Дорожные работы Кинг Стивен

Ему вновь приснился сон о собаке мистера Пьяцци, и на этот раз, еще до того как собака с рычанием бросилась на мальчика, он уже знал, что это был Чарли. Сон от этого стал еще ужаснее, и когда собака мистера Пьяцци прыгнула, он проснулся ценой огромного усилия воли, словно человек, выбирающийся из неглубокой песчаной могилы.

Он ухватился руками за воздух, еще не проснувшись окончательно, и полностью утратил чувство равновесия. Он застыл на мгновение на краю кушетки, где он, в конце концов, устроился вечером, не понимая, где он находится, охваченный ужасом за своего мертвого сына, который снова и снова умирал в его кошмарных снах.

Он упал на пол, больно стукнувшись головой и ушибив плечо. Теперь он уже достаточно стряхнул с себя сон, чтобы понять, что он находится в своей собственной гостиной и сон уже кончился. Окружившая его реальность была плачевной, но, во всяком случае, не такой пугающей.

Что он сделал? Его неожиданно захлестнула целостная картина того, что он сделал со своей жизнью, своего рода отвратительный гештальт [8]. Он разорвал свою жизнь на части, словно никому не нужную тряпку. Все пошло наперекосяк. Ему было плохо. Он ощущал у себя во рту застоявшийся привкус «Южного Утешения», и к горлу его поднялась отвратительная кисловатая волна. Он сглотнул и подавил рвоту.

Его охватила дрожь, и он обхватил колени в напрасной попытке унять ее. Ночью все выглядело в каком-то странном свете. Что это он тут делает, сидя на полу в гостиной, прижимаясь к груди коленями и дрожа, словно старый алкоголик в подворотне? Или как кататоник, как гребаный психопат – вот это уже ближе к истине. Неужели это правда? Неужели он действительно сошел с ума? Неужели он не просто странный тип, не просто хрен моржовый, у которого поехала крыша, а самый настоящий сумасшедший? Мысль эта вызвала в нем новый приступ ужаса. Неужели он действительно ездил к гангстеру, пытаясь достать взрывчатку? Неужели он действительно прячет в гараже кольт сорок четвертого калибра и винтовку, из которой можно убить слона? Жалкий, скулящий звук вырвался у него из горла, и он осторожно поднялся, похрустывая костями, словно столетний старик.

Не позволяя себе больше ни о чем думать, он поднялся по лестнице и шагнул в спальню.

– Оливия? – прошептал он. Все это было нелепо, словно сцена из старого фильма с Рудольфом Валентине. – Ты спишь или нет?

– Нет, не сплю, – отозвалась она. Голос ее действительно не показался ему сонным. – Я не могла заснуть из-за этих часов. Ну, электронных. Они то и дело щелкали. Пришлось выдернуть их из розетки.

– Ну и хорошо, – сказал он, подумав о том, как нелепо звучит его фраза. – Мне приснился очень плохой сон.

Раздался шорох сброшенного покрывала.

– Иди сюда. Ложись рядом со мной.

– Я…

– Заткнешься ты наконец?

Он лег рядом с ней. Она была абсолютно голой. Они занимались любовью. Потом уснули.

К утру температура на улице понизилась до десяти градусов. Она спросила, получает ли он газету.

– Раньше получали, – ответил он. – Газеты разносил Кенни Аполингер. Теперь его семья переехала в Айову.

– В Айову, стало быть, – задумчиво повторила она и включила радио. Мужской голос рассказывал о погоде. Будет холодно и ясно.

– Хочешь, я поджарю тебе яйцо?

– Два, если есть.

– Конечно. Слушай, по поводу этой ночи, я хотел тебе сказать…

– Да хватит тебе об этом! Я кончила. Со мной это случается крайне редко. Мне понравилось.

Он почувствовал, как в душе у него зашевелилась тайная гордость. Скорее всего, она поняла это, а может быть, даже намеренно вызвала у него это чувство. Он поджарил яичницу. Два яйца для нее, два – для себя. Жареные хлебцы и кофе. Она выпила три чашки. С сахаром и со сливками.

– Так что же ты собираешься делать? – спросила она после завтрака.

– Отвезу тебя на автостраду, – ответил он, не задумываясь.

Она нетерпеливо махнула рукой.

– Да я не об этом тебя спрашиваю. О твоей жизни.

Он усмехнулся. – Серьезные вопросы ты задаешь с утра пораньше.

– Вопрос действительно серьезный, – ответила она. – Но не для меня, а для тебя.

– Не знаю, я как-то не задумывался об этом, – сказал он. – Знаешь, раньше… – Он слегка подчеркнул слово раньше, чтобы обозначить ту часть своей жизни, которая уже скрылась за горизонтом. -…до того, как топор упал, мне кажется, я чувствовал себя примерно так же, как приговоренный в камере смертников. Все казалось каким-то нереальным. Словно я живу в каком-то стеклянном сне, который никогда не кончится. А теперь все снова стало реальным, настоящим. Вот эта ночь, например… Она была настоящей.

– Я рада, – сказала она, и слова ее прозвучали искренне. – Но что ты все-таки собираешься делать?

– Бог его знает.

– Это грустно, – сказала сна.

– Вот как? – спросил он. И это был не просто риторический вопрос.

Они снова сидели в машине, направляясь по шоссе № 7 в сторону Лэнди. В предместьях на шоссе была пробка, и то и дело приходилось останавливаться. Люди направлялись на работу. Когда они проезжали мимо строительных работ на 784-й автостраде, рабочий день там уже начинался. Люди в желтых защитных строительных касках и зеленых резиновых сапогах залезали в машины. Морозные облачка вырывались у них изо рта. Двигатель одного из оранжевых асфальтоукладчиков фыркнул, фыркнул еще раз, потом дернулся, громко кашлянув, словно выплюнувшая снаряд пушка, потом снова фыркнул и привычно затарахтел. Водитель время от времени поддавал газу, и звук двигателя был похож на шум отдаленного сражения.

– Отсюда сверху они похожи на маленьких мальчиков, которые катают грузовики по песочнице, – сказала она.

За пределами города движение наладилось. Она взяла двести долларов без смущения и без неохоты – однако, и без особого блеска в глазах. Она распорола в одном месте подкладку своего пальто, засунула туда банкноты, а потом зашила подкладку синей ниткой, найденной в коробке Мэри для цветных принадлежностей. Она отказалась от его предложения отвезти ее на автобусную станцию, ответив, что денег хватит на более долгий срок, если она поедет автостопом.

– Так почему же такая симпатичная девушка путешествует автостопом в одиночку? – спросил он.

– Что ты говоришь? – переспросила она, выныривая из потока своих мыслей.

Он улыбнулся. – Откуда ты взялась? Почему ты едешь в Лас-Вегас? Ты ведь тоже живешь вне общества, как и я. Так расскажи мне свою предысторию.

Она пожала плечами. – Да тут и рассказывать-то особенно нечего. Я была студенткой колледжа в Нью-хемпширском университете, в Дархеме. Это рядом с Портсмутом. Ну, в этом году я перешла на предпоследний курс. Жила за территорией кампуса. Вместе с парнем. Мы вдвоем сильно подсели на наркотики.

– Что-нибудь вроде героина?

Она весело рассмеялась. – Нет, я не знала ни одного человека, который кололся бы героином. Лично мы, симпатичные мелкобуржуазные наркоманы, предпочитаем галлюциногены. Лизергиновую кислоту [9]. Мескалин. Пару раз пробовали пейот. Короче говоря, всякую химию. В сентябре-ноябре я улетала по крайней мере раз шестнадцать, а то и все восемнадцать.

– И на что это похоже?

– Тебя интересует, были ли у меня неприятные ощущения от приема наркотиков?

– Да нет, просто спросил.

– Конечно, часто бывали и неприятные ощущения, но они всегда сопровождались и чем-то приятным. А к самым приятным ощущениям всегда примешивалась какая-нибудь гадость. Как-то раз я решила, что заболела лейкемией. Это было очень страшно. Но в основном было просто странно. Я ни разу не видела Бога. Ни разу не хотела совершить самоубийство. Ни разу не хотела кого-нибудь убить.

Она задумалась и замолчала на минуту-другую. Потом заговорила снова.

