Красная перчатка Гладкий Виталий

Глава 3

Засада

Виконту Жоффрею де Шатобриану семья выделила укрепленную усадьбы — манору, без привычного для Жанны донжона[32], как в замке Бельвиль, но с высокими оборонительными стенами и двумя угловыми башнями.

Усадьба представляла собой длинный двухэтажный дом с хозяйственными пристройками. На первом этаже дома находились гостевые комнаты, просторный зал с невысоким потолком, рядом с ним — кухня и подвал. На втором этаже тоже был зал примерно таких же размеров и большая гардеробная; здесь Жоффрей обустроил для себя и молодой жены просторную спальню, слуги повесили тяжелые ковры-занавеси, и получилось отдельное помещение.

Свадьба для Жоффрея де Шатобриана вылилась в немалые деньги; Жанна даже жалела бедного муженька. В те времена женитьба была делом весьма обременительным. Невесте требовалось огромное количество предметов туалета: одежды из парчи и шелка, диадема и пояс из золота, шпильки из серебра и тому подобное. А еще ей нужны были расшитые каменьями кошельки, нож с рукояткой, украшенный резьбой, резные игольницы с эмалью, часослов с богатыми миниатюрами в переплете с позолотой, камеристка, сопровождающая при выходах, конюший, прокладывающий дорогу в толпе, капеллан, чтобы служить по утрам мессу, горничная, повар…

Но и это еще далеко не все. Когда Жанна родила своего первенца, которого назвали на английский манер Джеффри, и хозяйство супругов де Шатобриан начало разрастаться, ей потребовался дворецкий и эконом. Ну и, конечно, как обойтись без добротной мебели: красивых резных кресел, длинных столов, шкафов для посуды?..

Нужно сказать, что Жанна тяготилась своими обязанностями хозяйки маноры. Постоянно быть на виду, развлекать многочисленных гостей, в основном обедневших дворян, слетавшихся в богатую усадьбу Шатобрианов, чтобы подкормиться. Слушать дурацкие песенки свиты и менестрелей было ей невмоготу. Она сама себе казалась мухой, попавшей в свежий мед — и сладко, и вкусно, но выбраться никак невозможно.

Единственным стоящим развлечением для молодой супруги Жоффрея де Шатобриана поначалу были лошади. Обычно дамы выбирали себе для прогулок дженетов — небольших спокойных лошадок. Но только не Жанна. Ее любимцем стал молодой рысак-палфрей[33] по имени Фалькон. Жеребец был потрясающе быстр, и за Жанной никто не мог угнаться. Фалькон летел во всю прыть: наверное, ему, как и его хозяйке, скорость доставляла истинное наслаждение.

А спустя год, после того как Жанна родила второго ребенка (девочку, которую назвали Луиза), у нее появилось время заняться тем, что она больше всего любила — упражнениями с оружием.

Однажды — совершенно неожиданно — в маноре Шатобрианов появился Раймон де ля Шатр. Жанна очень обрадовалась дорогому гостю, который не спешил покидать гостеприимных хозяев. Потом он признался Жанне, что его послал сеньор Морис де Бельвиль, дабы он служил в качестве телохранителя молодой хозяйки — времена стали смутными.

Правда, Жанну несколько удивило, что де ля Шатр — непоседа, каких поискать — вдруг превратился в одного из тех дворянчиков, полных бездельников и прихлебателей, что окружали Жоффрея. Мало того, по натуре бретёр, он вел себя тише воды, ниже травы. Разгадка его поведения оказалась совершенно тривиальной — Раймон де ля Шатр к тому же скрывался в маноре Шатобрианов от мести графа Робера д'Артуа, убив в поединке его лучшего друга и наперсника. Граф д'Артуа находился в дружеских отношениях с Филиппом Валуа, претендовавшим на корону Фанции, поэтому бедняга де ля Шатр бросился к сеньору Морису де Бельвилю за помощью, а тот в свою очередь отослал его к Шатобрианам.

Вышло все как в сказке: и волки сыты, и овцы целы. Жанна получила надежного друга и телохранителя, а де ля Шатр — великолепное убежище. Уж где-где, а в маноре искать бретёра вряд ли кто догадается, да и связываться с виконтом себе дороже — вес Шатобрианов во Франции был не меньшим, чем вес семейства д'Артуа.

Для тренировок Жанна приказала отгородить высоким забором часть двора, и когда гости играли в мяч, де ля Шатр преподавал ей науку убивать. Она уже изрядно повзрослела и превратилась из нескладного худого подростка в превосходно сложенную молодую женщину. Ее платье скрывало железные мышцы, которые виконтесса тренировала совершенно необычайным способом. Ускакав в лес, она снимала одежду, и в одном трико, тесно облегающем ее гибкое тело, начинала лазать по деревьям, используя только силу рук. Лесничий Шатобрианов, однажды нечаянно подсмотревший «упражнения» госпожи, был ошеломлен — она буквально летала среди ветвей, перескакивая с ветки на ветку, как обезьяна.

Но и это было еще не все. В одной из комнат дома лежали два тяжелых металлических шара, и каждое утро, до прогулки с девушками в лес, Жанна упражнялась с ними. Первое время ей было и трудно и больно, но спустя полгода шары в ее руках уже порхали.

Раймон де ля Шатр оказался великолепным учителем. Он показывал приемы фехтования не только с мечом и щитом, но и с мечом и дагой — кинжалом для левой руки, а также с другим оружием: коротким немецким мечом брайтсаксом, дюсаком — венгерской саблей… Больше всего Жанне нравился топор. Особенно с шипом на обухе, которым легко пробивался любой шлем. Поначалу все топоры казались ей слишком тяжелыми, но затем она нашла орудие по руке, приноровилась, и успехи не замедлили сказаться. В фехтовании им Жанна иногда брала верх даже над де ля Шатром, который просто пугался хищному блеску в глазах своей ученицы и ее звериной грации.

Что касается супружеской жизни, то Жанна так и не смогла приноровиться к повадкам мужа. Для Жоффрея охота и рыцарские поединки были смыслом жизни; он даже к собственным детям относился с меньшей любовью, чем к лошадям, не говоря уже о своих ловчих соколах. Всеми хозяйскими делами ведала Жанна, виконта они мало интересовали. Тем не менее к жене он испытывал добрые чувства, никогда не позволял грубостей, оставался на удивление верен и благочестив. И все равно любви как таковой между ними не было. Существовали лишь некоторая привязанность и долг.

В принципе, Жанна жила счастливо, особенно с того момента, как в маноре появился Раймон де ля Шатр. Спокойная жизнь в провинции ее вполне устраивала. Так жили многие французские дворянки того времени. Стоило ли сетовать на отсутствие неких возвышенных чувств между мужем и женой, если жизнь была безбедной, сытой, в которой существовало множество других радостей, забот и забав…

В один из ясных весенних дней Жоффруа де Шатобриан, забрав с собой всю свою свиту, отправился на турнир, а Жанна, обрадованная возможностью быть предоставленной самой себе, заставила прислугу заниматься разными делами и выехала на прогулку вместе с де ля Шатром.

Они ехали медленно, никуда не торопясь и перебрасывались шуточками. С шевалье виконтесса чувствовала себя свободно и раскованно. Ему уже было много лет по ее понятиям, — около тридцати — поэтому он казался Жанне добрым дядюшкой.

— …Один скупой рыцарь решил сэкономить на трубадуре и пел под окнами Прекрасный Дамы до тех пор, пока она, утомившись швырять в него цветочные горшки, сама не выбросилась с балкона, — лукаво поглядывая на де ля Шатра, рассказывала Жанна одну из смешных рыцарских историй, бытовавших среди женской половины маноры Шатобрианов.

Де ля Шатр не остался в долгу:

— Ах, эти женщины… Они так требовательны к мужчинам, что те не знают, как им угодить — как вести себя, что говорить и что надевать. Мне довелось слышать страшную историю, как один храбрый рыцарь, не успев выехать на поле брани, тут же упал замертво. Оказалось, отважного сеньора хватил удар, когда ему сказали, что белый плащ с серебряной каймой, который был на нем, в этом сезоне уже не в моде.

— Бедные мужчины… — Жанна изобразила на своем свежем личике напускное страдание. — Как они мучаются от дамских капризов… — Тут она лукаво улыбнулась, а затем продолжила, нахмурив брови: — Моя дуэнья тоже как-то рассказала мне страшную историю о том, как один храбрый рыцарь так смачно делился со старым боевым конем подробностями своих любовных подвигов, что бедное животное не выдержало и само пришло на живодерню. — Жанна звонко расхохоталась.

Ее поддержал и де ля Шатр. Он тоже был в прекрасном настроении. Его вполне устраивала должность наставника в военном деле, хотя беспокойная бродячая натура шевалье постоянно напоминала о себе, особенно в тоскливые зимние вечера. Раймон де ля Шатр относился к Жанне с душевным трепетом, хотя и не знал, почему. Она не была похожа на других женщин. С виду цветочек, — скорее нераспустившийся бутон, — юная и нежная, она превращалась во время учебных поединков в львицу. Ее изящные руки становились железными, удары с каждым занятием все коварней и опасней, а передвигалась она с такой скоростью, что даже он, опытный и искушенный боец, не всегда успевал уследить за ее перемещениями.

— Скажите, шевалье, — если, конечно, это не секрет — почему вы до сих пор не женаты? — неожиданно спросила Жанна.

По ее вдруг посерьезневшему личику де ля Шатр понял, что отшутиться не удастся. Нужно или сказать правду, или уклониться от ответа, что было неприлично, или, что еще хуже, — соврать. Он выбрал первое. Ему не хотелось выглядеть в глазах дочери своего покровителя, сеньора Мориса де Бельвиля, лжецом.

— Вам не доводилось слышать историю рыцаря Ульриха фон Лихтенштейна? — спросил шевалье.

— Нет, — с некоторым удивлением и заинтересованностью ответила Жанна.

— Странно… Он сочинял прекрасные любовные песни и входил в число лучших миннезингеров прошлого века.

— Увы, мне его произведения неизвестны… — Жанна пожала плечами; она любила музыку, но слабо в ней разбиралась.

— Была у рыцаря одна особенность, — продолжил де ля Шатр. — Ульрих фон Лихтенштейн был богатым господином из Штирии[34] и почитателем женщин, какого свет не видывал. Так вот, уже в юности он влюбился в одну знатную даму, постоянно крутился возле нее и, бывая в качестве благородного пажа в ее покоях, всегда выпивал воду, в которой та мыла руки.

Когда кавалера Ульриха в Вене посвятили в рыцари, он посчитал, что пришло время предложить даме сердца, как это было принято тогда, свою службу. Но рыцарь не имел возможности так легко приблизиться к ней, как паж, поэтому ему пришлось искать посредника. Посредничество взяла на себя его тетка — подруга дамы. Рыцарь Ульрих направлял даме песни собственного сочинения; та принимала их, даже хвалила, но всегда отвечала, что господин Ульрих пусть даже не мечтает, что его услуги будут приняты. Другими словами, госпожа уверенно следовала правилам флирта: отталкивать, но при этом и поощрять, дабы несчастный влюбленный постоянно терзался сомнениями.

Однажды госпожа заявила тетушке: «Если бы твой племянник и был равен мне по рангу, все равно он мне не нужен, потому что у него очень некрасиво выпирает верхняя губа». Дело в том, что природа наградила рыцаря Ульриха фон Лихтенштейна толстой верхней губой, по размеру в два раза больше нормальной.

Когда тетушка передала ему эти слова, бедный Ульрих приказал запрячь коня и поскакал в Грац. Там он разыскал лучшего лекаря и предложил большие деньги, чтобы тот помог ему. Операция прошла успешно, от большой губы не осталось и следа. Несчастный пациент полгода провел в Граце, пока рана полностью зажила. За это время от него остались кожа да кости. Он не мог ни есть, ни пить: что бы он ни брал в рот, его сразу же тошнило, потому что губу смазывали неприятной зеленой мазью.

Весть об операции дошла и до дамы. Она написала тетушке о том, что рада увидеть подругу. «Можешь привезти с собой и племянника, — милостиво разрешила дама, — но только для того, чтобы я могла увидеть его исправленную губу; ни для чего другого». Так закончилась большая любовь рыцаря Ульриха фон Лихтенштейна.

— Простите, мсье Раймон, но какое отношение имеет эта история к вам? — спросила Жанна.

— Самое непосредственное. В свое время и я имел неосторожность влюбиться, и у меня был объект женского рода для обожания и почитания, и я вел себя почти так же глупо, как рыцарь Ульрих фон Лихтенштейн.

— И чем закончилось ваше увлечение?

Де ля Шатр саркастически хохотнул:

— В 1310 году мне довелось принять участие в Лионской войне. Когда я возвратился в свое поместье, то обнаружил, что объект моего преклонения — дама, чей платок я всю войну носил возле сердца — вышла замуж за богатого барона. Вот такая незамысловатая история приключилась с вашим покорным слугой, который с той поры перестал заниматься глупостями, связанными с женитьбой. В мире есть много других интересных вещей, уж поверьте мне, сеньора.

— Может, вы и правы… но мне кажется, что у вас все еще может измениться.

— Не исключаю такой возможности. Но только в том случае, если стану богатым. А это, сами понимаете, вряд ли возможно. И потом, уж не прикажете ли мне жениться на простолюдинке?

— Нет, нет, что вы! И в мыслях ничего подобного не было. — Тут Жанна пришпорила коня и уже на скаку прокричала: — Что-то мы застоялись на одном месте! Вперед!

— Ах, милое дитя! — невольно вырвалось у шевалье. — Ничего-то ты еще не знаешь о превратностях жизни… — Он пустил коня рысью, потому что угнаться за резвым жеребчиком виконтессы не имелось никакой возможности. — Однако простолюдинки чертовски хорошо смыслят если не в высокой любви, то в плотских утехах точно… — пробормотал себе под нос де ля Шатр, и на его длинном, резко очерченном лице появилась сальная улыбка.

