Русский город Севастополь: великое мужество, великие тайны Шигин Владимир
«В год 6574 (1066), когда Ростислав был в Тмуторакани и брал дань с касогов и с других народов, этого так испугались греки, что с обманом подослали к нему котопана (одного из начальников гарнизона. – В. Ш.). Когда же он пришел к Ростиславу – он вошел к нему в доверие, и Ростислав почтил его. Однажды, когда Ростислав пировал с дружиною своею, котопан сказал: “Князь, хочу выпить за тебя”. Тот же ответил: “Пей”. Он же отпил половину, а половину дал выпить князю, опустив палец в чашу, а под ногтем у него был яд смертельный, и дал князю, предсказав ему смерть не позднее седьмого дня. Тот выпил, котопан же, вернувшись в Корсунь, поведал там, что именно в этот день умрет Ростислав, как и случилось. Котопана того побили камнями корсунские люди».
Глубоко символично, что именно простой люд отомстил византийскому начальнику за убийство русского князя. Это говорит только об одном – уже в IX веке тяга херсонеситов к Руси (как затем и к России) была столь велика, что они не убоялись даже мести за расправу. Значит, уже тогда «русских дух» прочно вошел в сердца и души жителей Священного города, вошел, чтобы остаться там навсегда…
И еще раз было суждено Херсонесу явить православному миру пример стойкости и мученичества. Вот уже на протяжении многих веков русская церковь отмечает день преподобного мученика Евстратия. Кто он – Евстратий? Чем заслужил столь большую память о себе?
В 1097 году в Корсуни местным иноверцем был замучен инок разоренного половцами Киево-Печерского монастыря Евстратий Постник. Иноверец купил его у половцев, понуждал отречься от Христа, морил голодом, а в день Святой Пасхи распял его на кресте в присутствии других членов своей религиозной общины. Православная церковь празднует память преподобного мученика Евстратия 28 марта по старому стилю. Евстратий от своей веры не отрекся и был за свою стойкость убит с изощренной жестокостью. Вот как описан херсонесский подвиг Евстратия в его «Житии»: «В 1097 году половцы разгромили Печерский монастырь. Св. Евстратий, инок этого монастыря, был в числе уведенных ими пленников. В числе других они продали его в рабство одному иудею в город Корсунь. За отказ их отречься от Христа иудей этот в течение 10 дней уморил всех в цепях голодом. Выжил только один св. Евстратий, привыкший к посту от юности.
Но через две недели, в день Святой Пасхи, иудей распял его на кресте, и Св. преподобномученик благодарил Бога за то, что Он сподобил его принять те же самые страдания, которые претерпел Он Сам. Но мучителя он предупредил, что его постигнет гнев Божий. Вне себя от ярости, тот пронзил его копьем. Тогда все увидели огненную колесницу и огненных коней, уносивших ликующую душу святого на небо. И услышали с неба глас: “Вот доблестный гражданин Града Небесного!” Тело его было брошено в море, но его вскоре нашли мокрым в одной пещере Печерского монастыря и там же погребли. А затем открылось, что правитель той страны… позволяет иметь рабов-христиан, что было запрещено по закону. Он был казнен, и с ним погибло множество иудеев, а сам хозяин Св. преподобномученика Евстратия был повешен на дереве».
… Херсонес умирал медленно. С каждым столетием все больше и больше теряя свою исполинскую силу. Именно так и погибают великие города. Постепенно, поколение за поколением, покидали жители берега Прекрасной бухты. Пустели дома, улицы и кварталы. Зарастали сорной травой дворы. Все реже и реже заходили сюда торговые корабли. Жизнь, казалось, остановилась здесь навсегда. Кто скажет теперь, где и в каких краях рассеялись некогда гордые херсонеситы? В чьих жилах течет ныне их кровь? Исход из Священного города совпал с монгольскими потрясениями, а потому был совсем не замечен летописцами. Безжалостный же Хронос стер и то немногое, что знали об этом современники. Кончалась эра великого Херсонеса. Дописывалась очередная глава истории человечества.
- …Театр пуст. У алтаря
- Трава. Необитаем форум.
- Вольнолюбивым разговорам
- Там впредь не раздаваться зря…
- … Крепка у города стена,
- Устроены жилища умно,
- Но улицы его без шума,
- Его сосуды без вина…
В первой половине XV века в Херсонесе еще теплилась жизнь, но вскоре его покинули и последние жители-рыбаки. Уже в следующем, XVI столетии польский посол Мартин Браневский писал, побывав в Херсонесе:
«Достойные удивления развалины очень явно свидетельствуют, что это был некогда великолепный, богатый и славный город греков, многолюдный и славный своею гаванью. Во всю ширину полуострова, от берега до другого, еще и теперь возвышается высокая стена и башни многочисленные и большие из тесаных огромных камней. Этот город стоит пуст и необитаем и представляет одни развалины и опустошения. Дома лежат во прахе и сравнены с землей…»
Кому не известен знаменитый Спасо-Андроников монастырь в Москве? Расписанный еще великим Андреем Рублевым, он и ныне остается жемчужиной российской столицы. Однако мало кто знает, что у истоков его создания также стоит севастопольская земля. История же эта такова.
В середине XIV века тогдашний Московский митрополит святитель Алексий после очередного посещения Константинополя возвращался оттуда на судне в Херсонес, чтобы затем добраться до Москвы сухим путем. Неподалеку от входа в нынешнюю Севастопольскую бухту его судно попало в жесточайший шторм. Видя это, Алексий дал обет, что, если ему удастся спастись и спасти везомую им икону Нерукотворного образа Спаса Таврического, он воздвигнет в честь Спаса монастырь в Москве. Да и сам шторм ведь разразился именно в день праздника Нерукотворного Спаса 16 августа. Несмотря на происшедшее все же кораблекрушение и гибель судна, митрополит Алексий остался жив, сумел спасти он и драгоценную икону.
После недолгого отдыха в Херсонесе митрополит продолжил свой путь в русские пределы, а спустя несколько лет, верный обету, воздвиг и Спасо-Андроников монастырь.
Сам Алексий остался в истории нашего Отечества как пастырь, вдохновивший вместе с Сергием Радонежским князя Дмитрия и его рать на победу на поле Куликовом.
Часто бывает так, что где-то совсем рядом с нами живут люди, только после смерти которых мы вдруг понимаем, что утеряно невосполнимое не только для кого-то из нас лично, но и для всех вместе…
Известно доподлинно, что с момента образования Георгиевского монастыря там хранилась икона великого православного воина. Та самая, просиявшая… Ныне ее в монастыре нет.
Когда и при каких обстоятельствах исчезла икона? Где она ныне? Разгадать эту головоломную задачу и найти следы великой православной святыни взялась братия Георгиевской обители.
Я не буду рассказывать здесь о всех долгих перипетиях этого беспримерного поиска. Для нас важно главное – он увенчался успехом. Узнать же удалось следующее: в 1779 году Чудотворная икона Святого Георгия была перевезена из обители переселявшимися греками в Харлампиевский соборный храм города Мариуполя. В тридцатые годы уже прошлого столетия был закрыт и Харлампиевский храм. Тогда же Георгиевская икона вместе с мощами последнего Херсонесско-Готского митрополита Игнатия была перенесена в местный краеведческий музей. В 1945 году в музее произошел сильный пожар. В нем навсегда исчезли мощи митрополита Игнатия, а икона получила некоторые повреждения. В 1961 году священная реликвия была взята из Мариуполя в Киев якобы для реставрации и по… забывчивости оставлена там навсегда. В настоящее время она объявлена «собственностью» украинского Музея изобразительных искусств.
…Я стою перед древней каменной иконой. Смотрю в глаза изваянному Георгию. Кажется, что он исподволь изучает меня, с чем пришел я к нему: с открытым ли сердцем и чистой ли душой? Великий воин спокоен. Светел его взор. Правой рукой сжимает Георгий копье, левой опирается на щит. Это минута передышки между боями. Кажется, еще мгновение, и снова будет бить под седоком копытами верный белый конь, снова будет развеваться за плечами пурпурный плащ, а зло будет непременно уничтожено.
И все же почему так унижена и осквернена Георгиевская икона? В чем причина тому: глупость или большая политика? Можно ли представить сегодня Александро-Невскую лавру без ковчега с мощами святого благоверного князя? Троице-Сергиеву лавру без мощей преподобного Сергия, да и саму Киево-Печерскую лавру без ее многочисленных угодников в ближних и дальних пещерах? В каждой обители есть своя святыня, своя духовная основа, та, что дала ей жизнь. Икона Георгия Победоносца просияла более тысячи лет назад на скалах Георгиевского монастыря, а потому, несмотря на все перипетии сегодняшних дней, я все же твердо верю, что рано или поздно, но она все же непременно вернется на предназначенное ей место. Порукой тому вся история священной севастопольской земли и великий победный дух всадника, поражающего копьем!
…Знаменитые иконы России, не раз спасавшие ее от страшных нашествий, исцелявшие и утешавшие, – еще одно подтверждение неразрывности Севастополя и России, Севастополя и Москвы. Непосвященному в таинство их появления в русских пределах может показаться непостижимым, но много наиболее древних и чтимых икон пришло к нам именно с херсонесской земли. История великих икон России заслуживает отдельной книги, а потому я лишь конспективно остановлюсь на некоторых из них.
Одной из древнейших православных святынь, чей возраст более тысячи лет, является Херсонесская – Изъяславская икона Божией Матери. Она ровесница крещения Руси. Икону эту получил в 988 году в Корсуни князь Владимир.
Херсонесская-Люблинская икона Божией Матери была принесена Кириллом и Мефодием из Херсонеса в Моравию, а затем передана на Русь. Много раз она спасала Русь от нашествия крымских татар, сопровождала русские дружины в походах на Перекоп.
Ефесская, или Корсунская, икона Богородицы. Одна из семидесяти икон, расписанных апостолом Лукой, в 988 году взята князем Владимиром на Русь. Под этой иконой вступал в 1239 году в брак благоверный князь Александр Невский. Ныне она стоит за престолом Успенского собора в Москве.
Всемирно известная Владимирская икона Божией Матери. Она также расписана апостолом Лукой. Но и это не все! Иконописец взял для этой иконы не простую доску, а от стола, за которым трапезовал Спаситель с матерью и Иосифом.
Предание гласит, что, когда Матерь Божия увидела эту икону, она воскликнула: «Отныне ублажат меня все роды. Благодать Родившегося от Меня и Моя с этой иконой да пребудет!» В 1131 году эта икона была прислана через Херсонес из Константинополя князю Мстиславу. Долгое время она оберегала Русь от нашествий, не раз брали ее и в боевые походы. Именно пред ней молилась вся Русь, когда, вняв этим молитвам, Божья Матерь изгнала хана Тамерлана из русских пределов. В 1480 году ею была спасена Москва от татарского нашествия, а 21 мая 1521 года от нападения крымского хана. Именно под этой святыней был избран первый российский независимый митрополит святой Иов, под ней же был интронирован и первый всероссийский патриарх…
Иконы Софии, Премудрости Божией в Суроже и Херсонесе. Иконы известны с VIII века. Иконописец неслучайно изобразил образ святой Софии доминирующим над другими: этим он хотел показать, что через Тавриду (так как в Херсонесе был в свое время построен храм в честь Софии, Премудрости Божией) открылось победное шествие святой Софии по всей Руси до Новгорода.
Кроме этих икон в России весьма почитаемы и другие древние херсонесские иконы: четыре Корсунские иконы Божией Матери, образ святого священномученика Харлампия, Феодоровская икона Божией Матери (расписанная Лукой), Чудотворная икона Божией Матери «Живописный источник», врученная князю Владимиру при крещении в Херсонесе.
Византийская икона Божией Матери, написанная еще в VIII веке и прославившаяся тем, что Петр I вывез ее в 1709 году перед битвой на Полтавском поле. Кипрская икона Божией Матери, которой Сергий Радонежский благословлял своих учеников, Тихвинская икона Божией Матери, написанная Лукой и после завоевания Константинополя турками через Херсонес переправленная в Россию, прославилась тем, что предсказала источением слез оборону Севастополя в Крымскую войну и Балканскую кампанию.
Херсонесский образ святителя Николая. Он долгое время находился в херсонесском храме Святого Иакова. Затем ее переправили в Рязань. Во время татарского нашествия с колокольни церкви Святого Николая, где находилась икона, сбросилась вниз жена рязанского князя Ефросинья, предварительно помолившись у образа Николая. Корсунская икона Всемилостивейшего Спаса, хранящаяся и ныне в Успенском соборе Московского Кремля.
Херсонесско-Минская икона Пресвятой Богородицы, вывезенная Владимиром из Херсонеса. Была спасена при разорении Батыем Киева Гераклейская икона Божией Матери, известная своими чудотворениями с конца XI века.
Херсонесско-Двинская икона Божией Матери, бывшая когда-то келейной иконой Святого Климента, в 988 году перевезена Владимиром из Херсонеса на Русь и вскоре оказалась в Новгороде, а затем на земле Архангельской.
Феодоровская икона Божией Матери, написанная апостолом Лукой. На Русь она была привезена князем Владимиром из Херсонеса. Затем святитель Руси Иоаким Корсунянин перевез ее в Новгород. В 1164 году в честь иконы под Псковом была основана Городецкая-Феодоровская обитель. Сама же икона вплоть до нашествия Батыя была в городском соборном храме. Во время татарского нашествия икону куда-то спрятали, и она пропала, а спустя год явилась на охоте в лесу костромскому князю Василию. Когда же татары начали угрожать и Костроме, то икона избавила город от разорения. Именно этой иконой был благословлен на царствование в 1613 году первый царь из династии Романовых Михаил Федорович.
Икона Божией Матери «Умиление всех радостей» была копией иконы, пред которой всю жизнь молился Серафим Саровский. Его любимый ученик и послушник Мотовилов перед началом обороны Севастополя в 1854 году отослал икону императору Николаю I для пересылки ее на севастопольские бастионы. В Севастополе икону установили на северной стороне города, которая, как известно, так и не была захвачена англо-французами.
И как здесь не вспомнить строфы поэта Николая Клюева:
- Но это было! Было! Было!
- Порукой – лик нездешней силы
- Владимирская Божья Мать!
- В ее очах Коринфа злать,
- Мемфис и пурпур Финикии
- Сквозят берестою России…
В XVII веке Крымское ханство посещает московское посольство. Для посещения священных херсонесских мест используются малейшие возможности. Пока послы ведут трудные переговоры в Бахчисарае, один из сотрудников посольства священник Иаков отправляется на землю священного Херсонеса. На месте нынешнего Инкермана он обследует руины пещерных христианских церквей. Итогом этой поездки стала «Повесть известна и удивлению достойна о мощах неведомого святого, како обретошася и в коих странах и в коем граде и в которое время, списано многогрешным попом Иаковым в лето 7431 года».
В своей повести Иаков подробно описывает, как нашел мощи неизвестного святого и какие чудеса эти мощи творят. Но самое интересное в иаковских письменах для нас иное. Священник пишет, что собирался было забрать мощи с собой в Россию, но внезапно сам святой явился к нему ночью во сне и строго-настрого запретил это делать. При этом святой сказал: «…Аз убо хошу по-прежнему зде учините Русь».
В этой удивительной фразе удивительно не только само желание святого учинить на херсонесской земле Русь, но и то, что акцент всей фразы сделан на слове «по-прежнему». Почему «по-прежнему»? О каких временах владения Руси этими местами идет речь? Может, о временах князя Владимира, но пребывание его в Херсонесе было слишком кратковременным, чтобы на него ссылаться. А может, Иаков знал о еще куда более старой эпохе знаменитого Орса, когда древние русичи безраздельно властвовали во всем Северном Причерноморье, а их Солнечный город был мировым торговым и культурным центром?
Поразительно, но простой священник, по существу, предсказал и будущее этой земли. Ведь и правда, зачем вывозить в Москву святые мощи, когда настанет время, и Москва сама придет к ним? Мы, наверное, уже никогда не узнаем, что это было: гениальное ли озарение самого Иакова или глас свыше, лишь вложенный в уста священнослужителя. Как бы там ни было, но факт остается фактом еще в первой половине XVII века, когда Россия только готовилась расправить плечи, священная земля православного Херсонеса уже звала ее к себе, звала, чтобы напитать эту величайшую из держав будущего своей героической силой. А потому все происшедшее со священником Иаковым не могло быть простой случайностью. Именно в это время инок Псковской Елизарьевской пустыни Филофей высказал свое великое пророчество:
«Да веси яко вся христианские царства приидоша в конец и снидошася в едино царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».
И как здесь не вспомнить, что главной связующей нитью между вторым Римом (Константинополем) и третьим Римом (Москвою) был именно Херсонес (Севастополь) – город великой исторической миссии и великий талисман Руси и России, данный им свыше самой судьбой.
И все же, ведь между смертью Херсонеса и рождением Севастополя прошло не менее четырех веков, можно ли говорить в этом случае о Севастополе как о городе – продолжателе традиций древнего Херсонеса, ведь, согласно утверждению современных историков, целых восемь поколений севастопольская земля была пустынна и дика! Но так ли было все на самом деле?
