Завещание мессера Марко (сборник) Пронин Валентин

Странная Индия

Однажды Васко да Гама сказал Монсаиду, с утра приплывавшему на «Сао-Габриэль»:

– Я кое о чем хочу расспросить тебя, как человека смышленого, знающего и, как мне кажется, желающего быть мне полезным.

Монсаид скромно присел на табурет в каюте командора, изобразив на лице крайнюю степень почтительного внимания.

– Начнем с того, что я не очень-то уверился в христианстве индийцев, хотя ты уверял нас в этом.

Мавр прижал руки к груди и залепетал с умоляющим видом:

– Наверное, я, ничтожный, ошибался. Мне представлялось, будто так оно и есть. Ведь индийцы рисуют своих богов и святых на стенах храмов, устанавливают им статуи, как и христиане. Конечно, их изображения сильно отличаются от того, что мне приходилось как-то видеть в церкви, но…

– Ладно, я не осуждаю тебя, – прервал испугавшегося мавра командор. – Пусть мои матросы думают, будто они приехали в христианскую страну. В конце концов я не для выяснения местной веры сюда плыл. Объясни мне другое. Почему мавры имеют такое влияние на Заморина? Многие являются его придворными, его доверенными лицами и советниками. В городе множество мечетей, хотя у индийцев свои храмы, свои обычаи. Объясни мне, в чем тут дело?

Монсаид успокоился и оживился одновременно.

– С позволения вашей милости, объяснить это нетрудно. Уже не одно десятилетие мусульманские владыки военным путем захватывают и присоединяют к своим владениям северные области Индии. Население и раджи сопротивляются, но не могут отразить наступление мусульман. Город Каликут всегда был торговым портом. Его правители скопили свои богатства, предоставляя базары, гавань, часть строений и близлежащих земель в распоряжение приезжих купцов. По этому Заморин и зависит от мусульман. Издавна сюда приплывают купцы из Аравии, Ирана, Египта, с африканского побережья. Конечно, как я уже доводил до вашего сведения, иногда здесь останавливаются корабли из других царств. Однако, если бы прекратилась постоянная торговля с аравийскими и иранскими купцами, опустела бы гавань, смолкли шумные базары, истощилась казна Заморина. Властитель Каликута потерял бы свою силу и стал бы жертвой враждебных соседей. А врагов у него много. Это – раджи Коилуна и Кананора, не считая прочих соперников на этом берегу.

– Я так и думал. Теперь скажи мне, Монсаид, кто такие моплахи?

Монсаид стал объяснять:

– Моплахи – это потомки арабов и индийских женщин. Постепенно они становились все многочисленнее и создали в Каликуте отдельное поселение. Оно представляет собой нечто вроде военного ордена. Моплахов ненавидят индусы и побаиваются даже приезжие мусульмане. Старается и Заморин не вызвать их недовольства. Прибытие ваших кораблей моплахи встретили с враждебностью. Во-первых, потому, что вы христиане, во-вторых, они предвидят ваше будущее соперничество в торговле пряностями, которое находится в их руках. Я думаю, мусульмане, приближенные ко двору Заморина, и начальники моплахов решили принять все меры, чтобы воспрепятствовать вам укрепиться здесь.

Когда, после длительных настояний, Васко да Гама добился повторной встречи с раджой Каликута, его приняли гораздо скромнее и даже с оттенком пренебрежения. Оркестра не прислали, а отряд наиров, сопровождавший португальцев во дворец, был меньше, чем в первый раз. По дороге спутники Васко да Гамы видели молодых моплахов – вооруженных всадников в цветных тюрбанах, которые дерзко подъезжали к посольскому шествию, выкрикивали что-то угрожающее и злобно хватались за сабли.

Португальцев заставили ждать перед дворцом четыре часа. Вокруг опять теснилась толпа, шумная, потная, крикливая и назойливая. Моплахи делали издалека непристойные и гневные жесты. Вооруженные мечами индусы-наиры с трудом сдерживали моплахов, будто готовых броситься на пришельцев. Откуда-то, из-за моря черных голов, прилетела стрела и вонзилась в дерево паланкина. Повернувшись в ту сторону, один из португальских солдат поднял свой арбалет.

– Нет, – сказал из паланкина командор. – Не вздумай стрелять. Но будь повнимательней и передай остальным.

Когда португальское посольство впустили наконец в один из дворов, навстречу вышел в белой чалме краснобородый толстяк Вали.

– К государю разрешено войти только начальнику чужеземцев и двум сопровождающим, – небрежным тоном сказал мавр.

Васко да Гама взял с собой переводчиком Фернао Мартинеша и молодого писаря, своего секретаря.

Не тратя времени на предварительные церемонии, Заморин, одетый в пеструю юбку, почти не имевший украшений и без головного убора, спросил с недовольным видом:

– Почему, говоря о богатстве и могуществе своего короля, ты не привез почти ничего?

– Мы плыли сюда не для торговли, а с целью открытия морского пути в Индию. – Командор, которому не предложили сесть, старался держаться с прежним достоинством. – А когда прибудут другие суда, они привезут множество товаров. Письмо же от короля Португалии я имею с собой и готов вручить его властелину Каликута.

– Хорошо, – сказал все также недовольно Заморин, приняв послание короля Маноэля, – красиво написанное на двух языках (португальском и арабском) на свитке с золоченым оттиском герба. – Какие товары есть в твоей стране, чужеземец?

– В моей стране, – отвечал Васко да Гама, не настаивая больше на изобилии драгоценностей и золота в Португалии, – много зерна, шерстяных тканей, железа, бронзы и много чего другого.

– Где же эти товары?

– Я привез лишь образцы. Я бы просил государя разрешить мне вернуться сюда с товарами. А пока оставить пять человек продавать то, что я привез, и покупать индийские товары.

– Нет, я не хочу, чтобы твои люди оставались здесь, – возразил Заморин сердито. – Выгрузи свои товары и продай их. А потом уезжай со всеми людьми.

Португальцы откланялись. Ночь провели в доме богатого индийского купца, отнесшегося к ним очень доброжелательно. Утром прислали паланкин для начальника и охрану. Сопровождать чужеземцев приехал на своем иноходце и старик Вали.

Начался сильный дождь, как всегда неожиданный и сплошной, словно потоп. Море было бурно, ветер вздымал большие волны, и переправляться к каравеллам на лодках было неразумно. Несмотря на опасность, Васко да Гама потребовал, чтобы лодки с португальских кораблей вызвали. Однако черноусый наир, начальник стражи, охранявшей посла, клялся, что сделает это при первой возможности, но не теперь, а когда успокоится буря.

– По морю гуляют волны, уважаемый чужеземец, – говорил он, почтительно кланяясь. – Если вы погибнете, государь прикажет меня казнить. Да еще кругом бродят отряды моплахов. Они вооружены и полны злобы. Они ищут случая начать ссору с вами, чтобы в свалке всех перебить. А я отвечаю за вас перед своим господином.

– Почему же нас оставили на берегу в таком убогом доме? Для чего нас держат под караулом?

– Хозяин этого дома выстроил подворье для проезжающих. Здесь вас и разместили на время. Вы не под стражей, а под охраной. Уведи я своих воинов, вы не переживете сегодняшнего дня, – убеждал командора начальник стражи.

Индус снова учтиво поклонился и ушел, закрыв двери снаружи на засов и замки. Припасы, купленные по дороге, кончились. Не было воды. Португальцы не ждали ничего хорошего. Некоторые были уверены, что вечером или ночью на них нападут.

Настала вторая ночь. Терпеливо перенося духоту, португальцы не снимали латы, держали арбалеты и мечи под рукой. Васко да Гама тревожно ходил из угла в угол: плаванье могло кончиться бедой. Дворик, в котором они находились, казался слишком тесным – с одной стороны закрытые двери каких-то складов, с другой – высокая оштукатуренная стена. В случае нападения трудно стать в оборонительный строй.

Белая стена, освещенная луной, привлекала общее внимание. За ней слышались осторожные шаги, позвякивало оружие. Монсаид тихо предупредил всех, чтобы не приближались к стене. Оттуда могут кинуть камень, нож или ядовитую змею.

С дерева на глазах у пораженных мореплавателей медленно сполз большой удав и скользнул в дыру под стеной.

– Отправился ловить крыс или обезьян. А то и в чей-нибудь курятник. Но люди его не трогают, он не опасен. Искусно обученный, ручной удав даже охраняет маленьких детей в отсутствие взрослых, – пояснил Монсаид.

– Уж очень страшный с виду, – пробормотал один из солдат, – прямо в дрожь бросает.

– Повторяю, он безобиден. Остерегайтесь маленьких пестрых змеек. Их укус – смерть, – сказал Монсаид.

Утром слуги принесли воды. Когда открывали обитую железом входную дверь, моряки увидели двор, полный воинов. У коновязи фыркали кони. Воины-индусы сидели, спали, играли в кости, как это обычно бывает во всяком караульном помещении. Во двор стража выпустила одного Монсаида. Тот вернулся еще более встревоженный, потому что узнал неприятные новости.

Португальцы окружили пронырливого, но полезного им мавра. Монсаид рассказал:

– Вчера приплыл корабль с африканского берега. Приехавшие купцы донесли Заморину о якобы совершенных вами грабежах и бесчинствах. (Португальцы молча переглянулись.) Мавры распустили слух, будто на судах, названных вами кораблями португальского короля, на самом деле находятся беглые преступники, изгнанные из своей страны за разбой и убийства. Письмо короля, говорят они, подделано, чтобы войти в доверие местных правителей. Они советуют Заморину перебить преступников. Кроме того, местные мавры угрожают ему: если правитель не уничтожит вас, мусульманские купцы перестанут торговать с Каликутом, а будут уходить в порты, соперничающие с ним, – Кананор и Коилун. Коварный старик Вали грозится впустить сюда отряд разъяренных моплахов. Но, я думаю, он побоится предпринять что-либо без разрешения государя.

– Скверно, – выслушав Монсаида, произнес командор. – Но окончательного решения Заморин не принял. Будем ждать, молить о спасении Бога, Святую Деву и всех святых. Если же неверные ворвутся, чтобы убить нас, мы дорого продадим свои жизни.

Через несколько часов Монсаиду снова разрешили выйти и поговорить с кем-то из знакомых. Вернувшись (Васко да Гама предполагал, что он больше не вернется), мавр принес хорошие, во всяком случае, обнадеживающие известия.

Португальцы вновь окружили деятельного Монсаида.

– Среди советников Заморина, – начал бодро молодой мавр, – немало знатных индусов-землевладельцев. Есть и богатые купцы. Они надеются, что в вашем лице, ваша милость, найдут поддержку против мусульман. Вот эти индийские вельможи и доказывают Заморину обратное тому, что распространяют мавры. Индусы напоминают ему, как сдержанно и пристойно вели себя португальцы в Каликуте. Слухи о грабежах на африканском берегу называют клеветой. И умоляют его не трогать моряков из Португалии. Если, мол, их умертвят, то про Каликут разнесется дурная молва. Приезжать будут только мусульмане, а другие не решатся здесь торговать – ни малайцы, ни бирманцы, ни китайцы, ни индусы из других мест Индостана.

– Значит, не все еще кончено для нас? – произнес Жоао Нуньеш, обращаясь к командору.

– Да, будем надеяться на благоприятное течение событий, – взволнованно хмурясь, подтвердил Васко да Гама.

Через сутки дверь заскрежетала замками, заскрипела и распахнулась. Вошел с недовольным видом толстый Вали и улыбающийся начальник индийской стражи.

– Наместник Вали передаст вам повеление нашего государя, – сказал начальник наиров, смуглый индус, с бритым подбородком и пышными усами, щеголявший в темно-синем тюрбане, с мечом у пояса и золоченым жезлом в руке.

Не кланяясь командору, краснобородый старик отрывисто объявил:

– Владыка Каликута, могучий и мудрый Заморин разрешает тебе, чужестранец, и ограниченному числу твоих людей торговать в Каликуте теми товарами, которые вы привезли на своих кораблях. Как только товары будут доставлены на берег, всех задержанных освободят. Напиши, посол, об этом своим подчиненным.

– Передай владыке Каликута мою благодарность. Передай ему также пожелания здоровья, процветания, благоприятствия и удачи во всех его делах, – торжественно произнес Васко да Гама с глубоким поклоном.

После чего он сел писать письмо брату Пауло. Письмо было следующего содержания: «Мне кажется, если даже ты пошлешь лодки, переполненные товарами, эти собаки не отпустят меня. Поэтому я умоляю тебя как брат и приказываю как командир, лишь только ты убедишься, что меня не хотят отпускать, поднимай паруса и плыви в Португалию сообщить королю о нашем великом открытии. Если меня убьют, ничего не будет потеряно, просто одним слугой у короля Маноэля станет меньше. Но если ты промедлишь, неверные соберут корабли со всего побережья, нападут на вас и уничтожат. Тогда известие о нашем великом открытии не дойдет до Португалии».

Пауло да Гама все-таки рискнул прислать на берег товары. В тот же день командор и его спутники были переправлены на «Сао-Габриэль».

Оказавшись на флагмане, Васко да Гама велел прекратить отправку товаров на берег. Вместе с Монсаидом он принялся составлять письмо Заморину. Монсаид записал пожелания португальского флотоводца бисерной арабской вязью. Снова жалуясь на мавров, командор позволил себе упрекнуть Заморина в неисполнении предыдущих договоренностей и закончил письмо просьбой помочь в продаже привезенных товаров. Монсаид повез письмо правителю Каликута.

В то самое время, когда Монсаид отплывал на португальской шлюпке от флагмана, к другому борту приблизилась небольшая легкая лодка, маневрируя среди волн. Человек с черной бородой, одетый в старые шаровары, рубашку без рукавов, подпоясанную выцветшим поясом, и в грязноватый тюрбан, придерживаясь за борт корабля, крикнул вахтенного. Матрос подошел лениво, думая, что это либо очередной местный попрошайка, либо какая-то выдумка коварных мусульман. Он плюнул сверху в приплывшего на лодке, погрозил ему кулаком, но все-таки позвал Нуньеша.

Нагнувшись над лодкой, Нуньеш спросил по-арабски:

– Кто ты? Чего тебе нужно?

– Киньте конец веревки для лодки и помогите подняться, – ответил мавр на португальском языке. – Я должен увидеться с командором.

– Жоао Машаду?! – удивился Нуньеш. – Не думал, что ты еще жив. Эй, поживее, киньте ему конец веревки и спустите лестницу!

Привязанная лодка запрыгала на волнах. Через борт перекинули и свесили канат с толстыми узлами. Тот, кого назвали Машаду, ловко цепляясь, поднялся на каравеллу.

– Доложите обо мне его милости, – попросил этот странный человек, сняв с головы тюрбан.

Нуньеш быстро направился к капитанской каюте, и через пару минут Машаду стоял перед командором.

– Да благословит вас Бог, ваша милость, – произнес Машаду, кланяясь. – Вот и свиделись. Я прибыл, чтобы кое о чем вам рассказать.

– Значит, ты добрался до Индии раньше нас? Я не обманулся в тебе, Жоао.

– Как только вы приказали мне наняться под видом мавра на корабль, идущий в Индию, я тотчас так и сделал. Оделся в арабское платье, спрятал свой крест подальше, да простит меня Господь, и договорился с хозяином судна, аравийцем. Попросил его взять меня матросом. Он задал мне несколько вопросов и понял, что я знаю морское дело. А сейчас я хочу предупредить вас по поводу торговли, которую вы хотите начать здесь на берегу. Мавры договорились между собой, ваша милость. Они пойдут на всякие уловки, только бы у наших людей никто ничего не покупал. Лучше бы продавать португальские товары в самом Каликуте и возможно ближе к базару. Иначе это будет пропащее предприятие, ваша милость.

– Если все случится так, как ты считаешь, я буду снова писать письмо к правителю. Где ты пристроился здесь?

– Сначала я помогал аравийскому купцу в его торговых хлопотах, но через месяц он уплыл, и мне привелось крутиться среди базарного отребья – обманщиков, покупателей и продавцов краденого, среди тех, кто живет воровством, а то и грабежами.

– Ничего не поделаешь, Жоао. Приходится нарушать иной раз и заповеди для благой цели. Особенно, если это не относится к христианам. Наши каравеллы и мы все – разведчики нашего короля. Не знаешь ли ты, куда девался другой осужденный, который исчез следом за тобой, хотя я не поручал ему ничего?

– Это Дамиано Родригеш. Он сбежал самовольно и достоин наказания. Но он был вместе со мной и сейчас помогает исполнять ваше поручение.

– Но как он добрался до Индии и живет здесь, не зная языка мавров?

– Он прикинулся глухонемым. Простите его, ваша милость.

– Что ж, пусть будет вместе с тобой, – согласился Васко да Гама. – Следи за всем, что происходит в городе – на базарах, вблизи дворца Заморина, в порту. Вот тебе двадцать золотых крусадо, постарайся их обменять, но будь осторожен. Не попадись!

– Будьте спокойны, ваша милость. Эти деньги пойдут на дело, когда понадобится. А с нашими людьми я налажу тайное сообщение, – заверил командора Машаду.

– Вот Нуньеш, мой доверенный человек. Если возникнет нужда передать важную новость, сообщи ему. Он наш торговый агент. Ну, ступай, Машаду, я на тебя надеюсь.

– Храни вас Христос и Святая Дева, ваша милость.

Машаду снова надел сарацинский тюрбан, вышел из командорской каюты, спустился в лодку, отвязал ее и, отважно лавируя среди опасных волн, добрался до берега подальше от причала.

Моплахи

Лавку с португальскими товарами почти никто не посещал. Иногда заходили мавританские купцы, небрежно пересыпали с руки на руку кораллы, янтарь, стеклянные бусы. Презрительно отворачивались от шерстяных тканей и, посмеиваясь, уходили прочь. Так они продолжали вести себя несколько дней подряд, пробовали кораллы на зуб, щупали и отшвыривали красные шапки, спрашивали цену на ртуть и опять смеялись. Португальцы поняли, что над ними издеваются.

Молодые моплахи в коротких шароварах, в ярких рубашках без рукавов и пестрых тюрбанах, постоянно крутились вокруг лавки, выкрикивали угрозы и показывали издалека обнаженные сабли. Отходить от лавки в одиночку было опасно. Но португальцы пока терпели.

Как-то вечером, тревожно оглядываясь, зашел Машаду.

– Закройтесь покрепче на ночь. Никому не открывайте, – сказал он. – Уйдите в глубину помещения, не появляйтесь во дворе. Я узнал, что кое-кто из моплахов хочет напасть на вас сегодня ночью. Нужно еще раз попросить командора послать письмо Заморину. Пусть позволит перенести лавку в Каликут. Не было бы беды. Однако я и мой товарищ Дамиано Родригеш постараемся быть поблизости и, в случае чего, помешать моплахам.

– У тебя же нет оружия, – заметил хмуро Альваро да Брага. – Может, нам все-таки выйти и помочь вам… если такое произойдет?

– Я и Родригеш притворяемся маврами, но мы не воины. Нам запрещено иметь при себе оружие. У нас есть кинжалы. А вам выходить ночью из лавки и ввязываться в ссору нельзя. Моплахи только этого и ждут. Я пошел. Молитесь, чтобы обошлось…

– А если тебе, Жоао, сплавать еще раз к командору на «Сао-Габриэль». Доложить… – задумчиво произнес Нуньеш.

– Пожалуй, не успею. Да и лодку мою украли.

Машаду выскользнул из лавки и растворился в тени деревьев. Быстро настала черная тропическая ночь. Вскоре показалась, словно золотое блюдо, круглая луна и осветила открытые пространства, куда не упали густые, как чернила, сплошные тени деревьев. Где-то лаяли собаки, потом замолчали. Глубокой ночью раздался отрывистый крик неизвестной птицы. Взвизгнула крыса, на которую напала змея. Неподалеку, в зарослях, несколько раз начинали тоскливо завывать, как плачущие младенцы, вездесущие шакалы.

Прижавшись к дереву, Машаду говорил высокому жилистому Родригешу, такому же загорелому и чернобородому, одетому в рваный халат и подпоясанный матерчатым поясом:

– Ты видишь?

– Их пятеро. О чем-то совещаются. – Голос раздался сверху, потому что Родригеш ловко влез на дерево и смотрел вниз, схватившись за толстый сук.

– С пятью моплахами нам не справиться.

– Вот если бы нам мечи и латы…

– Чего нет, того нет.

– Нам, кажется, повезло, – сказал Родригеш с дерева. – Трое не согласились, уходят. А двое направились сюда.

– Вот Христос и сделал по справедливости. Слезай. Не забудь прием с платком, у них сабли. А у нас только кинжалы.

Двое моплахов с саблями за широкими поясами подошли к лавке португальцев. Один их них нагнулся у двери, разглядывая, как устроен замок. Достал из сумки на боку узкий предмет, похожий на спицу, стал ковырять в двери.

– Вы что-то забыли здесь, почтенные? – спросил по-арабски Машаду, выходя из тени на освещенное место.

Моплахи отпрянули и схватились за рукояти сабель. Тот, что собирался вскрыть дверь, крупный человек с пышной бородой, злобно сказал:

– Я узнал тебя, мерзкий нечестивый кафир, притворяющийся мусульманином. Сторожишь, как преданная собака, порог своих хозяев? Ждешь, когда тебе вынесут объедки?

– Ты напрасно оскорбляешь меня, моплах. Плохо, что ты не можешь отличить кафира от мусульманина. Я из Магриба… Где тебе знать о таких?

– Ты лжешь, вонючий шакал! Я видел, как ты проползаешь в дом неверных и лижешь им пятки. Ты шпион и предатель!

– Отрубить ему голову! – воскликнул второй моплах, совсем юный, горбоносый воин в пестром тюрбане с концом ткани, опущенным на плечо.

– Повелитель Каликута, добродетельный раджа, не разрешил обижать чужеземцев в его городе. Почему ты самоуправствуешь и нарушаешь его приказ? – Машаду надеялся приведенными доводами изменить намерения воинственных моплахов.

– Твой раджа тоже неверный язычник, трусливая старая обезьяна! Он боится приплывших из ада франков. Мы сами без его помощи, отправим их обратно в ад! – от ярости потеряв всякую осторожность, выкрикнул горбоносый и выхватил из-за пояса саблю.

В трех шагах от Машаду отделился от темноты безмолвный Родригеш. Он положил правую руку за пазуху, вторую упер в бедро. Его поза с выдвинутой вперед ногой и дерзкая усмешка показывала моплахам, что здесь им никого не испугать.

– А вот и второй шпион, изображающий глухонемого. – Моплах в белой чалме тоже блеснул кривой саблей, готовясь к нападению. – Сейчас он, наверное, заговорит и придется укоротить ему язык.

– Проклятая гадина! – сказал по-португальски Родригеш. – Это я тебе отрежу язык.

Не понимая слов, произнесенных Родригешем, моплахи догадались об их содержании. Оба бросились на португальцев, которые сразу разбежались в стороны.

– Ты заговорил! Сейчас ты замолчишь навсегда! – скрипя зубами, пышнобородый напал на Родригеша. Бешеными взмахами сабли он стремился изрубить противника.

Родригеш пытался накинуть на смертоносную сталь свой пояс, но не рассчитал движения и сильно поранил левую руку. Он стал перемещаться, чтобы заманить врага в тень. Моплах поспешил за ним и, потеряв ясность зрения, рубанул наугад. Родригеш случайно запнулся за древесный корень, и моплах попал ему в живот.

Тем временем Машаду, ловко ускользая от горбоносого юноши, левой рукой полоскал в воздухе ярко освещенным белым платком. Неожиданно он оставил платок на настигающей его сабле. Моплах в пестром тюрбане на мгновение остановился. Это мгновенное недоумение стоило ему жизни: Машаду тут же достал его кинжалом. И сделал прыжок в сторону пышнобородого, оказавшегося к нему спиной.

Моплах занес саблю, чтобы добить раненого Родригеша… Вдруг он выронил оружие, попятился и рухнул навзничь, потому что Машаду молниеносным ударом под левую лопатку пронзил ему сердце.

Машаду нагнулся к Родригешу, хотел его приподнять. Родригеш застонал, он лежал в луже крови. Моплах рассек ему печень.

– Умираю… Возьми крест у меня за пазухой… – едва слышно прохрипел Родригеш. – Все, прощай.

Наступила тишина, нарушаемая отдаленным плачем шакалов. Опять резко и неприятно вскрикнула птица, словно возвещая о конце смертельной схватки.

– Ну, что ж, судьба к тебе милостива, Дамиано, – пробормотал Жоао Машаду, забирая у мертвого Родригеша бронзовый крестик, две монеты и кинжал. – Тебя должны были повесить больше года тому назад. А ты ухитрился столько еще прожить и погиб в бою с неверными. Грехи нам всем отпущены при отплытии, так что дорога тебе прямо в рай.

Последнее Машаду буркнул под нос себе с явным оттенком сомнения и даже странной насмешки. Он быстро обыскал моплахов, добыл у них несколько серебряных монет. Потом тщательно завернул обе сабли в широкий пояс младшего моплаха. Огляделся зорко по сторонам и исчез.

Утром стража нашла трупы. Прибыли судейские чиновники. Спрашивали у живущих поблизости рыбаков и торговцев. Однако никто ничего ночью не слышал. Обращались к португальцам, потому что их лавка находилась совсем рядом с местом убийства.

Раскладывая товары в лавке, Диого Диаш, приказчик, назначенный командором, объяснил судейским, что в виду опасности нападения грабителей, все его люди спали во внутреннем помещении, закрыв двери на засов. А входную дверь самой лавки тщательно заперли на ключ. И, разумеется, ничего не слышали.

Монсаид как мусульманин подтвердил сказанное Диашем и заявил, что готов поклясться в том на Коране. Но и так было видно, что чужеземцы говорят правду.

Получив тела своих собратьев, моплахи ничего не могли понять. О злостных намерениях убитых они умолчали. Однако ясно видели: неверные, спавшие в своей лавке, тут не причем. С прискорбием решили, что на доблестных воинов, гулявших по берегу, ночью напала шайка свирепых разбойников, умертвивших и ограбивших двух смелых моплахов. Так и записали в листе судейских чиновников. Откуда взялся труп глухонемого нищего бродяги, найденного поблизости и узнанного кем-то из местных жителей, вообще никто сообразить ничего не смог.

А несколько раньше, далеко от гавани, где стояли на якорях португальские корабли и находилась бесполезная лавка, где-то в противоположном конце города при полном безлюдье появился Жоао Машаду. Он нес под мышкой обернутый тканью сверток.

Узкой и кривой улочкой Жоао подошел к жалкому домику с облезлой стеной. Из-за стены выглядывали ветви плодовых деревьев, слышалось кудахтанье кур и громогласный клич петуха, ничем не отличавшийся от слышанного им в Португалии.

Машаду стукнул в покосившуюся деревянную дверцу в стене, вылинявшую от дождей и побелевшую от солнца. После длительного молчания раздался осипший со сна старческий голос:

– Кто здесь?

– Дома ли Малик Абу-Хазим, да продлит Аллах его дни? – спросил по-арабски Машаду.

– Я дома. А ты кто, во имя Аллаха?

– Азиз, скромный путник.

Засов стукнул, дряхлая дверца заскрипела. Машаду вошел, пригнувшись, увидел пыльный дворик, который давно не мели и не убирали, кур с петухом и старика, повернувшего к нему иссеченное морщинами лицо с длинной белой бородой. Пятнистый халат старика был распахнут, рубаха давно не стирана, а грязноватый тюрбан съехал набок.

– Что тебе надо? – спросил старик.

– Я принес тебе, многоуважаемый, кое-какие вещи по очень умеренной цене.

Машаду развернул сверток и показал Абу-Хазиму моплахские сабли.

– Сколько ты хочешь получить за эти вещи?

– Всего десять золотых за прекрасно откованое и отточенное оружие.

– Ах, сын греха, ты втягиваешь меня в такое опасное предприятие, что борода моя трясется от страха. Если эти сабли найдут у меня моплахские сыщики или наиры правителя, мне не сдобровать.

– Ты ведь не первый раз держишь в своих руках подобные вещи, наипочтеннейший?

– Да, когда-то я умел ими пользоваться. Хорошо, ты получишь свои золотые. А это что?

– Это хороший нож, друг путника. Всего за восемь медных монет.

Старик немного поспорил, однако принес деньги и отдал Машаду.

– Я вижу тебя второй раз, о человек, называющий себя Азизом. Но, кажется мне, по некоторым особенностям твоей речи и по твоим желтым глазам, что ты происходишь не из благородного племени арабов.

– Ты ошибаешься, наиумнейший. Я по рождению магрибец. Мои родители были подданными султана Марокко.

– О, Аллах! Как это далеко отсюда. И говорят, будто все магрибцы – колдуны и отравители. Прощай и ступай своей дорогой, человек, назвавший себя Азизом.

– Да продлится твоя жизнь, сговорчивый Малик Абу-Хазим, – произнес Машаду, убирая за пазуху монеты.

Успешная торговля

В очередной раз Васко да Гама велел Монсаиду написать послание правителю Заморину. Он жаловался в письме на то, что мавры не дают никому покупать привезенные португальцами товары. Просил разрешения перевезти товары в Каликут.

Скоро краснобородый управляющий Заморина Вали явился с толпой носильщиков. Взвалив на плечи тюки с португальскими товарами, полуголые индусы под охраной таких же полуголых и усатых, вооруженных мечами наиров двинулись в Каликут. По приказанию Заморина португальцам отвели лавку на краю главного городского базара. В середине первой комнаты приказчик командора Диаш повесил массивные весы, привезенные из Португалии. Поблизости от входа разложили товары, а в дальнем помещении индусские мастера сделали большие деревянные ящики и оковали их железом. Повесили тяжелые узорчатые замки. Сделано это было по настоянию Монсаида. Опытный мавр посоветовал приготовить отдельные закрома для каждого сорта пряностей.

На всякий случай решено было поставить охрану, и теперь у входа в лавку стояли солдаты в латах, шлемах и полном вооружении.

Базар жил шумной и пестрой жизнью. Весь день не прекращались толчея и гомон. Тянулись нескончаемо ряды торговцев материями. Вышитые цветами прекрасные шали из Кашмира, тончайший муслин – хлопчатобумажная ткань, спорившая красотой и легкостью с шелком, тяжелые парчовые покрывала, шелка и полотна самых ярких расцветок и прихотливых узоров вывешивались напоказ. И, конечно, скромные, грубоватые шерстяные ткани, привезенные португальцами, не могли сравниться с этой непревзойдённой роскошью.

Старший приказчик Диаш и переводчик Нуньеш только вздыхали, понимая столь очевидное положение. Время от времени Нуньеш выходил из полумрака лавки и прохаживался по базару, погружаясь в его толчею и разнообразие, в полосатый от навесов свет и золотистую пыль, кружившуюся в столбах падающего между рядами жгучего солнца.

Продавцы сладостей и неизвестных португальцам благоухающих плодов пронзительными криками зазывали под свои навесы. Кузнецы, звеня молотками, чинили крестьянские мотыги, колеса двуколок и прочий немудреный металлический скарб. В толпе бродили почти голые изможденные индуистские монахи с посохами, чашами и колокольчиками – просили милостыню. Изредка им подавали что-нибудь из съестного: горсть вареного риса, пшеничную лепешку, вареную рыбу с пряностями, жареные бобы или сушеный творог.

Горцы пригоняли на продажу лошадей и другой скот. Между рядами бродили или лежали в пыли, просвечивая сквозь шкуру позвонками и ребрами, тощие священные коровы. Их никто не смел прогнать с базара. Голые мальчишки с кувшинами воды и прохладительными напитками шныряли среди покупателей и продавцов. Над освежеванными бараньими тушами тучами кружили жирные мухи.

Фокусники превращали длинную веревку в твердый высокий посох, устанавливали этот посох на земле, а потом по нему, цепляясь руками и ногами, забирался высоко над головами людей темнокожий подросток. Затем он спускался, и твердый посох снова превращался в веревку. Такие же иссушенные солнцем, с оливковой кожей, с заплетенными в косы волосами фокусники показывали и другие чудеса. Они вкапывали в землю несколько ножей острием вверх, спокойно ложились спиной на их смертельно заточенные жала, а помощники ставили фокуснику на тощий живот тяжелую корзину, наполненную песком и галькой. Через несколько минут корзину снимали, фокусник поднимался, и все видели, что на его голой спине нет ни единой царапины. Фокусник брал свои ножи, втыкал их в толстую доску и, улыбаясь, просил у зрителей медную монетку. От созерцания индийских чудес у Нуньеша почему-то начиналось головокружение, и он старался скорее уйти подальше.

Около круглого водоема, обсаженного деревьями, пользуясь относительной прохладой, отдыхали и ели путники. Пригородные крестьяне, привозившие зерно, овощи и плоды, поили здесь упряжных буйволов и ослов. Молодые щеголи в пестрых арабских халатах и тюрбанах или в индийских юбках-дхоти, увешанные браслетами и золотыми ожерельями, с тросточками из слоновой кости или опахалом из павлиньих перьев, подмигивали стройным полногрудым индускам в цветных сари, не скрывавших ни одной линии тела. Красавицы приходили за водой, позванивая медными кольцами на щиколотках и запястьях, и улыбались, показывая белоснежные зубы и поводя огромными подведеными глазами. Рядом с ними набирали воду в кувшины мусульманки, с ног до головы закутанные в белые и голубые покрывала. Их сплетни, шутки и перебранки не прекращались весь день. Нуньеш невольно вспоминал оставленную в Португалии мать, свою миловидную черноглазую жену и детей, такие же знойные дни и веселых португалок с кувшинами у городского колодца. Но он старался отогнать воспоминания и печаль, пытаясь настроиться на деловой лад.

Неподалеку от водоема усталые караванщики останавливали одногорбых верблюдов с проплешинами на боках, высоко поднимавших на изогнутых шеях уродливые головы в клочьях рыжей шерсти и бесконечно продлевавших монотонную мелодию бронзовых бубенцов. С верблюдов снимали вьюки, к ним тут же направлялись базарные старосты – брать с караванщиков налог. Иногда ходили угрюмые голые мужчины и женщины из касты «неприкасаемых», глухо оповещая о своем присутствии колокольчиком, чтобы кто-нибудь, случайно дотронувшись, не осквернился. Играл на дудочке, сидя с поджатыми ногами на циновке, укротитель змей, а перед ним, раздув «капюшон», раскачивалась под жалобную мелодию большая кобра. Монсаид, смеясь, как-то говорил, что у этих кобр вырваны ядовитые зубы.

Моплахи в коротких шароварах и пестрых чалмах то и дело проезжали на сухоногих, грациозных арабских скакунах. Девочка из дикого горного племени с листком ниже лобка танцевала под звуки свирели, бубна и барабана. Мусульманский писец в голубой чалме выводил каламом на бумажном свитке под диктовку просителя; рядом индусский писец наносил замысловатые значки на вощеную табличку.

Перед водоемом была установлена плита, украшенная резьбой и надписью по-арабски. Подойдя ближе, Нуньеш прочитал: «Водоем соорудил Омар ибн Ахмад из Джедды. Прохожий, утоляя жажду, помяни его имя».

Люди неспешно ходили по базару вперед-назад, иногда останавливаясь, торгуясь и делая какие-то покупки. Мавры и индусы, богатые и бедные, мужчины и женщины – никто не обращал внимания ни на иноземных воинов, стороживших у дверей лавки, ни на товары португальцев, как будто их не было на базаре. Монсаид разузнал: по базару гуляют слухи, что португальцы и не торговцы вовсе, а соглядатаи пиратов. Когда они уедут, над теми, кто что-либо покупал у них, будет учинена расправа.

Вооруженные моплахи все чаще останавливались перед лавкой, показывали пальцами на стоявших у входа солдат и говорили что-то оскорбительное, побуждая окружающих к обидному смеху. Диого Диаш, главный приказчик командора, решил пробраться на «Сао-Габриэль» и доложить о продолжающейся травле.

Диаш, два солдата и Монсаид ночью заросшими травой переулками пробрались к реке. Следуя за мавром, вышли между старыми развалинами из города. Впереди шумела, впадая в море, река. Монсаид долго искал в прибрежном поселке дом знакомого рыбака. Наконец нашел, осторожно постучал в калитку и вызвал хозяина. Приглушенным голосом поторговался, и скоро парусная лодка вышла в море, к кораблям.

Васко да Гама тотчас принял прибывших и выслушал доклад Диаша.

– Мы ничего не продадим из привезенного и не купим ничего, что нам нужно, – жаловался Диаш, разводя руками и в досаде кусая губы. – Мавры, особенно наглые моплахи, издеваются над нами, постоянно крутятся перед лавкой, не пропуская тех, кто хотел бы зайти и посмотреть наши товары.

– Пока мы слабы, будем терпеть и запоминать, – угрюмо произнес командор. – Но когда в следующий раз мы вернемся сюда с большой флотилией и сотней бомбард, горе маврам. За все обиды мы отплатим им сторицей. А теперь надо просить у Заморина помощи против моплахов.

Утром сочинили новое письмо, и Монсаид отвез его в город. К вечеру пришел ответ. Повелитель Каликута обещал поставить свою стражу у лавки португальцев и не подпускать моплахов близко. Далее он писал, что продаст португальцам пряности с собственных складов, а в обмен примет их товары.

Убедившись в благожелательном отношении Заморина, Васко да Гама позволил команде посещать берег. Капитаны кораблей отпускали матросов посменно, причем было строжайше запрещено разлучаться, тем более, ходить по одному. Командор опасался, что моплахи будут выслеживать и убивать португальцев.

Однажды к Альваришу, Нуньешу и Жоао да Са в каком-то тихом малолюдном месте подошел среднего роста чернобородый человек в одежде бедного мавра. Нуньеш сразу узнал его.

– Машаду? – спросил он бывшего преступника, а теперь, по решению Васко да Гама, находившегося в Индии с заданиями соглядатая.

– Да, это я, сеньор Нуньеш, – отвечал тот, оглядываясь по сторонам.

– Как твои дела, Машаду? – поинтересовался Альвариш.

– Все хорошо. А вот у старой лавки мне было худо. Когда сеньоры Диаш и Нуньеш, по моей просьбе, закрыли на засов дверь и ушли, запершись, во внутреннее помещение, моплахи – их было двое – хотели вскрыть дверь. Пришлось мне и Дамиано Родригешу их одернуть. У моплахов были сабли, а у нас – кинжалы. Они зарубили Родригеша, но мне, с Божьей помощью, удалось достать обоих.

– Я знаю об этом, – сказал Нуньеш, тоже тревожно оглядываясь. – Наутро, когда нашли убитых, заявилась стража. Но мы доказали свою непричастность к этому, и нас оставили в покое. А ты удалец, Жоао, кинжалом уложил двоих с саблями!

– Да уж верно. Сам Господь тебе помогал, – подтвердил Альвариш. – Жаль Родригеша.

– Зато теперь Заморин лавку дал у базара. После письма его милости командора, думаю, торговля пойдет. Ну а я, сеньоры, хотел кое-что предложить вам ради забавы. У меня здесь есть приятели – мавры и индусы. Один из них, по имени Раджаб, рассказал мне, что сегодня праздник в честь небесной красавицы Лакшми, которой они поклоняются.

– Их святая, что ли? – уточнил Жоао да Са.

– Может быть, и святая. Ночью в честь нее, при факелах будет танцевать священный танец самая красивая девушка в городе.

– Где это произойдет? – заинтересовались португальцы.

– В самом большом храме, где много каменных фигур с четырьмя и шестью руками.

– Думаю, такая пляска не благословенное действо, а бесовское радение. Христианам смотреть на это не подобает, – хмуро заявил Жоао да Са.

– А я пойду для познания обычаев в заморских странах, – сказал Нуньеш. – Разве мы не смотрели на танцы негров, когда плыли вдоль Африки?

– Я тоже иду, – присоединился к нему Альвариш. – Что для этого надо, Машаду?

– Одеться полегче, снять камзол, куртку, сапоги. Надеть рубаху без рукавов и мавританские туфли. Хорошо бы накинуть что-нибудь вроде покрывала. Я вас буду ждать, как стемнеет. Приходите на это же место, Раджаб нас проводит.

Когда опустилась ночь, Альвариш и Нуньеш явились на встречу без шляп, кутаясь в длинные плащи. А Машаду накинул на голову нечто, похожее на бурнус. Молодой индус с бритым лицом и собранными в пучок волосами был до пояса обнажен, одет только в дхоти. Увидев португальцев, он приветливо улыбнулся и поклонился, сложив на груди сомкнутые ладони.

Все осторожно двинулись за индусом, стараясь держаться стороны улицы, не освещенной луной. Из-за оград слышалось сопение буйволов, фырканье лошадей, жующих свой корм. Где-то скрипело колесо, постукивал ткацкий станок. Лунные отсветы пятнисто перемещались в густых листьях деревьев. Высоко во тьме покачивали кронами пальмы. На плоских крышах, под навесами из пальмовых листьев негромко разговаривали, откуда-то доносился плач младенца. Изредка слышались сонное побрехивание и ворчание собак. В ветвях раскидистых деревьев ворочались и вздыхали обезьяны, устроившиеся на ночлег. В переулках кое-где раздавались стоны цимбал или тихий перебор лютни. Женщина протяжно пела тонким голосом непонятную песенку. Потом неожиданно все стихло, будто затаившись, и тогда где-то далеко за рекой взмыл плачущий хор шакалов.

Следуя за Раджабом, португальцы по узкой дорожке подошли к темной громадине храма, стоявшего на холме. Рядом, почти незаметные во мраке, двигались фигуры людей, неслышно сходившихся к храму, чуть шуршали легкие шаги босых ног. Изредка приближался красный огонь смоляного факела, и тогда вспыхивал блеск золотых и медных украшений на запястьях индийских женщин, и тихо звякали ножные браслеты. В воздухе бесшумно и стремительно носились летучие мыши, и реяли ночные насекомые.

Португальцы вошли в храм после группы индусских богомольцев.

– Не говорите ничего, – прошептал Машаду.

Какой-то мужчина, внезапно появившись, что-то спросил. Раджаб также тихо произнес несколько слов в ответ. Тот, сделав шаг назад, растворился в темноте. Моряки оказались в непроглядной, гулкой пустоте. По тесной, высеченной в каменной стене лестнице поднялись на ощупь и попали на узкий балкон.

Послышались стонущие переливчатые звуки, исходившие из глубины храма. Затем раздались музыкальные рулады явно смычковых инструментов. Нуньеш подумал, что это похоже на португальскую виолу. Внезапно донесся приглушенный дробный ритм барабанов.

Так же неожиданно, как и музыка, явился неяркий колеблющийся свет. Стало понятно, что зажглись лампады – высоко и низко, на разных уровнях темного пространства. Внизу португальцы увидели несколько светильников на высоких подставках, из полутьмы выделился ярко освещенный квадрат.

Будто возникшая с помощью волшебства, в центре его танцевала юная женщина поразительной красоты. Белая кожа ее сияла, отражая мигающий огонь светильников. Танцовщица была совершенно обнаженной. Пояс из нескольких рядов золотых бус охватывал ее бедра, тонкая талия схвачена узким пояском с крупными сверкающими камнями. Такими же драгоценностями искрились два ожерелья на шее, тройные браслеты на запястьях и кольца бубенчиков на щиколотках.

Волосы танцующей красавицы, черные, отливающие синевой, украшали жемчужные нити бус, золотые знаки луны и солнца и золотые розетки на висках. Прелестное лицо с насурьмленными бровями и неестественно огромными глазами выражало то радостное торжество, то печаль, мольбу и страдание.

Нуньеш едва опомнился от сказочной красоты танцовщицы, от самого завораживающего зрелища священного танца. Альвариш и Машаду тоже глядели оторопело, с трудом переводя дыхание. Молодой индус, сложив ладони, произнес несколько раз: «Девадаси…»

– Что он говорит? – шепотом спросил Нуньеш у Машаду.

– Ну, вроде того, божественная танцовщица или танцующая богиня… Я верно не знаю.

Тревожно рассыпались глухие и гулкие перестуки барабанов, недобро отдававшиеся среди стен и колонн. Струны звенели долгими скользящими стонами, дрожа, вибрируя и вдруг обрывая звук. Барабаны все учащали удары, а прекрасное тело танцовщицы каждым движением, каждым мускулом отвечало на их учащающийся ритм. Временами ее тело будто начинало струиться – так плавны и незаметны были переходы от бешеной страсти к медленной вкрадчивой неге ее движений. Танец длился долго, и Нуньешу показалось, что от накала чувств он начинает задыхаться.

Вихрь движений, быстро раскачивавшаяся и внезапно окаменевшая, как статуя, фигура Девадаси…