– Всех почему-то волнует эта тема. Ортодоксы, люди вроде Арта Линклеттера, говорят, что наркотики – это верный путь к смерти. А есть сдвинувшиеся на этом люди, которые утверждают, что наркотики откроют перед тобой все двери и сделают тебя свободным. Что с их помощью можно отыскать туннель, ведущий к твоему внутреннему «я», словно твоя душа – это нечто вроде сокровища в романе Райдера Хаггарда. Ты когда-нибудь его читал?

– В детстве читал роман «Она». Кажется, это ведь он написал?

– Да. Так вот, как ты считаешь, твоя душа похожа на изумруд во лбу у какого-нибудь идола?

– Никогда об этом не задумывался.

– Мне кажется, что непохожа, – сказала она. – Я тебе расскажу о самом лучшем и о самом худшем, что случалось со мной под воздействием наркотиков. Самым лучшим было одно время принимать дозу прямо в квартире и рассматривать обои. Там на обоях были такие маленькие круглые точки, и они превращались для меня в снег. Я сидела в гостиной и смотрела на метель на стенах по часу, а иногда и больше. И вот как-то раз через некоторое время я увидела маленькую девочку, которая с трудом шла по сугробам. На голове у нее был повязан платок – из какого-то очень грубого материала, вроде мешковины, и она придерживала его рукой, вот так. – Она поднесла руку к подбородку. – Я подумала, что она, наверное, идет домой, и вдруг, откуда ни возьмись, передо мной возникает целая улица, вся заваленная снегом. И вот она прошла по улице, а потом свернула на дорожку и вошла в дом. Вот это было лучше всего – сидеть в квартире и смотреть стеновидение. Правда, Джефф называл это мозговидением, но это в конце концов не так уж важно.

– Джефф – это тот парень, с которым ты жила?

– Да. А хуже всего мне было как-то раз, когда я решила прочистить вантузом кухонную раковину. Не знаю, чего это вдруг на меня нашло. Часто, когда улетаешь, тебе приходят в голову разные странные мысли – впрочем, тогда они кажутся тебе совершенно естественными. У меня возникло такое чувство, что я просто обязана прочистить раковину. И тогда я взяла вантуз и стала ее чистить. И все это дерьмо полезло обратно из стока. Я до сих пор не знаю, что из этой дряни было настоящим, а что просто привиделось мне. Кофейная гуща. Драный кусок рубашки. Огромные комья застывшего жира. Красная жила, похожая на кровь. А потом рука. Рука какого-то парня.

– Что?

– Рука, говорю. Я крикнула Джеффу, что кто-то запихнул к нам в сток трубу. Но он, оказывается, куда-то ушел, и я была в квартире одна. Я поднатужилась и вытащила руку по локоть. Рука лежала в раковине, вся испачканная кофейной гущей, но предплечье-то уходило вниз, в канализацию! Я на минутку пошла в гостиную проверить, не вернулся ли Джефф, а когда я пришла обратно на кухню, руки уже не было. Это меня немного встревожило. Иногда рука снится мне во сне по ночам.

– Безумие какое-то, – сказал он, сбавляя скорость. Они проезжали мост, на котором велись реконструкционные работы, и движение было ограничено.

– От галлюциногенов действительно делаешься безумным, – сказала она. – Иногда это бывает забавно. В большинстве случаев – нет. Так или иначе, мы здорово на это подсели. Видел когда-нибудь в книжке изображение атома: ну, там, всякие нейтроны, протоны, а вокруг электроны носятся?

– Да.

– Ну так вот, наша квартира стала чем-то вроде атомного ядра, а приходившие и уходившие люди – это как электроны. Люди приходят и уходят, движутся туда и сюда, и все они абсолютно отделены друг от друга, как в «Манхэттенской пересадке».

– Не читал.

– Обязательно прочти. Джефф всегда говорил, что у Дос-Пассоса явно крыша съехала. Странная книга. Ну вот, как бы то ни было, часто бывало так, что вечером мы садились перед телевизором, выключали звук и врубали магнитофон – сидим, вконец одурманенные, а кто-то в это время трахается в спальне, причем мы даже толком не знаем, что это за люди. Понимаешь, что я имею в виду?

Вспомнив о вечеринках, на которых он надирался так, что шатался по комнатам, ошарашенный, словно Алиса в Стране Чудес, он ответил, что понимает.

– Так вот, как-то по телеку показывали программу Боба Хоупа. Все уселись и смотрели – укуренные в задницу. Смеялись, как сумасшедшие, над всеми этими старыми хрычами, над излюбленными словечками и добродушными шуточками всех этих дорвавшихся до власти ублюдков из Вашингтона. Просто так и сидели у телека, совсем как папочки и мамочки дома, и я тогда подумала: хорошо, теперь ясно, для чего мы прошли через Вьетнам – чтобы Боб Хоуп ликвидировал разрыв между поколениями. Вопрос только в дозе, и ты становишься таким же, как твои родители.

– Но ты была слишком чистой для такой жизни.

– Чистой? Нет, не в этом дело. Но мне пришло в голову, что последние лет пятнадцать нашей истории – это что-то вроде такой огромной игры в монополию. Фрэнсиса Гари Пауэрса сбивают на его У-2. Пропускаешь один ход. Негров разгоняют водометами в Сельме. Отправляйся прямиком в тюрьму. Расстрел участников демонстрации в Миссисипи. Марши, митинги, Лестер Мэддокс со своим топором. Кеннеди получает пулю в Далласе, Вьетнам, снова марши и демонстрации, студенческие забастовки, борьба за равные права для женщин – и все ради чего? Ради того, чтобы обкуренная компания сидела в тесной квартирке вокруг ящика и смотрела на Боба Хоупа? Да идите вы все в задницу! Короче, я решила уйти.

– А как же Джефф?

Она пожала плечами. – Он получает стипендию. У него все в порядке, учится он неплохо. Говорит, что к следующему лету обязательно станет знаменитым, но мне что-то пока не очень в это верится. – На лице ее появилось странное разочарованное выражение, которое, возможно, на языке ее внутреннего мира означало проявление терпеливой снисходительности.

– Тебе не хватает его?

– Каждую ночь.

– Почему же ты едешь в Лас-Вегас? У тебя там есть кто-нибудь из знакомых?

– Нет.

– Странная цель путешествия для идеалистки.

– Стало быть, ты считаешь меня идеалисткой? – Она рассмеялась и закурила сигарету. – Может быть. Только я не думаю, что идеал нуждается в каких-то особых декорациях. Я просто хочу посмотреть этот город. Он настолько отличается от всей страны, что просто обязан быть хорошим. Но я не собираюсь играть в рулетку. Хочу найти работу.

– А потом что?

Она выдохнула сигаретный дым и пожала плечами. Они проехали мимо щита с надписью:

Лэнди 5 МИЛЬ

– Попытаюсь собраться с мыслями, – сказала она. – Долгое время не буду употреблять наркотики. Брошу курить. – Она сделала жест рукой, и сигарета описала в воздухе дымный круг, словно намекая на то, что это не так-то просто. – Я хочу перестать врать самой себе, будто моя жизнь еще не началась. Она началась. И на двадцать процентов уже закончилась. Сметану я уже съела.

– Смотри, вот выезд на автостраду.

Он остановился на обочине.

– А ты что будешь делать?

– Посмотрю, как будет развиваться ситуация, – осторожно ответил он. – Хочу пока сохранить себе возможность выбора.

– Честно говоря, не такое уж у тебя критическое положение, – сказала она. – Надеюсь, ты на меня не обиделся?

– Нет. Вовсе нет.

– Вот. Возьми вот это. Она протянула ему небольшой пакетик из фольги.

Он взял пакетик и внимательно посмотрел на него. Лучи яркого утреннего солнца отразились в фольге и на мгновение ослепили его. – Что это такое?

– Это синтетический мескалин. Сильнейший и чистейший галлюциноген во всем мире. – Она заколебалась. – Не знаю, может быть, тебе лучше спустить его в туалет, как только вернешься домой. После него тебе может стать еще хуже, чем сейчас. Но может и помочь. Я слышала, что некоторым помогало.

– А видела?

Она горько улыбнулась. – Нет.

– У меня есть к тебе одна просьба. Скажи, ты обещаешь мне ее исполнить?

– Если смогу.

– Позвони мне на Рождество.

– Зачем?

– Понимаешь, ты – как книга, которую я начал читать и не дочитал до конца. Хочется узнать, что будет дальше. Позвони за мой счет. Подожди, я напишу тебе свой номер. – Он полез за ручкой в карман.

– Нет, – сказала она.

– Нет? – переспросил он, посмотрев на нее удивленно и обиженно.

– Я могла бы узнать номер и по телефонному справочнику! Но, по-моему, не стоит этого делать.

– Почему?

– Не знаю. Ты мне нравишься, но у меня такое чувство, что что-то в тебе не так. Не знаю, как объяснить. Словно ты собираешься сделать что-то страшное.

– Ты думаешь, что у меня крыша поехала, – услышал он свой собственный голос. – Ну и катись в задницу.

Она решительно вылезла из машины. Он перегнулся через сиденье. – Оливия…

– Может быть, меня вовсе не так зовут.

– Может быть, и так. Пожалуйста, позвони.

– Будь поосторожнее с этим веществом, – сказала она, указывая на маленький блестящий сверток. – Ты тоже гуляешь в безвоздушном пространстве.

– До свидания. Будь поосторожнее.

– Поосторожнее, это как? – На лице ее снова появилась горькая улыбка. – До свидания, мистер Доуз. Спасибо. Вы очень хороший любовник. Надеюсь, вы не против, что я так говорю. Но это действительно так. До свидания.

Она захлопнула дверь, перешла шоссе № 7 и встала у въезда на заставу. Он посмотрел, как она подняла большой палец навстречу двум проезжавшим мимо машинам. Ни одна из них не остановилась. Больше машин не было, и он развернулся, посигналив на прощанье. В зеркальце заднего обзора он увидел, как она помахала ему рукой.

Глупая дурочка, и чем у нее только башка забита? – подумал он, увеличивая скорость. Однако, когда он протянул руку, чтобы включить радио, пальцы его дрожали.

Он вернулся в город, выехал на автостраду и проехал по ней двести миль со скоростью семьдесят миль в час. Раз он чуть не выбросил блестящий пакетик из окна. Спустя некоторое время он чуть не принял весь порошок разом. Наконец, он просто убрал его в карман пальто.

Когда он, наконец, оказался дома, он почувствовал себя полностью опустошенным, равнодушным ко всему на свете. За прошедший день работы над новым участком 784-й продвинулись вперед. Через пару недель будут сносить прачечную. Оттуда уже вывезли все тяжелое оборудование. Три дня назад ему сказал об этом по телефону Том Гренджер. Когда они будут разрушать здание, он обязательно будет смотреть. Даже захватит с собой ленч в пакете, на случай если дело затянется.

Мэри пришло письмо от ее брата из Джексонвилла. Стало быть, он не знает о разрыве. Он отложил письмо в пачку скопившейся для Мэри почты, которую он все забывал переправить ей.

Он поставил готовый обед в духовку и подумал, не приготовить ли себе стаканчик коктейля, но потом отказался от этой мысли. Он хотел как следует припомнить свой половой акт с девушкой, насладиться им еще раз, возродить в памяти все мельчайшие нюансы. А стоит ему выпить пару стаканов, и мысли эти примут неестественный, лихорадочный оттенок плохого порнографического фильма. Этого ему не хотелось.

Но все вышло не так, как он рассчитывал. Воспоминание не приходило. Он не мог вызвать в себе ощущение упругости ее грудей и тайный вкус ее сосков. Он знал, что сам процесс полового акта был с ней куда приятнее, чем с Мэри. Нежные мускулы Оливии плотнее обхватывали его член, и он лишь один раз выскочил из ее вагины с легким хлопком, словно пробка из бутылки шампанского. Однако он не мог в точности восстановить ощущение наслаждения. Вместо этого ему захотелось заняться онанизмом. Это желание вызвало у него отвращение! Потом само это отвращение вызвало у него отвращение. В конце концов, не святая же она, – сказал он самому себе, усаживаясь за разогретый обед. Подумаешь, автостопщица какая-то. К тому же слаба на передок. В Лас-Вегас захотелось ей, ишь ты! В конце концов, он обнаружил, что пытается смотреть на все происшедшее желтоватыми глазами Мальоре, и это открытие вызвало у него наибольшее отвращение.

Позже он все-таки напился, несмотря на все свои благие намерения, и около десяти часов вечера знакомое слезливое желание позвонить Мэри снова проснулось в нем. Вместо этого он начал онанировать перед экраном телевизора и кончил в тот самый момент, когда актер из рекламы неоспоримо доказал, что анацин является лучшим обезболивающим во всем мире.