В глубине души я всегда был уверен в том, что между Херсонесом и Севастополем не могло быть никакого исторического промежутка, что оба этих города составляли и составляют единое целое, что где-то, может быть, глубоко спрятанная от глаз непосвященных, но непременно существует все же какая-то сокровенная живая связь, я не мог найти никаких конкретных фактов, подтверждающих мои предположения. Но все равно я настойчиво искал и просто не мог не найти ту священную нить Ариадны, соединяющую два города в единое, неразрывное целое. Да, она на самом деле оказалась столь тонкой и почти призрачной, эта тончайшая, но самая живая связь Херсонеса и Севастополя, что разглядеть ее можно было только при самом пристальном, почти микроскопическом рассмотрении. И все же она была!
Всего лишь через одну-единственную судьбу, всего лишь через одну-единственную жизнь, но старый Херсонес все же сумел в последнем порыве дотянуться и протянуть свою морщинистую длань рождавшемуся на своих руинах Севастополю. Господи, как бы я был счастлив, что нашел искомое, что открыл неведомое и сокровенное! Как это важно было для меня, как это было важно для всех нас, ведь теперь с уверенностью можно сказать, что Гераклея сумела сберечь пусть малую, но чрезвычайно важную частичку старого священного города и посредством ее вдохнуть душу в жизнь новостроящегося града, тоже ставшего вскоре священным для каждого россиянина! И это не миф, не натяжка предвзятого историка-литератора, эта та реалия, от которой невозможно отвернуться и которую не сможет отвергнуть никто!
Вспомним, что Херсонес имел подле себя знаменитый Георгиевский монастырь, тот, что возник более десяти веков назад на кручах мыса Фиолент, там, где явился рыбакам Георгий Победоносец. Именно там, в древних скалах, из поколения в поколение жили православные монахи, храня духовную память о православном Херсонесе. Сюда бежали и здесь доживали свой век, спасаясь от беспощадных орд, и последние херсонеситы. Здесь изустно передавались предания о великом прошлом великого города. Здесь хранилась и ревниво оберегалась душа православного Херсонеса. Георгиевский монастырь устоял, невзирая на все нашествия и невзгоды. Таково было его предназначение, и он его исполнил.
Один из современников писал, что монахи жили «в каморах, выдолбленных в скалах высоко и низко, подобно стрижам», но ведь они не просто жили, они сберегали ДУХ ХЕРСОНЕСА! И когда в 1773 году русские моряки, высадившись на шлюпке в Ахтиарской бухте, сделали первую карту окрестных мест, то в устье бухты они начертали крест и надписали: собор Святого Георгия Победоносца. Единственными же людьми, кто встретил на севастопольской земле первых русских моряков, были православные монахи-греки. Седые старцы с горящим взором, они первыми поведали о великом городе, некогда бывшем здесь.
Со слов готско-кефайского митрополита достоверно известно, что к 1778 году в Георгиевском монастыре находилось всего лишь три монаха, а затем, после указа Екатерины II о выселении христиан из Крыма, там остался всего лишь один. Имя его, к счастью, известно – старец Калиник. Именно ему, посланцу былых эпох, дано было передать эстафету Херсонеса с его великой триадой: мудростью, верой и героическим самопожертвованием. Может быть, именно поэтому поклониться последнему херсонеситу и вдохновиться его словом приезжали первые жители нового Севастополя. Вот описание встречи с монахом, оставленное в 1792 году севастопольцем, коллежским асессором Леонтием Чернявским: «…Я нашел одного русского столетнего старца Калиника, жившего отшельником в келии ниже монастыря, самим им сложенной.
Глубокая старость с бодрым духом, благочестие и особенно ласковый прием внушили во мне к нему душевное уважение. Он позволил мне провести ночь в его келии, в продолжение которой я пользовался его беседою… Много интересного передал мне сей старец… Он тогда считал время своего пребывания в Георгиевской обители 80 лет… На другой день поутру я предложил почтенному старцу напиться со мной чаю, но он отвечал: “Боже сохрани! Пейте и вы монастырскую воду, и будете здоровы и долговечны, как я”. Я простился с ним, как сын с отцом. И эта ночь осталась запечатлена в душе моей на всю жизнь».
История православия знает еще одного старца по имени Калиник. То был византийский монах, некогда создавший знаменитый «греческий огонь», сжигавший врагов православной империи и обеспечивший Византии успешность войн на долгие века. Единство имен и единство деяний… Монах Калиник, даровавший непобедимость Второму Риму, и монах Калиник, связавший последний осколок былого Второго Рима с Римом Третьим… Что это: предначертание или случай?
Старец Калиник умер в 1794 году. Вечная память и поклон его светлой душе! Ведь именно он, последний херсонесит, стал первым севастопольцем. Именно он, монах-отшельник, исполнив свой главный долг, связал самой своей жизнью воедино в неразрывное целое две части разнесенного во времени, но одного и того же священного города Херсонеса – Севастополя. А значит, не было и нет двух городов на гераклейских скалах, а был, есть и вечно будет великий и неповторимый Севастополь – Священный город на священной земле.
Так создавался Севастополь…
Осенью 1782 года в Большой залив вошли фрегаты «Осторожный» и «Храбрый». Ими командовали герои Чесмы капитан-лейтенанты Иван Берсенев и Степан Юрасов. Так определилась судьба Ахтиара. Сколь символичны были названия первых российских судов, пришедших в будущий Севастополь. Над древними херсонесскими бухтами затрепетал на ветру Андреевский флаг…
Рейд был признан лучшим на всем Черном море. Потемкин просил президента Адмиралтейской коллегии графа Ивана Чернышева поторопиться с подробным изучением места для постройки нового города и гавани. Капитан 1-го ранга Иван Максимович Одинцов, фрегаты которого стали на якорь в Ахтиаре, получил распоряжение сделать подробнейшие съемки и промеры на предмет устройства портовых сооружений. Это была первая зимовка, подробных сведений о ней ждали в Адмиралтействе.
Команды фрегатов Одинцова разместились на зиму в опустевшем селении Ахтиар. Кругом не было ни души, и моряки оказались в положении своеобразных «робинзонов» на тихих херсонесских берегах. Ныне почти забытый поэт Семен Бобров первым воспел возрождение Херсонеса:
- Я в Херсониде многохолмной
- Под благодатным небосклоном…
- …Найду Гельвецию с хребтами,
- Найду Сатурнову страну…
Сатурнова страна… Каждый ищет ее для себя, и каждый находит что-то свое. Россия нашла ее в пределах древнего Херсонеса. Священный город возвращался к своей прародине, как высший дар, как чудо, дарованное Господом, как награда за подвиги русских воителей.
По желанию Потемкина начальником всего Южного флота был послан герой Чесмы вице-адмирал Федот Алексеевич Клокачев, дотоле командовавший Азовской флотилией.
Солнечным утром 2 (13) мая 1783 года колонна судов эскадры торжественно миновала устье бухты под грохот артиллерийских орудий и повернула в Южную гавань, где бросила якоря у будущей Корабельной стороны. На салют фрегатов отвечали полевые батареи.
Долго пустовавшая, грустившая в ожидании прибытия рачительных хозяев Ахтиарская бухта наполнилась и повеселела. Эскадра военных судов, на которых периодически раздавались звон склянок и трели дудок, приводивших в движение людей, деловито сновавшие между судами и берегом шлюпки убедительно говорили о том, что российские морские служители пришли сюда надолго, точнее сказать, навсегда. А Клокачев уже требовал составленные планы и осмотрел берега до самого Херсонеса. Он нашел маленькую Ахтиарскую бухту неудобной для своих одиннадцати кораблей. Становиться на якорь в Большом заливе, открытом западным ветрам, было небезопасно. Кроме того, следовало подумать об укреплениях, начало которым положил Суворов. Клокачев избрал самую обширную из бухт, впадающих в залив с юга. Отныне она называлась Южной, или Гаванью, и была облюбована для стоянки эскадры. Строения, к устройству которых предполагал приступить немедленно Клокачев, должны были расположиться не к востоку, а к западу – на пространстве между двумя бухтами. Здесь и быть порту.
«Без собственного обозрения нельзя поверить, чтоб так сия гавань была хороша!» – восклицал Клокачев, утверждая, что в Европе ничего подобного этому не видывал. Он писал в Адмиралтейство, исчисляя все выгоды и достоинства учреждаемого порта: «Здесь сама природа такие устроила лиманы, что сами по себе отделены на разные гавани, то есть военную и купеческую».
