Теория вечной жизни Коллин Родни

Глава VI

Время в невидимых мирах

Хотя все, что мы предположили о невидимых мирах, кажется одновременно и чудесным, и правдоподобным, мы все еще не вполне освободились от нашего обычного восприятия физической жизни. Ибо там все должно быть полностью наоборот, противоположно и вопреки тому, что нам известно здесь. Именно по этой причине тот мир для нас невидим, как лицевая сторона монеты должна быть невидимой тому, кто смотрит на ее обратную сторону.

Что для нас труднее всего вообразить с этой противоположной точки зрения, так это время. Наше обычное представление о времени таково: существует одно время, текущее в одном направлении, с одной скоростью. Мы уже пытались разрушить наше понятие об одной скорости этого потока и показали, что есть все основания полагать, что поток времени становится все медленнее и медленнее позади нас (в направлении к прошлому) и все быстрее и быстрее впереди (в направлении к будущему). Мы постарались увидеть последствия такого ускорения времени и природу других миров, к которым оно должно вести.

Но нам нужно разрушить еще одно предубеждение, а именно – о том, что время всегда должно течь в одном направлении. Фактически, когда мы приняли идею о том, что смерть и рождение – это одно и то же, что человек движется назад к началу и начинает возвращение к своей прежней жизни, мы тем самым приняли, что где-то и как-то время способно идти назад, может иметь обратное движение, которое несет людей назад, от их конца к их началу. И такое устройство, как кажется, заложено в самой структуре Солнечной системы, показанной в видении Эра, который увидел ролики или спирали планетного времени, движущиеся в противоположных направлениях, когда судьба прошлого вращала их в одном направлении, судьба будущего – в обратном, а судьба настоящего – то в одном направлении, то в другом. Иными словами, один ряд спиралей, как кажется, несет людей вперед по их жизненному пути, а другой невидимо приводит их назад, откуда они начали.

Второй платоновский миф, по-видимому, развивает эту идею в гораздо больших подробностях. Это миф из «Политики», который мы уже процитировали, вспомнив слова странника о том, что «этот космос, в течение некоторого времени, сам Бог помогает завести и запустить в его круговом движении; а затем, когда циклы времени, предназначенные для него, отмерили свою меру, Он отпускает его. Тогда он начинает вращаться в противоположном направлении, сам по себе, будучи живым существом, получившим понимание от того, кто создал его в самом начале»[25].

Это описание, как кажется, со сверхъестественной точностью соответствует фигуре из двух сцепленных кругов, или знаку бесконечности, который мы использовали для символического изображения связи между видимыми и невидимыми жизнями человека. Но мы не исследовали всех значений этого сходства.

Что означает тот факт, что «круговое движение» времени обращается вспять в невидимом мире? Есть ли у нас какие-либо ключи к пониманию этой проблемы? Возможно, да. Мы вспоминаем, например, теорию, развитую Успенским из наблюдения того факта, что запутанные сюжеты сновидений создаются тем событием, которое нас пробуждает, то есть что многие (если не все) сны мы должны видеть в обратном порядке, от конца к началу[26].

И мы помним другую идею, что почти мгновенное проживание заново своей жизни тонущими людьми также идет в обратную сторону, то есть с момента погружения в воду назад к рождению.

Оба эти примера напоминают принцип кинопленки и проектора. Фильм, длящийся полчаса, содержит столько же кадров, или картинок, сколько дней содержится в человеческой жизни, так что эта аналогия очень живая. В неиспользованном состоянии эта пленка намотана на катушку. Когда ее пропускают через проектор с нужной скоростью, она дает иллюзию движущихся образов или реального события и все это время перематывается с первой катушки на вторую. Когда показ окончен, пленка намотана на вторую катушку, но в обратную сторону. Чтобы приготовить ее к следующему показу, ее нужно перемотать назад на первую катушку. Это обычно делается механически, на большой скорости, и без использования проектора, то есть невидимо, в неком невидимом мире. Не может быть более точной модели человеческой жизни в двух мирах. Время в невидимом мире должно двигаться обратно. Как может быть иначе?

Но Платон в мифе из «Политики» развивает, как кажется, идею времени, идущего попеременно то назад, то вперед, отражая тем самым различные возрасты большего космоса Земли. Но в то же время он указал, что этот принцип должен относиться ко всем космосам, включая микрокосм человека. Ибо так создал Бог свое творение – вначале заводка пружины некой высшей инстанцией, а затем вращение часового механизма самого по себе механическими законами.

На самом деле, используя этот принцип на большей шкале, Платон показывает много интересных и неожиданных результатов такого изменения. Он очень живо описывает идею, что при этом люди рождались бы из земли, то есть люди бы начинали свою жизнь с того, что их элементы собирались бы и соединялись в человеческую форму еще под землей, затем эта форма в свое время выбрасывалась бы из могилы и через день или два начинала бы дышать от выставления на воздух. Он описывает, как старики становились бы моложе, переходили в зрелость, юность, детство, делались все меньше и меньше в размерах и, наконец, исчезали.

Платон не потрудился показать, как такой поворот времени вспять точно так же полностью изменил бы роли различных царств природы – как растения, вместо того, чтобы рождаться из земли и съедаться человеком, рождались бы, как человеческие существа сейчас, из людей и хоронились бы в земле, и как люди вместо того, чтобы рождаться от своих матерей и хорониться в земле, рождались бы, как растения, из земли и съедались бы своими матерями.

Платон просто дает нам этот принцип. Но само его существование революционизирует все наше понимание времени, причины и следствия, добра и зла, спасения и любой другой проблемы, с которой сталкивается человек. Ибо это идея такой силы, напряженности и далеко идущих последствий, что ее невозможно изобрести. Она слишком сильна для человеческого воображения, которое само по себе может производить только слабые идеи, только удобоперевариваемые мысли.

Давайте подробнее рассмотрим все значения времени, идущего вспять, с той идеей, что такова должна быть природа времени в невидимом мире. Прежде всего мы должны изучить, что происходит с нашим понятием причины и следствия. Причина и следствие – это просто описание различных стадий в некой временной последовательности: что идет раньше, принимается за причину, а что после – за следствие. Но если повернуть время вспять, то следствие станет причиной, а причина – следствием.

Возьмем простой пример. Некий человек на меня разгневан, он делает едкое замечание, которое я слышу и обижаюсь. Теперь обратите время вспять. Мысли об обиде проходят в моей голове; они передаются нервными импульсами к моим ушным перепонкам, которые начинают вибрировать и передают звуковые волны по воздуху к гортани обидчика, та вибрирует в унисон и в свою очередь передает нервные импульсы в мозг и солнечное сплетение, где они переводятся в мысли и ощущения страстного гнева. И вот полюбуйтесь – моя обида и есть причина его гнева. Я сам ответствен за все, что мне говорится. Во мне лежит причина всего, что я вижу, слышу и воспринимаю. Я создаю тот мир, в котором живу.

При таком движении времени филантроп отнимает деньги у бедного и вызывает его нужду, убийца рождает убитого человека и ответствен за его жизнь.

А что сказать о великом писателе, о каком-нибудь Шекспире? По всему миру люди полны необыкновенных, благородных и трагических мыслей и чувств. Они берут в руки потрепанные тома, в которые переводят свои высочайшие эмоции. Если это делается тысячами и миллионами людей, эти тома делаются за счет этих эмоций новыми, они собираются в одно место, затем проходят обратно через печатные станки, сокращаются до все меньших и меньших изданий, а через несколько веков сжимаются в одну-единственную рукопись. Эту рукопись, в конце концов, находит некий Шекспир. Он кладет ее на стол перед собой, переворачивает страницы, слова бегут обратно в его перо, производя в нем необычайный жар чувства и понимания. Когда все вбежало обратно, он наполнен экстазом и мудростью. Все, что чувствовали миллионы людей, вошло в него: читатели создали Шекспира.

Что все это означает? Это означает, что Вселенная едина, и что каждая ее часть зависит от другой части, каждое явление связано со всеми другими явлениями, ничто не может быть изменено без изменения всего. Именно это осознание порождает в великих спасителях человечества, наивысших людях, чувство, что они ответственны за все зло и страдание в мире. Если смотреть на это в одном измерении времени, такие люди принимают на себя или вбирают огромные количества человеческой боли и невежества; если же увидеть это в другом направлении, то они, как кажется, являются их причиной. Это другое направление видно только им самим. В этом восприятии, которое принадлежит невидимому миру, они знают, что они неразделимы с этим огромным морем страдания. Они знают, что ответственны за все, что было до них. Они знают, что как отдельные существа они не сумеют достичь никакого постоянного удовлетворения, пока не будет повышен уровень всего человечества, пока все человечество не возродится в прошлом так же, как в будущем.

Как это возможно? Это означает, что страдальцы должны ожидать своего спасителя, невежественные должны предвидеть свое просветление – они должны быть уже излечены тем, что должно будет случиться. В этом внутренний смысл веры. Вера – это то, чем человечество облегчает невыносимую ношу учителей и спасителей в обратном времени, то, чем поднимается уровень всего.

Только с этой идеей обратного времени мы можем понять истинный смысл обета Бодхисаттвы не входить в нирвану до тех пор, пока все разумные существа не будут спасены, и все существа во всем мире не станут на путь пробуждения[27].

Ибо такой обет должен идти из видения Вселенной как она есть, то есть в обратном времени и выше времени. Только люди, ограниченные обычной иллюзией времени, текущего в одном направлении, могли верить в личное спасение и рай, независимые от других и от прошлого.

У обратного времени есть еще одно странное свойство. Мы уже видели, как звук способен идти от слышащего к говорящему. Но мы не отметили, что свет будет исходить из всех творений, а не восприниматься ими. Из людей, животных, растений и камней будет подниматься энергия, чтобы создавать свет, который теперь станет подниматься от Земли к Солнцу. Повсюду тепло будет подниматься из камней, цвет из цветов, ультрафиолетовые лучи из всего растущего, и, сплавляясь воедино, будут восстанавливать солнечное излучение. Так же как жизнь, как мы знаем ее теперь, идет из Солнца, так и в этом другом времени вся жизнь будет возвращаться в него. Это будет вдохом Брамы индуистской космологии.

Все это кажется точно соответствующим происходящему после смерти. Ибо там, вместо того, чтобы свет создавал сущность, а сущность – физическую форму, как происходит в привычном нам мире, мы можем предположить, что физическая форма должна раствориться в молекулярную, а молекулярная – в электронную материю. С другой точки зрения, это означало бы обратное превращение клеточных тел в солнечный свет или выделение ими снова солнечного света, из которого они были созданы. Так же как наша жизнь очевидно происходит из Солнца, так в обратном времени она неизбежно вернется в него.

Такое обратное движение времени, со всеми последствиями, которые мы описали, относится к природе второго, или невидимого, круга, по которому человеческая душа проходит через молекулярный мир, переживая заново в обратную сторону свою физическую жизнь и чувствуя себя причиной, а не следствием всего, что она ранее испытала.

Если мы снова наглядно представим себе эти два круга, мы увидим, почему этот поворот в обратную сторону неизбежен. Плоскость – это плоскость времени; движение по часовой стрелке на этой плоскости – вперед или обычное время, движение против часовой стрелки – это обратное время, движение по знаку восьмерки или бесконечности должно включать в себя один круг вперед и один круг назад, как намотку и перемотку кинопленки, или как веретена, вращающиеся в противоположные стороны в видении Эра. Но все ли это?

«Назад или вперед – одинаково далеко. На пути или без пути – одинаково тесно. Время и приливы не ждут никого. „Обойди по кругу“, – сказал Бойг, и именно это я должен здесь делать»[28].

Так кричит Пер Гюнт в крайнем отчаянии.

Чтобы завершить нашу картину, мы должны помнить, что существует третий круг – круг электронного мира или духа – и что существует он в другом измерении. Этот другой круг должен вставать над плоскостью времени, должен стоять под прямым углом к времени. Здесь уже не будет ни вперед, ни назад, потому что все время – прошлое, настоящее и будущее – будет лежать внизу. Время будет существовать без течения, так же как все длинное тело Солнечной системы, над которым одновременно восседают судьбы прошлого, настоящего и будущего, со-существовало или лежало перед глазами Эра из Памфилии.

В третьем круге не может быть ни причины, ни следствия, потому что все есть одновременно одно целое. Будущее человека видится как продолжение его прошлого, как один нерв может протянуться от мозга к кончикам пальцев и чувствоваться одновременно во всех точках. Там Бодхисаттва неотделим от шудры и шудра от Бодхисаттвы, как сердце неотделимо от кишечника, а кишечник от сердца. Все там – одно, и поэтому только то, что служит спасению всего целого, может спасти одно-единственное творение.

Глава VII

Окаменение в минеральный мир

Мы уже говорили о том крайне ужасном впечатлении, которое создается злом каждого человека, совершенным им в жизни, когда оно сильно сжато во времени и просматривается заново с полным осознанием всего страдания, вызванного им, и своей собственной вины. Такое психологическое воздаяние, произведенное изменением в нашем восприятии и в нашем изменении времени, – это на самом деле единственный вид ада, который современный человек готов признать. Психология XX века готовит людей к идее субъективного ада, но она не допускает возможности какого-либо объективного ада, для которого современная научная космология не может найти места.

Однако все старинные древние тексты, которые мы изучали: египетские, греческие, тибетские, зороастрийские и средневековые европейские, – едины в том, что предполагают существование реального места воздаяния, определенной части космоса, в которое заключаются после смерти души с неисправимо злым прошлым. В каждом случае вполне определенно утверждается, что это нечто совершенно иное, нежели субъективные мучения, возникающие из ужасов собственной памяти, ужасов собственного ума, о которых мы говорили выше. Ибо их, как утверждается, душа переживает до суда, и если они правильно поняты, то могут повлиять, как предполагается, на суд в лучшую сторону. В древней терминологии этот вид страдания назван чистилищем, то есть очищением. Согласно «Тибетской книге мертвых», и в самом деле, если только душа окажется способной увидеть этот мир субъективного ужаса и угрызений совести таким, какой он есть, она в этот самый момент освобождается от цикла жизней и избегает суда полностью.

С другой стороны, истинный ад всегда изображается как реальное место, в которое заключаются неисправимо злые после суда и из которого нет возврата, иначе как только после огромного периода страдания.

На египетском суде, например, решения ожидает чудовище Аммит, «пожиратель мертвых», чьи крокодильи челюсти предзнаменуют все пасти ада Средних веков. Этот персонаж, частью рептилия, частью лев, частью гиппопотам, поднимающийся из озера огня, – это «поедатель сердец, пожиратель неоправданных». Для египтянина он символизировал некий сорт ужасного космического уборщика мусора, или зверя, питающегося падалью, чьей функцией было поедать отбросы или падаль человечества. Переведенный в климат и обычаи Европы, ад представлен в точно такой же сцене как космическая мусоросжигательная печь.

Такие изображения ада подразумевают идею, что в мире человеческих душ должно существовать, как в каждом доме или городе, некое учреждение для уборки отходов, которые иначе загрязнили и заразили бы все целое. Некоторые души, как можно предположить, стали слишком гнилыми или слишком жесткими, чтобы их можно было дальше использовать в прежней форме, и поэтому должны быть лишены ее из соображений общего благополучия.

Некое подобное исчезновение из цикла обычной жизни и смерти было наглядно показано в наше время П. Д. Успенским, который, обсуждая вечное возвращение, говорит о возможности души «умереть», то есть когда душа после многих жизней, проведенных в скольжении по наклонной плоскости, двигаясь по все уменьшающейся в радиусе спирали, со все более близким концом, перестает рождаться[29].

Но куда она идет в таком случае? Поскольку во Вселенной ничто не может исчезнуть иначе как с исчезновением всего, то если душа перестает рождаться здесь, это должно означать, что она рождается в некой другой части космоса. Должна существовать для нисходящих душ некая более низкая область, чем органическая жизнь, так же как ранее, рассматривая органическую, молекулярную и электронные состояния материи, мы пришли к выводу, что для восходящих душ должны существовать высшие области.

Очень живая иллюстрация этой идеи передана зороастрийским учением. Здесь великая встреча путей и момент суда между жизнями изображается как ужасный мост Кинват. Праведная душа проходит по нему безопасно с помощью совести. Но неисправимо злая душа, приходя в ужас от острых как лезвие краев, падает вниз головой с середины моста в пропасть ада внизу. То есть она выпадает из кругов возможной эволюции[30].

Образ моста Кинват поразительно напоминает место в нашей диаграмме, где соединяются три круга различных существований. Очевидно, что возможно выпасть в этом месте встречи – рухнуть вниз, то есть в еще один круг в единственном остающемся измерении[31]. Этот круг, противоположный электронному или солнечному, должен опуститься в самую нижнюю, плотную, медленную и самую неизменяемую часть космоса.

Здесь мы опять вспоминаем видение Эра.

«Они пришли в некое призрачное место, где было два открытых устья земли, близко одно от другого, и вверху два устья небес, над ними и напротив них, а между ними сидели судьи, которые по вынесении приговора повелевали праведным направляться по дороге, ведущей направо и вверх к Небесам… неправедных же они посылали по дороге, которая вела влево и вниз… Он смотрел, как души уходили, одни по одному из устий на небо, а другие по одному из устий земли, когда им выносился приговор… также он видел души, возвращающиеся другими двумя устьями, одни поднимающиеся из Земли, испачкавшиеся в пути, покрытые пылью дороги, а другие спускающиеся с небес, чистые».

Построенная нами схема с точностью отражает то, что описано Эром. Если мы представим круги как пути, то если стоять в точке перекрестка – места встречи всех миров – то и в самом деле обнаружатся два входа в электронный или божественный круг: один, по которому души поднимались, и один, по которому они возвращались; и точно так же два входа в неизвестный круг падения в пропасть ада: один, по которому души исчезали, и один, из которого они могли появиться снова.

Обратимся к видению.

«И он сказал, что все они, когда приходили… с радостью располагались на лугу, как это бывает при всенародных празднествах… И так они беседовали, рассказывая друг другу – одни со скорбью и со слезами, сколько они натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (они говорили, что их путешествие длилось тысячу лет)….[Ибо] за всякую нанесенную кому-либо обиду и за любого обиженного все обидчики подвергаются наказанию в десятикратном размере (рассчитанному на 100 лет, потому что такова продолжительность человеческой жизни), чтобы пеня была в 10 раз больше преступления»[32].

Здесь мы находим тот самый ключ, который искали. В аду все в 10 раз дольше, в 10 раз медленнее. Мир ада – это продолжение логарифмической прогрессии времени, которая уже так много показала нам, но в обратную сторону.

Поэтому, по аналогии с делениями других кругов, периоды, отмечающие существование в мире ада, будут примерно таковы: 80, 800, 800 000 и 80 000 лет. Эр, считая возможным искупление злых жизней за период в 10 раз больший, чем их длительность на земле, намекает, как кажется, на возможность побега в первом интервале, то есть что души могли умереть в мире ада и вернуться обратно в высшие миры через 800 или 1000 лет, так же как младенцы могут умереть в клеточном мире при рождении, не проходя полного курса земной жизни.

Но он продолжает свой рассказ, показывая еще более ужасные возможности. «А что до тех, кто бесчестили Богов и родителей, и тех, кто почитали их, и тех, кто были убийцами, он говорил об их воздаянии как еще более великом». И он приводит пример Ардиея, тирана одного из городов Памфилии тысячу лет до того времени, который убил своего старика-отца и старшего брата и совершил много других бесчестий и преступлений, и который теперь пытался вернуться в высший мир, но был возвращен на еще больший срок и более ужасные пытки. Здесь представлено еще более медленное время, большая длительность, большая плотность.

Точно так же «Тибетская книга мертвых» говорит об огромном сроке существования в адских мирах – «упав туда, ты должен будешь испытывать невыносимые страдания, для окончания которых нет определенного срока»[33].

Можем ли мы представить смысл такого замедления времени так же, как мы пытались представить эффект большей скорости времени в молекулярном и электронном мирах? Замедляя время дальше пределов его скорости в старости, мы снова находим явления, выходящие из круга органического мира, клеточная материя которого недостаточно прочна для таких сроков существования. Немногие животные, которые живут дольше 200 лет, такие как слоны и гигантские черепахи, принесли в жертву всю тонкую чувствительность простой массе и жесткости кожи и панциря. Многое в их анатомии уже скорее сродни дереву, которое одно из всей клеточной материи существует еще дольше. Некоторые деревья – дубы и секвойи – способны жить 2000 лет и больше. Но ради этого им приходится отказываться не только от способности ощущения, но и движения. И при этом они – исключения.

В общем, мы можем сказать, что единственная материя, которая может продержаться более двух или трех веков, – это минеральная материя. Когда мы подходим ко второй или третьей точке самого низшего круга, отмеченного такими периодами как 8000 и 80 000 лет, мы, конечно же, можем думать только о камнях, металлах, ископаемых или окаменелых останках некогда живших организмов.

Эта идея поразительна. Ибо если мы вспомним описания адских мучений всех эпох – сильный жар и холод, огонь и лед, подвешивание на дыбе и размельчение в порошок – и представим неразрушимую природу существ, которые должны выдерживать эти бесконечные периоды, мы не можем не подумать, что все это лишь живописная метафора той простой идеи, что человеческие души каким-то образом окаменели, кристаллизовались, то есть затвердели дальше пределов любой твердости, присущей человечеству. Ибо это заключает в себе также потерю способности изменения и улучшения, потерю восприимчивости и отзывчивости, что обычно характеризует величайших преступников.

Подобная степень фиксированности или жесткости всегда описывалась как минеральная – в таких распространенных выражениях, как «каменное сердце», «сердце из кремня», «железная воля» и так далее. Описания ада изобилуют подобными минеральными и металлическими метафорами, так же как описания рая изобилуют образами воздуха, атмосферы, дыхания и ветра. В одной тибетской картине ада мы находим грешников, согнувшихся под весом тяжелых камней, запертых в «железном доме без дверей», наполненных расплавленным металлом, протаскиваемых по железным колючкам, распиливаемых на части, расплавляемых в железных котлах и так далее[34].

Всем этим так называемым наказаниям можно найти параллели в средневековых европейских видениях ада, особенно в «Аде» Данте. Общее во всех них то, что страдальцы всегда представлены как бы превращенными в минералы или неотвратимо привязанными к минеральным формам и ставшими такими же прочными, как минералы. Они кристаллизовались, чтобы выдерживать бесконечные мучения, но при этом не способны реагировать, как реагировали бы живые организмы. Как всегда подчеркивается в описаниях ада, они не способны умереть. То же самое можно сказать о куске камня или болванке железа.

Все описанные «наказания» на самом деле соответствуют процессам, посредством которых в природе разрушается жесткость минералов и металлов. В результате они медленно разъедаются, подвергаясь действию коррозии, и превращаются в порошок, после чего в качестве минеральных солей они снова могут быть впитаны в структуру органической жизни. «Адские муки» можно представить как описание неким геологом, наделенным живым воображением, того превращения, в котором жесткий гранит за многие тысячи лет способен стать плодородным суглинком. Расплавление вулканическим жаром, растрескивание и расщепление сильным морозом, воздействие ледяных ветров, озер огня и так далее – все это геологические явления. Но это геологические явления, описанные так, как если бы к ним было привязано человеческое сознание.

Если позволить себе смелую метафору, мы могли бы сказать, что они, по-видимому, относятся к человеческим душам, которые, ожесточившись за пределы всякого человеческого подобия и лишенные бесчисленными преступлениями всякой органической чувствительности, каким-то образом сделались минеральными, вошли в минеральный мир, приняли минеральную судьбу. Поэтому «вечные» муки теперь представляются не бессмысленным «наказанием» или «воздаянием», но раздроблением этой неправильной кристаллизации обычными процессами очищения и рафинирования в природе. «Муки» объясняются жестким сопротивлением камней и металлов любому влиянию, менее насильственному, чем влияние сжигающих кислот, тяжеловесного раздалбливания и расщепления или крайних пределов температуры. А «вечное проклятие» – это живописный образ той идеи, что здесь имеются в виду геологические процессы и геологическое время.

Теперь становится яснее, почему все описания ада всегда помещают его в подземный мир, внутрь земли. Ибо, как мы показали ранее, подземные слои земли представляют царство минералов (литосферу) и царство металлов (барисферу), обнимающих неизвестное ядро непредставимой плотности и инерции[35].

Спуск к центру Вселенной – это, как мы знаем научно, спуск в эту все более увеличивающуюся плотность. Это и в самом деле принцип, выраженный Данте в его описании ада, расположенного во внутренней части земли, который он изобразил как состоящий из концентрических сфер все увеличивающейся плотности, ведущих:

к центру, к той середине, где сходится всех тяжестей поток…

к той точке, где гнет всех грузов отовсюду слился[36].

Это, конечно, центр земного ядра, который Данте, персонифицируя всю идею плотности и тяжести, делает обиталищем Сатаны, крайнего предела зла.

Эта сердцевина земли – не только область наибольшей плотности в нашем мире, но она также наиболее удалена от света солнца, источника всей жизни. Это область «стигийской тьмы», один из главных ужасов которой – просто отсутствие света. «Свет мира я больше не увижу», как говорится в «Orologium Sapienta», «превыше всех мук и страданий, больше всего удручает меня отсутствие блаженного лика Отца»…[37]

Единственное место в нашем мире, куда солнце никогда не проникает, – это внутренняя часть земли, и любой, кто спускался в шахты или глубокие скважины, имеет эмоциональное понимание того, что это означает. Даже столь неглубоко под землей через какое-то время становится почти невыносимым не только полное отсутствие привычных форм и цвета, природы и растительности, которые зависят от света, но также то странное чувство, что здесь невозможно счастье. Свет, очевидно, в некотором смысле является пищей для эмоциональной стороны человека, и эта идея запертости в лишенном света аду может символизировать только тот факт, что эта его сторона уже умерла.

Все описания ада так или иначе объединяют эти три идеи в одну – идею подземного или вулканического царства, идею темноты и ту идею, что время там неизмеримо долгое, вечное, бесконечное, в сравнении с человеческими измерениями времени. Это индуистская Нарака, «расположенная под землей и под водами»[38].

Это и вавилонский Аралу, «страна не-возвращения, царство темноты… дом, в который входящие не проходят дальше… дорога, по которой путники никогда не возвращаются… дом, чьи обитатели не видят света… область, где пыль – их хлеб, и их пища – грязь»[39].

Это и греческий Тартар, к которому вело устье земли, «где течет много огня, и великие реки огня, и много рек текущей грязи… скважина в земле, которая больше их всех, и, более того, пронизывает всю Землю… Кто признан неисправимым, назначенный для этого ангел бросает в Тартар, и оттуда они уже больше не выходят»[40].

Это и египетский Аментет, представленный в космологическом плане пирамиды Хеопса темной каменной комнатой на глубине 30 метров ниже поверхности земли, пол которой оставлен бесформенным, и выход из которой ведет к полному ничто[41].

Отсюда не существует никакого пути дальше. Это конец, место, где окаменевшие души «расплавляются» космическими процессами, который Ибсен символизировал в образе пуговичного мастера в «Пер Гюнте». Такое «расплавление» жестких форм, или того, что утратило способность развития, должно неизбежно быть сопряжено с ужасным страданием. Ад, насколько мы можем судить, – это образное описание с человеческой точки зрения этого космического «плавильного котла». Назначением ада поэтому должно быть восстановление испорченных психических продуктов в их первоначальное состояние здорового сырого материала, который может быть снова в свое время использован, то есть впитан в новые растущие формы.

Мы уже говорили о процессе, посредством которого гранит способен стать плодородным суглинком, который в свою очередь может стать частью растений и животных. Этой идее существует точное психическое соответствие в «Вишну-пуране»:

«Различные стадии существования… – это неодушевленные существа, рыбы, птицы, животные, люди, святые, боги и освобожденные духи, каждый в тысячу раз превосходящий то, что ему предшествует; и через эти стадии осуждены проходить существа, пребывающие в аду, пока не достигнут окончательного освобождения[42].

То есть спуск в ад – это движение назад по пути эволюции; нисхождение ко все большей плотности, темноте, жесткости и невообразимой растянутости времени; падение сквозь эпохи в первобытный хаос, откуда снова с самого начала должен начаться непредставимо тяжелый подъем к знанию Бога.

Глава VIII

Суд или перевоплощение

Во всех учениях идея суда вводит понятие об окончательном решении для каждой жизни. Прохождение через миры духа и души может дать индивидууму совершенно новые возможности воспринять космос как он есть, увидеть свою собственную природу в связи с этой реальностью и в соответствии с этим пересмотреть свое отношение (или, на религиозном языке, «покаяться»). Как много может извлечь душа из этих сверхфизических жизней, будет зависеть от ее подготовки и степени свободы от чисто материальной точки зрения. Все это будет субъективно, и в это время душа пребывает как бы в подвешенном состоянии.

Затем, когда круги снова поворачивают к началу физической жизни, все ближе подходит момент, когда все должно сгуститься, кристаллизоваться, принять статическую форму. Мы можем сравнить дух в электронном мире с состоянием пара, а душу в молекулярном мире – с состоянием воды. Чем ниже падает температура, тем медленнее и медленнее становятся процессы. Вдруг, в момент, точно известный в физике, происходит замерзание – то есть жидкость наделяется формой. Эта форма зависит от положения, в котором вода находится в момент замерзания – в чаше ли, в трубе или в каплях на оконном стекле. Но однажды замерзшее, однажды воплощенное, наделенное телом, ничто не может быть изменено иначе как нагреванием снова до высокой температуры – то есть пока лед вновь не умрет. Момент замерзания можно считать «судом» для воды.

Для индивидуальной сущности таким судом будет ее кристаллизация в определенный тип физического тела. Ибо способ ее восприятия, ее возможности и, вероятно, вся ее судьба будет определяться типом этого тела – задумчивого, импульсивного, полнокровного, чувствительного, поврежденного или любого другого. Современная эмбриология, стараясь обнаружить ту точку, в которой зарождаются такие основополагающие характеристики, вынуждена возвращаться к самому моменту зачатия. Ибо уже здесь, как нам говорят, хромосомы вместе с сотнями формообразующих генов стремительно сливаются в индивидуальную и неизменяемую модель.

Индивидуальность не может войти ни в какой другой более поздний момент, ибо ее семена посеяны и после этого уже не могут развиться никак иначе, чем они развиваются на самом деле. Наше детальное изучение роста могло лишь показать нам его природу как процесс развертывания, как это можно увидеть на примере японских бумажных цветов, когда их роняют в воду[43].

Автограф тела, которое разовьется в будущем, уже запечатлен в конвульсивный момент зачатия. То есть именно этот момент, а не какой-то другой, можно считать моментом суда или замерзания характеристик индивидуального бытия в постоянную форму.

В «Тибетской книге мертвых», сразу перед изображением сцены суда, есть очень живое описание томления развоплощенной души по телу:

«Ты будешь… думать: „Теперь я умер! Что я буду делать?“, и, подавленный сильным горем… ты будешь блуждать туда и сюда, ища тела»[44].

Именно это томление, согласно тибетскому учению, и ускоряет такую кристаллизацию.

Затем следует описание самого суда, после которого душа сразу «двинется к дверям утроб… О благороднорожденный, в это время ты увидишь картины мужчин и женщин в соитии… Тогда высветятся перед тобой особые знамения того, в каком континенте или месте ты должен будешь родиться». То есть душа здесь представлена затягивающейся, непреодолимо всасывающейся в момент суда в утробу, из которой ей суждено родиться, так же как в мифе об Эре души, напуганные громом и землетрясением, «вдруг взвились вверх оттуда в разные части света, чтобы родиться в плоти, и разлетелись, как метеоры»[45].

Идее, что суд – это момент назначения душе определенного тела, можно найти соответствие в одном из египетских ритуалов – во взывании к богу Кхему, создателю тел, который в одном из своих изображений показан в акте изготовления человека на гончарном круге[46].

Но является ли такое пересоздание органического тела единственно возможным результатом суда? Какие другие приговоры могут там выноситься? Если мы вернемся к нашей схеме четырех кругов рая, чистилища, земли и ада, с их соответствующими временными шкалами, и изобразим суд как происходящий в точке встречи этих миров, то мы, кажется, видим три направления, в которых может двигаться или воплощаться душа. Завершив свой цикл жизней в последовательных состояниях материи и уже готовая начать новый цикл, она теперь имеет, как кажется, три возможности нового рождения – восхождение в мир рая, нисхождение в мир ада и новое вхождение в мир земли – в тело, подобное тому, в котором оно квартировало ранее.

В зороастрийской легенде эти три возможных пути с рокового моста Кинват выражены с почти наивной ясностью:

«Всякий, чьих добрых дел всего на три грамма больше, чем его грехов, идет в рай; любой, чей грех больше, идет в ад; а тот, в котором того и другого поровну, остается в Хамистикане до следующего тела или воскресения»[47].

Если мы примем идею этих трех возможностей или дорог, мы поймем, почему различные концепции посмертной судьбы души, преобладавшие в разные эпохи, кажутся такими противоречивыми. Разные народы и разные религии, в соответствии со своим типом или природой, почти всегда преувеличивали одну, другую или две из этих возможностей и почти никогда не могли учесть все три в равной мере.

Тысячелетиями египетские правители выражали своими мумиями твердое убеждение, что они воздержались от всякого зла, будут оправданы на суде и должны непременно стать Озирисом, то есть войти в мир рая. Обожествление или рай стали представлять нормальное место назначения души человека определенной касты, а другие некогда столь же возможные варианты канули в забвение. В позднем средневековом христианстве, с другой стороны, доктрина ада стала настолько грозно и зловеще преувеличенной, что только жизнь особой святости могла спасти человека от ужасного descensus Averno[48].

Но в наше время философы, изучавшие эти вопросы с какой-либо степенью аутентичности, как Ницше и особенно Успенский, снова описывают идею возвращения или повторного входа в такой же круг физической жизни как норму и опускают идеи ада и рая почти полностью. Учитывая посредственность великой массы обычных жизней, эта последняя теория может быть и в самом деле более общеприменимой.

С другой стороны, все описанные воззрения могут быть объединены и примирены только с принятием трех возможных участей души, со всей той космической моделью, которая определяет эти возможности.

Теперь нам становится ясно, почему все традиционные описания суда кажутся столь необычайно запутанными. Это потому, что они пытаются выразить одновременно три участи – освобождение, проклятие и новое человеческое рождение или возвращение – открытые перед развоплотившейся душой. Чтобы показать это, авторы этих необычайных композиций должны были изобразить различные части Вселенной, с которыми эти различные судьбы связаны, и их отношение друг к другу, как мы попытались сделать в очень упрощенной форме с помощью четырех соединенных кругов различных времен.

Таким образом, с одной точки зрения, образы суда были созданы, чтобы символизировать дальнейшую судьбу души человека по окончании каждого круга существования. С другой стороны, они пытались показать всю иерархию миров – от минерального до электронного, от ада до небес – к одному из которых прошлая память, стремления, томления и некое коренное сродство души ее неизбежно предназначали.

Суд поэтому изображался как торжественный момент, когда все составляющие части человека, вся его прошлая память о добре, зле и равнодушии, сводятся вместе и запечатываются в подходящий организм и форму существования. Все такие рассказы подчеркивают, что на этом перекрестке все стороны человека, даже самые тайные и скрытые, о существовании которых он обычно не подозревает, должны объединиться и свидетельствовать о нем.

Об этом субъективном, приговаривающем самого себя аспекте суда «Тибетская книга мертвых» снова говорит очень подробно. Здесь изображается очень детальная и символическая сцена суда, на котором председательствует Яма-Раджа, огненный бог смерти, а обезьяна и бычьеголовые духи взвешивают добрые и злые дела усопшего в присутствии божеств, фурий, адвокатов и обвинителей. В конце этого описания, однако, дается следующее удивительное предупреждение:

«Помимо собственных галлюцинаций, в реальности вне нас не существует таких вещей, как бог смерти, или господь, или дьявол, или бычьеголовый дух смерти. Старайся изо всех сил распознать это»[49].

Таким образом, суд – это драма, разыгрываемая различными сторонами природы самого человека, в которой его собственные функции или силы играют роль обвиняемого, обвинителя, палача, истязателя, защитника и записывающего ангела. Эта идея была намеренно заимствована некоторыми средневековыми писаниями, такими как «Ламентации умирающего создания», где само умирающее создание, его добрый ангел, его совесть, его душа, и все его пять чувств представлены как разыгрывающие в некотором роде генеральную репетицию настоящего суда, который наступит после смерти[50].

Нас поражает то, как описания, разделенные тысячами лет и разными континентами, совпадают в своем перечислении различных частей человека. И мы еще более удивлены сложностью представленной в них структуры человека.

В каждом случае суд показан как идущий под председательством некого сверхчеловеческого существа, который является как бы богом, защитником и спасителем человечества. В христианском суде эта фигура – Христос, в египетском – Озирис, в греческом – Зевс, в зороастрийском – Ахура-Мазда, а в тибетском – Яма-Раджа[51]

В каждом случае это председательствующее существо одновременно и бог, ставший человеком, и человек, ставший богом, архетип воплотившейся божественности и пример человека, ставшего божественным. Он представляет и божественность для человечества, и потенциальную божественность той души, что явилась теперь на суд. Это вместе и вселенский дух, и тот дух, через который этот человек может стать единым с этой Вселенной в электронном мире.

Перед этим божественным председателем там происходит процесс, который повсеместно изображается как взвешивание на весах. Взвешивание представляет суд, который совершенно безличен, некое объективное измерение плотности. Это оценка бытия человека действием естественных законов. Эти законы, по которым более легкое и теплое неизбежно поднимается, а более плотное и холодное неизбежно падает, персонифицируются в сцене суда фигурой взвешивающего – христианским святым Михаилом, зороастрийским Рашну, волчьеголовым Анубисом в Египте и обезьяноголовым Шиндже в Тибете.

Иногда хранителей весов трое, что еще живее передает впечатление природного процесса, производимого взаимодействием трех сил. В тибетском взвешивании с Шиндже связаны Ванг-гочан Бычьеголовый и Дул-гочан Змееголовый, в зороастризме ангелы Митра и Сраоша помогают «Рашну справедливому, который держал в своей руке желтые золотые весы и взвешивал праведных и нечестивых»[52].

А в греческом – Радамантус, Аэкус и Минос сидят вместе на лугу у разделения путей, первый судит мертвых азиатской расы, второй судит мертвых белой расы, а третий – «на главном месте» – в роли окончательного арбитра[53].

Но что же это такое, что так неумолимо взвешивается? В зороастрийской версии это злые дела, слова и мысли умершего, которые таким образом взвешиваются против добрых. В тибетской сцене злой гений вытряхивает мешок черных камешков, злых дел покойного, на одну чашу весов, а добрый гений или ангел-хранитель вытряхивает мешок белых камешков, его добрых дел, на другую.

Такие идеи нам уже знакомы. Но они становятся чрезвычайно интересными, когда в последнем случае такое осуждение по делам соединяется с идеей зеркала кармы, в котором судьи могут увидеть все целое человеческой жизни, и при такой фотографической записи улик уже никакое обжалование невозможно. Это зеркало или фильм прошлой жизни держит сам бог смерти, Яма-Раджа[54], который, как мы сказали ранее, представляет божество или дух, то есть то электронное состояние, в котором вся жизнь может быть прожита за 40 минут. Зеркало кармы в виде табличек с приговором, привешенных к душам в мифе об Эре[55], или как табличка Тота, египетского писца богов[56], – это прямое упоминание записи жизни в крайне сжатой форме. Точно так же Эль Греко в своем «Мученичестве святого Маврикия» мог показать вверху огромный тоннель света, по которому душа мученика поднимается на небо, в то время как записывающий ангел поет либретто или аккорд его завершенной жизни[57]. Такая сжатая запись гарантирует, что все связи и следствия неизбежно обнаруживаются, и что суд поэтому полный и беспристрастный, ибо в доказательствах нет недостатка, и ни один поступок не забыт.

Но египетская картина суда, которая, вероятно, древнее других, представляет еще более тонкий комплекс идей. Ибо здесь взвешивается сердце умершего человека, и поскольку его душа и форма его старого тела показаны отдельно, как наблюдающие это, то это сердце, как кажется, представляет нечто независимое от того и другого, то есть некое наиболее внутреннее качество человека, его бытие[58].

Это сердце взвешивается против пера Маат, которое по смыслу кажется близким буддийской дхарме, то есть правде, истине и особенно тому, чем человек должен быть, его правильному пути или правильной личности. Поэтому бытие, которое человек развил для себя, измеряется относительно его изначальных способностей – точно так же, как в притче о талантах[59].

Другие части человека показаны наблюдающими это судьбоносное взвешивание. Его «удача» или физическая участь стоит внизу, а дух, сокол с человеческой головой, парит вверху. А между ними, под присмотром Рененет и Мескенет, богинь рождения, лежит маленькая бесформенная масса с человеческим лицом – эмбрион следующего тела, ожидающий получения отпечатка формы, которая будет определена судом.

В этом поразительном изображении показано не только взвешивание приобретенного бытия человека относительно его изначальных способностей, но также и то, как избыток или недостаток, таким образом проявляющиеся, с точностью определяют новое тело, в котором душа родится в следующий раз, то есть ее изначальные способности в следующей жизни. И так круг замыкается, и результат, или вознаграждение на этом суде – это то самое, что ляжет на правую чашу весов на следующем суде. Суд возвращается, справедливость вечна, и новое взвешивание происходит из старого – мир без конца.

Глава IX

Возвращение в органический мир

До сих пор мы размышляли о суде или распределении новых форм философски. Но если мы подойдем к проблеме с другой стороны и увидим, как люди рождаются, как они, по-видимому, зачинаются с врожденной способностью к музыке, как Моцарт, или к математическому мышлению, как Ньютон, или к исследованиям, как Колумб, или, с другой стороны, с физическими недостатками какого-либо органа или члена, или с необъяснимой предрасположенностью к порокам и жестокости, мы вынуждены рассмотреть эту проблему с практической точки зрения. Где-то в другом мире прозвучал основной аккорд человеческой жизни, и здесь, в этом мире, физические составляющие этого организма приняли соответствующую модель и стали ощутимы.

В момент смерти, говорит одна тибетская доктрина, «слышны четыре звука, называемые „звуки, внушающие трепет“: от жизненной силы земного элемента – звук, подобный обрушивающейся горе; от жизненной силы водной стихии – звук, подобный обрушивающимся океанским волнам; от жизненной силы стихии огня – звук как от пожара в джунглях; от жизненной силы воздушной стихии – звук как от тысячи громов, гремящих одновременно.

То место, куда душа бежит, спасаясь от этих звуков, и есть утроба»[60].

Этот же самый перевод сущности человека назад к зачатию напряженной энергией, произведенной в смерти, описан в санкхья:

«Скрытые тенденции (или неосуществленные следствия) кармы, накопленные в течение жизни, близкой к завершению, образуют кармасья (физический потенциал) следующей. Но она принимает свою форму посредством внутреннего переустройства в тот момент, когда линга (сущность) покидает тело. Стимулы, порожденные отделением линги, которые ощущаются как разрыв бесчисленных струн, в момент смерти вызывают новое появление или собирание заново всех скрытых тенденций жизни, которая только что окончилась. Линга тогда освобождается от физического тела… и все скрытые силы появляются в одно мгновенье расположенными в соответствии с их характером и силой, а консистенция ума в этот момент сравнима с консистенцией электрического тока. Это происходит по единому импульсу в одно мгновенье, и поэтому все целое и его части видны одновременно. Соединенные таким образом, скрытые тенденции образуют кармасья, или физическую энергию для построения нового тела»[61].

Каким-то образом разобщение земных элементов старого тела создает, по-видимому, вибрацию, которая может незаметно проходить через время, так же как радиоволны способны незаметно проходить через пространство. Эта вибрация и есть, как кажется, носитель окончательной психологической модели умирающего человека, так же как передающая волна телевизионной станции невидимо переносит образ актера-исполнителя, который, воспринятый нужной аппаратурой, наделяется видимой формой за многие сотни километров от того места, где он находится на самом деле. Нужной аппаратурой для принятия психической модели, передаваемой человеком в момент смерти, является то самое яйцо, из которого он должен будет родиться, доведенное до необычайного градуса чувствительности половым актом родителей.

Как же смотрит наука на этот «радиоприем» модели индивидуальности? В первый момент оплодотворения маленькая стрелка сперматозоида видна прорывающейся сквозь кожу яйца, которая мгновенно снова за ней закрывается. Там он создает поле притяжения, притягивая (и сам неодолимо притягиваясь) к женскому ядру, которое ожидает его в центре яйца. Как только эти два ядра сливаются в микроскопическое единство, сложные запутанные волокна, или хромосомы, из которых они составлены, выполняют экстатический танец, распутываясь, разделяясь и вновь соединяясь в одно мгновенье. Все это молниеносно, слишком быстро для любой попытки расчета, отпечатывается в новый узор – знак или символ будущего человека.

Этих хромосом в каждой клетке обычного человеческого тела содержится 48, то есть 24 пары. Клетки же органов размножения содержат лишь одну-единственную хромосому из каждой пары, таким образом в своем единстве давая новую комбинацию из 48, делающую каждый эмбрион уникальным и каждого человека оригинальным.

Что такое эти хромосомы, каждая из которых несет в себе знак некой функции, свойства или формы, и которые, слитые в единой совершенной гармонии, образуют целое? О сфере влияния каждой из них известно лишь немногое. Известно, однако, что одна из пар определяет пол, ибо завершенность этой пары дает женский пол, а незавершенная одинокая хромосома – мужской пол (так же как в библейской легенде о Еве, сотворенной из ребра Адама и имеющей на одно ребро больше). Поэтому сферы влияния других хромосом должны, вероятно, относиться к чертам или свойствам не менее фундаментальным, чем пол. Вспомните, например, 8 основных функций и систем человека, кратко описанных в первой главе.

Предположим, что каждая из функций имеет три аспекта – автоматический или механический, артистический или эмоциональный, изобретательный или интеллектуальный. А теперь представьте каждый аспект, управляемый положительными и отрицательными полюсами. Так мы получаем общую сумму из 48 главных «рычагов управления», которые вместе способны определять развитие всех сторон человеческой машины. Правильно или нет это деление, но такова шкала, на которой одна хромосома проявляет свое влияние.

Современная биология разделяет каждую хромосому на гипотетические частички, называемые генами, которые, как предполагается, контролируют намного более тонкие подразделения организма. Сто или более таких генов образуют одну хромосому. Поэтому, если мы рассматриваем различные аспекты, а также и положительные и отрицательные стороны каждой анатомической системы как управляемые полудюжиной хромосом, то один ген будет определять лишь одну шестисотую часть такой системы. Здесь мы, кажется, подходим к таким тонким моментам, как форма носа, тембр голосовых связок или предрасположенность к морской болезни. Несколько тысяч таких деталей – и перед вами весь человек. И так же как котировки нескольких тысяч акций и фондов могут дать точную картину экономической жизни всего мира в любой отдельно взятый день, так и комбинация нескольких тысяч генов – в отношении к некому космическому шифру, который нам неизвестен, – способна очень хорошо показать всю конституцию человека.

Относительно генов есть еще один важный момент. Они так малы, что состоят не более чем из нескольких – возможно, десятка – молекул. То есть они принадлежат к молекулярному миру и подчиняются молекулярным законам. Именно это делает их такими ускользающими от изучения и понимания. Они находятся за пределами клеточного или органического мира, которым ограничивается наше наблюдение.

Помните, что, как мы показали, возвращаясь к моменту зачатия, мы подходим к точке, где процессы работают слишком быстро, чтобы удержаться внутри органической материи, что быстрее этой скорости они должны прорываться в материю в молекулярном состоянии. Гены и хромосомы представляют первое появление человеческой жизни в сфере нашего физического наблюдения. Они находятся на границе двух миров, то есть одновременно принадлежат материи в ее свободном молекулярном состоянии и заключены в эту изначальную клетку, оплодотворенное яйцо.

Существуют ли какие-либо научные данные в поддержку идеи, что нечто управляет этими молекулярными ключами через время, из будущего? До самого последнего времени было неизвестно, какие виды влияний или излучений могут влиять на гены. Но совсем недавно были произведены перестановки или изменения генов тюльпанов (например, путем облучения их рентгеновскими лучами или радием). В результате такой обработки были искусственно получены разновидности или мутации совершенно новых форм и видов цветов. Одна из самых ужасных вещей в атомной бомбе – это то, что ее лучи играют шутки с самыми глубокими основами человеческой формы. Каким-то образом излучение этой частной длины волны влияет на расположение генов и производит поразительные изменения в том, что мы считаем индивидуальностью.

Одна из особенностей таких радиоактивных частот в том, что, в отличие от излучений звука, тепла или света, они сохраняются в течение длительных промежутков времени. Период полураспада радия, например, равен 1600 годам, что означает, что требуется 1600 лет для того, чтобы излучение одной частицы радия уменьшилось вдвое. Иначе говоря, вибрации, испускаемые радием, слабеют за тысячелетие примерно настолько же, насколько слабеют раскаты эхо большого колокола за полминуты. Как один звук колокола держится 30 секунд, такая радиоактивная эманация держится 1600 лет.

Это означает, что излучение, которое влияет на гены тюльпана сейчас, будет производить подобное же видоизменение и через 1000 лет. Или наоборот, та же самая радиоактивность, которая могла произвести тюльпан-монстр тогда, может создать такое же изменение сегодня. Проходит подобное формирующее влияние вперед во времени или назад? Это одно и то же. Можно лишь сказать, что радиация, имеющая власть над формой, независима от времени.

Позднее мы увидим это как пример того общего принципа, что форма в одном мире создается влиянием из мира свыше, что молекулярные модели могут быть изменены только электронной силой. Но пока у нас есть совершенная научная основа для того предположения, с которого мы начали, а именно – что формирующие влияния, освобожденные смертью, должны двигаться назад и создавать заново эмбрион, и что это должно делаться мгновенной манипуляцией генов в момент зачатия.

Как могут действовать такие влияния? Мы можем предположить, что в конце жизни каждая физиологическая черта человека либо увеличилась, либо уменьшилась в сравнении с органической тенденцией, присущей ему с рождения. Либо он боролся, чтобы преодолеть некий недостаток или слабость, либо она приобрела над ним еще больше власти. Либо он старался усмирить некую владеющую им склонность, либо он будет зависеть от нее сильнее, чем когда-либо раньше. И поскольку каждая психологическая черта соответствует некой реальной физической черте, это означает, что в сильно сжатом «коде» организма, заложенном в генах, тот особый ген, который управляет этой чертой, должен будет в конце жизни стимулироваться либо повышенно, либо пониженно.

Так, мы можем вообразить, как челюсть профессионального боксера становится с каждой жизнью немного больше, тело обжоры толще, ухо музыканта чувствительнее, словесная память писателя еще полнее. Можно ожидать, что за счет повторения те черты, которые уже сильно развиты, будут развиваться и дальше, а в момент смерти передадут еще более сильный импульс назад соответствующему гену, ожидающему в танце зачатия.

Поэтому нет сомнения, что именно в этом смысле в различных учениях используется символизм перевоплощения в качестве животного. Каждое животное принималось за крайнее преувеличение одной черты, одновременно физической и психологической. Так, собака могла символизировать нос, нюхательную способность, а также состояние полной подвластности этой функции, то есть животным похотям, которые большей частью стимулируются запахами. Точно так же змея может символизировать ту комбинацию желез, которая производит резкие и злобные реакции. Так каждое животное будет представлять патологическое преувеличение черты, контролируемой одним геном или группой генов, в нарушение гармонии с остальным организмом, и слепо принимающей господство над всем целым.

В мифе об Эре описывается, как многие души греческих героев, когда им предложили свободный выбор всех возможных жизней, выбирали жизни животных, соответствующие их природе: Аякс – льва, Агамемнон – орла, а Эпей, насмешник, – обезьяны[62].

По мере чтения у нас и в самом деле возникает жуткое впечатление Аякса, становящегося все более косматым и все более глупо-храбрым; Агамемнона, все более одинокого, молчаливого и орлоподобного; Эпея, все более поверхностного и бессмысленного в своих подражаниях – от одной жизни к другой в продолжение всей вечности. Это та самая ужасная идея, которая передавалась древними под маской нового рождения души в теле животного – то есть все более усиливающейся фиксированности в одной особенной черте.

«Тибетская книга мертвых» говорит: «Если ты входишь в утробу через чувства привязанности и отвращения, ты можешь родиться как лошадь, домашняя птица, собака или человек»[63].

Здесь мы имеем идею человеческого перевоплощения как неудачи (с точки зрения тех, кто пытается окончательно сбежать в электронный или райский мир), но, в отличие от символизма животного перевоплощения, как уравновешенной неудачи, в которой различные черты человеческого организма передаются более или менее в их правильном отношении и пропорции.

Однако эта идея достижения равновесия черт, повышения гармонии организма, уже сама по себе предполагает высокий уровень знания себя со стороны индивидуума, в соединении с намеренной борьбой против известных ему слабостей и намеренного восполнения известных ему недостатков.

Теперь мы можем лучше видеть, как работает механизм человеческого возвращения, как скрытые тенденции прошлой жизни, «расположенные в соответствии с их характером и силой», как выражает это описание санкхья, могли бы быть переданы в момент смерти, черта за чертой, в соответствующие гены и хромосомы внутри яйца. И далее мы видим, как все целое этого послания, составленного из нескольких тысяч таких знаков, могло быть немедленно перенесено через время неким излучением, имеющим те постоянство и проникающую способность, какие, как мы уже знаем, принадлежат радиоактивности.

Но акт зачатия – это еще и половой акт родителей. Создание новой модели или поля силы черпает также и от них, и от их состояния, от силы и чистоты их эмоций и так далее. То есть мы приходим к идее, что для того, чтобы достичь какого-либо серьезного улучшения и гармонизирования нового эмбриона сравнительно с прежним, умирающий человек не только должен начать контролировать свою слабость, но также должен неким образом поднять своих родителей на более высокий уровень. Ему необходимо учить своих родителей, чтобы сделать свое следующее тело лучше. И он должен привнести такую силу сознания и эмоции в момент своего собственного зачатия, что они смогут передаться его родителям.

Эта таинственная идея упоминается в «Тибетской книге мертвых» таким образом:

«…Направь свое желание и войди в утробу. В то же время излучай свои волны даров [благодати или доброй воли] на утробу, в которую ты входишь, [трансформируя ее этим самым] в небесный дворец»[64].

Высший человек не может ждать. Он должен улучшить свою наследственность, подготовить собственное рождение.

В отличие от этого, у людей обычных, не святых и не преступников, мы видим только постепенное и незаметное изменение от одной жизни к другой – либо одной черты, имеющей тенденцию все более проглатывать все остальное, или, наоборот, медленной тенденции к гармонии и балансу всего целого. Это то вечное возвращение, которое описывал Ницше и показал Успенский в своем романе «Странная жизнь Ивана Осокина».

Но на сколько жизней могут распространяться такие незаметные изменения? Как мы знаем из графиков любого жизненного процесса, ничто в природе не следует ровному курсу вечно, но рано или поздно изгибается в резкий взлет или крутой спуск. Насколько терпелива природа в случае человека? Как много жизней можно прожить, прежде чем придет окончательный расчет, суд судов?

Даже здесь древние легенды не оставляют нас без ключа.

«В то место, откуда приходит каждая душа (как написано в мифе о Федре), она не возвращается, пока не пройдут 10 тысяч лет; ибо раньше не приобретает крылья ни одна душа, исключая душу того, кто искал истинной мудрости без обмана или любил своих товарищей в узах мудрости. Души таких людей, когда оканчивается круг третьего тысячелетия, если они выбирали эту жизнь три раза подряд, приобретают крылья и тогда улетают»[65].

Что это означает? 10 тысяч лет, согласно вычислению, особо упомянутому в параллельном мифе об Эре, это 100 жизней. Такое вычисление могло бы пройти незамеченным, если бы оно, к нашему удивлению, не напоминало о 108 жизнях на ожерелье Будды, где каждая бусина символизирует реинкарнацию.

В любом случае этот отрывок, кажется, подразумевает для массы человечества чрезвычайно долгий период, доходящий, вероятно, до сотни жизней, в период которых медленная волна, несущая всю массу человечества, завершает движение, выполнив свою работу успешно или потерпев неудачу. В усовершенствовании на этой шкале нет ничего личного, и человеку, по-видимому, дается возможность участия в неком общем и незаметном подъеме со скоростью процессов, относящихся ко всей природе в целом.

В то же самое время можно, кажется, представить некий более быстрый путь, или, так сказать, срезание пути – «для тех, кто ищет истинной мудрости без обмана». Такие люди, завершив треть всех назначенных им жизней, получают, по-видимому, некий совершенно иной шанс. Им может представиться возможность контакта с учителем или школой, и таким образом они могут узнать тайну возрождения. С помощью особого знания, точного руководства, напряженной работы над собой, а также не без помощи удачи у них появляется возможность подняться вверх напрямую, то есть спастись из цикла перевоплощений. Это та возможность, которую изображали на древних русских иконах второго пришествия, где несколько монахов, не приходящие на общий суд, показаны летящими вертикально вверх по правому краю прямо в рай[66].

Но для тех, кто узнал эту тайну, время сразу же начинает измеряться другими мерками. Это уже не вопрос сотни жизней. Открыта особая возможность, но ею нужно воспользоваться очень быстро. Необходимо достичь некого определенного уровня за ограниченное количество жизней. «Души таких людей… если они выбирали эту жизнь три раза подряд, отрастив крылья, тогда улетают».

Странно найти эту удивительную и жуткую идею, с точностью повторенную 25 веков спустя в наше самое что ни на есть скептическое время. В «Странной жизни Ивана Осокина» герой в конце концов с трагической ясностью видит вечно возвращающийся круг своей собственной жизни. Он встречает волшебника, который показывает ему еще больше. Но в своем волнении от всего вновь узнанного он вряд ли слышит, как волшебник добавляет:

«Человек, который начал угадывать эту великую тайну, должен воспользоваться ею, иначе она обращается против него. Эта тайна не безвредна. Если человек узнает о ней, он должен продолжать, или он будет опускаться. Когда человек узнает эту тайну или слышит о ней, у него остается только две или три, в любом случае лишь несколько жизней».

Глава X

Память в невидимых мирах

Прежде всего мы должны понять, что память может относиться только к тем плотным мирам, в которых восприятие движется через время достаточно медленно, чтобы дать ощущение прошлого, настоящего и будущего. В электронном мире не может быть памяти, потому что все – сейчас, все известно. С этой высшей точки зрения будет неправильно думать о различных жизнях человека в последовательности: это вопрос одновременного возвращения.

Однако в мире, в котором мы живем, мы не можем думать таким образом: мы должны предполагать до и после, одну жизнь, следующую за другой. И в таком мире восприятие, наиболее близкое к высшему восприятию, это именно память.

Мы уже изучали проблему сознания и памяти в пределах одной жизни – как моменты более живого осознания своего существования в окружающем мире создают пульсации, которые как бы следуют за обычным продвижением восприятия через время и достигают его в форме воспоминаний. Мы также предположили, что такие моменты, если они чрезмерно усилены – большой радостью, трагедией, неожиданностью или необычностью происходящего – могут даже излучать импульс памяти к соответствующей точке на спиральном витке другой жизни, тем самым порождая все те странные ощущения знакомости новых событий и сцен, даже предвидения того, что случится в ближайшем будущем[67].

Но все серьезные исследования природы памяти всегда рано или поздно упираются в непроницаемые стены рождения и смерти. Мы можем собрать огромную массу несомненных данных, чтобы предположить, что последовательные жизни развиваются одна из другой в возвращении, и что момент смерти в одной жизни – это момент зачатия в следующей. Но мы никогда не можем доказать этого – по той причине, что память обычных людей никогда не преодолеет этого препятствия. Для обычных уровней сознания и создаваемых ими импульсов памяти смерть – это абсолютный изоляционный материал. Чтобы пройти через смерть в следующую жизнь, память должна быть гораздо более сильной, то есть она должна создаваться несравнимо более высокой силой сознания, чем любая из известных нам обычно.

Мы можем сравнить круг человеческой жизни с электрической цепью, которая разорвана в момент смерти, а память – с током. Этого «разрыва» вполне достаточно, чтобы остановить течение тока обычной силы с одной стороны на другую. Но если электрическое напряжение очень сильно увеличить, то можно ожидать, что ток перекроет разрыв, тем самым создавая сильный свет и в то же время замыкая цепь и восстанавливая течение тока с одной стороны на другую.

Почти во всех традициях описания приключений души после смерти содержат часто не замечаемое упоминание некой точки, где память отнимается или смывается. Видение святого Макария Александрийского, например, описывает, как душа по окончании трех дней, которые она проводит в усилиях освободиться от тела, и следующего за этим восхождения в небеса для поклонения Богу, направляется в рай, где ей позволено гулять шесть дней, и где, «созерцая все это, она преображается и забывает все печали, которые имела, будучи в теле».

Здесь мы можем увидеть искаженную версию некой истинной легенды, ибо в этом видении оправдана естественная человеческая склонность и желание забывать несчастья, и потеря памяти в определенной точке теперь кажется чем-то желанным, а не чем-то смертельно опасным и недопустимым. Все значение этого видения, таким образом, переворачивается с ног на голову, ибо смысл всех первоначальных легенд именно в том, что в это время память любой ценой должна быть сохранена.

Эта ошибка, однако, дает нам очень интересную идею о том, как может происходить потеря памяти. Ибо в этом видении забытье связано с миром рая, то есть с молекулярным миром, в котором, как мы предположили, душа проживает заново или пересматривает свою прошлую жизнь в сильно сжатой форме. Мы уже поняли то ужасное эмоциональное мучение, которое было бы связано с такой сильной концентрацией памяти во всех обычных жизнях, и мы можем понять, что непреодолимым желанием души в это время будет сбежать от этих невыносимых угрызений совести, не помнить больше, забыть любой ценой.

В символическом романе Успенского о возвращении герой, который страстно желает получить шанс вернуть свою бессмысленно потраченную жизнь, со всей памятью о всех своих ошибках, наконец находит волшебника, который соглашается отправить его назад, как он того желает. «И ты будешь помнить все, – прибавляет волшебник, – пока ты сам не захочешь забыть»[68].

Этот абсолютно фундаментальный принцип, управляющий всеми проявлениями памяти в жизни, должен быть в 100 раз более применим к памяти после смерти.

Эта идея сильного желания забыть, страстного стремления к забвению, очень живо передана в греческой легенде о Лете.

«Оттуда, сказал Эр, (душа) каждого человека, не оборачиваясь, отправлялась к трону необходимости, и когда каждая, до единой, проходила через него насквозь, они все вместе, в жару и страшный зной, отправляются на равнину Леты, где нет ни деревьев, ни другой растительности. Уже под вечер они располагаются у реки забвения, вода которой не может удержаться ни в каком сосуде. В меру все должны были выпить этой воды, но кто не соблюдал благоразумия, те пили без меры, а кто пьет ее таким образом, тот все забывает»[69].

Это, однако, неполная версия другой, более эзотерической орфической легенды о двух потоках, из которого могут пить умершие, – Лете и Мнемозине, забвения и памяти. В знаменитой золотой табличке, найденной в Петелии, даются точные наставления орфическому посвященному, чья цель была в том, чтобы, очистившись, окончательно сбежать из круга перевоплощений[70].

Такой кандидат должен быть внимателен, чтобы обойти стороной свободно текущий фонтан на левой стороне с растущим возле него белым кипарисом, а вместо этого обратиться к стражам тайного колодца Мнемозины с такими удивительными словами: «Я дитя земли и неба; я опален жаждой; я погибаю; дайте же мне испить холодной воды из колодца памяти!» И стражи дадут ему испить воды из священного колодца, и он будет взят на небеса, чтобы навеки пребывать там с героями.

Точно таким же образом русская служба по умершему заключает: «Во блаженном успении вечный покой подаждь Господи, усопшим рабом твоим, и сотворим им вечную память». И хор, в крещендо, отвечает трижды: «Вечная память! Вечная память! Вечная память!»

Это сохранение памяти за пределы смерти, которое подразумевает непрерывное сознание, всегда показывается как предпосылка для побега из круга возвращений земных жизней. Но всегда добавляется, что эта задача слишком трудна для неподготовленных людей. Оставляя в стороне факт, что обычные люди не осознают себя даже при жизни и при полном обладании своими чувствами, они будут точно так же не способны перенести сильнейший шок смерти без потери даже того сознания, которое они обычно имеют, как они не могут перенести сильную физическую боль без падения в обморок. Такой обморок неизбежен и является частью плана природы для спасения человека от ненужного страдания – до тех пор, пока человек не сумеет понять его ценность и пользу.

Ранее мы уподобляли момент смерти и бегство души из клеточного в электронное состояние атомному взрыву. И нам представлялось совершенно ясным, что такой переход должен неизбежно включать в себя ту потерю памяти, которая, как кажется, распознается в столь многих легендах. Как это выражено в мифе об Эре, неоднократно цитированном выше, «было необходимо, чтобы все выпили некоторую меру воды забвения». Весь вопрос тогда будет в том, как быстро душа сумеет выбраться из своей бесчувственности в осознание чрезвычайных возможностей того мира, в котором она оказалась? Ибо причиной, по которой большинство душ впали в полное забытье, было то, что «те, кто не были благоразумны, выпили больше меры».

Так мы подходим ко второй причине потери сознания. Это связано с общим принципом, что изменение состояния разрушает память. Наши тела в их летнем состоянии не могут помнить своих зимних ощущений, а в свете полудня не помнят своих ощущений в предрассветные часы. Еще более ясный пример можно увидеть в том факте, что переход от сна к бодрствованию обычно разрушает память о сновидениях. Поэтому только совершенно особая техника наблюдения, в частности, напряженное усилие воспоминания в момент пробуждения, способно сделать возможным хоть какое-то последовательное изучение сновидений, продолженное в дневном сознании[71]

Если рассматривать огромный приток электронной энергии в момент смерти как безмерно усиленную версию притока света и впечатлений при пробуждении, то мы поймем, почему память о прошлой жизни, после освещения ее первой вспышкой молнии, неизбежно должна исчезать. Память о сновидениях разрушается при пробуждении, а память о жизни разрушается в момент смерти по тому же самому закону, по которому металлы теряют способность передавать звук, как только начинают передавать более сильную энергию тепла, или звезды исчезают в сиянии солнца. Чтобы продолжать изучать звезды после восхода солнца, необходима особая и трудная техника наблюдения – со дна колодца или с помощью ширм. И точно так же должно обстоять дело с сохранением памяти после смерти.

Но перенос памяти об этой жизни в другие состояния после смерти, для изучения ее смысла в свете тамошних условий – это только половина проблемы. Ибо чтобы использовать такие воспоминания, необходимо перенести их еще дальше, в соединении с воспоминаниями о невидимых мирах, в следующую жизнь. И для этого должно быть преодолено еще более чудовищное изменение состояния, а именно то, что связано с рождением в привычный физический мир. И в самом деле, трудно представить, что окажется более сильным шоком – потеря физической формы и бесформенный выход в электронный мир при смерти или потеря защиты утробы и выход в мир света, воздуха, звука и холода в момент рождения.

Согласно индуистской традиции, выраженной в «Вишну-пуране», именно это последнее изменение состояния наиболее эффективно разрушает память:

«Нежное и тонкое животное существует в эмбрионе… плавая в воде… не способное дышать, наделенное сознанием и вспоминающее многие сотни предыдущих жизней… Когда ребенок готов родиться… он поворачивается головой вниз и насильно выталкивается из утробы сильными и болезненными ветрами родов; и младенец, теряя на время все ощущения, при контакте с внешним воздухом немедленно лишается интеллектуального знания»[72]

Таким образом, есть два основных вида памяти, которых нам недостает, и которые, как кажется, разрушаются различными способами. Во-первых, нам недостает памяти о наших предыдущих физических жизнях. Несомненно, это происходит по той же самой причине, по которой нам недостает памяти о большей части нашей настоящей жизни, а именно – потому что ее слишком мучительно вспоминать. Обычно мы не хотим вспоминать прошлое, мы предпочитаем занимать свои умы воображаемым будущим, совершенно несоответствующим прошлому. Таким путем функция памяти атрофируется.

Во-вторых, у нас нет памяти о других состояниях материи, в которых мы могли существовать до зачатия, и о тех невообразимых свободе и восприятиях, которые принадлежат молекулярному и электронному мирам. И причина этому, возможно, в том, что мы никогда не изучали ту особую и ужасно трудную технику переноса памяти через некое фундаментальное изменение бытия.

«Каждая душа, которая принадлежит человеку, непременно видела вещи, которые истинно существуют [говорит Платон в „Федре“], иначе она бы не вошла в это создание; но вспомнить эти вещи, которые там, на основании того, что есть здесь, нелегко для любой души: одни созерцали эти вещи там лишь короткое время, другие, упав на землю, обратились под чужим воздействием к неправде и на свое несчастье забыли все священные вещи, виденные ими прежде. Поистине немного тех, у которых осталось памяти в достаточной мере»[73]

Как может человек развить память «в достаточной мере», чтобы вспомнить себя и перенести это воспоминание из одного мира в другой, из одной жизни в следующую? Прежде всего, он должен начать со своей настоящей жизни. Ибо, что бы ни происходило в других жизнях, это уже хранится внутри него во всех подробностях, как пленка, которая была заснята, но не проявлена. Вернее, в нем есть много различных пленок, поскольку каждая из его функций создает и сохраняет свои собственные записи – одна катушка всех его зрительных впечатлений, вторая – звуков и бесед, которые он слышал, третья – собственных движений, четвертая – физических ощущений и так далее. В коре головного мозга, в глазу, в гортани миллионы восприятий, которые составляют его жизнь, – низведенные до молекулярной или электронной шкалы, лежат спящие, но неприкосновенные.

Как мы сказали, в обычном человеке эти пленки не проявлены, то есть память о них «забыта», за исключением тех случаев, когда внимание в настоящем случайно притягивается к той или иной короткой сцене неким сходством или контрастом. Ибо именно внимание, или сознание, и есть этот проявитель. Поэтому человек, который хочет «проявить память», должен намеренно прикоснуться к своим записям сознанием. Он должен начать проявлять свою внутреннюю пленку прошлого прямо сейчас, а не ждать ее внезапного и ошеломляющего откровения в смерти.

Вначале эти воспоминания – о людях, местах, важных и незначительных происшествиях, – которые обычно вызываются только ассоциациями, должны быть вызваны последовательным усилием воли. Их необходимо распределить по месяцам и годам. Они должны быть собраны, разложены и оценены – особенно те, которые ему меньше всего хочется вспоминать. Ибо именно эта способность не помнить прошлые слабости, ошибки и неудачи удерживает человека таким, как он есть, что позволяет ему повторять те же самые фатальные ошибки постоянно и безболезненно – или, скорее, откладывать все причиняемые ими мучения совести до одного последнего невыносимого переживания. Поэтому первая задача человека, который хочет развить память, – это помнить себя во времени.

Но когда человек серьезно пытается это делать, он сталкивается со многими вещами в своем прошлом, повторение которых он просто никак не может допустить. Он может обнаружить там первое мелкое проявление той привычки, которая позже станет катастрофической; он может вспомнить первую случайную встречу в неком фатальном отношении или какую-то глупую небрежность, приведшую к большой трагедии. Встречаясь и глядя в лицо таким воспоминаниям, он начнет познавать самого себя. Он увидит, чем он был – и что он есть. И он поймет, что раньше он соглашался со своим прошлым только потому, что не помнил его.

Изучая свои воспоминания дальше, он может увидеть, что эти драматические моменты его жизни – как хорошие, так и плохие, – не обособленны, но были предзнаменованы многими предыдущими ситуациями, каждая из которых намечала будущую кульминацию во все более подробных и обстоятельных деталях. Ему может даже показаться, что такие «предощущения» представляют некий вид обратной памяти, невидимое эхо импульсов в обратном времени, которые мы уже предположили ранее. И он поймет, что для того, чтобы по-другому сыграть финальную сцену, необходимо изменить и эти «репетиции», начиная с самого младенчества.

Из этого в нем может постепенно начать развиваться особого рода двойная память. Он будет одновременно видеть, что произошло на самом деле, и что могло произойти, если бы он был более сознательным. И чем яснее он помнит прошлое, тем больше значения он придаст этим новым возможностям, которые он поместит в некое будущее возвращение. Возвращение свяжется для него с идеей возможного сознания. Он начнет реконструировать свою жизнь.

Чем настойчивее он будет в этих реконструкциях, тем мучительнее окажется контраст между тем, что было, и тем, что могло бы быть. И это необходимая часть процесса, ибо так же, как сознание – это проявитель для пленки памяти, так и совесть – ее закрепитель. Цель должна заключаться в том, чтобы развить и закрепить память постепенно и намеренно, еще при жизни. Ибо так же, как слишком сильный проявитель и слишком сильный закрепитель не выявляет фотографию, а, наоборот, непоправимо разрушает ее, точно так же ошеломляющий поток сознания и совести, освобожденный электронным состоянием, разрушит память в момент смерти, если только она не была проявлена и навсегда закреплена при жизни.

При таком все более живом и остром воспоминании всех перекрестков своего прошлого у человека возникнет вопрос: как создать для самого себя предостережения при встрече с ними в следующий раз? Как передать себе тогда то, что он чувствует теперь? Возможно, он может пойти назад к реальной сцене некой ошибки или возможности и, стараясь изо всех сил помнить себя, попытается прикрепить к некой стене или дереву, запечатленному в его памяти, то понимание, которое он хочет передать. Он может сказать самому себе, что, когда он будет стоять там в своей следующей жизни, вид этого дерева должен напомнить ему о том, чтобы помнить.

Тогда ему станет ясно, что его единственный шанс – это стать сознательным сейчас. Он практически поймет тот принцип, что единственный способ передать память в другую жизнь – силой сознания в этой жизни. И он поймет, что цель приобретения сознания при жизни в том, чтобы остаться сознательным после смерти.