Упоение полетом — а иначе стремительный бег ее скакуна никак нельзя было назвать — вызвало на щеках Жанны густой румянец. Она ликовала — свобода! По сторонам мелькали редкие деревья, из-под копыт жеребца разбегалась и разлеталась разная мелкая живность, а однажды на ее пути попалась даже семейка диких свиней, и Жанна закричала: «Ого-го! Прочь с дороги!» Полосатые поросята порскнули во все стороны, а ошеломленный кабан-секач с испугу присел на задние конечности и даже не подумал проявить свою обычную боевитость.

Так она неслась добрых полчаса, пока вместо редколесья и кустарников на ее пути не поднялся сплошной стеной густой лес. Остановив коня, Жанна развернула его и послала вперед неспешным шагом — он был взмылен, ему нужно было немного отдохнуть от бешеной скачки…

В былые времена сосновые и буковые леса покрывали почти всю Францию. Но к началу XIV века их обширное выкорчевывание коренным образом изменило внешний облик поселений и окружавший их ландшафт — прежде крохотные поляны, пригодные для строительства, расширились, воды отступили, равнины протянулись до холмов и болот. Население росло, и чтобы прокормить большее количество людей, требовалось увеличивать площадь обрабатываемых земель. Поэтому многие леса пошли под топор.

Для крестьян и вообще мелкого трудового люда лес был источником дохода. Туда выгоняли пастись стада, там набирали осенью жир свиньи — главное богатство бедного крестьянина: тот забивал животных после откорма на желудях, и это сулило ему на зиму средства к выживанию. Дома, орудия труда, очаги, печи, кузнечные горны существовали и действовали только благодаря дереву и древесному углю. В лесу собирали дикорастущие плоды, которые служили основным подспорьем в рационе сельского жителя, а в голодные времена давали ему шанс продержаться до нового урожая. Там же заготовляли дубовую кору для дубления кож, золу кустарников для отбеливания или окраски тканей, но особенно — смолистые вещества для факелов и свечей, а также мед диких пчел. Кроме того, лес снабжал мясом, шкурами и мехами.

Правда, существовали суровые законы и обычаи, ограничивавшие права крестьян на пользование древесиной и плодами, а охота предназначалась лишь для влиятельных персон. Поэтому браконьерство часто оставалось для простолюдинов единственным способом выжить. Однако в случае поимки браконьеров отправляли в тюрьму, а разбойников могли и вздернуть на ближайшем дереве без лишних разговоров.

Именно такая компания собралась в лесу, который принадлежал Шатобрианам, — браконьеры и разбойники, что называется, в одном флаконе. Они явно кого-то поджидали. Один из них забрался на дерево и вглядывался вдаль, благо шайка расположилась на краю леса, дальше тянулось редколесье и поля.

— Ну что там, Жакуй? — время от времени нетерпеливо спрашивал его верзила с темным лицом в шрамах, одетый в невообразимые лохмотья — вожак шайки. Его звали Бешеный Гиральд. Несмотря на непрезентабельную одежду, он вооружился не дубьем с металлическими шипами, а настоящим рыцарским мечом. Каким образом тот к нему попал, оставалось лишь гадать, но, похоже, судьба прежнего владельца меча, оказалась незавидной.

Остальные вооружились хуже своего предводителя, но тем не менее представляли для путника грозную силу, даже если тот будет в компании. Вместе с Жакуем, торчавшим на дереве, словно ворон, их насчитывалось пятеро.

Неожиданно в глубине леса раздался треск сучьев, и чуткий разбойник по прозвищу Бернар Рваный Нос всполошился:

— Лесничие!

— Остынь, — насмешливо сказал Бешеный Гиральд. — Лесничие далеко отсюда. Сегодня они собрались в таверне старой ведьмы Бернадетты, чтобы почтить святого Губерта, которого считают своим покровителем.

— Но день святого Губерта приходится на позднюю осень, по окончании охоты на оленей! — возразил Бернар Рваный Нос. — А сейчас лето.

— Дурачина… — Вожак шайки снисходительно ухмыльнулся. — Лесничие уже давно постановили отдавать почести святому Губерту каждый месяц. Чтобы он не оставил их в своих милостях.

— Просто они собираются раз в месяц, чтобы обсудить свои дела и наметить планы на будущее, — рассудительно сказал Плешивый Арну, который был старше остальных разбойников минимум вдвое. — А заодно и хорошо выпить.

— Знаем мы их планы… — мрачно пробурчал Гастон Отшельник. — Охота на нашего брата — вот их главный план. — Он принюхался. — А все-таки к нам кто-то едет. Я чую запах лошадиного пота. Это точно не лесничий.

— Ты чертовски догадлив, — ответил Бешеный Гиральд и хохотнул. — Это наш друг и покровитель. Прошу любить и жаловать… — И он эффектным движением указал на кусты, откуда сначала высунулась лошадиная морда, а за ней показался и сам всадник, облаченный в броню и топфхельм — немецкий шлем полностью скрывающий лицо. — Ваша милость, мы готовы! — бодро отрапортовал он рыцарю.

— Только не упустите! — Голос рыцаря прозвучал из-под шлема глухо, словно из склепа. — И запомните: мне он нужен пусть и раненым, но живым. Живым! — его одежда и доспехи были зеленовато-серого цвета, незаметного на фоне леса, а черный щит не имел обязательного для рыцарей изображения герба.

— Не сомневайтесь, мсье, исполним все в лучшем виде. Наш Гастон — стрелок, каких поискать. Сшибет с коня, как еловую шишку. А как насчет… м-м… денежек?

Рыцарь достал из сумки увесистый кошелек, тряхнул им — раздался звон серебра.

— Будет дело — будут деньги, — веско сказал он по-прежнему загробным голосом.

Разбойники повеселели, зашевелились. Только Плешивый Арну посматривал на рыцаря с подозрением — ему пришлось в свое время повоевать, и он знал, что рыцари честны только между собой, и то не всегда, а простолюдинов держат за собак. Разве можно держать слово, даденное животному?

— И еще одно условие, — продолжил рыцарь. — Даму не трогать ни в коем случае! Только связать, если будет брыкаться.

— Вижу! — вдруг крикнул дозорный Жакуй.

— Сколько их? — спросил Бешеный Гиральд.

— Один… Одна! Это женщина.

— Пропустить! — скомандовал рыцарь.

Жанна промчалась вихрем мимо сидевших в засаде, и те лишь облизнулись, узрев ее свежее румяное личико. Затем потянулось ожидание.

— Видимо, она сегодня без сопровождения… — наконец не выдержал и высказал общее мнение Бешеный Гиральд.

— Нет! Такого не может быть! — резко ответил рыцарь.

И тут, словно в подтверждение его слов, снова раздался крик Жакуя:

— Рыцарь! Близко!

Гастон Отшельник хищно ухмыльнулся и попробовал тетиву большого тисового лука; она ответила ему басовитым гудением…

Де ля Шатр неожиданно встревожился. Жанна уже скрылась вдали, его жеребец по-прежнему шел рысью, но дурное предчувствие заставило рыцаря дать ему шпоры, и курсер прибавил ходу. Однако так быстро, как палфрей Жанны, он, конечно же, скакать не мог — был для этого слишком тяжел.

Своего курсера — боевого рыцарского коня — Раймон де ля Шатр воспитывал лично, не доверяя столь серьезное дело даже своим преданным конюхам. В бою или во время рыцарского поединка жеребец де ля Шатра становился чистым зверем: дико ржал, крушил копытами всех подряд и кусался, словно лев. Видимо, ему передалось настроение хозяина, и он тоже почувствовал неладное, потому что мышцы его вдруг напряглись, а бег стал мощным и угонистым.

Когда из зарослей вылетела стрела, де ля Шатр уже был готов к чему-то подобному. Крохотная, но густая рощица на невысоком холмике, практически на опушке леса, еще издали привлекла его внимание — лучшего места для засады и желать нельзя. Рыцарь мигом закрылся щитом, но немного не успел: стрела вонзилась в хаубергон, который шевалье никогда не снимал по привычке записного бретёра. Он сам часто убивал с помощью ухищрений и коварства, готовый в любое время дня и ночи к неожиданностям, в том числе и к удару из-за угла.

Вторая стрела уже звякнула наконечником о баклер и отлетела от него, как горох от стенки. Щит де ля Шатра, изготовленный искусными мастерами Толедо, отличался большими размерами; кроме того, металл на нем был особенный, очень прочный — его не брала никакая стрела.

— Эхей! — азартно вскричал де ля Шатр и, вместо того чтобы умчаться подальше от этого места, направил курсера прямо в рощицу. Стрела, застрявшая в хаубергоне, лишь оцарапала его тело и придала рыцарю больше злости.

Разбойники не ожидали такого поворота событий. Конь де ля Шатра, проломив грудью весьма слабую естественную защиту шайки в виде кустарника и нескольких молодых деревьев, сразу же сшиб на землю стрелка, Гастона Отшельника.

Затем в дело вступил меч рыцаря. Сначала под его ударами пал Плешивый Арну, вооруженный копьем, и де ля Шатр напал на Бешеного Гиральда. В рощице размахнуться было негде, и сражающиеся постепенно выкатились на открытое место.

Гастон Отшельник все-таки смог подняться, но его лук сломался под копытами жеребца, и он взялся за моргенштерн — увесистую дубину с шипами. Бернар Рваный Нос пытался достать рыцаря коротким копьем, а Бешеный Гиральд рубился с де ля Шатром на мечах. Он и впрямь словно взбесился: на его толстых губах пузырилась пена, в глазах плескалось безумие, а руки не знали устали.

В какой-то момент де ля Шатр перебросил меч в левую руку и выхватил из-за пояса «скорпион» — тройной кистень, к трем цепочкам которого были прикреплены железные шары с шипами. От этого редкого оружия защититься было очень трудно. Одно из «жал» кистеня оплело меч Бешеного Гиральда, а два других попали в голову и грудь. Раненый вожак шайки уже падал, когда де ля Шатр резким движением выдернул оружие из его рук.

Такой поворот событий заставил опешить двух разбойников, остававшихся на ногах. Они уже вознамерились дать деру, как неожиданно на шевалье напал рыцарь со щитом без герба. Он подкрался сбоку, и казалось, его мощное копье пронзит де ля Шатра, как иголка глупую бабочку. Но нападающий не учел того, что шевалье был без тяжелого рыцарского снаряжения.

Де ля Шатра словно смело с седла, и копье врага пронзило пустоту. Конь неизвестного рыцаря налетел на курсера, и жеребец шевалье тут же показал свой норов. Он дико заржал и вцепился зубами в шею противнику. Коварный рыцарь с трудом оторвался от жеребца де ля Шатра, развернулся, взял копье под мышку и вознамерился повторить нападение. Де ля Шатр беспомощно ворочался на земле; спрыгнув с коня, он подвернул ногу и теперь пытался подняться, чтобы забраться в седло. Шансов против копья у него не было никаких…

Глава 4

Обитель изгнанников

К Онежскому озеру они добрались поутру, на десятый день. Стояло полное безветрие. Казалось, зеркальная озерная гладь дымится — густой туман клубился над водой, поднимаясь к небу.

— Старые люди бают, што на древнем языке Онего значит «дымящееся озеро», — сказал Истома. Он почему-то чувствовал себя не в своей тарелке: что-то беспокоило его, но что именно, Истома не мог бы дать отчет даже самому себе.

Вышеня забрался на высокий камень, чтобы лучше видеть, и залюбовался потрясающим по красоте пейзажем. Туман постепенно таял. Перед взором молодого человека словно разворачивалась дорогая персидская шаль с вытканными на ней узорами. Прозрачная вода, отражая небо, блистала начищенным серебром, в ней очень четко отражались мрачные прибрежные скалы и зубчатые верхушки елей, а чуть поодаль водная ткань, на которую уже упали первые солнечные лучи, светилась чистым золотом.

Неожиданно послышались глухие отдаленные раскаты грома — один за другим, почти непрерывно. На Онего быстро надвинулись серые грозовые тучи. Вскоре они закрыли небесную голубизну, и озеро потемнело, стало похожим на железо после ковки. Как ни странно, дождя не было.

И тут Вышеня вдруг заметил сине-черную тучу, внутри которой клубились темно-оранжевые вихри. Она неслась поперек движения грозовых облаков. Казалось, вот-вот страшная туча опустится ниже и сметет смерчем все на земле.

А на берегу стояла тишина, — ни ветерка, ни дуновения, — мертвый штиль. Вода у берега по-прежнему оставалась зеркально-гладкой и чистой, но в полусотне саженей от каменной глыбы, на которую забрался Вышеня, по озеру пошли огромные волны с белыми барашками. Сильный ветер сдувал с них пену и рвал в клочья остатки густого тумана.

Перед глазами боярского сына предстала ужасная картина. По озеру под всеми парусами шел корабль, похожий на поморский коч, только с двумя мачтами. Он пытался убраться подальше от берега, чтобы его не выбросило на камни, торчавшие из воды, как зубы огромного василиска-дракона, но странная буря вместе с течением тащили его обратно, несмотря на усилия искусного кормчего. В какой-то момент сильный порыв ветра сорвал один парус, и корабль лишь чудом остался на плаву. Он вздыбился на высокой волне и начал заваливаться на левую сторону. Не растерявшаяся команда в полном составе быстро перебежала на правый борт, и корабль выровнялся, а затем начал потихоньку удалятся от опасного берега.

Вышеня облегченно вздохнул, а Истома сокрушенно покачал головой.

— Эк, не повезло! — сказал он и сплюнул. — Тьфу!

— Почему «не повезло»? — удивился Вышеня. — Корабль ушел от берега, люди спаслись…

— Потому, што нам нужно было попасть именно на этот коч! Таперича жди, кады он вернется.

— А зачем его ждать?

— Затем, што нам нужно на островной погост[35]! Там для тебя наиболее безопасное место. — Истома повздыхал немного с огорчением, а затем сказал: — Садись на коня, боярин, поищем крышу над головой. А то, чую, дождь будет.

— Но тучи ведь уходят, — показал Вышеня на небо, где через прорехи в сплошном облачном покрове начало проглядывать солнце. — Да и Онего успокаивается.

— Это все видимость. Посмотришь, погодя час-другой. У Онего нрав как у взбалмошной боярышни: глядишь, стоит вёдро, а поднял башку второй раз — гроза заходит. Так что поторапливаться надыть…

Добротно срубленная изба стояла в небольшом, но глубоководном заливе. Вымощенная каменными плитами дорожка вела на самый настоящий причал — дубовые сваи, дощатый настил и толстые кованые кольца для канатов. Похоже, здесь была стоянка того корабля, который сумел уклониться от бури.

Изба оказалась просторной, с деревянным полом, неожиданно высоким потолком и дверями в человеческий рост. Поэтому рослому, несмотря на молодые годы, Вышене не пришлось нагибаться, как в отчем доме, где стояли низкие «поклонные» двери — чтобы гость невольно кланялся хозяевам и божнице с образами.

Убранство избы было простым, как в отцовской охотничьей заимке: стол, широкие скамьи с подголовниками, служившие полатями, большой сундук с запасом харчей и разной житейской необходимостью на всякий случай. Но больше всего удивил Вышеню очаг. Вместо привычной для любого русского человека печи в избе стоял большой камин с вертелом для жарки дичи и дымоходом, тогда как большинство новгородских изб обычно топилось «по-черному». Пепел в камине был свежим, значит, коч и впрямь дожидался их прибытия. А может, его команда просто охотилась в окрестных лесах и теперь везла свою добычу на острова.

— Впечатляет? — спросил Истома, заметив удивление Вышени.

Похоже, холоп уже бывал здесь, и не раз, потому что первым делом по-хозяйски разжег камин, положил туда сухие дрова. А затем достал из сундука котелок, налил в него воды, подвесил над огнем и бросил в воду добрый кусок лосятины, подаренный им в дорогу разбойниками.

— Ну… — коротко ответил Вышеня и начал было расспросы, но Истома лишь отмахнулся; позже, мол.

— Для начала сварим хлёбово, — сказал он и откупорил кувшин, запечатанный смолой, найденный в сундуке. — А што, боярин, как насчет «королевской водицы»? Ух, крепка… Но для сугрева и поднятия настроения — само то. Подставляй чару!

— Што это? — с подозрением спросил Вышеня, понюхав прозрачный напиток, от которого разило таким крепким спиртным духом, что боярин даже поморщился.

Истома весело рассмеялся:

— Аквавита[36] называется. Лекарство от всех недугов, в том числе и от душевных. Сарацины придумали.

Вышеня отхлебнул добрый глоток и закашлялся так, что даже слезы выступили.

— Ты рыбку-то пожуй, — посоветовал Истома. — Это с непривычки. Я сам, когда первый раз выпил с жадности полкружки, думал, помру… Ну как, бодрит?

— Угу, — ответил сквозь зубы молодой боярин, грызший вяленую рыбу прямо со шкуркой, благо она была тонкой, почти без чешуи.

У Вышени от одного глотка словно огонь пробежал по жилам. Он если что и пил раньше, так только мёды, больше похожие на квас, нежели на спиртное. Спустя небольшой промежуток времени молодой боярин почувствовал, что его ноги будто отделились от тела и стали непослушными. Не дожидаясь, пока сварится похлебка, он буквально рухнул на лавку и мигом уснул…

Прибытия коча, который должен был переправить их на остров, им пришлось ждать почти три недели. За это время Истома развил бурную деятельность. «Попользовался чужими гостинцами — восполни, — сказал он нравоучительно, указывая на сундук, откуда они брали продукты. — Для добытчиков это закон».

Спустя два дня им здорово повезло — они уполевали крупного лося. Пока мясо, нарезанное на длинные тонкие полоски, подвяливалось, а затем и коптилось, Истома обрабатывал лосиную шкуру — соскоблил мездру и посыпал с изнанки сухой глиной, чтобы она вобрала в себя весь оставшийся жир. Затем он сколотил раму, натянул шкуру для просушки и установил под навесом. «Не с пустыми руками в гости придешь, боярин, — приговаривал довольный Истома, любуясь своей работой. — Твои будущие охранители любят разные меха. А еще будет целый короб вяленого мяса; ведь все здесь не оставишь, только небольшой запас. Порадуешь их…».

Таких лосей Вышеня еще не видывал, хотя с отцом охотился на них не раз и не два. Обычно у лосей шерсть грубая, буровато-черная, а у этого она была коричневой, с темными подпалинами, мягкая, с густым подшерстком. «Древний зверь, — охотно объяснил Истома. — Такие водятся только здесь. Вишь, какая громадина. Весу-то у него поболе, чем у обычных. Повезло нам, боярин. Такая удача неспроста…».

Вышеня тоже не бездельничал. Он ловил рыбу. Это занятие оказалось таким увлекательным, что иногда парень забывал даже о еде. Истома сказывал, что в Онего водится форель, сомы и «княжеская» рыба — стерлядь и лосось. Лосось и стерлядь Вышене не попадались — они ходили дальше от берега. А вот другой рыбы было очень много, притом разной, — куда больше, чем в Волхове: ряпушка, сиг, хариус, корюшка, щука, елец, чехонь, плотва…. Только закинул крючок с наживкой — и сразу тащи.

Пришлось для вяления рыбы сделать сушилку — чтобы лесные звери и птицы не попользовались дармовщиной. Для этого поодаль от избы забили в землю два десятка кольев квадратом, заплели их не очень густо лозой на высоту в полтора человеческого роста, накинули крышу из коры. Получился овин, который вскоре наполнился связками рыбы. Истома лишь покрякивал от удовольствия, наблюдая, с каким азартом Вышеня пополняет рыбные запасы. Можно было даже не ходить на охоту, кормиться одной рыбой. Но природа будто нарочно подсовывала временным отшельникам все новые и новые дары.

Неподалеку от избы оказалось множество аппетитных полян, сплошь заросших ягодниками — клюквой, морошкой, голубикой, брусникой, земляникой, малиной… Здесь кормились глухари, и Вышеня с Истомой просто не могли не воспользоваться засидкой с естественными ягодными приманками. Приготовленное Истомой мясо глухаря с грибами под кисло-сладким бруснично-малиновым соусом было потрясающе вкусным.

Вышеня учился у отцовского холопа разным премудростям и только диву давался — откуда Истома все это знает?! «Поживешь с мое, боярин, помотаешься по свету, ежели придется, много чего узнаешь, — отвечал Истома. — Конешно, если проявишь любопытство и приложишь руки. Ведь оные предназначены не токмо для того, штоб мечом да ложкой махать».

— А почему сундук не на полу стоит, а закопан в землю почти по крышку?» — удивлялся Вышеня.

— Сам не кумекаешь?

— Не-а…

— Дак землица-то под полом мерзлая, потому харч в сундуке долго хранится, не плесневеет и не гниет…

Но вот пришел день, когда на горизонте показались паруса коча.

Ночь перед этим выдалась бессонной. Ближе к утру лошади подняли переполох — начали ржать и бить копытами. Коновязь была рядом с избой — напротив входа, и когда Вышеня с Истомой, похватав оружие, выскочили наружу, то едва не столкнулись с… медведем. Хорошо, что это был пестун — молодой зверь. Он испугался больше, чем люди, заорал по-медвежьи и с такой прытью рванул в лесную чащу, что хруст валежника был еще долго слышен. А Истома и Вышеня, возвратившись в избу, хохотали до колик в животе, потешаясь и над незадачливым воришкой, и над своим страхом. В общем, ни о каком сне речь уже не шла, и они стали готовить завтрак…

Корабль пришвартовался очень точно, что говорило о сноровке кормчего. Истома поймал чалку и быстро закрепил ее, привязав к кольцу. Матросы бросили сходни, и на причал сошел высокий черноволосый муж. Он был одет в русскую одежду, но та сидела на нем не очень ловко, будто с непривычки.

— Приветствую вас, мессир! — Истома поклонился. — А мы уж заждались.

— Голубь принес мне весть. Мы ждали вас, но вы прибыли не вовремя, — ответил черноволосый и острым взором, как мечом, полоснул по Вышене. — Ты бы язык-то придержал, — он говорил с едва заметным иноземным акцентом.

«Кто этот человек?» — с удивлением подумал Вышеня. Отец никогда не рассказывал о нем. Он не был похож ни на вепса, ни на корела, разве что немного смахивал на свея[37]. И то больше мощной статью, нежели внешним обликом.

— Это свой человек, сын нашего общего милостивца, боярина Остафия Дворянинца, — успокоил черноволосого Истома. — Вышеней кличут.

Взгляд «мессира», как назвал его Истома, потеплел, он улыбнулся, поклонился Вышене и сказал:

— Милости прошу, боярин, в наши суровые края…

Вскоре на причале закипела работа — матросы перетаскивали на борт вяленую рыбу и лосиное мясо. Мессир был очень доволен таким неожиданным прибытком, а когда ему преподнесли в подарок шкуру, которая уже успела подсохнуть, и огромные лосиные рога, он и вовсе растаял.

Погрузились быстро (на палубу перетащили и коней; сделать это было нелегко), и вскоре корабль уже бороздил прозрачные воды Онежского озера.

Вышеня с большим интересом осматривал судно. Оно было похоже на коч, но не совсем. Коч был приспособлен как для плавания по битому льду, так и для волока. У него была «коца» — вторая обшивка корпуса, предохранявшая основную обшивку от ледовых повреждений. Обычно ее делали из прочных дубовых или лиственных досок. Еще одной особенностью коча был корпус, по форме напоминающий скорлупу ореха. Когда судно застревало во льдах, его не сжимало, а просто выдавливало на поверхность, и оно могло дрейфовать вместе со льдами.

Этот корабль не имел ледовой обшивки, он был длиннее, чем коч, и уже, а вместо кормового весла у него стоял руль с пером. Одна мачта несла прямой парус, а вторая — на носу — косой. Благодаря этому корабль был более маневренным, чем коч. На корме строители корабля оборудовали площадку с перилами для стрелков. Судя по тому, что команда была хорошо вооружена, «мессир» опасался нападения. Но кто мог напасть на судно, да еще такое, в мирном Онего?

Вышеня знал, что по озеру пролегал путь новгородских купцов на Восток, за Северную Двину. Но те были людьми мирными, а ушкуйники озорничали совсем в других местах, сюда заглядывали редко. И то — что возьмешь с охотника-промысловика? Сотню-другую беличьих шкурок и рваные портки. Да и попробуй найди охотника в лесах. Может, свеи? Или Тевтонский орден? Ну, это вряд ли. Сюда им дорожка заказана, потому что на их пути всегда вставали корелы а потом подтягивались новгородцы, и враг уходил в свои веси несолоно хлебавши.

Корабль шел ходко и вскоре оказался в шхерах — целом лабиринте островов, — и больших, и малых, и совсем крохотных. Здесь он и показал, что значит косой парус. Опытный кормчий вел судно «змейкой» — ловко лавируя среди каменных громад. Временами торчавшие из воды глыбы едва не касались бортов, но узкий проход всегда оставался позади, и неповрежденное судно продолжало свой путь к погосту, где Вышене предстояло провести какое-то время, пока в Новгороде не утихнут страсти из-за нападения на ганзейских купцов. Он был уверен, что отец все уладит, а потому смотрел на свое путешествие как на интересное приключение со счастливым концом в недалеком будущем.

Большой остров, казалось, вынырнул из озерных глубин — ярко-зеленый, словно дорогой смарагд.

Корабль мягко причалил, загремели сходни, и Вышеня с невольным трепетом в душе ступил на дубовые доски пристани. Чуть поодаль целая стайка лодок пританцовывала на мелкой волне, еще дальше высился остов небольшого судна, над которым трудилась артель плотников. На берегу стояло несколько добротно срубленных амбаров, а на возвышенности, куда вела вымощенная камнем дорога, мрачно темнела изгородь с воротами, башнями и бойницами.

Удивленный, озадаченный Вышеня вошел в ворота и, пораженный, застыл. Он ожидал увидеть плохонькие крестьянские избы, крытые тесом, как это обычно бывает на погостах, а перед ним возвышались двух— и трехэтажные дома на каменных фундаментах с окнами, где блестели прозрачные слюдяные пластинки. Дома окружали площадь, в дальнем конце которой высилась кирха, — точь-в-точь как на Ганзейском дворе, только меньших размеров. На площади играли дети, хозяйки развешивали белье для просушки, а в кабаке, под навесом, сидели степенные старики и пили пиво. Разговаривали они на каком-то странном языке, отдаленно напоминающим французский!

Вышеня беспомощно оглянулся и встретил взгляд Истомы. Холоп осклабился, подмигнул юноше и сказал:

— Не смущайся, боярин. Ты здесь и не такое узришь. Сейчас тебя будут определять на постой, а я пока пивком побалуюсь. У них тут пиво лучше, чем на Ганзейском дворе. Не такое густое и покрепче.

У кого это — «у них», хотел спросить Вышеня, но тут подошел «мессир».

— Позволь, боярин, представить тебе нашего брата, который будет тебе весьма полезен во время пребывания у нас, — молвил он с приятной улыбкой и показал на человека в черном одеянии, стоявшего несколько поодаль.

Вышеня посмотрел в ту сторону и в радостном удивлении воскликнул:

— Мсье Адемар?! Вы ли это?

Это был его учитель и наставник, неожиданно исчезнувший из Новгорода.

— Я, мой мальчик, я… — Видно было, что мсье Адемар тоже рад встрече.

— Ну, вы тут беседуйте, а у меня дела… — «мессир» удалился.

— Все расспросы потом! — предупредил Вышеню мсье Адемар. — А пока следуй за мной, — он направился к длинному двухэтажному строению с балкончиками и по скрипучей лестнице поднялся на второй этаж, — Здесь ты будешь жить, — сказал мсье Адемар, когда они прошли по длинному коридору в самый конец.

Наставник отворил крепкую дубовую дверь, и Вышеня оказался в просторном светлом помещении без излишеств. Кровать представляла собой массивную раму на ножках с натянутыми поперек ремнями, на которых лежал сенник, прикрытый тканью, а поверх было брошено одеяло из беличьих шкурок. Стол и два табурета, в углу — католическое распятие, над столом — полки, где теснились книги и пергаментные свитки, — вот и все убранство.

«Наверное, в этой комнате прежде жил ученый муж» — подумал Вышеня. И тут же получил подтверждение своим мыслям:

— Это келья одного нашего брата, — с почтением сказал мсье Адемар. — Он был очень уважаемым человеком, алхимиком, и почил в прошлом году. Мы здесь немного прибрались… В келье размещалась его лаборатория, и в ожидании твоего приезда отсюда вынесли все вещества, приборы и прочее имущество. Остались только книги; их просто некуда деть. Обращайся с ними осторожно — им нет цены. Хотя о чем я говорю молодому человеку, у которого бес любознательности в крови?

— Простите, мсье Адемар, кто это — «мы»? — прямо спросил Вышеня. — И вообще, куда я попал? Похоже, это не погост, а скит.

— Ну… где-то так. Скорее не скит, а обитель. Правда, монахов среди нас осталось мало. Многие из братьев предпочли мирскую суету — обзавелись семьей, детьми…

— Вы так и не ответили на главный вопрос: кто вы и почему отец поселил вас на своих землях?

— Почему поселил — про то ты у него сам спросишь, когда придет время, а вот кто мы… — Мсье Адемар на некоторое время умолк, собираясь с мыслями и пытливо глядя на Вышеню. — Что ж, тебе можно открыться… Теперь можно. Во Франции есть провинция Бретань, полуостров. Почти все мы бретонцы, рыцари Ордена Храма. Слыхал про такой?

— В общих чертах, — уклончиво ответил Вышеня. Мсье Адемар когда-то рассказывал о рыцарях Храма, но то было давно и выветрились из юной головы.

— Нас еще называют тамплиерами, по-русски — храмовниками. Орден Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломона основал в 1128 году святой Бернар в Святой земле во время Первого крестового похода. Орден составляли три категории братьев: рыцари — все благородного происхождения, духовники-монахи и сержанты, из числа которых набирались оруженосцы и пехота и которые вели хозяйство. Мы брали под свое покровительство всех, кто примыкал к Ордену: сеньоров, торговцев, обосновавшихся на его землях, крестьян и многих других. Великий магистр избирался собранием представителей, Орден чеканил свою серебряную монету, строил храмы, замки, дороги, у нас был свой флот и свое войско… — тут голос мсье Адемара прервался, лицо его приобрело скорбное выражение. После небольшой паузы он продолжил: — В течение двухсот лет мы не боялись никого и ничего. Понятно, что некоторых государей такое положение дел не устраивало, особенно самостоятельность и независимость Ордена, но до поры до времени нас не трогали и мы жили мирно. Так продолжалось до 12 октября 1307 года — того дня, когда король Франции Филипп IV обвинил тамплиеров в ереси. Наши замки разгромили, братьев арестовали, имущество конфисковали, а папа римский издал указ о роспуске Ордена. Многих братьев сожгли на кострах инквизиции, а те, кто спасся от неправедного суда, были вынуждены бежать на чужбину. Так часть рыцарей Ордена Храма и попала на Русь. Одни ушли в Московию и поселились там, а мы остались в Новгородской земле.

Рыцари! Самые настоящие! Вышеня действительно не знал, кто такие храмовники, зато о Тевтонском ордене был наслышан немало. Около сотни лет назад новгородский князь Александр Невский разбил тевтонских рыцарей на льду Чудского озера. Но если тевтонцы в представлении юнца были темной силой, то рыцари-кресоносцы, освобождавшие Святые земли, показались ему светлыми витязями добра.

— А кто такой мессир? — спросил Вышеня.

— Это наш командор. Можешь звать его мсье Реджинальд, — несколько суховато ответил мсье Адемар. — Но лучше просто мессир. Скоро ты познакомишься со всеми жителями нашей маленькой общины. К сожалению, я не учил тебя бретонскому языку, но если захочешь, мы восполним этот пробел в твоих знаниях.

— Еще бы мне неплохо было подучиться владеть оружием…

Мсье Адемар коротко улыбнулся:

— Ты догадливый, мой мальчик. Действительно, среди нас есть большие мастера по этой части. Я переговорю кое с кем… Что касается еды, то мы столуемся все вместе, в трапезной Большого зала.

— А семейные?

— И они тоже… за редким исключением. Но женщин и детей на наши трапезы мы не допускаем…

Истома уехал в сопровождении небольшого отряда спустя три дня. Но точно не в Новгород. Он намекнул, что его хотят использовать в качестве проводника, а вот в какие земли, не сказал. Лишь приложил палец к губам и многозначительно прошептал: «Тс-с…» И потянулась для Вышени насыщенная разными занятиями, почти монашеская жизнь.

Он перезнакомился со всеми обитателями этой рыцарской крепости. Распорядок дня жителей для юноши был непривычен. Изгнанники (так он мысленно называл бывших рыцарей Ордена Храма) вставали к заутренней очень рано. Затем трапезничали и шли заниматься разными хозяйственными делами. Часть бывших храмовников отправлялась на охоту, другие рыбачили, третьи становились ремесленниками, а женщины и дети занимались птичником и огородом или собирали ягоды и грибы.

Огороды были большими, хорошо ухоженными — изгнанники знали толк в крестьянском деле. Они выращивали рожь, ячмень, горох и гречиху, благо на островах было гораздо теплее, нежели на побережье Онежского озера. Из конопли жители погоста ткали холсты и шили грубую, но практичную повседневную одежду.

В обычные дни почти все изгнанники носили длинные рубахи с капюшоном из покрашенной в серый и коричневый цвет холстины, подпоясанные ремешком или даже обычной веревкой. Однако в праздники, которых Вышеня не смог даже сосчитать, так их было много по сравнению с праздничными днями Великого Новгорода, почти все одевались в платье из дорогих разноцветных тканей. За исключением рыцарей-монахов во главе с мессиром Реджинальдом, которые во время богослужений надевали поверх шерстяных рубах белые плащи с красными крестами на левом плече.

На погосте работали разные мастерские — швейная, обувная, оружейная, кузница… Большая поварня с печью под навесом, в которой выпекали хлебы походила на церковный купол. Сначала печь хорошо протапливали, затем убирали пепел и угольки, и на горячий пол ставили формы с тестом. Хлеб получался пышным, с румяной коркой и очень вкусным.

Питались изгнанники неплохо. Правда, мясных дней в неделю было всего три, зато рыба присутствовала на столах в любое время и в любом виде — жареная, запеченная, копченая, вяленая… Особенно Вышене нравилась щука под соусом, фаршированная разными пахучими травками.

Теперь Вышеня наконец узнал, кто вялит и коптит потрясающе аппетитную рыбу— в основном стерлядь, лосось и угорь — попробовать которую к Остафию Дворянинцу набивались самые знатные бояре Великого Новгорода. А вот почему она получалась такой вкусной, этот секрет он так и не смог разгадать. Может, дело было в странной печи, дымоход которой несколько саженей пролегал под землей и дым приходил в коптильню уже изрядно охлажденным. А возможно — и скорее всего — вся изюминка заключалась в травах, добавляемых в тлеющие угольки во время копчения.

Попадались в сети бывших тамплиеров и осетры — большие, как бревна. Иногда их длина доходила до трех с половиной саженей. Они в Онего считались редкостью, поймать их было сложно, и прежде Вышене лишь несколько раз удавалось полюбоваться на «царскую» рыбу в живом виде. К Остафию Дворянинцу она доходила нечасто, а если это и случалось, то ее выставляли на торг из-за высокой цены. В основном осетров съедала сама община бывших храмовников, а точнее — женщины, малые дети, больные и старики. Мясо осетра, особенно его икра, считалось целебным и действовало на человека, как волшебный бальзам, что было немалым подспорьем в тяжелом и непривычном для южан климате.

Обычно ворота погоста всегда были закрыты. Их открывали лишь тогда, когда возвращались охотники, рыболовы и женщины с детьми, нагруженные туесами с ягодами и корзинами с грибами. Никто из бывших храмовников не покидал пределы погоста безоружным. А к женщинам приставлялась вооруженная охрана. Уж неизвестно, чего опасался мессир Реджинальд, но он даже ночью проверял дозорных на сторожевых башнях.

Оказалось, что корабль, доставивший Вышеню на погост, не один. У бывших рыцарей Храма было три военных судна и четыре вспомогательных, чисто рыбацких, размерами поменьше. Перед отъездом Истома объяснил, что корабли охраняют лодьи с товарами Остафия Дворянинца, торговавшего с корелами и вепсами. Вышеня не ведал, что воды Онежского озера не такие уж и безопасные. Оказывается, здесь разбойничали не только местные, плохо вооруженные шайки, но иногда наведывались и чужаки.

Коварный король свеев Магнус уже который год настраивал корелов против Новгорода, и его «труды» постепенно начали приносить успех. Первыми «цветочками» как раз и стали разбойники-корелы, грабившие караваны новгородских купцов в Онежском озере. Мессир Реджинальд расправлялся с ними беспощадно, никого не оставляя в живых. И вовсе не из-за своего жестокого характера, а по причине более прозаической и важной — он не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме Остафия Дворянинца, знал о пристанище беглых тамплиеров.

Вышеня тоже не сидел без дела. Физической работой его не загружали, — все-таки боярский сын, дворянин, — но что касается изучения языков, то здесь он сам проявлял недюжинное усердие. Ему хотелось как можно быстрее освоить бретонский, дабы понимать, что говорят изгнанники. Вышеня повторял и немецкий, потому что уже начал его забывать. Что касается французского, то он вскоре начал болтать на нем, как сорока, ведь с учителем они общались исключительно на языке родины мсье Адемара.

Но если для изучения языков Вышене приходилось брать себя за шиворот и тащить к столу, то на ристалище, расположенное за стенами погоста, он бежал едва ли не вприпрыжку. Мсье Адемар сдержал свое слово — он нашел молодому боярину опытного наставника. лучшего фехтовальщика поселения, которого звали мсье Гильерм. Тот был высокий, гибкий и слепленный из одних мышц. Темное, неподвижное и совершенно бесстрастное лицо наставника казалось загорелым и обветренным, словно он только что вернулся из знойной Палестины. Движения его были предельно точны, а удары — молниеносны. Против него Вышеня чувствовал себя щенком, хотя обучался владеть мечом с малых лет.

Прежде всего, мсье Гильерм убедился, что ученик способен удержать в руках полуторный меч. Поначалу меч-бастард был немного тяжеловат для боярского сына, но тот оказался достаточно подготовлен к большим физическим нагрузкам и вскоре владел оружием вполне сносно. Приемы боя, которые показал ему мсье Гильерм, были просто потрясающи — мало кто из новгородцев мог так ловко орудовать тяжелым мечом, разве что дружинники князя: те бездельники только тем и занимались, что упражнялись с оружием, пили хмельные мёды, заморские вина, и дрались.

— …Смотрите внимательно! — говорил мсье Гильерм. — Первая позиция называется «Бык». Меч направлен вверх и в сторону на уровне головы. Острие может быть опущено немного книзу или поднято кверху, обычно в лицо противника… Вторая позиция «Плуг». Меч на уровне пояса… Третья стойка — «Глупец», получается путем опускания острия и рук. При переходе делаем шаг ногой вперед или назад… Четвертая позиция — «Крыша»… Пятая — «Хвост». Это главные позиции. Меч — ядовитое жало, руки и туловище рыцаря — тело змеи, — вот чем отличается хорошо подготовленный рыцарь от неотесанного мужлана с оружием в руках. Постоянное движение! Защита — хорошо укрепленный замок! Удар — молния! Тогда противнику будет трудно угадать, с какой стороны последует нападение.

После занятий Вышеня едва доползал до своей постели. Пот лился с него ручьями, а все тело было в синяках — мсье Гильерм не очень придерживал руку. Молодому человеку даже не хотелось идти на ужин, но его поднимал прислужник, и он нехотя топал в трапезную, зная, что еда будет не очень сытная и часто невкусная, в отличие от завтрака и обеда. Поэтому мужская половина обители ложилась спать впроголодь. Как ужинали женщины и дети, Вышеня не знал, но, похоже, и их не баловали.

Женщины были в основном местными уроженками, из корел. Каким образом они попали в практически монашескую обитель, об этом никто не говорил, тема была запретной. Не исключено, что бывшие рыцаря просто взяли их в набеге на поселения корелов. А может, купили, благо деньги у них водились — Вышеня своими глазами видел, как мессир отсчитывал золотые для каких-то надобностей одному из сержантов, отправлявшемуся во внешний мир. Деньги находились в большой шкатулке, и она была заполнена ими почти доверху.

Но как бы там ни было, на судьбу женщины не жаловалось. Мало того, своих мужей они просто боготворили, а те в свою очередь относились к ним с любовью и уважением. Вышеня не видел ни одного хмурого женского, а тем более детского лица; все улыбались, шутили, а по вечерам устраивали посиделки за прялками, на которых пели песни своего народа, в основном грустные.

Особенно запомнилась Вышене одна из них: «Укко истув, куйн хукка шопешша…». Ее пели очень часто. Женщины постарше даже пускали слезу, когда звучали последние строки. Что говорилось в этой песне, Вышеня не понимал, но как-то раз мсье Адемар ответил на немой вопрос своего ученика с некоторым пренебрежением: «О чем еще могут петь женщины, как не о своей тяжелой жизни? Особенно сразу после замужества». Мсье Адемар так и остался монашествующим рыцарем, он не имел семьи, поэтому его отношение к женщинам было прохладным…