Метро 2033: Третья сила Ермаков Дмитрий
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Д.А. Глуховский, 2015
© Д.С. Ермаков, А.А. Осипова, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2015
Территория встреч и ожиданий
Помнится, когда-то давненько, еще в школьные годы, меня привела в восторг короткая, как все гениальное, фраза: «За окном шел снег и рота красноармейцев». Нынче, приступая к очередной «объяснительной», я вспомнил то веселое время и… Не пугайтесь, уважаемые читатели, от приступа ностальгии, Perpetuum Mobile множества графоманов, я вас избавлю. Просто в качестве своеобразного реверанса былому начать хочется как-нибудь в упомянутом стиле. Ну, скажем:
Пришла весна и шестидесятая книга серии.
В общем-то, написав это, дальше можно не продолжать. Ну в самом деле, найти в эти прекрасные солнечные деньки более важные для любого адепта постъядера события, разумеется, можно, но зачем? Казалось бы, давно ли мы все шумно радовались роману Виктора Лебедева, закрывшему в нашем проекте «первую полусотню»? А так поглядишь – почти год прошел. Целых десять книг позади, а уж сколькими новыми читателями за это время приросла «Вселенная»… Что же до весны, аккурат сегодня наткнулся в сети на чудесную фразу: «Весной что хорошо? Весну-то уже ждать не надо».
Чего же нам ждать тогда? Ну, например, «Метро 2035», до выхода которого уже остались считанные месяцы (по крайней мере, мне очень хочется в это верить). Пока же – очередной номер газеты, в котором опубликован новый эксклюзивный кусочек романа Дмитрия Глуховского.
Еще можно ждать встречи с новыми авторами со всех уголков света или со старыми героями, продолжения (или окончания) приключений которых не за горами. Или очередных десятков книг в серии: седьмого, восьмого, девятого и далее, насколько хватит смелости и оптимизма.
Можно ждать новых друзей, на которых наши официальные площадки – сайт metro2033.ru и группа vk.com/metro2033.books – всегда были (и, я уверен, будут впредь) очень щедры. Или даже не только друзей, а кого-то несравненно более важного, как нашли однажды друг в друге Дмитрий Ермаков и Анастасия Осипова.
Можно ждать новых конкурсов рассказов. Новых игр. Фильма, наконец (да, я помню, что, когда вы прочтете это, уже будет лето на подходе, но мечтать-то мы вольны не только в канун Нового года).
Можно даже ждать шестьдесят первую книгу с очередной буковкой на корешке, чтобы в очередной раз гадать: что же за слово там будет, и как оно впишется в общую фразу, и что же это будет за фраза такая в итоге?
Много чего можно ждать. Много на что можно надеяться. Много во что можно верить. И это прекрасно. Если уж такая, казалось бы, бесконечно далекая от ожиданий, надежд и веры штука, как постапокалипсис, способна подарить нам всем столько радости, значит, все у нас будет хорошо. Уж такая это специфическая форма заполнения времени и пространства – «Вселенная Метро 2033».
Пролог
Антон Казимирович Краснобай, молодой купец из Торгового города, ненавидел станцию Черная речка.
Женя, подружка Краснобая, особа образованная, любительница поэзии, связывала его ненависть по отношению к Черной речке с дуэлью Александра Сергеевича Пушкина. Это вызывало у нее умиление. Антон девушку не разубеждал. Сам он ни одного стихотворения Солнца русской поэзии не знал; литературой не интересовался; против реки, впадавшей в Неву, ничего не имел. А вот станцию ненавидел.
Вообще, Антон ненавидел почти все, что его окружало в подземном мире, начиная с запаха сырости и кончая супом из шампиньонов. Как назло, ни от того, ни от другого в метро некуда было деться.
Ненависть порождал страх. Страх перед темными туннелями, перед загадочными ходами, ведущими бог весть куда, перед загадочными шорохами, доносящимися из метро. Но больше всего Антон боялся невообразимой земной толщи, давившей сверху на конструкции метрополитена. Сотни раз он пытался убедить сам себя, что раз опоры вопреки логике и здравому смыслу выдержали ядерные взрывы и простояли двадцать лет без ремонта, то они вряд ли рухнут. Не помогало. Краснобай продолжал бояться метро. И ненавидеть его всем своим существом, всеми фибрами души. А станцию Черная речка, одну из самых глубоких в Петербурге, особенно.
Но все это меркло по сравнению с той смесью ужаса и омерзения, которую вызывали у коммерсанта обитатели все той же Черной речки…
Не было для Антона пытки страшнее, чем шагать по грязному, сырому туннелю, где воняло гнилью и шныряли тощие крысы. Впереди ждала мрачная, заваленная мусором платформа, не знавшая уборки на протяжении последних двадцати лет. Там прямо с потолка капала грязная вода, крысы «ходили пешком», а среди мусорных куч собирался всякий сброд без роду-племени. Цыгане, воры, проститутки и прочие, и прочие. Попадались даже цыганки-воровки, промышлявшие любовью за деньги. Изгои, отторгнутые, выплюнутые обществом. Стоило Антону, жившему на сытой, чистой станции Спасская, оказаться тут, как его тут же начинало тошнить. По возвращении домой купец всегда принимал душ, наплевав на дороговизну мыла и теплой воды. Только тогда ему становилось лучше.
На беду многие деловые партнеры назначали встречи именно там.
Логику их Антон понимал: станция считалась транзитной, то есть, по сути, не принадлежала никому. Она не имела администрации, значит, и разрешение на проход не требовалось. Среди ошивавшегося тут сброда легко было затеряться. До центра метро близко, пара перегонов – и вот уже Невский проспект. А не хочешь светиться на территории Альянса, тоже не беда, есть технический туннель от Горьковской до Сенной.
На «Речке» нанимали челноков или гонцов; местные жители с готовностью соглашались на любую работу ради пары заветных патронов. Да, порой на «Речке» бывало многолюдно, но местных оборванцев чужие разговоры не интересовали. Иногда тут, прямо на перроне, выступал цирк, тогда станция сотрясалась от музыки и криков. В такие моменты услышать, о чем шепчутся в углах деловые люди, становилось невозможно. В общем, для встреч место было что надо. Поэтому коммерсанту приходилось мириться с капризами клиентов и, скрепя сердце, Антон снова и снова отправлялся на опостылевшую станцию.
Его главному телохранителю, Николаю Михайловичу Зубову, бывшему солдату Приморского Альянса, на Черной речке тоже не нравилось.
– Жуткое место. Каждый второй на убийцу похож, – говорил Зубов товарищу Ивану Рытову, тоже подавшемуся из армии в телохранители. – Только войду – хочется всех положить. Чтоб наверняка.
Едва гости вошли на станцию, как их тут же окружили галдящие цыганята, чумазые настолько, будто только что искупались в грязи. Краснобай и Зубов одевались неприметно, но с тем же успехом они могли прятаться в пустой комнате – слишком хорошо выглядели оба гражданина Торгового города. Слишком чистыми были волосы Краснобая, выбивавшиеся из-под капюшона. Слишком откормленным выглядел Зубов. Не успел Николай кулаками и матом отогнать детвору, как к купцу принялась клеиться тощая, потасканная «ночная бабочка».
– Привет, красавчик! Покажешь мне своего маленького дружка? – промурлыкала она, изображая сладострастную улыбку. Получилось так себе. Выбитый зуб и синяки, кое-как замазанные непонятно чем, девушку не красили.
Краснобай выполнил ее просьбу – молча достал из кобуры ПМ. Бабочка в испуге упорхнула. На центральных станциях Антон пистолет обычно не носил, там за это штрафовали. На окраины же без оружия и бронежилета старался не соваться.
Следом точно из-под земли возникла старая, страшная, как смерть, цыганка-гадалка. Она потянулась к гостям, вереща противным голосом: «Позолоти ручку, всю правду тебе открою!» А когда Краснобай попытался отстраниться, так вцепилась в его правую руку, что Антон Казимирович от неожиданности вскрикнул. И терпение его лопнуло.
– Зу-у-уб! – рявкнул он.
Краснобай никогда не называл своего начохра по имени-отчеству, обычно ограничивался прозвищем – Зуб. Зубов не обижался. Так же его звал и предыдущий хозяин. Прозвища в метро подчас заменяли имена не только при общении с посторонними – зачастую сам носитель клички ассоциировал себя только с ней. Спросишь, к примеру, какого-нибудь Горыныча, как его мамка при рождении назвала, а тот только в затылке почешет и руками разведет.
Зуб отреагировал мгновенно: заслонил собой шефа и навел на старуху пистолет-пулемет. Цыганка смерила гостей надменным, полным презрения взглядом, смачно сплюнула на сапог Зубову и зашаркала к своей палатке.
От них отстали.
Антон уселся на трухлявую, покосившуюся скамейку. Зубов с «Кедром» в руках пристроился рядом.
Молодой коммерсант запахнул плащ, надвинул на голову капюшон, и постарался отрешиться от всего. От смрада и копоти. От детского визга и женской трескотни. И представил себе, что все уже кончилось. Что мучение осталось позади. Что он снова дома, на Спасской, в тепле и покое, окруженный пусть и большими негодяями, но хотя бы не вонючими, не ползающими по полу в поисках недоеденной крошки…
К счастью Краснобая, клиент скоро объявился. Этот мужик, просивший называть его смешной кличкой Барин (настоящие имена своих партнеров, впрочем, Антон никогда не спрашивал), явился с Выборгской. Он вел дела с Северной конфедерацией. Барыга Барин был мужиком надежным, да и представитель конфедерации, некто Мороз, никогда не нарушал слово и платил исправно. Вот и в этот раз проблем не возникло: Барин принес патроны и забрал у Зубова мешок с наркотиками, так называемыми «грибами счастья».
Деловая часть встречи завершилась. Однако Барин, мужик лет сорока, слегка полноватый, грузный, с лысой, как коленка, головой и длинными усами а-ля Тарас Бульба, никуда не спешил. Сидел, задумчиво глядя в пустоту. Краснобай сразу заметил: что-то с Барином не так. Клиент был мрачен, по сторонам смотрел с опаской. Тоже явился с пистолетом в кобуре, в первый раз за все время, что они работали вместе.
– Что-то случилось? – поинтересовался купец, видя, что молчание затягивается.
– Да как тебе сказать, – проговорил Барин, окидывая станцию пристальным взглядом. – Услышал от одного ходока… А он мужик серьезный, просто так болтать не станет.
– Что услышал-то? – перебил барыгу Антон Казимирович, стремясь скорее закончить разговор.
– Проходчик вернулся. Каныгин вернулся, – выдохнул Барин. И, словно испугавшись собственных слов, поспешно потянулся за пистолетом.
Цыганка, проходившая мимо, бросила на Барина взгляд, полный дикого ужаса, пробормотала что-то себе под нос и скрылась.
Николай Зубов, слушавший беседу вполуха, побледнел, выпучил глаза и тихо чертыхнулся. Краснобай с удивлением увидел, что его охранник снимает «Кедр» с предохранителя.
«Кажется, я один не в курсе, кто такой этот Каныгин», – подумал Антон Казимирович. Он знал, как выглядит Зубов в гневе или в ярости, но такого животного ужаса на лице сурового телохранителя купец не видел никогда.
– Откуда вернулся? Из запоя? Из карцера? – спросил с усмешкой Краснобай, чтобы немного разрядить атмосферу. Он решил, что речь идет о каком-то дебошире или разбойнике, не дающем спокойно спать окраинным станциям.
– Из ада, – прикрыв рот ладонью, едва слышно произнес Барин.
Больше купец с Выборгской не сказал ни слова. Он поспешно встал и скрылся в туннеле, ведущем на Петроградскую.
Антон Казимирович глядел ему вслед, хмурился, вздыхал, покачивал головой.
«Ну и дела. Спятил Барин, совсем крыша поехала, – размышлял Краснобай. – Вот уж не ожидал».
– Кто такой этот Каныгин? Беглый каторжник? Террорист? Насильник? – обратился купец к телохранителю.
– Как, шеф, вы никогда не слышали о нем? – изумлению Зубова не было границ.
Антон фыркнул.
– О! Это жуткая история, шеф… Звучит как хрень полная, как страшилка для сопляков, но тут все серьезно. Очень серьезно. Только пойдемте отсюда скорее, бога ради, – взмолился Николай, вертевшийся, точно флюгер, пытаясь контролировать каждый уголок станции. – По пути расскажу.
Минуту спустя они уже шли по туннелю, поминутно спотыкаясь, наступая в лужи тухлой воды, стремясь скорее оказаться дальше от нищей, грязной станции. В неровном свете ручного фонарика прыгали и метались тени. Пару раз светильник, который нес Зубов, отключался, и тогда путники оказывались в кромешной тьме. Отзвуки шагов Антона и Николая, отражаясь от сводов туннеля, создавали причудливые сочетания. Временами казалось, что они тут одни, временами – что идет целая толпа. Стоило же им остановиться, как наступала мертвая тишина. От всего этого Антону Казимировичу становилось немного не по себе.
«Расскажи мне кто эти бредни в баре, где светло и людно, вообще бы не впечатлило, – размышлял он, ежась от холода и страха, невольно закравшегося в душу от истории о Каныгине. – А тут, конечно, совсем иначе звучит…»
Зубов говорил, и чем дальше слушал Краснобай, тем сильнее его трясло. Антон Казимирович старался держать себя в руках, пытался улыбаться через силу. Получалось плохо.
– В пятидесятые эта история началась, – шептал Николай Михайлович, то и дело замолкая, чтобы осветить туннель сзади, – первую очередь метро сдавали. Взрыв газа. При взрыве погиб метростроевец. Некто Каныгин. Разорвало мужика в клочья. Один сапог окровавленный нашли[1]. Ну, сдох и сдох. Забыли, короче, быстро про эту историю.
– Ого. Значит, басне сто лет в обед, – хмыкнул Антон Казимирович, временно теряя интерес к рассказу телохранителя. – Неужели до сих пор помнят?!
– Работники метро всегда знали. А остальные не вспомнили бы, если бы он не появился опять. Лучше слушайте, не перебивайте. Этот мужик людей с эскалаторов сталкивал. Подойдет сзади к жертве и ка-ак даст по спине. Человек кубарем летит вниз. Потом совсем разошелся. Под поезд женщину сбросил…
«Ха, фигня все это, – Краснобай молчал, не мешал Зубову рассказывать, но про себя посмеивался. – Я много слышал про трагедии в метро. Люди сами виноваты. Сами прыгали. Одни с жизнью счеты сводили. Других в давке под поезд сталкивали. Третьи на эскалаторе зевали… Вот и падали».
– На вид Каныгин – обычный работяга, усталый, замученный, грязный, – продолжал рассказывать Зубов. – В каске, спецовке… Понимаю, звучит странно – не ходят метростроевцы среди бела дня в таком прикиде. Люди, едва эту образину за спиной заметив, начинали волноваться. Про его харю говорили, что она… Неживая. Словно маска. И несло от него каким-то зловонием.
«Да. Перегаром», – усмехнулся про себя купец. Но промолчал.
– Когда народ начал падать пачками, против Каныгина ментов бросили. И менты тоже его видели. Но поймать не смогли.
«И это не удивительно», – осклабился Антон. Про то, как работала до Катастрофы хоть милиция, хоть полиция, он тоже слышал много забавного.
– Исчезал он, шеф. Сквозь пальцы проходил. В последний раз про этого призрака долбаного в девяностые годы говорили. Потом пропал.
– И ты веришь в эти сказки? Ты, умный мужик? – купец смерил телохранителя презрительным взглядом. – А в русалок и домовых ты тоже веришь?
– Это не сказки, шеф. Это – метро, – произнес, озираясь, Николай. В тусклом свете старого фонаря лицо его на миг показалось Антону серым и землистым, как у мертвеца.
Часть первая
Оккервиль
Глава 1
Отец и дочь
«От агента «Крот». Срочно. Секретно.
Итак, выводы неутешительны, господин Сатур. Пропаганда, успешно действующая на других станциях метро, в данном случае дала сбой.
Вы просили проанализировать причины провала. Они просты. В.В. Стасов противопоставил нашим лозунгам («Долой союзы, да здравствует независимость!», «Свобода станции превыше всего!» и др.) следующую систему. Он организованно отправлял своих людей на жилые станции (Владимирская, Фрунзенская, Чернышевская и др.). На обратном пути «экскурсантам» показывали часть какого-нибудь союза. Например, Садовую или Адмиралтейскую. Прививка против независимости получилась эффективной. Я сопровождал несколько таких групп, видел, с какими ицами экскурсанты возвращались на «Черкасу». С той же целью Стасов собирал на независимых станциях жителей, изнуренных нищетой и голодом, и переселял к себе.
Теперь перейду ко второму Вашему вопросу. Военный потенциал Оккервиля весьма высок. В арсенале Альянса хранится тридцать пять единиц автоматического оружия. Ниже приведу выписку из инвентарного перечня. Перечень составлен мной лично, так что сведения точные. Пулеметы «Печенег» – 2 штуки. РПК – 3. АК-74 – 23. АКМ – 5. АК-105 – 2. Имеется гладкоствольное охотничье оружие. Всего 40 единиц хранения. Приводить здесь полный список ружей и карабинов надобности не вижу. Имеется жидкостный огнемет кустарного производства.
Вооруженные силы Оккервиля: двенадцать постовых, дежурящих посменно на блокпостах станции Новочеркасская. Десять человек несут службу на остальных станциях. Еще пять человек числятся в резерве. Имеется три группы сталкеров по три человека каждая. Их командир, Святослав Рысев, позывной «Князь», – один из лучших сталкеров в метро. Настоящий мастер своего дела. Чрезвычайно опасен.
Цифры не впечатляют. Но мне давно стало ясно то, что проморгала (простите за прямоту) Ваша разведка, господин Сатур.
Дело не в количестве стволов. Сила Оккервиля – его жители. Когда будет нужно, под ружье встанут все или почти все. Вот в чем качественное отличие общины Оккервиль от всех прочих. Вот в чем главная угроза для планов Империи. Именно поэтому я считаю, что правобережные станции могут стать той «третьей силой», которая если не переломит ход войны, то уж точно усложнит нашу борьбу.
В Альянсе поддерживается высокий уровень медицинского обслуживания. Это заслуга полковника Дмитрия Бодрова. Он сумел договориться с администрацией Площади Ленина. Военные медики, присланные с красной линии, не только победили несколько эпидемий, но и передали опыт местным докторам. В госпитале Оккервиля действует правило: врач не имеет права отказать пациенту в приеме. Работает тренажерный зал. Средства на все это дает Альянсу наркотрафик. В отличие от начальства Улицы Дыбенко, население которой в военном отношении бесполезно, Стасов и Бодров сумели распорядиться доходами разумно.
Каждый совершеннолетний гражданин Альянса обязан совершить выход на поверхность. Некоторые погибают (хотя это случается редко; при мне ни один охотник не погиб). Остальные получают бесценный боевой опыт. Результат – здоровое, боеспособное население. Идеальные доноры генетического материала для наших научных экспериментов. Правда, сначала их надо завоевать.
Наконец, касательно последнего Вашего вопроса: имеются ли какие-либо соглашения между Оккервилем и Приморским Альянсом. Насколько мне известно, подобные переговоры не велись и не ведутся. Так что в ближайшем будущем не стоит опасаться объединения двух группировок. Тем не менее, Ваше решение ликвидировать независимость правобережных станций я полностью разделяю и горячо поддерживаю.
Жду дальнейших распоряжений. Служу Империи.
Крот».
Оккервиль – это небольшая, но хорошо организованная община, получившая от жителей название в честь притока Невы.
Альянс включает три станции: Новочеркасскую (она же «Черкаса»), Ладожскую («Ладога») и Проспект Большевиков. У каждой станции есть комендант, из которых состоит Совет общины. Василий Васильевич Стасов, комендант «Проспекта», считается в Совете главным.
Это сонное, тихое место, почти лишенное связи с остальным населенным метро. Причина этой изоляции – не Размыв или Разлом, как на красной линии, и не идеология, как у коммунистов на Звездной, а пограничные посты Империи Веган.
Веганцы непредсказуемы. Бывает, они пропускают через Площадь Александра Невского спокойно. Тогда челноки, едва покинув владения Империи, снимают шапки и крестятся, радуясь удаче. Существует специальный ритуал, в ходе которого просят победителя тевтонцев, чье имя носит пересадочный узел, о спокойном проходе. Помогает, но не всегда. Бывает, что транзит превращается в настоящий кошмар. Документы могут просто не принять. Товар, хоть мешок с шампиньонами, хоть сапоги, перетрясут десять раз. Умные торговцы заранее отсыпают в специальный кармашек пяток патронов. Но тут тоже надо держать ухо востро: попадется офицер, не берущий взятки, а мучающий путников чисто для удовольствия, так за подкуп можно легко загреметь в камеру. И участь твоя в этом случае незавидна. Бывает, наконец, что на границе людей разворачивают без всяких объяснений. Просто так.
А еще в Оккервиле знают: Империя планирует расширяться. Тесно «зеленым человечкам», как называют здесь соседей, на своих шести станциях. Пристально следят их агенты за другими обитаемыми общинами, ищут слабые места в обороне, умело раздувают внутренние конфликты. Веганцы считают Оккервиль своим владением, просто временно занятым чужими. На Новочеркасской часто можно встретить офицеров Империи. Какие задания выполняют они, что ищут, за кем следят – не знает никто. Зато почти все понимают: однажды аннексия произойдет. И тогда шансов уцелеть у жителей немного.
Эта мысль не ужасает людей. Они к ней привыкли, как к хронической головной боли.
Но пока правобережный Альянс живет, цепляется за жизнь.
Украдкой посматривают жители на надпись, укрепленную в торце станции Ладожская: «Дорога жизни. 1941–1944», говорят себе: «Вот тогда был каюк. А сейчас терпимо», – и трудятся дальше, добывают свои сто двадцать пять грамм отрубей. Чаще, конечно, больше. Настоящий голод, сводящий с ума, низвергающий человека в первобытную дикость, Оккервилю не знаком. Люди работают на грибных посадках, на крысиных фермах, в мастерских. Караванщики время от времени уходят с нехитрым товаром на Площадь Невского. Заодно они уносят и так называемый «секретный товар», а по сути главный источник благоденствия – галлюциногенные грибы с Улицы Дыбенко.
Про Веселый поселок, исправно снабжающий подземный Петербург галлюциногенными грибами, слышали все. Даже жители далекой Северной Конфедерации, отделенные от красной линии Размывом, иногда ходят на Выборгскую за этим товаром[2].
Ничего удивительного в такой популярности «веселого товара» нет: это самый быстрый и легкий способ раскрасить яркими красками безрадостные, унылые будни… На большинстве станций повседневная жизнь тяжела, опасна и, в конце концов, просто невыносимо тосклива. Никаких праздников, никаких приятных мелочей – только тяжелая, монотонная работа от рассвета до заката. В смысле, от того момента, когда администрация зажигает свет, и до его отключения. И так день за днем, год за годом – попробуй выдержи.
Тогда и появляются продавцы счастья, пронырливые торговцы, перекупающие товар у жителей Веселого поселка. Всего пара патронов – и жизнь преображается, и отступает боль, и забываются все проблемы, и тело становится воздушным, и грязная холодная станция кажется дворцом султана… А потом волшебная сказка кончается. Вернуться туда поможет новая порция грибов. Стоить она будет на один патрон дороже.
«А как ты хотел, приятель? Тебя кто-то заставлял?»
Страшные проклятия сыплются на головы дельцов, распространяющих зелье по всем станциям подземки. Достается и самим грибникам. Исходя пеной, ломая руки и скрежеща зубами, клянут наркоманы день, когда в первый раз попробовали грибочки счастья, день Катастрофы и день своего рождения. Окружающие видят их страдания, содрогаются и дают себе слово не поддаваться искушению. Но приходит время, и у торговцев грибами появляются новые клиенты. И снова спешат по туннелям самые крепкие из обитателей Веселого поселка с полными мешками счастья. Ни Оккервиль, ни Империя Веган, через владения которых лежит путь курьеров-грибников, не чинят им препятствий, но и сами в этом товаре не нуждаются.
На «Черкасе», «Ладоге» и «Проспекте» хватает развлечений и занятий. Для молодежи – спорт и секции, для детей – школа и кружки, для взрослых – танцы и настольные игры. Шумно и весело отмечаются общие праздники.
– Делать Стасову нечего, – усмехаются начальники других станций, послушав рассказы о том, как налажен быт в Оккервиле.
– Зато мой народ дурью не мается и в петлю не лезет, – говорит председатель Совета и занимается дальше своим делом.
Так идут годы…
В две тысячи тридцатом году в общине возникла особая традиция. Ее ввел полковник Дмитрий Бодров, командир отряда самообороны. На всех жителей Оккервиля, достигших шестнадцати лет, налагалось обязательство: совершить вылазку на поверхность и убить мутанта. Начитанные люди называют эту охоту «обрядом инициации», а шутники – «кровавым крещением».
Имперские агенты отнеслись к нововведению с сильным подозрением. Они добились отмены охотничьих вылазок, надавив на Стасова. Почти весь две тысячи тридцать второй год экзамен не проводился, но зимой, аккурат в канун Нового года, глава Совета неожиданно снял запрет. На все вопросы представителей Империи ответ был один: «Это наше внутреннее дело». Юные охотники снова вышли на улицы города.
Одни молодые люди, как юноши, так и девушки, идут на поверхность с радостью, и потом подают прошение о вступлении в ряды сталкеров. Правда, берут далеко не всех – Святослав Рысев предъявляет к кандидатам очень высокие требования.
Другие ребята, начиная с пятнадцатого дня рождения, трясутся мелкой дрожью при одной мысли о скором выходе.
Третьи относятся к грядущему испытанию безразлично – дескать, надо будет, прогуляюсь, почему нет. Их спокойствие вполне понятно, жители метро знают: смертность во время этих вылазок стремится к нулю. Если кто-то и получает тяжелые увечья, то чаще всего по собственной глупости.
В каждый рейд отправляются, кроме самого новичка, еще опытный сталкер из отряда Рысева, а также боец самообороны. Оба с автоматическим оружием.
Местность в районе Ладожского вокзала за много лет превратилась в почти идеальный охотничий полигон. Хищники тут обитали относительно мелкие – в основном псы, выродки, земноводные, похожие на тритонов, и некрупные летающие твари. Но это не значило, что к первой охоте молодых людей не готовили и проводили все кое-как. Наоборот – те, кто успешно сдавал «экзамен», потом говорили товарищам, что тренировки куда тяжелее самой схватки.
Так случилось и с Григорием Самсоновым.
Круглый сирота, он жил на станции Проспект Большевиков и грезил службой в отряде сталкеров. Шансы воплотить мечту в жизнь у юноши имелись: в пятнадцать лет Гришу взял на обучение Денис Воеводин. Инструктор гонял подопечного почти год.
– Охота – фигня. А вот подготовка – ад, – рассказывал Гриша. Он совершил свою первую вылазку двадцать второго июня, в годовщину начала Великой Отечественной войны, и потому невольно оказался в центре внимания.
Гриша едва вернулся с поверхности, не успел переодеться. Он не собирался бахвалиться перед соседями, и долго отпирался, отмахивался. «Не галдите, дайте хоть поспать, с ног валюсь!» – упрашивал он друзей, но Гришу не отпускали. В конце концов, Самсонов согласился рассказать, как было дело. Он уселся на ящик из-под тушенки, служивший табуретом. Снял и спрятал красную ленточку. Этот знак отличия выдавали тем, кто успешно справился с экзаменом. Помолчал немного, ожидая полной тишины, и заговорил, задумчиво глядя поверх голов притихших парней и девчонок, внимавших каждому его слову:
– Меня Тигра тренировал. Денис Владимирович. Это его позывной.
– Именно «Тигра»? Не «Тигр»? – раздался вопрос.
– Точно так, – расплылся в улыбке новоиспеченный охотник. – В честь героя сказки, наверное. Если кто не в курсе, Денис – лучший сталкер. Самый сильный. Самый крутой. После Святослава Игоревича, конечно, – поспешно поправился он, заметив в толпе дочь Рысева, Елену. – Гонял меня, как сидорову козу. Так готовил, словно я сотню монстров должен уложить. Голыми руками. И не запачкаться при этом, ха-ха. А сама охота – это ерунда. Не успеешь испугаться – и ты уже снова в метро. Мне мало показалось, честно скажу. Еще хочется…
– Хочется чего? Крови? – осторожно уточнил один из слушателей, Митя Самохвалов.
Митя работал в столовой, помогал своим родителям-поварам. Питался он лучше многих, а работал меньше. Из-за этого Мите многие завидовали. Прозвище «Самосвал» приклеилось к нему еще пять лет назад, когда несколько раз упал, как говорится, на ровном месте, чем очень позабавил сверстников.
Гришу вопрос слегка смутил. Он нахмурился, почесал бритый затылок и произнес:
– Да нет, наверное… Как раз кровищу я не люблю. Но не в ней дело. Хочу снова увидеть мир, который мы потеряли. Да, он изменился. Сильно изменился. Но все равно там круто. Серо, страшно, но круто.
– Всяко круче, чем под землей киснуть… – подала голос Лена Рысева. Она сидела рядом с Митей и внимательно слушала рассказ новоиспеченного охотника.
Дочь командира сталкеров, работавшая медсестрой, тоже готовилась к своему первому рейду. Ей уже исполнилось семнадцать лет, но полковник не спешил посылать девушку в рейд. На станции шептались, что отец Лены, воспользовавшись своим положением, уговорил отсрочить экзамен хотя бы на год. Другие говорили, что Рысеву потому не гонят наружу, что медики слишком редкие и ценные работники, и жертвовать ими неразумно.
– Точно-точно, – улыбнулся Самсонов, посматривая украдкой на Лену.
Рысева была хороша собой, стройна, спортивна. Сразу привлекали внимание густые рыжие локоны, обрамлявшие миловидное лицо, с которого не сходила легкая улыбка. Большинство девушек либо сбривали волосы совсем, либо стригли очень коротко – сказывался дефицит воды и мыла. Но дочь сталкера могла себе позволить неслыханную роскошь: отпустить косу. Не удивительно, что подруги завидовали Лене, а юноши засматривались на нее. И Гриша не был исключением. Но подойти и заговорить Самсонов не решался. Все-таки дочь самого Рысева… К тому же Гриша Самсонов считал, что личную жизнь устраивать пока рано.
– А еще. Вы только не подумайте, что у меня с головой не все в порядке, – добавил Самсонов, помявшись. – Но когда я убивал эту тварь… Этого адского песика, брызгающего слюной… Когда я всадил в его уродливую морду две пули подряд, я понял, каково это – жить.
– Бред, – фыркнул Самохвалов.
– Нет, Мить, не бред, – произнесла тихо Лена, не сводя глаз с героя дня. – Я поняла, что он хотел сказать. Многие сталкеры и солдаты говорили примерно то же самое…
На этом маленькое событие, приковавшее внимание почти всех жителей «Проспекта», закончилось. Гриша улизнул в свою коморку отсыпаться, Митю позвали на кухню, остальные слушатели разбрелись кто куда.
Одна Лена осталась сидеть на корточках посреди станции. Она снова и снова прокручивала в голове рассказ Гриши, сопоставляла с тем, что слышала от других.
«Подготовка, значит, ад. А охота, значит, фигня, – размышляла Лена. – Что-то не верится. Сдается мне, Гришка просто пугать не хочет нас, будущих охотников. Отец говорит, что там везде ад. На каждом шагу. А папа знает, что говорит…»
«Кстати, этот Гриша интересный, – думала Лена, возвращаясь домой, чтобы приготовить ужин отцу. – Митя, конечно, тоже парень классный, добрый, обходительный. Но Гришка сильнее. Кстати, странно, живем на одной станции, каждый день здороваемся, и ничего друг о друге не знаем… А может, это и не странно. Тут, в метро, все люди с годами мебелью становятся. Но пока, – оборвала себя Лена, – главное – вылазка. Я должна справиться. Я. Должна. Справиться».
Она шла по гранитным плитам перрона, направляясь к входу в технические помещения. Именно там, в самом элитном, привилегированном «квартале» жилой зоны, располагалась их квартира, состоящая из двух крохотных комнаток: спальни и гостиной. Здесь имелись отдельный водопровод, душ, кухня. Обычные жители «Проспекта» пользовались общими удобствами.
Над головой смыкался закопченный свод станции, про который Святослав рассказывал с гордостью, что это – уникальная конструкция. «У всех просто своды, а у нас – видишь? С двумя карнизами!» – говорил он. Лене казалось, что предки могли бы украсить Проспект Большевиков как-нибудь еще, а так из всех станций, которые она видела в жизни, родной «Проспект» выглядел самым невзрачным. На Улице Дыбенко главным украшением была мозаика, изображающая женщину с ружьем. Ладожскую украшали изящные столбики, стоящие двумя рядами вдоль краев перрона, «Черкасу» – красивые люстры. На «Проспекте» – ничего. Но это не мешало Лене любить станцию всем сердцем.
И еще об одной интересной особенности рассказал отец дочери, когда ей было восемь. Лена тогда в первый раз побывала на соседних станциях, и, вернувшись, с детской непосредственностью заявила Святославу, что Проспект Большевиков – фигня и отстой.
– Во-первых, такие слова не употреблять! – напустился на девочку отец. – Чтоб я больше их не слышал.
– Соня так все время говорит, – оправдывалась малышка. – И многие другие. Даже взрослые.
– Вот только на других стрелки не переводи, – отец потемнел, точно грозовая туча. – Другие говорят, а ты не повторяй! Не повторяй, и все. Сонька – та без родителей растет, с мальчишками водится, девочки ее боятся. Да еще борьбой занимается, еще б она не ругалась. А у тебя я есть.
– А если ты уронишь на ногу молоток, пап, ты что скажешь? – прищурилась Лена, упорно не желая уступать в споре. Она не раз слышала, как ругается отец, в том числе очень грубыми словами.
На это Святослав ответил сухо:
– Тогда я скажу какое-нибудь матерное слово. Всяко лучше, чем отрыжку какую-то изо рта выплевывать. «Жесть», «пипец», «ин нах» – это не слова, а инвалиды какие-то, кривые-косые. И вообще мала ты еще над отцом смеяться! – рявкнул он.
Лена испуганно закивала. С тех пор никогда, даже в беседе со сверстниками, она не употребляла не только «фигня», но и многие другие аналогичные словечки. Сначала было сложно, потом выработалась привычка, и Лена стала смотреть на тех, кто так и сыпал подобными словами, как на дурачков.
– Во-вторых, – добавил Святослав уже мягче, усаживая маленькую Лену рядом, – есть у нашей станции одна особенность. Такого нигде больше нет… Весной, когда солнце вставало над городом, его лучи по наклонному ходу проникали на станцию. И освещали перрон. Всего на несколько минут солнце проникало под землю. Но те, кто это видели, ахали от восхищения. Никакого чуда, просто так построили вестибюль. Вряд ли нарочно, скорее всего, так само собой совпало. Жаль, жаль, что ты этого никогда не увидишь…
Лена всхлипнула и зарылась лицом в грубую ткань отцовской куртки.
– Пап, а мы никогда-никогда не увидим солнце? – спросила Лена, всхлипывая.
– Вряд ли, милая. Вряд ли. Но, знаешь, дочка, солнышко очень соскучилось по нам. Правда-правда. Люди устроили Катастрофу, закрылись от яркого солнышка черными тучами. Ядовитый дождь полил землю, убил все живое. А люди спрятались в метро, в темноту и тесноту. Но знай: солнце ищет путь к людям, пытается пробиться сквозь черные тучи. И однажды этот день настанет. Тьма рассеется. Вот увидишь. Тьма рассеется.
– Я верю, папа, – тихо сказала Лена.
С тех пор прошли годы. Они оба изменились. Лена повзрослела, Святослав состарился. Но вера в их сердцах не угасла. Они ждали солнца. Они надеялись…
Святославу Рысеву недавно исполнилось сорок два года, по меркам метро он считался «пожилым». Но глядя на его статную фигуру, на безупречную выправку, на крепкие тренированные мускулы, сложно было дать сталкеру больше тридцати пяти. Рост Рысева составлял всего метр шестьдесят пять сантиметров, но вставать с ним в спарринг побаивались даже рослые бойцы отряда самообороны. Число рейдов, совершенных Рысевым, никто точно не мог сосчитать. Сам Святослав не проявлял интереса к подсчетам. Из всех этих вылазок Рысев возвращался не только живым, но и почти невредимым. Да и безвозвратные потери среди его подчиненных случались редко.
В глазах сталкера светился пытливый ум. Святослав Игоревич очень увлекался чтением, особенно любил научные труды, он забил ими половину спальни. Товарищи Рысева ничего в этом не понимали и потому с радостью отдавали командиру монографии и учебники, принесенные из рейдов. Некоторые фолианты нелегко было не то что дотащить до метро, но и поднять, зато у сталкеров никогда не возникало вопроса, что дарить командиру на праздники.
Так же, в строгости и уважении к наукам и труду, воспитывал Святослав Игоревич и свою единственную дочь Елену, недавно отметившую семнадцатый день рождения. Дочь росла девушкой сильной, здоровой, увлекалась спортом и постоянно выигрывала соревнования по бегу. К отношениям с молодыми людьми подходила серьезно, ответственно. Делу, которому решила посвятить свою жизнь – медицинской работе, – отдавала всю себя. В общем, у отца почти не было основания для огорчений.
Почти. Лишь одна ерунда не давала спокойно спать Лене и ее отцу… Девушка молчала, не жаловалась, но видела с каждым годом яснее и яснее: соседи по-черному завидуют Рысевым. Их особому положению, их привилегиям. И сердце Лены разрывалось на части от горечи и обиды каждый раз, когда она слышала за спиной толки и пересуды, слухи и сплетни. Отец о проблеме знал. Но завести с дочерью разговор на эту тему все никак не решался.
Лена шла по станции, минуя жилые хибары. Все знакомо до боли.
Вот два поезда, навеки застывшие на путях, один из которых за необычную форму кабины Лена называла «головастым», а другой, с двойными фарами, – «глазастым». Тут обитали более-менее состоятельные жители, а все остальные ютились в неказистых, но уютных домиках. Сновали туда-сюда прохожие, занятые каждый своим делом. Слышался стук молотка. Где-то плакал ребенок. Из другого конца станции доносилось тихое пение. Пахло чуть подгорелым мясом, детскими пеленками, мужскими носками… Обычный набор ароматов жилой станции.
– Доброго здоровья, красавица. Отцу кланяйся, – с улыбкой обратилась к девушке добрая старушка, высунувшаяся из дверей покосившейся хибарки.
– И вам не хворать, Ксения Петровна, – девушка обняла пожилую женщину.
– Привет, Рысь! – помахал ей мальчишка, возвращавшийся домой после уроков.
В школе обучали в основном тому, что могло пригодиться детям в жизни. Мальчикам преподавали слесарное, токарное, плотницкое мастерство. Девочек учили шить, вязать, готовить. Много внимания уделялось физической подготовке. Конечно, проводились и обычные уроки, например, математика, история и биология. Последнюю отец Лены называл в шутку «бестиарией». Там изучали не только обычных зверей, но и мутантов. По сути, с этих уроков начинался долгий, нелегкий путь будущего охотника…
– И тебе привет, отличник! – помахала Рысева в ответ. А про себя подумала: «Вот тоже кличку придумал. Рысь. Какая я рысь… Так, котенок пока».
Глядя на радостные лица школьников, выбегающих в проход из школьного помещения, Лена и сама развеселилась. Счастье наполнило душу девушки, точно терпкий дым ладана, окутывающий церковь во время службы. Хотелось оторваться от пола и взлететь под потолок, пробить своды станции, и выпорхнуть на улицу… На глаза Лене попались классики, аккуратно нарисованные на гранитных плитах, и Рысева, точно маленькая девочка, звонко смеясь, запрыгала с клетки на клетку.
– Раз, два, три, четыре… – считала она. – Десять, одиннадцать. Ух! Хорошо!
Вдруг безмятежная улыбка сошла с ее лица.
Краем уха Лена уловила за спиной шипение, напоминающее змеиное:
– Прыгай, коза, прыгай… Попрыгаешь там, на улице… Бережет папаша дочку-белоручку. Ничего, придет и твоя очередь, буржуйка проклятая.
Лена резко обернулась.
Завеса, скрывавшая вход в вагон, колыхнулась. Человек, только что стоявший там, успел скрыться. Но Лена знала свою станцию так хорошо, что могла с закрытыми глазами определить, где живет какая семья.
– А-а… Клавдия Родионовна… Змеюка старая, карга сварливая… – прошептала Лена, от обиды и ярости едва способная говорить. Слезы навернулись на глаза девушки. Кулаки сжимались и разжимались.
Точно в тумане, то и дело хватаясь за стены, добралась она до дома. Кое-как, на автопилоте приготовила ужин, накрыла стол, и рухнула на диван. Жгучую обиду сменила полная апатия. Не хотелось ни есть, ни пить. Даже думать Лена не могла. Она просто лежала, глядя в пустоту. И в душе ее царила пустота.
В таком виде ее и застал вернувшийся с совещания отец.
Святослав снял куртку, сапоги, уселся за стол, поковырял вилкой еду. Еще пять минут назад он ужасно хотел есть. Но сейчас кусок не лез в горло сталкеру. Рысеву показалось в какой-то момент, что на глаза его наворачиваются слезы… Или просто капля пота скатилась со лба, он не понял. Решительно отодвинув тарелку с остывающим рагу, Святослав встал. Пересел на кровать. Какое-то время молча смотрел на Лену, забравшуюся с головой под одеяло, пытаясь понять, что могло произойти с его жизнерадостной, улыбчивой дочерью.
– Что случилось, Лен? – спросил, наконец, Святослав Игоревич.
– Ничего, – ответила девушка, не оборачиваясь. Она надеялась, что сумеет совладать с эмоциями, и отец решит, что дочь просто устала. Но голос изменил Лене, предательски дрогнул. Короткое слово выдало ее с головой.
Святослав покачал головой. Откинул одеяло. Лена попыталась отвернуться, но отец резким движением усадил девушку. С минуту он пристально смотрел в глаза дочери, пытаясь проникнуть в самые дальние закоулки ее души. Лена не могла отвести взгляд. Словно зачарованная, смотрела она на суровое, покрытое редкими морщинами и частыми шрамами лицо единственного родного человека на всем белом свете. Эта безмолвная беседа продолжалась с минуту. Потом отец откинулся на подушку и произнес сухо:
– Что, опять с Соней поссорились?
– Да она тут при чем! – простонала Лена. – Я ее даже не видела сегодня.
За много лет, что Соня и Лена были на ножах, девчонка-хулиганка стала в их семье буквально воплощением порока и олицетворением опасности. Если Лена приходила домой помятая, с синяком под глазом, отец мог не спрашивать, что случилось. Сейчас обеим исполнилось по семнадцать, но неприязнь с годами не ослабла, хотя драться девушки давно перестали.
Святославу ничего не стоило один раз, еще много лет назад, серьезно поговорить с сиротой, вкладывавшей в кулаки обиду за свое одинокое детство, чтобы та раз и навсегда отстала от его дочери. Или применить административный ресурс. Он не делал это специально. Бесконечная борьба с Соней Бойцовой закаляла Лену.
– Выкладывай… – потребовал отец, видя, что причина похоронного настроения дочери глубже.
– Сегодня Самсонов экзамен сдавал, – собравшись с духом, начала рассказывать Лена. – Сдал, конечно. Вернулся такой… Такой героический. Порохом пропахший, с лентой. Мы слушали, затаив дыхание…
– Самсон молодец, давно готовился, – улыбнулся отец. – Но плакала-то ты почему?
– Эти тетки… Они опять начали шептаться, отец. Что я…Что я в метро отсиживаюсь, за твоей спиной прячусь. Что ты взятки всем суешь, чтобы меня не трогали. Да хоть бы они уже сдохли поскорее!!!
И Лена едва опять не разрыдалась.
– Истерику прекратить! – рявкнул на Лену отец. И добавил уже спокойнее, но с металлическими нотками в голосе: – Ты, Лен, вроде взрослая, голова на плечах есть. Стыдно. Стыдно так реагировать. Да пусть Клавдия Родионовна и остальные хоть горшком тебя называют. В печку бы не ставили, как в народе говорят.
– Да срать я хотела на то, что они про меня думают! – почти закричала девушка. – Они же тебя, тебя оскорбляют, папа! У меня сердце болит, когда я вижу, как они смотрят тебе в спину и шипят! Да что бы они жрали, если бы не ты и твои парни?! Свиньи неблагодарные!
Святослав почувствовал, как гнев в его душе улетучивается, уступая место легкой грусти. И гордости. В этот момент он в который раз почувствовал, что воспитал дочь правильно, что не допустил фатальных ошибок. Привыкшая меньше болтать, больше действовать, Лена никогда не говорила отцу, как сильно она его уважает и ценит. У них не принято было выражать такие чувства словами, объятиями и прочим. И вот сейчас, почти случайно, Лена раскрыла на краткий миг, зато во всей полноте то, что чувствовала она к отцу…
– Так вот оно что, – произнес Святослав, мягко улыбаясь, ласково поглаживая дочь по волосам. – Так вот почему ты рыдаешь… Ну тогда знай, милая, что мне мнение этих людей. Хм. С чем бы сравнить… Как слону дробинка. Помнишь, что такое слон? Ну вот. Думаешь, я затем наверх хожу, чтоб мне внизу аплодировали?
– Могли бы хотя бы уважение проявлять… – шмыгнула носом Лена.
– А! – махнул рукой отец. – Выбрось из головы эти мысли. Тебе, милая, тоже предстоит людям служить. И поверь, к твоему труду относиться будут не лучше. Подумай вот о чем. Ты часто замечаешь, как трудятся уборщики? Или те, кто вентиляцию чинят? Ты вообще задумываешься, как все это функционирует? Канализация там, отопление. Ты каждый раз, когда моешь голову, думаешь, кто ночами не спит, чтобы текла эта вода?
Лена подумала и с тяжелым вздохом покачала головой.
– Ну вот, видишь. Люди работают, исполняют свой долг. Для всех нас главная награда – то, что все это работает. То, что мы живем. А благодарность… Да, с этим в наши дни дела обстоят плохо. Только раньше, доченька, было не лучше. Но знаешь… Хоть я не все понимаю в христианском учении и не со всем согласен, но одна мысль мне нравится: добрые дела надо делать ради самих добрых дел. Потому, что так надо. Потому, что иначе нельзя. Не ради, как ты выразилась, уважения. Иисуса Христа, который нес это учение, отовсюду гнали, поносили и в итоге вообще на кресте распяли.
– Знаю. Читала, – кивнула Лена. – И очень злилась. Он людям помогал, а его – на крест…
– А злиться не надо. Вот ты пожелала теткам сдохнуть поскорее. Теткам хуже стало от слов твоих? Нет. А ты вся побелела от гнева. Тебе хорошо стало? Нет. Вот и не ори. Ты медсестра. Будущий врач. Клятву Гиппократа давать будешь. Тебе крикнут в лицо: «Не буду режим соблюдать, не хочу!», – и что ты сделаешь? В морду больному дашь?..
– Нет, конечно! – воскликнула девушка. – Как можно! Меня же тогда с позором выгонят!
– Ну, это как раз не факт. Кадровый вопрос у нас самый острый… Но и не похвалят, да. Учись терпению, Лен. Будь мужественной даже в самых обычных жизненных ситуациях. Поверь, чтобы терпеть несправедливые обиды, тоже нужно мужество. Еще какое.
– Сложно, – вздохнула Лена, опуская глаза.
– Ха. Конечно, сложно. Но если не начнешь – так и будешь рыдать из-за глупых сплетен. Будь выше этого. Будь выше, – и с этими словами Святослав крепко обнял Лену, прижал к себе. Так они сидели долго в полной тишине, слыша как гулко, глухо бьются их сердца. Постепенно стук сердец отца и дочери выровнялся. Тогда они встали с кровати и с аппетитом накинулись на рагу, давно остывшее, но не ставшее менее вкусным.
– Как там наши соседи, наркоманы? – поинтересовалась Лена. Она слышала краем уха, что повышение платы за транзит вызвало ярость у жителей Веселого поселка и Василию Стасову с огромным трудом удалось уладить назревающий конфликт.
– Как-как… Бузят, – отвечал Святослав, флегматично теребя заусенец на большом пальце. – Но не волнуйся. Не попрут они против нас. Слишком деградировали за двадцать лет. Вот уж кого-кого, а наркоманов нечего бояться.
Лена кивнула, соглашаясь с доводами отца, и на миг закрыла глаза, воскрешая в памяти свой первый визит на соседнюю станцию, состоявшийся двенадцать лет назад…
– Папа, а почему нам нельзя ходить в Веселый поселок? – канючила пятилетняя Лена, дергая отца за рукав куртки. – Скажи, только честно, правда ли, что там никто не работает, все с утра до ночи поют и веселятся?
– Это кто ж тебе такое рассказал? – удивленно вскинул брови Рысев-старший.
– А… – неопределенно махнула рукой дочка. – Неважно. Что, скажешь, врут? Ты же наверняка там иногда бываешь. Может, и я с тобой схожу?
Читать бесплатно другие книги:
