Пешка в большой игре Корецкий Данил

Глава четвертая

Милицейская группа немедленного реагирования прибыла к месту перестрелки через пять минут. Шестеро в бронежилетах с автоматами наперевес бросились наверх, привычно прикрывая друг друга. Грохот кованых ботинок наполнил узкое пространство подъезда.

С четвертого этажа начала открываться картина кровавой бойни. Трупов было восемь. Водитель «БМВ» с разнесенным вдребезги затылком лежал поперек лестницы. Выше застыл истекший кровью капитан госбезопасности Якимов. На площадке между четвертым и пятым этажами скорчились тела двух охранников Клыка. На пороге квартиры громоздились еще четыре трупа. Выщербины от пуль и кровавые мазки на стенах, потеки, лужицы и ручейки крови...

Все это не способствовало успокоению нервной системы, и, когда в проеме простреленной двери появился капитан Васильев, шесть автоматов мгновенно взяли его на прицел.

– Ложись, сука! – грубым, сорванным голосом крикнул командир группы.

– Ложись, тебе говорят!

– Да свой я, – откликнулся капитан, но на всякий случай поднял руки и присел, потому что лечь можно было только на окровавленные трупы.

Выполнив команду, он поступил правильно, потому что на местах кровавых разборок, как и на поле боя, своя оценка событий, свой закон, своя справедливость и логика действий, и любой спецназовец, омоновец, член группы захвата сам себе прокурор, суд и исполнитель, потому что адвокатов здесь нет, в уголовный кодекс во время стрельбы не заглядывают, а правым оказывается тот, кто специально прислан пресечь беззаконие...

– Сейчас посмотрим, какой ты свой. – Холодный срез автоматного ствола больно уперся в щеку капитана, рука привычно обшарила карманы.

– Рация ненашенская... И сразу две ксивы... Командир группы открыл документ прикрытия.

– Майор милиции Еремкин, Главк уголовного розыска МВД, – вслух прочел он и раскрыл вторую красную книжечку. – Капитан госбезопасности Васильев, – задумчиво повторил командир, – А чего в квартире делал?

– Проверял, кто там есть, чтоб на пулю не нарваться, – ответил Васильев, выпрямляясь и опуская руки.

– Ладно, разберемся! – Командир хотел сунуть удостоверения себе в карман, но обстановка резко изменилась.

– Всем оставаться на местах, госбезопасность! – раздался властный голос.

По лестнице абсолютно бесшумно поднялись четыре человека в гражданских костюмах, под которыми угадывались импортные бронежилеты, с новейшими, высокоскорострельными автоматами «Кипарис» на изготовку.

Властный голос принадлежал подполковнику Дронову.

– Кто старший? – строго спросил он.

Командир милицейской спецгруппы, отдав Васильеву документы и рацию, подошел и нехотя Представился. Дронов предъявил удостоверение и тем же властным голосом приказал:

– О том, что мы здесь были, в рапортах не писать. Работу наших людей можете зачислить на свой счет. Понадобятся свидетели – действуйте через свое начальство. А сейчас – охраняйте место происшествия!

Откуда-то возникли двое в белых халатах, сноровисто уложили тело Якимова на раскладные носилки, пристегнули ремнем и унесли. Один гэбэшник быстро пересмотрел валяющееся на лестнице оружие, безошибочно выбрал пистолет убитого капитана и сунул себе за пояс.

Через несколько минут в подъезде остались шесть сотрудников милиции в бронежилетах и семь трупов. Двери квартир так и не открывались: жизнь отучила обитателей дома от любопытства.

«Куда же делись деньги?» – мучительно размышлял Васильев, откинувшись на мягком сиденье. Деньги исчезли бесследно.

Об их судьбе могли рассказать убитый Федор и некто Клячкин, который как раз в этот момент пересчитывал содержимое пропавшего чемодана. Федор выполнил свой долг до конца. За минуту до решающего боя он прошел на кухню и открыл узкое окошко, расположенное в торце дома. В квартире Клыка часто оказывались вещи и предметы, которые не должны были попасть в руки милиции. Для их эвакуации придумали примитивное, но действенное, как и все зековские хитрости, приспособление.

С крыши соседнего семиэтажного здания натянули мощный резиновый амортизатор, «уведенный» по случаю из планерного аэроклуба. Узкая щель между домами практически ниоткуда не просматривалась, и похожий на толстую веревку резиновый жгут не мог привлечь ничьего внимания. Сейчас Федор пристегнул чемодан к защелке-карабину и снял с крюка фиксирующее кольцо. Рывок сократившейся резины забросил чемодан на соседнюю крышу.

Глухой удар о листовое железо привлек внимание обитающего на чердаке Таракана. Он вылез в слуховое окно, внимательно осмотрел добычу, затащил в свое логово и осторожно раскрыл чемодан. Через несколько минут Таракан с чемоданом поспешно спустился вниз и пошел прочь. За спиной раздались звуки, напоминающие выстрелы, но это только придало ему прыти.

В висках стучало, он ничего не соображал, лишь автоматически переставлял ноги, инстинктивно стремясь подальше убраться от места находки, которая могла круто изменить его жизнь, но в равной мере была способна эту самую жизнь оборвать.

Большие деньги всегда имеют хозяина, располагающего достаточными возможностями, чтобы вырвать их у воспользовавшегося случаем ловкача вместе с внутренностями. К тому же в предельно криминализованной, как и вся страна, Москве очень много охотников пришить любого за десятьдвадцать тысяч и не очень много тех, кто способен удержаться от убийства, когда речь идет о чемодане, набитом пачками крупных купюр.

В зеркальной витрине отразилась длинная нескладная фигура в засаленном мятом пальто и стертой до кожи кроличьей шапке. Заросшее щетиной лицо, застывшие в прострации глаза, потертый, под облик владельца, чемодан, намертво зажатый в давно не мытой руке.

«Хорошо, что чемодан старый», – мелькнула первая рациональная мысль, и Таракан вышел из ступора. С полминуты он разглядывал свое отражение. Бомж с чемоданом денег обречен на гибель. Но Клячкин был не обычным бездомным бродягой, а жертвой несправедливостей жизни, перетирающих в уличную пыль сотни тысяч вчера еще благополучных граждан. В институте по логике он имел устойчивую «четверку», среди сослуживцев в КБ авиастроительной фирмы слыл человеком башковитым, который нигде не пропадет, потому что умеет «вертеться». И в кругах, где он «вертелся», принимая баксы по червонцу и сдавая по пятнадцать-семнадцать, признавали его здравомыслие и рассудительность.

Даже в зоне Клячкин имел авторитет, соответствующий рангу «честного фраера», потому что, проштудировав учебник по уголовному праву и пару кодексов, лихо строчил всем желающим ходатайства, прошения и жалобы в порядке надзора. Как и подобает «честному фраеру», он всегда был опрятен, чисто выбрит, постоянно стирал и тщательно утюжил робу, полировал тяжелые зековские говнодавы.

Если бы Смотрящему зоны Валету или начальнику отряда капитану Морохину сказали, что на воле Адвокат за шесть месяцев превратится в зачуханного бездомного чмыря, они бы в это не поверили, хотя являлись большими знатоками всевозможных превратностей судьбы.

Переступив порог колонии, валютчик и порнографист Клячкин оказался во взбесившемся мире. Долларами торговали на каждом углу, журнал «Пентхауз», найденный у него при обыске и добавивший лишнюю статью, был представлен годовыми комплектами в респектабельном магазине «Роспечать» и выглядел «Мурзилкой» по сравнению с печатной продукцией многочисленных лотков в метро и подземных переходах.

Нажитую многолетними праведными и неправедными трудами квартиру жена продала перед тем, как исчезнуть в неизвестном направлении. Дальновидно спрятанные в укромном месте три сберкнижки на предъявителя оказались целыми и невредимыми, но сумма в двести тысяч чудовищным образом трансформировалась: вместо дома с гаражом и автомобилем она позволяла купить лишь десять бутылок шведской водки «Абсолют».

Правда, водка была хорошей. Еще не понявший до конца, что произошло, и надеявшийся приспособиться к новой жизни, Клячкин поселился в гостинице, взял бутылку «Абсолюта-цитрон» и закуску из магазина «Деликатесы», после чего обзвонил друзей-приятелей, приглашая отпраздновать освобождение. По двум номерам ответили незнакомые люди, двоих не было в Москве, еще четверо от встречи уклонились, сославшись на занятость и нездоровье.

Клячкин поужинал в одиночестве и почти прикончил литровую бутылку «Цитрона», пока не приглушил неприятное предчувствие краха, портившее восприятие изысканной гастрономии.

Предчувствие полностью оправдалось. Возврат в родное, но режимное КБ исключала приобретенная судимость, открытие собственного дела требовало первоначального капитала, к тому же весь бизнес жестко контролировался крутыми гангстерами новой формации, не признающими увещеваний и сразу нажимающими на курок.

Бывшие друзья разводили руками: нужны были охранники офисов, телохранители и «бойцы» для разборок с конкурентами. Ни физически, ни морально Клячкин не подходил для такой работы. Сунулся по паре «зоновских» адресов, там предложили гонять в Киргизию за маком или сбывать опий на улицах Москвы, но у него хватило воображения, чтобы аккуратно дать задний ход.

Помучившись в раздумьях, он все же набрал намертво впечатанный в память номер телефона, но нужный человек находился в отпуске и должен был появиться только через месяц.

Через два дня он съехал из гостиницы.

Родня жены не подпускала его на пушечный выстрел. Мать доживала свой век под Владикавказом, где пушечные выстрелы были повседневной реальностью. Некоторое время удавалось ночевать в вагонах-гостиницах на Курском вокзале, потом столичное правительство начало борьбу с иногородними, вагоны шерстил ОМОН, и без билета соваться туда стало опасно.

Первый ночлег на чердаке не стал потрясением – Клячкин был к нему подготовлен предыдущими скитаниями. Зато бесплатно и никто не беспокоит. А дальше путь вниз проходил незаметно. Временами мелькала мысль о самоубийстве, но как-то вяло: человек легко приспосабливается к обстоятельствам и всегда надеется на чудо. И чудо произошло.

Клячкин отошел от витрины. Свалившиеся с неба деньги могли изменить его жизнь, с их же помощью можно уцелеть, запутав следы и спрятавшись от неминуемых преследователей.

Но чтобы тратить пятидесятитысячные купюры без риска попасть в милицию или морг, надо иметь респектабельный вид. А чтобы приобрести такой вид, надо потратить хотя бы несколько купюр.

Разорвать этот порочный круг можно только одним способом – поднимаясь со ступеньки на ступеньку.

Нащупав в кармане несколько сотенных бумажек, которые накануне «настрелял» у метро, Клячкин вошел в платный туалет. Здесь он побрился, вымыл лицо, шею и руки, затем заперся в кабинке и приблизительно оценил свое богатство. Сумма потрясла Клячкина настолько, что у него закружилась голова.

В то время, когда Седой собирал по тревоге своих бойцов, а Клык – своих, капитана Якимова раздевали в морге, а капитан Васильев писал рапорт для служебного расследования, в то время как Клячкин считал общаковые деньги, за кражу которых и у старых воров, и у новых гангстеров существует только одно наказание, Александр Каймаков у себя на работе рассказывал о приключившихся с ним событиях.

В тесной комнатке отдела социологических исследований было жарко. Наверное, поэтому у единственного слушателя и близкого товарища Каймакова

– Димки Левина выступили на лбу крупные капли пота. Он слушал внимательно, не перебивал и, чуть приоткрыв рот, теребил пальцами пухлую нижнюю губу.

– Не врешь? Все так и было? – озабоченно спросил он, когда приятель замолчал и полез в продранный «дипломат», но тут Каймаков со стуком выложил перед ним вещественные доказательства своей истории.

– Ну дела-а-а, – протянул Левин и, спрятал руки за спину, подальше от зловещих предметов. – Но мыло, выходит, ни при чем! Раз твои, гм, знакомые не имеют ко всему этому отношения!

– Не знаю, – сказал Каймаков, тупо глядя перед собой. – У меня уже ум за разум заходит. Раньше ведь ничего этого не было... А сейчас, чувствую, варится вокруг какая-то каша... Левин задумался, промокая платочком вспотевший лоб.

– Идея! – вдруг оживился он. – Позвони Юркину. Если это из-за публикации, то в первую, очередь шумиха должна подняться у них. И выходить на тебя должны были через них!

– Тоже верно.

Каймаков набрал номер.

– Слушаю вас со вниманием, – ответил молодой голос, тембр которого давал понять, что человек знает себе цену.

Каймаков поздоровался и назвался.

– Успех, старик, полный успех, – обрадованно сообщила трубка, – Я даже не ожидал! Материал перепечатали «Тайме» и «Обсервер», правда, с какими-то комментариями, не знаю, еще не получил. Надо раскручивать тему! Давай возьмемся за торгашей – ну куда можно деть столько мыла? Сходим в Минторг, на базы, попросим экспертов дать заключение... Это будет бомба!

– Мне вчера и так за малым башку не проломили, – мрачно сказал Каймаков. – Кто-нибудь интересовался автором: адрес, телефоны?

Трубка на миг замолчала.

– Да брось, старик! Это какое-то совпадение! На кой ты кому нужен? Сейчас такие разоблачения волной идут... – Журналист довольно рассмеялся. – Сегодня с утра звонил парень, сказал: есть продолжение темы. Я твой рабочий телефон дал. Но ты не бойся, если надо, мы МБ подключим...

В комнате прослушивания одиннадцатого отдела Второго главка КГБ майор Межуев выругался сквозь зубы.

– Сколько подключальщиков развелось, – буркнул он. – И все хотят чужими руками. А сами только языком... Попрощавшись, Каймаков положил трубку.

– Вот видишь, – облегченно сказал Левин. – Простое совпадение. А ты тут нагородил со страха...

В делах о больший деньгах и о человеческих жизнях не бывает места совпадениям. Во всяком случае, в безобидность любых совпадений здесь не верят. И хотя Василий Зонтиков никак не мог заподозрить бывшего соученика-растяпу и чистоплюя в причастности к кровавой бойне, авторитет Юго-Запада Клык не должен был исключать его вины.

– Он мне сразу не понравился, – зловеще цедил Угрюмый. – На «утку» похож. И говорить при нем было нельзя, и бабки показывать. В гробу я видал таких друзей детства... Может, еще пионервожатого приведешь или комсорга?

Он избегал смотреть в глаза пахану, которого обвинял в нарушении конспирации и неосмотрительности, но сам факт таких обвинений говорил о том, что авторитет Клыка сильно пошатнулся. Это было ясно и присутствующим – шестерым главарям наиболее крупных кодланов района, которые всем своим видом давали понять, что согласны с Угрюмым. Они тоже смотрели в сторону, но Клык знал, каким окажется выражение их глаз, когда подойдет момент. Знал он и то, что, если не переломить ситуацию, критический момент наступит очень скоро.

И хотя Угрюмый во многом был прав, недавно чудом избежал гибели и потерял товарищей, ему не следовало говорить того, что он сказал.

В не успевшей прогреться комнатке подмосковной дачи наступила зловещая тишина. Клык пожевал губами и, навалившись грудью на плюшевую скатерть круглого стола, внимательно осмотрел тесно сидящих вокруг мужчин, чьи лица полностью подтверждали теорию Чезаре Ломброзо о преступном типе человека. Массивный подбородок самого Клыка, развитые надбровные дуги и глубоко посаженные маленькие глаза выдавали его склонность к насильственным преступлениям, хотя в основном «послужной список» Зонтикова в информационном центре МВД составляли кражи.

Томительная тишина обычно прерывается чемто страшным. Угрюмый первым поднял голову, вызывающе встретив холодный, как у рептилии, взгляд пахана, который вот-вот должен был стать бывшим. И остальные, осмелев, перестали рассматривать пятна на красном плюше, одновременно уперев в Клыка угрожающие взоры.

В тот же миг тонкие губы Зонтикова разомкнулись, звук плевка и блеск змеиного жала совпали с истошным криком Угрюмого, которому бритвенное лезвие вонзилось в левый глаз. Струей брызнула кровь, и он обеими руками зажал рану, но в следующую секунду Клык перегнулся через стол и взмахнул рукой. Крик оборвался, и тело Угрюмого кулем свалилось на пол. Из правой глазницы торчала черная ручка обычной отвертки, которая в умелых руках не уступает финке, но, в отличие от нее, может всегда храниться при себе, не угрожая статьей в случае обнаружения.

– Значит, решили мне «правилку» устроить? – тихо и очень страшно проговорил Клык. – А кто вы такие, падлы сраные? Меня всесоюзная сходка короновала в Ташкенте... И судить только всеобщий сходняк может! Или забыли Закон?

Он пригнулся к столу и снизу гипнотизирующим взглядом осматривал каждого из шестерых, одного за другим. Тонкие губы зловеще, не по-человечески изгибались, и казалось, вот-вот мелькнет еще одно жало...

Тертые урки бледнели и опускали головы. Они привыкли к убийствам, и впечатление на них произвело не только то, что сделал Клык, но и как он это сделал.

Обычный человек не владеет такими способами убийства. Только матерые зубры, оттянувшие в зоне не один десяток лет... Об этом ходит много легенд, но одно дело – слушать зековские байки, а другое – увидеть кровавую расправу своими глазами.

Клык подтвердил принадлежность к высшей преступной касте, и шестеро за столом задвигались беспокойно, осуждающе посмотрели друг на друга, как бы отыскивая того, кто посмел усомниться в неприкосновенности пахана. Не найдя такого, шесть пар глаз сошлись на мертвом Угрюмом.

– Давайте вынесем этого демона и закопаем поглубже, – сказал Гвоздодер. Виновный в посягательстве на авторитет был обозначен.

– Подождите копать, – обычным голосом продолжил Клык, и все поняли, что инцидент исчерпан. – Кто наших ребят побил – дело ясное. Я этому бесу Седому сказал, что всех их людей в зонах в петушатник загонят, если бабки не отдаст... Авторитет обвел взглядом преданно внимающих каждому его слову блатных.

– Это я наперед забежал, на «понт» взял. Может, бабки менты забрали, может, Федор спрятал где... Пока на хате засада, – не разберешь... На зонах мы-то действительно можем их на парашу посадить, а как на воле разбираться будем?

Все молчали. На воле с «новыми» тягаться сложно. Биографии чистые, связи крутые и вообще руки развязаны... Если ты не судимый – участковый к тебе в дом так запросто не зайдет и опер из уголовки нос не сунет. Храни хоть автомат, хоть гранатомет.

И на разборки заявляются спортсмены: борцы, боксеры, есть и совсем знаменитые. А тут здоровье в карцерах да штрафных изоляторах подорвано, и ржавый «наган» боязно в карман сунуть – спалишься, глазом не моргнешь! Нет, на воле с ними лучше не схлестываться.

– Или без крови попробуем, по Закону? – сказал уловивший общее настроение Клык. – Позовем авторитетов со стороны, пусть разберут...

– Правильно, – одобрительно кивнул Гвоздодер. – Может, только главного ихнего замочить?

– А с этим, что приходил, как? – спросил Рваный.

– Да как... – Клык равнодушно пожал плечами. – Хотите – можно на перо поставить. Только... Если он сам по себе – за что его резать? А если на Седого работает – достать будет трудновато... Посмотреть за ним надо, а там решим...

Когда Гвоздодер и остальные потащили закапывать труп, Клык набил мастырку и закурил. Анаша расслабила нервы, и пальцы перестали дрожать мелкой дрожью.

Бунт на корабле подавлен. Но это еще не все. Получив чемодан, он позвонил Хранителю и разрешил отдать шестьсот миллионов из общака грузинским ворам. Те вкладывают деньги в войну, у них свои расклады, но обещали вернуть летом с процентами да плюс наркоты, оружия добавить. Люди авторитетные, надежные, помогать им полезно... Но если теперь чемодан ушел, а в кассе – пусто, то восемь зон и четыре крытых без подогрева останутся. А такое на тормозах не спустишь: соберут всеобщую сходку и поставят его. Клыка, на правило... Это если захотят Закон соблюсти. А могут и просто замочить, как рядового урку. Потом, конечно, придется ответ держать, да строгости сейчас большой нет, отмажутся. Скажут – потерял благо воровское – и все тут... Кто там будет разбираться да спрашивать...

Авторитет вора на двух вещах держится: на деньгах и на крови. Но за большие деньги и свою кровь потерять недолго.

Примерно в то же самое время лидер Юго-Западной группировки Седой размышлял о том же самом. Он сидел в большом зале у камина и смотрел в окно на четверку бойцов, прогуливающихся вдоль высокого бетонного забора. Дачу в Малаховке он выстроил недавно и участок земли, почти с гектар, выкупил, и все дело в гору шло... И надо же такой неудаче случиться!

Теперь, конечно, компаньоны спросят: «На хера ты им деньги давал? Послал киллеров – и дело с концом! Нет, надо умничать, психологию разводить... И что в результате? Четверых положили, деньги пропали. Клык живой и невредимый, грозится в зонах беспредел учинить. И учинит – зоны они держат, там их сила. Значит, ответить кому-то за этот прокол надо...»

Про случайности ничего не объяснишь и куда деньги исчезли – тоже. Ведь с квартиры глаз не спускали. Но ребят перебили, а как и кто – дело темное. Он наблюдателей послал, те в толпе терлись, в подъезд заходили, вынюхивали, выспрашивали, с понятыми поговорили, с судмедэкспертом. Получается, кроме Клыковых людей, там еще ктото был. Классный стрелок, а может, двое... Скорей всего они казну и взяли. Больше некому. А чего этот хрен от Клыка приходил? Тоже случайность? Нет, он и есть ниточка, связующее звено... За ним смотреть надо, он и выведет на деньги...

Седой откинулся на спинку кресла и отхлебнул горячего молока из высокого узкого стакана.

Глава пятая

Дверь сектора статистики была заперта на хлипкий крючок, и Каймакова не оставляло ощущение, что, если кто-то толкнет посильнее, крючок сорвется. Эта неотвязная мысль снижала терапевтический эффект «утешения и снятия стресса».

Процедура проходила по зимнему варианту – паровоз с вагончиком: Верка, согнувшись, грудью лежала на своем рабочем столе, лицо утыкалось в мохеровый платок, что само по себе было хорошо, потому что заглушались крики, хрипы и стоны, способные перебудоражить половину института. Летом она садилась на крышку стола, но тогда лица почти соприкасались и приходилось зажимать ладонью жадный кусающийся рот.

Паровоз с вагончиком подходили к конечной станции. Каймаков отвлекся от крючка, крепко сжал округлые бедра, скользнул ладонями по гладкой коже ягодиц и наконец перевел дух. Ноги слегка дрожали, он со вздохом опустился на стул.

– Ну как, помогло? – спросила Верка, заправляясь.

Каймаков опустошенно вздохнул.

– Вроде да.

– То-то! Стресс снимается сексом и алкоголем. Но пить на работе нельзя...

– А трахаться можно?

– Трудовой кодекс, кстати, не запрещает, – засмеялась Верка. – А что: запаха нет, ничего не видно. И производительность труда повышается... Она тщательно натягивала колготки, чтобы не оставалось складок.

Каймаков наблюдал – внимательно и не без удовольствия.

– Правда, у меня фигура хорошая? Я раньше хотела лицо изменить... И имя взять покрасивее...

– Не надо ничего, и так все нормально, – неосторожно сказал умиротворенный Каймаков.

– Я правда тебе нравлюсь? – тут же зацепилась Верка.

Она расправила комбинацию, опустила и, вильнув бедрами, разгладила юбку.

– Мне надоело все время так, – плачущим голосом девушка завела обычную песню. – Давай хоть раз по-человечески, в постели... Приходи ко мне, тем более тебе дома страшно...

«Может, действительно?» – подумал он, но тут Верка повернулась, и Каймаков стал поспешно собираться.

– Как-нибудь обязательно... Он откинул крючок.

– Ты всегда так говоришь. Хочешь еще чаю?

– Некогда. И перерыв закончился, сейчас все набегут.

Каймаков пошел к себе в отдел. Левин куда-то внезапно смылся и до сих пор не вернулся, Игорь догуливал отпуск, Даша готовила опрос населения по перспективам экономических реформ. Запершись. Каймаков извлек кастет и шило. Вещественные доказательства вчерашнего происшествия всколыхнули улегшуюся было тревогу.

Каймаков поднял к свету прозрачные прямоугольники дактилоскопической пленки и пристально рассматривал несколько минут отпечатки пальцев человека, который пытался его убить. Потом попробовал спрятать зловещие железки в сейф, но он был забит бумагами с грифом «ДСП» и «Секретно», которые по инерции ставились на результатах социологических исследований. Чтобы не испачкать документы. Каймаков сунул в сейф только дактопленку, а кастет и шило завернул в газету и опять положил в «дипломат».

Капитан госбезопасности Васильев считал, что в жизни ему не повезло. В тридцать два года нужно готовиться получать подполковника, иметь в подчинении отделение или даже отдел, а на худой конец, если уж отвечаешь лишь сам за себя, то лучше делать это за кордоном, в чистой, цивилизованной и комфортной стране.

Возможно, он допустил ошибку еще тогда, после окончания Школы, когда согласился пойти в силовые структуры Комитета. Но возиться с бумагами и продумывать сложные ходы оперативных комбинаций ему никогда не нравилось, а в тирах, спортзалах и на полигонах он чувствовал себя как рыба в воде. К тому же попал он не в заштатную группу захвата, а в элитное подразделение, занимающееся сопровождением СРПБ.

Про СРПБ даже сейчас, когда каждый, кто допущен к какому-то секрету, считает своим долгом его выболтать, и то ничего неизвестно. Про атомные подводные лодки-ракетоносцы много раз в газетах писали: как плавают они в океанской толще, нацелившись ракетами куда надо, и ждут дня "X", когда поступит команда на упреждающий удар или, если лопухнутся наши, на удар возмездия. Американцы их своим подводным флотом отслеживают, со спутников засекают, но рассеянные мобильные пусковые точки обнаружить труднее, чем потерять, а уничтожить, в случае чего, еще труднее.

Другое дело шахтные установки – те и нам, и им известны; кто первым начнет заварушку, тот и заткнет бетонные жерла противника.

СРПБ – стратегические ракеты передвижного базирования. Американцы лет пятнадцать назад хитрую штуку придумали – «MX-100» в готовности номер один на тягач погрузили и возят по полигону – сорок километров в один конец, сорок в другой. Вначале хотели подземный тоннель для этого вырыть, но конгресс средств не выделил, так и катаются по поверхности, колесными протекторами огромный овал в аризонской пыли рисуют. В движущуюся цель попробуй попади.

Ну и хитрецы эти «штатники»! А у нас с семьдесят пятого восемьдесят СРПБ по стране колесят, и маршруты не чета аризонскому полигону – шесть тысяч километров плечо! И угадай, в каком из тысяч железнодорожных составов, в какой речной барже или морском сухогрузе, в каком большегрузном грузовике смертоносный сюрприз запрятан!

Речной или железнодорожный вариант для обслуги, конечно, комфортней, но Васильеву пришлось по шоссе мотаться, как заправскому водиле-дальнобойщику – неделю в рейсе, пять дней отдыха, и снова в дорогу.

Выглядело это так: идет себе по трассе рефрижератор, на вид самый обычный, про усиленную подвеску, амортизаторы, спецшины и бронированный кузов никто не догадается.

Васильев или напарник за рулем держат пятьдесят-шестьдесят километров да каждые четверть часа потайную кнопочку нажимают – радиосигнал «все в порядке» подают. Весь маршрут разбит на участки, на каждом свой центр слежения, не поступил сигнал – вертолет с тревожной группой взлетает и через пятнадцать минут на месте. И контрольные облеты практиковались: как там на СРПБ – все в норме? Или сзади, или впереди, по обстановке, второй рефрижератор шел, а там, в кузове, удобный салон оборудован и десять человек в полном боевом.

Гаишники тогда не беспредельничали: изредка остановят, документы в порядке – поезжайте! Для крайнего случая специальное предписание имелось с красной полосой: «Воинская перевозка. Контролю и досмотру не подлежит!» – и подпись серьезная, и печать плюс удостоверение комитетское в зубы, тут же под козырек: "Счастливого пути! ".

И про разбойные нападения на дорогах слышно не было. Только раз мотоциклисты деревенские «ангелов ада» изобразили: догнали с криком и улюлюканьем, к кювету прижать пытались, из обрезов стреляли, две тачки поперек дороги поставили: все, амба, поймали!

Напарник за рулем сидел и действовал по инструкции: чуть газанул, мотоциклы в разные стороны, на машине и следов не осталось: пара царапин да кровь на бампере...

Конечно, утомительно все время в дороге да сухомятка надоела, но платили хорошо и работа несложная. Если, конечно, сигнал не придет. Тогда хронометр включается: на выбор ровной площадки – пять минут, если ничего подходящего нет, прямо на шоссе останавливаешься, в это же время бойцы машину окружают, два спеца-ракетчика подбегают, но они и без них обязаны управиться: рычаг на себя – и вылезли из днища шесть упоров, раскорячились на асфальте, одновременно гидравлические рычаги крышу сбрасывают, и поднимается из кузова остроконечная стрела в серебристой антирадарной краске.

А ты знай свое дело делаешь: красная защелка, желтый стопор, сейчас три лампочки зажгутся, ага, вот... Теперь рычаги по порядку: один, два, три, красная кнопка, ревун – значит, все, три минуты в запасе... Оцепление расширяет круг и залегает, не переставая осуществлять контроль, а ты по газам: кабина уже отделена от пусковой установки и на триста метров отъехать легко успеет, а дальше и не надо: вспышка, грохот, и вот она уже в небе, пошла родная, ложится на курс, известный бортовому компьютеру... Конечная точка полета никому из группы запуска не известна, да им и не надо: задача выполнена, сейчас из центра слежения прибудут и их сменят. Прибывали обычно через пятнадцать минут, без опозданий.

Правда, это только на учениях случалось и настоящий запуск лишь один раз производили, но отработано все было четко, если бы до дела дошло – не сплоховали б...

Васильева уже на должность начальника центра слежения представляли, когда Союз стал разваливаться. Планы поменялись, из сопровождения СРПБ его отозвали, но опять дали задание исключительно важное и совершенно секретное.

В руководстве Комитета и Минобороны вовсе не такие дураки сидели, как по их рожам можно было судить, и хотя водку жрать любили, тут рожи не обманывали, но решения принимали трезвые, которые до того в аналитических отделах просчитывались.

Раз бывшие братские республики суверенитета хотят, значит, обязательно за атомные бомбы да ракеты схватятся, потому что ни на чем другом политического веса и международного авторитета сделать не сумеют. И пусть сейчас клянутся, что атомное оружие им ни к чему, обещания в политике выполняют еще реже, чем в обычной жизни. Просто пока у них еще реальной власти маловато: наши войска, наши командиры, наше обеспечение. Но скоро все изменится, приберут к рукам армию... Значит, надо действовать...

Группа, в которую входил Васильев, приземлялась на вертолете прямо в войсковой части, пользуясь тем, что суверенитет уже был, а контроля за воздушным пространством и армейскими территориями еще не было. Ночью снимали ядерные боеголовки, вместо них ставили муляжи, снаряженные отработанным топливом атомных реакторов, которое создавало соответствующий радиоактивный фон, но для взрыва использоваться не могло.

Теперь, когда прогнозы аналитиков подтвердились, Васильев не мог без усмешки слушать рассуждения новоявленных президентов о судьбе расположенного на их суверенной территории «ядерного оружия».

Так же усмехался и Якимов после августа девяносто первого, когда защитники никем не атакованного «Белого дома» рассказывали о мерах, принятых для противостояния штурму.

– Кого бы они остановили? «Альфу»? – Уголок рта, подергиваясь, обнажал стальную коронку. – Зажигательными бутылками? С мокрыми повязками против газов? Ну-ну... Он выразительно крутил головой.

Судьба Якимова была похожа на васильевскую. Отряд боевых пловцов, потом «Альфа», когда начались бесконечные, разрушающие Комитет реформы, в первую очередь развалили его силовые структуры и капитаны попали в одну бригаду службы наружного наблюдения одиннадцатого отдела Второго главного управления (контрразведки) КГБ СССР.

Одиннадцатый отдел занимался оперативным прикрытием и контрразведывательным обеспечением наиболее важных технических проектов, осуществляемых в СССР.

Начальник отдела генерал-майор Верлинов получил Героя соцтруда в группе конструкторов и разработчиков космического челнока «Буран», и на самом верху знали, что его заслуга в этом проекте неизмеримо выше, чем у главного конструктора, да и всего авторского коллектива в целом.

Он же сыграл основную роль в так и не утвержденном Политбюро проекте высадки советского космонавта на Луну.

По его инициативе разрабатывался и совершенно секретный проект тектонического оружия под кодовым названием «Сдвиг».

Отдел Верлинова уже давно оброс лабораториями, институтами и полигонами, по статусу он фактически являлся отдельным управлением. Верлинов был хорошо известен Андропову и Брежневу, потом Горбачеву, он непосредственно, в обход председателя КГБ СССР, выходил на своих кураторов в ЦК и Совмине, имел прямое финансирование. Став генсеком, Андропов узаконил фактическую самостоятельность одиннадцатого отдела. Понятно, что председателю КГБ это не нравилось, но в последние годы они сменялись очень часто, и среди них не было настолько авторитетной фигуры, которая смогла бы изменить положение.

К тому же могущественное ведомство подвергалось весьма болезненным ударам, связанным с распадом СССР и желанием новой, называющей себя демократической власти разделаться с главным органом охраны прежнего режима.

Монолит КГБ СССР начал трескаться и трансформироваться: КГБ России, Агентство федеральной безопасности, словно гальванизированный монстр тридцатых годов – Министерство безопасности и внутренних дел, – заведомо несоединимое образование развалилось, и появилось Министерство безопасности России, но не успели обновить вывески, как оно превратилось в Федеральную службу контрразведки... За всю историю отечественных спецслужб вывески менялись пять раз: ВЧК

– ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ, – причем на внутренней структуре это практически не отражалось.

Теперь за три года пятикратно поменялись не только названия, но устройство ведомства: огромными кусками отвалились Служба внешней разведки, Федеральное агентство правительственной связи. Главное управление охраны, отпали ударные спецподразделения «Альфа», «Вымпел», «Гром», рассыпались система сопровождения СРПБ и отряд боевых пловцов.

В водовороте перемен закрутились тысячи сотрудников, теряющих привычную работу, ощущение элитарности, хорошую зарплату и уверенность в завтрашнем дне.

Одиннадцатого отдела катаклизмы системы не коснулись. Свой комплекс административных зданий, свои полигоны и институты, свои спецобъекты. Госбанк, как и было заведено десятилетиями, осуществлял финансирование особо ответственного счета, правительство выделяло требуемые ресурсы по соответствующей графе подлежащих первоочередному удовлетворению заявок.

Верлинов не счел нужным менять бланки удостоверений, его сотрудники по-прежнему предъявляли красные книжечки с надписью «КГБ СССР», и, что самое интересное, ни у кого это не вызывало недоумения или расспросов.

Поскольку кураторы из ЦК КПСС и Совмина СССР канули в Лету, одиннадцатый отдел существовал самостоятельно, никому не подчиняясь. Кадровики тщательно подбирали новых сотрудников, обращая особое внимание на тех, кто хорошо зарекомендовал себя, служа Системе, и безвинно стал жертвой новейших реформации.

Так капитаны Якимов и Васильев оказались в одной машине службы в/ч одиннадцатого отдела.

Наружное наблюдение – это долгие часы ожидания, которые, когда позволяет обстановка, заполняются разговорами – от обычного трепа и анекдотов до серьезных, если, конечно, напарники друг другу доверяют.

Биографии Якимова и Васильева практически совпадали, они быстро сдружились и говорили откровенно.

– Нет, не так все идет, не так, – начинал Якимов, обводя взглядом бесконечные вереницы коммерческих ларьков. – На спекуляции всяким говном миллионы делают, снизу доверху взяточничество, простому человеку выбор простой: или нищенство, или иди в преступность. Вот они и выбирают... А те рекламы дают – чем кошек да попугаев кормить. Героев сегодняшних показывают – банкира, коммерсанта да как пацаны с них пример берут. О космонавтах и пограничниках уже разговора нет, из нас вообще уродов сделали, про покаяние твердят. Вот тебе есть в чем каяться?

– В том, что дурак, – мрачно отзывался Васильев. – Шесть лет эту елду возил; там хоть прослойка свинцовая, а все равно достает. И потом с боеголовками этими долбаными... Сашка Леденецкий давно ушел в банковскую охрану, квартиру в центре купил, дачу выстроил, на «Вольво» ездит...

– И я не пойму, за что каяться! Что в Персидском заливе наши танкеры охранял? Там одна дрянь, рыба-змея, подобралась незаметно, чуть мне каюк не пришел, хорошо, автомат был специальный, подводный... Так у меня потом за эти четыре спецпатрона душу вымотали, в конце концов вычли сто рублей – почти ползарплаты. Может, за это покаяться?

Якимов выругался.

– Или за «Белый дом» каяться? За тот, в девяносто первом... Он выругался еще раз.

– Вот ведь комедия: в девяносто первом правильно было защищать парламент, а в девяносто третьем, наоборот, – штурмовать его! Ну не мудаки? А мы крайние – оба раза действовали неправильно... Капитан зло усмехнулся.

– Ну про первый-то раз все брешут, мы атаковать не отказывались. Тогда еще дисциплина была, ответственность – как так не выполнить приказ! Да это верный трибунал! Другое дело – те, наверху, в штаны наложили приказ отдать! Привыкли друг за дружку прятаться, а ответственность на себя брать разучились. А была бы команда... Якимов усмехнулся еще злее.

– Сейчас все по-другому бы... И без всякого штурма. Мы уже внутри были, среди этих сраных «защитников». Четыре группы. Я возле приемной с автоматом стоял, они же мне автомат и выдали... И Ельцин рядом проходил, и Руцкой, и Хасбулатов. А в рукаве – «стрелка», она на пять метров бесшумно работает. И спецгранаты – дом развалят! В пуговице приемник, зуммер – сигнал атаки. Жду, мокрый весь, сердце колотится, как тогда, с муреной... Кто-то успокоил: не боись, отобьемся... Я улыбаюсь благодарно, но ничего не соображаю – зуммера жду! Так и не дождался.

– Жалеешь? – спросил Васильев.

– Чего мне жалеть... Неизвестно, вышел бы живым... Потом весь сыпью покрылся на нервной почве, полгода по госпиталям...

А второй раз наши действительно не пошли. Потому что поняли: никто не поддержит, не защитит. Подставят – и в кусты. Мы ничего не знаем, они сами по себе... Научены, что надо о себе думать, а все остальное – по фигу! Неужели те, наверху, не понимают: если у исполнителей такой настрой, то при серьезной заварухе им всем каюк!

Якимов махнул рукой.

– Ну и черт с ними! Раз каждый за себя, то я за Якимова!

Другу и коллеге не повезло. Сунувшись за миллиардом, он очутился в морге. Васильеву тоже не повезло, но в меньшей степени. Он вышел из передряги живым, но теперь предстояло пройти чистилище служебного расследования. И объяснить, какого черта, бросив объект наблюдения, они сунулись на квартиру вора в законе Зонтикова. Никакого правдоподобного варианта в голову не приходило, и Васильев стал писать заведомую ерунду: «... потеряв из виду объект наблюдения и отметив прибытие к дому автомашины „БМВ“, мы решили проверить обстановку на месте и, войдя в подъезд, стали подниматься по лестнице...»

Глава шестая

Посетитель – молодой парень лет двадцати трех – пришел к Каймакову в конце рабочего дня. В потертом армейском бушлате и форменной шапке без кокарды он производил впечатление издерганного и вконец замордованного жизнью человека.

– Нигде не слушают, везде врут, никому ничего не надо! – обозленно сказал он, и Каймаков подумал, что парень ошибся адресом, но тут он извлек из драной сумки газету с его статьей.

– Вы писали? – Тон был напористым и требовательным. – Вот: "Куда же делось мыло? ". А я знаю – куда! У меня об этом хорошая память на всю жизнь...

Парень вытянул левую руку. Она напоминала куриную лапу, потому что безымянный палец и мизинец отсутствовали вместе с половиной кисти.

– Задвижкой отхватило, когда мы это вонючее мыло закачивали, – пояснил он. – Тонн восемьсот. Состав. Это только в одну точку!

Парень привычно достал картонную папку, развязал тесемки и веером вытряхнул с десяток писем на бланках Министерства обороны, военкоматов и войсковых частей.

– А вот что они пишут. – Посетитель подтолкнул к Каймакову документы.

– Ничего не было, пенсия мне не положена, на компенсацию права не имею.

Каймаков, еще мало что понимая, машинально просмотрел письма. Все они были адресованы гражданину Боруле А. А, и с небольшими вариациями сообщали одно и то же:

«... поскольку в/ч 9210, в которой вы служили, не участвовала в боевых действиях и приравненных к ним операциях, оснований для выплаты вам компенсации и пенсии в соответствии с приказом 1/230 не имеется».

– И что это значит? – спросил Каймаков.

– Не хотят платить, суки! Вот что это значит! – Куриная лапа сгребла документы в кучу. – 9210 – это не настоящий номер, прикрытие. На него нам письма писали, а потом их вертолетом доставляли. Мы от этой части в трехстах километрах дислоцировались. Да и то вначале, пока подготовку проходили. А потом все время в полевых командировках. Приравнивались к боевым действиям – и пайки по боевой норме, и денежное довольствие... А по всем документам я в 9210 служил и на плацу маршировал!

– А из чего видно, что на плацу? – машинально спросил Каймаков.

Парень злорадно оскалился.

– Видно! Хоть нам все запрещали: о службе писать, радио слушать, не говоря про телевизор... За фотографирование – трибунал обещали. Но у меня аппаратик был маленький, «Вега», я им нащелкал.

Из папки были извлечены крупнозернистые фотоснимки.

Боруля в обнимку с солдатом в выжженной пустыне, сзади огромное металлическое корыто с пенистой жидкостью. От корыта отходит трубопровод.

– Здесь мы это сраное мыло разводили, – пояснил Боруля. – А по трубе его закачивали в скважину.

Другие фотографии разнообразием не отличались. На всех запечатлен Боруля. Один, или с друзьями, или друзья без него. Фоном служили буровая вышка, мощные насосы, массивные задвижки.

– Вот такой мне руку отхватило. Эмульсия назад пошла – пласты там внизу сами сдвинулись, что ли... Если не закрыть – все бы снесло к чертовой матери! Вот и крутили вчетвером...

– А для чего это делалось? Зачем мыло куда-то закачивать?