Золото Роммеля Сушинский Богдан

20

– Мне доложили, что к оберштурмбаннфюреру фон Шмидту вами приставлен некий русский диверсант, – Гиммлер вызвал Скорцени по совершенно иному поводу, и то, что он вдруг обратился к «африканским сокровищам» Роммеля, оказалось неожиданным для него.

– Так точно, приставил. Полковника Курбатова. Из белых русских офицеров, ни на что лично в этой операции не претендующего и множество раз проверенного.

– Это что, очередная шутка отдела диверсий?

– Существуют сведения, что сокровищами фельдмаршала уже заинтересовалась русская разведка.

– И было бы странно, если бы «птенцы Берии» не заинтересовались ими, тем более что у них достаточно коммунистов и просто агентов НКВД и в Италии, и во Франции.

– А еще становится ясно, что русская резидентура очень внимательно присматривается к личности Курбатова, отслеживая все его перемещения.

– Не для того, однако, чтобы расправиться с ним, – попытался развить его мысль рейхсфюрер, в служебном сейфе которого давно лежало обстоятельное досье на этого офицера, умудрившегося в свое время пройтись тылами красных от Маньчжурии до границ рейха.

– Так вот, русской разведке теперь уже наплевать на то, кому и под какими флагами служил Курбатов до сих пор. Там понимают, что князь-полковник не только приобрел известность в германских диверсионных кругах, но и стал кумиром для многих тысяч русских эмигрантов, особенно аристократов. А значит, можно не сомневаться, что кремлевские агенты неминуемо выйдут на Курбатова и в ходе операции «Сокровища Роммеля».

– Попытаются сыграть на его национальных чувствах, – понимающе кивнул Гиммлер, казалось бы, не отрываясь от чтения какого-то документа.

Ни для кого из окружения рейхсфюрера не было секретом, что во время бесед с подчиненными он постоянно прибегал к одному и тому же приему – делал вид, что, поддерживая разговор, занят изучением какого-то очень важного документа. И беседа с обер-диверсантом рейха исключения не составляла. Что, однако, не мешало «черному Генриху», как очень часто именовали рейхсфюрера, поддерживать разговор на вполне достойном уровне.

– И потом, всем нам известна неуравновешенность барона фон Шмидта, – воспользовался моментом Скорцени, чтобы дать реальную оценку новоявленному «хранителю сокровищ фельдмаршала». Поэтому и решено, господин рейхсфюрер, что в окружении этого оберштурмбаннфюрера, – чин фон Шмидта Отто всегда произносил с той долей иронии, которая не оставляла сомнений, что столь высокого, по меркам СС, чина барон явно не достоин, – постоянно должен находиться кто-то очень надежный. В противном случае мы потеряем фон Шмидта задолго до того, как уже в послевоенное время представится возможность вспомнить о морских сокровищах фельдмаршала.

– И затем уже – возможность «окончательно потерять» самого барона.

– Что нами тоже предусмотрено, – вытянулся по стойке «смирно» Скорцени.

Хотя Гиммлер и носил мундир фельдмаршала СС[15] и занимал должность командующего войсками этой организации, по-настоящему военным человеком он себя все же не ощущал. Вот почему рядом с такими людьми, как «первый диверсант рейха», он чувствовал себя, как гном – под могучей рукой богатыря; хоть и не слишком уютно, зато защищено.

– Кстати, барон, что – последний из тех, кто реально способен помочь нам в поисках сокровищ? – Скорцени показалось, что, спросив об этом, Гиммлер даже приподнялся со своего кресла.

– Похоже, что да.

– Вообще… последний? – вопрос показался первому диверсанту рейха совершенно нелепым, тем не менее он ответил на него со всей возможной серьезностью:

– Если речь идет о тех, кто в самом деле способен служить проводником водолазной экспедиции, а не заразным разносчиком слухов.

– Почему он? – откинулся на спинку кресла главнокомандующий войск СС, и свинцовые кругляшки его очков мгновенно потускнели. Но лишь после этого вопроса он жестом руки указал Скорцени на стул за приставным столом, слева от себя.

– Таким оказался выбор фельдмаршала Роммеля, который назначил барона начальником охраны своего Африканского конвоя.

– Я хотел спросить, почему остался только фон Шмидт, – понял свою ошибку Гиммлер. – Что с остальными? Где они?

– Увы, их уже нет. Так сложились обстоятельства. В силу разных причин все они погибли.

Гиммлер настороженно смотрел на обер-диверсанта, ожидая разъяснений. Скорцени этого не любил. Об убийствах он предпочитал не откровенничать даже с начальством.

– И кто же был заинтересован… в создании подобных «обстоятельств»?

– Наш глубокоуважаемый партайгеноссе Борман.

– Всего лишь? – От Скорцени не ускользнуло, что имя заместителя фюрера по партии особого удивления у рейхсфюрера не вызвало.

– Ну, еще в какой-то степени Геринг.

– Что более правдоподобно. Однако согласен: решения, судя по всему, принимал все же Борман.

– Используя, как это ни странно, абверовскую агентуру Канариса и, конечно же, свои старые партийные кадры. Впрочем, мы были заинтересованы в том же.

К паузе Скорцени прибег специально для того, чтобы позволить рейхсфюреру задать неминуемый в этой ситуации уточняющий вопрос: «Кто это “мы”?»

Зашел адъютант. Положив перед командующим войсками СС коричневую папочку с тесненным на нем золотистым орлом и произнеся при этом свое традиционное «Как вы приказывали, господин рейхсфюрер СС», он удалился. Однако Гиммлер так и не шелохнулся. Запрокинув голову, он ждал разъяснений.

– «Заинтересованы» в том смысле, что следовало максимально сузить число лиц, посвященных в тайну клада Роммеля. Только в этом случае мы можем со спокойной душой встречать «час икс».

– Но вы-то, Скорцени, понимаете, что речь идет о ценностях, которые, возможно, помогут нам продержаться в течение нескольких лет после того, как…

– Только это я и имею в виду, охраняя их, подобно разгневанному Церберу, господин рейхсфюрер СС.

– В таком случае на что рассчитывает Борман? На что вообще он может рассчитывать, помня, что клад охраняете вы?

Обер-диверсант рейха признательно ухмыльнулся: не каждый офицер СД мог рассчитывать на комплимент командующего «черной гвардией фюрера».

– Рейхсляйтер Борман владеет почти теми же сведениями о кладе, что и мы. Это вселяет в него надежду. Единственное, чего у него нет и уже никогда не будет, это очевидцев, которые бы помнили детали захоронения сокровищ, а главное, могли визуально определять, где именно следует проводить водолазные поиски.

– Что крайне важно, Скорцени. Нам не может быть безразлично, кто из нынешних руководителей рейха получит доступ к сокровищам Роммеля. Мы должны четко представлять себе, – почти патетически воскликнул он, словно дележ сокровищ должен был состояться уже завтра, – на какую идею он будет нацелен! И кто конкретно – Запад или Восток – будет стоять за его обладателями.

– За ними будет стоять Германия, – с убийственной непосредственностью охладил рейхсфюрера Скорцени. И тот, словно проигрывающий шахматист, вынужден был взять «тайм-аут».

– Значит, убирали этих людей все-таки вы, штурмбаннфюрер?

– Первых убрали люди Бормана. Но когда стало ясно, чем руководствуется при этой тактике сам рейхсляйтер, подключились мои парни. Ставка была сделана на барона фон Шмидта. Все остальные должны были исчезнуть, дабы не достаться какой бы то ни было группе кладоискателей. В этом наши с Борманом намерения почти совпали.

Гиммлер промычал что-то нечленораздельное, что можно было истолковывать и как недоумение, и как полное одобрение действий обер-диверсанта рейха. Понятно, что Скорцени предпочел второе.

– И вот теперь идет охота на душу бедного Шмидта?

– Идет, – кротко признал Скорцени. – И было бы странно, если наши оппоненты успокоились.

– Нападение на него в унтер-офицерской школе – тоже идея Бормана?

– Это оскорбило бы нас. Нападение в школе следует воспринимать всего лишь как имитацию. Стреляли мои люди.

– Зачем… стреляли?

Во время своего недавнего посещения Италии Скорцени понадобилось встретиться с одним из «донов» североитальянской мафии, поддержкой которого время от времени пользовался Муссолини. Контакты с ним понадобились Скорцени, чтобы лишний раз подстраховаться относительно неприкосновенности виллы «Орнезия», в районе которой как раз и действовало одно из благородных семейств, подчиненных дону Кастеллини.

Так вот, в эти минуты Гиммлер очень напоминал ему «дона»: та же вальяжная многозначительность, тот же налет снисходительной медлительности сатрапа, способного казнить и миловать… «Очевидно, – подумал он, – люди, достигающие огромной, неафишированной власти, независимо от того, в качестве кого они предстают легально, в обществе, приобретают какие-то особые, общие для всех властителей тайных обществ, черты характера и даже внешности. Магистр ордена СС – одно из подтверждений этой теории».

– В принципе, его следовало тогда же и расстрелять: настолько нагло начал вести себя фон Шмидт в последнее время. Но… для начала пришлось популярно, с помощью шмайссеров, объяснить, кто он в этом мире на самом деле, и благодаря кому все еще не числится в покойниках. А главное, наглядно продемонстрировать барону, что в безопасности он может чувствовать себя лишь до тех пор, пока остается верным нам и обету молчания.

– И обету молчания, штурмбаннфюрер, именно так: обету молчания! – угрожающе постучал указательным пальцем по столу Гиммлер, словно требовал такого же обета, причем сейчас, немедленно, от самого Скорцени. – И пусть только кто-либо осмелится нарушить его!

21

Лишь в отеле, в своем номере, куда Курбатов вошел вместе со Шмидтом, они наконец вскрыли пакет.

Удостоверение личности, на котором красовалась фотография барона, утверждало, что владельцем документа является оберштурмбаннфюрер Фридрих Лоут.

– Что ж вы скрывали, барон, что на самом деле вы – «тот самый» Лоут, а не какой-то там фон Шмидт?

– Кем только я ни был за последние несколько месяцев. Кстати, почему эти сволочи из отдела фальшивых документов не написали «фон Лоут»?

– Очевидно, опасались, что с приставкой «фон» легче выяснять личность. Аристократов в Германии значительно меньше, нежели неизвестно когда получивших свой очередной чин оберштурмбаннфюреров.

– В таком случае плевать я хотел на их удостоверения, – проигнорировал барон попытку князя Курбатова «подколоть» его.

– А между тем Скорцени особо предупреждал меня, а следовательно, и вас, что в «Орнезии» барон фон Шмидт может появиться только под фамилией, указанной в удостоверении. Так что благодарите Бога и Скорцени, что вам хотя бы оставили ваш чин.

– Я получил этот чин по приказу самого Гиммлера.

– Лишить его тоже могли по приказу все того же рейхсфюрера, – убийственно «успокоил» барона обер-диверсант.

Услышав это, фон Шмидт отпрянул, словно от автоматной очереди, и процедил, что у него не меньше заслуг перед рейхом, чем у многих других, которые давно ходят в генералах, в том числе и в генералах от СС. Однако это довод никакого впечатления на Скорцени не произвел.

– Кстати, вот еще один документ, – как ни в чем не бывало, продолжил он. – Оказывается, это медицинская справка, из которой следует, что в течение двух месяцев вы пребывали в 117-м госпитале, на излечении по поводу контузии и воспаления легких. Как это вас угораздило, господин Лоут?

– Прекратите, полковник! – поморщился барон.

– А потом еще и попали в санаторий войск СС, где заодно подлечивали печень. Завидую.

– Лучше бы эти кретины действительно направили меня в санаторий, чтобы подлечить эту самую печень.

– И, наконец, еще один документ, которым удостоверяется, что в настоящее время оберштурмбаннфюрер Лоут выполняет особое задание службы безопасности Главного управления имперской безопасности.

– Увидев эту бумажку, английская контрразведка падет передо мной ниц.

– А по-моему, вам нечего жаловаться на судьбу, оберштурмбаннфюрер, – передал Курбатов все эти бумаги их владельцу. – Чин сохранен. Болячки ваши фронтовые основательно подлечены. Задание настолько секретное, что ни вам, ни мне – не говоря уже о Сикрет Интеллидженс Сервис – сути его понять не дано. Чего еще желать офицеру, когда вокруг – война, а ему предлагают виллу на Лигурийском побережье?

– Посмотрел бы я, как бы вы чувствовали себя, если бы в течение трех месяцев вам трижды меняли фамилию, швыряя при этом из одного конца Германии в другой, а оттуда – в Италию.

– Ну, к изменению фамилий мне не привыкать.

– Черт, вы ведь диверсант. Пардон, совершенно упустил из виду. А каково чувствовать себя в своем же тылу, когда, чуть ли не каждую неделю сообщают, что кто-то из людей, с которыми ты осуществлял некую сволочную операцию, то ли при очень странных обстоятельствах погибает, то ли сдуру кончает жизнь самоубийством?

– К этому я тоже привык. Что же касается ваших знакомых… Не кажется ли вам, что все, кому по замыслу СД, положено было исчезнуть, уже исчезли? Вам пора понять, что с исчезновением каждого из них ваши шансы – лично ваши, оберштурмбаннфюрер Лоут, на то, чтобы дожить до конца войны, резко увеличивались?

– Мне порой тоже казалось нечто подобное. Но теперь вновь мерещится очередная автомобильная катастрофа или выстрел из-за угла.

– Об этом можете забыть. Если бы он должен был прозвучать, этот «выстрел из-за угла», он бы давно прозвучал. Причем в числе первых из этой серии «устранений».

Барон оторвался от повторного чтения бумаг и внимательно, недоверчиво всмотрелся в глаза Курбатова. Сейчас он казался князю жалким, как воришка, которого вот-вот должны вздернуть на городской площади.

– Вы действительно уверены в этом?

– Для Скорцени вы представляете сейчас такую же ценность, как любой из контейнеров, составляющих «сокровища фельдмаршала». Или почти такую же. И так будет продолжаться до тех пор, пока эти сокровища покоятся на дне моря, у берегов вечно пиратствующей Корсики.

Барон опустил подбородок на грудь и отчаянно помотал головой.

– Сдают нервы. Нервы сдают, нервы, нервы!.. – восклицал он, словно заклинание. – Это все – проклятые нервы!

Курбатов улегся на кровать и, забросив ноги на перила, закрыл глаза: «Нервы! Все вокруг жалуются на нервы. А что делать, на что жаловаться ему, человеку, прошедшему по тылам врага всю Евразию? Нужно жить и сражаться. Тактика боевых слонов: подняли хоботы, протрубили боевой клич – и в бой!»

Барон вновь, теперь уже бегло, просмотрел удостоверение личности, справку, еще какие-то документы, касающиеся офицерского довольствия, и швырнул все это на стол.

– Неужели опять разочарованы? – благодушно спросил Курбатов. Страхи Шмидта казались ему детским капризом. – Вы слишком усложняете себе жизнь, барон – вот что я вам скажу.

– Какими бы бумажками ни осчастливливали меня Скорцени и его парни, все равно, поверьте мне, князь, это уже не жизнь, а великосветское дерь-рьмо!

– Ну, если вам удается видеть ее в таком ракурсе, – пожал плечами Курбатов.

– Почему я вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться?

– Просто делайте вид, что ничего не происходит. Скоро мы окажемся на побережье Лигурийского моря. Вы будете загорать на пляже, дышать средиземноморским воздухом, любоваться горами… Что еще нужно человеку, когда вокруг агонизирует Вторая мировая война?

– Послушайте, полковник, вы не собираетесь еще раз отправиться в тыл к русским?

– Если бы и собрался, барон, то вас в свою группу не включил бы.

– Почему? Просто так спрашиваю, из любопытства…

– Будь вы членом моей группы, я пристрелил бы вас в первый же день. Как только услышал бы ваше неугомонное нытье.

– Оскорбляете, полковник. Барона фон Шмидта оскорбляете. И, может быть, впервые в жизни, я не могу сказать, что вы – великосветское дерьмо. Не потому, что опасаюсь, а потому что это было бы несправедливо. Я искренне уважаю вас как фронтового офицера. Видел вас в деле, там, в поселке, на дороге, в ущелье. К тому же вы – аристократ. А это особая каста, да, полковник, особая. Ну а все, чем мы занимаемся, это и в самом деле всего лишь великосветское дерь-рьмо.

– Оригинальный способ восприятия мира.

– Не оригинальный, полковник, не оригинальный. И я не понимаю, почему из-за каких-то лежащих на дне моря ящиков я вынужден буду всю оставшуюся жизнь прятаться. Причем, что самое ужасное, от своих же.

– Ибо в вашем трагическом случае, – спокойно остудил его князь, поудобнее укладываясь на кровати, – наиболее опасны именно свои. И еще – как диверсант диверсанту: как можно реже упоминайте о ящиках. Даже в разговоре со мной. Офицеру, только недавно получившему тяжелейшую, как утверждается в вашей медицинской справке, травму на Восточном фронте, подобные воспоминания крайне вредны.

– Прекратите издеваться, князь. Это не так легко переносить, как вам представляется.

– Я бы поиздевался, если бы спросил, не хотите ли в самом деле получить контузию на Восточном фронте? Чтобы в ваших документах все соответствовало действительности.

– Не знаю, может быть, на вилле «Орнезия» действительно не так уж и дурно, – благополучно ушел от этой темы барон. – Но попомните мое слово: надолго задержаться в этом раю нам не позволят.

– А я и не собираюсь задерживаться там надолго. Это не в моих правилах – засиживаться на одном месте.

22

Осень 1944 года. Северная Италия.

Вилла «Орнезия»

Родль выглянул в иллюминатор и мечтательно улыбнулся:

– Какое же оно в эти минуты красивое – море!

Поначалу Скорцени высокомерно проигнорировал восторг своего адъютанта, но тотчас же спохватился:

– Какое еще море, Родль?! Вы чем это восхищаетесь?

– Морем. Самым обычным морем, – пожал плечами гауптштурмфюрер. – Теперь мы, по существу, летим вдоль берега, даже приближаемся.

– Сидевший рядом с ним штурмбаннфюрер оттолкнул плечом адъютанта и тоже припал к иллюминатору.

– Но ведь мы должны лететь через Австрию! Откуда море, дьявол меня расстреляй?!

Родль очумело повертел головой, давая понять, что происходит нечто такое, что вышло из-под их контроля.

– Сейчас мы исправим ошибку штурмана, – прохрипел он и, расстегнув кобуру, метнулся к кабине пилота. Словно бы избегая неприятных объяснений, летчик вдруг нацелил машину вниз и пошел на разворот, так что Родль едва удержался на ногах.

«Предательство! – первое, что пришло на ум гауптштурмфюреру. – Нас предали и пытаются доставить в расположение англичан!»

Уже выхватив пистолет, он оглянулся на Скорцени. Тот отвернулся от иллюминатора и теперь сидел, скрестив руки на груди, в позе Наполеона, принявшего после битвы под Ватерлоо решение сдаться на милость своих лютых врагов.

«Что-то здесь не то, – загипнотизировало Родля спокойствие шефа. – К тому же, пристрелив пилота, ты все равно погубишь и себя, и самолет».

– А море действительно красивое! – на ухо ему прокричал Скорцени, когда адъютант – злой, взбудораженный – вернулся на свое место. – По-моему, мы где-то в районе Савоны или городка с многозначительным названием Империя, так и не ставшего столицей этой самой империи.

– А там нас ждут англичане.

– Придется заставить вас изучать карту боевых действий, Родль. С фронтовой географией у вас всегда было плоховато.

– Но когда я требовал, чтобы вас доставили в Венгрию, вас доставляли в Венгрию, а не в Югославию, – огрызнулся адъютант, удивленный тем, что Скорцени столь быстро смирился с изменением курса.

– А жаль, если бы нас вовремя доставили в Югославию, война пошла бы по совершенно иному сценарию.

– Только уже без нас, – ухмыльнулся Родль с мимикой городского юродивого. У него это всегда получалось.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что приземлились они на одном из полевых аэродромов германских люфтваффе, и это как-то сразу же успокоило обоих пилигримов. Еще больше они усмирили свой гнев, когда увидели, что к ним направляется офицер в форме СС.

– Каким образом мы здесь оказались? – резко спросил Скорцени вышедшего из самолета летчика, прежде чем эсэсовец приблизился к ним.

– Прибыли туда, куда было приказано прибыть, – невозмутимо объяснил обер-лейтенант.

– Кем… приказано?

– Моим командиром.

– Но ведь мы должны были лететь…

– В Австрию, – согласился пилот. – Однако в последнюю минуту маршрут был изменен. Мне сообщили об этом по радио, и я был уверен, что вы в курсе событий. Поэтому в подробности не вникал.

– Где же мы в таком случае приземлились?

– На полевом аэродроме «Зет-42».

– А более внятно нельзя?

Пилот пожал плечами с такой снисходительностью, будто ему приходится объясняться с несмышленым подростком.

– Этот аэродром находится неподалеку от итальянского городка Манжори. Вам показать на карте? – поинтересовался летчик, поняв, что название абсолютно ни о чем штурмбаннфюреру с исполосованной шрамами щекой не говорит.

– Убирайтесь к дьяволу со своей картой. И так все ясно.

– Мне приказано ждать вас на этом поле трое суток. Только трое.

– Ждать меня?! Это, конечно, трогательно, хотя я никого не просил о такой услуге.

– Мы, в авиации, привыкли лететь, куда нам приказывают, и не пытаемся знать то, чего знать нам не положено.

– Интересно, как это Герингу удалось добиться такого послушания? – не без ехидства спросил Скорцени, решив, что на досуге он еще разберется с этим пилотом, как и с теми, кто решается отправлять его, обер-диверсанта рейха, не туда, куда он велит, а куда им вздумается.

Оберштурмфюреру Теодориху было под тридцать. Молодцеватый вид, загорелое на южном солнце, худощавое лицо… Представившись Скорцени как руководитель местного отделения СД, он тотчас же сообщил, что в их распоряжении – трофейный английский джип, будто специально созданный для езды по горному итальянскому бездорожью.

Скорцени и Родль изумленно переглянулись, однако ни тот, ни другой не решились поинтересоваться у Теодориха, куда, собственно, им надлежит ехать по «горному итальянскому бездорожью», чтобы не выглядеть в глазах этого аэродромного щеголя законченными идиотами.

– Дождемся более удобного случая, – в полголоса поддержал молчаливую решимость своего шефа Родль, прекрасно понимая, что тот, кто решился прямо в полете изменить маршрут самого Скорцени, должен обладать очень важными полномочиями.

– Поэтому на всякий случай застегните кобуру, – посоветовал ему обер-диверсант рейха.

Джип оказался изрядно потрепанным на фронтовых дорогах, но от этого доверие к нему лишь возрастало. И то, что за рулем восседал итальянец, тоже не очень смущало Скорцени. Усевшись рядом с ним, штурмбаннфюрер проследил, как в авангард их небольшой колонны выдвинулись два мотоциклетных экипажа по три солдата в каждом, а в арьергарде пристроился итальянский грузовичок с десятком германских автоматчиков.

– Все, что смог наскрести, – извиняющимся тоном объяснил Теодорих. – И так пришлось основательно проредить аэродромную охрану.

– Наседают партизаны? – сочувственно поинтересовался Родль.

– До воздушных десантов союзнических войск пока не доходит.

– Просто в Лондоне еще не знают, что такое настоящий воздушный десант. Готовят в основном кавалеристов и шотландских стрелков в юбках.

Теодорих сдержанно улыбнулся. Это была улыбка снисходительной вежливости.

– До виллы «Орнезия» около восьмидесяти километров, я посмотрел по карте, – оглянулся водитель на усевшегося на заднем сиденье, рядом с Родлем, оберштурмфюрера. По говору его Скорцени сразу же определил, что родом этот германец из Южного Тироля. Только им, оказавшимся на территории Италии германцам по крови, еще и можно было доверять в итальянской армии. – Но если двинемся напрямик, через перевал, километров пятнадцать срежем.

– Зато, нарвавшись на партизанскую засаду, угодим прямо в ловушку, – напророчил Теодорих.

– Не исключаю, – усердно почесал затылок водитель. – В последнее время красные появились и в этих благоденствующих краях.

– Позвольте, насколько я понял, речь идет об «Орнезии»? – удивленно уставился на своего патрона адъютант Родль. – Так ведь это же вилла, в которой…

– В которой, Родль, в которой… – поспешно прервал его Скорцени, не желая, чтобы здесь упоминалось имя владелицы виллы, очаровательной княгини из древнего германо-итальянского рода Марии-Виктории Сардони, известной им обоим еще по операции «Черный кардинал», связанной с подготовкой похищения папы римского Пия XII. – Дьявол с ними, с партизанами, – обратился он к водителю. – Гоните через перевал. У нас слишком мало времени.

– Всего трое суток, – иронично уточнил Родль, явно не одобрявший подобного безумия обер-диверсанта рейха.

Он прекрасно знал, какие романтические воспоминания связаны у Скорцени с этой представительницей «черной знати» Италии. Как помнил и то, что рядом с княгиней всегда находится «бедный, вечно молящийся монах Тото», ее телохранитель и наставник, явный агент папы римского, по существу, сумевший с помощью самой княгини убедить в свое время обер-диверсанта не торопиться с похищением понтифика.

– Кстати, мы так и не смогли дозвониться до виллы, чтобы предупредить хозяйку о вашем приезде, – вдруг всполошился оберштурмфюрер, обращаясь к несостоявшемуся разорителю Ватикана. – Говорят, красивейшая итальяночка.

– Не нервничайте, Теодорих, – осадил его Скорцени. – Княгиню успели предупредить еще до моего отъезда из ставки Муссолини.

– Должны были бы предупредить, – охотно согласился оберштурмфюрер. – Не каждый день на эту виллу наведываются такие гости. Как, впрочем, и на подобные нашему полевые аэродромы.

Он говорил еще о чем-то, однако Скорцени к его словам уже не прислушивался. Ему вдруг вспомнился последний разговор с княгиней Сардони: «Если когда-нибудь, – молвила тогда Мария-Виктория, – вы почувствуете себя таким же бездомным дворнягой, каковой чувствовала себя, оказавшись вне этой виллы, я; если по всей Европе будут расклеены листовки с призывами выдать скрывающегося от правосудия военного преступника-диверсанта Скорцени, – не ухмыляйтесь так скептически, я совершенно не исключаю подобного исхода вашей диверсионной карьеры, – взволнованно покачала головой княгиня, – вспомните о существовании где-то там, неподалеку от Генуи, виллы «Орнезия». Она, пребывающая под юрисдикцией папы римского, может оказаться тем единственным местом на земле, где на вас не будут распространяться никакие иные законы, кроме законов гостеприимства».

Теперь он уже не мог ручаться за точность каждого слова, но смысл прощального напутствия княгини был именно таким.

К счастью, до листовок по всей Европе дело пока что не дошло. Тем не менее ему уже пришлось вспомнить о том, что где-то в Италии действительно существует вилла «Орнезия», пребывающая под юрисдикцией Ватикана и личным патронатом папы.