Антикиллер-2 Корецкий Данил

В камере находились только два человека да еще тени тех, кто перебывал в Тиходонском изоляторе временного содержания за сорок лет его существования. Петруччо заруливал сюда много раз, то как Клоп, то как Леший, он даже и не помнил, сколько именно – может, двадцать, может, сорок. Соответственно тени его толклись по несколько штук на каждом из десяти квадратных метров темной комнатенки с закрытым сетками, решетками да еще глухим «намордником» окном и грубо оштукатуренными «под шубу» (чтобы не оставляли надписей) стенами. Тени помогали ему и поддерживали, давали ощущение уверенности и силы.

Миша Печенков оказался здесь впервые, ничто не давало ему поддержки, а только сулило угрозу. Угроз он наслушался достаточно еще от оперов, в первой серии допроса. К нему применяли и «вешалку», и «подводную лодку», и «слоника», когда становилось невмоготу, он соглашался пойти в раскол и нес всякую чушь, которой нельзя было пришпилить к уголовному делу ни его самого, ни кого-то из подельников. В конце концов его бросили в камеру, и он знал, что сейчас начнется вторая серия: начнут прессовать, подсадят «наседку», могут и отпетушить. Для себя он решил держаться до конца и корешей не сдавать, потому что тогда все равно не избежать ни прессовки, ни петушения, только уже не от ментов, а от своих.

Соседом оказался тощий, но жилистый мужик, по Мишиным меркам, уже старый – лет под пятьдесят. Весь уголовный Тиходонск знал его под кликухой Клоп. Под псевдонимом Леший его знал только один человек. Тот, который дружески-шутливо коверкал его имя на итальянский манер – Петруччо. На самом деле Лешему, а именно в таком качестве он находился в ИВС на этот раз, исполнилось сорок два. Он был хорошим артистом и всегда умело выбирал нужную роль. Мог играть смиренного сидельца, доброго советчика для неопытного арестанта, или прожженного, опасного уголовника, с которым лучше не шутить шуток, или вялого, безразличного к чужим делам, но много знающего обитателя зарешеченного мира.

С учетом всех обстоятельств этой разработки он выбрал второй вариант. Поэтому заброшенный в камеру мощным пинком, Миша оказался лицом к лицу с голым по пояс, чтобы были видны покрывающие весь торс татуировки, завсегдатаем тюрьмы и зоны, который неспешно курил «беломорину» и в упор рассматривал его пустыми и холодными, как у удава, глазами. Короткая стрижка, жесткие с изрядной проседью волосы, большие залысины, огромные, как настоящие украинские вареники, уши. Справа нижнюю челюсть пересекал короткий, но широкий шрам.

– Здрасьте, – напряженно произнес Миша.

– Здорово, «наседка» – буднично ответил мужик. И добавил: – Будешь свои вопросики задавать – язык отрежу.

Последняя фраза прозвучала тоже буднично, а оттого особенно страшно. На воле Печенков был крутым парнем, принадлежал к категории «братвы» и не давал спуску обидчикам. Но сейчас он попал в совершенно неизвестный и, по слухам, чрезвычайно опасный мир, в котором к его собратьям относились, мягко говоря, не очень приветливо. Поэтому показывать свою крутость он не рискнул.

– Почему «наседка»? Что за дела, брат?

Мужик скривился и пожевал губами, блеснула тусклая фикса. Густая черная щетина контрастировала с нездоровой, жестяного цвета кожей.

– Да потому! Меня уже двое суток «колят», ничего не выходит, значит, думаю, стукача подкинут. А ты вон он, тут как тут! Так что никакой ты мне не брат. А когда на тюрьму нас отвезут, там мы с тобой живо разберемся.

Татуированный зек докурил папироску, аккуратно загасил ее и протянул новичку.

– На, лучше выбрось в парашу.

Ошарашенный таким оборотом дела, Миша выполнил просьбу соседа. Когда он спустил воду, тот зловеще захохотал.

– Вот теперь ясно, кто ты по жизни такой: чушкарь, «шестерка», король параши!

Мужик в восторге хлопал себя длинными руками по коленкам.

– Ты ж сам меня попросил! – Печенков чувствовал, что его затягивает трясина неизвестной и пугающей жизни. Он слышал, как живется в зонах чушкарям да «шестеркам».

– Ну и что? Я тебя и очко попрошу подставить. Давай, становись!

– Ты что!!! – Миша бросился на обидчика, но тот ткнул его пальцем в глаз, и Печенков, отчаянно взвыв, отлетел в угол, зажимая лицо крепко сжатыми ладонями. Леший подскочил, схватил за волосы и ударил головой об стену. Шершавая штукатурка содрала кожу со лба, кровь залила глаза.

– Сейчас я тебе глотку перережу! – бритвенное лезвие хищно натянуло кожу на шее, одно движение – и угроза будет исполнена.

– Все, кончили, все, – устало прохрипел Печенков.

– Знай свое место, чушкарь!

Леший вернулся на нары. Миша промыл ссадины, прижал ко лбу платок и тоже подошел к нарам, но тут же раздался окрик:

– Чушкарь на полу должен спать, у параши! Пошел туда!

В это время в коридоре зазвенели ключи, лязгнул замок, и в камеру втолкнули еще одного человека. Замухрышистый парень лет двадцати семи с бегающими глазками осмотрелся по сторонам, ухмыльнулся и поздоровался, как с хорошими знакомыми:

– Привет, братва! Чего не поделили?

Печенков понял, что этот гад и есть «наседка», а он, попав в камеру в неудачный момент, принял его позорный титул на себя. Но как объяснить это матерому уголовнику?

Впрочем, того, похоже, ничего больше не интересовало. Он лег на голые отполированные доски, умело завернувшись в видавшую виды куртку так, что она выполняла роль и матраца и одеяла, а подложенные под голову рукава служили подушкой. Чувствовалось, что сосед имеет большой опыт ночлега на нарах. Да и о тюремной жизни он мог бы рассказать много полезных вещей. Надо только убедить его, что Миша Печенков никакой не чушкарь и не «наседка»!

– За что тебя замели, земеля? – развязно спросил третий обитатель камеры и протянул сигарету. Печенкову очень хотелось курить, но он отрицательно покачал головой и отвернулся.

– Меня за карман повязали, – словоохотливо пояснил новичок. – Но хер докажут. Я кошелек сбросил – и все! Терпила ничего не видел. Мало ли что мусора говорят! Им план нужен, они сами спиздят и честному человеку засунут! Буду буром переть: ничего не брал, в карман не лез... Адвоката возьму... Выпустят, суки, никуда не денутся!

Он глубоко затягивался и с силой выпускал дым, чувствовалось, что нервы напряжены и совесть нечиста.

– Колеров, на допрос! – выкрикнул выводной, распахивая дверь, и уголовник, неторопливо поднявшись и привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.

– А ты за что паришься, земеля? – продолжил расспросы новичок. – Небось рэкетировал кого? Или хату бомбанул? Доказы есть? Я тебе одно скажу – в признанку не иди! У меня дядька десять раз сидел, лет двадцать пять намотал... Так вот он говорит: я на глазах у всех кошелек вырежу, а скажу, что ничего не делал. Пусть хоть сто свидетелей будет! Так всегда и шел в отказ!

– Толку-то что, если его все равно десять раз сажали, – непроизвольно сказал Печенков. Желание общаться с кем-то было так велико, что он опустился до разговора с презренной «наседкой», за что тут же укорил сам себя.

– Так за что тебя? – в очередной раз спросил сосед.

– За драку. Дал одному в морду, а у него папаша мент.

– И сильно дал?

– Вот так!

Печенков с размаху саданул в рожу любопытного сокамерника, вымещая всю накопившуюся злобу и долго подавляемое бессилие. Тот упал на пол, из носа брызнула кровь. Сразу же заскрежетала крышка глазка, потом распахнулась «кормушка».

– Что там у вас? – раздраженно спросил вертухай.

– Заберите свою «наседку», а то я ее на куски порву! – разряжаясь, заорал Печенков и сразу почувствовал себя прежним крутым «братком».

– Раскомандовался! – лениво ответил вертухай. – Заткнись лучше, а то я тебе жопу порву!

«Кормушка» захлопнулась. Но через несколько минут дверь открылась и уже другой вертухай скомандовал:

– Добриков, на выход!

Зажимая переносицу, любопытный сосед покинул камеру. Вскоре вернулся Колеров. Он был в хорошем настроении и добродушно спросил у гордого собой Печенкова:

– Что там с этим хером получилось? Рожа в крови, вокруг все менты вертятся...

– Он и есть «наседка». Расспрашивал у меня, что да как. За что сижу да что сделал. Вот и дал ему в рог... Леший тяжело вздохнул.

– Извини, браток, зря я на тебя подумал. Это точно он, гад! Тебя же не стали из хаты вынать, когда кровянка потекла! И плясать вокруг менты не стали. А теперь посмотришь, его точно к нам не вернут! Раз раскусили, делать тут нечего...

Так и получилось. Добриков в камеру не вернулся. Печенков лежал на жестких нарах рядом с ровно дышащим соседом и не мог заснуть. С формой он, конечно, дал маху. Но, с другой стороны, в форме его никто не видел, раньше он ходил «на дело» в гражданке. Так что формой его к делу не пришьешь. А вот если на автомате остались пальцы... Он лихорадочно вспоминал, хорошо ли протер автомат. И вспомнил, что приклад не протирал.

– Слышь, друг, на дереве отпечатки пальцев остаются?

– На каком дереве? На березе? Или осине?

Сосед ответил сразу, будто обладал способностью слышать во сне.

– На автоматном прикладе.

– Чего ж им не оставаться, он-то гладкий.

Печенков ждал продолжения, но его не последовало. Ровное дыхание свидетельствовало о том, что Колеров не собирается продолжать разговор.

– Слышь, друг, а вот если...

– Заткнись, – рявкнул сосед. – Не видишь – сплю я!

Только утром он согласился выслушать Печенкова и дать совет. Тот рассказал, что дружбаны вовлекли его в «дело», они «опалились», менты взяли только его и прессуют изо всех сил. Если пальцы на автомате найдут, они совсем озвереют. Держаться сил нет и сдавать корешей негоже. Так что делать?

Леший усмехнулся.

– Сдашь ты их или не сдашь, роли не играет. Их и так вычислят. Пройдутся по твоим связям: с кем пил, с кем гулял, с кем баб драл... И картина ясная. Дело дней. Им надо из города дергать и на дно ложиться. Да алиби задним числом заготовить. Когда все поутихнет, станут расспрашивать, а они – вот вам отмазка. И все тут.

Печенков подумал.

– Алиби, алиби... За ними дел много, на все отмазок не запасешься...

– Ты меньше болтай, – осуждающе сказал Леший. – Оно мне надо, сколько за ними дел? Мне бы от своих отряхнуться.

Он отвернулся и больше не проронил ни слова.

Вскоре Колерова вызвали на допрос. Вернулся он еще более довольный, чем накануне.

– Все, амба! Вчера, один на очняке отказался, сегодня терпила... А трое суток на исходе, и ни один прокурор санкцию не даст! Значит, сегодня выпустят!

– А с чего они вдруг поотказывались? – живо заинтересовался Печенков.

– Кореша-то на воле! – остро глянул Леший. – Я их не сдаю, они мне помогают.

– Точно! Мои же тоже могут пошустрить! И адвоката хорошего нанять, и залог внести, и на свидетелей наехать, а следака подмазать... Почему я должен за них отдуваться?

– Если кореша настоящие, то все сделают, – кивнул Леший. – А если фуфлыжники... Забудут про тебя и будут пить-гулять, как обычно.

– Да вроде не должны... Печенков надолго замолчал. Его явно мучили сомнения.

– Слушай, друг, а ты, если выйдешь, записку передать сможешь?

Леший покачал головой:

– Стремно. Ошманают, найдут...

– А на словах?

– На словах можно...

– Богатяновку знаешь? Соляной спуск, пять. Второй этаж. Сережка Фитиль. Длинный такой, и голова узкая. Скажи, чтоб Мишку Печенкова отмазывали. Скажи, мол, я молчу, но прессуют сильно, могут расколоть. Пусть крутятся – это и их касается. Запомнил?

– Чего ж не запомнить. Сколько я малевок перетаскал... А если нет твоего Сережки? Вдруг сбежал, в землю зарылся?

– Тогда в спортзал на «Прогрессе», Вовка-массажист, кличка Кривуля. Полный такой, на один бок заваливается, что-то у него с позвоночником. Он так, сбоку припека, но пусть передаст ребятам...

– Лады, сделаю.

На самом деле друзья не забыли про Печенкова и были к нему гораздо ближе, чем он предполагал. Они принадлежали к новой формации, а потому привыкли решать все вопросы радикально, причем так, как никогда не пришло бы в голову традиционным уголовникам. А именно: проложить в камеру прямую «дорогу» через администрацию изолятора.

Старшина Тимшин прослужил в тюремном ведомстве восемнадцать календарных лет. Дежурства чередовались с отдыхом в соотношении сутки – двое, таким образом он в общей сложности провел за решетками и массивными замками ровно шестерик, как муровый уголовник. Должность у него была невеликая – помощник дежурного, и справлял он ее отстранение от сути тех действий, которые предпринимал. Проводил обыски поступивших и отправляемых на тюрьму, выводил из камер на допросы, санобработку, заполнял журнал наполнения, руководил раздачей пищи. При этом он не вникал, кто и за что сидит, не интересовался степенью доказанности вины, не возмущался совершенными преступлениями.

Крестьянин по натуре, он был далек от специфики милицейской службы и больше интересовался натуральным хозяйством, которое у него было довольно крепким. Тимшин жил в пригороде, где царил сельский уклад, и сменная работа его вполне устраивала, потому что, приспособившись немного подсыпать в дежурство, он имел двое свободных суток для работы в огороде и ухода за скотиной. Поскольку обитатели ИВС находятся в стрессовом состоянии и не отличаются аппетитом, он приносил с дежурства ведерко объедков, которые явно шли на пользу двум лоснящимся кабанчикам.

Время шло к пенсии, оставалось дотянуть полгода, и, когда в ста метрах от ИВС его остановили два молодца специфической бандитской внешности, он изрядно струхнул. Тимшин не был героем, и внешность у него была не героическая: мелковатая фигура, морщинистая кожа на рано постаревшем лице, обращенный в себя взгляд.

– Слушай сюда, – безапелляционно начал коренастый широкоплечий парень с короткой стрижкой и высоко подбритыми висками. – Сейчас я тебе дам сто баксов и записку. Передашь Мише Печенкову. Потом вынесешь ответ – получишь еще столько. Обманешь – я тебя застрелю прямо здесь.

За восемнадцать лет службы Тимшин хорошо узнал, что значит передавать записки. Еще хуже, чем носить чай или анашу. Сам он никогда с криминалом не связывался, потому что у него были другие интересы и другие источники дохода, к тому же все, кто занимался этим делом, плохо кончали: в лучшем случае увольнением, в худшем – сроком, а в самом худшем – непонятной скоропостижной смертью. Баксов он отродясь в руках не держал и испытывал к ним некоторую опаску еще с тех времен, когда за валюту вполне можно было загреметь на шесть-восемь лет. Всеобщая долларизация его поселок не затронула: здесь во взаиморасчетах по-прежнему применялись прицепы комбикорма, свиные ляжки и сладкий грушевый самогон.

Поэтому предложение его никоим образом не заинтересовало. Обычно те, кто пытается проложить «дорогу», знают, к кому с этим обращаться. Но коренастый бандит обратился к нему, его сверлил оловянными глазами-буравчиками, именно его заставлял сделать то, чего он не делал всю жизнь, и его собирался застрелить в случае отказа. Делал он все это не в глухом лесу, не темной ночью – напротив, на многолюдной улице, рядом с городским отделом милиции, и форма Тимшина его нимало не смущала. Дружок бандита – высокий, с вытянутой и сплющенной по бокам головой – стоял чуть сбоку и зловеще улыбался.

Старшине предстояло сделать выбор. Или выхватить пистолет, уложить нападающих мордами на асфальт, как любят проделывать лихие оперативники, вызвать подмогу и сдать их куда положено. Но пистолета у старшины никогда не было, да и на подобные кинематографические подвиги он не был способен. К тому же еще десять лет назад такая акция могла дать результат, а сейчас получится пшик – выпустят этих «быков» через трое суток, а то и через три часа, за недоказанностью состава преступления.

Или взять записку и сделать вид, что собирается ее передать.

Или геройски погибнуть на боевом посту.

Тимшин выбрал второй вариант, как наименее безобидный.

– Выйдешь с ответом к обеду прямо сюда, – приказал крепыш и засунул старшине в карман две бумажки.

Словно во сне Тимшин добрел до работы, невнимательно выслушал инструктаж и принялся заполнять журнал перемещения задержанных. Сегодня в тюрьму отправляли двенадцать человек, выпускали троих, оставались сидеть двадцать два.

О случившемся следовало доложить начальству, но Тимшин чувствовал, что ничего путного из этого не выйдет – сам же окажется виноватым. Зачем брал малевку? Да еще и деньги получил! Вначале согласился, потом испугался и передумал? Вряд ли начальство поспешит его защищать, скорее начнет о себе заботиться, как обычно...

Конечно, самое простое передать послание по назначению. Пишут там всегда одинаковое: «не колись, мы тебя отмажем», или «бери все на себя, дадут условно», или еще какую-нибудь ерунду. А в ответ тоже гонят одно и то же: «спрячь вещи», «скажи Галке, что я был у нее», «Крыса, сука, всех сдает»...

Передать письмо, забрать ответ – ничего сложного здесь нет. Но только на этом они не успокоятся. Потребуют что-нибудь еще, потом еще... Коготок увяз – всей птичке пропасть!

Проведя заскорузлым пальцем со стершимся от сельскохозяйственного труда плоским ногтем по графам журнала, старшина отыскал так стремительно ворвавшуюся в его жизнь фамилию. Печенков находился в восьмой камере. Вместе с ним содержался Колеров...

Увидев, кто находится в соседях у адресата малевки, Тимшин донял, что передать ее не удастся. Хотя он и не вникал в тонкости милицейской работы, но знал, что Колеров попадает сюда не так, как все. Его привозит подполковник Коренев, и он же освобождает через трое суток. Значит, Колеров не обычный арестант, а человек Коренева. Если отдать Печенкову записку, Коренев узнает об этом очень быстро, и тогда его, Тимшина, постигнет печальная судьба многочисленных предшественников.

Старшина перевел дух. Это для него даже лучше. Те узнают, в чем дело, и сразу отвяжутся.

Придумав какой-то предлог, он отпросился у дежурного на полчаса и в назначенное время подошел к условленному месту. Там стоял один узкоголовый.

– Принес ответ? – хищно ощерился он, обнажая мелкие острые зубы.

– Не выйдет у вас ничего, братцы, – печально вздохнул Тимшин. – С ним «утка» сидит. Все, что в этой камере делается, опер тут же знает.

Острые мелкие зубы хищно заблестели. Казалось, что их в два раза больше, чем у нормального человека.

– Что за «утка»? Как фамилия?

Тимшин оглянулся по сторонам.

– Колеров. Сегодня его выводят, может, другую подсадят.

– Сегодня? – насторожился мелкозубый – Во сколько?

– Через час. Может, через два.

– А сколько всего выходить будут?

– Трое.

– Значит, так. Чтоб этот первым вышел. Ты понял?

– Его опер встречает.

– Не твоя забота.

Расставшись со старшиной, Сережка Фитиль прошел квартал и нырнул в подворотню. Здесь в неприметном замызганном «Москвиче» его ждал напарник – крепкоплечий Самсон. Фитиль быстро ввел его в курс дела.

– Точно. Надо этого гада выпотрошить.

– Старшина сказал, его опер встречает.

– Не пойдет же он с ним. Сдоит и отпустит. А мы его заманим в машину, отвезем за город и потолкуем.

На этот раз Лис не встретил Лешего, и он, переполненный информацией, вышел из калитки в зеленых железных воротах в квадратный, изрядно замусоренный и мрачноватый двор. Пройдя двор насквозь, он вышел на широкий проспект, привычно осмотрелся и сразу увидел двоих парней, приметы одного оказались знакомыми: высокий, вытянутая и сплюснутая голова. Второй пониже, но широкий в плечах и очень сильный. Они явно наблюдали за подворотней и, увидев освобожденного, переглянулись. Не фиксируя на них взгляда. Леший с безразличным видом прошел мимо. Словно самонаводящиеся торпеды, парни синхронно двинулись за ним.

По спине прошел холодок. Как и все опытные люди, особенно те из них, которые балансируют на грани жизни и смерти, он не верил в совпадения и очень остро чувствовал опасность. Связи Печенкова вполне могли сшиваться в районе ИВС, но знать его и интересоваться им при нормальном раскладе никак не могли. Значит...

Двойная жизнь рано или поздно приводит к тому, что можно потерять основную. Несколько раз Леший уже бывал на грани разоблачения. Однажды на «малине» в Новороссийске он столкнулся с двумя блатарями, которые знали его под разными фамилиями. Еще хуже, что и биографии его не совпадали. С фамилиями как-то можно отмазаться, но правдоподобно объяснить раздвоение жизни очень трудно. Потому что первая мысль, которая приходит в голову битому жизнью урке, – о ментовских штучках: «легендах», с помощью которых стукача внедряют в разрабатываемую среду.

Тогда он попер нахрапом – забожился самой страшной воровской божбой: «Век свободы не видать, буду я козел и блядь...», а потом схватил пику и пообещал на месте пришить каждого, кто усомнится в его кристальной воровской честности. Играл он очень убедительно, потому что другого выхода не было: если бы кто-то продолжал настаивать на своем – пришлось бы его резать, иначе кранты. Тут прав не тот, кто прав, а кто смелей и наглей...

Леший не оборачивался, но чувствовал, как враждебные взгляды буравят ему спину. На улице многолюдно, но это ровным счетом ничего не значит: что захотят, то и сделают. Помешать им мог только один человек – он сам. Леший прикинул свои возможности. Он был крученым, жилистым и умелым в драках, но против двух молодых парней вряд ли сможет устоять, тем более – один такой бугай. Если бы еще знать, что они пустые... Но нет, сейчас пустым никто не ходит – либо с пером, либо с «БОЛЬШОЙ»... А у него самого в карманах, кроме пятидесяти тысяч, поломанной расчески и ключа от квартиры, ничего не было.

Времени в запасе оставалось немного... Если ничего не придумать, через несколько минут наступит развязка... Впереди располагался небольшой универсальный магазин. Леший лихорадочно прокручивал в голове варианты и кое-что придумал. Хоть бы эти «быки» не потащились следом...

С беззаботным видом Леший нырнул в стеклянную дверь, подошел к первому же прилавку, косанул назад. Преследователи остались на улице. Не торопясь, он обошел торговые залы, в скобяном отделе остановился у прилавка с ножами и внимательно осмотрел представленный ассортимент. Под толстым стеклом лежало не менее трех десятков образцов. Кухонные, разделочные, столовые... Разных форм и размеров. С волнообразным лезвием для резки хлеба, похожие на пилочку – для сыра и лимона, с раздвоенным концом – для потрошения рыбы... По одному и наборами, наши и импортные, от пятнадцати до пятисот тысяч.

– Вам для рыбы или для мяса? – симпатичная девушка в аккуратном фирменном халатике подошла помочь потенциальному покупателю, несмотря на его затрапезный вид.

– Вот этот покажи... И этот...

Перебрав несколько штук, он выбрал универсальный нож подходящей длины, с крепким клинком и отверстием в верхней части массивной пластмассовой ручки. Он удобно сидел в руке, режущую кромку лезвия образовывали сотни проточек с одной стороны клинка.

– Это лазерная заточка, – пояснила девушка. – Он очень острый и не тупится много лет.

Леший заплатил двадцать пять тысяч, девушка хотела завернуть покупку, но он отказался и сунул нож в карман.

– Где у вас второй выход?

Девушка покачала головой.

– У нас его нет. Где вход, там и выход. И товар оттуда заносим.

В другом отделе Леший купил толстые ботиночные шнурки, отойдя в угол, продел один в отверстие рукоятки и сделал петлю. Петлю он надел на запястье, а нож засунул в рукав. Потом купил сигарет и демонстративно прикурил на выходе.

Почти сразу подошел высокий.

– Слышь, ты Колеров?

Этот вопрос расставил все на свои места. Потому что «Колеров» – это псевдоним, под которым он объявлялся только в ИВС. И больше нигде. Значит, его кто-то сдал.

– С чего ты взял? Обознался, парень! – грубо буркнув в ответ, Леший быстро пошел вперед.

Но у ближайшей подворотни его догнали.

– А ну иди сюда, сука! – сильная рука вцепилась в предплечье и рванула его в сторону. Высокий наседал с другой стороны, держа руку под курткой, на уровне пояса.

В вытянутом, как колодец, дворе никого не было. Железные лестницы опутывали по периметру обшарпанные стены. Воняло помойкой.

– Что тебе Мишка сказал? – длинноголовый вынул из-под куртки руку с «БОЛЬШОЙ» и приставил ствол к голове Лешего. «ТТ», – определил тот. – Курок не взведен". На все про все у него было меньше минуты. Рывком освободив руку, он писанул коренастого по шее, тот сразу отпустил его, схватился за рану и, страшно хрипя, опрокинулся навзничь. Длинный дернул пальцем, безуспешно пытаясь нажать спуск. Его он ударил в распахнутый вырез куртки. Как он и предполагал, пластмассовая ручка взмокрела, стала скользкой и, если бы не петля, выскользнула бы из рук.

Нагнувшись, Леший вытер руки и нож о землю и тут же загреб это место ботинком. В подворотне послышались голоса. Он бросил нож в сторону мусорных баков и неторопливым шагом пошел на улицу, разминувшись с двумя толстыми тетками: Одна впилась в него цепким, запоминающим взглядом; Он втянул голову в плечи и отвернулся: Через минуту сзади раздался отчаянный женский Визг.

Не ускоряя движения, Леший перешел улицу, свернул за угол, сел в автобус и, проехав три остановки, вышел; его била нервная дрожь, и хотя он понимал, что привлекать постороннего внимания нельзя, но непроизвольно оглядывался, отряхивал одежду. Потирал руки; будто пытаясь стереть то, что может на них оказаться. Так не избавишься от улик: надо раздеться, сжечь все вещи, выкупаться, постричь ногти, потереть пальцы щеткой.

Он впервые заделал «мокруху», да еще двойную, хотя пару раз в молодые годы приходилось резать оборзевших рогометов, но сейчас спрос будет совсем другой... И надо же было вляпаться: баба его срисовала и наверняка даст точные приметы, кто-то мог видеть, в какой он сел автобус, менты прочешут маршрут, окружат прилегающие улицы... Ему некуда идти, и он обязательно попадется в расставленную сеть со всеми невидимыми, но легко выявляемыми пятнышками, брызгами и потеками крови... А если еще остались отпечатки на ноже... Хоть он и потер ручку о землю, но все мог не стереть, да когда бросал, схватился за лезвие...

Словно запутывая следы, он петлял по Нахичевани, лихорадочно обдумывая, что делать... Идти к своим нельзя – Север сразу расспросит: «А как ты в ИВС оказался? За что попал? Да почему выпустили? Из-за чего с этими двумя схлестнулся?» Ничего не сказать еще опасней: кто-то же «Колерова» сдал! Хер его знает, где бродит информация о нем да где она выплывет! Одно дело, если ты сам про все рассказал, тогда можно отбрехиваться, выворачиваться, любое фуфло гнать. А вот если промолчал – тогда все сходится, значит, ты и есть ментовская «наседка»! Нет, в такой ситуации мог помочь только один человек...

Из ближайшего автомата Леший набрал номер мобильного телефона Лиса. Тот ответил почти сразу:

– Слушаю.

– Это Петруччо, – глухо произнес он в тяжелую, замызганную сотнями рук трубку. – Я врюхался покрупному. Нужно встретиться.

– Слушаю, – напряженным тоном повторил курирующий офицер, и Леший понял, что вокруг него находится много людей и спрашивать то, что следует спросить в подобных случаях, он не может.

– Приезжай на Девятую линию, там пустырь перед грузовым портом. Знаешь?

– Да. Слушаю.

– Я там буду. Сейчас иду туда и буду ждать. Как увижу тебя – сам выйду.

– Понял.

Леший повесил противно исходящую короткими гудками трубку.

По крутой, вымощенной булыжником улочке он двинулся к реке. Справа и слева теснились, наезжая друг на друга, мелкие саманные, шлакоблочные, реже кирпичные домишки, возведенные по старым, запретительным советским стандартам: жилая площадь не больше шестидесяти метров, высота до конька крыши – не выше шести.

Район считался непрестижным, землю никто не выкупал, нового строительства не велось. Кое-где выбитые окна и провалившаяся крыша свидетельствовали о смерти или переезде хозяев. Спустившись к пустырю. Леший забрался в один из заброшенных домов и сел на корточки, так что только лоб и глаза возвышались над треснутым кривым подоконником. В этой типичной для бывалого зека позе, экономящей силы на пеших этапах и в часы ожидания вагонзака, он был готов просидеть сколько понадобится.

Перед глазами расстилалась пустошь с наполовину разворованной горой щебенки, несколькими фундаментными блоками и беспорядочно раскиданными кучами мусора. Через месяц все это скроет бурно растущий бурьян. За пустырем ржаво рыжел забор грузового порта, за ним торчали портальные и башенные краны, виднелись краешки стоящих под загрузкой барж. Заезд в порт осуществлялся с другой улицы, здесь транспорт почти не ходил, и гул мотора сразу вызвал у Лешего настороженность.

Мимо медленно, раскачиваясь на ухабах мостовой, как кораблик на волнах, прокатилась серая «Волга». За рулем Леший рассмотрел силуэт куратора, прикинув осадку машины, он понял, что больше в ней никого нет. И следом вроде бы никто не ехал, хотя это ни о чем не говорило: если Лис решил его сдать, то менты подберутся незаметно, так и не поймешь – откуда выскочили. Да он и сам прекрасно справится...

Подождав, пока «Волга» достигнет пустыря. Леший вылез из своего убежища и двинулся следом. Несколько раз он оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.

– Чего головой вертишь? – насмешливо встретил его выглядывавший из машины Лис. – Или ждешь кого?

Леший безошибочно понял, что тот ничего не знает. Конечно, Лис ушлый опер и умеет блефовать, как никто, но за долгие годы совместной работы агент и куратор входят в столь тесный психологический контакт, что чувствуют не только настроение, но и биоволны друг друга. Сейчас от Лиса исходила обычная волна расположенности и спокойной уверенности, а от Лешего – поток сомнений, растерянности и страха.

– Думаешь, за тобой следят? – на этот раз в вопросе не было насмешки.

– Садись в машину...

Леший рассказал все за пятнадцать минут. От того момента, как Печенков вошел в камеру, и до того, как он сам, слыша за спиной женские крики, вышел из проходного двора. Лис слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. Взгляд его, как всегда, ничего не выражал.

Когда Леший закончил, он вдруг ощутил, что повис над пропастью. Лис был очень надежным партнером, он никогда не подводил и всегда вытаскивал из любых передряг. Но это было связано с заданиями, которые опер давал своему агенту. А убивать этих двоих Лис ему не поручал. И ни один мент не обязан покрывать двойного убийцу...

Возникла томительная пауза. Они молча смотрели друг на друга, и каждый знал, о чем думает другой. По идиотским ведомственным инструкциям, Лис обязан был воспитывать агента в духе соблюдения ранее социалистической, а теперь неизвестно какой законности, удерживать его от совершения преступлений, больше того, использовать для разложения уголовно-преступной среды и перевоспитания ее членов.

Иными словами, активный член воровской общины в ранге жулика Клоп должен был не только уклоняться от всех предлагаемых ему сотоварищами «дел», но и активно пропагандировать честный трудовой образ жизни. Например, Север посылает его с Силком на верную кражу по хорошей наводке, а он в ужасе вытаращивает глаза, отмахивается руками и говорит примерно следующее:

– Что вы, братья, разве можно воровать? Это нехорошо, не по-христиански... Да и не по закону, опять же! Давайте лучше сдадим общак государству, а сами устроимся грузчиками в речной порт и заживем честной трудовой жизнью!

Совершенно очевидно, что после такой репризы его бы в лучшем случае посчитали за бельмондо, а в худшем – поставили на ножи, как ссучившегося. Ясно также, что ни в том, ни в другом случае агент не добыл бы ни одного грамма интересующей уголовный розыск информации, да и вообще не принес бы никакой пользы. Оперативники отчаянно матерились в адрес авторов дурацких приказов, в запале называя их нехорошими словами и выражая сомнение в их профессиональной и умственной полноценности. И глубоко ошибались.

Те, кто составлял такие инструкции, и те, кто их утверждал, вовсе не были настолько дремучими идиотами, чтобы всего этого не понимать. Они, как правило (хотя это правило, как и все другие, знает немало исключений), прошли все ступени оперативной работы и прекрасно знали: чтобы успешно «освещать» уголовную среду, агент должен вращаться в ней. Проводить время с босяками, дружить с ними, пить водку и курить анашу, участвовать в преступлениях... Но одно дело – все это знать, а совсем другое – санкционировать совершение преступлений в интересах оперативной работы! Тут нужна немалая смелость: а вдруг депутатская комиссия по законности заглянет в этот приказ, или куратор из правительства, или прокурор, или журналисты пронюхают да понесут по всему свету...

Ведь депутаты, члены правительства, прокуроры да журналисты далеки от реалий оперативной работы, они-то как раз и не знают, что провалить воровскую шайку способен именно вор, а не передовик производства, отличный семьянин и хороший спортсмен, на которых долгие десятилетия ориентировалась отечественная идеология. Да и знать этого не хотят, считают ниже своего достоинства вникать в «подлое ремесло». А вот спросить могут!

– Вы что, товарищи дорогие, с ума сошли? Вы же официально разрешаете преступления совершать! Разве вас для того на должности назначали?! Нет, вас назначали с преступностью бороться, профилактировать ее во всех проявлениях! А раз вы наоборот поступаете, то надо вас с должностей гнать поганой метлой!

И погонят, ничего хитрого в этом нет, вон сколько нагнали за последние годы, начисто отучив свое мнение отстаивать, интересы дела защищать или объяснять вышестоящим истинное положение дел. Вышестоящие-то этого не любят, они считают, что и так все распрекрасно знают, им надо, чтоб под козырек – и "Есть! ".

Потому и пишут лукавые, далекие от жизни инструкции, чтобы приличия соблюсти да должности сохранить. А отдуваться кто будет? Ясное дело – опер. Он в случае чего и крайним окажется. Потому что это он нарушает, посылая своего человека на задание и зная, что тому тоже придется замараться... Правда, когда агент влипает на мелких делах, оперу это обычно сходит с рук: непосредственное начальство закрывает глаза на неизбежное прегрешение... Если, конечно, опер с начальством дружит. А то ведь может и не закрыть. Это тоже очень удобно: когда без нарушений работать нельзя, тот, кто работает, всегда виноват, всегда «на крючке»...

У Лиса пока и с Нырковым, и с другими начальниками отношения вроде неплохие, хотя кое-кто в управлении с удовольствием вспомнит при случае его «темное» прошлое. А случай – вот он! Не какаято кражонка, не полудохлый уличный грабеж, а два трупа сразу! Тут так навалятся, будто это не Леший сделал, а он. Лис, собственноручно обоих завалил!

Только Лис потому и Лис, что хитрости и предусмотрительности у него на троих хватит. Леший его «карманный» агент, он в официальной картотеке не состоит – это раз! По Печенкову Лис оперативную разработку не вел и в камеру к нему никого не подсаживал – это два! Документы, которые это «два» подтвердят, он изготовит – это три! А из всей этой истории надо еще пользу выжать – это четыре!

– Слушай, Петруччо, как думаешь, если сейчас Печенкову трупы его дружков показать, он расколется?

У Лешего даже челюсть отвисла. Он ожидал любого вопроса, но не этого.

– Небось лопнет, – после некоторой паузы ответил агент. – Очко у него не железное.

– Ладно... Тогда слушай меня и запоминай...

Инструктаж занял не больше десяти минут. Закончив его. Лис протянул Лешему несколько крупных купюр.

– Домой не ходи. К своим тоже пока не суйся. Есть где пересидеть?

– С бабками найду место, – агент сунул деньги в карман.

– Давай! – Лис бросил взгляд на часы. В нем включился мощный мотор, мозг прокладывал маршрут к намеченной цели. Он уже был далеко от пустыря у речного порта и от Лешего.

– Подвезти тебя куда-нибудь? – из вежливости спросил опер. Курирующий офицер должен заботиться о своем агенте.

– Нет. Сам доберусь.

Леший открыл дверь.

– Так спокойней.

– Тогда звони мне дважды в день. Утром и вечером.

Дверца захлопнулась, может быть, с большей силой, чем следовало. Взревел форсированный движок – цилиндры растачивали в гараже у Лакировщика. «Волга» развернулась и мощно поперла вверх по крутому склону.