Дорожные работы Кинг Стивен
– Да.
– Я знал, что у этого парня крыша поехала, – сказал Мальоре, обращаясь к самому себе. – Когда ты ушел, я еще сказал Питу: вот парень, который нарывается на несчастный случай, прямо-таки лезет на рожон. Так ему и сказал.
Он ничего не ответил. Фраза о несчастном случае напомнила ему о Джонни Уокере.
– Ну ладно-ладно, хорошо, ответь мне только на один вопрос: для чего тебе нужны взрывчатые вещества? Ты что, хочешь взорвать египетскую торговую выставку? Или положить взрывчатку в самолет? Или, может быть, просто-напросто отправить в ад свою любимую тещу?
– Я бы не стал тратить на тещу взрывчатку, – ответил он, и оба они засмеялись, но атмосфера продолжала оставаться напряженной.
– Так в чем же дело? Кто тебе насолил?
– Никто мне не насолил, – ответил он. – Если бы дело было только в этом, если бы я хотел кого-нибудь убить, я бы просто купил пистолет, и все. – Тут он вспомнил, что он уже купил пистолет, и не только пистолет, но и винтовку, и его закормленный «Пепто-Бисмолом» живот вновь почувствовал себя неспокойно.
– Так зачем же тебе взрывчатые вещества?
– Я хочу взорвать дорогу.
Мальоре посмотрел на него с откровенным недоверием. Все его эмоциональные проявления отличались некоторой преувеличенностью, словно он приспособил свой характер к увеличительным свойствам своих очков. – Итак, ты хочешь взорвать дорогу. Какую дорогу?
– Она, вообще-то, еще не построена. – Он начал получать от этого разговора своего рода извращенное удовольствие. Кроме того, это ведь оттягивало предстоящее ему неизбежное объяснение с Мэри.
– Итак, ты хочешь взорвать дорогу, которая, вообще-то, еще не построена. Боюсь, мистер, я тебя принял не за того, кто ты есть. У тебя не просто крыша поехала. Ты – самый обыкновенный природный псих. Можешь ты объяснить, чего ты, наконец, хочешь?
Тщательно выбирая слова, он сказал:
– По решению городского совета строится дорога, которую называют новым участком 784-й автострады. Когда она будет закончена, автострада будет проходить прямо через город. По целому ряду причин, в которые я не хочу вдаваться, – потому что не могу, – эта дорога уничтожила к чертовой матери двадцать лет моей жизни. Это…
– Потому что они собираются снести прачечную, в которой ты работаешь, и дом, в котором ты живешь?
– Откуда вы это знаете?
– Я же тебе говорил, что я тебя проверю. Ты что, подумал, что я шучу? Я даже знал, что ты потеряешь свою работу. Может быть, даже раньше тебя самого.
– Нет, я знал об этом еще месяц назад, – машинально возразил он.
– Хорошо, объясни мне, пожалуйста, как конкретно ты собираешься все это осуществить? Может быть, ты просто собираешься проехаться вдоль строительства, поджигая бикфордовы шнуры своей сигарой и швыряя из окна машины связки динамитных шашек?
– Нет. Когда бывает праздник, они оставляют свои машины на месте работ. Я хочу их все подорвать. Кроме того, есть еще три новых эстакады. Их я тоже хочу взорвать.
Мальоре вылупился на него расширившимися от удивления глазами. Так он смотрел на него довольно долгое время. Потом он откинул голову и расхохотался. Живот его трясся, а пряжка его брючного ремня ходила вверх и вниз, словно щепка на поверхности бурного ручья. Его хохот был громким, искренним, сочным. Он хохотал до тех пор, пока слезы не брызнули у него из глаз, и тогда он вынул откуда-то из внутреннего кармана огромный носовой платок нелепого вида и вытер их. Он стоял и смотрел, как Мальоре смеется, а потом вдруг почувствовал внезапную уверенность в том, что этот толстый человек в очках с сильными линзами обязательно добудет ему взрывчатые вещества. Он продолжал наблюдать за Мальоре, улыбаясь одними уголками рта. Он не возражал против смеха. Сегодня смех звучал хорошо.
– Ну, парень, ты – законченный псих, это уж точно, – выдавил из себя Мальоре, когда его хохот понемногу перешел в хихиканья и всхлипывания. – Как жаль, что Пита здесь нет и он ничего этого не слышал. Ведь он никогда мне не поверит. Вчера ты назвал меня х-хи-хи-хреном моржовым, а с-с-сегодня… С-с-с-сегодня… – И он вновь зашелся раскатистым хохотом, то и дело утирая платком катящиеся по щекам крупные слезы.
Когда его веселье снова поутихло, он спросил:
– И как вы собираетесь финансировать это маленькое предприятие, мистер Доуз? Теперь, когда вы лишились своей высокооплачиваемой работы?
Интересно он это сформулировал. Когда вы лишились своей высокооплачиваемой работы. Эта фраза придала всему случившемуся сегодня ощутимую реальность. Он потерял работу. Все это не было сном.
– В прошлом месяце я вернул в компанию страховой полис на мою жизнь и получил за него деньги, – сказал он. – Я делал взносы за десятитысячную страховку в течение десяти лет. Получилось около трех тысяч долларов.
– Неужели ты уже тогда все это планировал?
– Нет, – сказал он честно. – Когда я получил деньги за страховку, я еще толком не знал, зачем они мне понадобятся.
– Стало быть, в те дни ты еще оставлял себе все пути открытыми, да? Ты думал, что, может быть, лучше просто поджечь дорогу, или расстрелять ее из пулемета, или придушить ее, а может быть…
– Нет. Я просто еще не знал, что я собираюсь сделать. Теперь я знаю.
– Понятно. На мою помощь можешь не рассчитывать.
