Золото Роммеля Сушинский Богдан

15

Они выпили немного вина и с минуту молча колдовали над салатом. Тишина, царившая в это время в комнате, как и во всем здании, была подобна тишине монастырской кельи.

Застолье начинало напоминать тайную вечеринку с дамой. Скорцени все еще не до конца уяснил для себя, почему Паскуалина решилась на приезд на Корсику и на этот странный визит. Однако уже прекрасно понимал, чем «папесса» рискует, если их встреча станет известной журналистам.

– Когда после войны по отношению к вам лично мир окажется еще более ожесточенным, чем сейчас вы – по отношению ко всему остальному миру, вы неминуемо вспомните об Италии, обо мне, о папе римском, а главное, о папской резиденции «Кастель Гандольфо». Не зарекайтесь, штурмбаннфюрер, не зарекайтесь, – с чисто женской суеверностью упредила она возражение Скорцени. – Еще неизвестно, как все сложится.

– В любом случае я буду помнить о вашем снисхождении ко мне, фрау Леннарт.

– Пока что рассчитываю на то, что и сейчас, в это очень смутное время, когда к власти на севере Италии вновь вернулся этот мерзавец Муссолини, жизнь папы будет оставаться в безопасности. Для нас не секрет, что Муссолини считает папу римского таким же врагом, как и короля, вместе с маршалом Бадольо, которые в свое время свергли и арестовали его. Хотите не согласиться со мной?

– Не вижу оснований, – передернул могучими плечами обер-диверсант рейха.

– Однако дуче вряд ли осмелится предпринимать что-либо против Святого престола без вашего, штурмбаннфюрер, одобрения и соучастия.

«Так вот оно в чем дело! Вот почему мятежная “папесса” решилась на приезд сюда и встречу с “первым диверсантом рейха”, как именовали тебя римские газеты после освобождения твоим отрядом из-под ареста самого дуче».

Скорцени с самого начала их встречи предполагал, что дело обстоит именно так. Но это было всего лишь предположение. Теперь же он как-то сразу почувствовал себя увереннее. И даже не от того, что ему ничего больше не угрожает на этой напичканной людьми «папессы» и монаха Тото вилле, из которой он теперь сможет уйти, сохранив достоинство. А скорее от осознания, что загадка, которая мучила бы его еще, наверное, очень долго, оказалась «разгаданной» самой Паскуалиной – ясно, недвусмысленно и весьма доходчиво.

– Простите за комплимент, синьора Леннарт, однако вы – мужественная женщина.

– Вот этого не нужно, – предостерегающе помахала рукой Паскуалина, пытаясь остановить его, но Скорцени почему-то вдруг решил до конца излить свои чувства к ней.

– Сие не должно смущать вас, госпожа «папесса» – слегка улыбнулся он, – поскольку речь идет вовсе не о комплименте. Я слишком хорошо изучил историю вашего знакомства с Эудженио Пачелли, то есть с будущим папой, и вашего совместного восхождения к папскому престолу, – чтобы оскорблять вас подобными комплиментами. А что касается безопасности папы римского, то я гарантирую ее лишь настолько, насколько способен гарантировать.

Взгляд Паскуалины вновь излучил признательность.

– Пока мы тут расточаем друг перед другом комплименты и заверения, союзники уже входят в Рим и движутся в направлении Флоренции, – голос «папессы» стал сухим и властным, привыкшим диктовать условия. – Вскоре Германия лишится своего самого мощного союзника. И притом, кажется, последнего, если не считать очень ненадежную Венгрию, склонную к тому, чтобы захлебнуться в собственной гражданской войне. Вот о чем вы должны подумать сейчас, господин Скорцени.

Штурмбаннфюрер молча кивнул и несколько минут с самозабвением гурмана предавался жареной говядине. Что касается Паскуалины, то она не столько ела, сколько, не стесняясь, созерцала буйство аппетита своего гостя. Ей откровенно нравилось наблюдать проголодавшегося мужчину, с благодарностью пожирающего все, что только выставлено перед ним на столе. Возможно, в эти минуты она даже не осознавала, насколько это заметно со стороны.

– Могу ли я позволить себе еще один очень важный, принципиальный вопрос? – все же нашел Скорцени мужество прервать акт утоления голода.

– Мне неизвестно, о чем вы хотите спросить меня, но твердо знаю, что неминуемо жаждете услышать, – слегка смягчила тон Паскуалина.

– И что же я жажду услышать? – принял условия игры обер-диверсант рейха.

– Сообщение о том, что папа получил твердые гарантии англо-американского командования: «Как бы ни разворачивались в будущем события вокруг Рима, обладатель Святого престола от них не пострадает, притом что Ватикан, со всеми его службами, а также находящиеся на его территории граждане сохранят свою неприкосновенность». – Паскуалина вызывающе улыбнулась, наблюдая, какое впечатление производят ее слова на обер-диверсанта рейха, и продолжила: – Из этого следует, что государство Ватикан может оказаться единственным островком, благодаря которому германцы, нуждающиеся в личной защите и в защите своих капиталов, смогут рассчитывать на покровительство папы и… даже самой «папессы».

– Особенно «папессы», – благодарственно подчеркнул штурмбаннфюрер СС. – Что очень важно для нас.

16

Осень 1944 года. Берлин.

Главное управление имперской безопасности рейха

…После африканского рейда и встречи с Гиммлером прошло более года. Порой Шмидту казалось, что в пылу военной горячки и в рейхсканцелярии и в штабе СД давно позабыли и о нем, и о сокровищах Роммеля. Служить ему теперь выпало начальником штаба полка ваффен СС, расквартированного почти на самой бывшей границе с Данией, под Фленсбургом, а поскольку командира полка вскоре должны были отозвать в Берлин, то Шмидт всерьез рассчитывал на повышение.

И вдруг этот вызов в Главное управление имперской безопасности…

«Если вслед за похищением Муссолини первый диверсант рейха, – размышлял барон, сидя в вагоне поезда, приближающегося к Берлину, – решит похитить под носом у союзников контейнеры с африканскими сокровищами и прикажет ему, барону фон Шмидту, возглавить поисковый отряд, это окажется лучшим, спасительным, вариантом исхода их встречи. Но если же Скорцени намерен всего лишь заполучить карту, то он ее не получит».

В свое время барон четко выполнил приказ Гиммлера: «На своей карте вы укажете все мыслимые ориентиры и тотчас же спрячете ее. Спрячете так, чтобы о месте знали только вы и я. Вы – и я. И никто больше. Ни под каким предлогом. Это мой приказ, оберштурмбаннфюрер. Это… мой… приказ», – чеканил он каждое слово.

Шмидт, конечно же, с удовольствием отдал бы эту карту Гиммлеру и таким образом избавился от одной из самых драгоценных тайн рейха, хранить которую с приближением мира становилось все опаснее. Но пока что рейхсфюрер не потребовал этого. Скорцени, конечно, может получить копию карты от Крона, или, точнее, уже от Роммеля. Но, увы, без ориентиров.

– Берлин! – объявил проводник, как только поезд приблизился к столичному перрону.

«Берлин… Карта… Великосветское дерь-рьмо! – молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. – Главное – уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!»

…А буквально за час до того, как оберштурмбаннфюрер фон Шмидт должен был ступить в кабинет Скорцени, начальнику диверсионного отдела РСХА доложили, что бывший командир линкора «Барбаросса» и «Африканского конвоя Роммеля» неожиданно покончил с собой.

– Нет, Родль, мы никогда не сможем смириться с потерей такого командора, – сокрушенно покачал головой первый диверсант рейха, выслушав этот скорбный доклад адъютанта. – Когда старый моряк уходит из жизни за два дня до присвоения ему чина контр-адмирала – это непостижимо.

– Уверен, что командование военно-морских сил потрясено непродуманным шагом командора Аугштайна не меньше нас.

– Кстати, кто именно сообщил вам об этом прискорбном происшествии, адъютант?

– Обер-лейтенант Кремпке.

– Понятно: тот самый сын ювелира, который был в составе охраны африканского груза…

Они оба глубокомысленно помолчали. «Кто сообщил о самоубийстве Аугштайна, – размышляли они, – тот и является организатором этого “самоубийства”. Но стоит ли напоминать об этом друг другу вслух?»

– А что сам обер-лейтенант? – поинтересовался Скорцени.

– Я подсказал его начальнику, чтобы завтра же он был отправлен на фронт. Но уже с повышением в чине. Парень явно засиделся в тылу, как, впрочем, и в обер-лейтенантах.

– Надеюсь, он не пойдет по стопам командора и не лишит себя удовольствия дождаться этого повышения?

– Опасаюсь, что волна самоубийств, образовавшаяся в кругу людей, так или иначе причастных к доставке из Африки сокровищ фельдмаршала Роммеля, может перерасти в эпидемию. Мы и так уже потеряли шесть человек. Не считая тех восьми, которые погибли не по своей воле, пусть даже и не в боях.

– Ничего не поделаешь: поиски кладов всегда связаны с легендами и потусторонней силой.

– Причем непременно с потусторонней. – Они обвели пространство вокруг себя такими взглядами, словно собирались тотчас же приняться за изгнание бесов. – Однако по стопам своего командора обер-лейтенант Кремпке не пойдет. Хотя кто знает… Они ведь познакомились еще в Тунисе.

– Это обстоятельство как-то связано с гибелью самоубийцы? – насторожился Скорцени.

– Этот обер-лейтенант явно пришелся по душе командору… Уже хотя бы тем, что обратился с просьбой помочь перевести его на службу во флот.

– Но ведь согласитесь, Родль, такое обращение не могло не тронуть заскорузлую душу старого морского волка.

– Обязано было тронуть, – уточнил адъютант. – Однако командор и пальцем не пошевелил, чтобы помочь пехотинцу обрести свои паруса.

– Что-то вы темните, Родль, – поморщился самый страшный человек рейха, напоминая адъютанту, что тот слишком отвлекся от темы. Но адъютант не смутился.

– Видите ли, господин штурмбаннфюрер, познакомившись с Кремпке, я посоветовал ему вновь обратиться к командору с той же просьбой. Тем более что после ранения Аугштайн отдыхал в своем деревенском доме неподалеку от Шведта, что рядом с местом службы Кремпке. Ну а сам обер-лейтенант, как известно, служил в гарнизоне подземного города СС, так называемого «Лагеря дождевого червя»[10].

– Вот оно что! Примечательная деталь. И что же происходило дальше?

– Получив отпуск, Кремпке сразу же отправился в гости к командору.

– Как же вы утомили меня своими подробностями… – снова поморщился Скорцени.

– Всего лишь хочу подчеркнуть заслуги Кремпке, – лукаво ухмыльнулся адъютант.

– У оберштурмбаннфюрера СС фон Шмидта заслуг не меньше. Позаботьтесь, чтобы мы встретились с ним на одной из наших городских квартир.

– Например, на квартире Лилии Фройнштаг…

– Жестокий же вы человек, Родль, – покачал головой Скорцени, давая понять, что своим предложением тот вызывает у него бурю всяческих воспоминаний и эмоций. – Но считайте, что разрешение вы получили.

«Квартирой Фройнштаг» они называли обиталище, в которое Скорцени впервые поселил свою любовницу, унтерштурмфюрера Лилию Фройнштаг, когда она только появилась в Берлине. Это была одна из секретных квартир отдела диверсий СД, которую они использовали в крайне редких случаях – когда нужно было «отдышаться» одному из агентов или провести тайную встречу.

– Кстати, как там поживает еще один хранитель сокровищ Роммеля, недавно произведенный в новый чин? Имею в виду полковника Крона?

Замешательство Родля продолжалось недолго. Он давно взял в свои руки опеку надо всеми, кто так или иначе оказался причастным к «африканскому кладу». И постепенно Скорцени с удивлением открывал в нем гениального организатора всевозможных акций «по устрашению и исчезновению». Родль умел делать это, привлекая агентов Скорцени, но так, что при этом и сам он, и шеф оставались в тени. В то время как «лишние люди» исчезали совершенно естественным образом, безо всякой огласки.

– Стало известно, что на днях Крон побывал на встрече с фельдмаршалом Роммелем.

– Напрасно вы иронизируете, адъютант. Как известно, Лис Пустыни всегда был гостеприимным хозяином.

– Особенно, когда приглашал господина Крона. Ибо его гостеприимство, как надеется Роммель, будет оплачено из корсиканских тайников.

– То есть хотите сказать, что на барона фон Шмидта Роммель не рассчитывает?

– Но ведь и мы с вами, господин штурмбаннфюрер, вряд ли станем рассчитывать на услуги Крона.

– Как не станем мириться с тем, что полковник и впредь будет путаться у нас под ногами, дьявол меня расстреляй. Да к тому же пользоваться покровительством влиятельного полководца.

Их взгляды встретились лишь на какое-то мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Родль воспринял слова шефа как приказ убрать полковника. В таких случаях Скорцени всегда недоговаривал, чтобы при необходимости сделать удивленный вид и, избежав каких-либо обвинений, спросить у того же адъютанта: «А кто, собственно, приказывал? Как вы могли решиться на такое?!»

Но Родль не роптал. Он понимал: такова уж судьба всякого адъютанта, тем более если ему выпало быть адъютантом «первого диверсанта рейха».

– Может, поручить это самому Шмидту? Или, точнее, предоставить такую возможность? Он ведь человек неглупый: зачем ему конкурент?

– Барон не пойдет на это. Да и к чему усложнять? Другое дело, что Шмидт должен одним из первых узнавать об исчезновении очередного офицера, посвященного в тайну корсиканского клада.

– Что, конечно же, будет производить на него неизгладимое впечатление, – согласился гауптштурмфюрер Родль.

17

Проснувшись в своем номере отеля, Шмидт приподнялся на локте и какое-то время всматривался в окно, занавешенное пеленой осеннего тумана, щедро замешанного на удушливом берлинском смоге. Всю ночь ему снилось, что он плывет на корабле, том самом, что увозил африканские сокровища фельдмаршала; поэтому даже теперь, проснувшись, все еще чувствовал себя так, словно, сдерживая тошнотную усталость качки, смотрит в иллюминатор своей каюты.

«Только вот подполковника Крона ни в этой каюте, ни вообще на корабле уже нет, – напомнил себе барон. – Как нет уже и обер-лейтенанта Кремпке, командора Аугштайна, а также подавляющего большинства солдат охраны и членов экипажа линкора».

– Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нем каратов, – изрек марокканский ювелир-араб, у которого Шмидт, по поручению Роммеля, консультировался по поводу двух камней, чья ценность показалась фельдмаршалу сомнительной. – Лишь после этого он приобретает свою истинную красоту и очаровательность. Вот только…

– Что «вот только»?.. – подбодрил его барон, поняв, что многозначительное молчание ювелира затягивается.

– Бриллиант – минерал небесный. Не знаю, с какими силами он связан, однако… Достигнув своего совершенства, он, как правило, достается отъявленнейшему из негодяев.

– Странная особенность…

– Скорее закономерность. Вам известно, почему Наполеон остался без короны и без империи? – спросил тогда ювелир, уже прощаясь с бароном. – Вы, конечно, скажете, что причиной явилось его поражение в битве под Ватерлоо.

– Неважно, что скажу я, важно, что говорят историки. Они же в один голос твердят именно о ней, о битве под Ватерлоо.

– Не уточняя при этом, что поражение под этим селением – не причина, а следствие. Причина же кроется в том, что императору подсунули известный своей черной силой бриллиант «Регент», которым он приказал украсить рукоять шпаги. На «Регенте» уже была кровь человека, нашедшего этот камень. Однако в нем таилось слишком много каратов, чтобы он мог удовлетвориться одной жертвой.

– Если этот ювелир прав, то сколько же тогда жизней понадобится, чтобы искупить кровью все сокровища Роммеля?! – вслух ужаснулся барон фон Шмидт, поднимаясь со своей «усыпальницы» и принимаясь за утренний туалет. – А главное, кому же они в конце концов достанутся? Кто тот «отъявленнейший из негодяев», в чье владение они в конечном итоге перейдут?!

Человек, задавшийся подобным вопросом, обязан был тут же впасть в философские раздумья, но в последнее время Шмидт старался избегать их. Особенно после того хмельного раздумья, в которое он впал, узнав о смерти Аугштайна, бывшего командира линкора «Барбаросса».

– А теперь скажи мне, – обратился он к своему отражению в мутноватом зеркале, у которого брился. – Перед судом Господа и Сатаны ты, лично ты, за такого, «отъявленнейшего», сойти смог бы?

– Задатки, в общем-то, есть, – ответил сам себе после некоторого колебания. – К тому же пока еще остается время, чтобы развить их.

Адъютант Родль оказался подчеркнуто пунктуальным: телефон ожил ровно в девять, как только Шмидт успел запить свой с вечера приготовленный бутерброд с колбасой холодным кофе из небольшой фляги. К еде он всегда старался относиться по-спартански.

– Как бы вы ни удручались по этому поводу, господин оберштурмбаннфюрер, заниматься вами поручено почему-то мне, – явно старался подражать своему командиру гауптштурмфюрер. Однако после всех тех подробностей, которые всплыли в связи со смертью командора, фон Шмидт готов был простить гауптштурмфюреру любые его вольности.

– Наоборот, это воодушевляет меня, – почти искренне заверил барон.

– Тогда спускайтесь вниз, я жду вас у машины.

Выйдя из отеля, Шмидт с опаской покосился на двух верзил в штатском, равнодушно посматривавших в его сторону.

– Это мои парни, – успокоил его адъютант Скорцени. – «Коршунам Фриденталя» порой не мешает испытать себя в роли телохранителей. Тем более – телохранителей самого барона фон Шмидта. Не возражайте, барон: все устроено так, как было приказано Скорцени, – личная охрана, эскорт мотоциклистов, «Баденвайлерский марш»[11] и прочие атрибуты…

Ни эскорта, ни марша не последовало, зато эти двое громил сели в такой же подержанный «опель», в каком прибыл Родль, и принялись неназойливо сопровождать. Вначале адъютант внимательно наблюдал за их машиной, затем попробовал оторваться, чем очень заинтриговал Шмидта, наконец выругался и заявил:

– Придется изменить маршрут и заманить их к Главному управлению имперской безопасности.

– Так это что, слежка?! – изумился Шмидт. – На самом деле это не ваши люди?

– Будем считать их «почетным караулом».

– Но это немыслимо: в центре Берлина – слежка за машиной Скорцени! Кто может позволить себе такое?!

– Ну, о том, что это одна из машин Скорцени, им еще только надлежит узнать. Точно так же, как Скорцени интересно будет узнать, кого представляют сами эти молодчики.

– Вы же сказали, что это личная охрана, приставленная самим Скорцени. Но это же… великосветское дерь-рьмо!

– Лестный отзыв об адъютанте Скорцени, – невозмутимо улыбнулся Родль.

– Я-то имел в виду не вас, – своеобразно извинился Шмидт, – а то окопное дерь-рьмо, которое преследует нас.

– Что, конечно же, смягчает вашу участь. Тем более что слежка была установлена не за машиной Скорцени и уж, конечно же, не за мной.

– То есть хотите сказать, что эти люди следят за мной?! – удивленно уставился барон на своего опекуна.

– …А вот кто именно пустил этих гончих по вашему следу, нам еще только предстоит выяснить.

В двух кварталах от здания Главного управления имперской безопасности Родль завел машину в огромный внутренний двор и, петляя по нему, остановился у одного из подъездов. Машины преследователей видно не было, но Родль не сомневался, что они где-то рядом.

На дверной звонок отозвались четверо громил, на полупьяных рожах которых выражение вины за свое существование слегка затуманивалось еще более выразительным желанием мгновенно выполнить любой приказ повелителя.

– Пьянствуете, мерзавцы? – незло поинтересовался Родль.

– Никак нет, – вяло возразил один из обитателей этого тайного лежбища СД – по-цыгански черноволосый и черноглазый.

– Как приказано, находимся в карауле, – принялся объяснять второй, приземистый, с квадратной, небрежно вытесанной Всевышним фигурой.

– То есть, конечно же, пьянствуем, – свел на нет эту попытку черноволосый. – Потому что от безделья.

– Сейчас здесь появится машина с людьми, которые следили за нами. Обоих сыщиков нужно загнать в ловушку.

Один из охранников сразу же метнулся к воротам, чтобы закрыть их, как только во двор въедет машина преследователей. Остальные пятеро, включая Родля и Шмидта, приготовили оружие и притаились за порталами маленького дворика, в котором нашел приют «опель» Скорцени. Не прошло и трех минут, как тех, из «опеля»-преследователя, заставили выйти из машины; ничего не объясняя и не выясняя, сбили с ног, оглушили и уволокли в «караулку».

– Они, красавцы, считали, что мы будем вести их с собой до здания на Принцальбрехтштрассе, а то и до нашей явочной квартиры, – воинственно осклабился Родль, вновь возвращаясь за руль и приказывая барону сесть на свое место.

– И все же что это за люди? – полюбопытствовал фон Шмидт.

– Как я уже сказал, это не моя, а ваша «личная охрана», барон, – спокойно просветил его гауптштурмфюрер, выводя машину из дворика, а затем – и из большого двора, на улицу. – А эти три соединенных друг с другом внутренних дворика, в придачу с «караулкой», – ловушка диверсионной службы СД, точнее, одна из ловушек, в которые мы заманиваем такие вот «хвосты». Ну а потом, в «караулках», начинаем основательно интересоваться всяким, кто пытается интересоваться нами.

– Что же у вас здесь происходит, черт возьми?! Они ведь тоже германцы.

– Будем надеяться, что не англичане. И тем более – не русские. Хотя все может быть. Когда речь идет о сокровищах фельдмаршала, среди преследователей могут оказаться даже кардиналы из окружения папы римского.

– Считаете, что и эти шпионские страсти тоже связаны с африканскими сокровищами фельдмаршала?

– Не пытайтесь мнить себя резидентом разведки Сталина, за которым следит половина Берлина. Конечно же, с сокровищами, а не с вашей особой как таковой. Кстати, я не зря упомянул о кардиналах. Нам уже абсолютно точно известно, что служба разведки Святого престола всерьез заинтересовалась северной частью Корсики и очень хотела бы заполучить карту с местами затопления контейнеров и наземными тайниками.

«Разве у папы римского тоже имеется своя разведслужба?! – хотелось воскликнуть фон Шмидту. – Такого просто не может быть!» И если он сдержался, то лишь потому, что не желал выглядеть в глазах Родля законченным идиотом. Тем не менее адъютанту Скорцени удалось перехватить его взгляд.

– Ваша реакция меня не удивляет, – успокоил он «корсиканского мореплавателя». – В службе внешней разведки СД привыкли удивляться и не таким вещам.

– Нет, но это и в самом деле немыслимо: разведка Святого престола, личные агенты папы римского…[12]

– Чтобы успокоить вас, замечу, что разведка Ватикана – одна из самых древних и эффективных в мире. Слишком много агентов в сутанах, слишком много исповедей им приходится выслушивать.

– И тем не менее: разведка Святого престола!.. Тогда это уже не Святой престол, а настоящее окопное… пардон.

– Так и будет доложено самому Пию XII, – изобразив послушническую мину на лице, заверил его Родль голосом боголюбивого монаха.

– Зря вы острите, гауптштурмфюрер. Лучше бы позаботились о том, чтобы меня как можно реже преследовали.

– Благоразумная просьба, которая, однако, налагает некоторые обязанности и лично на вас, оберштурмбаннфюрер. То есть требует внимательности и крайней осмотрительности, а еще – постоянной связи с людьми, которые будут приставлены для контактов с вами; умения молчать и оставаться преданным той команде, к которой принадлежите. Я ничего не упустил, барон фон Шмидт?

– И если я соглашусь на эти условия, то?..

– Полной гарантии не даст даже Господь. Но поверьте: заступничество со стороны Скорцени и его людей – вот в чем ваше спасение. Сам тот факт, что ваше имя станут связывать с имиджем «человека Скорцени», – уже многих будет охлаждать.

– Что неоспоримо.

– Другое дело, что к этому заступничеству еще нужно будет прийти, его еще нужно заслужить.

«А ведь тебя уже вербуют, – сказал себе Шмидт. – Открыто и нагло вербуют. Хотя Родль прав: если уж кто-то и способен взять тебя в этом предразгромном бедламе под свое крыло, так это Скорцени – со своими легионами диверсантов и тайных агентов».

18

Осень 1944 года. Берлин.

Конспиративная квартира резидентуры СД

…Еще через несколько минут Родль доставил оберштурмбаннфюрера фон Шмидта на одну из конспиративных квартир диверсионной службы СД.

Лестница черного хода в старинном особняке, узкая безликая дверь, мимо которой можно было трижды пройти, не заметив; две небольшие комнатушки, из одной из которых замаскированный ход вел на чердак… Все в этой квартире представало серым и неприметным. Однако озарял ее своим присутствием золотоволосый гигант с четко очерченным эллинским лицом, плечами циркового борца и могучими ручищами, которые – восстав посреди гостиной во весь свой рост, – парень властно положил на грани офицерского ремня.

– Какое знакомое изваяние! – не мог сдержать своего восхищение барон фон Шмидт, опытным глазом бывшего боксера оценивал мощь и красоту телосложения представшего перед ним полковника вермахта. Нет, Шмидт и в самом деле мысленно признался себе, что никогда не видел красавца, равного этому мужчине.

– Насколько мне известно, с полковником Курбатовым[13] вы, барон, уже знакомы, – тоном дворецкого произнес Родль.

– Имел честь. – Сняв фуражку, поскольку полковник стоял посреди комнаты без головного убора, Шмидт приветствовал русского диверсанта весьма неуклюжим кивком массивной, заметно суженной к темени головы. – Рад видеть, господин полковник.

– Корсиканские корсары Роммеля вновь сходятся под пиратскими парусами, – сдержанно улыбнулся Курбатов.

– Кем только меня после операции по захоронению сокровищ фельдмаршала, носившей странное название «Бристольская дева», не называли. В том числе и «корсиканским корсаром Роммеля».

– Обязан напомнить, что полковник, князь Курбатов – бывший командир русского диверсионного отряда, который…

– Я в курсе, Родль, – прервал его барон. – Мне приходилось слышать об этом сибирском рейде, в том числе и от самого диверсанта-полковника.

– Если бы вам представилась возможность читать русские эмигрантские газеты, там о князе – взахлеб. По просьбе Скорцени некоторые статьи были специально переведены на германский. Они впечатляют.

– Не следует акцентировать внимание на делах прошлых лет, – сдержанно предостерег гауптштурмфюрера Курбатов.

– Смею возразить, господин оберст. Время вашего знакомства тоже должно быть использовано рационально, – молвил Родль. – Представляете себе чувства истосковавшихся по родине русских аристократов, – вновь обратился он к фон Шмидту, – когда они вдруг узнают, что из глубины Сибири, с дикого Востока, к ним явился этот молодой «белогвардейский», как говорят русские, офицер, князь! Словно бы пришел из красивой легенды, из вечности. Но хватит эмоций. Садитесь, господа, разговор наш будет недолгим. Господин оберштурмбаннфюрер, – продолжил он, когда собеседники уселись в приземистые кресла, – вам придется провести в этих апартаментах еще как минимум трое суток.

Шмидт устало взглянул на Родля и красноречиво пожал плечами. После того как ему продемонстрировали арест двух типов, устроивших за ним слежку, оберштурмбаннфюрер воспринял сообщение о «домашнем аресте» с иронией человека, и не такое видевшего на своем веку. Единственное, на что он имел полное и неотъемлемое право, так это проклинать тот день, когда Роммель втравил его во всю эту историю со своими «африканскими сокровищами».

– Ясно: в течение трех суток я нахожусь здесь. Что дальше?

– Затем вновь появится полковник Курбатов, который в эти дни не станет стеснять вас своим присутствием. – Слушая эти слова, князь полузакрыл глаза: то ли от усталости, то ли от безразличия. – Он доставит вам документы и деньги. Маршрут и транспорт, которым вам надлежит отправиться в Италию, мы к тому времени определим.

– Опять в Италию?! – приподнялся Шмидт. – Уж не на переговоры ли с американцами?

– В Северную Италию, естественно, под крыло великого дуче.

– Но что нам делать в вотчине дуче? Во всяком случае, мне?

– Не пойму, с чего вдруг вы столь агрессивно настроены против Италии? Страна философов, поэтов и этих, как их там, ну да, скульпторов: Микеланджело, Роден – если только они в самом деле были итальянцами, поскольку, признаться, в истории искусства я не силен.

– Что вы валяете дурака, гауптштурмфюрер?! – побагровел фон Шмидт, вспомнив, что значительно старше Родля по чину. – Какая, к чертям собачьим, «страна философов и поэтов»?!

– Если вы решительно настроены скрываться от преследователей-кладоискателей на Восточном фронте, противостоять вашему желанию я, конечно, не смогу.

– Почему вдруг «скрываться»? – возмутился Шмидт, мысленно согласившись при этом, что Северная Италия все же лучше, чем Южная Польша или Восточная Венгрия.

– Да потому, что, спрятав вас на время в одной из разведывательно-диверсионных школ в Италии под чужим именем, мы таким образом получим хоть какой-то шанс спасти вам жизнь. Пока о вас не забудут, пока не прояснится ситуация в Италии и на других фронтах. Официально вы – представитель отдела диверсий имперской безопасности.

– А по-моему, подполковнику СС стоит сказать правду, – неожиданно вмешался Курбатов. – И состоит эта правда войны в том, что в Италии мы еще и станем использовать вас как приманку, выясняя, какие силы попробуют подобраться через вас к сокровищам Роммеля. Выяснять и истреблять.

Родль взглянул на русского диверсанта с почти гневным осуждением: эта информация явно не рассчитана на самого Шмидта. И был слегка удивлен, когда сам барон отреагировал на его искренность с абсолютным спокойствием:

– Благодарю, полковник, это уже по-солдатски. Что же касается вас, Родль… Поскольку я поступил в распоряжение Отто Скорцени… Передайте ему, что готов выполнить любой его приказ.

– Что тоже оч-чень по-солдатски. Тем более что многие офицеры СС сочли бы за честь выполнять приказы первого диверсанта рейха, – совершенно серьезно, без какой-либо назидательности молвил Родль. На сей раз он был уверен, что говорит святую правду: к Скорцени действительно стремились, к нему тянулись. Вокруг него сотворялась некая романтическая аура, становившаяся все более притягательной для всякого ослабевшего духом. – Да, господа, иные и в самом деле сочли бы за честь… «Отчаянная борьба сохраняет свою вечную ценность в качестве примера» – когда фюрер изрекал эту мысль, он, прежде всего, имел в виду Отто Скорцени или же таких воинов, как он.

– У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, – великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.

– Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам легкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на нее, как на богиню судьбы Мойру, – посоветовал Родль, направляясь к двери.

– Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, – молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. – И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что барра, оберштурмбаннфюрер, барра!

– Италия как государство – дерь-рьмо, дуче Муссолини тоже всего лишь великосветское дерь-рьмо, – процедил барон. – А вот что значит ваше «барра», этого я не знаю.

– Боевой клич легионеров Римской империи. Кое-что из истории Рима нам, по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор», все же придется почерпнуть. Барра!

Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлек из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» – вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.

– Барра! – как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая ее содержимое прямо из горлышка.

Главное, что впереди его ждали три дня состояния «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Все остальное никакого значения сейчас не имело.

19

Встреча с оберштурмбаннфюрером фон Шмидтом была предельно короткой. Когда Скорцени появился на квартире, барон уже прождал его более часа и заметно нервничал, не понимая, зачем его заманили в эту мрачную обитель – с двумя черными ходами, низким потолком и окнами-бойницами, очень напоминающими амбразуры средневековой крепости.

Он был выше Скорцени по чину, но когда тот наконец появился, фон Шмидт вытянулся перед ним так, как не вытягивался ни перед Роммелем, ни перед Гиммлером. Никогда он еще не осознавал себя столь незащищенным, как сейчас, оказавшись один на один с этим угрюмым, с исполосованным шрамами лицом, громилой.

– Кажется, вы хотели видеть меня, барон? – взорвался хрипловатым рыком первый диверсант рейха после убийственной паузы, во время которой барон чувствовал себя так, словно это молчание палача, колдующего над петлей, которую ему вот-вот набросят на шею.

– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, вышло какое-то недоразумение… Хотя в общем-то… – так и не решился барон напомнить Скорцени, что прибыл-то он в Берлин не по своей воле, а по его личному приказу.

– В этом-то и заключается ваша ошибка, барон фон Шмидт, – не давал ему опомниться обер-диверсант рейха. – Страстное желание встретиться со мной должно было преследовать вас постоянно, причем с тех самых пор, как вы погрузили сокровища известного вам фельдмаршала на морское дно у побережья Корсики.

– Но ведь я никогда не стал бы возражать против нашей встречи, – совершенно опешил фон Шмидт. Всегда самоуверенный и неописуемо наглый, он представал теперь перед начальником диверсионной службы СД, как безвольный тыловик – перед фронтовым генералом.

– Где карта?

– Простите…

– Это непростительно, оберштурмбаннфюрер. Я спросил вас, где покоится карта, на которую нанесены места погребения африканских сокровищ Роммеля. Заметьте, до сих пор я так и не поинтересовался, где и по чьей воле покоятся сами сокровища. Пока что меня интересует только карта, на которую, как мне известно, нанесены места захоронений не только морского клада, но и нескольких сухопутных[14].

– Со мной ее нет.

– Именно поэтому я и спрашиваю, где она, – налился металлом голос Скорцени, хотя внешне первый диверсант рейха вроде бы не вспылил.

– Господин штурмбаннфюрер, – наконец-то начал приходить в себя фон Шмидт, – о карте клада вам лучше переговорить с рейхсфюрером СС Гиммлером.

– Почему не с самим фюрером лично, причем прямо здесь и сейчас?

– Согласно приказу рейхсфюрера СС я не имею права предъявлять ее кому бы то ни было. Никому, кроме самого рейхсфюрера СС Гиммлера.

– Вы совершенно не вовремя озадачили меня, барон. Что с вашей стороны весьма неосмотрительно.

– Поверьте, даже вашему непосредственному начальнику, доктору Кальтенбруннеру, пришлось отступить, когда он узнал о приказе рейхсфюрера.

– Кальтенбруннер – великий стратег, барон. Слишком великий, чтобы заниматься какими-то там кладами и картами. Его замыслы столь глубоки и дальновидны, что время от времени он позволяет себе отказываться… даже от собственных замыслов. И никаких псалмопений по этому поводу, барон, никаких псалмопений!..

Шмидт покачал головой, пытаясь понять, что скрывается за словами Скорцени, но понял только одно: тот настроен агрессивно.

– И все же заставить меня предъявить вам карту может лишь рейхсфюрер Гиммлер. Причем в его отсутствие я подчинюсь только письменному приказу, подписанному рейхсфюрером, – все тверже становился и голос барона. В нем уже явно взыграли не только страх перед предводителем диверсионной службы СД, но и собственная родовая спесь.

Теперь фон Шмидту и самому уже «возжелалось» завершить свой категорический отказ любимой фразой Скорцени: «И никаких псалмопений по этому поводу, штурмбаннфюрер, никаких псалмопений!..»

Скорцени понимал, что фон Шмидт имеет все основания вести себя так, но понимал и то, что с ним, начальником отдела диверсий СД, вести себя так непозволительно никому. Не исключая Гиммлера. К тому же Отто взбесила ссылка барона на неудачу Кальтенбруннера, единственного из руководителей СД, к авторитету которого он мог сейчас апеллировать и который пока еще способен воздействовать на великого магистра Ордена СС Гиммлера.