Восточный вал Сушинский Богдан

— Пока не известно, они держатся в тайне. Возможно, с вами Скорцени захочет поделиться своими впечатлениями, так что попытайтесь.

— Считаете, что методика сотворения зомби на секретной морской лаборатории «Аненербе» отличается от вашей? — обратился Вилли к начальнику «Лаборатории призраков», предпочитавшему отмалчиваться.

— Многое бы я отдал, чтобы знать, в чем именно эти методики отличаются. Еще больше отдал бы за такую информацию доктор Мартье, поскольку главным зомбистом «аненербийцев» является его давний соперник.

— Но ведь ваша «Лаборатория призраков» тоже находится под патронатом «Аненербе», почему же его руководство утаивает от вас методику подготовки зомби на базе Кригсмарине и не желает ознакамливать вас с результатами своих достижений?

— Хотят, чтобы две лаборатории работали в одном направлении, не зная о методиках и рецептах друг друга. Потом можно будет взять все лучшее, что появилось в достижениях каждой из них, чтобы создать качественно новый тип зомби. В принципе, подход правильный. Иное дело, что придерживаться его в конце войны — слишком расточительно. Это сдерживает поиск обеих лабораторий.

Штубер согласно кивнул и промолчал, давая понять, что эту страницу знакомства с подземным бытием он уже перевернул.

— Только что вам были представлены первые два десятка зомби, произведенных в «Лаборатории призраков СС-Франконии», — не без гордости объявил через несколько минут молчания унтерштурмфюрер Крайз, дав перед этим Штуберу возможность вдоволь насмотреться на работу этих рослых тридцатилетних парней.

Теперь он уложил всю бригаду лицом вниз на пыльный каменный пол выработки, и они лежали там — безмолвные, безропотные и стоически терпеливые.

— Согласен, поведение их впечатляет, — признал Штубер.

— Неутомимые, ничего не помнящие и ни к чему не стремящиеся… — вдохновенно продолжил свой рассказ Фризское Чудовище, — они представляют собой совершенно новую популяцию гомо сапиенс, на плечи которой со временем ляжет основное бремя всех тяжелых физических работ, обслуживание крематориев, а там, кто знает, возможно, и охрана «Регенвурмлагеря».

— Батальон зомби-охраны?

— Под опеку которого, для начала, будет отдан один из районов «СС-Франконии». Под командованием, естественно, обычных офицеров.

Он приказал офицеру охраны поднять бригаду, заставить ее взять только что принесенные из ближайшей выработки камни и отнести обратно.

— Взбунтоваться они не способны? — поинтересовался Штубер.

— Во имя чего? Свобода им не нужна — они попросту не знают, что это такое. Мир воспринимается ими таким, каким они его видят после своего возвращения из загробия.

— А сны?

Рослый широкоплечий парень споткнулся, и камень, выпавший из его рук, чуть не лишил Штубера пальцев ноги. Тут же откуда-то появился охранник и несколькими ударами плети заставил зомби поднять свою ношу и двигаться дальше.

Штуберу понял, что боль от ударов плеткой зомби, несомненно, ощутил, однако покорность, с которой он вновь поднял камень и пошел дальше, превосходила всю мыслимую допустимость. Такие чувства, как обида, гордость, оскорбленное достоинство, тоже, очевидно, были неведомы ему.

— Кажется, вы что-то там сказали по поводу снов, — нарушил молчание Крайз.

— О снах свободы, переносящих зомби в их прошлую жизнь. Не могло же умерщвление избавить их от ночных грез, в которых всегда отражается частица жизни.

— Странно, над этим мы до сих пор не задумывались. Сны! — удивленно смотрел на Штубера Крайз. — Сны… А ведь и в самом деле… Нужно будет изучить. Хотя… сны — всего лишь сны…

— Кажется, вы собирались превратить в зомби этого своего пленного скульптора? — совершенно некстати напомнил ему бригаденфюрер фон Риттер.

— Отшельника? Замысел такого перевоплощения действительно существует. Видите ли, в его лице мы видим одного из самых странных воителей нынешнего столетия.

— Жалко стало отдавать его в руки доктора Мартье? — въедливо ухмыльнулся бригаденфюрер.

— Видите ли, речь в данном случае идет не о пленном солдате. Речь идет о… таланте! — назидательно молвил барон. — Я верно понял, господин Крайз: со временем зомби могут возвращать себе память и хотя бы часть сознания?

— Судя по всему, могут… Если долго не подпаивать их снадобьем доктора Мартье. Но каким образом это способно отразиться на таланте вашего Отшельника — этого я не знаю.

— А доктор Мартье?

— Мартье этим тоже не занимался, — поспешно объявил Крайз.

Штубер задумчиво почесал подбородок. Отдавать Отшельника на растерзание сатанистам из «Лаборатории призраков» ему уже не хотелось. Да и Крайзу, суд я по всему, тоже не хотелось терять талант, благодаря которому он собирался создавать свой «Лувр Распятий».

В то же время важен был эксперимент. А действительно, что произойдет с талантливым, хорошо известным ему, Штуберу, скульптором, после превращения его в зомби? Будут ли и тогда проявляться его талант и бунтарская воинственность? Как он воспользуется уже приобретенными навыками резчика по дереву, и будет ли восприниматься им Христос, распятия которого придется ставить во всех районах «Регенвурмлагеря», как символ Всевышней Силы?

— Ладно, Крайз, — сказал Штубер после минутного колебания, — с Отшельником пока торопиться не будем. Пусть еще какое-то время поработает в подземелье, освоится…

— Ваш патронат можно было бы оправдать желанием позволить вашему Отшельнику усовершенствовать свой талант.

— Спасибо за подсказку, дорогой Крайз.

— На самом же деле вами руководит какое-то иное стремление.

— Стоит ли в этом сомневаться?

— Этот человек почему-то очень дорог вам…

— Как одна из тайн войны. Из величайших ее тайн, унтерштурмфюрер Крайз.

— Отшельник — одна из величайших тайн войны?! — изувечил ухмылкой и без того изувеченное лицо свое Фризское Чудовище.

— Тайной, Крайз, тайной. Именно так и станут со временем воспринимать его все, кому окажется доступной биография Отшельника.

«Каковой являешься и ты, величайший из ее уродов, — добавил Штубер уже про себя. — И счастье твое, что ты этого не осознаешь».

— Он уже приступил к работе?

— Пока что с его помощью определены три места для установки распятий, три «кельи». Этот недоученный священник считает, что устанавливать лики Христа можно далеко не в каждом месте. Должно существовать какое-то знамение или хотя бы внутреннее озарение. Подсказка внутреннего голоса.

— Со знамениями и озарениями у нас сложновато, — согласился Крайз. — Но если они уже трижды посетили Отшельника…

— В любом случае, — проигнорировал его иронию Штубер, — завтра этот христопродавец начнет священнодействовать.

К удивлению барона, после этих слов Крайз набожно перекрестился.

— Будет ли когда-нибудь оценено все то, — вздохнул он, по-монашески потупив взор, — что мы с вами, ежедневно, стоя между жизнью и смертью, делаем для всемирной науки?

— Будет… Причем достойнейшим образом.

— Неужели верите в это?

— Верю, наши труды будут оценены. Но лишь в том случае, если нас обоих повесят на виселице, которую соорудит прямо здесь, в «Регенвурмлагере», мой Отшельник. Величайший, должен вам сообщить, висельничных дел мастер!

— Мрачный юмор у вас, барон фон Штубер.

— Могу даже уточнить: погибельный и виселичный. Но таков мой жизненный принцип: видеть и воспринимать все в самых мрачных философских тонах.

— Но все же в философских…

— Естественно. Вам приходилось когда-либо встречать человека, в котором талант великого скульптора поступался лишь таланту великого мастера сотворения виселиц, автора лучшей виселицы Второй мировой войны?! То-то же, — не стал Штубер дожидаться ответа Крайза, — и мне тоже не приходилось.

— Только теперь я начинаю понимать, сколь высоко вы оцениваете своего подопечного. Но станут ли точно так же оценивать его остальные знатоки войны?

— Не станут, — сразу же объявил Штубер. — И знаете почему? Да потому что «им не дано постичь!», — как возвещает мир в подобных случаях один из лучших моих диверсантов — агент Магистр.

По мере того, как лжефюрер удалялся, Гиммлер и Кальтенбруннер медленно поднимались и все напряженнее смотрели ему вслед. Казалось, еще мгновение-другое, и оба вершителя судеб рейха взорвутся, пусть запоздалым, но достойным последователей фюрера «Хайль!».

Что удержало их, почему они так и не смогли ответить на этот взрыв патриотических эмоций «фюрерским приветствием», этого они объяснить не смогли бы. Как не смогли бы объяснить и то, какая сила, какое внутреннее побуждение заставило их в конце концов подняться. Тем более что и сам Скорцени размышлял над этим, уже обнаружив себя стоящим.

— Теперь вы понимаете, господин рейхсфюрер, почему столь много времени мне придется уделять этому «Великому Зомби», этой «имперской тени», — решительно взял он на себя управление ситуацией, как только Брандт вежливо, с поклоном, закрыл вслед за Зомбартом и собой дверь.

— Понимаю, — вдохновенно как-то ответил Гиммлер.

— Мы исходим из того, что подготовка именно этого двойника прямо отвечает интересам безопасности не только фюрера, но и самой Германии. Отныне мы всегда должны иметь в виду, что существует личность, способная при определенных обстоятельствах заменить фюрера. Я имею в виду только те ситуации, когда сам фюрер Германии уже не в состоянии будет соответствовать своему великому предназначению — служить символом единения нации, символом нерушимости Третьего рейха.

Гиммлер и Кальтенбруннер, все еще стоя навытяжку, слушали его так, словно он продолжал вещать голосом удалившегося в небытие фюрера.

— В этом-то и опасность, Скорцени, — задумчиво и несколько рассеянно возразил Гиммлер.

— Опасность заключается только в том, что Имперская Тень может оказаться в руках другой группы людей, которые настроены иначе, чем мы с вами.

— Не исключено, что такая группа людей уже существует. Почему вы исключаете такую возможность, Скорцени?

— Вовсе не исключаю. Такая группа генералов и высших чиновников рейха, возможно, и нашлась бы, но не нашлось бы для нее Имперской Тени, поскольку Зомбарт будет предан только нам с вами. При любых обстоятельствах — только нам с вами.

— Вы в этом уверены?

— Вы, господа, тоже будете уверены в этом, если все мы изменим свое отношение к Зомбарту. Это мы навязали ему роль лжефюрера. Мы ежедневно готовим его к этому тяжкому голгофному кресту. Поэтому должны относиться к нему с пониманием, не отвергая и не демонстрируя пренебрежения.

Гиммлер вновь нервно побарабанил пальцами по столу и, глядя, как Кальтенбруннер вожделенно ухватился за бутылку с вином.

— Он прав. Вы слышите меня, Кальтенбруннер? Скорцени прав.

— Скорцени всегда прав, — решительно повертел головой шеф Главного управления имперской безопасности, не оставляя бутылки. — Я в этом давно убедился.

— Я хочу сказать, что в самом появлении такой личности, как Зомбарт, есть и свои достоинства, — молвил Гиммлер, решив, что Кальтенбруннер всего лишь отмахнулся от него своим комплиментом в адрес Скорцени. И был удивлен, когда обергруппенфюрер вдруг начал излагать свое видение проблемы лжефюрера.

— В тот день, — грубым басом произнес он, — когда стало известно о состоявшемся покушении на фюрера, мы, в принципе, уже готовы были к тому, чтобы не допустить хаоса в стране; не допустить ликования наших врагов по поводу утраты, которую понес бы наш рейх, окажись это покушение удачным. Представив народу сию Имперскую Тень, мы в любом случае сумели бы дезорганизовать врагов рейха, внести в их ряды смуту и выиграть те несколько дней, которые понадобились бы высшему руководству страны, чтобы окончательно овладеть ситуацией.

Скорцени видел, как отвисла дегенеративно сдвинутая назад нижняя челюсть Гиммлера, когда он услышал о готовности к такому повороту событий. Правда, шеф РСХА всего лишь повторял тезис, который не раз пришлось навязывать ему Скорцени, поскольку сам он всегда относился к любым двойникам с болезненным предубеждением, но какое это имело сейчас значение? Главное, что Гиммлер слышит эти слова из уст шефа Главного управления имперской безопасности.

— Вы что, действительно готовы были к такой подмене? — изумлению Гиммлера, когда он задавал этот вопрос Кальтенбруннеру, не было предела.

Оказывается, в недрах подведомственной ему службы безопасности разрабатывалась и такая вот, сногсшибательная операция… А его даже не поставили в известность. Причем Гиммлеру было ясно, что непосредственно этой операцией занимался не Кальтенбруннер, а Скорцени. Однако он умышленно не переводил взгляда на обер-диверсанта и жаждал объяснений от шефа РСХА.

Прежде чем ответить, обергруппенфюрер почти с нескрываемой ненавистью взглянул на обер-диверсанта рейха, вновь подтверждая этим, что инициатива все же принадлежала самому любимцу и личному агенту фюрера по особым поручениям[46]. Авантюризм шефа диверсантов и любимца фюрера заставил его ощутить у себя на спине липкий пот страха. Ведь, если готовились, значит, знали, догадывались, предчувствовали… — вот чего не учел Скорцени, раскладывая этот пасьянс. — А сейчас, когда по всему рейху вылавливают причастных к заговору и покушению, а также сочувствовавших им…

— К сожалению, нам не было известно, что Штауффенберг и его сообщники, м-да… — пробормотал он со свойственной беззубой невнятностью[47].

— К чему же вы тогда готовились, Кальтенбруннер?

— Тем не менее, исходя из соображений высшей безопасности… Что, несомненно… Иначе наши враги и в самом деле решили бы, что обезглавили наше движение, м-да. Но это им не удалось. Вы видели этого двойника, господин рейхсфюрер? Это и есть тот, который, в случае надобности…

— Но почему не поставили в известность меня? — властно оперся кулаком о стол Гиммлер. — Почему не сообщили, что готовится операция по подмене фюрера?

В этот раз Кальтенбруннер взглянул на Скорцени с откровенной мстительностью: «Теперь выкручивайся сам, умник». Гиммлер прекрасно помнил, что именно по протекции Кальтенбруннера Скорцени в свое время оказался в здании Главного управления имперской безопасности, чтобы затем все увереннее обосновываться в нем.

— Только потому, — спокойно объяснил штурмбанфюрер, — что ситуация не угрожала выйти из-под вашего контроля, господин рейхсфюрер СС.

— Вы были абсолютно уверены в этом, Скорцени?

— Почувствовал, как только прибыл со своим батальоном фридентальских курсантов в Берлин, — напомнил ему Отто, — и ворвался в ставку заговорщиков.

— Все правильно, вы ведь арестовывали все руководство заговорщиков, — понял свою ошибку Гиммлер.

— Более неумелого и неумного руководства мятежом, чем продемонстрировали Бек, Ольбрихт и прочие военачальники во главе с фельдмаршалом Витцлебеном, даже невозможно себе представить. Классический пример бездарной попытки захвата власти, достойный того, чтобы войти в учебные пособия для будущих путчистов всего мира.

— Что совершенно очевидно и несомненно, — столь же невнятно подтвердил Кальтенбруннер и вновь позволил себе плеснуть в стакан небольшую порцию вина. Чего обычно в присутствии рейхсфюрера СС делать не решался. — Исходя из нашего плана… Который весьма предусмотрительно… Но ситуация из-под контроля так и не вышла, м-да…

— К операции «Великий Зомби» мы, по вашему приказу, господин рейхсфюрер, приступили бы только в том случае, — пришел ему на помощь Скорцени, — когда стало бы очевидным не только то, что фюрер погиб, но и то, что лично вы, рейхсфюрер, не успели перенять все его полномочия. То ли по причине того, что мятеж приобрел слишком широкое распространение, то ли кто-либо из недавних соратников Гитлера, — я не стану называть имена, они вам известны, — вдруг решил бы, что эти полномочия следует принимать ему, отстранив руководство СС от руководства страной.

Гиммлеру не следовало объяснять, что Скорцени имеет в виду, прежде всего, Геринга, который все еще оставался официальным преемником Гитлера; а также человека, который видел себя куда более реальным его преемником — то есть Бормана, со всей его партийной канцелярией и влиянием в провинциальных партийных организациях.

— Что ж, — замялся Гиммлер в нерешительности, — если исходить из такого взгляда на появление этого унтерштурмфюрера в образе двойника… Тогда это приобретает совершенно иной смысл.

— Если ситуация, возникшая 20 июля, вдруг повторится, мы окажемся основательно подготовленными к ней.

— Теперь подобную ситуацию могут создать наши внешние враги, Скорцени, — назидательно молвил Гиммлер. — Вот почему к ней нужно готовиться со всей надлежащей строгостью и секретностью.

— М-да, с надлежащей, — пробубнил Кальтенбруннер.

И все же сначала Гиммлер прошелся свинцовым залпом

своих очков по Скорцени:

— Контроль остается за вами, штурмбанфюрер.

— Это будет реальный и жесткий контроль, — заверил его руководитель диверсионной службы рейха.

— И докладывать лично мне. Лично!..

— Мы с Кальтенбруннером, — дипломатично вывернулся Скорцени, — постоянно будет держать вас в курсе событий.

— А я сказал: «Лично!», — перевел Гиммлер «оптические прицелы» своих очков на Кальтенбруннера, предостерегая того от какой бы то ни было попытки помешать Скорцени время от времени переступать через его голову.

— В случае крайней необходимости, рейхсфюрер, — подтвердил тот.

Гиммлер пошел к выходу. Кальтенбруннер подался вслед за ним, но в последний момент умудрился приотстать, и, когда дверь за рейхсфюрером закрылась, прохрипел, выдыхая на приблизившегося Скорцени всю сумятицу запахов и несвежести:

— Когда вы начинаете работать с Имперской Тенью, вы становитесь опасны вдвойне. Ваше счастье, что ни Гиммлер, ни фюрер так до сих пор и не поняли этого.

— Или же поняли слишком отчетливо, — рассеял Скорцени мрачноватость своих шрамов столь же мрачной ухмылкой. — В любом случае я все буду делать под вашим патронатом, обергруппенфюрер.

— Вот это правильная мысль, — похвалил его Кальтенбруннер. — Вы всегда должны оставаться преданы мне. Помня при этом, благодаря кому вы стали в рейхе тем, кем вы сейчас стали.

И Скорцени вдруг вспомнил «обет верности», который недавно принимал от Зомбарта. Заполучив в свои руки двойника фюрера, они все постепенно начинали чувствовать себя заговорщиками и вели себя соответственно.

— Скоро вы всех нас будете держать в кулаке, как император свою набранную из рабов гвардию, — словно бы уловил его мысль Кальтенбруннер.

— Это мы с вами будем держать все в кулаке, Кальтенбруннер.

— И в этом ваше несомненное преимущество, Отто, — похлопал тот Скорцени по плечу и поспешил за рейхсфюрером.

Зомби аккуратно складывали принесенные ими камни на вагонетки и вновь возвращались в забой — куда-то туда, где за двумя поворотами глухо стучали отбойные молотки.

Заприметив среди них того, который чуть было не обронил камень ему на ногу, Штубер подхватил его под руку, вырвал из вереницы ему подобных и отвел в караулку.

— Кто ты? — спросил он его по-русски, усадив за небольшой дубовый стол.

— Я — номер ноль восемь, — ответил тот по-германски.

— Вижу по нашивке.

— По нашивке, — бездумно повторил зомби. Это был парень лет двадцати семи — двадцати восьми, среднего роста, но с отменно развитой мускулатурой.

По тому, как он все время, но, очевидно, непроизвольно приподнимал левое плечо, Штубер определил, что в свое время этот зомби-воин занимался боксом. Правда, еще одной традиционной приметы — переломленного носового хряща, у него пока что не наблюдалось, тем не менее…

— Как тебя зовут? Имя твое, имя?!

— Я — номер ноль восемь.

— Правильно, ты — номер ноль восемь. Теперь ты — зомби-08. Но ведь раньше ты был солдатом. Отвечай на вопрос: ты был солдатом?!

— Был.

— Ты был хорошим русским солдатом, так ведь?

— Я был солдатом.

— Вот видишь. Оказывается, ты все же был солдатом. У тебя была винтовка или пистолет? Вспомни: в бой ты шел с винтовкой?

— С винтовкой, — почти мгновенно отреагировал зомби-08.

— А теперь повтори за мной: «Я был солдатом. Служил в Красной армии».

Зомби повторил сказанное, однако вышло это у него как-то неосознанно.

— Какое у тебя было звание: красноармеец, сержант, взводный?

Пленный внимательно посмотрел сначала на Штубера, затем на Крайза, и вновь — на Штубера. Гауптштурмфюреру хотелось верить, что взгляд этот был вполне осознанным. Поэтому, когда он услышал уже до рези в желудке знакомое: «Я — зомби номер ноль восемь», не поверил ему. Барону вдруг показалось, что пленный подыгрывает Крайзу, придерживаясь той легенды, которую ему навязали.

— Парень ты, вижу, разговорчивый… — перешел Штубер на германский. — И все же я спрашиваю: как тебя зовут? Вспоминай: Иван, Петр, Николай?

— Зовут? — зомби напряг лоб, пытаясь вспомнить то ли имя свое, то ли что-то связанное со своим прошлым, однако усилия оказались тщетными.

— Меня зовут зомби-08, — выдал скованный идиотизмом мозг пленного ту единственную частицу сознания, которая была оставлена ему жрецами «Лаборатории призраков».

Штубер хищно улыбнулся, пытаясь погасить в себе не менее идиотичную вспышку гнева.

— Меня зовут Вилли. Этого офицера, — указал он на подошедшего к ним Крайза, — Фридрих. Как зовут тебя?

— Ноль восемь.

— Жрецы «вуду», черти бы их побрали! Кто он по национальности? — поинтересовался Штубер у Фризского Чудовища. — Русский, украинец, белорус?

— Русский. Но мы подбирали таких, кто хоть немного владеет немецким, чтобы понимали команды и понимали, чего от него хотят.

— Так ты все же русский? — перешел Штубер на язык пленного.

— Я — номер ноль восемь, — безучастно ответил тот, но тоже по-русски.

— А где ты раньше жил? Тамбов, Украина, Кубань?

— Что такое «жил»?

— Сейчас ты находишься в «Регенвурмлагере», на подземной базе войск СС. Знаешь об этом?

— Знаю. Я — зомби номер ноль восемь.

— Ты служил в пехоте?

— Я должен брать камни и носить их к вагонеткам.

— Москва. Вспомни: Москва. Тебе приходилось когда-либо бывать в Москве?

— Я должен подчиняться часовым, брать камни и носить их к вагонеткам, — заученно, бесстрастно посвящал он Штубера в тайны своего бытия.

— Москва, Ленин, коммунисты… — предпринял Штубер еще одну отчаянную попытку. — Ты коммунист?

— Я — зомби.

— Что, по существу, одно и то же, — заметил Штубер.

«Содержательно» пообщавшись таким образом с зомби-08 еще несколько минут, Штубер представил себе, до какого безумия может довести следователей-энкаведистов подобный зомби, попадись он им в руки в качестве диверсанта. Многое он отдал бы за то, чтобы оказаться свидетелем хотя бы одного многочасового допроса.

— Чуть уменьшить дозу одурманивания, натренировать и забросить в тыл русских! Вот где мы получим не только идеальных рабов, но и идеальных диверсантов-смертников. Как вам эта идея, унтерштурмфюрер Крайз?

— Удивляюсь, почему Скорцени до сих пор не ухватился за нее. Почему он вообще безразличен к нашей лаборатории? Хотя самим «Регенвурмлагерем» одно время интересовался.

— Может быть, потому и безразличен, что вокруг него и так развелось слишком много зомби, превратившихся в полумертвецов задолго до того, как была создана ваша досточтимая лаборатория.

Штубер хотел молвить еще что-то, но в это время зомби-08 четко и вполне осознанно произнес:

— Москва.

Штубер и Крайз многозначительно переглянулись.

— И что дальше? — спросил теперь уже Крайз, спасая Штубера от нервного срыва. — Ты сказал: «Москва». Почему ты назвал этот город? Ты бывал в нем?

— Нет.

— Но хотел бы побывать в Москве?

— Хотел бы. Столица.

— Правильно, Москва — это столица. Тебе приходилось бывать в ней?

— Нет.

Крайз и Штубер вновь переглянулись.

— Оказывается, наших зомби не так уж и трудно «разговорить», — сказал Фризское Чудовище. — При надлежащем терпении можно постепенно провоцировать их память.

— Очевидно, можно.

— Придется серьезно поговорить с доктором Мартье, чтобы он то ли увеличил дозу своего зомби-яда, то ли чаще поил им подопечных.

— Но это не должно касаться зомби-08, — заметил Штубер. — Я, понятное дело, пообщаюсь еще с несколькими пленными. Но, скорее всего, остановлюсь на нем.

— Решили все же заняться подготовкой зомби-диверсанта?

— С завтрашнего дня.

— Но это будет непросто, — предупредил Крайз.

— Сегодня же у меня состоится обстоятельный разговор; с Мартье.

— Лучше с его учеником Гамборой.

— Хорошо, с Гамборой, — согласился Штубер.

— Соблазните его тем, что подготовка зомби-диверсантов; может стать его отдельным проектом, под который будут

выделены деньги, а возможно, появится и секретная зомби-диверсионная лаборатория.

— Но для подготовки этих диверсионных зомби понадобится специальная программа, которая должна соединять в себе опыт подготовки обычных диверсантов с поправкой на зомби.

— …Доктора Мартье слишком далек от диверсионных дел, он представления, не имеет об основах подготовки диверсантов. А тем более — диверсантов зомби. Поэтому предоставим ему возможность заниматься приготовлением зомби-яда и превращением пленников в зомби. Все равно ничем иным увлекаться он не желает, ссылаясь на «законы мастеров вуду».

— Хотите сказать, что Гамбора — полная противоположность ему?

— Полной противоположностью он быть не может, поскольку тогда он не стал бы учеником доктора Мартье. Но что его действительно отличает от учителя, так это склонность к экспериментаторству.

— В таком случае останавливаемся на Гамборе, — решительно заявил Штубер.

— Кстати, программы подготовки зомби-шахтеров и зомби-охранников готовил именно он.

— Значит, наш выбор правильный. Прежде всего, зомби-диверсант не имеет права знать, что он — зомби. И ни в коем случае не должен употреблять этот термин. Да, пойманного диверсанта контрразведка русских смогла бы в какой-то степени «разговорить». Но лишь в том случае, когда там поймут, что перед ними — зомби. А понять, с чем они столкнулись, русским контрразведчикам будет непросто, ведь до этого с подобными полулюдьми встречаться им не приходилось.

Проходя мимо одного из залов, дверь в который оставалась приоткрытой, Гиммлер вдруг заметил профиль фюрера. Неслышно вернувшись на два шага назад, он остановился в проеме.

Двойник Гитлера не заметил его. Он стоял в противоположном конце помещения, сложив руки на груди и глядя в пространство между готически скроенным окном и витиевато выстроенным старинным камином.

«А ведь никакого особого впечатления встреча со мной на Имперскую Тень не произвела, — задело Гиммлера величественное наполеоновское спокойствие Зомбарта. — Еще бы: сейчас он чувствует себя приблизительно так же, как чувствовал бы себя, стоя на корабле, увозящем его с острова Эльбы, Наполеон. Впереди — подобострастно сдающиеся гарнизоны, ликующий Париж и триумф «ста дней». Правда, потом будет еще и Ватерлоо. Но величие Бонапарта в том и состояло, что он измерял свою жизнь великими победами, а не великими поражениями».

— Окликнуть? — едва слышно спросил адъютант, приблизившись сзади так, чтобы говорить Гиммлеру на ухо.

— Зачем? — так же тихо возразил рейхсфюрер. — Пусть пока поживет иллюзиями. Пока…

— Понятно: пусть пока… поживет, — по-своему уточнил ситуацию штандартенфюрер Брандт, заставив шефа улыбнуться своей лагерно-эшафотной остроте.

Лжефюрер подошел к необлагороженному пламенем камину и, подняв вверх руки с конвульсивно — по-фюрерски — сжатыми кулаками, застыл в такой позе, вводя себя в состояние транса.

«Сейчас он и в самом деле чувствует себя фюрером, — понял Гиммлер. — Судя по всему, оставаться имперской тенью для него уже мало. Теперь он уже самого фюрера хотел бы видеть в роли своей тени».

Во внутреннем, крепостном, дворе замка Гиммлера провожали все те же — Кальтенбруннер и Скорцени, а также комендант «Вольфбурга».

— Когда прикажете направить его в «Регенвурмлагерь»? — спросил, пользуясь случаем, Скорцени. Уже завтра достучаться до Гиммлера с подобным вопросом будет непросто.

— Через два дня. Чтобы Зомбарт не связывал отправку туда с моим посещением. Подержите его там месяц. Выясните, что он собой представляет…

— Мы основательно проверили его, — начал было Кальтенбруннер, но Гиммлер не стал выслушивать своего подчиненного.

— Я не знаю такого понятия — «основательно проверили», когда речь идет о надежности подобного агента службы безопасности. «Основательно надежными» такие люди не бывают даже после крематория. Поэтому еще раз выясните, что он представляет собой на самом деле. Вы поняли меня, Скорцени?

— Выясним, причем даже то, чего он никогда собой не представлял, — заверил его обер-диверсант рейха.

— Возможно, вскоре он понадобится нам в «Вольфшанце». — Гиммлер выдержал паузу, пытаясь выяснить, какое впечатление произведет этот намек на Скорцени. Но тот оставался невозмутимым. — В виде эксперимента, конечно, — уточнил он с легким разочарованием, чувствуя, что как личность не способен ни поразить, ни тем более — потрясти свое окружение, как это время от времени удается фюреру.

«Вечный второй» — вот ты кто, — сказал себе рейхсфюрер. — Причем «вечно второй», окончательно смирившийся с таким положением в иерархии».

Уже сидя в машине, увозящей его в сторону Берлина, Гиммлер вновь мысленно вернулся к разговору, состоявшемуся у них со Скорцени в присутствии Зомбарта. Причем интересовал его не двойник фюрера, — с ним, в общем-то, все ясно. Рейхсфюрер обратил внимание, сколь деликатно, и в то же время недвусмысленно Скорцени дал понять, что в случае гибели Гитлера поддержал бы его, Гиммлера, кандидатуру на пост фюрера. Признаваться в этом сейчас, когда Гитлер вновь утвердился во власти, а по всей стране все еще катится вторая волна арестов и чисток среди участников и соучастников заговора, уже само по себе небезопасно.

Однако Скорцени не просто мысленно проигрывал возможную ситуацию, он, «человек Гитлера», его личный, особо доверенный агент, в присутствии Кальтенбруннера объявил, что рейхсфюрер может рассчитывать на него. Это было немаловажно, поскольку торг за душу первого диверсанта рейха, а следовательно, за всю его агентуру, развернулся уже довольно давно, еще со времен похищения Муссолини, а точнее, с тех пор как Скорцени объявлен «героем нации» и под его крылом начал собираться весь диверсионный цвет СС.