Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник) Иннес Майкл

I

– Мне всегда представлялось, – начал профессор Кёртис, – что после того, как я оставлю преподавательскую деятельность, лучше всего будет обзавестись семьей и начать спокойную жизнь. На самом деле, как вы убедились, женитьба, хоть и недавняя, предшествовала моему отходу от дел.

Профессор Кёртис неторопливо погладил бороду и добродушно взглянул на своего гостя. Именно подобными преамбулами он, скорее всего, начинал объяснять своим студентам перипетии папского господства.

– Вы, возможно, сочтете в некоторой мере странным, мистер Эплби, что я не поставил коллег в известность об этой перемене в моей жизни. Однако начать бы я хотел (вы позволите?) с некоего прецедента. Вы, конечно же, помните старину Летаби, настоятеля Пламчестерского собора? Он был здесь почетным членом Ученого совета и посещал наши еженедельные собрания в профессорской в течение десяти или двенадцати лет. Но только после его смерти, когда Амплби отправился на его похороны, нам стало известно, что он был женатым человеком. Он никогда об этом словом не обмолвился.

Что касается меня, то я видел явные неудобства, о которых не стану распространяться, что могли возникнуть после объявления о моей женитьбе. Касательно же моей последующей жизни, от которой меня отделяют несколько семестров, то я решил прожить ее уединенно.

– Миссис Кёртис, – мягко прервал его Эплби, – разумеется, с этим согласна.

– Моя жена, как вы выразились, с этим согласна. Она в высшей степени добродетельная дама, мистер Эплби, и я счастлив, что нынче она имела удовольствие познакомиться с вами. Но все эти события, особенно одно из них, не имеют отношения к ужасным и прискорбным обстоятельствам, к изложению которых я должен перейти. Позвольте сразу же упомянуть этот факт: позже вы увидите, каким образом он сделался важным. Из-за моего намерения сохранить мой брак в тайне возникли определенные сложности, которые вы, безусловно, поймете. Однако они сделались не столь значительными благодаря тому, что я оказался владельцем расположенного за стеной удобного и скрытого выхода с территории колледжа.

– Да, – сказал Эплби, – я знаю: погреб для угля.

– Именно так. Несомненно, для этого он изначально и обустраивался. Долгое время, как я уже, по-моему, говорил вашему коллеге, у меня не было ключей для входа в колледж. И этот аварийный выход, – Кёртис улыбнулся своей шутке, – оказался очень кстати. Оставляя на ночь открытой дверь, лучше сказать щель, выходящую в тупичок, я мог при случае проскользнуть к себе. А теперь, – весьма самодовольно продолжил профессор, – я перейду к самой интересной части своего рассказа.

Эплби достал блокнот и карандаш.

– Я попрошу вас подписать ваши показания, – произнес он. – К тому же должен вас предупредить…

Кёртис дружелюбно кивнул:

– Да, мистер Эплби, да. Полагаю, что у меня, как говорится, возникли трения с законом. Однако все было так запутанно, чрезмерно запутанно, что эти два дня я молчал, чтобы подождать дальнейшего развития событий. Думаю, именно так: подождать развития событий.

– События могли бы развиваться куда быстрее, если бы вы сразу же изложили все, что вам известно.

– Безусловно, справедливое замечание, мистер Эплби. Ну-с, я вам все выложу.

Сделав паузу, чтобы насладиться дерзким полужаргонным словечком, профессор Кёртис продолжил, то и дело вставляя пояснительные замечания:

– Сам факт того, что я знаю, если знанием можно назвать разрозненную последовательность образов, о событиях вечера вторника, является случайным стечением обстоятельств. Оно стало результатом того, что я, по-моему, чуть позже десяти решил навестить Титлоу. Это был не только светский визит. Я довольно долго занимался трудным отрывком из рукописи эпохи каролингов, и тут мне внезапно пришло в голову, что Титлоу сможет мне помочь. Он, разумеется, никоим образом не палеограф, однако специалист по рукописям (не так ли?), и я подумал, что он сможет помочь. Я буквально загорелся этой идеей, положил документ в карман и направился прямо к нему. Точнее сказать, не совсем прямо к нему. И это, безусловно, и положило начало всем неприятностям.