Адмирал Клокачев умрет от холеры буквально через пару лет. Но он исполнил свою историческую миссию – привел в Ахтиар – Херсонес русский флот.
Решение о постройке города и порта на берегу лучшей из черноморских бухт было принято, как известно, Екатериной Второй в Санкт-Петербурге. Было ли это случайностью? На первый взгляд, вопрос весьма неуместный, где, как не в российской столице, мог родиться столь великий замысел?
Но не будем торопиться, ведь город святого Петра прежде всего восстановил историческую справедливость по отношению к земле, стоявшей у истоков его собственного рождения…
Вспомним знаменитый посох Андрея Первозванного, водруженный апостолом на берегах Невы. Вспомним, что и само название города – Санкт-Петербург – дано в честь младшего брата Андрея – святого Петра, апостола, также в свое время пребывавшего в Херсонесе. Отметим и провидческий шаг царя Петра (чьим хранителем был святой Петр), ознаменовавшего основание своей будущей северной столицы тем, что вместе с закладной доской опустил на месте будущей Александро-Невской лавры в болотистую приневскую землю шкатулку с мощами Андрея Первозванного.
Может, именно поэтому провидению было угодно, чтобы самодержец, основавший город, благословленный посланцем херсонесской земли, обрел у потомков титул «Великий». Ибо, как сказано в Писании: «да воздастся каждому по заслугам его».
Рождение Севастополя неотделимо от рождения российского Крыма. 2 февраля 1784 года было окончательно ратифицировано присоединение Крыма к России и учреждение Таврической губернии. А уже 10 февраля был издан высочайший указ об устройстве «крепости большой Севастополь, где ныне Ахтияр и где должны быть Адмиралтейство, верфь для первого ранга кораблей, порт и военное селение».
А еще через двенадцать дней Севастополь был открыт «для всех народов, в дружбе с Империею НАШЕЮ пребывающих, в пользу торговли их с верными НАШИМИ подданными».
Именно с этого момента Севастополь становится основным местом базирования строящегося Черноморского корабельного флота.
Екатерина Вторая подписала указ о присвоении новостроящемуся городу имени Севастополь 10 февраля 1784 года.
В 1787 году состоялась знаменитая поездка императрицы Екатерины Второй в южные пределы Российской империи. Конечной точкой этой поездки стал только что основанный Севастополь.
Относительно обретения городом своего нынешнего названия существует легенда. Суть ее такова.
Изначально императрица Екатерина Вторая якобы хотела назвать будущий Севастополь Херсоном (в честь средневекового Херсонеса), а будущий Херсон – Севастополем (как тогдашнюю главную базу Черноморского флота). Какая-то логика в этом была, но только внешняя и сиюминутная.
И вот курьеры получили засургученные пакеты с высочайшими указами о присвоении названий строящимся городам. Но пути Господни неисповедимы! Отъехав от петербургских застав, курьеры завернули в один из придорожных кабаков и выпили лишку, а выпив, попросту перепутали свои засургученные пакеты. Так Севастополь стал Севастополем, а Херсон – Херсоном. Когда об ошибке донесли императрице, мудрая Екатерина менять уже ничего не стала. «Как случилось, так, значит, и должно быть!» – якобы сказала она.
Однако это, скорее всего, лишь красивая легенда. Как обычно бывает, в жизни все произошло куда более обыденно и прозаично. Вот точка зрения на этот счет историка Х1Х века В. Головачева: «… Порт носил все еще имя последней необитаемой татарской деревушки, забытой на северном берегу залива, – и потому Потемкин избрал для него, по выражению Дюбуа де-Монпере, фантастическое имя в греческом стиле – “Севастополь”, что значит приблизительно – “почтенный город”; и имя это было утверждено за ним нашей императрицей в начале 1784 года».
С присоединением Крыма и основанием Севастополя существенно изменился и титул российской императрицы. Отныне она именовалась следующим образом: «Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Польская, царица Сибирская, царица Херсонеса Таврического…»
Много ли городов в императорском титуле, владение которыми было приравнено к целому царству? Всего лишь семь! Но если Москва, Киев, Владимир – былые великокняжеские престолы, Новгород – былое государство-республика, а Казань с Астраханью отвоеванные татарские ханства, то Херсонес Таврический явно выпадает из общего перечня. Он стоит особняком и по времени, и по своему значению. Почему в титуле значится именно Херсонес, когда, казалось бы, правильнее сказать «царство Таврическое» или «царство Крымское», даже «земли Новороссийские», казалось бы, были здесь куда логичнее. В этом на первый взгляд малообъяснимом факте видится сразу несколько возможных побудительных мотивов.
Первый из них состоит, видимо, в том, что именно этот титул носил особый сакральный смысл, как символ легендарной столицы древних русов Орса-Корсуни. С этой точки зрения титул царицы Херсонеса весьма логичен.
Во-вторых, этот титул показывал всем на никогда не прекращавшееся духовное единство Херсонеса с Русью и Россией.
В-третьих, принятие такого титула подчеркивало закрепление господства России над Черным морем, ибо именно Херсонес – Севастополь и являлся ключом к этому господству.
Наконец, в-четвертых, принятие этого титула было весьма дальновидным, обращенным в будущее шагом. Нет, совсем не глупа была матушка Екатерина! Далеко глядела, многое предвосхищала! А потому и титул ее, как царицы Херсонеса Таврического, наглядно демонстрировал всем, что владение Киевом и Севастополем были для нее с самого начала понятиями одного порядка, что было официально закреплено в императорском титуле. Согласно решению Екатерины Второй Севастополь подчинялся только Петербургу и не имел ни малейшего отношения к равному ему по значению Киеву.
Так, может, именно в этом кроются истоки сегодняшней нелюбви украинских властей к российской императрице? Ведь только так можно объяснить тот факт, что до сегодняшнего дня в Севастополе не разрешено поставить памятник в ее честь. При этом никого не удивляет, что в Одессе стоит памятник «отцу города» герцогу Ришелье, а в самом Киеве мифическим братьям Кию, Щеку, Хореву и сестре их Лыбяди, которые якобы некогда то ли основали, то ли захватили нынешнюю столицу Украины. Однако всему свое время, а потому пройдет время, и все встанет на свои места. Политика над памятью не властна!
А мы, живущие ныне, воздадим еще раз должное прозорливости императрицы Екатерины Великой, которая, дав воссоздаваемому Херсонесу имя Севастополь, не только вернула долг великому прошлому этой земли, но и предвосхитила ее не менее великое будущее.
Проклятая сабля адмирала Корнилова
История это очень давняя и весьма странная. Вот уже более полутора веков о ней знают лишь немногие работники Музея Черноморского флота и Военно-морского архива. И сегодня в этой загадочной истории гораздо больше вопросов, чем ответов, – это история о проклятой сабле вице-адмирала Корнилова.
Все началось с того, что в 1841 году командир линейного корабля «Двенадцать Апостолов» капитан 1-го ранга В.А. Корнилов отправил в Пятигорск на лечение офицера своего корабля мичмана Алексея Железнова. Помимо этого Железнов должен был посетить могилу поручика Михаила Лермонтова и возложить на нее цветы. Дело в том, что убитый на дуэли поэт приходился кузеном (троюродным братом) Корнилову. Родовые связи в те времена поддерживались весьма строго, а потому вскоре после смерти поэта Корнилов (сам, кстати, любивший и литературу, и поэзию) был извещен об обстоятельствах трагедии у горы Машук. Отметим, что до сегодняшнего дня история взаимоотношений двух кузенов почему-то никогда не изучалась ни лермонтоведами, ни биографами Корнилова.
Поправив на кавказских минеральных водах здоровье, Железнов привез обратно в Севастополь купленную, согласно одной из версий, на местном базаре саблю. Сабля была очень дорогая, с прекрасным клинком, с ручкой слоновой кости, украшенная золотой насечкой.
Первая версия приобретения сабли гласит, что, прогуливаясь по базару, мичман обратил внимание на горца, который продавал саблю. Офицеру сразу же понравилась сабля, и он ею заинтересовался. К несказанному удивлению и радости покупателя, горец отдавал оружие почти за бесценок. Пока Железнов осматривал саблю, к нему подошли еще несколько старых горцев и стали отговаривать от покупки, мотивируя это тем, что данная сабля проклята и тот, кто хотя бы раз пойдет с ней в бой, непременно будет или убит, или тяжело ранен. В роду продавца сабли погибли уже все мужчины, и только потому он решился отдать за бесценок столь дорогое и богато украшенное оружие, чтобы избавиться от него, а свой род от старого проклятия.
Выслушав историю сабли, Железнов, однако, не внял советам старцев и все же купил саблю. Разумеется, прибыв на корабль, он не преминул похвастать своим приобретением и красотой богатого оружия, заодно рассказав и историю его покупки. Однако, если низкая цена сабли вызвала у сослуживцев восхищение, то история с родовым проклятием осуждение и даже порицание. Однако Железнов был по тем временам человеком весьма передовых взглядов и над предостережениями своих товарищей только посмеялся.
Первым об истории с проклятой саблей поведал офицерам-черноморцам друг Железнова лейтенант Титов. Суть его рассказа была якобы такова. Вернувшись в Севастополь, Железнов показал ему купленную у горцев кавказскую шашку. Любуясь булатным клинком, Титов поинтересовался ценой. Узнав, что шашка обошлась всего в 13 рублей, поразился:
– Почему так дешево?
– Может, она стоит и дороже, но мне уступили за эту цену и рады были сбыть: никто ее не покупал!
И Железнов рассказал о легенде, связанной с шашкой. Согласно ей, шашка имела дурную славу. О ней говорили, будто каждый, кто пойдет с ней в дело, будет непременно убит или смертельно ранен. И уже несколько ее былых владельцев отошли в мир иной. Выслушав рассказ, рассудительный Титов заметил:
– Ты, Гриша, зря ее купил, лучше выкинь, пока не поздно!
В ответ Железнов только рассмеялся:
– Я не верю предрассудкам!
К сожалению, полную достоверность рассказа Титова о 13 рублях, заплаченных Железновым за саблю, проверить уже невозможно. Во время обороны Севастополя лейтенант Титов погиб на бастионе.
Впрочем, Железнов, говоря о существующем проклятии сабли, мог вполне сознательно не рассказать своему товарищу всю правду о приобретении этого страшного оружия. Если принять во внимание еще одну версию попадания сабли к Железнову, то становится вполне объяснимым то, почему Железнов мог не назвать имени предыдущего хозяина сабли.
Согласно этой второй версии, привезенная сабля принадлежала самому Лермонтову и даже якобы была при нем в день трагической дуэли с Мартыновым. Именно эта, проклятая кем-то много-много лет назад сабля, по мнению сторонников данной версии, и стала истинной причиной смерти поэта. Взяв ее с собой, Лермонтов принял на себя и древнее проклятие.
Можно осторожно предположить, что любящий оружие Лермонтов имел несколько сабель, в том числе и ту, что затем досталась приехавшему в Пятигорск Железнову.
Шли годы. Корнилов стал уже вице-адмиралом и, будучи начальником штаба Черноморского флота, по существу возглавил весь флот. Железнов получил лейтенантские погоны и стал адъютантом Корнилова. В 1853 году началась Крымская война. Железнов по-прежнему в любимцах у Корнилова. Именно ему он доверяет самые ответственные поручения, где требуется не только исполнительность, но и творческая инициатива. Именно Железнова он отправляет на пароходе «Еникале» в Редут-Кале для следования в Тифлис с письмом князя Меншикова кавказскому наместнику М.С. Воронцову.
Сразу же по прибытии из Тифлиса Железнов был послан на «Владимире» на разведку к берегам Румелии осмотреть Балчик, Варну, Сизополь и Бургас, чтобы в случае обнаружения турецкого флота известить Черноморский флот. Однако турки так и не рискнули выйти из Босфора.
Друзьям в те дни Железнов говорил, что трудится на пределе физических и психических сил, при этом его поддерживает только то, что вице-адмирал Корнилов трудится еще больше.
Тем временем в море для поиска и уничтожения турецкого флота вышла эскадра вице-адмирала Нахимова. Вскоре в Синопской бухте была обнаружена эскадра Осман-паши. Российские корабли блокировали ее, готовясь к решающей атаке.
Получив известие об обнаружении неприятельского флота у Синопа, Корнилов немедленно поднимает свой флаг на сильнейшем черноморском пароходе-фрегате «Владимир» и устремляется на помощь Нахимову. Вместе с Корниловым вышел в море и его адъютант.
Пятого ноября с рассветом «Владимир» подошел на вид Анатолийского берега против Пендереклии. Море штормило, и «Владимир», зарифив паруса, едва выгребал паровой машиной против ветра. Ранним утром 5 ноября 1853 года впередсмотрящий с салинга закричал:
– Дым! На правом траверзе вижу пароходный дым!
«Владимир» начал быстро сближаться с неизвестным пароходом, и к восьми утра были уже видны его рангоут и труба. Пароход, преследуемый «Владимиром», начал попеременно менять свой курс, то направляясь к берегу, то удаляясь в море. Когда на нашем пароходе были в четверть десятого подняты рангоут и Андреевский флаг, неизвестный пароход принял вызов. Он поднял турецкий флаг и повернул прямо на «Владимир». Это был турецко-египетский пароход «Перваз-Бахри».
«Перваз-Бахри» пошел в отрыв. Начался бой. Наш огонь, не в пример туркам, отличался меткостью, и уже один из первых снарядов сбил с турецкого парохода флагшток с флагом, который скоро, впрочем, был заменен другим. Стараясь нащупать слабые места противника, командир «Владимира» капитан-лейтенант Бутаков с первых минут сражения непрерывно маневрировал. Вице-адмирал Корнилов, полностью доверяя командиру парохода-фрегата, в ход боя не вмешивался. Окутываясь клубами черного порохового дыма, два парохода медленно крутились один подле другого. Турки сражались отчаянно, но русские моряки противопоставили им великую решимость и мужество. Не сразу, постепенно наши стали одолевать.
К одиннадцати часам утра турецкий пароход уже потерял все шлюпки, рангоут, дымовая труба зияла пробоинами. Ответный огонь с «Перваз-Бахри» начал быстро слабеть.
– Неприятель выдыхается! – оглянулся на Бутакова стоявший рядом Корнилов. – Нужен решающий удар! Готовьте абордажную партию к атаке!
– Разрешите мне возглавить абордаж? – обратился к Корнилову стоявший весь бой рядом с ним Железнов.
Вице-адмирал кивнул.
Железнов кинулся вниз в каюту, чтобы взять оружие.
Под форштевнем «Владимира» кипела пена. Пароход-фрегат быстро сближался с турецким пароходом. Наверх выскочил запыхавшийся Железнов, на ходу пристегивая саблю. Взобравшись на кожух колеса, где уже стоял Корнилов, он приготовился возглавить атаку. Мгновение спустя пущенным в упор турецким ядром лейтенант был буквально разорван надвое. Смерть адъютанта была мгновенной. Скорее всего, Железнов погиб, так и не успев ничего понять. Кровью павшего адъютанта обрызгало стоявшего рядом Корнилова.
Сойдясь борт в борт, противники перешли на картечь. Около полудня точным попаданием с «Владимира» был тяжело ранен капитан турецкого парохода. С гибелью своего капитана турки практически прекратили сопротивление. О финале боя вице-адмирал Корнилов писал в своем донесении: «В 13.45 мы были уже от него на расстоянии не более кабельтова и действовали несколько минут носовыми орудиями – все наши ядра ложились в корпус парохода, – потом, положив вдруг влево, легли на параллель ему на пистолетный выстрел и сделали залп, причем он спустил флаг и остановил машину. А мы пробили “дробь”».
Наибольшей потерей в сражении с «Перваз-Бахри» была смерть лейтенанта Железнова. По возвращении в Севастополь останки лейтенанта Железнова были погребены на городском кладбище. Могила бывшего корниловского адъютанта сохранилась на старом городском кладбище до сегодняшних дней.
Саблю, снятую с мертвого тела, Корнилов взял на память о своем верном помощнике и соратнике. Среди товарищей и сослуживцев Железнова сразу же вспомнили его давний рассказ о проклятой сабле, которая, в конце концов, погубила и самого Железнова. Неизвестно в точности, знал ли об этом страшном предании Корнилов. Однако, принимая во внимание его долгую совместную службу с Железновым и их достаточно доверительные, близкие отношения, вполне возможно предположить, что легенду о проклятой сабле он знал. Но это все же не помешало Корнилову оставить ее при себе. Скорее всего, вице-адмирал вовсе не предполагал, что когда-нибудь ему придется, вооружившись этой саблей, идти в бой. Он взял ее просто как память о погибшем сослуживце.
В октябре 1854 года англо-французский флот и армия, взяв в кольцо главную базу Черноморского флота, начали осаду Севастополя. Защиту города возглавил вице-адмирал Корнилов. Он в считаные дни сумел возвести бастионы, поставить там снятые с кораблей орудия и укомплектовать их расчеты. Пятого октября началась первая бомбардировка города и укреплений.
