Сфера Кожин Олег
Цветы… Всюду цветы – маленькая аллейка слева от меня обсажена флоксами, чуть дальше – тюльпаны и розовые кусты. Розы – гордость деда. Красные, белые, чайные, чуть ли не ультрамариновые. Дальше – гладиолусы, сирень…
…Сирень? Сирень расцветает весной, как раз на 9 Мая, а розы…
Дед сидит на табуретке возле открытого контейнера и мастерит. Это его любимое занятие – здесь, в нашем поселке, куда мы выбираемся на лето. На лето – и на редкие выходные. Некогда. Бабушка и дед читают лекции, она – в высшей школе профдвижения, он – в авиационном. Я хожу в школу.
В школу?! Да будь она неладна, школа эта! Не хожу туда и ходить не собираюсь!..
– Кошелек на комоде.
– Помню…
Конечно, помню! Комод в дальней комнате – той, что прямо по коридору. Там ночуем мы с дедом, а бабушка спит на втором этаже, в «фонарике». До сих пор не знаю, как правильно назвать это чудо архитектуры. То ли лоджия, то ли застекленный балкон. Оттуда виден весь сад, видна дорога за забором, решетчатая ограда соседской дачи…
Взбегаю по ступенькам, пересекаю веранду. Справа картина – Айвазовский «После бури». Копия, конечно, но мне очень нравится. А в коридоре – гравюры, виды нашего города. Это бабушке художник подарил, они знакомы чуть ли не с довоенных времен.
…Картина так и осталась там, в брошенном доме под острой крышей. А гравюры у меня, вынутые из рамок, пожелтевшие…
О чем я? Они «здесь», я их вижу!
Комод – полированный, бурый, чуть ли не позапрошлого века. На нем кошелек, рядом «Вечерка», развернутая там, где программка. А телевизор? Да вот он, у окна! Не очень новый, конечно, «КВН», но два канала берет. То есть в городе берет, здесь же только один – первый, московский. Что поделаешь, это же не «Березка», всего лишь «КВН». Как говорит дедушка: «Купил, включил – не работает».
На моей кровати – книжка. Что читаю? Ну конечно! Василий Ключевский, том второй. Остальные тома в соседней комнате, на полках. Там еще много чего есть, до самой осени хватит. И на следующий год останется.
…Из восьми томов уцелели только пять. Остальные пришлось докупать, переплачивать.
[……………………………………………]
– Я пойду, бабушка?
– Купи себе шоколада. Того, что тебе нравится.
Ох, бабушка! Сколько тебе сейчас лет? Чуть за шестьдесят, наверное. Ты молодец, до сих пор работаешь, студенты тебя побаиваются, знаю. А дед (я его дразнил «дед-медвед») на пенсии, ему скоро семьдесят. Деду очень трудно ходить. Контузия, та, что он получил на Сандомирском плацдарме, все-таки догнала…
– Я не ем шоколада, бабушка. Уже много лет не ем. И сладкого не ем.
Она удивляется, но не слишком. Бабушка привыкла к капризам любимого внука. То он не ест суп, то не желает шоколаду, то мечтает поступить именно на истфак, где конкурс – восемь человек на место, то не хочет распределяться на кафедру истории КПСС.
– На велосипеде поедешь?
Оборачиваюсь. Мой «Спорт-шоссе» на веранде, у самого входа. Но мне надо к магазину, значит, спускаться вниз. Спускаться – ничего, а вот обратно… Да и сколько той дороги?
– Пробегусь. Вечером покатаюсь – до Мерефы и обратно.
– Ты все-таки осторожней.
Осторожней? Ох, бабушка! Залитый солнцем поселок, пустая улица, зелень садов. И цветы, всюду цветы…
И я слышу все, слышу даже свое имя! Не нужно угадывать слова, ловить смысл, переспрашивать. Дед и бабушка… Как редко я их вижу вместе, вдвоем!
[……………………………………………]
– Я прочел твою диссертацию, дедушка. Не так давно прочел… Ты писал о коллективизации – у нас, в нашей области. И ни разу – ни разу! – даже не упомянул о голоде. О голоде, о депортациях. Понимаю, ты защищался еще в 1952-м, но мог хотя бы намекнуть…
– В последней главе. Разве ты не заметил? Где я рассказываю о помощи голодающим. Если есть помощь, значит, есть и голодающие.
– Помню. Но там нет такого слова – «голодающие».
– Там есть «продовольственная помощь». А зачем продовольственная помощь в деревне? Умному – достаточно. А в приложении – цифры. Стоит лишь взять карандаш, бумагу, сложить все вместе…
– У тебя часы за коллективизацию, дед. Серебряный «Буре» от ЦК КП(б)У. За что? Что ты делал?
– Я был в особой группе Центрального Комитета. Главная задача – предотвращение эмиграции из пограничных районов. Любыми средствами… Разве ты не знал?
– Узнал. Не так давно… Дедушка, ты расскажешь мне про пустыню? Как ты в Ташкент на верблюде ехал?
– Эх, солдат Яшка! Это я тебе маленькому рассказывал. Тебе очень нравилось.
– Еще бы! Пустыня, львы, тигры, жирафы еще, да? А я ее видел, пустыню эту. Причем именно под Ташкентом, правда, зимой.
– Я тоже там был зимой. В феврале 1942-го, всего пару дней. Отвез в Ташкент твою бабушку и твоего папу и уехал на Урал. Там наш корпус формировался.
– Гвардейский Уральский орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого? Дед, почему ты так мало рассказывал о войне? И не только о войне? Я тебя все время спрашивал, а ты…
– А ты бы о ТАКОМ рассказывал? Ты вырос, внук, вон – седина на висках. Неужели до сих пор не понял, почему мы – все! – молчали? Эх ты, солдат Яшка!
– Дед-медвед!
[……………………………………………]
По аллее, мимо цветущего тамариска… Или божьего дерева? Никак не запомню. Мимо нашего маленького виноградника («шасла», очень сладкая!) – к серому штакетнику забора, к скрипящей калитке, возле которой растет высокий тополь. Оглянуться? Не стоит, я и так вижу. Вижу – и знаю. Бабушка поднимется на крыльцо, скоро обед, надо готовить. Дедушка тоже встанет, но сначала снимет очки, уложит их в кожаный футляр, нашарит рукой палку. Она всегда стоит справа…
– Рекс! Рекс, ко мне!
Огромная черная овчарка – овчар! – неслышно подбежала, ткнулась холодным носом, пристроилась рядом. Рекс – дедов любимец, предмет зависти всех соседей. Характер – точно дедов. Никогда зря не лает, спокойный, молчаливый – до поры, до времени. А уж когда пора настанет!..
– Рядом! Гулять!..
[……………………………………………]
Я не видел сегодня бабочки. Да вот она – маленькая точка на небе! Совсем маленькая, совсем-совсем.
Мы часто гуляем вместе. Рекса не надо водить на поводке, это вам не болонка. Он любит гулять, особенно на пруд – который за магазином. Плавает он просто здорово…
– Рядом!
Это я зря – Рекс и так рядом. Дорожка узкая, но места вполне хватает. Из-за забора к нам тянутся ветки со спелыми вишнями, с завязями яблок. Тут очень много яблонь.
Скоро будет пустырь – огромный, целая площадь, там перекресток, нам налево…
[……………………………………………]
Не понимаю! Мы у станции? Но разве это наша станция? Отчего так темно, откуда взялись нелепые дома? Откуда здесь многоэтажки?
Темно, очень темно… Где Рекс? Где?!
Назад, скорее!
Бабочка тут, почти рядом – огромная, мокрая, холодная. Солнце отражается на мелких капельках…
Солнце? Но ведь солнце пропало!
…За старым черным штакетником – черная пустошь. Деревья исчезли, исчезли кусты сирени, цветы… Пусто – ничего! Лишь возле обвалившегося крыльца – две могилы.
– Бабушка! Дед!
Голоса не слышу. Кажется, поднимается ветер. Черный ветер…
Нет, все не так! Они похоронены в городе, над их могилой – памятник, там фотографии…
Холодно. Черно. Очень холодно.
[……………………………………………]
Не двинуться, не пошевелить рукой. Это – самое страшное, когда не можешь ничего – даже вздохнуть.
Бабочка? Ты еще здесь? Как ты близко, какая ты светлая! Рядом с тобой не так страшно.
Дотронуться?
Так это не бабочка! Диск – огромный, теплый, светящийся ровным солнечным огнем! Только прикоснуться рукой!..
[……………………………………………]
Светло! Голубое небо, зеленые кроны… Светло!..
Успеваю оглянуться. Бабушка и дед стоят рядом, плечом к плечу, улыбаются, бабушка машет рукой. Справа от нее – маленький светловолосый мальчик. Шорты, белая рубаха с короткими рукавами, панама налезла на нос…
[……………………………………………]
11. Картина
(Rezitativ: 0’44)
За рекою – пустырь. Даже странно! Чуть левее – высокие трубы заводов, правее и дальше – длинная шеренга домов. А в центре ничего, пусто-пустынно. Лишь огромное поле, залитое ярким летним солнцем.
И река – тоже огромная, от одного берега до другого никак не меньше километра. Серая вода, мелкая рябь, птицы в высоком голубом небе…
Река – плохо, совсем плохо, но, к счастью, мы не в городе. Точнее, в городе, но не в нашем. Значит, река – не помеха.
Гляжу на Л. Рискнем? Давно не был там, за рекой!
На тот раз мы встретились с Л не на знакомой улице, где гремят трамваи. Совсем другой район, совсем другой дом – блочная девятиэтажка конца семидесятых, безликая, скучная. Зато лестница в порядке – и квартира светлая, просторная, на окнах нет штор. Сегодня вообще очень светло, даже тени исчезли.
Л теперь выглядит совсем иначе. Никто бы ее не узнал – кроме меня. Она почти каждый раз другая, непохожая. «Там» такое наверняка удивит, «здесь» же – привычное дело. Иная внешность, и квартира иная, и голос. И даже имя.
[……………………………………………]
– …Держись за руку! Крепче, крепче! Главное – захотеть! У меня всегда получалось.
Все действительно просто. Из нашего города можно легко уехать, если не ночь, конечно. Проще всего на машине или на мотоцикле. Но и на велосипеде можно, и поездом, и даже в автобусе. В автобусе порой бывает очень интересно, по пути встречаются новые, незнакомые города – огромные, ни на что не похожие. В одном из них я однажды задержался, и очень надолго.
…Надо бы туда заехать вновь, но «здешнее» время – дискретно, и пространство дискретно. Автобусная станция давно пуста, сквозь асфальт пробилась трава…
Но это – транспортом. А лучше всего – просто захотеть. Очень захотеть, представить место, куда надо попасть, закрыть глаза…
Ты-неспящий (я-неспящий!), завидуешь?
У нас с Л получилось с первого раза. И вот мы на набережной, впереди мост, за ним – бескрайнее поле-пустырь. Далекий город, где я бывал всего несколько раз.
Названия не знаю. И спрашивать не стоит – не услышу.
[……………………………………………]
– Как много травы! Здесь, кажется, никто не бывает, Л! Чувствуешь запах? Да, я тоже…
Запаха «здесь» нет. Мне легче – я-неспящий сам себе подсказываю, напоминаю. Высокая, начинающая желтеть трава, синие цветы, редкие головки клевера…
За рекой сразу становится ясно, что мы не дома. У нас так не бывает, чтобы поменялось буквально все – и сразу. Наш город не рушится, он течет, плавится, медленно меняет форму.
Тут иначе, тут – все сразу. Вместо знакомого квартала в конце поля, куда мы шли, – нечто непонятное, огромное, врезающееся прямо в бездонное небо. Куда там нашему Зданию!
– …Очень жалко, Л! Там, за домами, был готический собор. Хотел показать, у нас такого нет. И здесь, выходит, уже нет.
[……………………………………………]
– Да, тоже храм. Но, кажется, православный. Все равно, раз мы тут. Поглядим…
Да, очень жаль. Тот, исчезнувший собор я нашел совершенно случайно. В этом городе я бывал, но реку переходить не решался. Обычно жил рядом с главной улицей (с «их» главной улицей) в большой общаге, где всегда полутемно, где десятки коридоров, сотни дверей.
…В общаге я всегда забываю вещи. Вначале огорчался, потом привык.
Но однажды я вышел к реке – и увидел это поле, такое же, как сегодня – залитое солнцем, зеленое. А на главной улице шел снег, в общаге стало совсем мрачно…
Решился. И не пожалел. Теперь тем более не жалею, ведь собора, скорее всего, я никогда не увижу. Печально, такого «там», в неспящем мире, тоже не встретишь. Тонкий силуэт, словно вырезанный ножницами из полупрозрачной бумаги, невесомый острый шпиль, рвущийся к зениту, сотни скульптур и барельефов, разбросанных по поверхности стен… Храм был пуст, заброшен и по-особому гулок. Туда никто не заходил, но страха не было – внутри всегда светило солнце. Легкие лучи прорезали стекла витражей, в лучах танцевали пылинки.
[……………………………………………]
– Ну, как тебе, Л? И мне не очень…
Не очень. Совсем даже не очень. Собор с острым шпилем исчез, исчезли дома вокруг, уступив место огромному православному храму. Стены в грубой цементной обмазке, чудовищный купол в темном золоте, неприветливые серые окна.
И сразу же стало темнее. Солнце скрылось за тучами, последний луч неуверенно коснулся тяжелого креста…
Креста? Но тут нет креста! На его месте нечто странное, незнакомое.
…Церкви снятся часто. И почти всегда – такие. Пыльные. Хмурые. Мертвые.
Без крестов.
Внутрь идти нельзя. Пальцы Л вцепились в мою ладонь, дрогнули.
[……………………………………………]
– Это памятники. Просто памятники!
Я и сам слегка испугался. Показалось, на миг почудилось, что не памятники – надгробия. Такое бывает даже днем – земля неслышно колеблется, меняет форму, проступают еле заметные контуры… На этот раз обошлось – просто мы не сразу заметили.
…Одинаковые, каменные, недвижные. Застывшие лица, застывшие взгляды, еле заметные усмешки на сжатых губах. Долгий ряд – вдоль всего собора. Кто они? Отчего – на одно лицо? Ни надписей, ни дат. Стражи? Хозяева? Так и кажется, что каменные лики вот-вот дрогнут, живым огнем вспыхнут глаза…
Не стражи. Не хозяева даже. Владыки!
Я-неспящий наверняка посмеялся бы над этой каменной безвкусицей. Но «здесь» над таким не смеются. Тревожное в воздухе. Полуоткрытые двери собора, давно не мытые окна, тишина вокруг – и безмолвное воинство вдоль стены. Может, зря мы перешли реку?
– Их стало больше, Л! Вон тот, справа. Хорошо, что сейчас день! Ночью их ничем не удержишь. Смотри, кажется, двинулся…
[……………………………………………]
Сейчас день, но день испорчен. Впрочем… Совсем рядом еще одно здание, на этот раз двухэтажное. И что там написано, у входа? «Музей одной картины»? Всего одной? Интересно!
Кажется, «там», у неспящих, такой музей действительно есть. Но где? Нет, не помню.
[……………………………………………]
А вот рисовать «здесь» действительно умеют. Я-неспящий все удивляюсь, КТО сочиняет «тексты». Мне-«здешнему» иное интересно – КТО рисует? Оба «я» (и Джекиль, и Хайд) овечку на лугу изобразить не сумеем, а тут!..
«Там» я несколько раз пытался взяться за карандаш – зарисовать кое-что по памяти. И этот, исчезнувший собор, тоже. Результат не помню, но вполне представляю.
И все-таки – КТО? Чей сценарий, оформление чье? ЧЕЙ мир? Я не мог его создать, он слишком совершенен. «Тот», неспящий мир, создали Бог и Эволюция, а этот?
Пойму ли я? Узнаю?
…Все, как у людей. Билеты, даже программка. То есть не программка, конечно, – буклет. На русском? «Здесь» все говорят по-русски (во всяком случае, я всех понимаю), а вот пишут всяко.
По-русски. Эль Фано. «Процессия». Испания, конец XV века…
Эль Фано? Кто такой, отчего не знаю? Между прочим, первая «здешняя» фамилия, которую я мог повторить. Или что-то изменилось?
– Ну, Л, поглядим. Конец XV-го? Не иначе Акт Веры покажут. Хорошо, что мне никогда не снилась инквизиция! Да что с тобой?
Странно, я ее почти не вижу – Л стала прозрачной, призрачной, неслышной. Или это уже не она? Такое «здесь» тоже бывает. Люди исчезают, чтобы появиться вновь. Или не появиться никогда.
[……………………………………………]
Я ошибся. Это не Акт Веры.
…В центре – страшная клыкастая морда. Рогов нет, нет и копыт, но кто он – ясно сразу. Такие же черные, с когтями и перепончатыми крыльями, заполнили, заполонили все пространство.
Процессия? Где же процессия?
Процессии нет – люди рассыпались по узкой улочке, зажатой между высоких безликих домов с бойницами-окнами. Хорошо одетые, с пухлыми щеками, с солидными животиками. Только что они чинно шли по улице…
Гроб? Почему гроб? И катафалк, и саван? Гроб опрокинут, саван брошен на булыжники мостовой, лошадей, впряженных в погребальные дроги, уже схватили под уздцы эти, чернокрылые. Их много, они всюду – ловят убегающих, волокут за ноги кого-то синелицего – не иначе главного героя церемонии. Чернокрылые хохочут, скалятся, они довольны, веселы, счастливы.
В чем же дело? Что там, в буклете?
…Можно не смотреть. Вспомнил.
Легенда – испанская или нет, не знаю. Если грешник продал душу Врагу, Тот явится за ним, за его хладным телом. Души, проданной души, Ему мало. Не спасет ничто – ни отпевание, ни святость храма.
Процессия шла по улице. Почтенные горожане провожали в последний путь такого же почтенного земляка. Кто он был? Меняла, купец, городской старшина?
Чернокрылые ждали. Дождались!
А молодец Эль Фано! Но ведь такого художника нет? Кто же такое создал?
…А это? Как же не заметил сразу? Над острыми черепичными крышами, над буйством злой силы, над ужасом грешников – радуга. Странная радуга!
Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан – Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий, Фиолетовый. Семь. Семь цветов. Сколько цветов в настоящей радуге – той, которая «там», не помню, но «здесь»… «Здесь» их не семь, их… восемь! Под нижним – фиолетовым, еще одна полоса.
Черная.
Радуга восьми цветов. Радуга с траурной каймой.
Я это уже видел.
12. Дожди
(Arie: 5’25)
[……………………………………………]
Откидываю полог, подставляю, не глядя, ладонь.
Отдергиваю. Стряхиваю тяжелые капли.
Льет уже который день – когда как из ведра, когда мелкой сечкой, когда холодной дробью. Без перерыва, без просвета. Льет, льет, льет…
Полог палатки набух, провис, за пологом лужи, и на генеральской линейке – лужи, и флаг застыл половой тряпкой, которую забыли выжать.
Под стук дождя хорошо думается. И «там», у неспящих, и «здесь». Удается вспомнить многое, что в обычной суете не приходит на ум. Не из этой жизни – «здесь» забывчивостью не страдаю. Из «той», которую помню лишь обрывками. Ничего удивительного, я-неспящий тоже плохо запоминаю сны. То ли психика бунтует, защитный барьер ставит, то ли…
[……………………………………………]
…То ли просто НЕ ХОЧУ помнить. Я научился забывать. Я очень хорошо умею ЗАБЫВАТЬ!
[……………………………………………]
В палатке я не впервые, хотя прежде обходилось без дождя. Военные сборы – многодневная скучища, когда ничего не происходит, ничего не меняется, а до возращения домой еще так долго!..
Вот и первая проблема, первый предмет для размышлизмов – время. Точнее, Время. С большой буквы, так правильнее.
Я почти всегда знаю, что сплю. Исключения очень редки – и весьма забавны. Город тогда становится другим, появляются всякие незнакомцы и полузнакомцы, и начинается спектакль – шоу из жизни неспящих. То-то мой доктор Джекиль удивляется, когда привычный (ему привычный, ему!) мир вдруг начинает меняться на глазах, «дневной» грим исчезает…
Я тоже удивляюсь – пока не понимаю, что к чему. Иногда такое приятно, иногда не очень.
…Зато после могу представить, каково это – жить «там». Как по мне – не сахар. Бедный Джекиль, бедный я!
А то, чего еще не было? Почему я «здесь» такое вижу? Откуда? Нет, не вещие это сны – Время шутит. Опережает, отстает.
И еще – обидно. Ни разу не попадал в иную эпоху, в чужую жизнь. Хоть бы Варфоломеевская ночь приснилась, а лучше – прорыв дроздовцев к Харькову в июне 1919-го!
Или я просто не помню ТАКИЕ сны?
Итак, Время. Насколько я понимаю, сны, значит, и мои сны тоже, длятся очень недолго. Несколько секунд, пару минут, но уж не час, точно. А я в палатке, на дурацких сборах, восьмой день. Сидеть же мне тут еще больше месяца – и все это время (мое Время) более чем реально.
Как понять?
[……………………………………………]
На ужин одно и то же – гречневая каша и консервы из сайры, по банке на брата. Никто не возмущается, привыкли. От полевой кухни несет горелым салом (запах во сне?), деревянные столы плохо вытерты, даже ложку вымыть негде. Разве что под дождем.
Ребят в плохо подогнанной зеленой форме – тех, что попали сюда вместе со мной, – вижу не в первый раз, они меня тоже. Работаем вместе, учимся? Или даже вместе воевали? Преимущество сна – никто над этим не задумывается. Вот оно, наше Время – дискретное, рваное. Каждый день может начаться не тогда, не там – и не так. В неспящей жизни все выглядит глаже, хотя (как я-тамошний помню) далеко не всегда.
Сапоги очень странно пачкаются – и очень неудобно. Грязь, что спереди, смывается сама собой, особенно если идешь по траве. Как я, например. А вот та, что сзади… И не стряхнешь, и о траву не оботрешь, так и носи на каждой ноге по лишнему килограмму. Не снимать же сапоги в дождь! Возвращаться не хочется, лучше пройдусь по опушке, благо, никого тут нет. А на опостылевшие палатки можно даже не смотреть.
[……………………………………………]
Военные сборы – а никаких занятий! И ни одного офицера, только сейчас понял. Как же мы до сих пор не разбежались? В самоволки, конечно, ходим, село рядом, но…
Что ни говори, «здесь» не «там»!
Да, на палатки смотреть не стану, а вот налево взгляну. Налево – и вверх. Привет, бабочка! Сегодня ты не бабочка – яркая точка среди туч.
А ну-ка протянем руку!
Это я уже понял. Прилетит! То есть не прилетит, конечно, просто станет больше. И ближе.
[……………………………………………]
Она не отсюда? А откуда тогда? Надо мною, уснувшим, горит ночник? Или это просто боль, боль тоже похожа на цветное пятно?
Сегодня я очень плохо слышу. Не дождь, не стук капель – людей. В первые дни мог повторить каждую фразу, теперь же приходится лишь догадываться. Может, так и кончается сон? Все становится глуше, тише, подергивается дымкой, расплывается туманом?
…Заканчивается сон мистера Хайда – начинается сон доктора Джекиля.
А что? Кто сказал, что «дневная» жизнь – не мой сон? Просто для того, чтобы попасть туда, к неспящим, не требуется пить снотворное. Я-здешний очень редко сплю.
Интересно, а я («здесь»!) вижу сны? Не помню, жаль. А вообще забавно – сон во сне. Так сказать, в квадрате.
У лилипутов должны быть свои лилипуты. Откуда цитата? Кто сказал?
[……………………………………………]
Где это мы? Ах да, там, за поворотом, – деревня. Непонятно, зачем мы туда ходим. «Там» в самоволки бегут за самогоном и куревом, «здесь» же пьют редко, даже я. А сигареты… Ого, пачка пустая, надо прикупить.
…Стемнело? Стемнело! Бабочка-а-а! Вижу, вижу, не лезь в ладонь!
Дотронуться до нее пока не решаюсь. Если она – не лампочка над головой и не больной зуб, тогда что? Я-«там» и я-«здесь», как ни крути, один человек, и если у человека в мозгу завелась бабочка… Между прочим, ее никто не видит – кроме меня. Уже проверял.
Что, если она не из этого мира? Вообще не из этого? Бред, бред, «здесь» пришельцев не бывает, маленькие и зелененькие приходят только вслед за белой горячкой!
А дождь-то перестал! Во всяком случае, каплет не так. И я вновь начинаю различать слова. Этот парень, маленький такой, мне по плечо, о чем он? В полку говорят… В каком полку, мы просто на сборах? Говорят, что часть «партизан» после сборов призовут, потому что офицеров направляют в действующую…
…Так уже было! 1980-й, Лубны, наш полк, 86-й гвардейский. Но тогда все выглядело иначе, и лагерь был иной, и палатки, и деревня находилась не рядом, а за восемь километров.
[……………………………………………]
Ребята совсем молодые, каждому – едва за двадцать. А сколько мне теперь?
Стоп! Что я тут вообще делаю, на этих идиотских сборах? На моих погонах… Пусто! А я ведь офицер, я… Я майор! Где тут начальство, я им сейчас!..
Не поможет. «Здесь» – не «там», тут логика иная, следствие не всегда спешит вслед за причиной. Когда в очередной раз оказываюсь в своей, чтоб она пропала, школе, я напрасно уверяю всех, что давным-давно получил аттестат. Соглашаются, сочувствуют – но не отпускают. Один раз просили войти в их положение в связи с недобором учеников. В другой – позвонили своему начальству, но все равно оставили в школе – учителем. Неизвестно, что хуже!
Так что сегодня я не майор запаса, а… студент? Точно, студент инженерно-строительного…
Еще не хватало! Мне что, математику сдавать придется? Еще один вечный кошмар!
[……………………………………………]
Ночь, под сапогами чавкает, с деревьев падают капли и с неба падают, а тропинка все не кончается. Спешить, впрочем, некуда, не в палатку же? Интересно, весь месяц с хвостом, что остался, я тут и пробуду? В принципе да, сон имеет свои законы, один из них – тянуться до финиша. Если, конечно, меня «там» не разбудит телефон – или будильник.
Будильники ненавижу даже «здесь». Для меня они – рев сирены, взрыв бомбы, дикий крик под самым ухом – а то и чужие руки на горле.
Мне, который «там», еще хуже. Для меня-здешнего все заканчивается быстро, лишь миг чувствую странную смычку между мирами, когда ты еще немножко «здесь», но уже чуть-чуть «там». А потом ничего, совсем ничего – до следующего раза, до следующего обрывка моего Времени. Ему же, доктору Джекилю, приходится вставать, идти на работу в его странный непонятный мир…
Отчего Джекиль? Отчего Хайд? Это все – я!
[……………………………………………]
Читать бесплатно другие книги:
