Шпионские игры царя Бориса Гурин Александр

Пани Ванда лишь позволила себе сказать Яцеку:

— Я боюсь за тебя. Каждый день, когда ты уходишь на речку, я думаю: ты один, вдруг тебя съедят.

Яцек посмотрел на нее, как преданная собака, и попросил:

— Умоляю вас, вельможная пани, не бойтесь за меня, не портите себе настроение. Не стоит беспокоиться, я всегда хожу с топором.

— А почему не с пистолетом?

— Я стрелять не умею.

— Пошли учиться.

Хорошо хоть зарядов было достаточно. Час Яцек обучался тому, как заряжать пистолет, как целиться, как стрелять. Если бы дядя Януш видел, как его племянница учила хлопа, сказал бы, что из нее может получиться хороший сержант. Теперь Яцек ходил удить рыбу с оружием. Парень не унывал: мало того, что он остался при любимой им пани, так еще и выиграл в сравнении с другими слугами: он ел рыбу, овощи и сало, а по вечерам пани Ванда даже приносила из погреба яблочное вино и наливала всем, включая слугу, по кружке, чтобы Анджей, Яцек и она сама лучше спали.

Кстати, в тот день, когда пани Ванда обучала Яцека стрелять, она впервые обратила внимание на то, как молодой человек обращается к ней и к супругу. Если саму Комарскую Яцек называл исключительно вельможная пани, то ее мужа именовал всего лишь: «Пан хозяин…».

Зимняя жизнь в имении текла уныло и однообразно. А со вчерашнего дня наступили перемены — стало намного хуже. Во-первых, кончились запасенные слугами дрова. Яцек до позднего вечера сидел на речке, а в темноте пришел и с виноватым видом сказал, что впервые ничего не поймал. Так как Ванда рубить деревья в лесу не умела, а пан Комарский вообще не думал о том, что мог бы поработать, то в доме царил страшный холод. Идя спать, Ванда вновь подумала, что стоило бы пригласить в постель Яцека, хоть не так холодно было бы! И вновь верная супруга не решилась согрешить.

Ночью она плохо спала: просыпалась от холода, а когда вновь засыпала, ей снился один и тот же кошмар, тот, что и два года назад: говорящий волк хочет ее съесть, а Яцек не может защитить.

Окончательно она проснулась поздно. Оказалось, Яцек приготовил завтрак (нарезал сало и овощи) и ушел на реку, искупать вчерашний «грех». Ванда не знала, чем себя занять. Холод мучил так, что пришлось надеть шубу и рукавицы, причем она лежала под одеялом. Но и это не помогало, было очень холодно. И тогда пани Ванда решила действовать, решительно и энергично. План был таков: надо пойти, найти на реке Яцека и они вместе пойдут за дровами, иначе помрут от холода раньше, чем их доконает голод. Яцек будет рубить, а она укладывать дрова на санки, после чего впряжется в них, как ломовая лошадь, и отвезет к дому. Потом снова отправится к Яцеку… Да, лучше голодать, чем мерзнуть решила отважная женщина.

Пришлось самой застилать постель, слуг ведь больше не было. Прежде, чем идти на реку, где было холодно и ветренно (непонятно, как только Яцек выдерживал свое ежедневное сиденье?), благородная пани решила хоть как-то согреться с помощью движения. Для этого взяла висевший в гостиной на стене тяжеленный фамильный меч Комарских и начала упражняться по системе дяди Януша: прямой удар, защита, отражение удара сбоку, длинный выпад, удар тяжеленным мечом в прыжке…

Через десять минут супруга помещика Комарского почувствовала, что начинает потеть. В это время в гостиную вошел пан Комарский:

— Хм, попрыгунья! Помолилась бы лучше за наше спасенье, дура!

И пошел к иконе.

Пани Ванда собиралась закончить свои упражнения, но муж мог вообразить, что она прекратила упражняться, так как слушается его. Поэтому Ванда Комарская, несмотря на усталость, еще попрыгала минут пять со старинным мечом и только потом повесила меч на место и стала неторопливо одевать зимнюю одежду. В это время в прихожей вдруг раздался шум.

— Что такое? — властно спросил, ни к кому не обращаясь, пан Анджей, словно кто-либо мог ему ответить.

И тут в комнату ворвались пять хлопов: Марек, кухарка Моника, какой-то пахарь из тех, что Ванда видела в деревне; два неизвестных мужика, один из которых был горбат. В руках у Марека были вилы, пахарь держал в руках большой топор, кухарка — самый крупный из кухонных ножей, еще один хлоп — пистолет, а у горбатого имелась дубина.

— Ты где бродил?! — строго спросил пан Комарский у Марека, делая вид, что не замечает оружия в руках этого быдла.

— Я бродил там, где хотел! — вызывающе ответил Марек.

— Как с господином разговариваешь, пся крев?! На колени!

— Сейчас, — насмешливо ответил Марек, бородатый, провонявший грязью, но дерзкий и ироничный.

Пан Комарский открыл ящик стола, и Ванда испытала ужас. В столе обычно лежал пистолет, но сейчас его там не было, ведь помещица сама отдала оружие рыболову Яцеку.

На лице пана Комарского появилась растерянность. А Марек издевался:

— Может, пан хозяин прикажет выпороть меня на конюшне?

После паузы Марек, который явно верховодил в компании хлопов, неожиданно констатировал:

— Мы есть хотим!

— И что?! Не я же должен думать о твоем обеде.

— А ты и есть наш обед.

Неожиданно Марек с силой воткнул вилы в живот пана Комарского. Помещик застонал от боли и тут же потерял сознание. Ванда пронзительно закричала. Хлопы радостно переглядывались.

— Теперь нам есть, что поесть, — скаламбурил тот, что был с пистолетом.

— Боже! — воскликнула Ванда. Она не верила своим глазам. Это быдло в самом деле собиралось съесть ее мужа.

Кухарка Моника с большим ножом в руке, пританцовывая от радости, подошла к обливавшемуся кровью помещику. В глазах ее был голодный блеск, она поигрывала своим ножом:

— Сейчас мы будем освежевывать дичь, сейчас будем освежевывать!

«Господи, да она сошла с ума от голода», — вдруг осознала пани Комарская.

Марек выдернул вилы из тела умирающего Анджея, хладнокровно стер с них кровь скатертью с парадного стола и спокойно сказал:

— Освежевывать? Перестань, есть ведь так хочется! А ты его час разделывать будешь. На кухне имеется большой вертел. На нем и зажарим тушу целиком, как поросенка. Мяса должно хватить на много дней. То, что не съедим, закоптим или засолим — еще неизвестно, когда удастся поймать такую легкую добычу. Не в деревню же идти, там есть мужики с топорами, смогут всех защитить. Микелис, — обратился Марек к мужику с топором, — разломай кресло, нам понадобятся дрова, чтобы зажарить тушу.

В этот момент пани Ванда, несмотря на весь трагизм ситуации, вдруг подумала, какая она дура. Мерзла ночью, не сообразив, что можно жечь мебель или книги из небольшой библиотеки Анджея. Впрочем, жечь книги он бы, пожалуй, не разрешил. Библиотека была преимущественно духовного содержания и уничтожать такие книги, по мнению Анджея, наверняка было бы грехом.

А Марек продолжал распоряжаться:

— Когда зажарим Комарского, займемся его женой. Она, конечно, худая, но все же есть ее можно. Не могла наесть жопу, уродина! — укоризненно сказал он пани Комарской. — Моника, держи ее, чтобы не сбежала.

Кухарка тут же подошла к пани Комарской. Эта крепкая деревенская женщина отличалась большим ростом, была на голову выше своей помещицы и раза в полтора тяжелее. Она, сунула нож за пояс, положила свои ручищи на плечи шляхтянке и пообещала:

— Только пикни, будет очень больно!

Ванда стояла ни жива, ни мертва. Неожиданно в голове появилась мысль: «А ведь неправильно Моника действует. Надо было приставить нож к горлу, тогда бы я точно не сбежала. Глупости какие. Куда я могу сбежать, даже сапог не одела?! А выбегу на двор, на снегу мужики догонят и затащат на кухню. К вертелу».

А кухарка вдруг погладила ее по волосам, словно ребенка:

— Цыпа, цыпа, вкусный цыпленочек. Приятно покушать будет.

Пани Комарская знала, что в такие минуты люди часто шепчут молитву. Ей почему-то не хотелось этого делать. Хотелось в туалет, от холода и страха пани стала испытывать сильное желание сходить по малой нужде. «Теперь ясно, что мне приснился вещий сон, — подумала Комарская. — Господь предупреждал, что меня могут съесть, а я не вняла. Оказывается, это очень страшно — умирать. За что мне такая судьба?!».

Ванда стала плакать. Горбун зло сказал ей:

— Что ревешь, ясновельможная? Жалеешь, что больше холопскую кровушку пить не будешь?

Мужик с пистолетом нетерпеливо сказал Мареку:

— Что ты вилами размахиваешь?! Понесли тушу этого пана на кухню, три дня ничего не ели.

Взяв Комарского за руки и за ноги, Марек и его сообщник потащили потерявшего сознание помещика на кухню.

Моника пообещала Ванде:

— Цыпа, цыпа, ты следующая. Хорошая шляхтянка — это очень вкусная шляхтянка, — кухарка хохотала безумным смехом.

Тем временем Микелис деловито рубил топором кресло: сноровисто, умело, словно срубал сосну в лесу. Заметив взгляд Ванды, пояснил:

— Это дело нам привычное. Не то, что пана есть. Впрочем, все в жизни когда-то случается в первый раз.

Через пару минут в печи на кухне уже полыхал огонь, истекающего кровью Анджея Комарского раздели догола и проволокой — за руки и за ноги — крепко и основательно привязали к большому вертелу. Микелис предложил:

— Надо бы его сначала убить — проткнуть насквозь вертелом и так зажарить, как поросенка.

Марек зло ответил:

— Наоборот, пусть пан перед смертью как следует помучается! Живьем зажарим гада!

«Откуда в нем такая ненависть?» — не понимала Ванда.

А Марек велел:

— Давай, работай!

Здоровенный Микелис начал медленно поворачивать вертел, чтобы туша пана прожарилась равномерно.

В это время Комарский, опаленный огнем, от боли пришел в сознание и страшным голосом заорал.

— Боже! — взмолилась вслух Ванда, — прошу Тебя, Всемогущий, прекрати его мучения!

И добавила про себя: «А еще умоляю, сделай так, чтобы Яцек задержался на рыбалке, иначе эти твари и его съедят!».

Так как по нужде хотелось всё сильнее, Ванда решила себя не сдерживать, что ей терять?

— Ах, ты дрянь! — разозлилась Моника. — Холодно же, а у меня могут ноги намокнуть, — она с силой оттащила помещицу от сотворенной ею лужи. — За такие дела буду тебя на медленном огне жарить, шляхтянка! Много ты моей крови попила!

«Интересно, каким образом? — подумала Ванда. — Ни разу даже не ударила. Ну, а если и ворчала, что Моника готовит плохо, так такую скверную кухарку еще поискать надо! Попросить, чтобы пристрелили меня сейчас, что ли? Очень уж страшно!».

В это время с кухни раздался еще один страшный крик. Очнувшись на секунду на вертеле, пан Комарский тут же снова потерял сознание от невыносимой боли и ожогов, но через минуту непостижимым образом он снова очнулся.

— Добей его! — вновь предложил Микелис Мареку. — Не видишь что ли, как страшно мучается человек?

— И поделом! У меня до сих пор на спине рубцы с того дня, как позапрошлым летом пороли. И за что?! Подумаешь, украл гуся у вдовы Анны. Ну дали бы розог, так нет же, кнутом били. Да так, что казалось, скоро помру. Потом неделю на животе отлеживался и не знал, выживу ли…

— А кто бил?

— Холуй помещичий, Имант. Мы его потом первым съели.

— Так вот, значит, почему первым.

— Ты тушу пана на правый бок поверни, надо равномерно жарить.

Жутью веяло от этого будто бы обыденного разговора.

Кухарка Моника вдруг забеспокоилась:

— Эти мужики еще зажарят неправильно — испортят мясо.

Она повернула Ванду в сторону двери, приказала:

— Пошли на кухню! Сама буду смотреть, как жарить. А если что, ты подскажешь, — ядовито добавила она. — Ты ведь всегда меня поучала, дрянь, как готовить. Вот, и подсказывай.

— Не ты, а вы, — сказала вдруг Ванда.

— Хорошо, барыня. — согласилась Моника. — Я помню. Вы госпожа. Когда мясо пана Анджея будет готово, я вам щедро лучший кусочек отрежу.

— Эй! — крикнул вдруг из кухни Марек. — Не надо никуда идти. Микелис сам справится. А я пока с Вандой хочу поговорить. С пани нашей.

«О чем это он хочет говорить? Убивать что ли идет? Надо бы молитву прочесть», — подумала Ванда.

Молитву читать почему-то не хотелось. Какое-то странное чувство было у Ванды. И ужас испытывала, и ноги подкашивались, а почему-то не верила, что пришел ее последний час. Хотя для надежды на спасение не было никаких оснований.

Марек вошел в комнату, по-хозяйски посмотрел и вдруг стал нагло на нее пялиться.

— Ай-ай-ай! — сказал он. Протянул руку, демонстративно начал мять грудь. — Ай-ай-ай, что сейчас будет-то! Красавица пани, которую тот, кого на хухне жарят, самой красивой женщиной во всем уезде называл, и вдруг под вонючим хлопом сейчас лежать будет!

Он коснулся ее платья, желая добраться до самой сокровенной части женского тела.

— Э, да ты мокренькая, описалась со страху. А ну снимай платье, да вытирайся там! Коли будешь сейчас со мной ласкова, я тебя потом небольно зарежу. А не дашь мне по своей воле, так я тебя сам живьем на медленном огне жарить буду! И не вороти нос, сволочь высокородная! Мы ведь тоже люди, а Моника у нас одна, ее на всех не хватает. Так что будешь лежать подо мной и стонать сладко, если долго мучиться перед смертью не хочешь!

Он наклонился к невысокой Комарской и грубо впился в ее губы. Она не противилась, лишь не отвечала на его поцелуй.

— Ух, хороша, дичь ты наша! — сказал он, продолжая мять грудь Ванды. — Ну, быстро снимай платье и пошла в кроватку, если не хочешь живьем жариться! И не надейся, горничной здесь нет, самой придется расстегиваться. Ничего, Яцеку давала, вельможная шлюха, и другим дашь.

— Нехорошо! — поддержала Марека кухарка Моника. — Ты плохая пани. Высокородная пани не должна любить хлопа. А коли дает ему, сама становится холопкой и шлюхой, изменяющей мужу. А шлюху может поиметь каждый. Так, что ты уж не ерепенься, голубушка, раздвигай теперь ножки перед моими друзьями!

— Я не спала с Яцеком! — взвизгнула Ванда.

— Да кто ж тебе поверит! Все видели, как он на тебя смотрит. Столь влюбленными глазами мужчина может смотреть только на свою женщину, — добивала ее Моника.

— Раздевайся, шлюха! — рявкнул Марек. — И мойся из кувшина, засранка, я зассатую иметь не хочу!

— Не затягивайте с этим слишком надолго, а то пан скоро дожарится! — крикнул из кухни Микелис.

Марек был бородат, вонюч и противен. Ванда, быть может, позволила себя даже съесть, но отдаваться этому мерзкому холопу — это уж чересчур! Чтобы она, шляхтянка, в роду которой были два полковника и один конюший Его Величества, услаждала такого урода! Ну, уж нет!

Неожиданно и без того невысокая женщина нагнулась, кувыркнулась и покатилась к стене, нисколько не беспокоясь, что от кувырка ее платье задралось, на мгновенье обнажив бедра и самую интимную часть ее тела. У стены она тут же вскочила. Марек не мог понять, чего дергается эта дура, вместо того чтобы покорно идти в спальню и попытаться перед смертью получить с ним удовольствие. Ванда схватила висящий на стене меч — только после этого Марек понял, что она решила сопротивляться, и с усмешкой взялся за вилы.

Длинный прыжок, длинный выпад, удар без замаха, есть! Нет, не Марека рубанула мечом шляхтянка, а того, кто был самым опасным — негодяя с пистолетом. Просто отрубила тяжелым мечом ему руку с оружием, и тот потерял сознание от болевого шока.

Марек попытался ударить ее вилами, но на пути вил возник меч. Ага! Вилы стукаются об пол. А ты не понял, что меч тяжелее, и после столкновения с ним вилы ударят в пол?! Враг открыт. Умоляющий взгляд Марека, мгновенный выпад, колющий удар кончиком меча в горло. Спасибо, дядя Януш, за науку!

Марек умер мгновенно — от такого удара нет спасения. Словно разъяренная фурия, пани Ванда прыгнула к крестьянину с дубиной. Что, хочешь потягаться, дурачок?! А ты подумал, что меч железный, а дубина деревянная? Тебе бы от меня бежать холоп, а не палкой размахивать. Будь это сабля, у тебя мог бы появиться шанс, но этот меч очень тяжел, им можно просто отбросить твою деревянную дубину и вонзить оружие тебе, уроду, в глаз!

Ванда, не спеша (куда теперь спешить), вытерла меч о скатерть и повернулась к бледной как смерть Монике. Та упала на колени.

— Пощади, милостивая пани! Я тебе верной собакой буду!

Рослая Моника на коленях поползла к маленькой Ванде.

— Езус Христус и Матерь Божья! Обещаю, не будет у ясновельможной пани служанки вернее меня.

Моника подползла к Ванде и, склонив голову, начала целовать губами ее туфли с деревянными каблучками.

Ванда брезгливо отодвинулась:

— Мараться о тебя неохота! А готовить ты, пся крев, не умеешь, — мстительно добавила Комарская.

В комнату вошел Микелис. Огромный детина даже не пытался бежать или сопротивляться, просто глядел на Ванду, как кролик на удава. Помещица двинулась к нему. С гневом сказала:

— Ты знаешь, что полагается холопу за убийство пана. Четвертование!

Не будучи правоведом, Комарская, честно говоря, понятия не имела, есть ли в законодательстве вообще статья «За убийство и зажаривание холопом помещика с целью его съедения». Но Ванда решила, что холоп точно не силен в юриспруденции.

Услыхав о том, как его могут покарать, Микелис пробормотал:

— Не надо! Это же всё от голода! У каждого из нас в голове временами все переворачивается, и не соображаем ничего. Я, наверное, в любом случае до лета не доживу. Не надо четвертовать! Лучше вы бы сделали милость, ясновельможная пани, убили бы меня быстро, так чтоб не мучился. Я знаю, что пани добрая.

Ванда вспомнила ужасные крики супруга на вертеле и ласково произнесла, подходя ближе к Микелису:

— Пани добрая, пани небольно зарежет…

Она еще не успела закончить фразу, а меч после быстрого выпада вонзился Микелису в горло.

«Хочешь, чтобы убиваемый не мучился, бей так!» — объяснял дядя Януш, когда обучал ее.

Отбросив ногой труп в сторону, Ванда вошла на кухню, где дожаривался пан Анджей. С трудом отодвинула огромный вертел от жаровни. Не надо было быть доктором, чтобы понять, что ее муж уже мертв. В этот момент Ванда забыла, как пан Анджей унижал ее, обзывал дурой, молился, вместо того чтобы выполнять свой супружеский долг.

— За что?! — прошептала она и заплакала.

Но впасть в истерику ей не дали. На кухню вошла Моника с пистолетом в руке.

— Брось меч! — потребовала кухарка.

— Ты же обещала верно служить мне!

— А ты поверила, дрянь?! Решила, что в жизни всё тебе: красота, муж, поместье, дворянство? Но Господь справедлив. Брось меч или тебе конец!

Пистолет был направлен Ванде прямо в грудь.

— Не вздумай дергаться! У меня отец лесным охотником при отце твоего мужа был, стрелять я умею.

Ванда прикидывала свои шансы. Она даже поднять меч не успеет. Будь это легкая сабля, можно было бы попробовать кинуть, но тяжеленный меч швырнуть так, чтобы серьезно ранить эту бабищу, не получится. Ладно, пусть думает, что победила. Оружие выпало из ее руки и со звоном упало на пол, чуть не ударив Ванду по ноге.

— Что закручинилась? — усмехнулась Моника. — Хватит, попила народной кровушки, теперь ты будешь моей служанкой! Станешь мне на ночь постель расстилать, башмаки с меня снимать. Стирать мне будешь, на стол подавать. Вон, у короля Сигизмунда шляхтичам не зазорно быть конюшим, постельничим, виночерпием. Ты и будешь моим постельничьим и поваром. Я плохо готовлю? Так теперь ты мне готовить станешь, рабыня! Где продукты хранишь, изволь показать! Понимаю, припрятала, иначе не выглядела бы такой сытой. Обманула слуг своих, гадина, сама жрала, а нам — помирай! Теперь покажешь, а не то я тебя саму на продукты пущу и колбасу из тебя приготовлю! — Моника засмеялась нездоровым смехом.

«Хоть бы Яцек пришел с реки, у него тоже есть пистолет, вдвоем бы мы справились с этой сумасшедшей бабищей», — подумала Комарская.

— Есть хочу! Сейчас возьмешь нож, холопка, отрежешь мне кусок плоти от туши зажаренного Анджея! Лучше, пожалуй, ляжку. Потом положишь на тарелку, сервируешь стол, сходишь в винный погреб, подашь управляющей имением Монике вина. А ну марш, а не то, кнутом выпорю! Отрезай мне ляжку жареного Анджея, рабыня! Будешь мне служить, а по ночам меня ласкать, раз всех моих мужиков поубивала! А ну, не стой столбом, подошла ко мне!

Зачем она понадобилась Монике сейчас, Ванда понять не могла. Но и терпеть бред умалишенной гордая шляхтянка больше не собиралась. Шаг вперед, второй, подойти вплотную к холопке. Моника кричит:

— Как смеешь дерзко на меня смотреть! Опусти глаза, тварь!

Удар! Правильно говорил дядя Януш: «Если нет никакого оружия, а надо драться, самое лучшее — бить каблуком под колено. И незаметно, и очень больно».

Получив каблуком в мениск, Моника вскрикнула, а Ванда правой рукой схватила кисть ее руки с пистолетом, левой ухватила кухарку за горло и начала душить, опустив на землю правую ногу, тут же ударила левым каблуком по второму мениску. Моника хотела вскрикнуть, но не могла: как кричать, когда тебя взяли за горло?! От боли бабища выпустила пистолет из руки, Ванда ногой отбросила оружие в угол. Бабища хотела рукой схватить пани Ванду за черные, как смоль волосы, но проворная шляхтянка отпрыгнула назад. Быстро сделала еще один шаг назад, нагнулась, схватила меч.

Моника, видя, что помещица вооружена, повернулась и попыталась удрать. Но ноги, после двух сильных ударов по менискам, плохо слушались ее. Ванда сделала длинный выпад и вонзила меч кухарке в полный зад.

С ужасным криком кухарка свалилась на пол. Ванда подошла поближе. Из тела Моники обильно шла кровь. Поскулив минуту, Моника вдруг разумным голосом, словно и не сошла с ума, произнесла:

— Какая ты жестокая! Настоящая шляхтянка, могла просто убить, так надо унижать и мучить. Сволочь ты, пани!

Помещица гордо вскинула голову:

— На кого руку подняла?! Забыла, кто с оружием на помещика руку подымет, тому ту руку отрубают! По заднице получила, а будешь много вякать, меч в переднее место воткну!

Моника поняла, что милости от Ванды больше не будет, что ее угроза реальна и завыла от ужаса и боли.

— Не ной, пся крев, прощения у пани проси!

И вновь Моника заговорила спокойным, рассудительным голосом:

— Думаешь, я виновна, что хотела панной пожить? Тогда убей. Только не мучай, убей быстро, милосердие прояви!

— Не за то убью, что ты хотела госпожой быть, а за то, что клятву нарушила, мне угрожала. Если не я тебя убью, так ты меня подловишь и убьешь, а больше твоим клятвам веры нет.

Закончив фразу, помещица вонзила меч Монике в горло — смерть кухарки была быстрой и почти безболезненной.

Молодая помещица посмотрела вокруг: «Господи, что же это такое, мертвяков-то сколько! И всех их надо хоронить. А земля мерзлая. Разве хватит сил у бедной Вандочки закопать всех этих уродов!»

Ванда вернулась в комнату, схватила мертвого Микелиса за шиворот и потащила к двери, решив для начала хотя бы убрать трупы из дома. Микелис оказался очень тяжелым, а Ванда была сильно уставшей. Она поняла, что не сможет вытащить всех из помещения. Открыв входную дверь, пани Комарская остолбенела. На пороге лежал мертвый Яцек, видимо, пытавшийся не пускать взбунтовавшихся холопов в дом. Он умер от удара вилами в живот. Пистолета у него с собой не было, похоже, Яцек так и не решился выстрелить в человека, а банда людоедов, убив его, забрала оружие.

Ванда посмотрела на него и заплакала. «Господи! шептала она. — Яцек же так любил меня. Наверное, он ночами мечтал обо мне. Почему, почему я не отдалась ему?! А теперь уже поздно, уже никогда я не смогу быть с мужчиной, который любил меня как богиню!».

Помещица упала на землю и зарыдала рядом с трупом мужчины, оплакивая человека, который погиб, пытаясь защитить ее. Плач перешел в истерику. Через несколько минут Ванда пришла в себя от страшного холода. Еще бы, она находилась на морозе в одном только мокром платье и кофте, только шапку одеть успела. Повинуясь, скорее, инстинкту, чем разуму, помещица поднялась, вошла в дом, куда холод постепенно проникал через открытую дверь и пошла к единственному теплому месту в здании — к кухне, где еще догорали дрова в жаровне. При этом Ванда споткнулась о труп Микелиса, упала и больно ударила колено. Встала, закрыла дверь, даже не выбросив Микелиса на улицу и, прихрамывая, пошла на кухню. Там на полу лежал вертел с привязанным к нему паном Комарским. Пани Ванда села на пол и снова заплакала. Когда кончились слезы, пришла к выводу, что лучше бы она сошла с ума, как Моника, тогда бы легче было пережить случившееся. Комарская подумала, а не покончить ли с собой? Что ей делать одной в холодном доме среди трупов?! Поднялась, подошла к тому месту, где лежал пистолет, взяла его в руку. Посмотрела на труп Анджея Комарского: «Может, на том свете мы будем счастливее вместе?» Поднесла пистолет к голове и тут же представила себе, как пан Комарский говорит ей: «Дура! Самоубийство — страшный грех! Я много молился и попаду в рай, а ты окажешься в аду. И не встретишься со мной. Иди лучше переоденься, засранка!».

С пистолетом в руке пошла она в спальню, несмотря на холод, стиснув зубы помылась почти ледяной водой из кувшина, вытерлась, сменила платье, одела теплые мужские лосины (кого стесняться-то?), шерстяную кофту, сапоги.

Она вспомнила, что в мешке у Яцека видела большого леща, но ей было не до того, чтобы готовить еду. Напротив, после пережитого, молодую женщину слегка тошнило, ей была противна сама мысль об обеде.

Внутренний голос ехидно сказал: «Что, Вандочка, решила жить? Тогда иди, выноси трупы из дома»…

Вечерело, приближались сумерки. За окном пошел снег. Ванда достала кожаную кобуру, пояс для нее, положила пистолет в надлежащее место, затем надела кобуру, перчатки, шарф, овчинный полушубок и двинулась к выходу.

Пани Комарская вытащила-таки тело Микелиса во двор и вдруг увидела: мимо усадьбы ехали люди. Причем, их было много — целый купеческий обоз.

«Что за сумасшедший купец пустился в путь в годину бедствий?!» — удивилась Ванда. Осторожность подсказывала ей, что от незнакомых людей нельзя ждать в такое время ничего, кроме больших неприятностей.

«Съедят, так съедят», — обреченно решила помещица. Ванде надоело бояться.

Черноволосая красавица стала кричать, махать руками, выстрелила из пистолета в воздух. В купеческом обозе заметили ее, лошади стали поворачивать ко входу в дом. Через минуту пани Ванда Комарская уже могла видеть купца, который сидел на передних санях. Им оказался тот самый моквовитянин, с которым она познакомилась три года назад на постоялом дворе в Риге, — Тимофей Выходец…

Песья кровь!(польск.)

Глава 30. Роман псковского купца

Тимофей Выходец, не торопясь, сошел с саней, учтиво поклонился польской дворянке. И только после этого перевел взгляд на трупы Яцека и Микелиса на крыльце и задал вопрос:

— Вельможная пани Комарская, что за беда приключилась в этом доме?

— На наше имение напала банда людоедов. В доме погибли все, кроме меня.

— Как же вам удалось спастись? — искренне удивился Тимофей Выходец.

Измученная Ванда вдруг испугалась, что ее обвинят в убийствах и повесят — свидетелей-то не осталось.

Молодая женщина проворно сбежала с крыльца и стала рядом с купцом.

— Пан Тимотеус, помните как…

— Вельможная пани запомнила мое имя?

— Ну, конечно. Так вот, пан Тимотеус, не знаю запомнили ли вы, что я рассказывала вам в прошлый раз. Я говорила про моего дядю Януша, отставного офицера, который сожалел, что я не родилась мальчиком и учил меня, как пользоваться оружием.

— Да, вспомнил.

— Так вот. Один из этих бандитов, ворвавшись в дом, хотел меня сначала изнасиловать, а потом съесть.

— Какой негодяй!

— Ну да, — согласилась Ванда и с горькой иронией добавила, — Нет, чтобы просто попользоваться попавшей в беду дамой, как поступил бы обычный бандит, так он пожелал мое тело во всех отношениях: сначала — овладеть, потом зарезать, зажарить и съесть мою плоть.

Неожиданно высказывание получилось весьма фривольным и молодая женщина подумала про себя: «Господи, что за чушь я несу?! Словно напрашиваюсь на новое насилие. Правильно покойный пан Анджей обо мне говорил: «Дура набитая!».

— Вы убили этого негодяя?

Ванда потупилась:

— И не только его. Я защищалась.

Тимофей подошел к телу Яцека и поднял свою ногу, собираясь от избытка охватившего его возмущения дать трупу пинка:

— Людоед проклятый!

— Стойте! Это Яцек — мой защитник, единственный слуга, не убежавший из дома, когда закончился хлеб.

— Прости, Яцек! — словно живому сказал Тимотеус. — В доме есть еще достойные люди, среди погибших?

— Да, мой муж. Они убили моего Анджея, раздели и стали поджаривать на вертеле! — Ванда вновь заплакала.

Тимофей, желая успокоить даму, обнял ее за плечи:

— Всё уже закончилось. И я искренне скорблю по поводу смерти супруга столь умной, смелой и прекрасной пани.

Тимофей перестал обнимать ее за плечи, низко поклонился и крикнул:

— Анисим, Герасим! Надо отвести на телеге Яцека и пана Анджея на погост и похоронить. А бандитов Еремей и Никодим отвезут на телеге в лес и бросят там — пусть волки их сожрут.

— Отчего это в доме так холодно? — поинтересовался купец у Ванды.

— Дрова кончились еще вчера. Можно сжечь книги или разломать мебель и…

— Ну, зачем же стулья ломать? Еремей, Никодим, раз едете в лес, заодно нарубите дров. Анисим, Герасим, чего расселись?! Надо хоронить вельможного пана Анджея.

— Подождите, моего мужа нельзя хоронить, его надо сначала одеть, мы же не можем его похоронить совсем голого, — растерянно сказала Ванда. — И его надо еще отвязать от вертела.

— Анисим, Герасим, слышали волю вельможной пани! Исполнять! Если вы не возражаете, милостивая пани, мы останемся на ночь в вашем имении. С нами вы будете под охраной и мы поспим в тепле — всем будет лучше. Конечно, если вы возражаете…

— Напротив, буду весьма признательна.

— Вы совсем озябли, вельможная пани. Пройдемте в дом.

— Мы же договорились в прошлый раз, Тимотеус, зовите меня просто: Ванда.

Тимофей достал фляжку и протянул пани Комарской:

— Хлебните, станет легче.

Черноволосая красавица послушно сделала большой глоток и поперхнулась. Дело в том, что во фляжке была не вода, а крепкая русская водка. Молодая женщина, задыхаясь, инстинктивно подняла руки вверх и, не удержав равновесия, грудью навалилась на Тимофея. Чтобы Ванда не упала, купец поддержал ее за плечи, его тело невольно прижалось к ее бедрам. Это прикосновение вызвало у него весьма приятное возбуждение. Более того. Несмотря на трагизм ситуации, Тимофей испытал плотское желание. В этот момент он осознал: как ни была страстна и притягательна Анна из Нарвы, как ни привлекала его красивая телом и душою Маша из Риги, но к Ванде он относился особо. В чем ранее он не готов был признаться даже самому себе. Ванда — писаная красавица, умница, благодаря умению искусно одеваться, изысканным манерам и отличному образованию, приобрела неотразимый шарм. Наконец, она была знатной дамой, недоступной для него, простого человека. Не удивительно, что не Маша, а именно Ванда снилась по ночам разведчику Тимофею Выходцу. Выражаясь современным языком, именно Ванда Комарская была женщиной его мечты.

Между тем, красавица-шляхтянка, попав в руки к Тимофею, и не думала отстраняться. Она руководствовалась не разумом, а инстинктом, хотела, чтобы Тимофей стал верным ее защитником. Ее беспокоили не его руки на ее бедрах, а совсем иное:

— Эти возчики, что поехали в лес, ты не боишься за них? Их всего двое, а время нынче страшное…

Тимофей просто рассмеялся:

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»