Гамлет, отомсти! Иннес Майкл

5

Эплби показалось, что передвижения по ночному Скамнуму чем-то напоминали прогулки во сне по чудовищно разросшемуся номеру иллюстрированного журнала для богатых землевладельцев. Огромные кубические пространства, почему-то лишившиеся функции – это комнаты или проходы? – проплывали мимо в полутьме в сопровождении доносившихся откуда-то прерывистых музыкальных отрывков, то принимавших стройную форму, то исчезавших, тем самым давая свободу воображению. Тут и там в неясном свете виднелись картины. На этом этаже стены украшали пастельные копии фамильных портретов: мужчины, чересчур крепкие для хрупкой фактуры, куда их перенесли, дамы, произвольно наделенные несколько тяжеловесными чертами Анны, в платьях с глубокими вырезами над едва обозначенной грудью. Объекты меняли свои очертания и размеры, словно в гипнотическом трансе. Стоявший вдали низенький стул превращался в бесцельно брошенный рояль. Протянутая к дверной ручке рука проходила сквозь воздух. Сама же дверь оказывалась огромным порталом в десяти шагах. Эплби попытался вообразить себя дома в этом громадном строении, но это ему никак не удавалось. Его преследовало навязчивое впечатление, что он находится в картинной галерее или в музее, где экспонаты размещены таким образом, что каждый из них обладал своим собственным пространством, дабы заявить о своей целостности и неповторимости. Он вспомнил величественные дворцы, теперь в большинстве своем пустовавшие, которые, словно по мановению руки, выросли по всей Европе в восемнадцатом веке. Он знал, что Скамнум окажется иным. Утром он предстанет как жилище – пусть и помпезное – английского джентльмена, знакомое ему. Однако теперь он представлял собой не столько жилую постройку, сколько воображаемый символ долгих веков властвования, фантазию, созданную из десятка тысяч домиков, давно исчезнувших с лица земли.

Так размышлял Эплби, ведомый Готтом по Скамнуму в поисках герцогини Хортон. В результате ночного путешествия он стал воспринимать окружающее таким образом, что не удивился бы, если бы герцогиня – за которой он достаточно внимательно наблюдал в зале – оказалась дамой, сидевшей в палатке герцога Мальборо или пившей шоколад с Болингброком в уединенном уголке имения Шантелу в Турени.

Герцогиня еще не ложилась. Она писала письма в своих небольших апартаментах, которые обставила по своему вкусу как мастерскую в стиле Ванбру, бережно украсив ее разнокалиберными фотографиями, которые среди наиболее утонченных представителей среднего класса, как вдруг подумал Готт, уже не считались комильфо. Герцогиня указала на два не очень удобных низких креслица, внимательно посмотрела на Эплби и отложила ручку.

– Я написала двенадцать из двадцати писем, – сказала она, быстро посчитав их. – Мы не станем больше принимать до отъезда в Шотландию, и людям надо об этом сообщить. Я уже двенадцать раз использовала однотипную формулировку, и на двадцатом, вероятно, расплачусь. Было бы легче, если бы можно было внушением превратить себя в плаксу. Однако это хорошо, когда есть чем заняться.

– А что Элизабет? – спросил Готт.

– Надеюсь, она спит. Когда она вернулась к себе, с ее горничной случилась истерика. Элизабет успокоила ее, уложила в кровать, а потом сама легла спать. – Герцогиня повернулась к Эплби: – Вы виделись с герцогом еще раз?

– Нет, сударыня.

Герцогиня улыбнулась ему ласковой улыбкой, как бы банально это ни звучало.

– Боюсь, он не очень активно станет участвовать в охоте, куда менее деятельно в поисках убийцы Йэна, чем если бы жертвой оказался просто какой-то его знакомый. Все было иначе, когда он думал, что на карту поставлена государственная тайна – эта бумага. Я не могу этого объяснить, тому причиной его особенное представление о добре и зле. Полагаю, дело в том, что есть люди, которые при виде злодейства замкнутся в себе и станут равнодушно и безучастно взирать на разверзающуюся перед ними бездну. Это своего рода фатализм перед лицом угрожающей тебе опасности. – Герцогиня вздохнула. – Тедди – это Гамлет. Вот почему ему так удался Клавдий на сцене: маска и образ.

В ее словах мелькнуло то, что когда-то сделало Анну Диллон не просто сиявшей в эдвардианских салонах красавицей. Это завораживало и брало за душу, однако зачем это было высказано? Эплби не стал об этом размышлять, однако ответ, возможно, заключался в том, что герцогиня обладала природным даром устанавливать доверительные отношения с людьми. Она сразу определила, что Эплби по складу характера является таким человеком, с которым лучше всего вести себя естественно и оставаться самим собой.

– Очень надеюсь, – закончила она, – что я смогу вам помочь. Я не принц Гамлет.

Она вздрогнула. Ей удалось, как полагал Готт, представить последнюю иносказательную фразу как прием, которым она овладела в результате долгого знакомства с лордом Олдирном.

Эплби узнал цитату, но остался в неведении о причине дрожи. Он сразу перешел к делу. И подобный переход, возможно, указывал на то, что герцогиня установила между ними нужную ей дистанцию.

– Вы можете помочь немедленно, рассказав мне о мистере Боузе. Должен вас огорчить, но он тоже убит.

Несколько мгновений герцогиня сидела молча и неподвижно. Затем стало ясно, что если она не плакала, то это вовсе не значило, что она не переживала. Глаза ее сверкнули.

– Это ужасно! – воскликнула она. – Просто ужасно! – Затем взяла себя в руки и тихо добавила: – Но, мистер Эплби, это значит… маньяк? Опасность еще не миновала? У вас компетентные люди? И где это произошло… и когда?

Эплби ответил, тщательно подбирая слова:

– Не думаю, что мистера Боуза убили в порыве безумия и без всякой причины. Его убили ударом кинжала в его спальне не более получаса назад.

Герцогиня подумала то же, что и Готт.

– В комнате Элизабет!

– Мне настоятельно необходимо – чрезвычайно необходимо, вот почему я вас потревожил, – чтобы вы рассказали о своем знакомстве с мистером Боузом. В деталях и с самого начала. Вас не очень затруднит сделать это сейчас? С вашего разрешения, я до поры воздержусь от объяснения касательно важности этой информации.

– Вы просите чуть ли не повесть вам изложить. – Вероятно, несмотря на душевные страдания, в голосе герцогини слышался энтузиазм, поскольку она обожала всякие истории. – Однако я стану говорить как можно короче. Скажите мне, если я упущу что-нибудь важное.

Впервые я встретила его в Британском музее. Понимаете, Невиль – это мой сын, который сейчас за границей, – интересуется рыбами. – Герцогиня сделала довольно красноречивую паузу, словно заявляя, что рыбы – прекрасный объект для увлечения. – И я часто разыскиваю там кое-что для него. Но пару лет назад он ввязался в дискуссию в каком-то журнале «Вопросы ихтиологии и тропической океанографии». Джайлз, вам это, очевидно, знакомо.

Герцогиня безгранично верила в энциклопедические познания окружавших ее людей науки.

– Так вот, когда мы приезжали в Лондон, я иногда ходила в Британский музей и искала что-то для сына. С самого начала я заметила мистера Боуза. В читальном зале много странных людей: знаете ли, в сандалиях, бородатых старцев в похожих на сутаны халатах и взбалмошных женщин, ищущих высшее знание. Так что любой, кто скорее примечателен, нежели странен, сразу бросается мне в глаза. А мистер Боуз, конечно же, был примечателен. Он то и дело ходил по залу, смущенный и какой-то потерянный. Не знаю точно, над чем он работал, но мне кажется, что его труд представлялся ему весьма таинственным – чем-то вроде ритуала, который наконец раскроет ему секрет удивительного и полного тревог западного мира. Когда на него смотришь, читальный зал представляется неким храмом. И, как вы узнаете, он сам считал его храмом.

Герцогиня нерешительно умолкла, словно сомневаясь в уместности подобных экскурсов в прошлое в три часа ночи.

– Но вам ведь это не нужно?

– Пожалуйста, продолжайте, как можете, ничего не упуская.

– Он большей частью работал в небольшой комнате за читальным залом, где выдают старинные книги. Там не очень просторно, почти как в обычной библиотеке вроде той, что здесь у нас.

Готт, который сам часто работал в огромном архивном зале «за читальным залом» и в библиотеке Скамнума, улыбнулся этому замечанию, но герцогиня продолжила, не обратив на это внимания:

– Иногда я сама туда заходила, чтобы взглянуть на большие монографии, для которых нужен отдельный стол, чтобы их открыть. Там была огромная и прекрасно изданная книга некоего Блоха с дивными гравюрами, изображавшими совершенно невероятные существа. И вот однажды я, как дура, попыталась сама отнести ее от стола к конторке библиотекаря. И, разумеется, я ее уронила – два огромных тома! Просто ужас какой-то! Там есть хранитель, который сидит на возвышении за чем-то вроде кафедры. Так вот, он перестал писать, надел еще одни очки и уставился на меня. А старый господин с бутоньерками в петлице встал и начал тихо расхаживать из угла в угол, горестно воздевая руки к небу. Полагаю, я сбила его с очень важной мысли. Мне никогда не было так плохо с тех пор, когда я совершила глупейшую ошибку, навещая Элизабет в Челтенхеме.

Она с явным усилием подавила желание рассказать об этом случае и продолжала:

– Там сидел профессор Маллох, и он стал осторожно приближаться ко мне. Но этот маленький темнокожий человек опередил его, поднял Блоха – хотя я уверена, что тот весил для него слишком много – и отнес его к конторке. После этого я считала себя вправе познакомиться с ним, если возможно. Мне он показался интересным человеком.

Герцогиня улыбнулась, упомянув об этой слабой струнке своего характера.

– К сожалению, другие подумали то же самое. Как я узнала позже, одна из искательниц высшего знания пригласила его на чай и приготовила комнату с убранством в лиловых тонах – кажется, с ароматическими палочками – и позвала своих друзей, дабы приобщиться к таинствам. Так что естественно, что он довольно сильно стеснялся. Потом я как-то раз прихватила с собой бутерброды, подумав, что так приятно съесть их, сидя на ступенях, как в прежние времена, когда мы с отцом на целый день отправлялись смотреть скульптуры и статуи. Вы знаете, как люди сидят на ступенях, под портиком и колоннадой и кормят голубей. Так вот, я заметила мистера Боуза, и мне показалось, что ему очень хотелось покормить голубей. У него был с собой небольшой пакет с бутербродами, и несколько раз он было решался бросить что-то голубям, но потом раздумывал. Я подошла к нему и, боюсь, слишком примитивно истолковала его действия. На самом деле я подумала, что он взял с собой слишком мало еды и колебался, съесть ли ее самому или поделиться с птицами. Тогда я сказала, почти как дура: «У меня с собой слишком много, давайте покормим голубей». Он ужасно расстроился, что ему пришлось возражать, и пустился в пространные объяснения. Он рассматривал музей как священное место и считал голубей священными птицами. И он верил, что искательницы высшего знания, сидевшие рядом и бросавшие крошки, исполняют некий обряд, заботясь о них. Поскольку этот ритуал не относился к его собственным, он сильно сомневался в уместности участия в нем, хотя ему и хотелось покормить голубей. Он сказал, что ему придется посоветоваться с отцом, который время от времени давал ему наставления, необходимые для жизни в западном мире.

– Как с яйцом! – откликнулся Готт. – Помните? Когда наступит зима, у него есть разрешение отца съесть яйцо, если это нужно для здоровья.

Герцогиня кивнула.

– А потом он мне очень просто рассказал о кастовой системе и о своей семье – как оказалось, очень древнем роде землевладельцев, – и, наконец, он сказал, что я напоминаю ему мать. И тогда я ощутила жуткий триумф коллекционера, несомненно, почти как миссис Лео Хантер, когда та завладела экзотическим графом Смориторком. Но я ошиблась. После этого мистер Боуз доставил мне много хлопот.

– Вы хотите сказать, – предположил Эплби, – что вам было трудно… поддерживать знакомство?

Герцогиня капризно приподняла бровь.

– Не то чтобы я ему докучала, мистер Эплби, я и не пыталась этого делать. Полагаю, он был расположен ко мне и всегда радовался, когда мы встречались, и он очень много говорил, словно я действительно его мать. Но после он как-то замыкался в себе, и мне приходилось начинать все сначала. Он узнал, что я, по его словам, супруга раджи, и, возможно, считал, что инициатива должна принадлежать мне. Так что знакомство развивалось медленно и трудно. Понимаете, я не хотела запирать его в комнате с лиловыми занавесками и всякими благовониями.

Но как-то днем мы наконец укрепили нашу дружбу в кондитерской Румпельмайера. В то время мне казалось трагичным, что его, так сказать, ахиллесовой пятой являлся его желудок. Это произошло, когда я познакомила его с раем сладостей, особенно, Джайлз, с обсахаренными орехами, которые Элизабет так полюбила в Вене. Тогда-то он наконец открыл мне свое сердце. – Герцогиня умолкла. – Но сейчас речь не о его сердце. Так вот, даже потом мне стоило огромного труда уговорить его приехать сюда и немного погостить. И приехал он навстречу своей смерти. Сейчас мне кажется, что я слишком назойливо лезла ему в душу. По-моему, ему здесь нравилось, и я пригласила его потому, что знала, что ему здесь понравится. Но теперь…

Герцогиня, несмотря на свой оживленный рассказ, явно утомилась и огромными усилиями сдерживала смятение чувств. Эплби поднялся.

– Вы сказали мне все, что я хотел услышать. Теперь позвольте откланяться. Счет, возможно, идет на минуты.

– Тогда ступайте немедленно. Слуги будут в вашем распоряжении всю ночь, они принесут кофе и все, что прикажете. Кто-то останется дежурить на телефонном коммутаторе, без малейших колебаний будите любого. А теперь я закончу письма.

Герцогиня, видя, что Эплби не хочет больше тратить на нее время, дала понять, что аудиенция окончена.

– Теперь… на террасу.

Эплби, казалось, глубоко задумался, когда они с Готтом спускались по широкой лестнице. Вскоре он встрепенулся:

– Это никак не улучшает положение. Как вы думаете, Джайлз?

– Еще раз повторю, что шпионы – это миф. Боуз никакой не шпион. Это не та история, где шпион втирается в доверие и проникает в дом.

– Совершенно верно. Именно это я и хотел услышать: что герцогиня набивалась в друзья к Боузу, а не наоборот. И знаете, мы чувствовали, что Боуз ни при чем, когда осторожно переносили его тело на кровать Олдирна.

Готт вздохнул, как показалось, облегченно.

– Не восточный коврик у ванной, – и, не потрудившись объясниться, закончил: – Я рад.

– И мы узнали, почему его убили.

– Да. – Готт не обладал талантом сыграть роль доктора Ватсона. – Он собирался послать отцу – за тысячи километров отсюда – подробное изложение обстоятельств убийства и попросить его совета. Но ведь это на грани бреда.

Эплби покачал головой:

– Не бреда. Всего лишь, как мы сказали, на грани возможного. Мне казалось, что он уклонился от ответа на мой вопрос. По-моему, он вряд ли соврал бы мне в глаза. Подозреваю, что мы для него так и остались странными людьми, несмотря на все его труды в Британском музее. Он не был уверен, что я осознал, что главное в свершившемся факте – некое злодейство. Теперь, Джайлз, вообразите себя во дворце раджи в мире, управляемом раджами. Вы смотрите сквозь занавес в разгар некоего безумного действа и видите, как А убивает Б. Мне кажется, вы засомневаетесь. И мистер Боуз, возможно, столкнулся с фундаментальным философским конфликтом наподобие того, что герцогиня приписывает герцогу, но куда более масштабным. Чем и как нужно реагировать на какое-то конкретное зло, если ты в гостях? И так далее. Если его кодекс поведения требовал спрашивать разрешения отца, чтобы покормить голубей или съесть яйцо, то можно себе вообразить, что он ринется за советом, став свидетелем кровопролития. Поэтому убийца, знавший, что Боуз его видел, воспользовался этой возможностью.

– И Боуз ничего не запоминал. Это все мои фантазии литератора. А шпионы – это миф.

Они вышли на террасу и наткнулись на констебля. Тот узнал Эплби и отдал ему честь:

– Ваши фотографы в театре, сэр, на маленькой сцене с сержантом. Приехала «Скорая помощь», и мы отослали ее во двор. Кроме этого – никаких происшествий, сэр.

Они прошли по широкой верхней террасе и обернулись, чтобы взглянуть на дом. Он возвышался перед ними каменной громадой, окруженный огнями, словно океанский лайнер, выплывающий из мрака ночи. Круговое освещение делало террасы похожими на погруженные в пену. Однако Готт, глядевший на мерную поступь патрульных полицейских, представил себе совсем другой образ.

– Площадка перед замком, – сказал он. – Неслышная стража… кругом тишина… Пьеса все никак нас не отпустит.

Эплби внезапно рассмеялся:

– «Гамлет»? Банальный шпионский роман. Воплощенный на сцене бог знает с какой изощренностью.

Они обошли почти весь Скамнум, проверяя посты, прежде чем он заговорил снова.

– Возможно, я опоздал с постановкой охраны, – произнес он, – и все уже кончено. Или же я, вероятно, проигрываю игру прямо сейчас из-за недостаточной гибкости ума. Джайлз, вы разбираетесь в радио?

Готт воскликнул:

– Оно сюда не вписывается… это чушь! Мы столкнулись с чьим-то личным безумным порывом.

Эплби покачал головой:

– Вы забываете…

Он осекся, внимательно посмотрел в темноту, а затем снова на дом, переводя взгляд с возвышенности Хортон-Хилл на громаду Скамнума.

– Вы видите какой-нибудь свет или мерцание на холме?

Он подозвал сержанта – усадьба к тому времени, казалось, кишела полицией – и быстро о чем-то его спросил.

– Мы подумали об этом, сэр, – спокойно, но не без гордости ответил тот. – По всему периметру здания наши люди, которые наблюдают за домом, а сидящие на крыше осматривают окрестности. Если они заметят какие-то мигающие огни, они сразу доложат.

Эплби отвел Готта на несколько шагов в сторону и издал вздох облегчения.

– И после этого герцог считает, что полицию графства нужно нейтрализовать? Возможно, она не так энергично ловит браконьеров. Однако может статься, что мы опоздали. Теперь вернемся-ка на вашу площадку.

– Не слишком ли вы увлекаетесь версией об этом вашем телефонном друге? Его рапорт стоит особняком среди остальных показаний, и я подозреваю, что подобного рода субъекты чаще ошибаются, нежели попадают в цель.

– Несомненно. Почитайте непредвзятые свидетельства о шпионаже, и вы увидите, что ключевое слово там – путаница. И я не сомневаюсь, что если Олдирна выслеживали с целью ограбления, а потом произошло убийство, сидевший среди публики шпион мог прийти к выводу, что его друзья действовали чересчур решительно, и поторопился доложить об успехе из первой попавшейся телефонной будки. В действительности смерть Олдирна могла быть, как вы говорите, частным делом, и документ там ни при чем. Однако я не могу рисковать. Поэтому вернемся в театр. – Он посмотрел на часы. – Уже три.

6

Через ведущую в зал дверь, распахнутую смущенным и бесстрастным констеблем, доносилась сердитая перебранка.

– Гамлет и Лаэрт, – сказал Готт, – ссорящиеся у могилы Офелии.

Открывшееся перед ними зрелище и впрямь напоминало ссору в пьесе. Доктор Биддл и сэр Ричард Нейв, не обращая внимания на нерешительные взгляды находившегося в дальнем углу другого констебля, стояли прямо посреди главной сцены в ярком свете все еще горевших дуговых ламп и выказывали друг другу взаимную неприязнь.

– Явно локализованная форма! – горланил Нейв. Столь спокойный недавно рядом с мертвыми телами, он дрожал, словно бегун на старте. – Леонтиаз костный…

– Леонтиаз раскосый! – Доктор Биддл, всегда казавшийся приятным пожилым господином, едва не пританцовывал от охватившего его негодования. – Простая, генерализованная болезнь Педжета! Это же ясно как божий день! Если мечтатели с Харли-стрит…

– Сэр! – грохотал Нейв. – Вы переходите всякие границы!

Эплби легонько подтолкнул Готта вперед.

– Это у них называется консультацией, вне всякого сомнения, – пробормотал он. – Однако из-за кого столь живой интерес к диагностическим деталям?

Когда Эплби прибегал к сарказму, это всегда являлось признаком гнева. Зрелище и вправду было скорее вульгарным, нежели смешным. Всего в нескольких метрах от них, за занавесом на задней сцене, откуда доносился приглушенный гул голосов, лежало тело лорда Олдирна с пулей в сердце, окруженное полицейскими фотографами. В подобной ситуации высокие слова являлись ярким доказательством хорошо знакомого Эплби явления, когда потрясение от смерти самым причудливым образом размывало и трансформировало реакцию людей на нее. Однако теперь обе конфликтующие стороны попытались взять себя в руки, и Нейв обратился к Эплби более или менее спокойным голосом:

– Доктор Биддл, являющийся судебно-медицинским экспертом, оказал мне честь, позволив поставить мою подпись под предварительным заключением, которое, по-видимому, необходимо подписать до переноса тела. Вот зачем мы здесь. Однако доктор Биддл, как я понимаю, предложил также внести вклад в медицинскую науку.

Его тон явно намекал на то, что провинциальные врачи – пусть даже лечившие герцогов – обычно не привносят вклада в науку, и это замечание снова чуть не вывело Биддла из себя. Он всего лишь нахмурился, но гнев не проходил, и, очевидно, он собирался выместить его на полиции.

– Я хочу сказать, – воинственно заявил Биддл, – что вам следовало бы сразу же справиться у меня касательно причин смерти.

– Причина смерти! – ответил Эплби с искренним недоумением. – Вот так да! Разновидность смерти, если угодно. Самоубийство. Я убежден, что лорд Олдирн совершил самоубийство и что данное интенсивное полицейское расследование излишне и… весьма неуместно.

– Самоубийство… излишне… неуместно! – растерянно отозвался Нейв, и на какое-то мгновение он показался даже злее, чем раньше. Было ли это, подумал Эплби, достаточно обычным проявлением раздражения одаренного человека в присутствии осла-коллеги? И был ли Биддл ослом?

Биддл продолжил решительным тоном:

– Самоубийство, говорю вам. Лорд Олдирн был больным человеком, на самом деле он умирал. Он страдал от не очень распространенной, но, тем не менее, безошибочно… – Он бросил ядовитый взгляд на Нейва. – Безошибочно диагностируемой болезни, которая неизбежно ведет к смерти. И он выбрал быстрый исход.

Эплби посмотрел на Нейва:

– Вы не согласны с тем, что он был смертельно болен?

– Разумеется, согласен. Однако ясно…

Эплби мягко прервал его:

– Как я понимаю, вы обсуждали медицинские тонкости, когда мы вошли. Но скажите, доктор Биддл, у вас есть какие-либо причины полагать, почему лорд Олдирн выбрал для своего деяния столь… необычный антураж?

– Он обладал чертовски странным характером, – огрызнулся Биддл.

И тут Эплби на мгновение показалось, что за компетентным и доброжелательным, пусть и расстроенным, старым врачом скрывается зеленый студент, которому непонятны сложные суждения.

Нейв сухо произнес:

– И поэтому… если это самоубийство… другие, очевидно, тоже… чертовски странно. Кто-то, например, взял револьвер и смеха ради спрятал его в череп Йорика…

Эплби резко повернулся к нему:

– А вы откуда это знаете?

Нейв слегка удивился:

– Мне герцог сказал… сударь мой!

Он повернулся к Биддлу:

– В ваш череп, между прочим, доктор Биддл. А затем этот кто-то или некто еще проникся духом трагедии и вонзил нож в несчастного индуса.

Он учтиво перевел взгляд с изумленного Биддла на Эплби.

– Доктор Биддл и я столь увлеклись научной полемикой, что я совсем забыл ему сказать. Кто-то убил мистера Боуза ударом кинжала в сердце. И я пришел к заключению, хоть и являюсь специалистом по душевным болезням, что в результате этого наступила смерть.

Биддл, явно потрясенный услышанным и заново подстегнутый иронией Нейва, снова обрушился на полицию:

– Если произошла еще одна смерть, следовало немедленно послать за мной. Я поговорю об этом со старшим констеблем. И я хочу знать, задержат ли меня до утра: меня уведомили, что мне приготовлена спальня. Мне не нужна спальня! Я хочу отправиться домой! Я требую! Меня ждут больные. Я даже не знаю, какие могли быть срочные вызовы.

Вот и первый скандал, подумал Готт, а вслух сказал:

– Не лучше ли вам остаться? Тогда вы сможете устанавливать смерти в порядке их поступления.

Биддл подпрыгнул на месте:

– Смерти?

– В этом помещении находится неизвестный субъект, ни во что не ценящий человеческую жизнь и, по всей видимости, полностью безответственный. Я не знаю, что может произойти дальше, однако твердо знаю одно: в подобной ситуации в высшей степени неуместно подвергать полицию нападкам. К сожалению, все мы совершенно вымотались, и нервы у нас на пределе.

– Мистер Готт прав, – согласился Нейв. – Э-э… мистер Биддл… мы оба погорячились. Примите мои извинения.

Эплби сразу ухватился за представившуюся возможность:

– Боюсь, доктор Биддл, что понадобится задержать всех присутствующих еще на некоторое время. Мне очень жаль. Все срочные сообщения станут поступать по телефону, и их тотчас же передадут вам. Если вы захотите послать сообщение, обратитесь к полицейским.

Сделанная им уступка не была очень щедрой, однако Эплби извлек из нее максимум пользы. И вскоре, разумеется, Биддл вновь обрел свое прежнее добродушие. Но в то же время он продолжал настаивать на самоубийстве. Решение Олдирна застрелиться в разгар театральной постановки в Скамнуме было чрезвычайно странным. Однако больные люди часто совершают странные поступки. В то время как убийство являлось чем-то сенсационным и ужасным, а подобным вещам просто не место в Скамнуме. Что же касается жуткой гибели мистера Боуза, Биддл был явно не готов поверить в нее, пока лично в этом не убедится. С этой целью, а также для того, чтобы составить официальное заключение, его вскоре успешно спровадили в сопровождении ставшего любезным и немного развеселившегося Нейва.

Со слегка озадаченным видом Эплби двинулся к задней сцене.

– Полагаю, – сказал он, – что мечтатели с Харли-стрит и терапевты из графства Суссекс всегда недолюбливали друг друга. Но эта перебранка была явно неуместной.

– Сдается мне, что Нейв забыл многое из того, что лежит за пределами психиатрии, которая приносит ему доход. К тому же если он вел себя высокомерно и увиливал от ответа, то это привело бы Биддла в ярость.

– А кого Биддл играл в пьесе?

– Он напросился на сцену в последний момент. Мы сделали его одним из свиты.

– Да, он и так кажется второстепенной фигурой. Вот только, возможно, не обладает терпением и выдержкой придворного. А теперь, Джайлз, гвоздь программы: полицейское расследование по всем правилам науки. Однако боюсь, что вы не найдете там ничего нового.

Задняя сцена представляла собой обычное в таких случаях зрелище. В одном углу флегматичный молодой человек стоял посреди разложенных на полу фотовспышек, которыми пользуются репортеры. Со скучающим видом он протягивал их двум что-то бормотавшим и выкрикивавшим людям с огромными фотоаппаратами. Посмотрев вверх, Готт увидел третий фотоаппарат, нацеленный вниз из люка, из-за которого торчала голова третьего бормотавшего и вскрикивавшего фотографа. Строгий лысый человечек с очками на носу, очень похожий на именитого ученого, расхваливающего крем для бритья в одном из рекламных объявлений Дианы Сэндис, тщательно и бесстрастно водил портативным пылесосом вокруг тела. У самого задника его коллега-ученый опылял каким-то порошком епископское кресло. Сбоку стояли сержант Трампет и два местных констебля, со сдержанным любопытством и скрытой неприязнью наблюдавшие за происходящим. Для них это было всего лишь ярким зрелищем. Готт возбужденно провел рукой по волосам и вежливо указал мизинцем на человека с пылесосом.

– Джон, послушайте, это доктор Торндайк?

– Скорее всего, – ответил Эплби.

Доктор Торндайк выключил свой агрегат и обратился к Готту в вызывающей раздражение манере, представлявшей собой смесь американской фамильярности и лондонского акцента:

– Жила-была одна старушка, которая подумала, что ее муженек немного запылился. Она уложила его на коврик, вроде как этого… – Доктор Торндайк без тени смущения ткнул большим пальцем в сторону тела. – И как следует пропылесосила его. У него внутри все сосуды полопались, так что ему пришлось отправиться в больницу. Чуть концы не отдал. Вот так-то.

Это, очевидно, была любимая профессиональная шутка доктора Торндайка, и все его коллеги явно слышали ее не один раз.

– Видите ли, – пробормотал Эплби извиняющимся тоном, – в Нью-Йорке они изучают подобные вещи.

Но Готт тем временем повернулся к человеку, опылявшему епископское кресло.

– А это, как я понимаю, – сказал он, – и есть устройство, которое называется инжектор.

Эплби посмотрел на своего друга со скрытой иронией:

– Да, выглядит жутковато. В Готте, так сказать, проснулся литератор.

– Как будто в зазеркалье оказался, – мрачно ответил Готт. До этого он ни разу не видел Эплби в его профессиональном «всеоружии».

Эплби громко спросил:

– Почти закончили?

В ответ раздались утвердительные возгласы. Молодой человек со вспышками обмотался кабелями и ушел. Епископское кресло унесли, чтобы сфотографировать его где-то еще. Армия криминалистов скрылась из виду.

– Неужели от этого есть толк? – спросил Готт.

– От инжектора есть: отпечатки пальцев – главная улика против преступников. И от знающего оружейника есть толк. А хорошие фотографии иногда привлекают внимание уставших присяжных. Все остальное в той или иной степени ерунда. Однако надо подумать о том, какой шум поднимется, если мы затянем дело. Вопросы в парламенте: предприняли ли то-то и то-то, знает ли министр внутренних дел о передовых методах камчатской полиции? Мне раньше уже попадало за несоблюдение формальностей. Сейчас я с ними переговорю, а потом мы все тут осмотрим.

Эплби вернулся, неся в руках тяжелый железный крест, который герцогиня получила из Хаттон-Бичингс вместе с епископским креслом.

– Найден на полу, – пояснил он. – Он часть декораций задней сцены?

Готт кивнул:

– Да. Он стоял на небольшом выступе на епископском кресле.

– Тогда он наводит на мысль о небольшой потасовке. Или же его уронили во время бегства. Эксперты подумали, что Олдирн мог схватить его, чтобы защищаться. Но пальчиков на нем нет. – Эплби умолк и стал вымерять шагами заднюю сцену. – Насчет выстрела они со мной согласны. Сделан с близкого расстояния, но слишком большого для самоубийцы. Так что с теорией Биддла он не стыкуется. И конечно, стреляли не из укрытия между занавесами. Весьма вероятно, что с расстояния, на котором находится люк.

Оба посмотрели на оставленный открытым люк.

– Выходит, это наиболее вероятная точка, – заметил Готт, – откуда достопочтенный член Королевской академии художеств мог совершить первое из двух глупых и ужасных убийств. Поднимемся наверх?

Они прошли за кулисы и вскарабкались на верхнюю сцену. Мольберт Коупа с холстом все еще стоял в углу, а его палитра и деревянный ящик с полудюжиной огромных тюбиков с краской лежали на полу. Эплби встал за мольберт и оглядел зал.

– Освещение было такое же? Его, разумеется, видели из публики?

– Да, именно такое. Приглушенное, чтобы представить стены замка ночью. Полагаю, что настоящая елизаветинская верхняя сцена была довольно темной. Но даже в этом случае его, как вы сказали, видели из публики. Он хотел писать именно с этой точки, и мне показалось, что его присутствие, пусть едва заметное, не помешает ходу пьесы.

– Тогда встает вопрос, мог ли он незамеченным пробраться к люку в центре сцены. Я дам знак своему человеку в дальнем конце зала. Его могли видеть именно оттуда, если вообще видели. Джайлз, вставайте за мольберт, немного подвигайтесь, а потом как можно быстрее попытайтесь добраться до люка.

Эплби подошел к низкому ограждению задней сцены и позвал констебля в дальнем углу зала:

– Пожалуйста, посмотрите сюда и скажите, что вы здесь увидите в ближайшие две минуты, кроме меня.

Констебль посмотрел – разинув рот, но, тем не менее, внимательно. Готт встал за мольберт, пару раз качнулся вправо-влево. Затем он вышел, осторожно опустился на колени, потом лег на живот и пополз к люку. Достигнув его, он секунду выждал, развернулся, таким же образом пробрался назад и через мгновение снова высовывал голову из-за мольберта, словно изучая композицию.

– Ну что? – спросил Эплби.

Констебль пересек зал и запрыгнул на главную сцену.