– Что? – Он уставился на Мальоре, искренне пораженный. Такого в сценарии не было предусмотрено. Мальоре должен был какое-то время помучить его расспросами, наподобие сурового, но справедливого отца. А потом достать ему взрывчатку. Ну, может быть, еще произнести ритуальную фразу, что-нибудь наподобие:
Если тебя поймают, я скажу, что ни разу тебя в глаза не видел.
– Что вы сказали?
– Я сказал нет. Н-Е-Т. По-моему, я достаточно ясно выразил свою мысль. – Он подался вперед. Добродушные искорки исчезли из его глаз, словно их никогда там и не было. Теперь они казались мертвыми и неожиданно маленькими, несмотря на увеличительный эффект стекол. Они ничуть не были похожи на глаза развеселого неаполитанского Санта-Клауса, готового принести тебе на Рождество любой подарок – чего бы ты ни пожелал.
– Послушайте, – сказал он Мальоре. – Если меня поймают, я ни словом о вас не обмолвлюсь. Даже имени вашего ни разу не упомяну.
– Как же, поверил я тебе, держи карман шире! Да ты расколешься на первом же допросе, твой адвокат докажет твою невменяемость, ты отправишься в бесплатный санаторий с четырехразовой кормежкой и цветным телевизором, а мне приделают пожизненное. Ищи дурака.
– Да нет, послушайте…
– Нет, это ты меня послушай, – перебил его Мальоре. – Ты забавен только до определенного предела. А мы этот предел уже миновали. Раз я сказал нет, значит, нет, и никаких гвоздей. Никакого оружия, никакой взрывчатки, никакого динамита, вообще ничего. Хочешь узнать почему? Я тебе объясню. Ты – недоделанный психопат, а я – бизнесмен, деловой человек. Кто-то сказал тебе, что я могу «достать», чего только душа не пожелает. И я действительно могу кое-что достать. И уже достал, причем для огромного числа людей. Но и для себя я тоже кое-что достал. В сорок шестом году я получил два с половиной года за незаконное ношение оружия. Оттрубил десять месяцев. В пятьдесят втором на меня пытались повесить обвинение в причастности к мафии, но я отвертелся. В пятьдесят пятом мне шили уклонение от налогов, но и тут я отвертелся. В пятьдесят девятом на меня повесили скупку краденого, и тут мне не удалось отвертеться. Я отсидел восемнадцать месяцев в Каслтоне, зато парень, который разоткровенничался перед присяжными, получил симпатичную уютную могилку полтора на два метра. С пятьдесят девятого меня арестовывали три раза, причем дважды дело было прекращено за недостаточностью улик, а один раз присяжные были вынуждены признать меня невиновным. Им очень хочется до меня добраться, потому что если вина будет доказана, то я с моим послужным списком загремлю сразу на двадцать лет без права досрочного освобождения за хорошее поведение. А единственное, что от меня останется через двадцать лет, это мои почки, которые они сдадут на попечение какому-нибудь грязному ниггеру из велферовского приюта в Нортоне. Для тебя это что-то вроде игры. Опасная, сумасшедшая, но все равно игра. А для меня это не игра, и заруби себе это на носу. Ты думаешь, что говоришь правду, когда утверждаешь, что будешь держать язык за зубами. Но ты лжешь. Нет-нет, не мне лжешь. Ты себе лжешь. Так что мой ответ однозначный и окончательный: нет. – Он развел руками. – Если бы тебе нужны были телки, Господи, да я б тебе подарил две за бесплатно – за одно только представление, которое ты тут вчера закатил. Но в такие дела я не вмешиваюсь, уволь.
– Ладно, – сказал он. Живот вел себя хуже некуда. К горлу подступала тошнота.
– Здесь чистое место, – сказал Мальоре, – и я знаю на все сто, что здесь чисто. Более того, я знаю, что ты чист, хотя если дальше будешь продолжать разгуливать с такими разговорами, то вряд ли останешься чистым. Но я тебе все равно кое-что расскажу. Около двух лет назад пришел ко мне один ниггер и заявил, что ему нужна взрывчатка. А взорвать он собирался не какую-то там поганую дорогу, а, мать твою за ногу, ни больше ни меньше, как здание федерального суда, разорви его яйца.
Не надо больше ничего рассказывать, – думал он. – Боюсь, меня сейчас стошнит. У него было такое чувство, будто желудок его наполнен перьями, и все они щекочут его изнутри.
– Я достал ему взрывное устройство, – сказал Мальоре. – Мы поторговались. Он поговорил со своими ребятами, я – со своими. Он заплатил деньги. Очень много денег. Я отдал ему устройство. Слава богу, парня и двух его дружков взяли еще до того, как они успели грохнуть эту штуку. Но ты знаешь, что интересно: я не потерял ни одной минуты сна, мучаясь мыслями, не сдадут ли они меня легавым, или прокурору штата, или фэбээрешникам. И знаешь почему? Потому что я не мучался этими мыслями. Этот парень был с целой сворой чокнутых, и не просто чокнутых, а чокнутых ниггеров, а это самый тяжелый случай, доложу я тебе. А свора чокнутых – это совсем другое дело. Один такой психопат как ты – ему на все наплевать. Он сгорает себе – как лампочка в прихожей. Но если таких психопатов тридцать и трое из них попались, то эти трое закрывают рот на молнию, и никто от них не добьется ни единого словечка.
– Ладно, – сказал он снова. Глаза давило и жгло.
– Послушай, – сказал Мальоре уже немного поспокойнее. – Брось ты это дело. Все равно за три куска ты не купишь того, что тебе нужно. Это черный рынок, и ничего тут не поделаешь. Чтобы достать столько взрывчатки, надо потратить в три или четыре раза больше.
Он ничего не отвечал. Уйти он не мог, пока Мальоре его не отпустит. Все это было словно в каком-то кошмарном сне, но только это было не в кошмарном сне. Ему приходилось постоянно повторять самому себе, что он не должен позволять себе никаких глупостей в присутствии Мальоре. Например, не должен щипать себя в надежде проснуться.
– Доуз.
– Что?
– Все равно от этого не будет никакого толку. Разве ты сам этого не понимаешь? Ты можешь взорвать человека, ты можешь взорвать скалу, ты можешь уничтожить какое-нибудь прекрасное произведение искусства, как тот сумасшедший говнюк, который отправился с молотком крушить скульптуру Микеланджело, чтоб у него хрен сгнил и отвалился! Но невозможно взорвать здания, дороги и тому подобное. Именно этого не могут понять эти чокнутые негритосы. Ну, хорошо, взорвут они здание федерального суда, так ведь власти построят еще два таких суда на этом месте! Один для того, чтобы заменить взорванный, а другой – для того, чтобы дрючить задницу каждому негритянскому козлу, который попадется им в лапы. Ну, будут они убивать полицейских. Так на место каждого убитого полицейского наймут шесть новых, и у каждого из них палец будет чесаться нажать на курок при виде ниггера. Ты не можешь выиграть, Доуз. Будь ты черный или белый. Если ты встанешь на пути этой дороги, они закопают тебя в землю вместе с твоей работой и твоим домом.
– Мне надо идти, – услышал он свой хриплый голос.
– Да, ты неважно выглядишь. Тебе надо вывести всю эту дрянь из организма. Если хочешь, я тебе могу подыскать старую шлюху. Старую и глупую. Если хочешь, можешь избить ее до полусмерти. Избавься от этого яда. Ты мне вроде как немного понравился, и я хочу… Он побежал. Он ринулся, не глядя вокруг, за дверь, через всю контору и на улицу, под снег. Там он остановился, дрожа и глотая ртом снежный морозный воздух. Неожиданно им овладела уверенность, что сейчас Мальоре выйдет за ним, возьмет его за воротник, отведет его в контору и будет говорить с ним до скончания века. И когда архангел Гавриил затрубит, возвещая конец света, Одноглазый Салли все еще будет терпеливо объяснять ему непобедимость всех государственных структур во всем мире и подкладывать под него старую уродливую шлюху.
Когда он добрался домой, величина снежного покрова достигла уже почти шести дюймов. По дороге уже прошли снегоочистители, и чтобы выехать на шоссе, ему пришлось преодолеть на своей «ЛТД» целую баррикаду подмерзшего снега. Впрочем, «ЛТД» это не составило особого труда. Это была хорошая мощная машина.
Весь дом был погружен в темноту. Он вошел в дверь и затопал ногами о коврик, стряхивая снег с ботинок. В доме стояла полная тишина. Даже Мерв Гриффин не болтал со знаменитостями.
– Мэри? – позвал он. – Ответа не было. – Мэри? Несколько секунд он тешил себя мыслью, что ее нет дома, но вскоре из гостиной до него донесся ее плач. Он снял пальто, повесил его на вешалку и убрал в шкаф. На дне шкафа под вешалкой стояла небольшая ванночка. Ванночка была пуста. Мэри ставила ее туда каждую зиму, чтобы туда стекали капли от тающего снега. Иногда он удивлялся: ну кому может быть дело до каких-то там капель в шкафу? Теперь ответ открылся ему во всей своей простоте. Мэри было дело. Вот кому.
Он прошел в гостиную. Она сидела на диване напротив темного экрана телевизора и плакала. Она не вытирала слезы платком. Руки безвольно лежали по бокам. Она обычно всегда старалась скрыть свои слезы: шла наверх в свою спальню или, если слезы заставали ее врасплох, закрывала лицо руками и пряталась в носовой платок. Поэтому сейчас ее лицо показалось ему каким-то голым и даже непристойным, словно лицо чудом оставшейся в живых жертвы авиационной катастрофы. У него защемило сердце.
– Мэри, – сказал он мягко.
Она продолжала плакать, не поднимая глаз. Он подошел и сел рядом с ней.
– Мэри, – сказал он. – Все вовсе не так плохо, как кажется. Совсем не так плохо. – Но сам он не был уверен в своих словах.
– Это конец всего, – сказала она прерывающимся от слез голосом. Как ни странно, но красота, которую она так никогда и не достигла или же навсегда потеряла, в этот момент освещала ее лицо своим сиянием. В этот момент полной катастрофы она была прекрасна.
– Кто тебе это сказал?
– Да все мне сказали! Все! – закричала она. Она по-прежнему не смотрела на него, но рука ее дернулась в резком, стремительном жесте и вновь упала на колени. – Том Гренджер позвонил. Потом позвонила жена Рона Стоуна. Потом позвонил Винсент Мэйсон. Они все спрашивали меня, что с тобой случилось. А я не знала! Я вообще не знала, что что-то с тобой не так.
– Мэри, – сказал он и попытался взять ее за руку. Она отдернула ее, словно он был болен какой-то заразной болезнью.
– Ты решил наказать меня? – спросила она, наконец-то подняв на него глаза. – Я угадала? Ты действительно наказываешь меня?
– Нет, – сказал он поспешно. – Нет, Мэри, нет. – Ему хотелось заплакать, но он знал, что этого делать нельзя. Это было бы неверным шагом.
– За то, что я сначала родила мертвого ребенка, а потом ребенка, с рождения обреченного на смерть? Ты что, считаешь, что я убила твоего сына?
– Мэри, это был наш сын…
– Он был твой! – истошно завопила она ему в лицо.
– Не надо, Мэри. Не надо. – Он попытался обнять ее, но она вырвалась.
– Не смей ко мне прикасаться.
Они ошеломленно посмотрели друг на друга, словно впервые в жизни обнаружив, что мир вокруг уходит далеко за привычные границы, словно открыв для себя огромные белые пятна на какой-то неведомой внутренней карте.
– Мэри, я ничего не мог поделать с тем, что на меня нашло. Прошу тебя, поверь мне. – Это могла быть и ложь, но, тем не менее, он продолжил:
– Что ж, возможно, это действительно как-то связано с Чарли. Я делал вещи, которых сам не понимал. Я… Я сдал свой страховой полис в октябре и получил деньги. И это было первой ласточкой, первым реальным действием, но все это начало копиться у меня в мозгу еще задолго до этого. Но проще совершать действия, чем разговаривать о них. Ты можешь это понять? Ты можешь попытаться это понять?
– А что случится со мной, Бартон? У меня в жизни было только одно занятие – быть твоей женой. Что же теперь случится со мной?
– Я не знаю.
– Ты меня как будто изнасиловал, – сказала она и снова захныкала.
– Мэри, пожалуйста, не надо больше. Не надо… Прошу тебя, постарайся…
– А когда ты все это делал, ты хоть раз подумал обо мне? Тебе хоть раз пришло в голову, что я от тебя завишу?
Он ничего не мог на это ответить. Ему показалось, будто он снова разговаривает с Мальоре. Словно Мальоре умудрился обогнать его по дороге домой, натянул маску Мэри и переоделся в ее одежду. Что теперь? Может быть, ему снова предложат старую шлюху?
Она встала с дивана.
– Я пойду наверх. Мне надо прилечь.
– Мэри… – Она не прервала его, но он обнаружил, что у него нет слов, которые могли бы последовать за этим первым словом.
Она вышла из комнаты, и он услышал ее шаги по лестнице. Потом он услышал скрип кровати, когда она ложилась. Потом он услышал, как она снова заплакала. Потом он встал, включил телевизор и увеличил громкость настолько, чтобы не было слышно ее плача. На экране Мерв Гриффин болтал с очередной знаменитостью.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕКАБРЬ
О любовь моя, будем верны
Друг другу! Ибо мир, который
Раскинулся перед нами словно страна снов,
Такая разнообразная, такая прекрасная и такая новая,
На самом деле не несет в себе ни радости, ни любви, ни света,
Ни уверенности, ни мира, ни исцеления боли;
И мы стоим здесь, в погруженной во тьму долине,
Со всех сторон окруженные смятенными армиями борьбы и полета,
Где неведомые полчища сошлись в ночи.
Мэтью Арнольд, «Дуврское побережье»
5 декабря, 1973
Он пил свой личный коктейль, смесь ликера «Южное утешение» и виски «Севен-Ап», и смотрел телевизионную постановку, название которой было ему неизвестно. Главный герой постановки был то ли полицейским в гражданской одежде, то ли частным детективом, и какой-то парень только что крепко двинул его по голове. Это навело полицейского в гражданке (или частного детектива) на мысль о том, что он близок к какой-то важной догадке. Но прежде чем он успел сообщить зрителям, в чем эта догадка заключается, началась реклама подливочного концентрата. Парень из рекламы утверждал, что если смешать подливочный концентрат с обычной теплой водой, то получится превосходная подливка. Он спросил у зрителей, не похоже ли это на соус, который получается при тушении настоящей говядины. По мнению Бартона Джорджа Доуза, это было больше всего похоже на жидкий понос, которым кто-то испражнился в красную собачью миску. Снова началась постановка. Частный детектив (или полицейский в гражданке) расспрашивал чернокожего бармена, на которого в полиции уже было заведено досье. Бармен сказал: а пошел ты. Бармен сказал: отвали и не мешай работать. Бармен сказал: нечего тут ошиваться. Он был уверен в своей полной безнаказанности, но Бартон Джордж Доуз не без оснований считал, что частный полицейский (или детектив в гражданке) давно подцепил этого бармена на крючок.
Он был абсолютно пьян. Он смотрел телевизор в одних трусах – больше на нем ничего не было. В доме было очень жарко. Он поставил регулятор отопления на семьдесят восемь градусов и не менял его положение с тех пор, как ушла Мэри. Какой еще там энергетический кризис? Имел я тебя в задницу, мистер Никсон. А заодно и твою лошадку, на которой ты въехал в Белый дом. Имел я полицию, налоговую инспекцию, дорожную службу и всех прочих засранцев. Сегодня на автостраде он разогнался до семидесяти миль в час и показывал упруго поднятый палец водителям, которые сигналили ему, чтобы он сбавил газ. Личный советник президента по сфере потребления, какая-то баба, выглядевшая так, словно она была девочкой-звездой в тридцатые годы, но потом неумолимое время превратило ее в политического гермафродита, выступала два вечера назад в программе о коммунальных службах и рассказывала о способах (!), которыми вы и я (!!) можем сэкономить электричество в доме (!!!). Звали ее Вирджиния Кнауэр, и она была большим экспертом по способам, которыми вы и я можем сэкономить энергию, и очень долго распространялась на эту тему, потому что энергетический кризис – это большая гадость, и все мы от него страдаем. Когда программа кончилась, он отправился на кухню и включил электрический миксер. Миссис Кнауэр объяснила, что миксеры находятся на втором месте по потреблению электроэнергии среди небольших бытовых электроприборов. Он оставил миксер включенным на всю ночь, а когда он поднялся на следующее утро – это было вчера, – то обнаружилось, что миксер перегорел. Больше же всего потребляют энергии, как сообщила миссис Кнауэр, маленькие электрические обогреватели. У него не было маленького электрического обогревателя, но он некоторое время обдумывал мысль о том, чтобы купить себе парочку и держать их включенными день и ночь до тех пор, пока они не перегорят. Вполне возможно, если он напьется до потери сознания, то и сам сгорит вместе с обогревателями и со всем домом.
Это было бы концом всего этого унизительного самопотакания.
Он приготовил себе еще один коктейль и принялся размышлять о старых телевизионных программах, которые показывали еще в те дни, когда он и Мэри еще совсем недавно поженились, и о напольной модели «АрСиЭй» – самом обычном напольном черно-белом телевизоре – еще можно было только мечтать. Была тогда «Программа Джека Бенни», а еще шоу «Амос и Энди» – эти шустрые, забавные негры-джазисты. А еще был «Невод», та самая первая версия «Невода», в которой партнером Джо Фрайди был Бен Александер, а не этот новый парень, Гарри как его там бишь. Еще был «Патруль на автостраде» с Бродериком Кроуфордом, который орал «десять-четыре» [6] в свой громкоговоритель, и все раскатывали на полицейских бьюиках, у которых по бокам были даже специальные бойницы для того, чтобы вести огонь.
«Самое лучшее шоу». «Твой хит-парад» с Джизель Мак-Кензи, распевающей что-нибудь вроде «Зеленой двери» или «Незнакомца в раю». Рок-н-ролл положил всему этому конец – раз и навсегда. А как насчет телеигр, ты только вспомни! «Тили-тили-тесто» и «Двадцать одно» каждый понедельник по вечерам с Джеком Барри в роли ведущего. Люди заходили в изолированные кабинки, надевали наушники наподобие тех, которыми пользуются на заседаниях ООН, и выслушивали самые невероятные вопросы, по поводу которых их уже успели кратко проинструктировать. «Шестьдесят четыре тысячи долларов за один вопрос» с Хэлом Марчем. Соревнующиеся, пошатываясь, уходили со сцены о огромными охапками различных справочников. Потом еще «Дотто» с ведущим Джеком Нарцем. И субботние утренние программы вроде «Анны Оукли», которая постоянно спасала своего маленького братика Тэга из каких-то кошмарных переделок. Он все время подозревал, что этот мальчишка на самом деле является ее незаконнорожденным сыном. Еще был «Рин-Тин-Тин», который контролировал территорию в окрестностях форта Апачи. И «Сержант Престон», которому был вверен весь Юкон – и пришлось же ему помотаться туда-сюда. «Странствующий Всадник» с Джоком Мэхони. «Дикий Билл Хикок» с Гаем Мэдисоном и Энди Девином в роли Джинглей. Мэри частенько говорила Барту, что если бы люди знали, что он смотрит всю эту ерунду, то они сочли бы его слабоумным. Ну, честное слово, человек, в твоем-то возрасте, и такой позор! А он всегда отвечал ей, что хочет быть в состоянии вступить в разговор со своими детьми, вот только детей не было – можно считать, что не было. Первый оказался всего лишь небольшим куском мертвого мяса, который не успел издать ни одного крика, а вторым был Чарли, о котором лучше сейчас не вспоминать. Я буду видеть тебя в своих снах, Чарли. Едва ли не каждую ночь он и его сын встречались в том или ином сне. Бартон Джордж Доуз и Чарльз Фредерик Доуз, воссоединенные с помощью волшебной силы подсознания. Вот мы и приехали, ребята, нас ждет последний фантастический аттракцион Диснейленда – путешествие в Страну Жалости к Самому Себе, где вы имеете возможность прокатиться на гондоле вдоль по каналу Слез, посетить музей Старых Фотографий и совершить поездку в восхитительном Ностальгимобиле, с Фредом Мак-Мюрреем за рулем. Последним пунктом вашего путешествия станет удивительно точная копия улицы Крестоллин, Запад. Вот она, здесь, в гигантской бутылке из-под ликера «Южное Утешение». Здесь она будет храниться вечно. Загляните-ка вот в это окно – секундочку, сынок, сейчас я тебя приподниму. Это Джордж, совсем как живой, он сидит в своей полосатой рубашке с короткими рукавами перед цветным телевизором «Зенит», пьет свой любимый коктейль и плачет. Плачет? Ну, конечно, он плачет, а что в этом удивительного? Что еще прикажете делать человеку в Стране Жалости к Самому Себе? Все время плачет, ни на секунду не останавливается, никаких сбоев в сложнейшем механизме. Сила потока слез регулируется командой лучших в мире специалистов-технологов, приглашенных к нам специально для этой цели. По понедельникам они не особенно-то стараются, и у Барта просто глаза слегка на мокром месте – дело в том, что посетителей в этот день почти не бывает. А вот в остальные дни недели он рыдает в три ручья. В субботу и воскресенье он просто истекает слезами, а по Рождествам мы даем такой поток слез, что он фактически тонет в них. Конечно, трудно не согласиться с тем, что в его внешнем облике есть что-то глубоко отталкивающее, но тем не менее, нельзя забывать о том, что это один из наиболее популярных обитателей Страны Жалости к Самому Себе, наряду с копией Кинг-Конга, установленной на вершине Эмпайр Стейт Билдинг. Посмотрите на него повнимательнее. Он… Он швырнул стакан в телевизор.
Промахнулся он совсем чуть-чуть, буквально на несколько сантиметров. Стакан ударился о стену, упал на пол и разлетелся вдребезги. Некоторое время он тупо созерцал осколки, а потом снова разразился рыданиями.
Плача, он думал:
Господи, да вы только посмотрите на меня, только посмотрите на меня, как я отвратителен! Я превратился в такую гребаную кучу жидкого дерьма, что просто не верится. Я испортил всю свою жизнь, я испортил всю жизнь Мэри, а теперь сижу здесь и отпускаю шуточки по этому поводу, Господи, Господи, Господи… Лишь проделав половину пути к телефону, он сумел взять себя в руки и остановиться. Прошлым вечером, пьяный и плачущий, он позвонил Мэри и умолял ее вернуться. Он умолял ее до тех пор, пока она не начала плакать и не повесила трубку. Сейчас, вспоминая об этом, он скривился и усмехнулся, удивляясь своей глупости.
Он отправился на кухню, взял совок и щетку и отправился обратно в гостиную. Он выключил телевизор и смел стекло на совок. Потом он снова пошел на кухню и высыпал осколки в мусорное ведро. Потом он остановился и задумался о том, что же делать дальше.
Пчелиное гудение холодильника испугало его. И он отправился спать. И видеть сны.
6 декабря, 1973
Было половина четвертого. На скорости семьдесят миль в час он несся по шоссе, направляясь домой. День был ясный, морозный и яркий, температура была около тридцати по Фаренгейту. Каждый день, с того дня, как Мэри ушла от него, он отправлялся в долгое путешествие по главной магистрали – собственно говоря, это превратилось в своеобразный заменитель работы. Это его успокаивало. Когда дорога, с обеих сторон ограниченная низким снежным валом, ложилась ему под колеса, в душе его воцарялся мир и покой, без мыслей и без чувств. Иногда он подпевал радиоприемнику – хриплым, завывающим голосом. Часто во время этих путешествий ему приходила в голову мысль, что ему надо просто продолжать ехать дальше, позволить дороге вести его вперед и вперед, время от времени пополняя запасы бензина по кредитной карточке. Он ехал бы на юг до тех пор, пока не кончились бы дороги, пока не кончилась бы земля. Интересно, можно ли так доехать до самого кончика Южной Америки? Он этого не знал.
Но он всегда возвращался. Он съезжал с магистрали, ставил машину у какого-нибудь скромного ресторанчика, ел гамбургеры и французскую картошку, а потом отправлялся в обратный путь, возвращаясь в город к закату или чуть-чуть попозже.
Он всегда проезжал по улице Стентон, ставил машину на стоянку и выбирался посмотреть, насколько за день продвинулся новый участок 784-й автострады. Строительная компания соорудила специальную платформу для зевак, и в дневное время на ней всегда было полно народу. В основном это были пожилые люди и посетители магазинов, у которых выдалась свободная минутка. Они выстраивались вдоль перил, словно глиняные уточки в тире, и, раскрыв рот, из которого вырывались облачка пара, таращились на бульдозеры, грейдеры и на инженеров со своими астролябиями. Он бы с радостью их всех перестрелял.
Но ночью, когда температура опускалась ниже тридцати градусов, от заката оставалась лишь узенькая оранжевая полоска на западе, и тысячи звезд уже холодно и колюче посверкивали с небесного свода над головой, он мог изучить продвижение дороги в полном одиночестве, не опасаясь, что его кто-нибудь побеспокоит. Эти минуты, которые он проводил на смотровой платформе, постепенно обрели для него какое-то важное значение. Он даже начал подозревать, что неким непостижимым образом проведенные на платформе минуты возвращают ему энергию и силы, помогают ему хотя бы отчасти сохранить психическую нормальность. В эти минуты – перед затяжным вечерним прыжком в алкогольное опьянение, перед рано или поздно охватывавшим его желанием позвонить Мэри, перед тем, как он начинал свою вечернюю экскурсию по Стране Жалости к Самому Себе – он был полностью самим собой и оценивал ситуацию с холодной, всесокрушающей трезвостью. Он сжимал руками железную трубу и устремлял взгляд вниз, на площадку строительных работ, пока его пальцы не становились такими же бесчувственными, как и само железо, и уже невозможно было с точностью определить, где кончался его мир – мир человеческих существ – и где начинался мир бульдозеров, кранов и смотровых платформ. В такие минуты уже не было необходимости лить слезы, присев на корточки над обломками прошлого, которыми была завалена его память. В такие минуты он чувствовал, как его внутреннее «я» тепло пульсирует в холодном безразличии зимнего вечера, он ощущал себя реально существующим человеком, возможно, по-прежнему обладающим цельностью.
И вот, проносясь по главной магистрали со скоростью семьдесят миль в час, находясь в сорока милях от будок для сбора пошлины на западной заставе, на обочине сразу же после поста № 16 он увидел чью-то фигуру, закутанную в бесформенное пальто, в черной вязаной шапочке. В руках у нее была табличка:
В ЛАС-ВЕГАС
А ИНАЧЕ ПРОВАЛИВАЙ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!
Он резко надавил на тормозную педаль и почувствовал, как ремень безопасности чуть не перерезал его пополам. Звук визжащих по заснеженному асфальту шин – как в кино – приятно взбудоражил его кровь. Он остановился ярдов через двадцать после фигуры. Неясный силуэт запихнул табличку под мышку и побежал к машине. Неуловимые особенности движения подсказали ему, что это была девушка.
Дверца открылась, и она забралась внутрь.
– Спасибо. – Он глянул в зеркальце заднего вида и перестроился в левый ряд, вновь увеличивая скорость до семидесяти миль в час. Дорога вновь неслась ему навстречу. – Неблизкий путь до Лас-Вегаса.
– Это точно. – Она улыбнулась ему дежурной улыбкой, очевидно специально предназначенной для людей, которые говорили ей что до Лас-Вегаса неблизкий путь, и стянула с себя перчатки. – Вы не против, если я закурю?
– Да нет, кури.
Она вытащила из кармана пачку «Мальборо».
– Хотите за компанию?
– Нет, спасибо.
Она вставила сигарету в рот, достала из кармана Коробок кухонных спичек, закурила, сделала глубокую затяжку, выдохнула дым, затуманив чуть ли не половину лобового стекла, убрала сигареты и спички в карман, расслабила темно-синий шарф и сказала:
– Спасибо, что посадили. А то я уж начала замерзать. На улице сейчас холодновато.
– Давно ждешь?
– Около часа. Последний парень был пьян, как свинья. Мне еще повезло, что я так легко от него отделалась.
Он кивнул.
– Я отвезу тебя до конца главной магистрали.
– До конца? – Она посмотрела на него. – Ты что, едешь до самого Чикаго?
– Что? Нет-нет. – Он назвал город.
