питерский воздух, – негромко уточнил Сергей. – А ещё октябрьский и вечерний. Прохладный, правда. Температура-то на улице не выше плюс восьми-девяти градусов…. Ох, как приятно пахнет. В том смысле, что Родиной…. Сколько же лет я здесь не был? Получается, что уже почти двенадцать. Прилично, что ни говори…. Ладно, к лирическим отступлениям можно будет потом вернуться, под рюмашку. А сейчас следует делами заняться: темнеет уже за окнами, да и спать хочется с дороги, уболтало слегка в самолёте…

Первым делом, он, вооружившись шваброй, совком, ведром с водой и тряпками, принялся целенаправленно бороться с пылью, накопившейся в квартире за последние десять месяцев, прошедших с момента отъезда родителей в Канаду. Впрочем, работа спорилась: нехитрая мебель располагалась только в его спальне, в прихожей и на кухне, а столовая и родительская комната были пусты.

«Оно и правильно», – активно работая половой тряпкой, мысленно одобрил Сергей. – «При переезде в чужую страну любая копейка лишней не бывает. Молодцы, что реализовали лишний хлам…. Эх, мама-мама. Говорил же я тебе по телефону, мол, и квартиру продавайте. Нет, не согласилась. Мол: – «Она тебе, сыночек, обязательно пригодится. Нагуляешься, рано или поздно, по Белу Свету и вернёшься…». Вот и вернулся, как и было предсказано…. А если папа с мамой продали бы, всё же, «трёшку»? Гулял бы дальше, понятное дело…. Так-с, надо ещё и холодильник помыть. И раковины. Да и унитаз с ванной. Окошко же следует закрыть, пока не продуло…».

После завершения уборки он оттащил чемодан в спальню и наспех распихал одежду по полкам шкафа, а также поместил под матрац на кровати тонкую пластиковую папку с различными (в том числе, с банковскими), документами. Потом перенёс рюкзак из прихожей на кухню и, предварительно расшнуровав его, принялся выкладывать на обеденный стол всякую продовольственную разность: круглую буханку «серого» хлеба деревенской выпечки, несколько хариусов и сигов холодного копчения, жестяные банки с лососёвой икрой и тушёной лосятиной, плашку вялено-копчёной грудинки молодого северного оленя и связку озёрных карасей, засушенных на русской печи. А ещё и две объёмные фляги из нержавейки, заполненные спиртовыми настойками на целебных травах, достал из рюкзачных карманов.

Выложил-достал и, грустно вздохнув, прокомментировал:

– Вот они, прощальные подарки щедрого Крайнего севера. Эх, жизнь моя жестянка…. Ладно, проехали. Ужинать будем…

И он, быстро и сноровисто, приготовил нехитрый ужин: нарезал хлеба и оленятины, очистил копчёного хариуса, достал из буфета и наполнил – из фляги – пузатую хрустальную рюмашку.

Выпил, закусил, повздыхал, полистал альбом со старыми семейными фотографиями, обнаруженный во время недавней уборки, вновь наполнил рюмку.

Но поужинать в тишине и покое не получилось: с улицы донеслась отборная матерная брань, мерзкое хихиканье и отголоски громкого разговора на повышенных тонах.

Сергей подошёл к окну и недовольно пробормотал:

– Тяжела судьба жителей третьего этажа. Тяжела и практически безысходна. Особенно, если в квартире установлены старенькие оконные рамы без всяких там современных стеклопакетов. Слышимость – даже при закрытых окнах – просто обалденная…. Группа гопников оккупировала скамейку под окнами, рядом с уличным фонарём. Человек, наверное, восемь: и молодые, и старые, да и пара девиц – самого разбитного вида – присутствует…. Похоже, что все они здесь надолго обосновались: бутылки с портвейном откупоривают, на газетку, расстеленную на скамье, выкладывают яблоки, плавленые сырки и хлебушек нарезанный, пластиковые стаканчики расставляют. Ну-ну…. И, понятное дело, громко матерятся и безостановочно гогочут. Сволочи безалаберные. «Ментов» на них нет. Так их всех и растак. И гопников, и ленивых стражей порядка…. Ба, знакомые лица. Вернее, одна наглая и прожжённая физиономия: Зяма, засранец первостатейный. Столько лет прошло, а он, мерзавец, всё прежними тропками ползает. Гопник законченный. Чтоб ему пусто было…

Он отпустил ещё пару-тройку заковыристых фраз-пожеланий. А после этого убрал в холодильник продуктовые «излишки» и перебрался, прихватив тарелку с бутербродами, фляжку и рюмку, в спальню, окна которой выходили на другую сторону дома.

Перебрался, плотно прикрыл за собой дверь, завершил, никуда не торопясь, скромный ужин, застелил постель чистым бельём, обнаруженным в шкафу, разделся и, отчаянно зевая, залез под одеяло. А залезая, непроизвольно взглянул в окно.

«Ерунда какая-то», – подумалось. – «На улице идёт самый натуральный снег? Практически метель, завывая, метёт? Чушь несусветная. Быть такого не может…. А, кажется, понял. Это, наверное, я уже сплю. Сплю и вижу сон – о суровом Крайнем севере…. Или, всё же, метель настоящая?».

Глава первая

Метель, глюки и откушенные ноги

Зяма считался «главным гопником» Шипкинского переулка и примыкающей к нему местности. Вообще-то, он и от почётного звания «главного купчинского гопника» не отказался бы, да только – куда там: годы уже не те, а нынешняя молодёжь, она нагла и отвязана без всякой меры, того и гляди – голову оторвёт. Оторвёт, выбросит в мусорный бак и даже имени-прозвища, презрительно сплюнув, не спросит. И былыми заслугами-подвигами не поинтересуется. Были уже печальные прецеденты…

«Тридцатник, мля, уже не за горами», – навязчиво зашелестели в голове тревожные мысли. – «Здоровье ни к чёрту: сердчишко, мать его, регулярно барахлит, сухой кашель донимает по утрам, изжога, такое впечатление, навечно поселилась в желудке. Да и с черепушкой, мля, не всё в порядке. И глюки временами донимают. И память, если крепко выпить, иногда отказывает. Здесь, понимаешь, помню. А тут, блин, не очень…. Вот, взять, к примеру, тот же вчерашний вечер. Вроде бы всё помню: отобрали с Ржавым у малолетнего пацанчика мобилу навороченную, толкнули её знакомому барыге с «Юноны[2]», бухла взяли, пирожков с капустой прикупили, выпили, закусили. Хорошо, мля, было. Только в конце блевать потянуло. Видимо, с пирожков…. А откуда, мать его, взялся фиолетовый бланш под глазом? Не помню, хоть убей. И Ржавый, мля, аналогично…. Поменять…м-м-м, этот…. Ну, как там его? Э-э-э…, образ жизни? С бухлом завязать? Про анашу забыть? Ну, не знаю, мля…. А что же тогда, завязав и забыв, делать? Как, мать его, дальше жить? А? Кто бы, мля, подсказал…».

– Брателло, эй! Ты, никак, заснул? – кто-то сильно и настойчиво потянул его за рукав куртки. – Или же с «косячка» поплохело?

– А? Что? – «вынырнул» из своих тяжких раздумий Зяма. – Куда?

– В горло, стало быть, – протягивая пластиковый стаканчик, наполненный буро-коричневой жидкостью, выдал свою фирменную щербатую улыбку Ржавый. – Глотай, кореш, мля. Глотай, не сомневайся…

Зяма с трудом, отчаянно дёргая кадыком и болезненно морщась, выцедил предложенный напиток. Выцедил, смачно сплюнул под ноги, откашлялся, занюхал воротником старой джинсовой куртки, бросил в рот кусочек плавленого сырка, вяло пожевал, проглотил, а после этого кратко поделился своими вкусовыми ощущениями:

– Совсем, суки рваные, разучились делать «семьдесят второй» портвейн. Сплошная, мля, химия. А раньше, говорят, его из натуральных яблок гнали. Сволочи буржуинские, мля.

– Гы-гы-гы! – дружно загоготали собутыльники. – Ну, атаман, ты и задвинул! Молодец! Гы-гы-гы…

– Хочешь, красавчик, «Агдама»? – предложила Милка – субтильная и слегка помятая девица со свеже-рассечённой бровью. – Чес слово, вкусненький.

– Давай, шалава купчинская, наливай. До самых краёв…

После щедрой порции «Агдама» всё кардинально изменилось и разительно улучшилось – и общее самочувствие усталого организма, и настроение.

«Сегодня же у нас пятница, девятнадцатое число», – лениво хрустя спелым яблоком, рассуждал про себя Зяма. – «Значит, у бюджетников, мать их бюджетную растак, аванс. Благое дело, мля. Благое…. Надо будет – где-нибудь через часик с гаком – перебазироваться в район кольца «шестьдесят второго» трамвая. Удобное там, мля, место. Справа роддом расположен. Слева – в отдалении – новостройки. А между трамвайным кольцом и новостройками, мать их, имеется приземистая бетонная «коробка» неизвестного «долгостроя». Самое милое, мля, дело: сиди себе под крышей, пей портвешок, анекдоты трави, покуривай и – между делом – высматривай пьяненького одинокого лоха, бредущего от последнего (или там предпоследнего), трамвая к родимому дому…. Ну, а потом, после удачной охоты, можно будет и к Милке на хату завалиться. Типа – пупками потереться слегка. Противная она баба, честно говоря. И повышенной чистоплотностью, мля, не отличается. Но где же, мать его, других взять? Та же Лерка – Милкина подружка – ещё хуже…. Опаньки! Как это – где взять? Вон же идёт – бикса козырная. Причём, мля, прямо к нам…

Действительно, к загулявшей гопницкой компании, расположившейся под уличным фонарём, медленно приближалась женщина: лет двадцати семи-восьми, очень стройная, с угольно-чёрными волосами ниже плеч, в длинном тёмно-бордовом кожаном плаще непривычного покроя. А ещё у незнакомки было очень приметное лицо: смуглое-смуглое, с тонкими породистыми чертами и заострёнными скулами.

«Может, мля, японка?», – насторожился Зяма. – «Ну, их, этих иностранцев и иностранок. В том смысле, что менты потом – ежели что – запрессуют по полной.… И глаза у пришлой дамочки особенные: чёрные, мля, бездонные и неподвижные. Многообещающие такие глаза…. Бр-р-р. Даже шустрые мурашки, мать их колючую, по спине побежали…. Может, шаманка? Читал про них когда-то, ещё в школе…».

– Добрых вам дорог, путники, – поздоровалась – глубоким грудным голосом – странная женщина. – Скучно мне сегодня, ребятки. Скучно. Разговоров хочется – всяких и разных…. Примите в ватажники? – достала из бокового кармана плаща пузатую бутылку, щедро украшенную цветными этикетками.

– Ух, ты! Виски, мля, – восхитился непосредственный Ржавый. – «Белая лошадь», мать её лошадиную. Ёлочки зелёные и сосёнки стройные…. Подходи, барышня скучающая, не сомневайся. За свою, мля, будешь.… Как величать-то тебя, черноглазая?

– Шуа.

– Ну, и имечко, однако.

– Обыкновенное. Северное.

– Бывает, мля, конечно. Базара нет…. Значит, хочешь, скуластенькая, к нам прибиться, дабы вечерок скоротать с пользой? Хорошее, конечно, дело…. А, вот, расскажи-ка ты нам какой-нибудь дельный анекдотец. Только свежий, мля. На старые и «бородатые» мы и сами мастера нехилые. Понравится, так и примем в коллектив.

– Хорошо, путники беззаботные, слушайте…. Просыпается мужик с крепкого-крепкого бодуна на скамеечке. Раннее погожее утро. Прохожие идут по тротуару. «Где я, люди добрые?», – спрашивает мужик. «Проспект Ветеранов», – отвечает ему сердобольный старичок. «К чёрту подробности, дедуля. Город какой?».

– Гы-гы-гы! – дружно заржали гопники. – Нормальный, мля, вариант. Принимаем в компанию…

– Тогда, путники, угощайтесь, – Шуа ловко отвернула пробку, коротко приложилась узкими губами к бутылочному горлышку, после чего пустила «Белую лошадь» по кругу.

«Божественный, мля, напиток», – сделав несколько крупных глотков, оценил Зяма. – «Только, мать его, слегка сладковат…. Виски-то мне уже доводилось пробовать: лет пять с половиной тому назад – по весне, когда возле Волковского кладбища одного пьяненького «баклана» распотрошили. Вот, в его дипломате похожая бутылочка и обнаружилась. Только в тот раз оно (виски), мля, совсем другим было. В том смысле, что поганым деревенским самогоном так и отдавало. За версту, мля…. Что-то я захмелел после этого вискарика, так его и растак. Даже безразличная сонливость, мля, навалилась. А ещё, в довесок, и заумные мысли – о бренности всего сущего. Мол, все мы – однозначно и скоротечно – смертны…. Странные такие мысли, мля. В том плане, что никогда прежде они мою глупую черепушку не посещали. Никогда…».

– Что это такое? – вытянув ладошки перед собой, несказанно удивилась Милка. – Снег пошёл…

Действительно, с ночного питерского неба начали плавно опускаться, словно бы кружа в каком-то старинном медленном танце, снежинки: белые, очень крупные, мохнатые и неправдоподобно-разлапистые.

– Хрень охренительная, – задрав голову, прокомментировал Ржавый. – Зима наступила?

– Очень похоже на то, мля, – громко шмыгнула длинным носом лохматая Лерка. – И похолодало. Резко так. У меня даже сопли зелёные, так их и растак, потекли из носа…. Может, «семьдесят второго» портвейшка накатим? Типа – для сугрева?

Но «накатить» было не суждено.

Со стороны Бухарестской улицы – неожиданно и резко – ударил сильнейший порыв льдисто-холодного ветра. Ну, оно тут же всё и закружилось – в едином изысканном кружеве: пластиковые стаканчики, фольга от плавленых сырков, обрывки газеты и снежинки, снежинки, снежинки…

– Метель, мля, началась, – зябко ёжась, сообщила Милка. – Серьёзная такая, мать её. Не шутейная. Так, сволочь, и сдувает. А холодный колючий снег даже в уши залезает…. Что будем делать, атаман?

– В парадную перебираемся, – решил, долго не раздумывая, Зяма. – Я входной код замка знаю. Хватаем бутылки и остатки закуси. За мной, братва. На подоконнике разложимся.

– Стоп, пацаны, – неожиданно заупрямился Ржавый. – Нельзя – в эту парадную.

– Почему это, мля, нельзя?

– Дык, это…. Говорят, что Серый вернулся…

– Ага, сегодня, – зло сплюнув под ноги, подтвердила Лерка. – Матрёна рассказывала. Мол, мля, ещё здоровее, чем был. И весь такой…м-м-м, матёрый из себя. Ну, то есть, очень взрослый и серьёзный…. Может, атаман, ну его? Типа – себе дороже?

Сергей Яковлев? Это было, действительно, серьёзно. Зяма – когда-то очень давно – учился с Серым в одной школе, правда, в параллельных классах.

«Ох, и доставалось мне тогда от него», – подумалось. – «По полной и расширенной программе, мля. И не только мне. А очень даже, мать его ети, многим…. Значит, вернулся, оглоед? Ай-яй-яй. Грехи мои тяжкие. Осторожней надо, мля, быть. На всякий и пожарный случай. Зубы-то, они не лишние. Хоть и гнилые насквозь…».

– Может, к Милке отправимся? – предложил Зяма.

– Не-е, пацаны, так не пойдёт, – тут же заныла деваха. – В том плане, что такой огромной кодлой. Тесно там у меня, мля. И мать-старушка парализованная.

– Что же тогда, народ, делаем? Делим бухло и пошло разбегаемся в разные стороны?

– Не надо никуда разбегаться, – заверила Шуа. – В «Колизее» пересидим непогоду. У меня и ключик от дальней боковой двери имеется. Купила по случаю.

Гопники и гопницы, боязливо переглядываясь, молчали…

Сделаю, пожалуй, уважаемые читатели и читательницы, маленькое отступление. Чисто информационной направленности.

Шипкинский переулок, он достаточно короткий – тянется от улицы Бухарестской до Будапештской. Или же, наоборот, от Будапештской улицы до Бухарестской. Тут, уж, как кому больше нравится…

И долгое время о его существовании мало кто – вне Купчино – и догадывался. А потом этот короткий и неприметный переулок «прогремел» практически на весь Санкт-Петербург. Да, что там – на Санкт-Петербург, на всю нашу огромную и замечательную страну он тогда «прогремел»: по всем крупным телевизионным каналам – в течение добрых двух-трёх месяцев – регулярно показывали развёрнутые репортажи про Шипкинский.

Дело было так. В самом начале двадцать первого века в Шипкинском переулке построили кирпичную шестнадцатиэтажную «свечку». Вот, в этот дом семья Яковлевых и переехала – продали «двушку» на проспекте Димитрова и добавили к вырученной сумме многолетние сбережения. Очень даже удобно и рационально получилось: старый и новый дома располагались относительно недалеко друг от друга, Серому даже школу не пришлось менять, что, согласитесь, для выпускного класса совсем и немаловажно.

Переехали, значит, и тут выяснилось, что за их «свечкой» строители возводили (вернее, уже заканчивали возводить), ещё один жилой кирпичный комплекс – только семиэтажный.

– Это, наверное, так называемое «жильё повышенной комфортности», – предположила тогда матушка Сергея, – предназначенное для всяких современных российских чиновников и прочих богатеев.

А потом их дом начал «падать». То есть, значимо отклоняться в сторону переулка…

Как это обнаружилось? Элементарно: неожиданно заклинило все лифты, причём, «намертво», стали искать причину, тут-то и выяснилось, что перепад между отдельными бетонными перекрытиями составлял почти пятнадцать сантиметров. Естественно, что перепуганные жильцы тут же выставили на стыках перекрытий самодельные «маячки», и уже через пару суток стало окончательно ясно: дом кренится и «падает».

Жильцы – в срочном и массовом порядке – сообщили о выявленном факте куда надо: и районным властям, и прокурорским деятелям, и «Гостехнадзору», и муниципальным депутатам, и представителям городской прессы. А ещё и Интернет – для пущей эффективности процесса – задействовали.

Что тут началось – словами не передать. Комиссия за комиссией зачастили. Важные и серьёзные такие комиссии, состоявшие из солидных и упитанных дяденек-тётенек в деловых импортных костюмах. А ещё и всяких журналистов-корреспондентов набежало – как собак нерезаных. Включая, понятное дело, ушлых и нахрапистых телевизионщиков. Короче говоря, Шипкинский переулок реально «прогремел» на всю страну…

Высокие и авторитетные комиссии, многократно и плодотворно посовещавшись, установили, что дом – в целях экономии – был выстроен не на свайном фундаменте, как это принято в условиях вязких и неустойчивых грунтов, а на плитном. Земля же в Купчино болотистая и, более того, на совесть пропитанная грунтовыми водами, вот, фундаментная плита и «поехала». То бишь, слегка перекосилась.

Наспех сделали и утвердили «спасательный» проект, нагнали целую кучу самой разнообразной строительной техники, начали спешно бурить – рядом с «поехавшей» фундаментной плитой – скважины большого диаметра и закачивать в них (под высоким давлением), специальный раствор на бентонитовой основе. Что-то там ещё делали – в плане применения новейших инновационных технологий. В конечном итоге, дом «падать» перестал и даже, по клятвенным уверениям высокопоставленных чиновников, частично выпрямился.

А, вот, строительство комплекса «повышенной комфортности», который возводили за «свечкой», было заморожено.

Почему – было заморожено? Трудно сказать однозначно. Может, высокие комиссии, усердно шаставшие рядом с шестнадцатиэтажкой, выявили – до кучи – какие-то серьёзные нарушения в разрешительной документации. Или же запросили (за свою «слепоту»), запредельную взятку. А ещё по Купчино ходили-бродили смутные слухи, что «главного застройщика» семиэтажки неожиданно посетило видение – типа во сне к нему явилась безобразная старушенция в гадких лохмотьях и напророчила, мол: – «Как достроишь, милок, этот семиэтажный комплекс, так сразу же и помрёшь…». Ну, а мнительный «главный застройщик» тут же испугался – до полной потери пульса, срочно ушёл «на больничный», а после выздоровления отдал строгий приказ – о незамедлительном прекращении строительства. Тёмная история, короче говоря…

Как бы там ни было на самом деле, но упомянутый комплекс так и остался стоять недостроенным: строители – тринадцать лет тому назад – огородили его «сетчатым» забором, установили на входных проёмах толстенные металлические двери, а после этого ушли. Как выяснилось, навсегда.

Коварное и жестокое Время, естественно, не пощадило «недострой»: водосточные трубы проржавели и местами осыпались, оконные рамы почернели, покрылись бело-серой плесенью и обветшали, крышу – над северным крылом – сорвало сильными ветрами, кирпичная кладка покрылась сетью извилистых трещин. А сам комплекс, с течением времени, стал именоваться в народе коротко и непритязательно – «Колизей». Из нетленной серии, мол: – «В итальянском Риме есть Колизей? Есть. А чем наше благословенное Купчино хуже этого занюханного Рима? Ничем, ясен пень. Вот, пусть и у нас будет – свой собственный «Колизей». Назло всем этим самодовольным и зажравшимся европейцам…».

Казалось бы, что «купчинский Коллизей» должен был быть любимым местом обитания бомжей, гопников и беспокойной хулиганистой молодёжи. Как же иначе? Мол, бесхозная крыша над головой…. Железные двери? Не смешите, пожалуйста. Кроме дверей, как известно, ещё и окна существуют. А отжать оконную раму – при наличии фомки и русской смекалки – раз плюнуть…. Итак, должен был быть – любимым местом. Но, по факту, не был. Почему? Пытались, естественно, поначалу упомянутые бомжи-гопники-хулиганы обжиться в «Колизее». Но только ничего хорошего у них не получилось, мол: – «Забираешься через окошко внутрь и сразу же, мля, чувствуешь – что-то ни так. Типа – тёмная-тёмная аура висит вокруг. И колючие ледяные мурашки, мать их растак, быстро-быстро бегут по спине…. Глядь, тёмные уродливые тени отчаянно прыгают по кирпичным стенам и бетонным перекрытиям. Прыгают, суки рваные, и угрожающе скалятся. А некоторые из них, свят-свят, даже с рогами…. Потом – откуда-то снизу – жалостливые стоны-крики долетают: словно бы там пытают-изничтожают кого-то. После стонов жуткий вой раздаётся. А после воя – рычание. Дикое-дикое, мля, такое…. Сердце тут же в пятки уходит-падает. И ноги – сами по себе – бежать начинают. Кажется, что ещё пару секунд назад ты был в «Колизее». А в себя уже за забором приходишь. И как бежал, и как через забор перелезал – не помнишь. Трясёт всего. Всё трясёт, мля, и трясёт. Трясёт и трясёт. Почитай, целые сутки напролёт. Даже целебный «Агдам» – под «косячок» – не помогает…».

А ещё всё Купчино (стараниями уважаемых Матрёны Ивановны и Ульяны Макаровны), было уверено, что в «Колизее» проживает самая натуральная чупакабра[3]. Мол: – «А по ночам эта кровожадная гадина вылезает из «Колизея» и убивает-съедает всех собак и кошек, подвернувшихся под её когтистую лапу. Однажды я даже сразу двух чупакабр видела. Вот этими самыми глазоньками. Чтоб мне на месте провалиться и «Дом-2» больше никогда не смотреть…».

Слухи слухами, но бродячие собаки и кошки, тем не менее, в Купчино перевелись – как класс. За редчайшими исключениями, понятное дело. А, ведь, ещё лет семь-восемь тому назад от них было, буквально-таки, не протолкнуться.

Короче говоря, «Колизей» – среди жителей района – традиционно пользовался дурной славой, и его предпочитали предусмотрительно обходить стороной…

Итак, купчинские гопники и гопницы, неуверенно переглядываясь, молчали.

– Не бойтесь, родные, – надменно и вальяжно усмехнулась Шуа. – Ничего там страшного нет. Для меня, по крайней мере…. Отставить – глупые и бесполезные споры! Запихиваем непочатые бутылки с вином в полиэтиленовый пакет. Початые несём в руках. И за мной шагаем, путники неприкаянные. Шагаем-шагаем. Я сказала.

Она резко развернулась и, не оборачиваясь, уверенно направилась к углу дома. Гопники, не споря, дружно последовали за ней.

«Ерунда, мля, какая-то», – заторможенно подумал Зяма. – «Не хочу я туда идти, а, тем не менее, иду. Словно, мать его, зомби на верёвочке. Да и все остальные – в количестве семи подвыпивших рыл…. Это, наверное, мля, из-за виски халявного. Подмешано там, наверняка, что-то, век анаши не курить…. Ох, не кончится всё это добром. Не кончится, депутатом буду. Бежать надо отсюда. Бежать, мля, сломя голову…».

Думать-то он думал, но только никуда не бежал – брёл себе и брёл, словно бы окончательно растеряв последние остатки воли, за новой смуглолицей знакомой. Покорно, надо заметить, брёл…

Компания, прикрывая – ладонями и рукавами одежды – физиономии от встречных потоков снега, оказалась за «свечкой».

– Хрень очередная, – вяло пробормотал Ржавый. – Никогда, мать его, здешние фонари не светили. Никогда…. Ну, зачем, мля, освещать недостроенный и заброшенный объект? Незачем, ёжики колючие…. А теперь, понимаешь, горят. Так их и растак…

«Действительно, мля, горят», – мысленно согласился с корешем Зяма. – То есть, светят…. Только странный этот свет долбанный. Мутный-мутный, призрачный и чуть-чуть подрагивающий…. Ох, мама моя, мамочка. Говорила же ты мне много-много раз, мол: – «Возьмись, сыночек, за ум. Возьмись. Не шляйся ты – дни и ночи напролёт – по всяким местам подозрительным. Дома сиди и пить бросай. А ещё лучше – на работу устройся. Да и жениться тебе надо бы. Жениться, остепениться и о Будущем задуматься…». Говорила. Много раз. А я, придурок глупый и законченный, не слушал. Вот и доигрался. Поделом. По грехам и по делам гадким…. Тьфу, пригоршня холодных снежинок попала в нос. Вот же. Ап-пчхи…. Всё снежит, мля, и снежит. Мать его морозную…. Шуа легонько тронула ладонью «заборную» секцию, и та – словно калитка на петлях – распахнулась. Мля…. А теперь подошла к тёмной двери и, взявшись за железную ручку, открыла её. Просто так открыла – безо всякого ключа. Врунья дешёвая: купила, мол, она по случаю. Ага, конечно. Зараза и шалава, блин горелый…».

– Заходим, – не оборачиваясь, велела странная женщина. – Извините, милые мои путники, но обратной дороги нет. Так, вот, получилось. Не взыщите.

Они вошли. Через пару секунду под потолком зажглась длинная и узкая неоновая лампа.

Зяма, услышав, как сзади сдавленно чертыхнулась Милка, обернулся и зло прошептал:

– Совсем, лярва неумытая, ополоумела? Нашла, понимаешь, где рогатого поминать. Так и накликать, мля, недолго.

– Дык, я н-ничего т-такого…, – принялась отчаянно заикаться девица. – П-последней, мля, вошла. Развернулась, чтобы д-дверку п-п-прикрыть. А нет т-там, мля, никакой д-дверки. Т-т-только стена…

«Действительно, кирпичная стена», – взглянув, окончательно запечалился Зяма. – «Наверное, опять глюки начались, мать их галлюциногенную. Ох, не ко времени…. Кстати, а откуда здесь взялся свет? Ведь, электричества-то к «Колизею» так и не подвели…. Засада какая-то. Страшновато даже, мля, немного. Так и на измену можно подсесть. В том смысле, что жидко обхезаться – ненароком – в штанишки…».

– Шагаем, человеки пришлые, – сухим и слегка надтреснутым голосом велела Шуа.

Они и шагали – размеренно, отстранённо и равнодушно.

– Какой коридор-то длиннющий, – монотонно бормотал Ржавый. – И, мля, с уклоном…. Куда он ведёт, интересно? Глубоко под землю? А, Зяма? Молчишь, чувырло братское? Ну, молчи-молчи. Молчун хренов, мля…. А, вот, эти длинные лампочки под потолком. Непривычные, так их и растак. Гораздо тоньше стандартного «дневного света». Висят, понимаешь, через каждые десять-двенадцать метров. Висят, светят и, такое впечатление, мля, слегка шевелятся. Словно живые…. И, заметь, никаких окон нет по сторонам. Ну, ни единого. Как такое, мля, может быть? Бред бредовый и запущенный…. Ноги же сами идут. Понимаешь, Зяма? Сами собой…. У тебя, мля, аналогично? Ну-ну. Да, дела-делишки у Петрова Гришки…. А наша новенькая? Она же, мать её растак, была в кожаном тёмно-бордовом плаще. В модном и, наверняка, дорогущем. А сейчас? Дерюжка какая-то серо-бурая, типа – старенькая мешковина…. И спина у неё была прямой. А сейчас – сутулая. Даже, мля, с небольшим горбиком. Ещё и постукивает чем-то на ходу…. И голосок у неё изменился. Подозрительно, однако, гадом буду…. Эй, красотка незваная! – повысил голос. – Притормози-ка, дорогуша. Разговор к тебе имеется.

– Ась? – обернулась идущая впереди женщина. – Громче говори, милок. Туга я нынче на ухо. Стара стала, извини…

«Старуха, мля!», – мысленно охнул Зяма. – «Древняя-древняя, в рваных и драных лохмотьях. А по лохмотьям вши, так их всех и растак, ползают. Жирные такие, молочно-кремовые, мля. Шустрые-шустрые…. Старая карга на кривую клюку опирается. Ею, значит, и постукивает по бетонному полу – в такт шагам…. Носяра же у старой ведьмы приметный: длинный, крючковатый, очень мясистый и весь, мля, усыпанный крупными разноцветными бородавками. И тёмно-сизые имеются, и ярко-багровые, и нежно-розовые. Гадость неаппетитная и законченная, так её и растак, короче говоря. А глаза-то, тем не менее, прежние: чёрные-чёрные, неподвижные и бездонные – словно старинные колодцы в дикой пустыне…».

– Дык, бабушка, это я так, – смущённо вильнул взглядом Ржавый. – Показалось…

– Показалось, так показалось, – покладисто прошамкала беззубым ртом старуха. – Внучок.

– А как зовут-то тебя, бабанька?

– По-прежнему. Шуа.

– Ага, понял…. Дальше идём?

Старушенция, не ответив, резко развернулась и, бодро постукивая своей кривой клюкой по тёмно-серому бетону, зашагала вперёд.

– Что это такое, брателло? – шёпотом заканючил на ходу Ржавый. – Ничего, мля, не понимаю.

– Глюки, наверное, – так же тихо откликнулся Зяма.

– Думаешь?

– Ага, мля…. Или «травка» попалась некачественная. Или же в «семьдесят второй» химии пересыпали. Суки жадные и рваные…

Старуха скрылась за поворотом.

– Бежать надо, мля, – тоненько всхлипнув, запричитала сзади Милка. – Только ноги не слушаются. Совсем. Нет, не кончится это добром. Не кончится, курвой буду.

– Так ты и так – она самая и есть, – затравленно усмехнулся Зяма. – В том плане, что курва – самая натуральная и законченная…. Когда, родная, последний раз копейку по-честному заработала? А? Без наводок, разводок и кидалова? Сама не помнишь? Вот, то-то же…. Так что, шагай, шалава. Шагай, мля, не кисни. От Судьбы, как известно, не убежишь. Сколько, мля, не старайся…

Они по очереди, вслед за старухой, повернули за угол.

Повернули и вскоре оказались в просторном зале.

«В очень, мля, просторном», – мысленно прокомментировал Зяма. – «Метров, наверное, сто семьдесят квадратных будет. А то и больше. И в очень высоком – вплоть до десяти-двенадцати метров. Хрень охренительная и блин подгоревший…. Длинных неоновых ламп здесь нет, зато на стенах закреплено полтора десятка ярко-горящих факелов…. Ярко-горящих, мля? Ну-ну. Дыма-то нет. И смолой здесь совсем не пахнет. Надо думать, очередные глюки, мать их козырную…. Что ещё? В зале сложено – и здесь, и там – много камней: покатых, округлых и серых – всевозможных оттенков этого цвета. В центре помещения стоит деревянный истуканище. Вернее, мля, идол: метров пять-шесть в высоту, солидный и массивный, очень тёмный (наверное, от старости), с характерно-рассерженной физиономией – ну, прямо как у нашего участкового, не к ночи, гад, будь помянут…. А по углам ещё четыре идола расположились – пониже и посветлей «главного». Да и деревянные физии у них, мля, чуток поприятнее…. Ещё возле каждого истукана беспорядочно набросано много-много светло-жёлтых и жёлто-чёрных костей. А среди костей стоят бронзовые котлы: возле «главного» идола – огромный, возле других – раза в два поменьше. Всё как у людей, так его и растак…. Что там у нас в котлах? Сейчас, мля, посмотрим. Сейчас-сейчас…. Меха какие-то, типа – шкурки пушных зверьков, серебряные монетки различных размеров и разноцветные речные раковины. Барыжий вариант, короче говоря…. В правой стене – круглая дыра: диаметром, наверное, с полметра. Может, чуть меньше. Вентиляционный ход, мля, надо думать. А других входов-выходов – кроме нашего коридора – не наблюдается…. И старуха-проводница – вместе со своими уродливыми бородавками – куда-то запропала. Словно бы под землю провалилась…».

– Это – капище, – задумчиво промолвила Милка. – Я про такие ещё в школе читала. В учебнике. Жертвенное, мля, капище, раз кости возле идолов сложены…

– Гонишь, наверное? – непонимающе набычился Зяма. – Капище, говоришь? А капище – кого конкретно?

– Ну, земеля, ты и спросил…. Бога какого-то, не иначе. Северного, мля, Бога.

– Почему – северного?

– Ну, как же. Камушки здесь характерные: округлые и светлые. Таких, мля, на нашем севере очень много. Я когда под Воркутой срок мотала – вдоволь на них насмотрелась…. Ой, кто здесь?

– Хи-хи-хи! – разнеслось по залу. – Это я, Шуа…

Из-за «главного» идола вышла восьмилетняя – на вид – девчушка: худенькая, улыбчивая, скуластенькая, со светлыми смешными косичками, черноглазая, в простеньком светло-голубом платьице в крупный чёрный «горох».

– Какая, мля, симпатичная пигалица! – слюняво ощерился Ржавый, которого пару лет назад обвиняли в педофилии, но доказать так ничего и не смогли. – Иди ко мне, лапочка с косичками. Вкусной конфеткой угощу.

– Хи-хи-хи!

– Сейчас поймаю проказницу…

Девчонка, увернувшись от Ржавого, подбежала к правой стене, ловко залезла в круглое отверстие вентиляционного хода и была такова.

– Ушла, мерзавка. Жаль.

– Не о том думаешь, морда озабоченная, – нахмурился Зяма.

– А о чём надо, атаман, мля?

– Если бы я знал…. И ругаться прекращай, приятель. Надоело. Не надо больше. Ни к чему…

– Тяф-тяф-тяф! – донёсся азартный лай.

Через полминуты в зал – из коридора, по которому недавно прибыли гопники, – вошла женщина.

«Ничего же себе!», – мысленно восхитился Зяма. – «Самая натуральная королева – в нарядном средневековом платье: сплошные кружева, оборочки и рюшечки, а ещё и «стоячий» воротник, украшенный самоцветами…. Да и не в платье, собственно говоря, дело. Осанка у неё королевская. Да и выражение породистого лица, обрамлённого высокой и изысканной причёской. А глаза – ожидаемо – чёрные, неподвижные и бездонные…. Двух маленьких чёрных собачек ведёт на длинных кожаных поводках. Точно такие, кажется, были у знаменитого клоуна Карандаша. Мне мама про него частенько рассказывала в детстве. И картинки показывала…. Эх, мама-мамочка, как же это? Почему всё так позорно сложилось? Ну, почему? И назад, как назло, уже не повернуть…. Поплачь по мне, пожалуйста. Поплачь…. Кстати, ни на грамм не удивился бы, если на поводках были бы не чёрные скотч-терьеры, а, наоборот, белые-белые песцы. По крайней мере, это выглядело бы логичней…».

– Что же вы такие шумные, путники? – надменно поморщилась женщина-королева. – Бродите по ночному городу. Кричите. Грязно ругаетесь. Гогочете. Мирным людям спать не даёте…. Зачем? Разве вы не знаете, что Шуа ненавидит шум? И Войпель его не любит.

– И что это за фря припёрлась? – подобрав с пола тёмно-серый кусок бетона, возмутился недалёкий и туповатый Ржавый. – Нотации, мля, читает? Для этого нас сюда и заманили? А? И глюками пугают? Так вас всех, черноглазых, и растак…

«Напрасно он это», – чувствуя, как его охватывает вселенская безысходная тоска, подумал Зяма. – «Совсем-совсем напрасно…».

– Пусть будет – как будет. И как должно быть, – брезгливо усмехнувшись, торжественно объявила королева. – Каждому да воздастся – по делам и грехам его. Не нами придумано, не нам и отменять…

Последовал лёгкий кивок головы, украшенной высокой королевской причёской, и длинные кожаные поводки мгновенно исчезли-растаяли. А маленькие скотч-терьеры тут же начали стремительно расти, превращаясь в огромных зубастых монстров – с круглыми глазищами, горевшими нестерпимым ярко-жёлтым огнём, и длинными мускулистыми лапами-руками, оснащёнными кривыми острыми когтями.

«Пора», – решил Зяма и рванул – что было сил – к круглому вентиляционному ходу в правой стене.

Рванул и краешком глаза – на бегу – заметил, как один из желтоглазых монстров прыгнул вперёд и сделал резкое движение когтистой лапой. Брызнула чья-то красно-бурая кровь. Раздался отчаянный вопль, полный нестерпимой боли и чувства полной и окончательной безысходности…

Где в этот момент находился второй зубастый монстр?

К сожалению, он выпал из поля зрения. Впрочем, это уже не имело никакого значения.

Зяма, засунув голову и плечи в вентиляционный ход, пополз. Вернее, попытался это сделать.

«Чёрт, кажется, застрял», – пронеслось в голове. – «Даже и полтора метра не преодолел. Жаль…».

Пришла-навалилась острая и жгучая боль.

– Это мне только что откусили ноги, – прошептал Зяма.

Прошептал и умер…

Не спалось ей этой ночью: сон приходил и уходил, сменяясь вязкой дрёмой, вновь возвращался, снова покидал…

Да и снилось – в коротких обрывочных снах – чёрт знает, что: маленькие чёрные собачки и какие-то огромные полуголые мужики – с тёмно-тёмно-красной кожей, ярко-жёлтыми глазами, острыми зубами и длинными лапами-руками, оснащёнными кривыми чёрными когтями. А ещё навязчиво мелькали – перед внутренним взором – огромные лужи красно-бурой крови, в которых лежали-валялись ошмётки чьих-то растерзанных тел.

– Не к добру это, – тревожно ворочаясь с боку на бок, сварливо ворчала Матрёна Ивановна. – Ох, не к добру. Быть беде…. А Дмитрий Силыч-то как храпит в соседней комнате. На все лады, сокол ясный, заливается…

В какой-то момент она поняла, что больше уже не уснуть. А осознав это, слезла со старенького продавленного дивана, наспех, не включая света, оделась, покинула квартиру, вышла на улицу и устроилась на любимой скамейке, врытой в землю возле подъезда.

Вскоре вокруг начало явственно сереть.

– Наступает «час волка», – тихонько пробормотала Матрёна Ивановна, которая, не смотря на безобидный внешний вид (мол, тихая и мирная бабушка «Божий одуванчик»), прожила очень беспокойную, сложную и насыщенную жизнь. – Час – между умирающей ночью и нарождающимся рассветом. Очень непонятное, загадочное и неверное время, когда много чего происходит. Например, среди серьёзных диверсантов принято – начинать все особо важные и знаковые операции именно в «час волка». Так, уж, издавна повелось. Не нами придумано, не нам и отменять…

Из-за угла «свечки» – со стороны «Колизея» – показались две тёмные высоченные фигуры, которые, сгибаясь под тяжестью, волокли куда-то большие тёмные мешки.

«Мешки связаны попарно и переброшены через плечи», – непроизвольно отметила наблюдательная Матрёна Ивановна. – «Два облома умножаем на два – получаем четыре плеча. Ещё раз – на два. Следовательно, имеем восемь плотно набитых мешков…».

Глава вторая

Купчинские реалии

На улицу – по привычке, укоренившейся за последние два года, – он вышел ровно в девять утра.

Что это за привычка такая и откуда она взялась?

Чисто профессиональная: восемь ноль-ноль – подъём с завтраком, восемь тридцать – связь-планёрка с Большой землёй, девять ноль-ноль – начало процесса снятия показаний с датчиков и измерительных приборов. Впрочем, к этой теме мы вернёмся чуть позже…

Итак, в девять ноль-ноль Сергей Яковлев вышел на улицу и, оглядевшись по сторонам, мысленно подытожил: – «Обалденная погодка нынче образовалась – безо всяких-всяческих последствий и напоминаний о вчерашней нежданной метели: яркое голубое небо над головой, полное безветрие, беззаботные купчинские птички ласково щебечут в разноцветной осенней листве. Молодцы, птахи. И дальше – щебечите, не возражаю…. Да и температура окружающего воздуха соответствующая, в том смысле, что достаточно мягкая: на уровне плюс десяти-двенадцати градусов. Милая осенняя лепота и классическое русское «бабье лето» в одном флаконе, короче говоря…. Так-с, а что делать дальше? В такую-то, учитывая сущность субботнюю, рань раннюю?».

Вообще-то, он планировал посетить – с визитом вежливости – Сан Саныча, своего (в юности), тренера по дзюдо: поболтать о том и о сём, да и совета – чисто на Будущее – спросить. Мол, лишним не будет. Но…. Не в такое же раннее время. Тем более – субботнее…

– Зачем же – без должного и экстренного повода – будить хороших и семейных людей? – пробормотал Сергей. – Возможно, что у Саныча уже и внуки с внучками имеются. Когда я уходил в армию, его дочке уже девять лет исполнилось. Так что, как говорится, вероятность «дедушкиной должности» имеет место быть…. Ага, ветерок подул. Восточный. Следовательно, с Ладоги дует. Сейчас на Кариджской косе, наверняка, крупный окунь отлично клюёт. Надо будет – при первой же возможности – на рыбалку выбраться, пока затяжные осенние дожди не зарядили. Типа – Душу отвести…. А сейчас стоит, пожалуй, пивка выпить. Соскучился я что-то по купчинскому пиву…. Ох, ты, совсем запамятовал. В Питере же нынче начинают торговать алкогольными напитками только с одиннадцати утра. Совершенно дурацкое, на мой частный взгляд, правило. Так и отдаёт – за версту – дешёвым лицемерием. Перестарались местные господа депутатики. Однозначно – перестарались. Других забот-хлопот у них, зажравшихся и упакованных, видите ли, нет…. Ничего, попробуем обойти этот пуританский запрет. Попытка, как известно, не пытка. А дельный запасной вариант – у опытного человека – завсегда отыщется…

Он бодро зашагал – наискосок – в сторону Бухарестской улицы: там, на краю большого сквера, издавна (ещё со времён приснопамятной «горбачёвской» Перестройки), работал-функционировал чудо-ларёк, торговавший пивом-вином-водкой и традиционно плевавший на все запреты и ограничения.

«Ага, торгует, родимый», – приближаясь к намеченному объекту, обрадовался Сергей. – «Молодой человек отходит от ларька: бледный, помятый, с приличными «мешками» под бегающими глазками. С крепкого бодуна, надо думать…. Только почему-то без полиэтиленового пакета. Ну, может, по карманам банки-бутылки распихал. Бывает…. А на козырьке павильона красуется прямоугольная вывеска, мол: – «Автозапчасти, шины и моторное масло». Конспираторы, однако…».

– Пивка бы мне, – приветливо улыбнулся худосочному ларёчнику-азербайджанцу Сергей. – «Жигулёвского», к примеру. Производства комбината имени легендарного атамана Степана Разина.

– Чаво? – удивился доходяга.

– Пивка бы мне, любезный.

– Издеваешься, мужик? Мы пивом не торгуем.

– А чем же тогда торгуете? – выжидательно прищурился Сергей.

– Чем надо, тем и торгуем. Например, запчастями для подержанных автомобилей, – совершенно по-хамски ухмыльнулся азербайджанец, но встретившись взглядом с глазами нестандартного покупателя, тут же резко сбавил обороты: – Нет у нас пива, земеля. Извини, не держим…. Ты не местный, что ли?

– Местный. Только отсутствовал долго. Почти двенадцать лет.

– Ого. Солидно, земеля. С возвращеницем тебя.

– Спасибо, конечно.

– Всегда – пожалуйста. Рад помочь хорошему человеку.

– И чем же это я – так хорош? – заинтересовался Сергей.

– Глаза у тебя очень…э-э-э, серьёзные, – пояснил ларёчник. – По крайней мере, один из них…. А пивком ты у «Ленты», что на углу с улицей Димитрова выстроили, можешь затариться. В том смысле, что в самом магазине им торгуют только с одиннадцати, но там сбоку маленькая кафешка имеется. Зайди, поулыбайся девчонкам: глядишь, и продадут.

– Спасибо за совет.

– Не за что, уважаемый. Заходи ещё…

Сергей двинулся по достаточно широкой гравийной дорожке, проходящей через сквер, в сторону «Ленты» и вскоре повстречался со знакомыми старушками.

– О, Серенький вышел на утренний променад, – обрадовалась Матрёна Ивановна. – Удачного тебе утра, добрый молодец.

– И крепкого здоровья, – дополнила Ульяна Макаровна. – А ещё и жены понимающей да ладной.

– Здравствуйте, бабушки, здравствуйте, – улыбнулся в ответ Сергей. – Долгих вам лет жизни и внуков-внучек заботливых…. Куда это вы – с утра пораньше?

– Не «куда», а «откуда», – поправила въедливая Матрёна Ивановна. – Из «Ленты», стало быть. Там сегодня – скидочная акция на яйца куриные. Вот, мы с подружкой и приобрели по «решётке». Рачительная экономия – залог счастливой и сытой старости…. А ты, значит, решил свежим купчинским воздухом подышать?

– Типа того. Вернее, захотелось пивка выпить: родного, питерского…. Сунулся – по старой памяти – в знакомый ларёк. А там пива и не продают. Обидно.

– Это ты, милок, про «Автозапчасти» толкуешь?

– Ага, вон про те, – указал рукой Сергей.

– Там уже давно поменяли профиль бизнеса, – саркастически усмехнулась Ульяна Макаровна. – Был, понимаешь, «алкогольный» профиль, а стал – «наркотический»…. Анашой, Серый, в этом павильоне торгуют. А ещё и всякими курительными химическими смесями. Называются – «спайс». Вот, так-то…. Мы уже и самому Сомову жаловались. Но пока даже и он ничего сделать не может.

– Павел Андреевич до сих пор в участковых ходит? Всё так же – в лейтенантском звании?