Шпионские игры царя Бориса Гурин Александр

Глава 28. Девушка и смерть

Обоз купца Тимофея Выходца, груженный тяжелыми бочками, медленно двигался по территории Ливонии — вдоль реки Гауи. Хоть и хотелось Тимофею подольше оставаться у милой Маши, но он понимал, что в Пскове, сейчас очень нужна будет селедка, тонны которой он закупил в Риге. Уже сотни лет большие торговые города Псков и Новгород закупали на зиму хлеб во Владимирской, Московской земле. Там, в российском Нечерноземье урожаи тоже были невелики, но насчитывалось намного больше пахарей, чем в Новгородской и Псковской землях. Потому и могли прокормить и себя, и псковичей. Теперь же Подмосковью самому грозил страшный голод и никто не спешил везти в Псков зерно. Невозможно было купить его и в пострадавшей от непогоды Ливонии. Потому и стремился Тимофей привезти с собой хотя бы рыбу.

Путешествие под лучами красноватого, почему-то очень плохо греющего солнца, могло быть опасным. Ведь путникам предстояло перейти из польской части Лифляндии в шведскую. И при переходе их могли принять за врагов и убить, а, скорее всего, просто ограбить, конфисковав продукты. Было бы это, конечно, незаконно, но неурожай и нехватка продовольствия заставляли польское и шведское командование смотреть на такие проделки сквозь пальцы — армию ведь кормить надо.

Буквально вчера путники видели, как группа наемных немецких солдат грабила крестьянский хутор. Неподалеку со скучающим видом стоял польский офицер. А солдаты с улыбкой выносили из амбара мешки с зерном, тащили из погреба сало. Хозяин хутора, молодой латыш с полными отчаяния глазами стоял бледный как смерть и молчал. Не выдержала его жена, красивая широкобедрая блондинка с длинной косой:

— Что вы делаете?! Что будут есть мои дети?

И показала рукой на двух девочек-близняшек, по виду лет трех.

— Смотри, какая краля! — воскликнул солдат с кривыми ногами кавалериста.

— И сама нарывается! — поддержал его товарищ.

Они схватили молодую женщину под руки и потащили туда, откуда вытаскивали зерно — в амбар. Блондинка стала кричать и дрыгать ногами.

— Посопротивляйся, — с иронией сказал кривоногий, — нас твои крики возбуждают.

Муж хотел подбежать к молодой крестьянке, но сержант достал из-за пояса пистолет:

— Стой на месте, свинья, и не дергайся, пока мои люди трудятся над улучшением твоей породы!

Кривоногий кавалерист уложил блондинку на мешок с зерном и стал держать ее за руки. Его товарищ, не торопясь, по-хозяйски задрал ей юбку. Жертва насилия продолжала дрыгать ногами, пытаясь ударить солдата.

— С ногами справляйся сам, — насмешливо произнес кавалерист, — ноги у женщины не созданы для обороны, они существуют для наших удовольствий.

Неожиданно насильник, собравшийся первым обесчестить крестьянку, с силой дернул ее за косу. Женщина издала бессильный, жалобный крик.

— Папа, папа, что там дяди делают с моей мамой?! — испугалась одна из близняшек.

Крестьянин ничего не ответил. А насильник пригрозил блондинке с пышными обнаженными бедрами:

— Не прекратишь дрыгать ногами, сейчас косу оборву!

Насилуемая женщина жалобно всхлипнула и больше уже не сопротивлялась. Несколько солдат прекратили погрузку продуктов и с интересом наблюдали за «любовной» сценой, дожидаясь своей очереди…

Видя эту страшную картину, пожилой возчик Степан грязно выругался по-русски и схватился за топор.

— Прекрати! — шепотом потребовал Тимофей. Но и сам не выдержал, остановил обоз, встал с воза и подошел к прислонившемуся к телеге с зерном офицеру. Думал про себя, что, мол, делаешь дурак, но остановиться не мог.

— Вельможный пан, вы же находитесь на своей земле и эти люди — подданные вашего короля!

— Ну и что? — пожал плечами поляк. — Мои люди не получали жалованья уже полгода. Им нечего есть, а падшие женщины не станут бесплатно удовлетворять их похоть. А они ведь живые люди, им нужны и плотские удовольствия, и еда. Эти хоть не разбежались, а всего у меня солдат осталось меньше половины. Причем оставшиеся стали забывать слово «дисциплина». Если я попытаюсь помешать им насиловать эту холопку, они взбунтуются и убьют меня. Так что этой женщине стоит расслабиться, получить удовольствие и радоваться, если ее следующий ребенок окажется храбр, как настоящий солдат, и не будет похож на пугливого пахаря. Впрочем, для того, чтобы родить, ей еще надо будет выжить зимой, а это, кажется, будет сложно без еды. Но я ничего сделать не могу. А ты, дурак, быстро уезжай, пока они тебя не ограбили!

Тимофей воспользовался советом польского офицера: молча вернулся к телеге, сел на место возчика, с силой щелкнул лошадь кнутом. Когда хутор остался позади, в голову пришла мысль: «А этот пан — хороший человек! Другой бы сам скомандовал солдатам: «Насладиться холопкой еще успеете, а сейчас грабьте обоз проезжающего мимо купца!». Получалось, что красивая крестьянка невольно спасла Тимофея: зрелище интимных отношений отвлекло солдат, и они не обратили на обоз внимания.

Вечером на привале возчик Степан распекал Тимофея Выходца:

— Нас ограбят и убьют. Почему нельзя было ехать вдоль реки Даугавы, где хотя бы нет боев. Чуть дольше добираться до Руси, зато безопаснее. Больше я с тобой не езжу!

— Спешить надобно. Голод надвигается, очень рыба в Пскове нужна.

— Выгодно продать хочешь? Да ты, оказывается, за копейку удавишься!

Тимофей Выходец не стал ничего объяснять возчику Степану. Не говорить же ему, что специально поехал старинной дорогой на Псков, чтобы видеть, что происходит там, где идут бои. Опасно, конечно, но у него, Тимофея, давно уже своя война. Тайная. А Степан ради Отчизны может разик и потерпеть, почему один Тимофей должен рисковать своей шкурой?

На душе было тревожно, даже осенний сосновый лес стал казаться необычно унылым, а монотонность пути не убаюкивала, лишь расстраивала Выходца.

Но вот, как и ожидал купец, лесную равнину сменили живописные холмы, между ними текла река Гауя, горные тропы, как было известно Тимофею, вели к самой большой в Лифляндии пещере. То была Сигулда — самый необычный уголок в этих краях. Первые известные обитатели этих холмов — представители племени ливов — недаром называли это место Торейда, что означает по-ливски «Сад Богов». Тимофей, конечно же, не знал, что почти за четыреста лет до его рождения Сигулда была самым людным местом Ливонии, здесь кипели политические и любовные страсти. Тут ливский вождь Дабрел, застав свою красивую, но легкомысленную супругу с любовником, убил обоих; тут крещенный и побывавший на аудиенции у его святейшества Папы Римского вождь ливов Каупо вел немецких рыцарей-крестоносцев на штурм своего собственного родового замка…

Прошли века, бурные события почти полностью забылись, Сигулда стала обыденным кусочком провинциальной Лифляндии. Но в начале XVII века сюда пришла война и начались новые трагедии…

У Сигулдского замка Тимофей Выходец вдруг увидел немало людей с насупленными лицами. Кто-то из них кричал: «Смерть убийце!». Надо бы посмотреть, что происходит, решил разведчик и, невзирая на возражения Степана, остановил обоз.

Через минуту ему стало ясно: здесь, в присутствии обывателей шел публичный суд. Судья грозно спросил по-немецки:

— Садовник Виктор Хойл! За что ты убил Майю Грейф?

Возникла пауза. Молодой человек, глаза которого были полны печали, растерянно молчал. Судья не сдержался:

— Идиот! Все знали, что самая прекрасная девушка нашего края, та, которую мы за красоту называли Турайдской Розой, любила тебя. Зачем же ты убил любящую девушку, Виктор Хойл?

Молодой человек, казалось, пребывал в прострации. Из глаз его полились слезы. Он с трудом выдавил:

— Я не убивал Майю.

— Виктор Хойл! Вы раньше встречались с Майей Грейф в этой пещере?

— Да, встречались. Пещера находится как раз на полпути между замком Турайда, где жила Майя, и Сигулдским замком, где я работал садовником.

— Виктор Хойл, это ты посадил у пещеры розы в честь Майи?

— Да, я. Я же люблю ее, — молодой садовник уточнил. — Любил…

После этих слов он зарыдал. В толпе кто-то недовольно сказал: «Убил красавицу, а теперь еще плачет. Вот гад!» Судья продолжал:

— В пещере рядом окровавленным телом Майи — Турайдской Розы — найдена твоя мотыга, Виктор Хойл. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Молодой человек рыдал, словно не слыша судьи. Тот возмущенно произнес:

— Итак, ты можешь рыдать, но не способен оправдаться, Виктор Хойл! Господь ниспослал тебе счастье. Майя Греф была прекрасна во всем. Турайдская Роза — какие точные слова. Она была стройна станом, юна, ее приемный отец дал ей образование, схожее с тем, что получают дворянки. Она могла бы даже мечтать, что выйдет замуж за дворянина. Но она предпочла тебя. Вся Сигулда знала, что вы встречаетесь в горах в пещере и предаетесь греху, все наши неженатые мужчины завидовали тебе. Она отдала тебе самое дорогое — свою девственность. Зачем ты убил ее, Виктор Хойл? Увы, ты не совершил государственного преступления, и закон не позволяет мне приговорить тебя к четвертованию — я могу тебя только повесить. Взять его!

Вдруг с горы раздался крик: «Стойте!» Средних лет латыш быстро спускался по тропинке вниз. Он был бледен, явно спешил:

— Кто ты такой?! Почему я тебя не знаю, и отчего ты командуешь? — грозно спросил судья.

Спускавшийся по тропинке латыш растерялся. Чувствовалось, что он не мастак говорить. Вмешался стоявший в толпе богато одетый пожилой мужчина:

— Я — управляющий Турайдским замком Шильдеглам, свидетельствую, что это — Петерис Скудритис, новый слуга моего помощника Адама Якубовского. Но почему он остановил суд, я не знаю? — с некоторым удивлением добавил управляющий.

— Новый слуга Якубовского? Того самого польского офицера, что, не получая жалованья, покинул польскую армию и нанялся служить твоим помощником? — уточнил судья.

— Да, Якубовский — это мой помощник. А к нам бежит его слуга, — подтвердил управляющий. — Петерис, как ты посмел вмешаться в ход суда? И где твой господин, что ты тут вообще шляешься?

— Мой господин в лесу. Висит на веревке, — мрачно пояснил слуга.

— Что значит — висит на веревке? Что ты несешь?!

— Пан Якубовский повесился.

Все ахнули.

— Интересно, от чего? Я ему что, жалованья мало платил?! — с иронией поинтересовался Шильдеглам.

— Совесть замучила, — лаконично ответил Скудритис.

— Якубовского?! Этого толстокожего вояку?!

— Это он убил Турайдскую Розу.

Все снова ахнули.

— А ты откуда знаешь? — требовательно спросил судья.

— Я всё видел.

— Говори!

Скудритис начал свой рассказ, и собравшиеся услышали о кровавой драме…

Адам Якубовский был дезертиром из польской армии. Мелкий безземельный шляхтич, без денег, но с гонором, он был безумно влюблен в Майю — Турайдскую Розу. Девушка же не обращала на него никакого внимания. Похоть и самолюбие образовали в душе бывшего офицера очень нехорошее чувство. Пан Адам жаловался Скудритису:

— Я не могу спать по ночам. Я сойду с ума, если не овладею этой женщиной.

Однажды он велел своему слуге:

— Майя встречается в пещере Гутманя со своим Виктором каждый вечер. Подойди к ней и скажи, что Виктор Хойл просил ее придти на два часа раньше.

Скудритис, хоть и почувствовал неладное, но выполнил приказ своего господина. А так как Петерис был любопытен, то спрятался неподалеку от места свидания, чтобы увидеть, что вельможный пан станет делать с Майей.

Она пришла на свидание радостная и юная, словно свежая роза. И в страхе ахнула, увидев перед собой пана Якубовского в военном мундире, с саблей в руке.

— Я оказал тебе честь, придя на это свидание, — сказал он. — Вельможный пан, вместо слуги-садовника, неплохая замена!

Майя вскрикнула:

— Уйдите!

— Вот как! Пещера, что твоя собственность? Молодым девушкам не стоит сюда забредать по вечерам, здесь можно лишиться девственности. Впрочем, ты ее ведь уже отдала этому хлопу Виктору. Развратница! Порядочная девушка остается невинной до свадьбы.

Майя густо покраснела.

— А раз ты столь развратна, что отдалась до свадьбы, то теперь не ломайся. Уж раз выбрала себе роль, так играй ее. Я — опытный мужчина, доставлю тебе больше удовольствия, чем этот твой женишок-садовник. И даже не скажу ему ничего — всё останется тайной. Уверен, один раз отдавшись мне, ты сама захочешь встречаться еще и еще. Не ломайся, не порть нам удовольствие!

Девушка была в ужасе. Чтобы отвлечь ее и одновременно возбудить, Адам Якубовский стал целовать ее в губы. Майя попыталась вырваться, но насильник схватил ее, прижал к стене пещеры и дал волю рукам. Майю объял такой ужас, что она даже не сопротивлялась, когда мужские руки ласкали соски ее груди, нежно гладили бедра. Она испытывала отвращение, ее стало тошнить, девушка чуть не вырвала прямо на мундир насильника, но зачем-то сдержала себя. Якубовский же счел отстутствие сопротивления успехом и глумливо поинтересовался:

— Начинаю тебе нравиться, радость моя?

— Нет! — с отчаянием выкрикнула Майя. — Остановись!

— С чего бы это? — удивился Якубовский. — Нет уж, околдовала меня, так теперь терпи! В конце концов, ты — воспитанница дворянина, а я — единственный в Сигулде неженатый молодой шляхтич. Ты должна принадлежать мне, а не хлопу Виктору.

— Подожди! У меня есть сказочный выкуп. Не пожалеешь… Видишь мой платок?

Шелковый платок был повязан на шее Турайдской Розы.

— Шелк — ткань недешевая, но неужели ты думаешь откупиться этой мелочью?! Я скорее умру, чем откажусь от тебя. Околдовала меня, так отдавайся!

С этими словами Якубовский принялся расстегивать пуговицы на ее платье.

— Да стой же! Ты сам сказал, что я — колдунья!

— И что же? — напоминание было столь неожиданным, что Якубовский прекратил насилие.

— Так вот, этот платок заколдован.

— Что?!

— У меня есть учительница, великая колдунья, которую никто не замечает, — врала Майя. — Кто станет обращать внимание на дряхлую старуху? Она и заколдовала этот платок.

— Вот как! И что он может?

— Думаешь, я зря ношу платок на шее? Пока он на мне, меня невозможно убить. Меч отскочит от меня, стрела не пронзит, пуля пролетит мимо. Если подарить такой платок солдату, это будет великий воин, ибо он сможет не бояться смерти. Но платок сохранит свою силу, только если я добровольно подарю его в обмен на то, чего хочу, — торопливо говорила девушка, опасаясь, что противные руки пана Якубовского снова начнут шарить по ее телу. — Мой жених — садовник, ему не нужно идти в бой, я подарю тебе этот заколдованный платок, если ты отстанешь от меня.

Бывший офицер захохотал:

— Не рассказывай сказки! Неужели ты думаешь, что я поверю в эту чушь? Здесь ты в моей власти, кричи — не кричи — никто не поможет, и до Турайдского, и до Сигулдского замков более мили. Так что лучше отдайся мне по доброй воле, у тебя нет иного выхода.

— Но подожди…

— Какая говорливая голубка. Придется заткнуть тебе рот поцелуем…

Адам Якубовский прижал красавицу к себе и крепко поцеловал, пытаясь языком проникнуть в ее рот. Но Майя стиснула зубы, а когда шляхтич, наконец, прервал поцелуй, с презрением сказала:

— Фу! Еще и обслюнявил меня всю…

Пан Якубовский чуть не поперхнулся от такого оскорбления. А девушка воспользовалась этим и продолжила:

— Дурак! Ты отказываешься от своего счастья. Не веришь, что платок заколдован? Проверь его.

— Интересно, как?

— Ты ведь пришел сюда с саблей на боку.

Якубовский действительно нацепил саблю, считая, что оружие украшает мужчину и придает ему более солидный вид. Удивленный мужчина слушал, а Турайдская Роза продолжала:

— Достань саблю и попробуй зарубить меня.

— Ты что?! Я же тебя убью, а я после этого и сам не смогу жить! Не плети чушь, лучше отдайся, сделай счастливым меня и сама получи удовольствие. Клянусь, я буду нежен, как никогда в жизни! И ничего не скажу твоему Виктору.

Красавица презрительно ухмыльнулась:

— Видно, и впрямь ты дурак, раз можешь получить бесценную вещь, а говоришь о каком-то соитии. Еще раз повторяю, попробуй убить меня, и увидишь, что ничего не получится. Но запомни, заколдованный платок при передаче сохранит силу только тогда, если ты выполнишь мою просьбу: не насиловать меня.

— Платка с такими свойствами не может быть, — неуверенно произнес пан Якубовский.

— Какой ты дурак! Неужели ты полагаешь, что я стала бы предлагать тебе вонзить мне саблю в шею, если бы ни была уверена, что платок меня защитит?

— Я боюсь… — неуверенно сказал Якубовский.

— Не только насильник и дурак, но еще и трус! — с презрением произнесла Майя.

Ее оскорбления заставляли поляка страдать. А услышав слово «трус», он с яростью выхватил саблю, после чего в нерешительности остановился.

— Вот, трус! Как ты воевал? Не удивительно, что дезертировал, ведь не можешь даже ударить по шее беззащитную женщину. Ну, собери хотя бы остатки мужества! Я не боюсь, а ты трясешься.

Адам Якубовский зажмурился и с размаху ударил ее саблей по шее. Из раны на шее обильно пошла кровь… Умирая, молодая женщина прошептала:

— Я знала, что сумею не дать тебе осквернить себя, мерзкая гадина! Тебе не понять, что для порядочных людей честь дороже жизни…

«Майя умерла быстро. Я видел, как мой господин, словно невменяемый, вышел из пещеры, спустился к лесу и бродил там. А затем повесился на перевязи своей сабли. Он проделал всё так внезапно, что я не успел ему помешать. Сам я испугался и не знал, что мне делать», — закончил свой рассказ Петерис Скудритис.

— Теперь я буду решать, что с тобой делать! — сурово сказал судья.

Воцарилось молчание, настолько все были потрясены мужеством и благородством Турайдской Розы. Воистину, отчим воспитал ее так, как подобает воспитывать дочь дворянина!

Наконец, судья вспомнил о Викторе.

— Ты свободен, Виктор Хойл! Прости нас.

Садовник удивленно посмотрел на него:

— Что? О чем вы вообще?! Вы что не понимаете, Майя умерла… — с этими словами он сел на холодную землю и зарыдал…

Потрясенные этой трагедией русские возчики спешили покинуть прекрасный сигулдский край. Вечером, когда холмы вновь сменились лесом, Степан сказал Тимофею Выходцу:

— Что за земля?! Повсюду насилуют женщин, убивают. И продукты очень дорогие. И холодно. Вернемся в Псков и больше я сюда ни ногой! Стану товары в Москву возить.

Холодное красноватое солнце уже медленно опускалось за горизонт. Купец Выходец подумал: «На что это Степан надеется? При таком неурожае и на дороге Псков-Москва ужасов может твориться не меньше, чем здесь»…

Глава 29. Кошмар Ванды Комарской

Ванда Комарская нехотя поднялась с постели — ведь она залезла под одеяло, чтобы хоть как-то согреться. Наступление весны не принесло тепла. Начало марта сопровождалось снегопадами и метелями. А ехать в лес, чтобы нарубить дров для растопки печей, было некому. Слуги разбежались две недели назад, после того, как здоровенная кухарка Моника объявила, что мука кончилась и в доме осталось лишь немного овощей.

Дура-кухарка была неправа. Как можно было забыть, что пани Ванда припрятала часть сала в маленьком погребе, где раньше хранилось вино? Так что в доме оставались не только овощи, но и сало. Овощи пани Ванда ценила особенно. Образованная женщина знала, что при нехватке продуктов, если нет овощей, зимой может настичь болезнь, при которой кровоточат десны и выпадают зубы. А кем будет очаровательная Вандочка без зубов? Беззубой старухой. Ей это надо?!

Итак, вечером дура-кухарка объявила, будто еда кончилась, а утром в доме исчезли слуги. Ни кухарки, ни кучера Марека, ни истопника. Остался лишь Яцек, который за последние два года подрос, возмужал и, как подозревала пани Комарская, был до безумия влюблен в свою помещицу. Отчего и не бросил ее, решив, видимо, лучше благородно умереть, но рядом с высокородной пани Вандой. Точно влюблен! А если не так, почему большой, здоровенный мужик и не смотрит на деревенских девок?

То, что происходило в деревне, казалось предвестием Апокалипсиса: еще начало весны, а померла уже треть крепостных. Некоторые люди в отчаянии просто ложились на печку и не вставали, говоря: нет сил. Так и лежали, пока не гибли. Выжившие же ослабли настолько, что с трудом закапывали мертвых в мерзлую землю.

Узнав о бегстве слуг, пан Анджей Комарский не очень-то и горевал:

— Так нам самим теперь хватит еды до начала лета, когда появятся крапива, щавель и другие растения.

Пани Ванда рассердилась:

— Да куда они убежали?! Без нас скорее умрут, чем с нами.

— А почему я должен думать о каких-то хлопах, не сумевших собрать урожай. Тут самим бы выжить, ты что этого не понимаешь, дура!

В последнее время пан Анджей часто бывал с нею груб. Вечно пребывавший в плохом настроении, владелец имения постоянно жаловался на боли в спине, на хромоту (нога так и не зажила нормально после перелома). Постоянно доказывал Ванде, что она глупа, свой супружеский долг выполнял редко, неохотно и плохо. Спали они теперь в разных комнатах, а на на предложение очаровательной женщины вместе поспать, Анджей порой советовал супруге пойти встать перед иконой и помолиться, после чего все блудные мысли сойдут на нет.

Когда Ванда выходила замуж за пана Комарского, он казался и ей, и ее родственникам сильным мужчиной средних лет. Теперь же она поняла, что муж стремительно стареет. Такая вот семейная жизнь…

Еще осенью пани Ванда предлагала мужу уехать к ее родственникам в Малую Польшу: под Краковом всегда было более теплое лето, а значит, и урожай там был получше.

Пан Анджей тогда набычился, зло посмотрел на нее и произнес:

— Уехать? О чем ты? Здесь я не просто пан Комарский, а себе пан Комарский. А там стану просто приживальщиком!

— Дядя Януш добрый, он тебя не обидит.

— Добрый? А сколько ему лет? Вдруг помрет, пока мы доедем? Нет, я никуда отсюда не уеду!

Второй разговор состоялся в середине февраля, перед тем, как сбежали слуги.

Пани Ванда доказывала:

— Вспомни, что рассказывал пастор Фридрих Энгельке!

— Больше слушай этого еретика, — отмахнулся католик Комарский.

Пани Ванда и сама была католичкой, но это не мешало ей восхищаться смелым пастором, который в столь страшное время ездил по стране и собирал сведения о происходящих ужасах. Он считал: кто-то же должен рассказать потомкам о постигших народ бедствиях. Пастор поведал им, что в Инфлянтах процветает массовое людоедство, что ему известен случай, когда женщина убила сестру и сделала из ее плоти колбасу, что обезумевший отец убил своего сына и угостил брата мясным супом из сынишки, что для кого-то людоедство стало коммерцией: на постоялом дворе некоего Захария Вейса резали, как баранов, одиноких путников, а затем человечину варили и под видом говядины за бешенные деньги предлагали посетителям. «Только в Динабургском уезде уже съедены десятки человек», — с грустью и ужасом говорил пастор. Он называл конкретные имена, фамилии. Так, некий Думп снимал казненных преступников с виселицы и съедал трупы. В одной корчме хозяин варил человечину и по умеренным ценам предлагал посетителям мясные блюда. Мельник Лоренц убил соседа-крестьянина и съел его плоть. Многодетная мать Доротея, обезумев от голода, зарезала трех своих детей и стала есть их мясо с тушеной капустой. Под Краславой голодные крестьяне ворвались в усадьбу помещика Шульте, подвесили его к балке, пытали огнем, пока не обнажили легкие и печень, а затем съели своего барина. Опасно было даже поехать на базар — по дороге одинокого путника могли схватить и схарчить.

Впрочем, не только пастор Энгельке рассказывал о людоедстве. Яцек по секрету признался госпоже, что боится идти в сторону соседнего имения пани Платен. Странной была эта одинокая пани. Ходили слухи, что когда-то пан Комарский был влюблен в нее, и она вроде бы даже уступала ему. Но потом пани дала ухажеру от ворот поворот, поселила в своем имении молодую, женственную Агнессу и ухаживала за ней, словно кавалер за дамой: подавала ей руку, когда девушка спускалась с лошади, дарила подарки, целовала на людях в руку, а иногда и в губы, причем при таких поцелуях Агнесса жеманилась, словно девственница, которую собираются лишить невинности. Говорили даже, что у Барбары и Агнессы общая спальня. Так вот, эти две подруги, по словам Яцека, заманивали к себе путников-мужчин, обещая им женскую ласку, и больше этих путников никто не видел. «Слуги говорят, что пани Платен режет их, как кур, и жарит на вертеле», — поведал Яцек.

Трудно было сказать, правда это или нет. Быть может, Яцек таким способом просто выражал недоверие к женщине, которую, как ему казалось, пан Комарский когда-то ставил выше обожествляемой Яцеком Ванды…

В феврале, разговаривая с мужем об отъезде, Ванда пустила в ход последний аргумент:

— Нас здесь съедят! Я боюсь.

— Вот послал мне Господь дуру в жены, — рассердился пан Комарский. — Кретинка! В имении у меня есть оружие, мы среди верных слуг, чужих нет. А в пути нас точно съедят какие-нибудь разбойники. Прирежут на постоялом дворе, нападут ночью, когда будем ночевать в поле. Так что замолчи, дура, и не приставай ко мне с глупостями! Кстати, как мы, по твоему, можем ехать? Последнюю лошадь мы и наши слуги съели еще неделю назад. Я хром, пешком далеко не уйду, замерзну в поле и умру, а тебя после этого съедят. Хочешь быть съеденной, идиотка?!

Съеденной пани Комарская, конечно, быть не хотела, но после бегства слуг в имении стало тоскливо и страшно. Ванда жгла много свечей, благо хоть их запас был велик. Но это не поднимало ей настроение. Единственный, кто радовал ее — Яцек. Он преданно смотрел на госпожу и не унывал. Все время делал что-то полезное. Главное, каждый день ходил на речку и ловил в проруби рыбу. Не всегда аппетитную, но выбирать не приходилось. Из рыбы Яцек варил уху, а вареную рыбу вместе с овощами предлагал господам на второе. В отличие от Комарского, который много молился, слуга предпочитал действовать. Его любовь была так трогательна, что однажды Ванда даже подумала: «А не отдаться ли этому славному парню? Он будет счастлив, я же живу, как монашенка, а так будет хоть какая-то отрада». Кто знает, как сложилась бы ситуация, будь Яцек посмелее. Но хлоп лишь восторженно смотрел на свою госпожу и старался угодить ей во всем, кроме того, о чем думала Ванда. Замужняя дама преодолела искушение и осталась верна супругу.