– Но ведь главная магистраль идет прямо через город. – Из другого кармана пальто она вытащила потрепанный дорожный атлас. – Так на карте.
– Найди нужную страницу и посмотри еще раз. Она послушалась.
– Каким цветом обозначена на карте магистраль, по которой мы сейчас едем?
– Зеленым.
– А какого цвета та часть, которая проходит через город?
– Зеленый пунктир. Это… О, Господи! Там же идут дорожные работы!
– Вот именно. Знаменитые на весь мир работы по строительству нового участка 784-й автострады. Девочка, ты никогда не доберешься до Лас-Вегаса, если не изучишь внимательно условные обозначения твоего атласа.
Она склонилась над картой, почти касаясь носом бумаги. Кожа ее была чистой, в нормальном состоянии – скорее всего, молочного цвета, но из-за мороза щеки и лоб ее раскраснелись. Кончик носа ее тоже был красным, и небольшая капля повисла у ее левой ноздри. Волосы ее были коротко острижены – и не очень аккуратно. Домашняя стрижка. Приятный каштановый цвет. Жаль стричь такие волосы, а еще жальче – стричь их неумело.
Как там назывался этот рассказ О. Генри? «Дары волхвов» [7]. Кому ты купила в подарок цепочку для часов, маленькая симпатичная странница?
– Непрерывный зеленый снова начинается у места под названием Лэнди, – сказала она. – Сколько до Лэнди от того места, где кончается дорога?
– Около тридцати миль.
– О, Господи.
Она поразмыслила еще некоторое время над атласом. Они миновали пост № 15.
– А какая дорога идет в объезд? – спросила она, наконец. – А то я тут запуталась, как в лабиринте.
– Лучше всего ехать по шоссе № 7, – сказал он. – Это у последнего поворота, рядом с западной заставой. – Он поколебался. – Но лучше тебе эту ночь переждать в городе. Здесь есть «Холидей Инн». Когда мы доберемся до заставы, будет уже темно, а я бы не советовал тебе голосовать на шоссе № 7 после наступления темноты.
– Почему? – спросила она, поднимая на него глаза. Взгляд ее был пристальным, и его не так-то легко было выдержать. Глаза ее были зелеными – того самого цвета, о котором порой приходится читать в книгах, но который редко встречается в действительности.
– Это городская объездная дорога, – сказал он, перестраиваясь в левый ряд, чтобы обогнать целую колонну машин, плетущихся со скоростью пятьдесят миль в час. Несколько водителей проводили его сердитыми гудками. – Четыре полосы с небольшим бетонным разделителем. Две полосы ведут на запад, к Лэнди, а две – на восток, в город. Там полно универсальных магазинов, «Макдональдсов», кегельбанов и тому подобных заведений. Водители то и дело останавливаются, чтобы заскочить поесть или что-нибудь купить. Никто не хочет подсаживать себе пассажира.
– Понятно, – она вздохнула. – А автобус в Лэнди ходит?
– Раньше туда ходил один городской автобус, но этот маршрут сняли, так как он себя не окупал. Наверное, если сесть на какой-нибудь междугородный автобус, то…
– Ладно, забудь про это. – Она сложила атлас и запихала его обратно в карман. Потом она стала смотреть в окно, но вид у нее был встревоженный и расстроенный.
– Нет денег на мотель?
– Мистер, у меня тринадцать зеленых. Я не могу снять себе даже конуру.
– Можешь переночевать у меня дома, если хочешь, – сказал он.
– Да, и, кстати, может, ты высадишь меня прямо сейчас?
– Ладно-ладно. Предложение отменяется.
– Кроме того, что сказала бы твоя жена? – Она пристально посмотрела на обручальное кольцо у него на пальце. В этом взгляде читалось неприкрытое подозрение, не шатается ли он за забором школьных площадок, после того как сторож ушел домой.
– Я и моя жена расстались.
– Недавно?
– Да, первого декабря.
– А теперь у тебя появилось свободное время, которое ты можешь использовать с пользой для себя, – сказала она. В голосе ее послышалось презрение, но это было застарелое чувство, направленное не против него лично. – Особенно с помощью молодого цыпленочка.
– Честно говоря, мне сейчас не хочется никого трахать, – искренне сказал он. – Вряд ли у меня и член-то встанет. – Он подумал, что употребил выражения, которые никогда раньше не использовал в разговоре с женщиной, но, похоже, ничего страшного не произошло. Это было не плохо и не хорошо – просто нормально, все равно что говорить о погоде.
– Ты что, хочешь меня раззадорить? – спросила она, затянулась сигаретой и выдохнула большой клуб дыма.
– Нет, – ответил он. – Не имею ни малейшего намерения. Просто хотел тебе помочь. Я думаю, что девушке, которая одна добирается до Лас-Вегаса автостопом, помощь не помешает.
– Ну вот, начинается часть третья, – сказала она. В голосе ее по-прежнему слышались презрение и враждебность, однако, с изрядной примесью какого-то усталого любопытства. – А теперь спроси меня, как это такая симпатичная девчонка колесит по дорогам в одиночку.
– Ладно, к черту твою трепотню, – сказал он. – Ты просто невозможная девица.
– Верно, так оно и есть, – сказала она, стряхнула пепел в пепельницу и, бросив взгляд внутрь, сморщила нос. – Ты только посмотри: все забито конфетными обертками, целлофаном и разным дерьмом. Почему ты не возишь с собой в машине мусорный пакет?
– Потому что я не курю. Вот если бы ты позвонила бы мне хотя бы денька за два и сказала бы: Барт, старина, я собираюсь двинуть автостопом по главной магистрали, так что ты уж, пожалуйста, подвези меня, ладно? Да, и еще, чуть не забыла, вытряхни, пожалуйста, всякое дерьмо из пепельницы, потому что я собираюсь курить. Вот тогда бы я подготовился как следует. Почему бы тебе просто не выбросить окурок в окно?
Она улыбнулась.
– Мне нравится твое чувство юмора.
– При моей собачьей жизни без юмора нельзя.
– А ты знаешь, сколько требуется времени, чтобы сигаретный фильтр подвергся биоразложению? Двести лет, вот сколько. К тому времени твои внуки уже будут в могиле.
Он пожал плечами.
– Ты тут отравляешь воздух своими канцерогенами, портишь мне легкие и при этом не желаешь выбрасывать окурок на дорогу. Странная логика.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего.
– Послушай, ты что, хочешь выгнать меня из машины? Я угадала?
– Нет, – ответил он. – Только почему бы нам не поговорить на какую-нибудь нейтральную тему? О состоянии национальной валюты, например. О политике. О штате Арканзас.
– Если ты не против, то я предпочла бы самую малость вздремнуть. Похоже, что мне придется провести на ногах целую ночь.
– Как хочешь.
Она надвинула вязаную шапочку на глаза, сложила руки на груди и откинулась на спинку сиденья. Спустя несколько секунд дыхание ее стало размеренным и глубоким. Он время от времени поглядывал на нее, стараясь урывками составить законченный образ. На ней были голубые джинсы – тесные, линялые, тонкие. Они достаточно плотно обтягивали ее ноги, чтобы он мог убедиться что под ними ничего нет. Ноги у нее были длинные, она для удобства скрестила их под приборной доской. Должно быть, они покраснели от холода и сильно зудели. Он собрался было спросить, не зудят ли у нее ноги, но вовремя подумал о том, как прозвучит такой вопрос, и запнулся. От мысли о том, что ей придется целую ночь ловить машины на шоссе № 7, причем в лучшем случае ее будут подвозить на короткие расстояния, а в худшем – она простоит до утра на одном месте, ему стало немного не по себе. Ночь, тонкие джинсы, температура ниже тридцати… Ладно, в конце концов, это ее дело. Если она замерзнет, вполне может зайти куда-нибудь и отогреться. Так что никаких проблем.
Они проехали повороты на тринадцатое и четырнадцатое шоссе. Он перестал поглядывать на нее и сосредоточился на дороге. Стрелка спидометра стояла на семидесяти, как приклеенная, и он продолжал ехать по левому ряду. Ему посигналили еще несколько раз. Когда они проезжали пост № 12, человек, сидевший за рулем микроавтобуса, на бампере у которого была наклейка с надписью «КУДА ТЫ ТАК ТОРОПИШЬСЯ?», посигналил ему трижды и гневно сверкнул фарами. Он показал микроавтобусу поднятый вверх палец. Не открывая глаз, она сказала:
– Ты едешь слишком быстро. Поэтому они и дудят беспрерывно.
– Я знаю, почему они это делают.
– Но ты не обращаешь на них внимания.
– Да.
– Еще один обеспокоенный гражданин, – насмешливо проговорила она, – который делает все от него зависящее, чтобы помочь Америке выбраться из тисков энергетического кризиса.
– Я плевал на энергетический кризис.
– Все так говорят.
– Обычно я ездил по автостраде со скоростью пятьдесят пять миль в час. Ни больше, ни меньше. Теперь мне надоело поступать в соответствии с Этикой Дрессированной Собаки. Ты, конечно, читала о такой в курсе социологии. Или я ошибаюсь? Я просто решил, что ты наверняка должна быть студенткой из колледжа.
Она выпрямилась.
– Какое-то время социология была моей профилирующей дисциплиной, но я никогда не слышала об Этике Дрессированной Собаки.
– Потому что я ее придумал.
– Аа, понятно. – С недовольным видом она снова откинулась на сиденье и надвинула шапочку на глаза.
– Этика Дрессированной Собаки, впервые выдвинутая и разработанная Бартоном Джорджем Доузом в конце семьдесят третьего года, исчерпывающе объясняет такие загадочные явления, как кризис денежной системы, инфляцию, войну во Вьетнаме и текущий энергетический кризис. Возьмем для примера энергетический кризис. Американские граждане – дрессированные собаки. В данном случае речь идет о том, что их выдрессировали любить всякие потребляющие бензин игрушки. Машины, снегокаты, большие моторные лодки, джипы для передвижения по пустыне, мотоциклы, мопеды, домики на колесах и многое-многое другое. Начиная с семьдесят третьего и по восьмидесятый год нас будут дрессировать, чтобы мы возненавидели потребляющие энергию игрушки. Американцы вообще любят, чтобы их дрессировали. Когда нас дрессируют, мы начинаем вилять хвостом. Тратьте энергию. Экономьте энергию. Писать надо только в тарелку с песком. Я ничего не имею против экономии энергии, но я против дрессировки.
Он неожиданно для самого себя вспомнил о собаке мистера Пьяцци, которая сначала перестала вилять хвостом, потом начала закатывать глаза, а потом разорвала горло Луиджи Бронтичелли.
– Совсем как собаки Павлова, – сказал он. – Их выдрессировали так, чтобы у них текла слюна в ответ на звонок. А нас приучили истекать слюной при виде цветного телевизора фирмы «Зенит» с моторизированной антенной. У меня есть один такой дома. У него пульт дистанционного управления. Можно, не вставая с кресла, переключать каналы, повышать или понижать громкость, включать его и выключать. Однажды я засунул пульт себе в рот и нажал кнопку включения. Телевизор тут же включился. Сигнал прошел через мой мозг и все равно сделал свое дело. Удивительная штука – технология.
– Ты чокнутый, – сказала она.
– Наверное, ты права, – отозвался он. Они миновали пост № 11.
– Я все-таки, пожалуй, посплю. Разбуди меня, когда мне пора будет выходить.
– О'кей.
Она сложила руки на груди и вновь закрыла глаза.
Они проехали мимо поста № 10.
Читать бесплатно другие книги:
