Русский медведь. Цесаревич Ланцов Михаил

Глава 5

12 июля 1684 года. Немецкая слобода

– Рад тебя видеть! – С открытой улыбкой во все тридцать два зуба Франц Лефорт бросился обнимать Патрика Гордона, с которым сдружился в Киеве несколько лет назад. – Где ты пропадал?

– Ездил по делам в Варшаву.

– И Голицын отпустил? В прошлом году чуть не разжаловал…

– Так по его просьбе и ездил. Официальным посланником Англии в Московии меня не сделали, попеняв, что я уже состою на военной службе, а одновременно служить двум сторонам невозможно. Однако для дипломатических сношений меня используют, и немало. Впрочем, о том мне болтать не следует. Ты-то сам как поживаешь? Как дела в слободе?

– О! Здесь столько всего интересного произошло! Только о юном Питере и разговоров, да о его делах.

– Потехах? – по-доброму улыбнувшись, спросил Гордон.

– Если бы в Женеве все отроки так потешались, то ее стены уже давно оказались бы отлиты из чистого золота!

– Да брось…

– Не веришь? Мы же вместе его видели той ночью. Не показалось тебе, друг мой, что отрок этот очень необычен?

– Соглашусь, – кивнул Патрик. – Необычен. Взгляд такой, что мурашки по коже. Да еще эти брызги крови… старине Джерому сильно досталось.

– Но на этом странности не закончились, – продолжил Франц. – Когда Питер оставил на нужды слободы треть выручки, меня это насторожило. Чего же себе так мало взял?

– Неужели меньше взял?

– Именно! Меньше. И заметно. Я поначалу подумал, что мал совсем, считать деньги не умеет. Но решил проверить. Вот и начал крутиться вокруг его дел. Он ведь время от времени к нам в слободу заходит по делам либо сам, либо людей своих подсылает.

– Так и не только Питер к нам наведывается, – усмехнулся Гордон. – Вон Василий Голицын все расспрашивает, что да как устроено в наших землях, да на ус мотает, а то и вообще откровенно вздыхает.

– Вот то-то и оно, что вздыхает, мечтая здесь так же все устроить. А Питер-то иными вещами занимается. Больше торговлей. Да заказы непростые у него. Я тут поспрашивал, так оказалось, что он уже более ста зрительных труб купил весьма высокого качества. Очень меня это удивило. Зачем ему трубы на суше? Пошел в гости в Преображенское, и оказалось, что вся территория с толком охраняется. Посты. Разъезды. Кое-где вышки стоят. Сплошной ограды, конечно, нет, но чужому без пригляда проникнуть сложно. Я как заметил потешных солдат на дороге, так решил обойти их лесом. Куда там!

– Били? – с явным сочувствием спросил Патрик.

– На удивление, нет. Обошлись достаточно вежливо. Но было видно, что если что – оружие пустят в ход незамедлительно и без колебаний. Выловил меня небольшой конный разъезд с собакой. Проводили до эм… как его… эм… контрольно-пропускного пункта, где дежурный офицер расспросил, кто такой, куда, зачем и почему лесом пробирался. После чего внес запись в журнал и, приставив урядника, разрешил пройти в село.

– Такая охрана, и просто пустили?

– Просто? Нет! Урядник меня до дворца проводил, где передал в руки Федора Юрьевича Ромодановского, с которым я и беседовал. В итоге ни на единую минуту одного не оставляли.

– Так пустили тебя поглазеть или нет?

– Только издали да чуть ли не под ручку придерживая. Посмотрел, как потешные солдаты упражняются. И на той странной площадке с палками и прочим. И как валяют друг дружку на землю, сходясь с голыми руками. А еще увидел любопытную вещь. Становятся две шеренги солдат друг напротив друга. Шагах в тридцати. И давай палить друг в друга залпами.

– Зачем?! – искренне удивился Гордон.

– Я тоже удивился. Федор Юрьевич пояснил, что для крепости духа, дабы не боялись огня вражеского, да и сами лица не воротили при выстреле, держа противника на прицеле. Да пояснил, что стреляют без пули, порохом да пыжом. Причем пожгли уже изрядно, намекнув, что поставкам доброй селитры они всегда будут рады, дескать, вон уже по три сотни выстрелов на солдата Питер велел расходовать только для укрепления духа да отработки умения заряжать фузеи под обстрелом противника. А там ведь и по мишеням учат палить как самому, так и залпами разными, да за каждым личный учет ведут.

– Значит, Питер готовит все-таки солдат, – хмыкнув, произнес Патрик. – А каких только баек не ходило. Особенно после того случая с Джеромом.

– Именно. Причем очень необычных. Ты ведь видел их форму?

– Конечно. Странная какая-то. С виду и не скажешь, что они служат у состоятельного и благородного человека. Хотя, конечно, все очень аккуратно и опрятно.

– Я пока ходил по селу и его окрестностям с Ромодановским, смог наблюдать возвращающуюся роту из маршевого упражнения и могу тебе сказать, что Питер сделал очень многое для подготовки своих солдат к быстрым и долгим переходам. Тут и обувь, и одежда, и прочее снаряжение. Все выглядит не очень красиво, однако солдатам нравится. Кроме того, в маршевое упражнение с ротой выдвигается походная кухня, что прямо на колесах готовит еду, дабы на привале солдаты этим не утруждались, а также малый обоз с парой крытых фургонов. Расспросил солдат и подивился тому, как Питер о них заботится. Только представь. Все, вообще все нижние чины при дельных сапогах, кои и мне носить не зазорно. У каждого есть прибор из латуни, представляющий собой котелок с крышкой, и ложка, и небольшой складной ножик. Кроме того, при каждом нижнем чине есть небольшая фляга для воды, тоже из латуни. А также много чего другого. Но главное – на каждый ремешок, на каждую вещицу, что в форму входит, у солдата есть объяснение. И все на удивление лишь для пользы и дела. Я вообще ни одного голого украшательства найти не смог. Разве что герб на каске, но и то – роль имеет.

– Хм… – многозначительно хмыкнул Гордон. – Очень интересно.

– Но ладно солдаты, коих, к слову, уже две полные роты, а с иными службами так и вообще – три. Главный интерес представляют иные дела. Про весьма любопытную сельскую мануфактуру ты знаешь, как и про завершение строительства в прошлом году ткацкой вопреки всем проблемам. А вот про введенные Питером способы связи – нет. Однако же поставил он в Преображенском и Семеновском по вышке и перемигиваются они с помощью фонарей между собой. Днем и ночью. Никто не знает, как это толком работает, но раз юный царь столь внимания этому уделяет, то все стараются делать исправно.

– Просто сигнальная служба, – пожал плечами Гордон. – Что дымом, что лампами – нет никакой разницы. Питер, вероятно, слишком близко к сердцу принял поджог его мануфактуры. Вот и пытается каким-то образом придумать способ подачи сигнала опасности.

– Так-то оно так, – кивнул Лефорт. – И такие мнения ходят по слободе весьма уверенно. Однако теми же голубями проще подобное решить.

– Да кто его знает? Может, просто захотелось. Как-никак отрок еще, хоть и необычайно толковый. Ты с этими солдатами из взвода связи беседовал?

– Пробовал расспрашивать несколько раз. Но мне каждый раз отвечали, что не положено о таких вещах говорить, и коли я не отстану, то донесут, а дальше – генерал не генерал, а перед Питером ответ нужно будет держать, ибо лично им наказ давал. Деньги я посулить им не решился.

– Зря.

– Может быть, и зря, да только повторить судьбу Брауна я не хочу.

– Все еще трясешься?

– Просто сделал для себя правильный вывод. Питер не спустит обиды.

– Ладно. Что еще тут такого произошло? Или тебя так проняла его забота о солдатах и странные башни?

– Хм. Ты прав. Не только. Питер стал строить дорогу к Плещееву озеру через Троицкий монастырь, да не простую, а отсыпанную мелким утрамбованным камнем. Для чего соорудил большую бочку, обитую железом. Заполнил ее водой. И таскает упряжкой по дороге, елозя ей по рыхлой отсыпке несколько раз кряду. Под ее весом мелкий камень весьма крепко утаптывается, отчего потом и пешему, и конному, и на подводе вполне вольготно ехать. Даже после дождя. Кроме того, мосты ставит толком.

– Неужели каменные?

– Да, – кивнул Лефорт, – как в Венеции.

– И далеко уже проложили эту дорогу?

– Да почитай до монастыря, о чем особенно радовался патриарх, пожертвовавший на нужды этой потехи пятьсот рублей из своего кармана. Не сразу, конечно, а как его пригласили первый километр освятить, да благословить это богоугодное дело.

– Километр? Что сие?

– Мера длины, введенная Питером, очень близкая к версте, так что можешь считать их равными.

– Так зачем он ее ввел, если практически один в один?

– Он ввел… эм… – задумался на несколько секунд Лефорт, – единую и взаимосвязанную систему мер и весов. А то, что километр практически совпал с верстой, то чистая случайность.

– Чудеса… – покачал головой Гордон. – Не отрок, а кипучий муж с немалым образованием. А про него сказывают, что даже толком читать да писать не обучился.

– Врут! И пишет отменно, и читает. Даже сам среди своих офицеров нередко занятия ведет. Поговаривают, что в естественных науках не уступит лучшим европейским умам. Сам с ним пару раз общался – очень хорошо образован. Много лучше Софьи.

– Что?! – искренне удивился Гордон.

– Да ты сходи к Монсам, побеседуй с Иоганном. Он-то с Питером часто видится и дела ведет. К каждой встрече готовится тщательно, все пересчитывает да выверяет, ибо юный царь к деньгам относится не как положено благородной персоне, а с особым вниманием и тщательностью. И не спускает, если его даже на копейку единую пытаются обмануть.

– И как же наказывает в случае обмана?

– Штрафами. Монс пару раз попался, так после решил не рисковать – за управляющими лично проверяет.

– А что же дела с Питером ведет, коли тот такой строгий и щепетильный?

– Так заказы-то какие! Да и цену Питер кладет хорошую, не жадничает, требуя лишь честности от компаньонов.

– Чудной он, – усмехнулся Гордон. – Как же торговец может быть честным?

– С ним – может. В случае чего – до нитки оберет и на улицу в одном исподнем выставит. О том всему торговому люду на Москве уже известно. Но зато дела ведет крепко. Если обещал – исполнит и цену сказанную даст. Оттого купцы ему товары и из Англии, и из Голландии, и из Персии везут. Даже из Индии кое-что заказывает. А недавно вообще отправил одного купчишку закупать товары из самого Китая. Как и прознал-то про них? Ведь никто во всей слободе даже не слышал о них, а он знает. И откуда? Впрочем, не наше дело. Полагаю, что в таких делах лучше не особенно проявлять любопытство.

– Да уж… – покачал головой Патрик.

– Поговаривают, – понизив голос, продолжил Лефорт, – хотя я и толком еще сам не проверил сии слова, что в Преображенском в воздух шар поднимался над деревьями, а в корзине, подвешенной к нему, человек сидел. А чтобы далеко сей шар не улетел, его веревкой к земле привязывали.

– Брешут! – махнул рукой генерал-поручик. – Быть такого не может.

– С Питером я поверю даже в это, – усмехнулся Франц. – Хотя, конечно, звучит дико. Однако второй слух меня весьма заинтересовал. Узнал я про то, зачем он дорогу пробивает до озера. Оказывается, там уж стали ставить дома да казармы и прочее. Питер вроде как морским делом заинтересовался.

– Морским? – резко став серьезным, уточнил Патрик. – Откуда знаешь?

– Недели две назад, на приеме у Монсов, куда изредка сам Питер захаживает, был у него разговор один с капитаном Его Величества, что вместе с торговцем решил взглянуть на столицу Московии. Очень любопытный разговор. В частности, наш юный царь с интересом и, что важно, определенным знанием дела расспрашивал капитана об устройстве английских кораблей. Да не в общем, а в деталях. Как набор делают, часто ли шпангоуты размещают да чем их укрепляют и прочее. И так далее. В общем, оставил юный царь моряка в глубокой задумчивости. Не все могут нормально принять двенадцатилетнего отрока за разумного собеседника.

– Не пытался сманить?

– Как ни странно – нет. Но после переговорил с Иоганном Монсом на тему найма дельных моряков, можно и отставных, в старой доброй Англии. Причем его интересовали не только капитаны, но и прочий разный люд. Боцманы там и иные. Даже более того, Питер намекнул, что если Иоганн сможет подобрать толковых моряков, то царь-де закроет глаза даже на то, что в прошлом они шалили в морях. Ему те дела без интереса будут.

– И сколько он хочет набрать таких… эм… славных моряков?

– Да полсотни точно. Сам понимаешь, бывшим пиратам на закате лет и сил всегда непросто обосноваться среди тех, кого много лет они лично грабили. От такого щедрого предложения мало кто откажется.

– А на озере, значит, он собирается готовить экипажи под присмотром и надзором этих старых морских разбойников?

– Не только ведь разбойники пойдут. Списанные на берег моряки Королевского флота тоже захотят провести свою старость безбедно, не все же смогли скопить средства для спокойной жизни. Что же до экипажей, то не знаю наверняка, но очень на то похоже. Причем, зная, как основательно и вдумчиво Питер делает все, за что берется, это весьма интересный намек.

– На османов?

– Возможно, – кивнул Лефорт. – Ты ведь слышал легенду о том, что Питер принял на себя обет о возвращении Стамбула под длань христианского правителя? Это, безусловно, не более чем слухи, но весьма многообещающие. Особенно в свете того, как он готовится. Солдаты с экипировкой, в которой все приспособлено только к удобству и пользе дела. Слухи о шаре, поднимающемся в воздух. Наем английских морских ветеранов. Да и прочее…

– Очень интересно… – медленно произнес Патрик. – А я еще думал, чего это Голицын с Софьей не переживают из-за успехов Питера.

– А то! – усмехнулся Лефорт. – Им ведь это все на руку только. Вот подрастет он, и отправят его в походы, благо что о них только и говорят. Подальше от Москвы да от дел государевых.

– Странно это… понимаешь, если сей отрок такие вещи учудил, что ты мне рассказываешь, то непонятно, отчего он в походы рвется? Да и не замечал я за ним подобного. Не удивлюсь, что он сам эти слухи распорядился распускать.

– Я тоже так думаю, – кивнул Франц. – Но ты же не хочешь обнадежить нашего общего друга этими выводами?

– После того скандала, что он мне устроил, не отпустив повидать родных? – спросил, криво усмехнувшись, Патрик Гордон. – Кроме того, не знаю, как тебе, а лично мне Питер нравится много больше. Если он такой в двенадцать лет, то что будет, когда этот юнец войдет в силу?

– Что будет? То угадать несложно. Ни Софья, ни Иван ему противниками не станут уже годика через три-четыре. Слишком уж он умен да скороспел. А мы, – улыбнулся Лефорт, – сможем оказаться у него при дворе. Во всяком случае, это должно выйти куда как выгоднее, нежели с Василием дружбу держать.

– Я тоже так думаю, – кивнул генерал-поручик. – А потому нужно с людьми поговорить, чтобы Голицыну лишнего не сболтнули, ведь не только мы к таким выводам пришли. Да и вообще – нам самим как можно скорее дружбу надо заводить с юным царем более тесную, а не как ты недавно – по кустам лазить. В общем, я сейчас же иду к Иоганну Монсу, поспрашиваю его да постараюсь договориться, чтобы он Питера пригласил на ассамблею остаться. Знаю, что не любит он их, но сманим его деловыми переговорами, до них он весьма охоч.

– Дельно, – кивнул Лефорт. – Я с тобой. Погоди только, приведу себя в порядок.

Глава 6

21 июля 1684 года. Немецкая слобода. Дом Монсов

Шумный гам ассамблеи и мельтешение вычурной одежды, что мужской, что женской, сильно досаждали Петру, который ни в одной из своих трех жизней не любил такие увеселения, предпочитая их совершенно иным вещам. Хорошему массажу. Релаксационным комнатам восточного типа с чаем, кальяном и мягкими низкими диванами. Доброй бане. Да и просто спокойной игре в шахматы, го или еще какой игре, упражняющей мозг. Классические увлечения европейских аристократов и «золотой молодежи» казались ему не только избыточно суетными, но и какими-то пустыми. Поэтому на ассамблее в доме своего торгового партнера Иоганна Монса он оставался только для переговоров да чтобы понаблюдать за заинтересовавшей его персоной.

Вот и сейчас, засев на импровизированном балкончике и играя в «Большие шашки», как назвал го Петр, с Иоганном Монсом, он ожидал гостей – Лефорта и Гордона, которые с ним о чем-то хотели переговорить в относительно нейтральной обстановке. Можно было бы, конечно, и пригласить их к себе во дворец, или к ним зайти, или вообще встретиться тайно, но только на ассамблее получалось обставить предстоящую беседу как чистую случайность. Для чего, в частности, игра в «Большие шашки» и была затеяна – Патрик и Франц должны были ей заинтересоваться в ходе выражения своего почтения монаршей персоне, по крайней мере, в глазах окружающих. Так себе легенда, но она лучше, чем ничего. А лишний раз провоцировать ни Василия, ни Софью юный царь не желал. Особенно так, чтобы его противники оказались вынуждены отреагировать и учинить какую гадость, дабы не потерять авторитет в глазах своих людей.

– Здравствуйте Ваше Величество! – поклонились Патрик с Францем, наконец-то «случайно» зашедшие на ассамблею к Иоганну и с «удивлением» заставшие на ней юного царя.

– И вам доброго вечера, – спокойно кивнул Петр, отвлекшийся от игры и внимательно разглядывающий эту хорошо знакомую ему парочку. – Франц Лефорт и Патрик Гордон, если не ошибаюсь?

– Да, Ваше Величество, – довольно кивнули оба. – Узнав о том, что вы удостоили сию ассамблею честью своего присутствия, мы не могли не выразить вам наше почтение.

– Благодарю вас, господа, – спокойно произнес Петр, продолжая внимательно рассматривать гостей. – Интересуетесь? – кивнул царь на доску с настольной игрой, видя, что Патрик и Франц на нее косятся.

– Почтенный Иоганн нам не раз рассказывал об этой игре, дескать, в одних лишь простых кружочках можно великие баталии разворачивать. Но ни обучать, ни показывать не стал, сославшись на то, что вы не велели.

– Так и есть, – кивнул Петр. – Вы же знаете, что Святая церковь запрещает нам подобные игры. Тем более из стран далеких, христианства не знающих. Отчего же плодить грехопадение умственного развития, пренебрегая духовным? – невозмутимо ответил юный царь, однако в его глазах проскочили озорные огоньки, от чего Патрик с Лефортом едва не хохотнули, а Иоганн чуть кашлянул и поспешно потянулся за бокалом. Все-таки люди они были светские и смогли оценить грубоватую шутку.

– Ваше Величество, отмолимся! – произнес Патрик.

– Просим. Ведь совершенно любопытство съест, – добавил Франц.

В общем, после нескольких минут весьма тактичного расшаркивания Петр уступил, и разговор перешел в совершенно иное русло, а потому желающие его послушать вскоре снова занялись своими делами. Да и что интересного может быть в довольно заумной игре, когда вокруг столько танцев, алкоголя и веселья? Тем более что вполне обособленный балкончик, на котором разместилась компания, очень помогал отслеживать ненужные уши, визуально наблюдая их.

– Полагаю, господа, что мы достаточно задурили голову участникам этой ассамблеи, а потому можем переходить к делам. Уважаемый Иоганн сказал, что вы хотите со мной о чем-то серьезно поговорить. Я вас слушаю, – произнес Петр и откинулся на спинку кресла.

В свои двенадцать лет он казался значительно старше. Аномально высокий для такого возраста рост, неплохое физическое развитие, вызванное правильным питанием и активным занятием спортом, и глаза… Если по общему внешнему виду Патрик мог дать Петру лет семнадцать-восемнадцать, то глаза его совершенно выводили из равновесия. Ну не может так смотреть подросток. Даже царственный.

– Ваше Величество, – вкрадчиво начал Лефорт. – Мы знаем о том, что вы с сестрой не сможете миром поделить престол. Она не уйдет, когда вы пожелаете взять власть в свои руки, а вы…

– Вы не согласитесь оставаться в ее тени, – завершил фразу Франца Патрик.

– Допустим, – кивнул Петр.

– Мы хотим предложить свои услуги вам.

– Как более вероятному победителю в этом споре? – с легкой усмешкой спросил царь. – Ну же, не лукавьте.

– Да, Ваше Величество, – после слегка затянувшейся паузы произнес Лефорт.

– Кроме того, у нас с Василием Голицыным наметились определенные разногласия. Да и ваши успехи нас впечатлили.

– К сожалению, я не могу принять ваше предложение, – чуть подумав, ответил Петр. – Вы служите моей сестре, и я не знаю, что вы задумали. Двойной службы мне не нужно. А если вы и выйдете в отставку от нее, то, взяв вас к себе, я вызову совершенно ненужное возмущение с ее стороны. Софья баба с гонором. Таких вещей не простит.

– Но…

– Если вы действительно хотите перейти ко мне на службу, то должны не только продемонстрировать готовность пойти на определенные жертвы, но и с умом все провернуть. Глупые исполнители мне не по душе.

– Жертвы? Принять православие? – спросил Гордон, ревностно держащийся за католичество.

– Зачем? – удивленно вскинул брови царь. – Мне это без разницы. Христианин – и ладно. Если бы Всевышнему было угодно указать, по какому конкретному ритуалу ему следует поклоняться, то он давно бы вмешался. Раз этого не происходит, то ему без разницы. И в таком случае кто я такой, чтобы кривить носом? Посему лично для меня нет никакой разницы, к какой из ветвей христианства вы относитесь.

– Что нам нужно делать? – подумав несколько секунд, спросил Патрик.

– Нас видели вместе, поэтому никаких действий в ближайшее время предпринимать не стоит. Можете продолжать ходить к уважаемому Иоганну для игр в «Большие шашки». Но нечасто. Через него и будем держать связь, если потребуется. Лично встречаться не станем. Да и с подручными моими вам видеться нежелательно, дабы исключить подозрения. Это ясно?

– Да, Ваше Величество, – хором ответили оба.

– По прошествии пары недель начинайте в кабаках да в прочих присутственных местах жаловаться на здоровье. Но старайтесь так, чтобы не только до ушей Василия Голицына дошло, но и до ваших сослуживцев. Выберете себе какой-нибудь недуг, что с возрастом приходит да мешает военной службе, и придерживайтесь его. А месяцев через семь-восемь попроситесь в отставку по состоянию здоровья. Но не в один день, а с каким-либо перерывом. Дескать, совсем слабы стали. Васька вас, конечно, сразу не отпустит, но и долго отказывать не станет. Я уверен, что после вашей просьбы пошлет своих людей поспрашивать о реальном положении дел. Вот и поможет вам, что сослуживцы ваши честно и ответственно поведают о вашей немощи, которая за эти месяцы весьма им надоест.

– А коли не отпустит?

– Отпустит. Ему ведь нужно ваше доброе отношение да уважение при слободе. Одно дело, когда крепкий и здоровый генерал хочет уехать в Шотландию и, вероятно, не вернуться. И совсем другое дело, если он же, потерявший все здоровье на службе, желает уйти в отставку и поселиться в Немецкой слободе. Не скажу насчет пенсиона. Может, и выделит. Хотя Софья не очень жалует такое. Как уйдете в отставку, так и сидите спокойно. Наслаждайтесь жизнью. Бездельничайте. По истечении еще нескольких месяцев я приглашу вас на работу к себе по письменному контракту. Всем объявим – для прокорма, так как места будут довольно скромные и непыльные. Дескать, совсем захирели без казенного жалованья, вот я и помог вам старость встретить достойно. Тем более что, полагаю, за эти полтора-два года у меня на службу до полусотни ветеранов разного толка придет. Вы поняли меня?

– Полностью, – несколько задумчиво произнес Лефорт одновременно с кивком головы Гордона.

– Иначе, извините, не могу. Пока Софья с Голицыным на османских походах не обожгутся, обострять мне с ней не с руки.

– Так поговаривают, что османы слабы. Отчего же Василию не преуспеть?

– Давайте не будем забегать вперед? – улыбнулся Петр.

– Османы будут готовы к нападению? – несколько нерешительно решил прощупать ситуацию Лефорт.

– Не более чем обычно. Проблема в самом Василии и его подходе к делу. Он не полководец ни в коей мере. Дипломат – возможно. Я наблюдаю за его делами, держа, так сказать, руку на пульсе.

– Вы такого невысокого о нем мнения? – удивился Гордон. – Отчего же тогда опасаетесь?

– Как полководец он мне не помеха. Но как сладкоголосый соловей промеж стрельцов или иных Василий чрезвычайно опасен. А развязывать гражданскую войну по типу той, что была в Англии, я не хочу. Мне миром и возможно меньшей кровью нужно власть взять.

Глава 7

5 мая 1685 года. Плещеево озеро. Учебно-тренировочный центр «Заря»[10]

Утро выдалось морозным. Даже немного прихватило лужи легкой корочкой льда. Поэтому волей-неволей бодрило любого, кто в этот ранний час решал выбраться из жилых помещений. Никому этого не хотелось, но приходилось. Сроки и неустанный контроль, установленные Петром Алексеевичем, вынуждали действовать без волокиты. Вот и командующий всем окрестным сумасшествием Федор Матвеевич Апраксин ни свет ни заря стоял на крыльце довольно скромной избы и смотрел на берег озера, где уже начали оживать дела, развернутые еще прошлым годом.

– Ну как, Федь, любуешься? – спросил вышедший за ним следом Головкин.

– Никак привыкнуть ко всему этому не могу. Особенно к этой башне, – кивнул он на сорокаметровую вышку оптического телеграфа, – и тому сараю. Зачем их строили? Ладно. Эти вон, как птицы, сидят на этакой верхотуре круглые сутки и перемигиваются лампами. Иногда и польза бывает. Но сарай-то зачем? Вон приглашенный корабельный плотник, отработавший всю жизнь на верфях Амстердама, глаза только и округлил, подивившись нашей дикости да неумелости.

– А что, у них не так?

– Не так, конечно. Он говорит, что даже не слышал, чтобы большие корабли в сараях строили. Да и зачем? И чем Петру Алексеевичу не нравится по-голландски корабли рубить? Люди-то недурно в таких делах понимают. Всяко лучше нашего, – махнул рукой Федор Матвеевич.

– Это ты зря, – хлопнул его по плечу Гавриил Иванович. – Государь наш – голова! Видел, какие станки сделал для выделки нитей да ткачества? Вот!

– Так то станки! – возразил Апраксин.

– И как он их измыслил? Помнишь? Продумал все, на бумаге изобразил, а потом плотников подрядил выполнять. Да и потом, со слов тех, кто с ним трудился, отладку проводил быстро и толково. И не на глазок, а расчеты какие-то вел, да такие, что многоопытные плотники не поняли ничего. Цифры, буквы да значки какие-то. Но все делал споро и точно. Ни одной ошибки не было. По крайней мере такой, чтобы все переделывать надобно было. Неточности – то да, но незначительные. Но кто же от них может уберечься?

– И что с того? – чуть прищурившись, спросил Апраксин, пытаясь понять мысль своего сотоварища.

– Помнишь ли ты, как тот корабел голландский сказывал про дела свои и работы?

– Хорошо помню. Не раз, поди, беседовали.

– Так ведь не ты один. Забыл разве, как я пытался прознать о том, как они расчеты делают? И что он мне каждый раз отвечал?

– Что настоящий мастер пропорции добрым глазом видит и в расчетах не нуждается[11].

– Вот то-то и оно, что не нуждается, – усмехнулся Головкин. – Меня тогда думки и взяли. Отчего их мастера, что на глазок все способны оценить да измерить, станков, что Петр Алексеевич измыслил, первыми не соорудили? Ведь добрые станки. Их любой заводчик с руками оторвет, предложи мы их на продажу. Столько ткани делаем, что вся остальная Москва не угонится, а всего сотня душ при мануфактуре состоит. Вон всех наших служилых добро одели, да рванья более не терпим, даже у простых крестьян, что Государю служат. И торг держим. Да так, что даже в Англию увозили нашу ткань из Кукуя. Немного, но то важно само по себе. Раньше ведь они нам везли, и никак иначе. И денег станки приносят изрядно. Без них, почитай, ни этой затеи не было, ни дороги, да вообще практически ничего из начинаний Государя нашего.

– Ткацкие да прядильные станки у Петра Алексеевича действительно добрые получились, – кивнул Апраксин. – Против ничего и не скажешь, даже если захочешь.

– И с махиной швейной дела обстоят точно так же, – улыбнулся Гавриил Иванович, – той, что с февраля в малом цеху мануфактуры работает. Приводится в действие от одной ножной педали, но шьет так быстро да ровно – ни одна девица не угонится. Стежок к стежку. Ведь тоже его поделка? И тоже – сначала с бумагами возился да считывал что-то, а потом с мастеровыми сел и соорудил чудо-механизм.

– Верно, – задумчиво подтвердил Федор Матвеевич. – И ежели пойдет в дело, то эта швейная махина[12] очень нам поможет и с пошивом формы, да и прочим, ускорив дела да упростив. Хм. Ты знаешь, – чуть подумав, заметил Апраксин, – а ведь у него действительно очень много уже странных поделок. И эта палата мер и весов, и химическая изба, и картографическая, и так далее…

– Причем нужно отметить, что все работает, – подмигнул ему Головкин. – Помнишь, как мы с тобой перешучивались по поводу той затеи с пережиганием извести при большом жаре[13]? Глупости, дескать. А потом от удивления глазами хлопали, как телки, когда Петр Алексеевич металл резать стал своей лампой да сваривать воедино. А теперь вон на каждой этой каланче фонари на тех камешках работают и ярко светят.

– Да уж, – хмыкнул Апраксин. – У него на удивление работает все, за что ни возьмется. Да делает все так, словно он не новое измышляет, а что старое вспоминает, виденное не раз и не два.

– Так неужто ты думаешь, что он без ума и это все задумано? Да, Петру Алексеевичу всего тринадцать годиков, но выглядит он уже на все восемнадцать, а умом и нас с тобой, вместе взятых, обойдет не вспотев. Послушал я тогда голландца, что отказался с нами работать, так как не желаем выполнять его указания, и сел разбираться над чертежами[14] да рисунками, что нам Государь передал. Чтобы не бездумно выполнить, а понять, что к чему. Да письма ему писать, дескать, объясни, сделай милость. Он не ломался. Объяснял, да подробно, с уточнениями и пояснениями к деталям и расчетами. Так что уже через пару месяцев проникся я и понял, что голландец тот неуч и шарлатан.

– И как же тогда этот неуч корабли в Амстердаме строил? – скептически уточнил Апраксин.

– А я почем знаю? – улыбнулся Головкин. – Может, он их вообще и не строил, а доски где в сторонке тесал.

– Что же ты такого понял с этим сараем?

– Ежели по основным местам, то сам посуди – вот зачем нам этот огромный сарай для строительства корпуса корабля? В принципе дурость. Ведь можно и под открытым небом. Верно? Верно. Но так да не так. Какая у нас погода в здешних местах? Много ли дождей? А зимой? Полагаешь, что по пояс в снегу под пронизывающим ветром дела пойдут у корабелов споро?

– Да никак не пойдут. Только зачем нам в такую погоду корабли строить? Переждем и продолжим.

– Османы тоже будут ждать, пока ты тут нежишься на печи?

– Вряд ли, – хмыкнул Апраксин. – Если так, то согласен, дело хорошее. Я же не думал, что Государь гонится за спорой стройкой, невзирая ни на что.

– А мог бы и спросить, – лукаво улыбнулся Головкин. – То не секрет великий. Он во всех делах время ценит превыше всего. Однако Петр Алексеевич не только для этих целей сарай корабельный ставить удумал. Помнишь те могучие балки? Так вот – вскорости нам привезут механизмы: лебедки, поворотные стрелы и прочее. Туда и закрепим, дабы можно было много проще обычного тяжести поднимать да на верхотуру заносить. Да и даже обычный шпангоут, что весит немало, с такой стрелой и лебедкой сподручнее ставить, а не мужичкам надрываться, рискуя быть придавленными. А помнишь ты про фонари на вытяжке из земляного масла, которых только сейчас уже три десятка привезли для нужд хозяйства? Ведь если их по стенам развесить, то можно в несколько смен, как на ткацкой мануфактуре, работать. То есть и днем и ночью, круглый год. И погода нам не помеха. Зимой огромные ворота закрыл, костры в глубине амбара разложил, да отапливай. Холодно, конечно, но не так. И ветер огонь не задувает, да снег не засыпает. А через пару лет Государь обещает прислать железные печки, которые и греют сильнее, и от пожара защищают[15].

– Но нужно ли сие? Дельно, не спорю. Однако куда отсюда корабли девать? Озеро малое. Водного пути никуда нет. Разве что здесь баловать. Ведь с таким подходом, мнится мне, мы устраиваемся словно и не на временной делянке.

– Резонно. Я тоже это у Петра Алексеевича спрашивал. И он ответил, что ставится тут все если и не на века, то очень надолго. Полагает он в Переславле держать начальную школу для моряков, для которых кораблики и потребны. Да не разово, а из года в год, причем весьма добрые. Кроме того, местным рыболовам тоже не откажут в помощи и снабдят хорошими баркасами. Всяко лучше местных. Помимо этого, нам и самим нужно учиться корабли строить. Тут все опробуем, а после на новом месте куда шустрее развернемся, зная, что к чему, почем и как. Вон Государь с тем же Яшкой Брюсом и прочими иной раз по полдня за расчетами просиживает. Бумаги изводят – жуть. Даже несмотря на то что большую часть мыслей чиркают на черной доске мелом. Но оно ведь и расчеты тоже на деле проверять нужно. Вот и проверим. Или ты думаешь, этим сараем флот российский ограничится? Мнится мне, друг сердечный, что это только первые шаги большого дела.

– Но как же мы научимся строить? Ведь одними расчетами, как ты верно сказал, толку не получишь. Нужны мастера, что помогут да подсобят. Своих если растить, да без помощи, очень много шишек набьем.

– Так не только тот голландец к нам захаживал, – усмехнулся Головкин. – Не им одним живы. Насколько я знаю, Иоганн развернулся во всю ширину своей торговой души и по Англии, Франции да Испании кинул клич, дескать, можно пристроиться под крылышком у Петра Алексеевича. Полагаешь, только такие пеньки дубовые придут, что чертежей и расчетов не ведают и знать не хотят?

– Может, и не только, но их большинство будет.

– Верно. Оттого Монс и передавал в своих письмах, что просто так никого пристраивать не станут, требуя прежде всего мастерства и живого разумения. Те, кто таковым не владеет, как приедут, так и уедут. Останутся лишь толковые.

– Уедут и ославят нас, – тяжело вздохнул Федор Матвеевич.

– Да и пусть, – улыбнулся Гавриил Иванович. – Государь после года работ попросит тех, кто остался, отписать родственникам да друзьям верным, что у них все в порядке и дела идут хорошо. Вот и окажутся эти пустоголовые клеветники скоморохами освистанными. По крайней мере, Петр Алексеевич мне так сказывал. Кто знает, как оно на самом деле выйдет. Но, по-моему, неплохо должно сложиться. Толковые расчеты – великое дело. А если к ним еще мастеров корабельных рукастых да головастых приставить, то совсем замечательно.

– Неужто такие поедут к нам? Поди и у себя нарасхват.

– Жизнь штука непростая. Да и где мастерам с живым разумением трудиться, если вот такие пеньки дубовые по верфям сидят? Не поверишь, по всему Амстердаму корабли без чертежей до сих пор строят. А те, что рисуют в той же Франции и Испании, ни в какое сравнение с нашими не идут. Эскизы, как называет их Петр Алексеевич, а не чертежи. Без особых деталей, размеров да пояснений.

– Да уж, – тяжело вздохнул Апраксин. – Будем надеяться. Хотя мне, конечно, боязно.

– Глаза боятся, Федь, а руки делают… ежели с головой, конечно, дружат.

Глава 8

17 июля 1685 года. Петровская дорога, к северу от Троицкого монастыря, недалеко от опорного форта № 5

Петр ехал, ритмично покачиваясь в седле и разглядывая мотающийся личный штандарт, что чуть впереди гордо тащила знаменная группа. Черный косой лапчатый крест, окаймленный белым на сочном красном фоне. А в центре черный круг с изображенным на нем белым медведем, вставшим на дыбы. И все бы ничего, только вместо традиционного оскала у мишки хитрая улыбка да фаллос вполне человеческого вида. В общем – нехарактерный такой штандарт ни для Императора, ни для царя, ни даже для барона какого, напоминающий озорную сатиру на полковое знамя. Однако Петр настоял на нем, так как настроение поднимала ему одна только эта хитрая ухмылка белого топтыгина в сочетании с доброй эрекцией.

– Государь, – обратился к нему Александр Меншиков, привлеченный, несмотря на его тотальную клептоманию и сомнения Петра, к его делам из-за уверенности в абсолютной личной преданности. – А что там такое творится?

– Где?

– Да вон, возле форта, – махнул он рукой в сторону деревянной постройки в духе Дикого Запада.

В этот момент из ближайшей башни кто-то выстрелил, привлекая внимание.

– Боевая тревога! – крикнул Петр и кивнул Меншикову, дескать, командуй, не царю же лично солдат в атаку вести. А сам достал из чехла английскую зрительную трубу и принялся рассматривать диспозицию, пока Алексашка подготавливает роту сопровождения к бою. Впрочем, особой сложности в том не было, так как маршевую систему для хороших дорог царь «слегка» доработал, привязав отделение пехоты из двух звеньев к специально построенному фургону-транспортеру.

Очень, кстати, интересная конструкция у этой повозки получилась. Спереди, на облучке сидят двое: один правит, второй за компанию. Еще по четыре человека размещается с каждого борта лицом к обочине, размещаясь на продольных лавках с глубокой посадкой да при спинках и подставках под ноги, позволяющих спокойно покемарить. С кормы устроено багажное отделение с пожитками, куда можно ранцы сгрузить и прочее. А сверху вся эта «городуха» укрыта небольшим навесом из ткани, пропитанной вулканизированной гуттаперчей, для защиты от дождя и прочей мокрой гадости. Причем тащится такой пехотный транспортер всего парой беспородных кляч, которые спокойным шагом могли совершенно спокойно отмахивать по сорок километров в день, вместо стандартного пешего марша в двадцать. Вот и все нехитрое хозяйство, которое значительно повышало мобильность обычной пехоты при движении даже по плохоньким дорогам.

Так и сейчас – стрелки высыпали с насиженных мест вполне свежего и бодрого вида, несмотря на то что отряд завершал сорокакилометровый переход.

– Государь, – козырнул Меншиков спустя пару минут. – Рота построена и ждет твоих указаний.

– Отменно, – кивнул Петр. – Форт, по всей видимости, пытаются взять какие-то разбойники. Вон перестреливаться стали. Так что выходи на две сотни и залпами их причеши, благо что пули мы прихватили новые[16]. Задача ясна?

– Так точно!

– Действуй, – снова кивнул Петр и вернулся к наблюдению за группой бандитов, которые заметили их и стали готовиться к приему…

В то же время в опорном форте № 5

– Господи, – тихо причитал Дэвид Росс, испуганно посматривая на весьма приличную толпу матерых разбойников, вооруженных преимущественно холодным оружием, – куда же меня черти занесли? Сгину, как в болоте… даже могилы никто не найдет.

– Государь! – крикнул телеграфист, что наравне с остальными членами опорного форта были вооружены, стояли на угловых башнях форта и готовились к отражению штурма.

– Что?! – рассеянно спросил Дэвид.

– Государь! Видишь вон там, – махнул он в сторону шоссе[17]. – Личный штандарт Петра Алексеевича. Только он такого озорного топтыгина себе в друзья взял.

Дэвид Росс попытался проморгаться и разглядеть животное, что вздыбилось на знамени вдали, но три километра – слишком большая дистанция, тем более для старых, слабых глаз. Все-таки шотландцу было уже сорок три, что по тем временам было очень немало.

– А ты разве видишь, что на том знамени? Далеко ведь.

– Если честно, не вижу, – ответил уже сильно повеселевший телеграфист, – но таких цветов и узора в наших краях ни у кого нет. Да и форма на стрелках[18] новая, петровская. Ее только потешные носят.

– Хм… А ты что, тоже из потешных? Форма-то ведь вроде такая же.

– Так телеграфист же! – с гордостью произнес Фома. – Мы все проходили обучение в Преображенском.

– И что, вас всех английскому языку учат? – удивился Дэвид Росс.

– Отчего же всех? Только будущих командиров, я ведь над местным телеграфом начальствую. Я вот хоть и из боярского рода, а все одно – проходил через строгий отбор и баллотировку. Абы кого в командиры не выдвигают. Но учат языкам изрядно, благо что учителей в Немецкой слободе живет много. И не только английскому. У нас всех делят на несколько групп по способности да желанию, а потом только начинают занятия. Там и немецкий, и французский, и испанский, и итальянский, и вот ваш – английский изучаем. Устный, правда, для разговоров только. Ежели по потешным порыться, то поди со всей Европой переговорить сможем. А некоторые, самые толковые, второй берутся изучать, только в этот раз либо османский, либо персидский, либо арабский.