Бизерта Шестёра Юрий

Глава VI

Будни эскадры

Вскоре после отъезда Андрея Петровича несколько девочек из семей офицеров, живших на «Константине», в том числе и Ксения, были устроены в небольшую первоначальную школу в Пешри, пригороде Бизерты. И теперь каждое утро они на шлюпке подходили к низкому и пустынному берегу, незаметно переходившему в зеленый луг, не спеша пересекать который, по мнению Ксении, было одно удовольствие.

Проводив дочь в школу, Степан Петрович пригласил Ольгу Павловну прогуляться по городу, благо что ялик с матросом Плетневым, неизменным разъездным командира «Гневного», ожидал его у трапа «Константина».

После швартовки Степан Петрович отослал Плетнева с яликом на свой миноносец.

– И куда же это мы с тобой направимся, Степа? – заинтересованно спросила Ольга Павловна, лишь изредка сходившая с борта «Константина» за время его стоянки в бухте Каруба, так как продовольственные пайки, выделяемые французской администрацией для семей офицеров эскадры, доставлялись прямо на судно. А для того, чтобы «пройтись» по магазинам, свободных денег в семье просто не было.

Тот же загадочно улыбнулся:

– Прежде чем пройтись по магазинам, – Ольга Павловна скептически глянула на него, словно прочитавшего ее невеселые мысли, и подумав про себя: «Это с нашими-то деньгами?!» – я предлагаю тебе, дорогая, посетить одно, как мне кажется, довольно уютное местечко, которое тебе, несомненно, понравится.

– Ты меня заинтриговал! – рассмеялась та, однако насторожилась, почувствовав в его голосе какие-то, как показалось ей, неуловимые, но давно знакомые нотки, предвещавшие что-то весьма необычное: уж очень хорошо она узнала своего дорого человека за прожитые вместе с ним годы.

Тот же, почувствовав ее явную заинтересованность, взял ее под руку и уверенно зашагал по набережной. Встречавшиеся им иногда офицеры – и русские, и французы – приветствовали капитана 1-го ранга отданием воинской чести, и Ольга Павловна еще крепче прижималась к его столь надежной во всех отношениях руке.

Когда же они, подойдя к одному из особняков, направились к его флигелю, Ольга Павловна непонимающе удивилась:

– Так ведь это же, если я только не ошибаюсь, тот самый флигель, который снимал Андрей Петрович! Я, случайно, ничего не перепутала?

– Нет, дорогая, ты права. Права и в том, что Андрюша снимал его. Вот именно, что снимал, – согласился Степан Петрович, доставая ключ из кармана мундира, вид которого явно озадачил его спутницу.

А когда он открыл входную дверь и широко распахнул ее, то торжественно произнес:

– Прошу вас, мадам, пройти в наши хоромы!

Ольга Павловна с замирающим сердцем вошла в уже знакомую прихожую и растерянно спросила:

– Я уже ничего не понимаю, Степа. Какие это еще такие «наши хоромы»?!

Тот же, по-хозяйски повесив фуражку на крючок вешалки, как можно небрежнее, хотя его сердце замирало от предвкушения близости с любимой женщиной, пояснил:

– Чего же тут непонятного? Это теперь место наших с тобой любовных встреч, дорогая!

Та пошатнулась, и Степан Петрович, вовремя подхватив ее за талию, провел в гостиную.

– Но ведь это же невозможно, Степа… – никак не могла прийти в себя Ольга Павловна. – Откуда же у нас с тобой могут быть такие деньги?! – почти простонала она, уже почти перестав что-либо соображать, но твердо уверенная в том, что такое может позволить себе лишь человек, располагающий немалыми средствами, коим ее супруг в данный момент никак не являлся.

– Неужто я пригласил тебя сюда только для того, чтобы обсуждать наши финансовые проблемы? – укоризненно посмотрел тот на нее.

И Ольга Павловна, увидев красноречивый взгляд истосковавшегося по женской ласке мужчины, обвила его шею руками и жарко прошептала:

– Какое же это счастье, любимый…

– Вот это ты и докажешь мне уже в постели, – с придыханием произнес тот, увлекая ее в спальню.

– С превеликим удовольствием, милый… Ты будешь доволен мной, уверяю тебя… – бессвязно шептала она в предчувствии столь близкого высшего наслаждения с любимым человеком.

Утомленный близостью, он расслабленно лежал на спине, в то время как Ольга, как всегда, устроилась у его правого бока, положив голову на его согнутую в локте руку и поглаживая его спутанные влажные волосы.

– Лежим с тобой в постели и ничуть не боимся услышать внезапный стук в дверь, – тихо сказала она, счастливо и тихо рассмеявшись. – Какое же это, оказывается, счастье… И времени – хоть отбавляй. Во всяком случае, хватит и не на одну ласку, – лукаво, на всякий случай, намекнула его неутомимая подруга.

– Не гони лошадей, Оля, как учил меня Андрюша еще во Владивостоке после нашего с тобой знакомства, – устало заметил он и улыбнулся: – Я же ведь все-таки не железный, как тебе, как мне кажется, этого хотелось бы.

– А я подожду, Степа… – смиренно произнесла та и плутовато улыбнулась. – Ведь знаю же, что все равно не утерпишь, чтобы не повторить это чудо еще хотя бы раз…

– Какая же ты все-таки у меня ненасытная, – притворно вздохнул тот, но, погладив ее еще по-девичьи упругую грудь, со всей очевидностью понял, что та не так уж и далека от истины…

– А вот теперь можешь пытать меня по всем интересующим тебя вопросам, – произнес Степан Петрович, расслабленно откинувшись на подушку, – ибо теперь, кроме этого, от меня, как мужчины, долго не будет какой-либо существенной пользы.

– Будет, Степа, да еще как будет! – счастливо рассмеялась Ольга Павловна и нежно поцеловала его. – Спасибо тебе, дорогой, за такой радостный для меня день. Не зря же ты обещал, что что-нибудь, да придумаешь. Ведь даже и один день счастья – это, поверь, не так уж и мало…

Тот усмехнулся:

– А если бы такое продолжалось в течение года?

Ольга Павловна вздохнула:

– Это несбыточная мечта, Степа, и ты прекрасно это знаешь не хуже, а гораздо лучше меня.

– И все-таки, а вдруг, Оля?

– Не издевайтесь над бедной женщиной, господин флотский офицер! – рассмеялась та.

«Господи, да она даже и не допускает самой мысли о возможности долгосрочной аренды флигеля! – с тоской подумал Степан Петрович. – Дожился, что не могу устроить нормальную интимную жизнь с собственной женой. Тоже мне – капитан первого ранга! – казнил он себя. – Утешает лишь то, что в таком же безвыходном положении оказались и все без исключения офицеры эскадры. Да и не только офицеры, – вспомнил он недавний неофициальный дружеский разговор с начальником штаба эскадры. Так у того-то хоть взрослая, все понимающая дочь… – И тут же спохватился: – Но ведь нельзя же, в конце концов, быть эгоистом, наслаждаясь своими неожиданно возникшими финансовыми возможностями! Все, хватит мучить дорогую мне женщину», – решил он.

– Так знай, Оля, – я оформил аренду этого флигеля на год, – с некоей долей торжественности произнес Степан Петрович.

– Как это на год?! – опешила та, боясь поверить, что не ослышалась. – Ведь для этого же нужны огромные деньги…

– Успокойся, их дал мне Андрюша.

Ее глаза наполнились слезами:

– Ты хочешь сказать, что все это помещение, или как ты назвал его «хоромами», принадлежит нам в течение целого года?!

– Именно это я и хотел сказать, Оля.

Та смахнула слезы и решительно выскользнула из-под простыни.

– Ты куда?! – удивился Степан Петрович.

– Хочу сейчас же, немедленно, осмотреть всю квартиру, Степа!

– А ты разве не видела ее? – опешил тот.

Ольга Павловна усмехнулась, снисходительно глянув на непонятливого супруга:

– Конечно, видела. Но теперь хочу посмотреть на нее не глазами гостьи, а уже глазами хозяйки, – пояснила она, а затем смущенно попросила: – И, пожалуйста, не смотри на меня – я же обнаженная…

Степан Петрович искренне рассмеялся:

– Это же надо! Через пятнадцать лет совместной жизни – и такая девичья стеснительность! – Та с улыбкой опустила глаза. – А ты не допускаешь, что мне доставляет истинное удовольствие обозревать тебя именно обнаженной?

– Допускаю, Степа, – счастливо рассмеялась она. – Обозревай на здоровье! – и выпорхнула из спальни.

Вернувшись, скользнула под простыню.

– Никак не могу успокоиться, – призналась она. – Это что-то несбыточное… Во всяком случае, мы с тобой по гроб жизни обязаны за это Андрею Петровичу.

– Отчего же, Оля?

Та непонимающе посмотрела на него.

– Дело в том, – пояснил он, – что это отец передал мне через Андрюшу три тысячи франков из наших родовых активов.

– Три тысячи?! – боясь, что ослышалась, переспросила она сразу же осевшим голосом.

– Три тысячи, – подтвердил он. – Так что мы теперь с тобой вполне состоятельные люди и можем позволить себе пройтись даже по самым дорогим магазинам.

Из глаз Ольги Павловны катились слезы радости, и она уткнулась лицом в его широкую грудь. Плечи ее вздрагивали… И он молча гладил ее по голове, вспоминая и свое потрясение, когда Андрюша положил перед ним на стол эти действительно немалые деньги.

Немного успокоившись, она просветленным взглядом посмотрела на него:

– Только теперь я поняла глубокий смысл слов Петра Михайловича, твоего отца, когда он вразумлял нас с Марией еще во Владивостоке после ее венчания с Андреем Петровичем.

– Ты это о чем? – невинно спросил тот, хотя сразу же вспомнил о замечании, которое сделал отец девушкам по поводу их ревностного отношения к Александре Васильевне, их с Андрюшей матери.

Та подозрительно посмотрела на него: «Неужто забыл?!» – а затем все-таки напомнила:

– О том, что родители, мол, непременно придут и даже не столько придут, – поправилась она, – сколько бросятся на помощь своим детям, случись с ними какая беда.

Степан Петрович пожал плечами:

– Какая же тут мудрость, спрашивается? Да ведь случись что с Павликом или Ксюшей, мы бы с тобой, что же, разве тут же не бросились бы на помощь им?!

Ольга Павловна улыбнулась:

– Конечно так, Степа! Но это стало понятным и естественным тогда, когда я и сама стала матерью. А тогда, во Владивостоке, вы с Андреем Петровичем были для нас с Марией самостоятельными и уверенными в себе мужчинами, которым вряд ли когда-нибудь потребуется какая-либо помощь. И мы, глупенькие девчонки, даже несколько обиделись на вашего отца, отчитавшего нас за ревностное отношение к вашей матери. Хотя, конечно, и понимали его правоту, – призналась она. – А вот когда к нам с тобой пришла, слава Богу, если и не беда, а лишь затрудненное финансовое положение, Петр Михайлович сразу же пришел тебе на помощь, передав с Андреем Петровичем столь значительную сумму денег. И теперь мы с тобой имеем возможность даже арендовать этот флигель, наше «гнездышко», для наших интимных встреч, которые доставят нам столько радостей…

И снова расплакалась, но уже слезами благодарности.

Он же, стараясь успокоить ее, погладил ее по бедру и вздрогнул, испытав наслаждение.

– Какая же у тебя все-таки бархатистая и нежная кожа, Оля!

Она, еще всхлипывая, подняла голову с его груди и сквозь слезы признательно посмотрела на него:

– Об этом, Степа, ты мне же говорил еще во Владивостоке, – прошептала она.

– И ты, что же, запомнила это? – с сомнением спросил он, недоверчиво глянув на нее.

– Какой же ты у меня все-таки глупенький, дорогой ты мой человек… Да разве женщина сможет забыть такие слова?! Она же будет помнить их, замирая от счастья, до конца дней своих…

И он, потрясенный этими словами, нежно поцеловал ее, ощутив солоноватый привкус слез радости любимой женщины…

Вернувшись на миноносец и выслушав доклад старшего офицера о текущих делах, Степан Петрович прошел в свою каюту. Его терзало беспокойство, ибо он никак не мог принять решения по мучившему его весьма щепетильному вопросу.

Еще во флигеле, утомленный любовными ласками и нежась в постели, он мельком подумал о своем старшем офицере, лишенном возможности регулярного интимного общения со своей супругой. А тот ведь гораздо моложе его. Но у них же с Софьей Кирилловной двое ребятишек… Однако, увидев возбуждение Ольги, уяснившей, в конце концов, что она является полновластной хозяйкой их «гнездышка» на целый год, благоразумно решил не заводить с ней разговора по этому поводу, а принять решение позже, взвесив все уже в спокойной обстановке.

И вот он сидит в уютном кресле в своей довольно просторной каюте, снова возвращаясь к томившим его размышлениям. Он понимал, что Ольга не сможет отказать ему в просьбе изредка давать ключ от флигеля своему старшему офицеру, тем более что она хорошо знала его супругу. Но, вспомнив, с каким восторгом та, узнав о том, что флигель снят им на год, тут же кинулась в неглиже осматривать уже «хозяйским» глазом квартиру, понял, что не имеет права лишать свою подругу этого столь дорогого для женщины чувства. Чувства хозяйки. И вопрос о превращении флигеля в общественное место для любовных свиданий отпал сам собой.

«Извини, Владимир Аркадьевич, но решать свои любовные проблемы придется тебе все-таки самому, – твердо решил Степан Петрович. – Как ни крути, а счастье моей желанной женщины для меня, как оказалось, гораздо дороже мужской дружбы. Так что не взыщи, дружище!» – поставил он жирную точку на этом, как оказалось, не таком уж и простом вопросе.

После сообщения в газетах о подавлении большевиками восстания в Кронштадте командиры миноносцев опять в едином порыве потянулись к «Гневному». Разумеется, опять без вызова командира дивизиона. И его старший офицер, как и раньше, встречал гостей и, пожимая им руки, провожал в командирскую каюту, в которую вестовые по его приказу снова спешно переносили стулья из кают-компании.

Когда все командиры собрались в полном составе, Степан Петрович обвел их долгим взглядом и усмехнулся:

– Опять «большой сбор», господа командиры?

– А что делать, Степан Петрович? – вопросом на вопрос ответил за всех капитан 2-го ранга Кублицкий, командир «Пылкого». – Вместе как-то легче пережить горечь поражения…

– Горечь, на мой взгляд, относительную, Алексей Иванович. – Командиры вопросительно посмотрели на него с долей недоумения. – После октябрьского переворота большевиков братцы-матросики зверски убивали офицеров, сжигая их тела в корабельных топках, свидетелем чему был мой брат, контр-адмирал Чуркин. – Офицеры в смятении непроизвольно крестились. – И именно балтийские матросы стали ударной силой большевиков при совершении ими октябрьского переворота. А затем, когда поняли, что большевики их нагло обманули, введя так называемую экономическую политику военного коммунизма с ее продотрядами, вдруг спохватились, – пояснил он. – Так что к восставшим матросам, потерпевшим поражение, лично у меня, господа, сочувствия нет, – жестко сказал он. – А вот о провале восстания, как такового, против режима большевиков действительно приходится сожалеть. Хотя Андрей Петрович, мой старший брат, и предвидел его.

В каюте воцарилась тишина.

– А на каких основаниях, Степан Петрович, ваш брат сделал подобный вывод? – нарушил ее капитан 2-го ранга Зилов, командир «Зоркого». – Если это, конечно, не секрет, – уточнил он.

– Какой там секрет, Василий Афанасьевич! Просто он предположил, что, во-первых, большевики усилят группировку штурмующих войск в соотношении три к одному в соответствии с требованиями военного искусства, как нас учили с вами, господа, в Морском корпусе. – Командиры согласно закивали головами. – А во-вторых, в первых рядах атакующих они теперь пошлют делегатов их съезда, который открылся в первый день восстания в Кронштадте, своих фанатиков, которые увлекут за собой красноармейцев, исключив возможность их разагитации матросами.

– Без сомнения, большевики именно так и сделали, – вздохнув, согласился Зилов.

– А чему тут, собственно говоря, удивляться, – заметил капитан 2-го ранга Остолопов, командир «Капитана Сакена», – когда штурмующими войсками командовал Михаил Тухачевский, правда, всего-навсего бывший поручик, но, заметьте, лейб-гвардии Семеновского полка, к тому же выпускник привилегированного Александровского военного училища, одного из лучших армейских училищ Российской империи. И, кроме всего прочего, имеющего опыт командования фронтом.

– Вот именно, – поддержал его старший лейтенант Манштейн, командир «Жаркого». – Что же касается использования большевиками делегатов их съезда при штурме, то, думаю, это предположение уважаемого Андрея Петровича подтвердится после появления более подробных сообщений о подавлении восстания в Кронштадте.

– Представляю, что там сейчас творится… – тяжко вздохнул Кублицкий.

– Да то же самое, что и при подавлении любого бунта на Руси, Алексей Иванович, – усмехнувшись, заметил Степан Петрович. – Вспомните хотя бы, к примеру, расправу Ивана Грозного с вольными новгородцами, когда он в довершение всего приказал оторвать язык у колокола, созывавшего их на вече. А подавление восстания Пугачева Екатериной Великой и четвертование его главаря в Москве на Болотной площади? Или расправу юного Петра Первого с участниками бунта стрельцов, поднятого сторонниками его сестры царевны Софьи? – укоризненно посмотрел он на командира «Пылкого». – Но сейчас для нас с вами главное не это.

Командиры напряженно посмотрели на него. Они понимали, что именно сейчас тот сделает выводы, касающиеся их будущего, исходя из произошедших событий в большевистской России.

– Итак, господа, восстание в Кронштадте подавлено. И как вы, конечно, помните, еще на нашем первом «большом сборе» Александр Сергеевич, – он глянул на командира «Жаркого», – предположил, что в этом случае большевики, изменив так называемую экономическую политику военного коммунизма, будут править в России еще долгие годы. И с этим трудно не согласиться, даже несмотря на то, что во многих губерниях, как эхо Кронштадтского восстания, начались волнения среди крестьян, которые, несомненно, тоже будут подавлены. И это в первую очередь относится к уже начавшемуся крупному крестьянскому восстанию в Тамбовской губернии.

А это означает, что у Русской эскадры нет будущего, – лица офицеров окаменели, хотя они и допускали такую возможность. – Я понимаю, что это трудно, почти невозможно воспринять, но это так. Наши надежды на то, что эскадра будет передана некоему «русскому правительству в изгнании» для продолжения борьбы с большевиками, оказались мифом. Его нет и, по всей видимости, не будет. И не надо уподобляться страусам, прячущим голову в песок в случае появления опасности. Ведь мы с вами ответственны не только за себя и свои семьи, но и за команды вверенных нам кораблей.

Командиры вскинули опущенные было головы.

– Исходя из этого, можно предположить, что французское командование, на содержании которого мы находимся, будет, во-первых, стремиться к сокращению численности команд кораблей эскадры. А, во-вторых, для возмещения расходов на ее содержание к переводу наиболее ценных кораблей в состав своего военно-морского флота, разумеется, без русских команд, или же к продаже судов третьим государствам.

Среди присутствующих возникло движение. Командиры зашептались, обмениваясь многозначительными взглядами. То, что они подспудно чувствовали и понимали, командир дивизиона преподнес им в четко сформулированном виде.

Степан Петрович почувствовал, что командиры, стихийно собравшиеся в его каюте, как раз и ожидали услышать от него, их непосредственного начальника, прогноз будущего как эскадры, так и лично их, флотских офицеров. И выждав, когда они успокоятся, продолжил:

– Какова же наша задача как командиров кораблей в этих условиях? Во-первых, поддерживать, насколько это возможно, техническое состояние наших миноносцев. Во-вторых, готовить личный состав к постепенному его списанию на берег.

И опять заволновались командиры. Они же прекрасно понимали, что это было бы равносильно концу существования эскадры.

– Я располагаю некоторыми сведениями о том, что французское правительство и, соответственно, колониальные власти Туниса озабочены трудоустройством русских беженцев, находящихся здесь, в Бизерте. Спрашивается, каких это таких беженцев? – он обвел взглядом напряженно слушавших его офицеров. – Да офицеров и матросов, подлежащих постепенному списанию с кораблей эскадры. Вот так вот, господа.

Командиры подавленно молчали.

– В связи с этим, – продолжил Степан Петрович, – необходимо заблаговременно подготовить списки личного состава с указанием гражданских специальностей и должностей, которые они могли бы замещать в случае возникновения соответствующих вакансий. Но делать это не спеша, без огласки, дабы не вызвать возможных волнений в командах. Мы же с вами как офицеры, верные присяге, обязаны исполнять в соответствии с Морским уставом свои должностные обязанности до тех пор, пока на судах не будут спущены Андреевские флаги.

Все встали, приняв положение «смирно». Тем самым командиры миноносцев подтверждали свою готовность выполнить свой воинский долг до конца, каким бы горьким он ни был.

Наконец-то старый броненосец «Георгий Победоносец», ветеран флота, превратился в плавучий город для семей офицеров эскадры. Его предварительно подготовили для более или менее нормальной жизни нескольких сотен человек, главным образом женщин, детей и пожилых людей. Он стоял у выхода из канала у самого города невдалеке от лоцманской башни, что позволяло всем свободно спускаться на берег.

А флотские острословы тут же окрестили его «бабоносцем». И это название сразу же прижилось в среде флотских офицеров – уж очень точно оно отражало суть нового предназначения ветерана броненосного флота.

– Вот ваше новое место жительства, – сказал Степан Петрович, открывая дверь довольно просторной каюты. – Возможно, на долгие годы, – уточнил он.

Ольга Павловна с Ксенией с интересом, присущим женщинам, быстро осмотрели ее.

– Пожалуй, эта каюта будет получше, чем на «Константине», – удовлетворенно отметила Ольга Павловна. – Во всяком случае, просторнее.

– И очень удобный стол для моих занятий, – заметила Ксения, любовно поглаживая его полированную столешницу.

– Я рад, что каюта пришлась вам по душе, – с удовлетворением констатировал Степан Петрович и, выглянув в коридор, приказал: – Вносите вещи, братцы!

А сами вышли в довольно просторный коридор, чтобы не мешать матросам.

Осмотревшись, Ольга Павловна заинтересованно спросила:

– А кто будет жить в этих соседних каютах?

– Вот в этой, адмиральской, с мебелью красного дерева, – подчеркнул Степан Петрович, указав на соседнюю каюту, – семья начальника штаба эскадры Тихменёва, а в тех, что напротив, – семьи адмиралов Остелецкого и Николя.

Ольга Павловна и Ксения многозначительно переглянулись. «Стало быть, глава нашей семьи далеко не последний человек на эскадре!» – с гордостью за него подумали они.

– А вот там, в конце коридора, – продолжил Степан Петрович, – в так называемом «адмиральском помещении», будет размещаться школа.

– Прямо здесь, на броненосце, папа? – с загоревшимися глазами спросила Ксения.

– Прямо здесь, – подтвердил тот. – И ее ученики, между прочим, будут заниматься по программе гимназии.

– Вот здорово! – восторженно воскликнула Ксения. – Встала, позавтракала и прямо на занятия через несколько шагов. Позавидовать можно! Это тебе не плыть на шлюпке, а затем тащиться через довольно большой луг. Хотя в этом тоже есть свои прелести, – улыбнувшись своим потаенным мыслям, уточнила она.

– Действительно очень удобно, Степа, – благодарно посмотрела на него Ольга Павловна.

– Ваше высокоблагородие, все вещи в каюту занесены! – доложил подошедший матрос, вестовой командира «Гневного».

– Добро, Фролов! Возвращайтесь всей командой на миноносец!

– Есть! – ответил тот и покинул с товарищами помещение.

– Ну что же, дамы, давайте обживать каюту, – улыбнувшись, предложил Степан Петрович.

– А ведь на нашем линкоре, бывшем броненосце, действительно по два орудия в башнях главного калибра, – шепнула Ксения матери, когда они возвращались в свою каюту.

Та непонимающе посмотрела на нее, а затем, вспмнив об их давнем разговоре о бое миноносца Степана Петровича с германскими миноносцами в Рижском заливе, тихо рассмеялась:

– Значит, все-таки убедилась, что я была права?

– Если бы об этом мне сказал папа, то я бы, конечно, не стала их пересчитывать.

Ольга Павловна только покачала головой, еще раз убедившись в том, что отец был для их дочери высшим авторитетом.

Жизнь на «Георгии» отличалась своим особым бытом. Отцы служили на кораблях, получая мизерное денежное довольствие, и матери были озабочены тем, чтобы найти хоть какую-нибудь работу, дабы поддержать свои семьи. Им, конечно, выдавали пайки для пропитания, но довольно скудные, однако ведь нужно было приобретать и хотя бы самые необходимые вещи, а также предметы быта…

И вот эти представительницы бывшего привилегированного сословия Российской империи, барыни, которым в принципе не была нужна какая-либо работа, да и не привыкшие к ней, были готовы даже за небольшое вознаграждение выполнять любые обязанности. И они, не гнушаясь, мыли чужую посуду, стирали и штопали белье, а если кому повезло, то были гувернантками или давали уроки музыки отпрыскам местной знати. Ведь речь шла о выживании, и не столько их самих, сколько их детей, их потомства. А ради этого они были готовы идти на все, на любые унижения.

Кроме того, все женщины «Георгия» должны были принимать участие в так называемых общественных работах. Они отбирали целые горы камешков из, казалось, бесконечных мешков с чечевицей и каждый день чистили овощи. А вот Ольга Порфировна Тихменёва, жена начальника штаба эскадры, срезала с картошки такую толстую кожуру, что эту даму пришлось определить на другую работу.

Быть отрезанным от мира и ждать новостей, ждать писем, которые никогда не приходят, – все хорошо знали это чувство. Но, как ни странно, именно это тщетное ожидание делало час раздачи почты очень важным моментом беженского дня. На «Георгии» долгожданный Алмазов, отставной лейтенант-почтальон, появлялся перед редкими счастливчиками, дождавшимися, наконец, весточки, и болезненно переносил шутливые укоры ничего не получивших.

А вот в Морском корпусе еще издалека было видно лейтенанта-почтальона, который поднимался из Бизерты на мотоциклете. Ухо ловило его приближение. По вечерам же зимой глаза воспитанников следили за передвижением его фонаря между бараками Сфаята.

Дети же на «Георгии» жили своей особой жизнью. И тем не менее, несмотря на бедность, детство дворянских отпрысков было увлекательным приключением. Постоянное общение, одни и те же интересы, дружба, неприязнь – это была, по сути, жизнь закрытого учебного заведения, но без ее отрицательных сторон: они не были лишены семей и, самое главное, имели полную свободу.

Странные картины запутанных металлических помещений, таинственных коридоров, просторных и пустынных машинных отделений… Это все картины их запретных похождений, о которых родители и не подозревали. Они знали «Георгий» от глубоких трюмов до верхушек мачт. Поднимаясь же по железным поручням внутри мачты, они устраивались на марсах*, чтобы «парить над миром».

С верхней палубы можно было спуститься на батарейную палубу, а затем – на церковную. Только на этой палубе был общий зал, где все собирались в обеденные часы за большими, покрытыми линолеумом столами. В субботу вечером и в воскресенье утром столы складывались, чтобы освободить палубу для Всенощной и Литургии. Ведь редко кто из обитателей «бабоносца» пропускал церковную службу.

Жизненным центром их мира был камбуз. В нем царил толстый кок, прозванный Папашей. Полностью сознавая всю важность своего положения, он, казалось, священнодействовал с особой торжественностью. Ведь все съестные пайки, выдаваемые французской администрацией, были в его распоряжении. За Папашей числился еще один ценный талант – ему хорошо удавались пироги, которые он выпекал в праздничные дни.

А вот в помещения на баке ходить им не рекомендовалось. Во-первых, там почти не было детей, так как главным образом жили холостяки, а во-вторых, как они слышали от взрослых, что некоторые из них даже «пьют вино». Это был запретный квартал их большого «дома» на воде.

Когда же спадала жара и небо покрывалось звездами, они гурьбой устраивались на корме между двумя люками прямо на нагретой за день палубе, и разговорам не было конца. И о чем только не говорили они… И, конечно, пели. Пели «Бородино», пели «Великий 12-й год». Хотелось плакать – так сильно переживали они эти «напевы победы» после всего пережитого, связанного со сдачей красным Крыма и уходом из Севастополя, но говорить об этом не полагалось. Можно было только петь.

Их убежище – «Георгий Победоносец» – все еще считался военным кораблем, и Андреевский флаг по-прежнему развевался на его кормовом флагштоке. Дети часто присутствовали при торжественном спуске флага под торжественные звуки горна и очень дорожили своим морским воспитанием. Грести в канале, сидеть за рулем шлюпки, безупречно причалить – все это было для них очень важно. В разговорной речи они правильно употребляли морские термины и чувствовали легкое презрение к тем, кто их не понимал. И это относилось не только к мальчишкам.

Конечно, их друзья, кадеты Морского корпуса, очень поощряли их преданность всему морскому. По воскресеньям, в дни увольнений, они часто спускались со своей горы Кебир. И не удивительно, что дети знали все, что происходит в Сфаяте или в казематах форта Джебель-Кебира.

Как-то сам собой, видимо, как следствие пережитого, в среде подростков зародился культ «силы воли», согласно которому они должны были пройти какое-нибудь испытание в доказательство своей храбрости. Ведь, как известно, не всегда легко проявить свое геройство.

Поначалу было решено спуститься в трюм старого броненосца и разыскать в лабиринтах пустых коридоров обширное котельное отделение и, главное, «пятую топку», в которой, по рассказам, был сожжен после октябрьского переворота большевиков священник. Они считали, что его дух не мог навсегда покинуть места, где еще таилась сила пережитого… Однако некоторые под разными предлогами проявили малодушие, и любителей острых ощущений осталось не так уж и много.

Через узкую дверь на носу броненосца, где в этот час никого не было, они пробрались в машинное отделение, где почувствовали себя уже в другом мире: везде тишина и полумрак. Шли осторожно, наугад, разговаривая вполголоса, освещая иногда при повороте дорогу быстро гаснущей спичкой. Как только могли мальчики знать, каким трапом спускаться? Везде теперь царила полная темнота, и этой темноте, казалось, не было конца! И все-таки, случайно или нет, но они, после блуждания в ней, наконец-то попали в большое отделение, где находились топки паровых котлов.

– Вот она, «пятая топка», – прошептал кадет Жорж, остановившись перед металлической дверцей, которая прикрывала топку.

Все стояли в торжественном молчании.

Настал момент проявить свою силу воли, стойко выдержав физическую боль. Перочинным ножом мальчики по очереди надрезали себе на руках кожу до крови, которая выступала на ней небольшими капельками, а затем то же самое делали и девочкам. И никто из них не издавал ни звука, хотя и было больно. И только небольшие шрамы на руках в виде белых полосок свидетельствовали о пройденном испытании их владельцами.

– Уходим! – неожиданно решительно сказал Жорж. – Время возвращаться, – пояснил он.

Теперь им все время пришлось подниматься вверх. Но, когда они добрались до выхода, оказалось, что палуба, такая пустынная в начале их экспедиции, была теперь полна народа: люди с чайниками в руках ждали кипяток для вечернего чая.

Но им ведь было строго запрещено лазить в машинное отделение, и поэтому, волей-неволей, надо было искать другой выход. Его поиски в кромешной тьме показали, что, увы, оставалось только отверстие, оставленное вентиляционной трубой, сорванной когда-то бурей вблизи Сицилии. Да и его-то обнаружили лишь благодаря дневному свету, который пробивался через него. Предприятие на этот раз было действительно опасным, так как можно было, вылезая через это отверстие, сорваться и упасть в глубокое машинное отделение. Тем не менее с помощью «силы воли» все благополучно очутились на верхней палубе.

И уже позже, обсуждая между собой эту тайную экспедицию, они с возбуждением почувствовали всю таинственность пережитого. А Жорж мрачно заявил, что был момент, когда при слабом мерцании свечи он ясно увидел за их спинами колеблющийся призрак.

– Я не хотел пугать девочек, потому и предложил срочно уходить, – признался он.

А те ужаснулись уже задним числом.

– Может быть, тебе это привиделось, Жора?! – с тайной надеждой спросила Ксения чуть дрогнувшим голосом.

Тот усмехнулся:

– Потому-то, Ксюша, призраки и называют привидениями. А ведь мы же специально искали именно «пятую топку», у которой, как и предполагали, витает дух сожженного в ней священника, – напомнил он.

– Выходит, что так, – вздохнув, согласилась та.

Так окончилась их эпопея по воспитанию «силы воли».

Через некоторое время открылась школа, которая официально называлась Прогимназией бывшего линейного корабля «Георгий Победоносец». Ее начальница Галина Федоровна Блохина была единственным профессиональным преподавателем. Она окончила Бестужевские педагогические курсы* и пользовалась большим авторитетом у всех учеников. Строгая, но справедливая, она обладала чувством меры и даром преподавания. И арифметика, благодаря ее таланту, казалась простым и ясным предметом.

Если другие учителя и не были профессионалами, то их культура и добросовестность вполне заменяли их возможную неопытность. Во всяком случае, они строго придерживались верного принципа воспитания – создавать интересы, соответствующие детскому миру своих подопечных.

На «Георгии» было много детей. Но не все, конечно, могли быть приняты в школу: некоторые были еще слишком малы, другие же – 15—16-летние – не могли уже нагнать пропущенные годы.

В большой зале «адмиральского помещения» ученики становились в пары по классам со своими учителями для утренней молитвы. Затем рассаживались по своим местам за двумя большими столами.

Как ни удивительно, но самым оживленным уроком был Закон Божий. И это, конечно, только благодаря личности отца Николая Богомолова. Молодой, большой, сильный и к тому же с большой окладистой бородой, он кипел энергией. У него был прекрасный голос, что позволило ему позже уехать на гастроли с казачьим хором. И он, ко всему прочему, был снисходителен к ребяческим прегрешениям, наказанием за которые была постановка провинившихся учеников в угол.

Однако любимыми, особенно для девочек, были уроки танцев. В программе, как и раньше в России, были уроки салонных танцев. Кира Тихменёва, дочь начальника штаба эскадры, несмотря на молодость, занялась их преподаванием, приобретя большой авторитет у своих воспитанниц. Надо отметить, что ученики тоже прилагали со своей стороны много старания. И в скором времени под аккомпанемент пианино они танцевали то, что и вся Европа танцевала в начале XX столетия: вальс и польку, а также падекатр, падепатинер, падеспань, венгерку и краковяк, который танцевали «с удалью», ну и, конечно, зажигательную мазурку.

На каждом празднике, организованном школой, был спектакль с танцами. Как удавалось мамам детей изготавливать эти костюмы, которые превращали их повседневную действительность в увлекательную сказку? Ведь танцевать, к примеру, менуэт в костюме маркизы – это была вечная история Золушки, особенно для девочек, не так уж и богато одетых.

Что касается гимнастики, то учеников водили на стадион, где они участвовали в состязаниях с учениками французских бизертских школ. Общались с ними с симпатией, но скорее жестами, так как французского языка многие ученики еще не знали. Они также имели право посещать морской клуб, около которого стоял «Георгий».

Стоило только спуститься с «Георгия», и они сразу же оказывались на пляже. Какое-то благотворительное общество раздало им полосатые купальные костюмы – красные с белым и синие с белым – до самых колен. Они быстро научились плавать вдоль пирса, а на самом деле – вдоль невысокого мостика, сначала «до первого камня», потом до «второго камня» и наконец до буйка. Вода бухты до самого мыса Зебиб была ярко-голубой, а песок дюн – золотистый, и дети собирали в них горы разновидных ракушек, которыми уже на «Георгии», представляя себя полководцами, играли «в солдатики», расставляя их по ротам и батальонам.

В своем классе Ксения считалась хорошей ученицей – у нее даже была пятерка по поведению. Но постепенно взрослые переставали быть для нее неоспоримым авторитетом, и дух противоречия дочери стал очень беспокоить Ольгу Павловну:

– Перестань отвечать, когда тебе делают замечание!

– Кто тебя научил дергать плечом?!

Однако Ольга Павловна не говорила об этом Степану Петровичу, считая это издержками переходного возраста. Ведь она, как-никак, обладала медицинским образованием.

В общем, Ксения уже не могла служить примером хорошо воспитанной девочки.

– Большевичка, ты настоящая большевичка! – кричала на нее мама Романа, когда та дралась с ее сыном.

А дело было в том, что Роман, ее одноклассник, имел обычай исподтишка нападать на маленьких или более слабых, чем он, сзади. Ксения в негодовании бросалась их защищать, и драка всегда кончалась побегом мальчишки и вмешательством его мамы. И пока та обзывала Ксению самыми, по ее мнению, оскорбительными словами, девочка стояла, вызывающе подняв голову, с чувством рыцарски исполненного долга.

Дети жили в богатом мире фантазии благодаря исключительно книгам. Ведь помещение школы было в то же время и корабельной библиотекой. Они сидели за двумя большими деревянными столами перед черной школьной доской, и широкий люк в потолке освещал класс. А вдоль стены, слева при входе в «адмиральское помещение», большой шкаф хранил сокровище книг, читанных и перечитанных двумя поколениями русских людей: Жюль Верн, Марк Твен, Фенимор Купер, Майн Рид…

У них были только книги и их богатое воображение. Ведь они жили на борту корабля, а у родителей даже не было средств, чтобы купить билет до города Туниса, где был музей. И тем не менее весь мир был перед ними. Они пересекали океаны, открывали континенты… Самые таинственные места на планете Земля не имели для них секретов. Волшебство слов становилось мечтой: «Архипелаг в огне», «Тристан да Кунья»!..

Для детей слово «праздник» было, прежде всего, связано с подарками и угощениями – пирожные, сладости, которых они обыкновенно были лишены. На «Георгии» время от времени кто-нибудь справлял день рождения, правда, очень редко, так как ни у кого не было денег.

Конечно, самыми главными были религиозные праздники, которые разделяли учебный год. Они скрашивали повседневную жизнь, дети их ждали и к ним готовились.

Французское ведомство присылало большую елку, и в течение нескольких дней дети с помощью своих учителей готовили гирлянды, звезды, разные сказочные фигурки, которые нарезали и клеили из цветной бумаги. Поэтому рождественский вечер всегда проходил с большим успехом – ведь дети сами были в нем главными актерами. И потом они еще долго вспоминали о нем, обсуждали, порой целыми днями, и, конечно, старались как можно дольше сохранить подаренные им пакеты со сладостями в разноцветной бумаге, перевязанные бантом. Каждый из маленьких обитателей «Георгия» получал одинаковое количество мандаринов, фиников, орехов, конфет с хлопушками и шоколадных палочек: тонких «Прадо» и более широких «Мартужен».

Но совсем с другим чувством ожидали они светлый праздник Пасхи. Ведь для православных Пасха – праздников праздник. Они знали, что вся Россия в былое время молилась в Страстную неделю. И они знали ее значение.

В Страстную субботу непривычная тишина царила на старом броненосце, прибранном, выдраенном, вкусно пахнувшем куличами, которые целую неделю пек на камбузе кок Папаша. С одиннадцати вечера церковная палуба наполнялась народом. Приходили и люди, живущие в лагерях в окрестностях города. Все глубоко переживали Светлую радость Пасхи. И после Великого поста, после говения они с трепетом ждали этого первого возгласа священника: «Христос воскресе!»

Дети очень любили свадьбы – торжество венчания, нарядные одежды (откуда только они появлялись?), праздничные угощения. Все это переживалось ими очень глубоко.

Особенно хорошо им запомнилась свадьба Киры Тихменёвой с Лекой Герингом – самым красивым женихом, которого они когда-нибудь видели. Когда он появлялся на «Георгии» в белой флотской офицерской форме, девчонки бегали за ним, стараясь приложить к его спине свои ладони с растопыренными пятью пальцами. Тем самым он как бы становился для них индейским вождем Грязная Пятерня. Однако тот старался уклониться от подобной чести, со смехом убегая от них.

Молодежь много танцевала. Их еще молодые родители понимали, что девушки, гардемарины и кадеты мечтают о балах и музыке. В большом зале «адмиральского помещения», разукрашенного и ярко освещенного, пары танцевали с увлечением. Младшие же более или менее открыто проскальзывали в залу, чтобы полюбоваться танцорами. Вот старое танго «Под знойным небом Аргентины» артистически танцует Кира, преподаватель уроков танцев в их школе, с Лекой Герингом, за которого только недавно вышла замуж. В белой морской офицерской форме – высокий, стройный, молодой – он выглядел очень эффектно, очаровывая своим видом девочек.