С раннего утра Корнилов был в гуще событий, он организовал доставку припасов на передовые позиции и распределял резервы, вдохновлял защитников и отдавал приказы. Отправляясь утром на боевые позиции, вице-адмирал случайно увидел висящую на стене саблю Железнова и, недолго думая, прицепил ее на пояс. Все ожидали возможного штурма города, и сабля в данной ситуации могла оказаться нелишней. Почему Корнилов в тот момент не надел свою собственную саблю, нам неизвестно. Может, потому, что очень торопился и схватил то, что попалось под руку. В горячке событий первой бомбардировки города он, даже если и знал раньше о сабельном проклятии, в тот момент просто не вспомнил о нем.
С раннего утра Корнилов был на четвертом бастионе, затем на шестом и третьем. Наведя там порядок, он около 11 часов утра прибыл на Малахов курган. Моряки, стоявшие у морского госпиталя в готовности к отражению штурма, встретили вице-адмирала криками «ура».
– Будем кричать «ура», когда собьем английские батареи! – ответил им вице-адмирал.
Огонь англичан был так силен, что орудийная прислуга верхних орудий вынуждена была перейти в укрытия. Командир бастиона контр-адмирал Истомин отстреливался из пушек нижних земляных батарей. Вице-адмирал хотел было взойти на верхнюю площадку башни, но Истомин загородил ему путь:
– Вам решительно нечего там делать, Владимир Алексеевич, уезжайте из этих гибельных мест. Поймите, что есть ваша жизнь для нашего дела!
Осмотрев укрепления и дав указания, где лучше устроить перевязочный пункт, Корнилов решил проверить состояние Бутырского и Бородинского полков. Он было направился к своей лошади, когда ядро, выпущенное из английского орудия, поразило его в бедро и раздробило левую ногу. Это же ядро перебило пополам и висевшую на поясе саблю. Смертельно раненого вице-адмирала подхватил на руки его новый адъютант капитан-лейтенант Александр Жандр.
– Отстаивайте же Севастополь! – произнес Корнилов и потерял сознание.
Через несколько минут его не стало. Капитан Асланбеков рассказывал, как, приехав вечером поклониться праху убитого, он, войдя в комнату, увидел Нахимова, который плакал и целовал мертвого товарища.
Перебитую пополам проклятую саблю оставил у себя на память капитан-лейтенант Жандр. Ему удалось живым и невредимым пережить всю Севастопольскую оборону, может быть, потому, что перебитую пополам саблю носить и использовать было уже нельзя. Свой кровавый путь она уже завершила, напившись крови и накликавши последнюю смерть, которая погубила и ее саму.
Когда в 80-х годах XIX века в Севастополе создавался музей обороны города, Жандр, ставший к тому времени уже сам адмиралом, передал обе части переломленной сабли в музей. С тех пор она там и находится.
Если вам когда-либо доведется побывать в Севастополе, найдите время и посетите Музей Черноморского флота. В экспозиционном зале первой Севастопольской обороны под стендом, посвященным вице-адмиралу Корнилову, в витрине и сегодня лежат два обломка той самой проклятой сабли.
На Малаховом кургане место, где был смертельно ранен Корнилов, обозначено крестом из старых ядер. Рядом поставлен памятник и самому вице-адмиралу. На постаменте смертельно раненый Корнилов приподнимается, опершись одной рукой о землю, вторую простирает вперед, словно обращается к черноморцам. Внизу на постаменте слова: «Отстаивайте же Севастополь»!
Однажды, будучи в музее, я попросил у начальника музея разрешения подержать ее в руках. Хранитель фондов открыл витрину. И вот я держу на ладони обломок знаменитой сабли. Покрытая желтизной времени слоновая кость рукоятки… почерневшая сталь клинка… Несмотря на летнюю крымскую жару, сталь обжигающе холодна, словно послание из мира мертвых. И я начинаю верить, что старое проклятие реальность, а не легенда.
Лермонтов… Железнов… Корнилов…
Сколько страшных и печальных историй могла бы рассказать эта старая сабля, если бы могла говорить!
Город необыкновенного мужества
В годы Крымской войны 1853–1856 годов имя Севастополя стало известно всему миру как синоним стойкости, самопожертвования и необыкновенного мужества. Именно Севастополь в течение целого года сдерживал удар всей тогдашней Европы, истребив под своими стенами лучшие армии мира – французскую, английскую, итальянскую и турецкую. Весь мир был поражен невиданной стойкостью Севастополя, будучи не в силах понять ее истоки. Именно здесь в полной мере проявилась «загадочная русская душа», которую невозможно сломить никакой силой.
Вождями этой невиданной дотоле обороны стали адмиралы Корнилов, Нахимов и Истомин. Именно они вдохнули веру в защитников брошенного на произвол судьбы города, именно они сумели задать столь высокий дух патриотизма и мужества, что его с лихвой хватило до конца обороны. Сошедшие по их приказу на берег моряки привнесли на бастионы то особое отношение к выполнению своего долга, каким во все времена славился наш флот. Сухопутный бастион воспринимался моряками не иначе, как корабль, ведь командовали там их же командиры кораблей, а служба правилась согласно морскому уставу по боцманским свисткам. А потому дрались моряки за бастионы, как за свои корабли, на которых ни при каких обстоятельствах нельзя спускать Андреевский стяг. Впоследствии с каждым днем обороны количество матросов на бастионах из-за больших потерь уменьшалось, но их боевой дух и морские традиции оставались неизменными.
Подойдя к городу, союзники начали окапываться и устанавливать осадные батареи. И вот грянуло 5 октября – день первой генеральной бомбардировки Севастополя и день героической смерти вице-адмирала Корнилова.
Роковую весть о смерти друга Нахимов узнал, когда неприятельский огонь уже начал слабеть. Из рассказов капитан-лейтенанта Асланбекова: «Нахимов, узнав о гибели Корнилова, поехал проститься с ним и, войдя в зал, где лежало его тело, стал целовать мертвого Корнилова и горько плакать».
По распоряжению Нахимова останки Корнилова погребли во Владимирском соборе подле могилы Лазарева. Глядя, как опускают гроб, Нахимов сказал:
– Здесь хватит места еще на одного. Этим третьим буду я!
Как отмечают современники, вице-адмирал не желал пережить оборону Севастополя, твердо решив погибнуть здесь, но не отступить…
Затем погиб контр-адмирал В.И. Истомин. В письме к его брату Нахимов писал:
«Общий наш друг Владимир Истомин убит неприятельским ядром; Вы знали наши дружеские с ним отношения, и потому я не стану говорить о своих чувствах, о своей глубокой скорби при вести о его смерти. Спешу Вам только передать об общем участии, которое возбудила во всех потеря товарища и начальника, всеми любимого. Оборона Севастополя потеряла в нем одного из своих главных деятелей, воодушевленного постоянно благородною энергиею и геройской решимостью… Даже враги наши удивляются грозным корниловским бастионам. Посылаю Вам кусок георгиевской ленты, бывшей на шее у покойного в день его смерти, сам же крест разбит вдребезги. По единодушному желанию всех нас, бывших его сослуживцев, мы погребли тело его в почетной и священной могиле для черноморских моряков, в том склепе, где лежит прах незабвенного адмирала Михаила Петровича и первая, вместе высокая жертва защиты Севастополя – покойный Владимир Алексеевич. Я берег это место для себя, но решил уступить ему…»
А героическая оборона Севастополя продолжалась.
Двадцать седьмого марта 1855 года Нахимов был произведен в полные адмиралы. В своем приказе по Севастопольскому порту он пишет:
«Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. Мы сдружились давно, я горжусь вами с детства…»
Из рассказов капитана Асланбекова:
«Как сейчас вижу Нахимова, его незабвенный тип, верхом на казацкой лошади, в адмиральских эполетах, в фуражке, надетой на затылок, в панталонах, сбившихся от верховой езды чуть ли не до колен, так, что было видно даже исподнее белье. “Здравия желаю, Павел Степанович!” – “Не надобно нам поклонов, нагайку лучше подайте, милостивый государь, у нас здесь порядок должен быть иного рода!” – “Вы ранены?” – “Неправда-с, – отвечал Нахимов, но, заметив на своем лице кровь, прибавил: – Чепуха, слишком мало-с”. “Поцелуй и поклон Вам от императора”, – выкрикнул тогда флигель-адъютант. “Благодарю Вас покорно, но я и от первого поклона был целый день болен-с”. Затем он сделал себе папироску и стал ее курить буквально под пулями, чтобы придать своим матросам куражу и доказать им, что противник плохо стреляет. А потом и вовсе вышел из завала и прошел мимо всех неприятельских траншей с левого на правый фланг».
Из воспоминаний пехотного офицера: «На пятом бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле, и ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью убитых».
Утром 28 июня 1855 года Нахимов с адъютантами верхом отправился осматривать бастионы. Давая указания, он доехал до Малахова кургана. Поговорив с матросами, взял подзорную трубу и поднялся на банкет. Его высокая фигура в адмиральских эполетах была прекрасной мишенью для стрелков неприятеля. Бывшие рядом офицеры попросили его поберечься. Нахимов им не ответил, молча рассматривая в трубу позиции неприятеля. Рядом с ним просвистела пуля.
– Они сегодня довольно метко стреляют! – заметил Нахимов.
В этот момент грянул новый выстрел, и адмирал без единого стона упал на землю.
Из воспоминаний казачьего офицера:
«28 июня 1855 года, на Малаховом кургане, Нахимов отдал приказания начальнику батареи и пошел прямо на вершину бастиона. Его догнали офицеры и стали всячески удерживать, зная, как он в последнее время ведет себя под огнем. Но Нахимов отстранил их и взял подзорную трубу. Его высокая сутулая фигура в золотых эполетах была бросающейся в глаза мишенью прямо перед французской батареей. Офицеры и адъютант сделали еще последнюю попытку предупредить несчастье и стали убеждать Нахимова хотя бы пониже нагнуться или зайти за мешки, чтобы смотреть оттуда. Нахимов не отвечал и все смотрел в трубу в сторону французов. Просвистела пуля, уже явно прицельная, и ударилась около самого локтя Нахимова в мешок с землей. “Они сегодня довольно метко стреляют”, – сказал Нахимов. И в этот момент грянул новый выстрел. Адмирал упал на землю как подкошенный и без единого стона. Штуцерная пуля ударила прямо в голову, пробила череп и вышла у затылка».
В сознание Нахимов уже не приходил. Его перенесли на квартиру. Прошел день, ночь, снова наступил день. Нахимов лишь изредка открывал глаза, смотрел неподвижно и молчал. Утром 30 июня его не стало. Вокруг дома в молчании стояла толпа моряков и горожан. Вдали грохотали пушки.
А затем были похороны. Адмирала погребли там, где он и желал, в ногах у своих боевых товарищей: Лазарева, Корнилова и Истомина. Гроб с его телом был покрыт прострелянным и изорванным флагом «Императрицы Марии», под которым он вел эскадру в день победного для него Синопского сражения…
Верил ли Нахимов, что можно отстоять Севастополь? До сегодняшнего дня это остается тайной. Те, кто близко знал адмирала в те дни, говорят однозначно: нет, не верил. В узком кругу с Корниловым Нахимов не раз и не два говорил, что удержать город невозможно, но невозможно и отдать его. Есть ли еще выход? Оказывается, есть – это смерть. Сомнения в возможности защиты ни на минуту не оставляют Нахимова. Но вот гибнет самый близкий из соратников Корнилов, и Нахимов преображается. Теперь больше никто никогда не услышит от него и намека о невозможности защиты Севастополя. Вдохновляя и одобряя, адмирал уже сделал свой страшный выбор. Теперь он стал спокоен душой. Теперь он знал, что непременно, рано или поздно, ляжет подле своих товарищей. Теперь ему оставалось лишь до конца исполнить свой долг перед живыми и павшими.
Смерть Нахимова потрясла всю Россию. «Нахимов получил тяжелую рану! Нахимов скончался! Боже мой, какое несчастье!» – эти роковые слова не сходили с уст в Петербурге и Москве, Смоленске и Оренбурге…
Лишенный своего вождя Севастополь будет держаться еще несколько месяцев, а затем его защитники перейдут на северную сторону бухты, куда союзники сунуться уже не решатся. Поразительно, но после года боев за Севастополь объединенные армии Европы смогли захватить лишь половину Священного города. Дальше драться у них уже не было ни сил, ни возможности. Севастопольские бастионы перемололи англо-французские войска, и те в бессилии остановились. Так завершится многомесячная героическая оборона города русской славы. Лев Толстой, одним из первых понявший все величие битвы за Севастополь, напишет: «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, героем которой был русский народ».
До сих пор историки всего мира пытаются найти ответы на вопрос, в чем именно крылись истоки небывалой стойкости защитников города. Увы, не зная истории и тайн священной севастопольской земли, им никогда не найти на это ответа…
Пушкин и Севастополь
Пушкин никогда не был в Севастополе и не был лично знаком ни с Нахимовым, ни с Корниловым. Он был почти рядом, в Георгиевском монастыре, где провел ночь, любуясь на Черное море с высоты взметнувшейся ввысь скалы. В 1828 году поэт решил посетить отдыхавшее в Гурзуфе семейство Раевских. Из Гурзуфа до Георгиевского монастыря он добирается вместе с генералом Раевским на борту вспомогательного судна Черноморского флота. То был бриг «Мингрелия». Командовал же им лейтенант М. Станюкович – будущий адмирал и отец известного российского писателя-мариниста. Из письма Пушкина барону Дельвигу:
«… Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы… “Вот Чатырдаг”, – сказал мне капитан. Я не различал его, да и не любопытствовал. Перед светом я зевнул».
Это был единственный раз, когда Пушкин оторвался от земной тверди.
Несколько часов, проведенных на черноморском бриге, оставили в душе поэта неизгладимый след. Может, именно под впечатлением увиденного и прочувствованного, он сочинил тогда одно из своих лучших стихотворений-элегий:
- Погасло дневное светило;
- На море синее вечерний пал туман.
- Шуми, шуми, послушное ветрило,
- Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Однако и сам Севастополь не остался без внимания поэта. Сегодня мало кто знает, что старший брат будущего героя Севастопольской обороны Корнилова Александр был однокашником Пушкина по Царскосельскому лицею. Кроме этого, именно в Севастополе служил в течение многих лет его ближайший лицейский друг Федор Матюшкин, еще мальчишкой получивший прозвище «Плыть хочется» за неистовое стремление к морской службе.
На Черное море Матюшкин попал в числе иных «птенцов» адмирала Лазарева, а потому имя его стоит в одном ряду с именами Корнилова и Нахимова. Да и сам командующий Черноморским флотом всегда ставил их рядом: «…Я разумею преимущественно капитана 2-го ранга Нахимова и капитан-лейтенанта Матюшкина… Они старательные и неутомимые по службе офицеры».
С Корниловым и Нахимовым Матюшкин был дружен. И если с первым Матюшкина объединяла общая петербургская молодость, язвительный ум, то со вторым – холостяцкий быт и неистовое увлечение службой. Из писем Матюшкина: «Что сказать вам о своем быте? Вы знаете Севастополь. Живу я в доме поблизости гауптвахты… стена о стену с Нахимовым и Стодольским…» Еще письмо – и снова слова о Нахимове: «Я живу по-старому – каждый божий день в хижине и на корабле, вечером – в кругу старых братцев – Нахимова, Стодольского…»
Верный старой лицейской дружбе, Матюшкин не прерывал своей переписки с Пушкиным, и тот слал в далекий Севастополь своему товарищу полные юмора письма и дефицитный английский табак, который так любил Матюшкин.
- Счастливый путь!.. С лицейского порога
- Ты на корабль перешагнул шутя,
- И с той поры в морях твоя дорога,
- О, волн и бурь любимое дитя!
В черном феврале 1837 года горькая весть о гибели Пушкина пришла на берега воспетой им Тавриды. И командир фрегата «Браилов» Федор Матюшкин самовольно палил в память о друге всеми сорока четырьмя пушками, приспустив в знак траура Андреевский флаг. В те скорбные дни только черноморцы, только севастопольцы осмелились, не таясь, почтить память великого русского поэта…
Отчаянные, полные боли письма летели в те дни из Севастополя в Петербург от Матюшкина к лицейскому товарищу Яковлеву: «…Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить?..»
Минули годы, но душевная рана Матюшкина так и не зажила. И часто звучали вечерами в кругу Нахимова и Корнилова бессмертные пушкинские строки…
Свои же думы и мысли Матюшкин доверяет теперь только бумаге: «После смерти Пушкина годы моей жизни пошли однообразней и так, словно разрешился какой-то до сего неразрешимый, но полный надежд вопрос моей жизни… Но и при всем угнетении моем я нашел свою пристань – она здесь, в Севастополе, ибо здесь соделывается величайшее для флота и государства нашего…»
Уверен, что, если бы не случайность (ровно за год до начала Крымской войны контр-адмирал Матюшкин был переведен из Севастополя в Петербург), он бы наверняка разделил участь своих друзей-соратников, положивших головы на севастопольских бастионах.
Жизнь Федора Федоровича Матюшкина, ставшего на склоне лет полным адмиралом и сенатором, была долгой и плодотворной. Но до последнего своего дня он жил лишь воспоминаниями о друге своей безмятежной юности – Александре Пушкине и самом дорогом городе своей жизни – Севастополе. Так великий поэт и великий город слились навсегда в единое, неразрывное целое в судьбе мореплавателя и флотоводца. И это тоже еще одна незримая связь человеческих судеб через севастопольскую землю. Пушкин… Матюшкин… Нахимов… Корнилов… Истомин…
Севастополь был первым…
Великая Отечественная война пришла в Севастополь в 3 часа 15 минут 22 июня. Еще не прозвучал ни один залп на западной границе, еще не погиб ни один солдат, а Священный город уже встретил врага, и первые жертвы на алтаре Великой Отечественной были его…
История сохранила нам имена первых ее жертв. Фашистская донная мина упала на дом и разнесла его в клочья. В огне взрыва погибли: Александра Белова (бабушка), Варвара Соколова (дочка) и Леночка Соколова (внучка). За долгую и кровопролитную войну еще погибнут миллионы и миллионы, но именно этим трем выпала страшная участь открыть скорбный и бесконечный мартиролог. Запомним же и мы их имена!
А 30 октября война докатилась и до стен самого города. И снова предначертание или совпадение? Ведь именно в октябре 1854 года началась Первая оборона Севастополя. Причем, если тогда она началась высадкой войск европейской коалиции на побережье восточной Евпатории, то в 1941 году именно в том же месте танковую колонну врага встретили матросы 54-й батареи береговой обороны Черноморского флота. На наручных часах командира батареи лейтенанта Ивана Заики было 16 часов 35 минут, когда он скомандовал:
– Пеленг 42… Дистанция 35 кабельтовых… По вражеским танкам… Залп!
Так началась Вторая великая оборона, оборона, вновь явившая миру феномен Севастополя.
Многие ли из городов мира могут записать в свои анналы, что под их стенами полегли сразу несколько армий? Только два: Сталинград, где нашли свой конец 6-я немецкая и румынская армии, и Севастополь…
С декабря 1941 года по июль 1942-го Севастополь фактически полностью перемолол сильнейшую в вермахте 11-ю армию лучшего стратега Третьего рейха фельдмаршала Манштейна. Под стенами черноморской твердыни захватчики положили около 200 тысяч своих солдат, почти весь изначальный списочный состав этой армии. Но главное значение ВЕЛИКОЙ обороны Священного города даже не в этом. Подставив свою грудь под удар сильнейшей фашистской армии, Севастополь тем самым спас всю страну!
Спустя годы после окончания войны историки дотошно просчитают возможные варианты развития событий летом страшного 1942 года в случае, если бы немцам удалось с ходу овладеть Севастополем. А таких вариантов получалось всего два. И от обоих даже сегодня невольно пробирает мороз по коже, ведь в обоих случаях вполне мог бы быть изменен весь ход мировой истории…
При первом варианте гитлеровское командование намечало усилить свой главный ударный кулак – армию Паулюса не менее вымуштрованными войсками Манштейна. Что из этого могло получиться, остается только гадать. Вспомним, как наши солдаты, изнемогая, на последнем пределе сил, дрались уже на самом берегу Волги. Чаша весов еще зыбко колебалась. Все могла решить какая-нибудь свежая дивизия или даже полк. А теперь представим только, что вслед за потрепанной 6-й армией на Сталинград накатился бы вал двухсоттысячного отборного манштейновского воинства. Устоял бы Сталинград? Устояли бы мы? Ведь за исходом волжской битвы внимательно следили изготовившиеся к нападению японская и турецкая армии. Падение Сталинграда должно было стать для них сигналом к захвату Дальнего Востока и Закавказья. Сколько миллионов и миллионов жизней пришлось бы положить еще, чтобы остановить эти удары в спину?
При втором варианте развития событий, в случае быстрого захвата Севастополя, 11-я армия Манштейна должна была ринуться на Кавказ к бакинской нефти. Смогли бы удержать ее немногочисленные защитники северокавказских перевалов?
Представим лишь на одно мгновение, что Севастополь пал не в июле 1942-го, а хотя бы на несколько месяцев раньше. Как могли бы развиваться события? Они бы развивались трагически для нас…
Именно в этом я и вижу главную заслугу Севастополя, его великий подвиг перед Россией. Они все были героями – и те, кто погиб, и те, кто попал в плен, и те, кому чудом посчастливилось выжить. Выполняя приказ «стоять насмерть», они выиграли, таким образом, целый месяц. Если к этому добавить, что под Севастополем немецкая 11-я армия понесла огромные потери и до самого конца обороны оказалась прикована к Севастополю, то это только подчеркнет подвиг его защитников. Для Манштейна же это стало Пирровой победой. Его обескровленная и измотанная армия не только не увидела берегов Кавказа, но и вообще ее убрали с этого театра военных действий. 16 июля операция «Блюхер» – переправа через пролив – была отменена Гитлером, и вконец обессиленные дивизии вместе с Манштейном и знаменитой пушкой «Дора» медленно потащились под Ленинград, где их окончательно добили.
Теперь, рассмотрев события 1942 года сквозь призму севастопольской эпопеи, можно с уверенностью сказать, что не было бы обороны Севастополя – не было бы и побед под Сталинградом, Туапсе, Новороссийском, на Кавказе. И в этом величие подвига Севастополя.
Вновь, как и раньше, Севастополь заслонил собой Россию, принеся себя в жертву во имя общей победы.
В дни обороны города в нем был писатель Евгений Петров, тот самый – автор и создатель бессмертного Остапа Бендера. Потрясенный увиденным, он написал:
«87 лет назад каждый месяц обороны был приравнен к году, то теперь к году должен быть приравнен каждый день. Сила и густота огня, который обрушивает на Севастополь неприятель, превосходит все, что знала до сих пор военная история… Города почти нет. Нет больше Севастополя с его акациями и каштанами, чистенькими тенистыми улицами, парками, небольшими светлыми домиками с железными балкончиками. Он разрушен. Но есть другой, главный Севастополь – город адмирала Нахимова и матроса Кошки, хирурга Пирогова и матросской дочери Даши. Сейчас этот город моряков и красноармейцев, из которых просто невозможно кого-либо выделить, поскольку все они герои…»
Мир застыл, ошеломленный новым подвигом Священного города.
Американская «Нью-Йорк Таймс»:
«Оборона Севастополя… была великолепным событием в мировой истории. Теперь мы понимаем, что после Севастополя Москва и Сталинград не могли пасть и что сила русского народа в конечном счете добьется победы. Оборона Севастополя – это достижение духа советского народа, духа, проявившегося в горячей ненависти к врагу и в страстной любви к самому маленькому камню, лежавшему на русской земле…»
Английская «Таймс»:
«Мы отдаем должное блестящему вкладу в общее дело, сделанному Севастополем. Севастополь стал синонимом безграничного мужества, его оборона безжалостно смешала германские планы. В течение длительного времени Севастополь возвышался как меч, острие которого было направлено против захватчиков».
Даже фашистская печать вынуждена была сквозь зубы признать подвиг Священного города:
«Германская армия натолкнулась под Севастополем на героический отпор. Город оказался неприступной крепостью, осада которой не предусматривалась».
Спустя годы участник обороны Севастополя поэт Г. Поженян напишет:
- … А он горел, и отступала мгла
- От Херсонеса и до равелина.
- И тень его пожаров над Берлином
- Уже тогда пророчеством легла…
Весной 1944 года наша армия вернулась в Крым и подошла к Севастополю. О значении, которое враг придавал Севастополю, говорит такой факт: во главе армии, которой, по замыслу Гитлера, предстояло оборонять город, был поставлен генерал-инженер, крупнейший немецкий специалист в области фортификации и крепостей! За всю Вторую мировую войну это был единственный случай!
Время для подготовки Севастополя к обороне у опытнейшего Э. Енеке было, и он его не упустил! В апреле 1944 года генерал докладывал в Берлин, что Севастополь неприступен!
Солдатам читали его приказ: «Фюрер, приказав оборонять крепость Севастополь, тем самым поставил большую и серьезную задачу… Здесь нет пути назад. Перед нами победа, позади нас – смерть. Мы останемся здесь до тех пор, пока фюрер приказывает нам сражаться на этом решающем участке гигантской мировой борьбы».
Читать бесплатно другие книги:
