Жребий вечности Сушинский Богдан

9

В своем белом одеянии вождь вождей аль-Сабах был похож на римского патриция.

Вряд ли ему перевалило за сорок, однако пустыня не щадила шейха: жара, песок и знойные ветры иссекли его лицо, превратив в загрубевшую, испещренную морщинами ритуальную маску.

– Я приветствую тебя, великий воин пустыни! – произнес он по-немецки, жутко коверкая при этом слова.

– И я приветствую вас, шейх, – Роммель терпеть не мог дипломатических церемоний, но прекрасно понимал, что сейчас без них не обойтись.

Приказав адъютанту принести бутылку вина, он усадил Сабаха за низенький, щедро инкрустированный драгоценными камнями походный столик.

– Какая благородная вещь! – сразу же восхитился вождь вождей, протирая куском своего пустынного балахона узоры на поверхности столика. – Сколько в ней высокого благородства!

Фельдмаршала поразило, что, при всем своем очевидном незнании германского языка, вождь умудрялся находить очень точные выражения. О журнальном столике, который разделял их, нужно было говорить именно так: «Сколько в нем высокого благородства!»

Только теперь, когда, не удержавшись, шейх провел рукой по поверхности столика и жадным взглядом прошелся по его росписям, фельдмаршал по-настоящему поверил, что перед ним – действительно произведение древних мастеров и что камни в этих инкрустациях подлинные. Именно поэтому он не спешил отрывать аль-Сабаха от созерцания столика, сейчас он чувствовал себя коллекционером, которому удалось поразить одним из раритетов своего многоопытного коллегу.

Этот столик добыл его «спецотряд по сбору драгоценностей», как теперь деликатно именовалась зондеркоманда, возглавляемая подполковником фон Шмидтом и в задачу которой входило то, что уже в открытую называлось «созданием сокровищ Роммеля».

Вино оказалось теплым, ибо о запасах льда здесь приходилось лишь мечтать, однако вождь почти залпом опустошил свой бокал, хотя по опыту Роммель знал, что обычно арабы от спиртного отказываются.

– Жидкость, – лаконично объяснил вождь, перехватив его удивленный взгляд. – Жажда. – И тотчас же вожделенно взглянул на фигурную бутылку бордо.

– Что привело вас ко мне? – на сей раз уже не спешил браться за «источник жизни» Роммель. – И кого, каких людей, какие силы вы представляете?

– В моем подчинении находятся пять племен.

– Вот как? – безынтонационно произнес фельдмаршал, берясь рукой за бутылку вина. – Что из этого следует? В чем выражается эта подчиненность? Вы пытаетесь создать свое независимое государство? Возродить древнюю империю? Объединить несколько племен в единый народ, пусть пока что и без своего собственного государства? Наконец, сотворить новый Карфаген?

– Это значит, что по существу я – вождь вождей этих пяти племен, – шейх выдержал паузу, наблюдая за тем, какую реакцию вызовет его сообщение у фельдмаршала. Но тот сделал вид, что вообще не обратил внимания на названное им количество племен. И «вождь вождей» вынужден был продолжать: – Мы хотим знать, что произойдет после того, как германская армия победит не только в Европе, но и здесь, в Пустыне Пустынь.

Роммелю уже не раз приходилось слышать, как Ливийскую пустыню уважительно называли Пустыней Пустынь, и если ему это название и нравилось, то только потому, что сам он в фольклоре бедуинов должен был представать в облике завоевателя Пустыни Пустынь. Или же Великого Воина Пустыни Пустынь. Что его вполне устраивало. Слишком свежи были в его памяти стремление рейхсминистра пропаганды Геббельса создать из него образ непобедимого, истинно народного маршала. Когда почти все германские газеты пестрели с его фотографиями, снабженными подписями: «Yolksmarschall Erwin Rommel».А все военные сообщения начинались с «африканских сводок» о победных боях Африканского корпуса Роммеля с английскими войсками.

«Роммель атаковал английские позиции в районе Мерса Брега!» «Войска германского Африканского корпуса захватили Бенгази!» «Батареи 88-мм орудий Роммеля, врытых в дюны, истребляют крейсерские английские танки!» Да, это были времена его полководческого восхождения к вершинам славы. Но затем пришли поражения: под Киренаикой, под Тобруком, под Эль-Аламейном. И был героический, но в то же время бесславный рейд по тылам англичан в районе хребта Аллам Халфа, когда его войска оказались без какого-либо снабжения и выживать приходилось исключительно на трофеях.

Поначалу, когда Восточного фронта еще не существовало, вся Германия радовалась тому, что войска Роммеля перемалывают военную мощь Англии на далеких африканских берегах Средиземноморья. Но уже к поздней осени сорок первого о Роммеле почти забыли, причем забыли все: газетчики, министерство пропаганды, армейские снабженцы, ставка Верховного главнокомандования, фюрер! Всем было «не до какого-то там Роммеля!» Германия жила войной с русскими, и эта война постепенно поглощала все ее силы.

– Так зачем вам понадобились эти сведения, позвольте узнать? – поинтересовался фельдмаршал, после того как разрешил аль-Сабаху еще какое-то время полюбоваться узорами столика.

– Вот именно, – подался вперед адъютант, доселе довольно безучастно дремавший в кресле у выхода из шатра. – Кому нужны эти сведения?

Шейх лишь слегка скосил взгляд на полковника, чье присутствие его явно не вдохновляло, и вновь уставился на бутылку бордо.

– Когда мы будем знать, что собирается предпринять Великий Воин Пустыни, тогда мы будем знать, как нам к нему относиться и чем мы можем помочь ему уже сейчас.

Чувствовалось, что шейх действительно обладает довольно большим запасом германских слов, но тем страннее выглядело то, как безбожно он их коверкал. Можно было подумать, что учителем его был человек, который сам тоже имел довольно смутное представление о берлинском или каком-либо ином истинно германском произношении.

– Сколько всадников вы можете выставить? – Только теперь фельдмаршал вновь взялся за бутылку и наполнил бокал «бедуина бедуинов».

Сделав несколько глотков, Сабах поставил бокал на столик и, молитвенно вознеся руки, проговорил:

– Почти тысячу сабель.

– А если по правде, – пробубнил адъютант, – то едва наберется пять сотен.

– Во всяком случае восемьсот я могу созвать хоть сейчас, – решил подстраховаться Вождь Вождей, почти злобно взглянув при этом на Герлица. Наверное, он так и не смог понять, кто этот человек на самом деле, и если он действительно всего лишь адъютант, то почему фельдмаршал позволяет ему вмешиваться в их разговор. – Правда, ружей у нас наберется не более сотни.

– Да и те старые, – продолжал комментировать Герлиц. – Мушкеты времен короля Людовика ХV, собранные по провинциальным театрам, – вот что это за ружья!

– И очень мало патронов, – почти с вызовом продолжил свой рассказ шейх. – В той войне, которую ведете сейчас вы, господин фельдмаршал, и англичане, мое войско действительно ровным счетом ничего не значит. Но мы и не собираемся принимать участие в этих боях.

– А я-то думал, что мне удастся использовать вашу верблюжью конницу в боях против английских танков! – иронично улыбнулся Роммель.

– Зато наша сила, – простил ему этот оскорбительный юмор шейх аль-Сабах, – проявится тогда, когда вы, господин фельдмаршал, решите создавать в Пустыне Пустынь свое королевство, свой, как это… – пощелкал он пальцами, – как по-германски называется империя?

– Свой рейх, – иронично подсказал Герлиц, который вел себя как артист, которому выпало выступать в роли суфлера; вот только подсказывать приходилось своему главному сопернику по сцене.

– Да, свой рейх. И тогда вы станете добиваться дружбы каждого нашего вождя, тогда на счету будет каждый мой воин.

– Почему вы так решили? – резковато спросил Роммель. – Если мы победим, нам и своих воинов будет хватать.

– Но вы не сможете построить здесь свою империю без нас. Принцип останется тот же: вам, европейцам, – города, нам – пустыня. При любом белом правителе здесь все равно будет существовать Страна Пустыни, а не Страна Городов.

– Оставим этот вопрос на рассмотрение наших архитекторов. Если я верно понял, вы хотите знать, намерен ли фюрер включать эту территорию в состав Великогерманского рейха.

– Мы знаем, что намерен, иначе зачем бы он терял здесь столько солдат. Но сумеет ли фюрер устоять в войне против русских и англичан там, в Европе? И если не сумеет, то как будете вести себя вы, находясь со своими войсками в нашей пустыне?

Роммель беспомощно взглянул на Герлица, ожидая, как он прокомментирует этот поворот в их переговорах, однако на сей раз адъютант предательски молчал.

– Пока что мы исходим их того, что войска фюрера сумеют переломить ход войны и для нас она будет победоносной.

– Извините, фельдмаршал, но мы в этом не уверены. События в Европе складываются не так, как это виделось фюреру и вашему генералитету.

– Просто сведения вы получаете не из наших, а из английских источников.

Наступила неловкая пауза. Шейх не стал отрицать того, что отрицать было просто бессмысленно.

– Мы получаем их из разных источников, фельдмаршал, – молвил Вождь Вождей, поднимаясь и давая понять, что встреча завершена. – Сейчас это не имеет принципиального значения. Важно то, что мы, бедуины, никогда не следуем за миражом. Кто идет за миражом – тот погибает, ибо это пустыня, фельдмаршал.

– Фельдмаршал терпеть не может, когда с ним начинают говорить восточными загадками, – наконец напомнил о себе Герлиц. – Поэтому мой вам совет: объясните четко и ясно, что именно привело вас сюда.

– Нас интересует, намерены ли вы, лично вы, господин фельдмаршал, создавать здесь свой собственный рейх.

– Но я не могу создавать свой собственный рейх, – почти прокричал Роммель, очевидно, испугавшись самой постановки вопроса. – Я ведь не фюрер!

– Это исправимо. Когда Гитлер решил создавать ваш Третий рейх, он ведь тоже не был фюрером. Потому что фюрером становится только тот, кто по воле богов решится создавать свой рейх.

– Логично, – почти непроизвольно изрек Герлиц, но, встретившись с суровым взглядом командующего Африканским корпусом, поспешно уточнил: – Однако окончательного решения фельдмаршал еще не принял.

Шейх поднялся и едва заметно склонил голову перед фельдмаршалом.

– Мы хотели бы знать, когда это решение будет принято. Поймите, это очень важно.

– Попытаюсь понять.

– Возглавляемый мною совет вождей готов будет поддержать вас независимо от того, победит ли ваша армия в Европе или нет и останется ли фюрер у власти. В свое время я учился в Швейцарии и жил в кантоне, в котором преобладает германский язык. А еще я был свидетелем того, как именно Гитлер приходил к власти, и неплохо знаком с его программой. Многое из того, что он пропагандировал и чего добивался, мне нравилось. А то, что мне и многим другим в нашей стране сейчас не нравится в его программе, – появилось значительно позже, следовательно, его изначально можно избежать.

Шейх уже направился к выходу, но перед ним вдруг предстал Герлиц.

– Если предположить, что фельдмаршал решится создать здесь рейх Пустыни Пустынь, я сказал: Если предположить… Кем в этом рейхе хотели бы видеть себя вы?

– Председателем парламента или как он там будет называться.

– Вот теперь ситуация проясняется.

– Притом, что всеми высшими полномочиями, – поспешил уточнить шейх, – как и в современной Германии, будет обладать фюрер. В данном случае – Фюрер Пустыни Пустынь. Кажется, я ответил на все ваши вопросы. Встретимся через месяц. Если вы, фельдмаршал, – оглянулся на Роммеля, – примете решение раньше, вы найдете способ связаться со мной… мой Фюрер Пустыни.

Когда аль-Сабах ушел, Роммель молча наполнил свой бокал и залпом выпил. Он вдруг почувствовал себя таким уставшим и внутренне опустошенным, словно беседовал не с реально существующим шейхом, Вождем Вождей, а с пришельцем из иных миров.

– Почему вы молчите, Герлиц? – поинтересовался он после того, как несколько раз прошелся по шатру.

– Я не молчу, я размышляю.

– Тогда, может, хоть вы, великий мыслитель, объясните мне, как расценивать этот визит?

– Перед вами предстал человек, который пытался подтолкнуть вас к тому решению, к которому рано или поздно вы должны были прийти. Или уже пришли, но пока что предпочитаете не посвящать в свои планы никого, даже своего верного адъютанта Герлица.

– Если вы имеете в виду создание Великого рейха Великой Пустыни, то не темните, а называйте вещи своими именами.

– Уже назвал.

– Так вот, я не приходил к подобному мнению, Герлиц. И не мог прийти.

– Вождь Вождей ушел отсюда с тем же мнением, – уклончиво согласился адъютант.

– Я не мог к нему прийти, Герлиц, – еще жестче повторил фельдмаршал.

– Потому что вы не фюрер?

– Потому что у нас уже есть фюрер. Все еще есть фюрер, если быть точнее.

– Но ведь шейх говорил о Фюрере Пустыни, – напомнил ему адъютант, – которым тому, берлинскому, фюреру,именуемому, следует полагать, Фюрером Европы, никогда не стать.

– А что, если предложить этот вариант Гитлеру? – вдруг оживился Роммель. – Почему бы Германии не иметь здесь, в Пустыне Пустынь, свое марионеточное государство?

– Гитлер не потерпит появления еще одного фюрера, – резко отреагировал Герлиц. – Как бы этот новый фюрер ни называл себя.

– Но руководитель этой страны может называть себя не фюрером, а как-нибудь иначе, объявив себя подданным фюрера. И тогда, может быть, Гитлер, наконец, подбросит нам хотя бы несколько свежих, боеспособных дивизий.

«И все? – разочарованно уточнил про себя полковник. – Затевать создание рейха Пустыни Пустынь только для того, чтобы выпросить у Гитлера несколько свежих дивизий?! Нет, мой фельдмаршал, вам никогда не стать фюрером, ибо прав был шейх аль-Сабах: фюрером становится только тот, кто решится создать свой собственный рейх».

– Если вы изложите Гитлеру тот план, который только что изложили мне, он обязательно захочет обсудить его с Борманом и Герингом. Борман, конечно же, начнет вилять и дипломатничать, а вот маршал Геринг…

– А что маршал Геринг?..

– Он обязательно посоветует перебросить сюда несколько свежих дивизий, но вместе со свежим командующим корпусом, поскольку сейчас ему буквально во всем видятся нити заговора против фюрера. И на всякий случай посоветует усилить приписанное к корпусу управление СД.

– В таком случае пока что нам выгоднее воздерживаться от каких-либо революционных идей и помалкивать.

– Но это уже должно быть молчанием Фюрера Пустыни Пустынь, мой фельдмаршал, – назидательно изрек Герлиц и, как показалось Роммелю, даже попытался подражать произношению шейха.

10

Теперь в распоряжении Германа Шернера были доклад специальной комиссии, исследовавшей причины и последствия катастрофы летающего диска в районе города Фрейбурга[15], и техническая информация, полученная Марией Воттэ во время сеанса с кем-то из Высших Неизвестных.

Важно, что у него были оба эти документа, поскольку многое из того технологически важного, что ему удалось извлечь, прояснялось только благодаря их сопоставлению. К тому же, он внимательнейшим образом изучил принцип работы электродинамических машин доктора Шума, сверхбыстрое вращение которых позволяло этим машинам парить в воздухе, создавая вокруг себя особое электромагнитное поле и даже изменяя течение времени; проанализировал все то, что предлагали миру в своих разработках конструкторы дискообразных самолетов Циммерман, Габермоль и Шривер[16].

Прибыв в Ракетный исследовательский центр СС, в котором Шернер работал после того, как более 600 англо-американских «летающих крепостей» буквально стерли с лица земли большинство лабораторий, жилых помещений и стартовых площадок центра в Пенемюнде[17], барон фон Браун буквально ворвался в его коттедж.

– У меня ужасно мало времени, доктор Шернер, – начал он без всякого вступления, – а поговорить нам следует основательно. О чем говорит вам вся эта ваша полумистическая канцеляристика? – до оскорбительности небрежно захватил он несколько листиков, которые главный дисколетчик рейха тотчас же вырвал у него.

– Она свидетельствует, барон фон Браун, о том, что в принципе я был на верном пути. – Шернер медленно поднялся из-за стола и остановился так, чтобы во второй раз Браун не смог прорваться к его бумагам. Теперь, пребывая в ракетном центре СС под патронатом его шефа, штурмбаннфюрера СС Эйнгеля, а главное, под личным кураторством Отто Скорцени, Шернер наконец по-настоящему почувствовал, что в действиях своих он свободен. Слишком уж навязчивым было попечительство со стороны Брауна там, в Пенемюнде, слишком уж Ракетный Барон давил на него своим авторитетом, а главное, своим невосприятием идеи создания дисколетов. – Осталось выяснить несколько принципиальных деталей.

– Каких именно? Не бойтесь, Шернер, я вам не конкурент. Как видите, я летающими дисками не увлекаюсь.

– Например, уже сейчас ясно, что фрейбургский диск принадлежит то ли к иной, довольно устаревшей модели дисколета, созданной той же цивилизацией, с которой удалось установить контакт Неземной Марии, то ли речь идет о творениях разных цивилизаций, пришедших к принципиально одинаковому решению своей транспортной проблемы.

– Понятно, в любом случае вы получили нужную вам подсказку и готовы работать над новым проектом своего «шернеролета», как его окрестил Скорцени.

– В любом случае я пришел бы к тому же решению, к которому пришли разработчики этого аппарата где-то там, в иных мирах.

– Не уверен, но допускаю. – Шернера эта фраза могла бы ранить значительно больнее, если бы он не знал, что пользуется ею Ракетный Барон довольно часто, даже оценивая свои собственные проекты.

– Придется соглашаться, – как можно тверже заявил Шернер.

«Не уверен, но допускаю», – ему уже не раз приходилось выслушивать эту присказку барона, однако всякий раз она на какое-то время выбивала его из рабочего ритма, вот почему Шернер так опасался ее и вот почему так избегал встреч с самим Брауном. Было в этом человеке что-то такое, что после каждой встречи с ним заставляло Шернера вспоминать все, что он знал об энергетическом вампиризме. Вспоминать-то он вспоминал, однако противостоять брауновскому вампиризму так и не научился.

– Поймите, Шернер, я не возражаю против разработки проекта дисколета, мало того, я считаю его очень перспективным. Но вы сами могли убедиться, как трудно его финансировать. Неминуемо возникает дилемма: ракеты или дисколеты? Но индустрия дисколетов – это в будущем, довольно далеком будущем, а ракеты Германии нужны сейчас, уже завтра, в огромном количестве, причем такие, которые бы достигали Лондона, Москвы и Нью-Йорка. С такой постановкой проблемы вы согласны?

– В принципе согласен, однако наука не может…

– Никаких «однако», Шернер! Будем считать, что мы уже пришли к единодушию. Вы сворачиваете проект своего «шернеролета» и продолжаете работать над ракетной программой, над которой уже работали.

– А если я не вернусь в эту программу?

– Но почему? Существуют интересы Германии, которые, конечно же, должны быть выше ваших собственных амбиций.

– Это уже демагогия, барон, которая ко мне никакого отношения не имеет. Работая над проектом дисколета, я точно так же забочусь об интересах Германии, как и вы. Но если ваши боевые ракеты так и останутся боевыми и будут служить только войне, то дисколеты – это еще и универсальное средство межконтинентального и межпланетного сообщения. Это соединение самолета, космического корабля и субмарины, поскольку среда передвижения для моих дисков не будет иметь никакого значения.

– Вы ждете, что я стану полемизировать с вами? Нет. Хотя замечу, что первые космические полеты человечество будет осуществлять не на ваших «шернеролетах», а на ракетах Брауна. В космос человек прорвется на той многоступенчатой ракете, которую я пока что готовлю для атаки американских берегов. Специальная кабина для астронавтов, установленная на такой мощной ракете, способна позволить человеку проинспектировать орбиту Земли. Благодаря этим ракетам мы сможем создавать орбитальные станции, которые будут без всякого горючего в течение многих месяцев летать на околоземной орбите. Благодаря ракетам мы достигнем Луны и создадим там базу землян, со стартовой площадки которой наши корабли будут уходить в сторону Марса и Венеры.

Дождавшись, пока барон умолкнет, Шернер самодовольно улыбнулся и, только теперь жестом предложив гостю кресло, сам тоже вернулся к столу.

– Вот видите, как все просто, господин Браун: вы требуете свернуть космическую программу создания дисколетов ради того, чтобы полномасштабно развернуть космическую программу ракетостроения. Вы навязываете нам ракетную идеологию освоения космоса в противовес, условно говоря, дисколетной и при этом, глядя мне в глаза, заявляете, что не собираетесь полемизировать со мной.

Браун удрученно молчал, он был крайне разочарован их встречей и даже не пытался скрывать этого.

– В науке, в исследовательских работах своих, Шернер, мы неминуемо будем полемизировать. И это совершенно естественно. Однако не надо быть провидцем, чтобы предвидеть, что эта война закончится не только крахом германской армии, она завершится крахом самой Германии как государства. Нас буквально разорвут на части, затопчут и выжгут, а всех тех, кто создавал оружие возмездия, то есть таких пенемюнденских умников, как мы с вами, скорее всего, перевешают. То ли враги наши, из чувства мести, то ли наши нынешние покровители – чтобы наши мозги и наши идеи не достались врагу.

– Так что вы предлагаете? Уже сейчас, еще до краха Германии, бежать в Англию вслед за Гессом?

– Я не предатель и не безумец, маркграф Шернер. Существует и более близкая и реальная угроза. Если вы потребуете солидного государственного финансирования своих разработок – а вы их, конечно же, потребуете, – то в конечном итоге денег не хватит ни на ракетную, ни на дисколетную программы. Мы с вами окажемся не в состоянии решать военные проблемы страны, а значит, дадим проглотить себя тем, кто и сегодня уже неплохо зарабатывает на строительстве самолетов, танков и субмарин. Геринг, Дениц и танковые генералы только и ждут, чтобы наброситься на нас, как на бездарей и расхитителей народных денег, которые только и способны, что убаюкивать фюрера и весь германский народ баснями о создании некоего оружия возмездия. А такие обвинения в нашей стране обычно заканчиваются концлагерем или петлей во дворе гестаповской тюрьмы. Я достаточно ярко обрисовал вам нашу общую перспективу, Шернер? Подчеркиваю: общую!

– Ярко, но не очень убедительно.

– То есть вы ждете, когда я стану вам угрожать… – констатировал Браун, давая Шернеру возможность возродить в своей памяти пенемюнденскую молву о жестокой мстительности Ракетного Барона и о его особом умении убирать со своего пути каких угодно конкурентов и недоброжелателей. Браун прекрасно знал об этих слухах, однако не только не пресекал их, но, наоборот, всячески поддерживал, исходя из принципа римских цезарей: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

– А вы действительно решитесь угрожать мне? – сделал Шернер ударение на слове «решитесь», и при этом оба конструктора возродили в памяти облик одного и того же человека – личного агента фюрера по особым поручениям, обер-диверсанта Отто Скорцени.

– Нет, я дам вам время подумать, – медленно выдавливал самого себя из кресла Ракетный Барон, пристально, испепеляюще глядя при этом в глаза Шернеру.

Но именно в эту минуту на столе маркграфа ожил телефон, и первыми словами, которые фон Брауну пришлось услышать, были:

– Да, господин Скорцени, я узнал вас по вашему своеобразному голосу.

Поняв, что на этом этапе космического марафона он проиграл, Браун воинственно набычился и, выходя из коттеджа Шернера, хлопнул дверью так, что все это дощато-бревенчатое строение заскрипело, словно под ударами ураганного морского ветра.

11

Уже перед отъездом в Берлин оберштурмбаннфюрер СС Фридрих Шмидт настиг кочевой лагерь командующего неподалеку от Эс-Саллума.

Пока он отсутствовал, занимаясь «сокровищами Роммеля», здесь двое суток бушевала песчаная буря, затем двое суток – сражение, которое прекратилось из-за… новой, еще более сильной песчаной бури.

Эту исчерпывающую информацию он получил на полевом аэродроме близ Тобрука, от словоохотливого ефрейтора из команды технического обслуживания, и решил, что ничего не потерял бы, если бы его командировка в рейх продлилась хотя бы суток двадцать. А не жалкие трое суток, которые ему были отведены приказом начальника штаба корпуса.

– Теперь командующий уж точно возьмет Каир, – пророчествовал аэродромный ефрейтор.

– Почему вы так решили? Хотя Каир, замечу, самое настоящее африканское дерьмо.

– Видел, как фельдмаршал метался по аэродрому, проклиная эту страну и угрожая зарыть в пески всю армию англичан. Живьем – в пески. А что вы хотите, это ведь не кто-то там, это – Роммель!..

– Всего лишь Роммель, – холодно заметил оберштурмбаннфюрер.

– Простите?.. – с интеллигентской вежливостью переспросил ефрейтор и был немало удивлен тем, что офицер СС ничуточку не смутился, наоборот, ответ его был таким же, только еще более резким:

– Я сказал, что это всего лишь Роммель, – почти прорычал оберштурмбаннфюрер, вспоминая при этом о ревниво-высокомерном отношении к командующему «африканцами» рейхсфюрера СС Гиммлера. – И не более того.

– Вам виднее, – сник ефрейтор, как бы говоря: «С эсэсовцами разве поспоришь?» Но даже в состоянии полного смятения нашел в себе мужество возразить: – И все же согласитесь: Роммель – это Роммель… По Ливийской пустыне он прошелся, как Наполеон. Так что впредь полководцы грядущих войн будут проходить по ней уже как Роммель!

– Прикусите язык, ефрейтор, – снисходительно процедил барон.

– Так говорит генерал, – с вызовом человека, глубоко оскорбленного недоверием, заявил аэродромщик.

Шмидт не стал отвечать ему. Дождавшись вместе с двумя другими офицерами из штаба Роммеля попутной автоколонны, он отправился навстречу палящему ветру, все увереннее прорывающемуся из глубин безжизненного пустынного нагорья.

«Все они здесь свихнулись на Роммеле… – яростно взвинчивал себя оберштурмбаннфюрер СС. – На Роммеле и Бонапарте. Весь африканский легион этот мясник, Лис Пустыни, сумел превратить в бонапартистский; не солдаты рейха, а корпус свихнувшихся бонапартистов», – ворчал он про себя, осматривая из кабины грузовика открывавшуюся голубовато-белую полосу Средиземного моря.

Если бы еще несколько дней назад он услышал подобное ворчание из уст любого из офицеров, наверняка съездил бы ему по физиономии. У Шмидта, бывшего боксера, это как раз получалось неплохо. Тем более что он редко сдерживался в тех случаях, когда считал, что пора пускать в ход «наиболее веский» из аргументов.

Но эта поездка в Берлин должна многое изменить. Собственно, многое начало меняться уже с той поры, когда Гиммлер назначил его командиром «золотого конвоя», под охраной которого находились машины с картинами и драгоценностями. Шмидт так и не понял, почему Роммель остановился именно на его кандидатуре. Уж кто-кто, а его, прирожденного, как считал тренер, боксера, трудно было заподозрить в любви к искусству, а тем более в знакомстве с ним.

«Впрочем, – вдруг поймал себя на этой мысли отставной боксер, – может быть, именно потому и была избрана твоя кандидатура, что Роммель знал: ты на какое-либо произведение искусства не позаришься, поскольку ни черта в нем не смыслишь! Если он рассуждал именно так, тогда все логично. Иное дело, что сама логика эта сомнительная, поскольку под рукой у меня всегда есть несколько очкариков, способных отличить произведение искусства от поделки ремесленника, – тем не менее ответ на свой вопрос ты получил».

А спустя несколько дней после этого назначения со Шмидтом возжелал встретиться начальник службы СД и гестапо при Африканском корпусе штандартенфюрер СС Цольке. Поначалу беседа вроде бы не ладилась. Штандартенфюрер говорил как бы ни о чем, а значит, ясно было: знакомится, прощупывает, выясняет его взгляды и проверяет на «устойчивость». Понадобилось минут десять разговора впустую, чтобы Цольке, наконец, заявил, что утром он связался с Гиммлером и что Гиммлер лично заинтересовался его, Шмидта, персоной.

– Чем это может кончиться для меня? – прямо спросил тогда барон гестаповца.

– Всем самым хорошим, если вы сегодня же дадите письменное согласие сотрудничать с нами. И подадите рапорт о переводе вас в войска СС.

– Но в таком случае мне трудно будет убеждать кого-либо, что я давно мечтал об этом.

– Мечтали, подполковник, мечтали. И даже высказывались по этому поводу вслух в кругу офицеров. Почему вы этого стесняетесь?

Шмидт мог поклясться, что никогда ничего подобного в кругу офицеров не говорил. Но сейчас это не имело значения. Он понимал Цольке: эта легенда об офицере вермахта, страстно желавшем стать членом ордена СС, нужна была сейчас им обоим, она нужна была для всех, кто знал Шмидта. Но главное, что она создавалась для Роммеля, а возможно, и для Гиммлера.

– Но чтобы вступить в СС, мне понадобится побывать в рейхе.

– Фронтовиков мы принимаем в СС прямо здесь, в Африке. Но в рейхе вы, конечно же, побываете. Как только это понадобится рейхсфюреру.

– Может быть, вы еще и объясните, почему рейхсфюрер заинтересовался моей особой?

– Потому что еще раньше вами заинтересовались мы, гестапо. Лично я. Вы не спрашиваете, почему вами заинтересовался я? – Африканская жара никак не воздействовала на этого толстяка. Он раздавался вширь так, словно пребывал на южном курорте.

Правда, он и направлен-то был сюда лишь месяц назад, и как по нынешним временам на почти что курортную должность. Но уже чувствовал себя старым фронтовиком. И всячески подчеркивал это.

– Следовательно, ваш интерес связан с моим новым назначением?

– Вы догадливы, подполковник.

– При этом вы не желаете, чтобы о проявлении вашего интереса узнал фельдмаршал Роммель.

– На этот вопрос я отвечу вам так: для меня куда важнее, что интерес к вашей особе рейхсфюрера Гиммлера тоже связан с вашим новым назначением. Такой ответ вас устроит? А теперь подумайте, стоит вам портить настроение сразу двум маршалам и одному скромному служащему гестапо?

– Пожалуй, вы правы.

– Не скрою, ответом вашим я удовлетворен. И пусть вас не пугает то, – слегка понизил голос штандартенфюрер, – что очень скоро придется выбирать между Роммелем и Гиммлером.

– Не приведи Господь, – вполне естественно ужаснулся Шмидт, – оказаться перед таким выбором!

– Но вы уже оказались перед ним.

– Для меня это ошеломляющая новость.

– А посему мой вам совет: не изнуряя себя лишними размышлениями, выбирайте Гиммлера.

– Но ведь рано или поздно фельдмаршал узнает об этом.

– Он и должен будет узнать об этом.

– Трудно предугадать, каковой будет его реакция.

– Роммелю это не понравится.

– А раз не понравится, он меня сместит с этой странной должности – начальника «золотого конвоя Роммеля».

– Захочет сместить, но побоится. А посему вынужден будет смириться. А то, что как офицер СС вы привержены своему рейхсфюреру… Кто посмеет обвинить вас в этом? Тем более что формально этот выбор ни к чему вас не обязывает. Иное дело, если бы вам пришлось выбирать между Германией и Великобританией. Или такой выбор тоже возник? – вдруг резко повысил тон Цольке.

– Не понимаю, о чем вы, господин штандартенфюрер.

– Что тут понимать? С той поры, как вы оказались носителем тайны «золотого конвоя Роммеля» – вам цены нет. За вами будут охотиться все: от разведок арабских стран, хотя я сомневаюсь, что таковые у них наличествуют, до сицилийской мафии. Поэтому я и спрашиваю: английская разведка на вас уже выходила?

– Нет, не выходила. В связи с чем появилось это подозрение?

– Слишком неуверенно вы произносите это свое «не выходила».

– Никто из англичан на меня не выходил, – попробовал барон произнести уже более уверенно.

– Когда вы лжете на исповеди у пастора, – бульдожьей хваткой вцепился в него офицер службы безопасности СС, – Господь вам это простит, ибо Он к этому привык. Но когда вы решаетесь лгать СД или гестапо!.. Тут уж Господь бессилен. Не мямлите, Шмидт, не мямлите! С английской разведкой мы как-нибудь разберемся, а тот выбор, который вам предстоит сделать сейчас, как я уже сказал, ни к чему не обязывает.

Шмидт не поверил ему. Знал, что обязывает. И что, потеряв к нему доверие, фельдмаршал Роммель сделает все возможное, дабы избавиться от него. Причем самым радикальным образом.

Все это так, но ведь и Гиммлер тоже не станет уговаривать его. И на силы небесные оглядываться не будет – не таков этот человек.

– Учтите, что, вступив в ряды СС, вы тем самым, по существу, выйдете из прямого подчинения Роммелю, – попробовал успокоить его штандартенфюрер, тонко уловив, какие страхи гложут сейчас душу бравого «хранителя сокровищ Роммеля».

– Можете считать, что выбор я уже сделал, – ответил Шмидт, прежде чем действительно сделал его… этот выбор.

12

Шум от удара дверью, которым Ракетный Барон фон Браун завершил свой неудачный визит к упрямому и явно зазнавшемуся творцу «шернеролета», донесся и до слуха Скорцени.

– У вас там что, штормит, а вы забыли закрыть дверь? – спросил он.

– Можно сказать и так. – Молвив это, маркграф фон Шернер поначалу решил было этим и ограничиться, но, подумав, что самое время открыть глаза своему патрону на взаимоотношения с руководителем Пенемюнденского центра, с нескрываемой иронией добавил: – На самом же деле это разбушевался Вернер фон Браун. Поэтому здесь были настоящие порывы урагана, по принципу «буря и натиск»!

– Он все еще где-то рядом?

– Вряд ли. Наверняка уехал. Разговор выдался тяжелым, а точнее, вообще не сложился.

– И что же привело его к вам? – насторожился Скорцени.

– Не знаю, стоит ли рассказывать об этом, – явно лукавил Шернер, зная, что на самом деле стоит. Он прекрасно понимал, что Браун на этом не остановится и действия его следует тактически упреждать.

– Выкладывайте, причем очень быстро. Хотя нет, не по телефону. Нам все равно нужно встретиться. Обнаружились следы фрейбургского дисколета.

– Неужели?! Так это же прекрасно! – возликовал Шернер, давая понять, что о Вернере, с его «бурей и натиском», окончательно забыто; для общения со Скорцени существуют темы поважнее.