Я уже вошел в Садовый сквер, когда мне вдруг пришла мысль проконсультироваться с Амплби. Я не одобрял линию поведения нашего покойного ректора, – довольно резким тоном продолжил профессор. – Вот уже несколько лет, как мне представлялось, он превращал противоречия во вражду, что никоим образом, мистер Эплби, не подобает ученому. Однако Амплби был удивительно образованным человеком. Положительно увлеченный своей научной проблемой, я заметил свет в его кабинете и постучал в створчатое окно. Довольно фамильярно, должен признаться, учитывая наши с ним не очень теплые отношения. Короче говоря, я вошел и проконсультировался с ним. Он встретил меня весьма учтиво и тотчас же заинтересовался моей работой. Справедливости ради нужно сказать, что наш покойный ректор всегда проявлял живейший интерес к научной работе и всецело ей содействовал. Полагаю, мы обсуждали документ около десяти минут.

– И закончили, – вставил Эплби, – примерно в десять двадцать пять?

– Да, примерно так. Амплби сделал пару интересных замечаний, а затем я отправился к Титлоу, как изначально и предполагал. Я вышел, как и вошел, через створчатое окно. Именно тогда, – добавил Кёртис, словно цитируя фразу из романа Пентрейта, соответствующую подобному обстоятельству, – я в последний раз видел Амплби живым.

Так вот, я пошел прямо к Титлоу. Точнее сказать (прошу простить мне некоторую непоследовательность), не совсем к Титлоу. На полпути к профессорским апартаментам я вдруг подумал, что в дополнение к первому документу неплохо бы захватить еще несколько рукописей с аналогичными трудностями. Поэтому я в темноте пробирался через сад, намереваясь вернуться к себе через восточную калитку и взять необходимые бумаги. Я, разумеется, забыл то досадное обстоятельство, что калитки запирают в десять пятнадцать, и столь неожиданно наткнулся на запертую калитку, что чуть не ушибся. После этого я повернул назад к профессорским апартаментам: если понадобятся еще какие-то документы, Титлоу, у которого был ключ, пройдет ко мне вместе со мной. И когда я снова приближался к профессорским апартаментам, то испытал первое сильное потрясение.

– Вы не припомните время своего первого сильного потрясения? – глухо спросил Эплби.

– Думаю, что припомню. Дальнейшие события запечатлелись в моем сознании с удивительной ясностью, и эта ясность, если мысленно вернуться чуть назад, включает и предшествующие факты. Помню, что пробило полчаса, когда я наткнулся на восточную калитку. А в темноте мне бы понадобилось минуты три (не так ли?), чтобы дойти до профессорских апартаментов.

И тут, мистер Эплби, я заметил Хэвеленда. Он стоял прямо у входа в профессорские квартиры, и на его фигуру падал свет из вестибюля, достаточно яркий, чтобы его узнать. Полагаю, я хорошо разглядел его, и выражение его лица поразило меня. Иначе не объяснить тот факт, что я тотчас остановился. Секундой позже я увидел, что находится у него в руках. Он держал пистолет, причем обеими руками и довольно осторожно. И разглядывал его, как мне показалось, с какой-то радостью. Однако у входа он задержался на какое-то мгновение, а в следующую секунду исчез в темноте, после чего почти сразу же вернулся и скрылся в здании.

Хэвеленд, как вам известно, в свое время страдал психическим недугом, и моей первой мыслью было, что он пытается покончить с собой. Уверенный в этом, я хотел было ринуться за ним, как вдруг мне показалось, что произошло нечто ужасное. У меня создалось стойкое впечатление, что я слышал выстрел. Поначалу, ничего не заподозрив, я отнес этот звук на счет жуткого уличного шума, который отравляет жизнь нашему университету. Однако теперь я понял, что это действительно был выстрел. Я не мог определить, когда именно я его слышал: это могло произойти в любой момент после моего ухода от ректора.

Затем, мистер Эплби, я совершил поступок, ставший, полагаю, проявлением слабости. Я знаю, что мне следовало бы тотчас догнать Хэвеленда или же прибегнуть к помощи кого-то еще. Однако возобладала моя природная нерешительность, и я отступил в темный сад, чтобы все обдумать. Я оказался в затруднительном положении, а сколько еще сложностей и дилемм ждали меня впереди!

Профессор Кёртис ненадолго умолк и дружелюбно улыбнулся Эплби. Затем он продолжил:

– Не находя себе места, я где-то минут пять ходил взад-вперед.

– Было десять тридцать девять или десять сорок, – добавил Эплби.

– В конце концов я решил посоветоваться с Титлоу по поводу этого неприятного происшествия. Он глава нашего Ученого совета, обладает блестящим умом, хотя и несколько переменчивым характером. Он сразу же показался мне именно тем, к кому следует обратиться. Поэтому я снова повернул к профессорским апартаментам и во второй раз стал свидетелем жуткого зрелища. Теперь из здания показался сам Титлоу, тащивший человеческое тело. Он выволок его из освещенного вестибюля, бросил наземь, прошу прощения, как мешок угля, после чего скрылся в здании. Я был потрясен до глубины души.

Мне стыдно признаться, – с деланым добродушием в голосе продолжил профессор Кёртис, – что я вновь понял, что мне должно сделать, и не сделал этого. Бесспорно, мне следовало ринуться к жертве и постараться оказать ей посильную помощь. Однако, к своему ужасу, я уверился в том, что тело, которое я видел какое-то мгновение, являлось трупом. К тому же я был несказанно взволнован. Я снова отступил в сад, и мне понадобилось несколько минут, чтобы немного успокоиться и собраться с мыслями. Затем я понял, что в столь тяжелых обстоятельствах я должен незамедлительно обратиться к ректору. Из сада я кое-как добрался до его кабинета… Должен вам напомнить, мистер Эплби, что ужас всего происходившего еще более усугублялся непроглядной тьмой, под покровом которой развивались эти трагические события.

Кабинет доктора Амплби оказался пуст. Только обнаружив это, я вспомнил, находясь в смятении, что он обмолвился о своем намерении почти сразу же повидаться с Эмпсоном. Через несколько мгновений после моего ухода он, очевидно, повторил мой путь через окно. Тогда я никоим образом не догадывался о постигшей его участи, однако понял, что единственное, что мне оставалось, – немедленно вернуться в профессорские апартаменты. Я снова вышел через окно и сделал буквально несколько шагов, как вдруг заметил, как в темноте ко мне приближается некий странный объект. К этому моменту я почти что лишился самообладания, тотчас же свернул с дорожки и затаился. Вскоре объект приобрел очертания какого-то средства передвижения. Через пару секунд он остановился под окнами кабинета Амплби, и я услышал звуки, свидетельствовавшие о напряженной физической работе. Затем на какое-то мгновение штора отодвинулась, и моим глазам предстало еще одно ужасное зрелище. Поунолл вытаскивал из кресла для мытья тело, совершенно явно представлявшее собой труп Амплби. Через секунду он скрылся в кабинете со своей жуткой ношей.

Я не стану, – произнес профессор Кёртис после паузы, последовавшей за описанием этой зловещей картины, – распространяться о своих чувствах. Скажу лишь, что я пустился бежать и снова провел несколько минут в темноте, стараясь взять себя в руки. Наконец я снова поспешил к профессорским апартаментам в поисках совета и в некотором роде защиты у Эмпсона. В той адской мышеловке, где я оказался (думаю, что не преувеличиваю), он казался мне единственным, кто оставался в твердом уме. Я быстро поднялся к его комнатам. Там его не было. Последняя возможность казалась упущенной. Я отверг мысль отправиться в кабинет Амплби, но перспектива оставаться в профессорских апартаментах внушала мне еще большие опасения. Я снова поспешно укрылся в саду, и там мне в голову пришел план, представлявшийся наиболее рациональным: я подожду несколько минут, пока Поунолл уйдет из кабинета, затем войду туда и позову на помощь прислугу ректора. Взглянув на часы, я дал себе пять минут. Затем я, с позволения сказать, смело направился к кабинету…

– Который был час? – В голосе Эплби слышалось нетерпение.

– Где-то без трех или без двух минут одиннадцать. Я вошел прямо через окно и наткнулся на лежавшее в окружении разбросанных костей тело Амплби. Однако мне предстояло увидеть нечто, подобное кошмару. В дальнем конце комнаты, рядом с одним из вращающихся книжных шкафов, поглощенный своим занятием и не обращавший на меня никакого внимания, стоял Эмпсон!

Я хотел было тайком выскользнуть из комнаты, но тут, как говорится, окончательно потерял самообладание. Я оказался, как говорил ранее, в мышеловке: единственный путь наружу из Садового дворика проходил через ректорские апартаменты, но выходу этим путем препятствовало присутствие, зловещее присутствие, иначе я его не могу назвать, Эмпсона. Для пожилого ученого, мистер Эплби, в высшей степени неприятно оказаться во дворике колледжа в окружении множества душевнобольных преступников.

Несколько секунд профессор Кёртис безмятежно наслаждался изысками своего красноречия. Затем он продолжил:

– Я едва ли смогу связно рассказать о своих передвижениях в течение следующего получаса. Вскоре после моего ухода из кабинета я услышал второй выстрел. Помню, что бродил по саду в полной прострации. Я немного приободрился, услышав голоса, которые принял за общую тревогу. Я стоял в дальнем углу сада рядом с выходящим на улицу турникетом, как вдруг заметил, что турникет открывается. В свете уличного фонаря я разглядел незнакомого мне субъекта с бородой. Он осторожно прокрался в сад и замер, услышав крики. Тут я понял, что судьба дает мне шанс, ринулся к турникету и успел ухватить дверцу прежде, чем она защелкнется, после чего выскользнул на улицу. Я испытал такое нервное потрясение, что на несколько мгновений силы оставили меня. Спустя несколько минут, совершенно изможденный, я проскользнул к себе посредством, как вы правильно заметили, погреба для угля. После этого стал ждать, как я выразился, развития событий. Ждать, пока откроется этот зловещий сговор.

– Не было никакого сговора, – произнес Эплби.

II

После Кёртиса – Барочо. И он многое подтвердил.

Да, он наконец вспомнил, где забыл свою мантию: он оставил ее у Поунолла… Да, его бестактные вопросы должны были задеть Титлоу. Было интересно посмотреть на реакцию остальных, в особенности Титлоу, в поведении которого проскальзывало нечто, так и подталкивавшее к некоему опыту.

– Однако вы слышали, что, по общему мнению, Титлоу просто физически не мог убить ректора?

– Нет. Подробности мне неизвестны. Но дело не в этом. Титлоу не смог бы спланировать убийство.

Затем Эплби задал главный вопрос:

– Эти Титлоу, они смогли бы сфальсифицировать текст?

Барочо задумался и все понял.

– Эти Титлоу, – наконец ответил он, указав рукой на весь ученый мир, который Эплби имел в виду, – не смогли бы подделать текст, поскольку текст относится к области чистого знания, которое они никогда не откроют. В этой сфере вопрос о целесообразности не ставится. Но в мире реальных дел знание не светит ярко. Оно зачастую скрыто иногда из-за злобы человеческой, иногда по недомыслию. В реальном мире для отстаивания истины может потребоваться оружие, и необходимость оправдает его применение. Эти Титлоу не считают мир (возможно, ваш мир, сеньор) восприимчивым к истине и жаждущим ее. Они живут далеко от мира, слишком далеко, по сегодняшним меркам. И когда мир бросает им вызов и навязывает свои решения, они реагируют неуверенно и нелогично, словно дети. Однако с точки зрения интеллекта и пытливости ума они относятся к реальному миру как к ребенку. Поэтому, хотя они и не станут фальсифицировать текст для передачи друг другу, они вполне могут, дабы направлять мир, выпустить упрощенное издание.

I

И вновь длинный стол красного дерева в тусклых отблесках свечей в серебряных канделябрах. И вновь пылающий камин, портреты давно ушедших ученых мужей, украшающие стены профессорской. И вновь багрянец и золото портвейна и хереса, сверкание хрусталя, фруктов чуть ли не всех цветов радуги в вазах, к ним никто не притронулся. За окнами, в двориках колледжа Святого Антония, царила тишина, однако с улицы и из соседних колледжей доносились беспорядочные хлопки петард и треск фейерверков: город праздновал Ночь Гая Фокса… И снова Эплби сидел во главе стола в окружении собравшихся профессоров. И вот инспектор заговорил:

– Уважаемый декан, уважаемые господа! Должен уведомить вас, что стали известны обстоятельства гибели вашего ректора. Доктор Амплби был убит одним из своих коллег.

Официальное заявление возымело эффект. Воцарилась мертвая тишина. Все застыли и обратились в слух, кроме Барочо, переводившего взгляд с одного лица на другое, и профессора Кёртиса, мрачно размышлявшего то ли над богемскими легендами, то ли над рукописями каролингов.

– Через некоторое время, – продолжал Эплби, – я попрошу сделать заявления, которые прояснят факты. Однако полагаю, что эти факты вызовут у вас гораздо меньшее беспокойство, если мне позволят высказать предварительные замечания.

Мы говорим об убийстве как о тягчайшем преступлении. Это так. По личному опыту мне известно, какое удивительное воздействие на поведение человека может оказать потрясение, вызванное убийством. Внезапно столкнувшись с фактом умышленного убийства, с необходимостью действия и принятия решений, человек способен сделать то, что никогда бы ему и в голову не пришло, если бы он представил себя в подобных обстоятельствах. Ибо убийство идет рука об руку со страхом, а когда мы подчинены страху, нами правят примитивные инстинкты. В подобных условиях наш разум может на некоторое время сделаться рабом страха, иногда лишь с целью приукрасить нечто безрассудное. И если убийство вдруг происходит в тихом и хорошо организованном сообществе наподобие вашего, потрясение может оказаться весьма сильным. Оно может подчинить себе чувствительную и темпераментную натуру не на несколько минут, а на несколько часов или даже дней. Это особенно верно в тех случаях, когда страх является обоснованным и реальным, порожденным опасностью, которую должен осознать трезвый ум. И во вторник вечером, как вы узнаете, это весьма причудливо проявилось в колледже Святого Антония… И хотя потрясение и опасность могут на некоторое время вывести нас из себя, рано или поздно возобладает здравый смысл. Мы поверяем свои действия мерками нормы и иногда обнаруживаем, что, возможно, нам приходится признаваться в недолгом помутнении рассудка. По этому предмету мне нечего добавить, и я попрошу изложить первое заявление. Мистер Титлоу.

II

– С самого начала я был убежден, – начал Титлоу, – что Амплби убил Поунолл. И очень скоро я пришел к выводу, что дабы избежать наказания, он попытался свалить вину на меня. Но если бы не охвативший меня ужас и, как верно заметил мистер Эплби, паника, вызванная вторым обстоятельством, я бы куда скорее убедился в истинности первого предположения. Дело в том, что я располагал почти убедительными доказательствами вины Поунолла, но лишь почти. Как только я в этом убедился (а это произошло во время разговора с мистером Эплби вчера рано утром), я понял, что должен рассказать о том, что я сделал. Когда я это изложил ему нынче днем, то начал, как он бы выразился, снова поверять свое поведение мерками нормы.

Вот моя история. Во вторник вечером я вернулся из профессорской около половины десятого и решил почитать, пока не настанет время моего обычного визита к ректору. Книга настолько захватила меня, что я забыл о двух вещах: камин почти погас и я потерял чувство времени. В результате я немного замерз и встал, чтобы закрыть выходящее в сад окно. Кроме того, мне показалось, что за пару минут до этого пробило десять, хотя в действительности – половину одиннадцатого. Я высунулся в окно, чтобы узнать, идет ли дождь и понадобится ли мне зонт, когда пойду к ректору. В этот момент я заметил самого ректора в круге света, лившегося из вестибюля. Он собирался войти в профессорские апартаменты, когда его кто-то окликнул из темного сада, и он остановился. Я узнал голос Поунолла, говорившего возбужденно, но довольно тихо.

– Ректор, – позвал он, – это вы?

Амплби ответил:

– Да, я собираюсь зайти к Эмпсону.

Ответ поразил меня.

– Эмпсон здесь, ректор, – сказал Поунолл. – Он упал. Вы мне не поможете?

Услышав это, Амплби тотчас развернулся и скрылся в темноте. Я совсем было собрался окликнуть их и поспешить на помощь, когда понял, что ректор с Поуноллом справятся без меня и Эмпсон меньше всего захочет раздувать это происшествие. Я вернулся к книге, однако не мог отделаться от ощущения, что все это как-то странно. Странно, что Эмпсон гулял по темному саду. Потом я забеспокоился, что никто не поднялся по лестнице. Я боялся, что Эмпсон получил слишком серьезную травму, чтобы его можно было перенести в его комнаты. Поэтому решил пойти и посмотреть сам.

Я вышел на площадку и поразился. Эмпсон расхаживал по комнате. Я знал, что наверх никто не поднимался, но ошибиться я не мог. У Эмпсона покрытые лаком полы с коврами, и вы понимаете, что его шаги и стук трости создают звуковой узор, который хорошо мне знаком. Какое-то мгновение я стоял в нерешительности, а потом понял, что Поунолл, очевидно, ошибся, поспешив сказать, что травму получил именно Эмпсон. Я побежал вниз, и совершенно естественно было бы постучать к Поуноллу. Не знаю, но какое-то растущее чувство тревоги побудило меня спуститься прямиком в сад, где я наткнулся на тело Амплби, рядом с которым лежал револьвер.

Потрясение, как верно заметил мистер Эплби, было очень велико. После того как я обнаружил не оставлявшую никаких сомнений рану, я несколько мгновений стоял, охваченный дрожью. Затем посмотрел на часы. Они показывали десять сорок. На самом деле с момента совершения преступления прошло примерно минут восемь. Но я этого не осознавал: мне казалось, что я встал закрыть окно в самом начале одиннадцатого, после чего чувство времени сделалось у меня довольно смутным. Так вот, с самого начала я был убежден в одном, точнее сказать, твердо это знал. Поунолл, позвав Амплби, чтобы помочь Эмпсону, заманил его в сад и совершил злодеяние. И тут я с ужасающей ясностью вспомнил сцену, свидетелем которой стал несколькими днями раньше, когда Поунолл сказал Амплби, что тот является «прирожденной жертвой» или что-то в этом роде. И я уже осознал главное. Я был единственным свидетелем произошедшего как в саду той ночью, так и сцены, когда Поунолл произнес те самые слова…

Почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, я начал то ли тащить, то ли нести тело Амплби к профессорским апартаментам. И там, полагаю, повинуясь некой мысли столкнуть преступника с преступлением, я протащил труп прямо в гостиную Поунолла. Было темно, я включил свет и прошел к спальне. Если Поунолл там, я его выманю. Он оказался там. Он спал. Весь ужас увиденного мной, полагаю, окончательно определил мои дальнейшие действия: меньше чем через час после злодеяния преступник безмятежно спал!

Я стоял и довольно долго размышлял, наверное, с минуту. Поунолл убил Амплби, и это сошло ему с рук. На револьвере, я знал, не найдут ничего. Единственным доказательством станут мои рассказы о дерзких словах, о том, что я неясно увидел в темноте… В этот момент мой взгляд упал на тело, и я понял, что вижу нечто чрезвычайно важное. Из раны на ковер капала кровь. А кровь была уликой.

Сидевшие за длинным столом слушали, пребывая в каком-то испуге, переходящем в ужас. Дейтон-Кларк сказал то, что начали понимать все присутствовавшие:

– Вы решили обвинить Поунолла?

Титлоу продолжал, не обратив внимания на эту реплику:

– Я намекнул мистеру Эплби на постулат Канта. Тот считал, что ни при каких обстоятельствах ложь нельзя оправдать, даже с целью ввести вероятного убийцу в заблуждение касательно местопребывания его жертвы. Стоя над телом Амплби, я, казалось, увидел совершенно иной императив. Если жестокость убийцы можно победить лишь ложью, тогда необходимо солгать или совершить ложные действия. Я столкнулся с моральной дилеммой…

На какое-то мгновение профессорская огласилась горячим возражением декана. Наступившую затем тишину нарушали лишь доносившиеся снаружи беспорядочные хлопки и треск, словно отзвуки далекой битвы. Титлоу продолжал так же спокойно:

– Дейтон-Кларк прав. И мистер Эплби тоже прав: у меня, безусловно, случилось временное помутнение рассудка. Я понял, что оказался в совершенно невообразимой ситуации, требовавшей принятия срочного решения. Мной правила вот какая мысль: если бы я бездействовал, то тем бы все и кончилось; в соседней комнате находился убийца, которого никто не тронет. Но если бы я действовал по плану, который как бы подсказал мне испачканный кровью ковер, то я не совершил бы ничего непоправимого. Если позже у меня возникнет хоть тень сомнения, если это подскажет здравый смысл, то я смог бы свести последствия или само действие к нулю одним своим словом. Я не думал, что побоялся бы это сделать, как не думаю и теперь. Но это не важно. Я начал действовать. Я вырвал пару листков из ежедневника Амплби, сжег их в пепельнице, оставив кусочек с его почерком, а пепельницу выставил на видное место. Затем вытащил тело в сад, это было необходимо. А потом я вернулся с револьвером.

Титлоу умолк. В возникшей паузе было нечто театральное, словно внезапная вспышка воображения на какой-то момент немного облегчила положение, в котором он оказался.

– Я вспомнил один важный факт. Несколько лет назад во время пожарной тревоги выяснилось, что Поунолл очень крепко спит. Это давало моему плану довольно существенные шансы на осуществление. Я вернулся с револьвером, держа его за ствол, обернутый платком, и направился в спальню. Эмпсон крепко спал, высунув руки из-под покрывала. Я осторожно взял его правое запястье и слегка прижал рукоятку к большому пальцу. Он чуть шевельнулся во сне, но я выскользнул из комнаты, как мне казалось, не разбудив его, бросил револьвер в кладовке, где его обязательно бы нашли, и потом вернулся наверх к себе. Однако это лишь половина моей истории. Если мне нужно было подтверждение вины Поунолла, то оно появилось во второй части и вызвало шок. Поскольку Поунолл «перевел стрелки» на меня.

Эти слова вызвали в профессорской легкий переполох. Присутствующие задвигались, кто-то закашлялся. Доктор Барочо осторожно сворачивал сигару. Лэмбрик решил разрядить атмосферу: повернулся и с напускным усердием подбросил дров в камин. Кёртис с легким интересом смотрел на Эплби, словно пытаясь вспомнить, знакомы ли они. Титлоу продолжал:

– Я решил, что лучше всего вести себя как обычно, то есть в одиннадцать часов отправиться к Амплби. Когда обнаружится, что его в кабинете нет, я смогу поднять тревогу и, возможно, направить поиски в сторону комнат Поунолла. Ровно в назначенное время я появился у главного входа в апартаменты Амплби. Не успел я переброситься с дворецким парой фраз, как мы услышали раздавшийся в кабинете выстрел и оба ринулись туда. Мне ничего больше не оставалось. Однако я сразу понял, что творится какая-то чертовщина.

– Что творится какая-то чертовщина?! – воскликнул декан, с удивлением глядя на своего коллегу.

– Там лежало тело в окружении разбросанных костей. Я тотчас понял, что, очевидно, разбудил Поунолла, который осуществил какой-то замысел. На первый взгляд казалось, что он хотел представить злодеем Хэвеленда. Однако у меня хватило осмотрительности, чтобы отослать Слотуайнера к телефону и лихорадочно все осмотреть. Разумеется, в комнате пахло порохом, однако там был еще один запах, запах плохо затушенной свечи. Затем я убедился, что Поунолл замыслил что-то против меня… План был дьявольски изощренный, и если бы я не проник в дальний угол комнаты, то наверняка бы попался в ловушку. Он устроил все так, чтобы продемонстрировать, что я убил Амплби и попытался свалить вину на кого-то другого, дабы обеспечить себе несокрушимое алиби. Он рассуждал следующим образом: если Амплби был убит выстрелом, который слышали Слотуайнер и я, то ни я, ни Слотуайнер не могли убить его. Из этого следовало, что если слышанный нами выстрел окажется ложным, то его произвели, чтобы обеспечить алиби Слотуайнеру или мне. Если что-то в инсценировке этого выстрела укажет на меня, то я, безусловно, окажусь виноватым или же мне придется изрядно понервничать. Вот что он задумал. На вращающемся книжном шкафу, стоявшем в закутке в дальнем углу кабинета, он поместил заставленное книгами самодельное устройство, которое мог бы собрать и я, чтобы имитировать выстрел. Оно состояло из огарка свечи и горелой петарды, именно такой, какие сейчас взрываются на улице и какую я, как известно, конфисковал у распоясавшегося студента год назад. Немного тренировки, и вполне можно точно рассчитать время, раз таким образом хочешь обеспечить себе алиби. Если бы я не обнаружил это устройство, вы знаете, что могли бы сказать: вам не представилась возможность замести за собой следы. Так вот, мне удалось спрятать петарду и свечу в карман, а книги поставить на место, прежде чем вернулся Слотуайнер. Я едва успел это сделать.

Титлоу закончил свой поразительный рассказ. Эплби решил действовать без пауз.

– Профессор Эмпсон, – сухо произнес он.

III

– Я знал, – начал Эмпсон, – что Амплби убил Титлоу.

Профессорская по-разному реагировала на это сенсационное заявление. Дейтон-Кларк был воплощением негодования. Рэнсом откровенно демонстрировал свое равнодушие, погрузившись в расчеты эвбейского таланта. Кёртис спал. Титлоу окаменел, услышав брошенное ему обвинение.

– Я знал, – сказал Эмпсон, – что Титлоу убил Амплби и разработал дьявольский план, чтобы обвинить невиновного. Также я знал, что сам нахожусь в опасности. Простая уверенность в том, что Титлоу виновен, не подвигла бы меня поступить так, как я поступил, так же, как и осознание собственной уязвимости. Однако когда я увидел, какая выгода извлекается из страданий других с целью послать невинного на виселицу, я действовал без колебаний. Титлоу всегда казался мне неуравновешенным, и именно это позволило мне куда быстрее воспользоваться ситуацией, нежели при иных обстоятельствах. Ибо я не видел, как не вижу и теперь, какого-либо рационального мотива, по которому Титлоу мог убить Амплби и попытаться свалить вину на Хэвеленда или на меня… Но я убедился, что он задумал именно это.

Вы даже не представляете, что человек может заметить, при этом не раздумывая и не тревожась, если он находится в привычной и безопасной обстановке. Во вторник вечером я действительно видел, как Титлоу тащил тело Амплби по Садовому скверу, и ничего не заподозрил. Это кажется невероятным. Но это так, и именно так все и происходило. Примерно в десять сорок я решил пойти в привратницкую, чтобы поискать там посылку с типографскими гранками моей новой книги. Тем временем я поразмыслил над некоторыми местами, вызывавшими у меня опасения. Эти мысли, безусловно, занимали меня целиком, когда я вышел из профессорских апартаментов. Однако я не был поглощен ими настолько, чтобы не заметить Титлоу и того, что он делал. Он находился немного в глубине сада, не очень далеко, поскольку падавшего сзади меня света хватало, чтобы разглядеть, чем он занимался. Он тащил неподвижное тело к профессорским апартаментам. И, как я уже сказал, я не придал этому особого значения. Если точнее, мне представилась искаженная картина виденного мной, и у меня создалось несколько превратное впечатление об этом. Мне показалось, что Титлоу наткнулся в саду на кого-то мертвецки пьяного и милосердно помогал ему добраться до постели. После недолгого размышления станет ясно, что это было удивительно само по себе. Сам факт, что я выдумал и принял подобную интерпретацию вместо того, чтобы обратить внимание на нечто из ряда вон выходящее, представляет собой интересное, но никоим образом не выдающееся научное наблюдение. Я нехотя решил посмотреть, смогу ли я чем-то помочь на обратном пути. Потом я пошел к привратницкой, погрузившись в мысли о сомнительных для меня частях книги.

Случившееся позже, полагаю, представляет собой научный интерес. Привратник, известный своей точностью и аккуратностью, почему-то утверждал, что я недавно звонил ректору, чего на самом деле не было. В обычной обстановке я бы просто решил, что он ошибся. Я мог бы взять на себя труд определить причину этой ошибки. С куда большей вероятностью, погруженный в свои мысли, я просто не придал бы этому значения. Но тогда я тотчас встревожился, причем не на шутку. Подобная реакция являлась необычной. Недолгая (полагаю, профессиональная) интроспекция позволила мне связать мою тревогу с тем, что я только что увидел в Садовом сквере. Два слабо раздражающих фактора сошлись воедино и вызвали не беспокойство, а крайнее возбуждение. Превратная картина тотчас приняла реальные очертания. Я увидел, что Титлоу делал то, что он делал на самом деле: торопливо тащил труп по саду. И тут же ощущение чего-то зловещего связалось со странным происшествием с телефоном. Слепой инстинкт самосохранения подсказал мне, что не надо ничего отрицать в разговоре с привратником. Я торопливо выскочил из привратницкой, голова у меня пошла кругом. С невообразимой ясностью я осознал, что где-то здесь, в колледже, где я провел большую часть своей размеренной жизни, вдруг затаилась опасность. Это представлялось фантастичным. Однако фантастичность этого я понимал рассудком. Реальность же оказалась подавляющей и неотвратимой. У меня словно кровь застыла в жилах.

Трудно сказать, что заставило меня сделать то, что я сделал. Полагаю, я узнал, кого именно тащил Титлоу, и это сразу осело у меня в подсознании. Как бы то ни было, на обратном пути в профессорские апартаменты я постучал в сводчатое окно кабинета ректора и заглянул внутрь. Передо мной предстало жуткое зрелище. Амплби лежал на полу, и голова его была причудливо обмотана мантией. Я ринулся к нему и пощупал пульс – он был мертв. Когда я выпрямился, то заметил жуткие рисунки мелом и кости…

В подобной ситуации любой начал бы судорожно думать. Я все решил, наверное, за полминуты. Титлоу с телом Амплби. Никакой тревоги. Вся эта декорация с принадлежавшими Хэвеленду костями. Это могло означать только одно: Титлоу пытался свалить вину на Хэвеленда. Он превращал недуг Хэвеленда, давний, но не забытый, в подлейшее орудие, гнусно обращенное против этого человека. Однако он действовал, понятия не имея о психологии. В качестве научного факта мне известно, что Хэвеленд никогда не смог бы убить Амплби и намеренно выдать себя подобным образом. Даже если я и не застал Титлоу с поличным, обмануть меня было бы невозможно… Однако научные факты далеко не всегда являются фактами юридическими.

Затем я мысленно вернулся к ложному телефонному звонку, каковым он и оказался. Это также могло означать только одно: меня каким-то образом хотят оклеветать. Тогда я понял, насколько велика опасность. Если человек, обладающий способностями Титлоу, затеял подобное безумие, он все досконально продумал. Я понятия не имел, какие потайные ходы содержатся в его плане и какие обличающие улики он подбросит. Я лишь знал, что через несколько минут меня могут обнаружить. В эти минуты нужно действовать. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что оставался единственный выход. Преступление должно однозначно указывать на злодея, его совершившего.

Эмпсон, перешедший на донельзя сухой тон, ненадолго умолк. Дейтон-Кларк с трудом выдавил из себя:

– Эмпсон, вы тоже собираетесь нам сказать…