Красная перчатка Гладкий Виталий
Вышеня обрадовался — значит, Клаус все-таки вырвался из таверны! Это была отличная новость. У него есть теперь время до утра, пока Зиман не заявит в магистрат о присутствии в Любеке убийцы его брата и не начнутся поиски. А в многолюдной столице Ганзы это дело нелегкое, тем более что никто не знает, где живут беспутные гуляки — некий рыцарь непонятно из каких краев и недоучившийся студиоз.
— Прошу извинить меня, герр Гойстен. Это вам за беспокойство…
Серебряная монета перекочевала в широкую ладонь привратника, который тут же сменил гнев на милость и благодарно поклонился рыцарю-постояльцу.
Вышеня взлетел на свой этаж, как на крыльях. В его комнате царил ералаш. Истома и Клаус быстро собирали пожитки, не забывая прикладываться к объемистой бутыли с вином — не пропадать же добру, ведь с собой не унесешь, больно тяжелая.
— Хозяин! — радостно воскликнул Истома при виде Вышени. — Убег-таки! Слава те Господи! — Он истово перекрестился на православный манер.
Вышеня посмотрел на него, как рублем одарил, и смущенный холоп сразу понял, что хотел сказать ему боярский сын, но не смог в присутствии Клауса. Он бросил опасливый взгляд на ваганта но тому не было никакого дела до того, по какому обряду крестится Истома. Студиоз лишь глянул на Вышеню, радостно осклабился и продолжил набивать походные сумы всякой всячиной.
Вся проблема заключалась в том, что вместе с Вышеней пришлось переименовать и холопа. Он достаточно сносно говорил на немецком языке, правда, иногда коверкая слова. Но это не могло привлечь особого внимания: примерно на таком диалекте общались друг с другом практически все племена и народности Sacrum Romanum Imperium — Священной Римской империи, населявшие берега Балтийского моря. В том числе и чистокровные немцы. В немецком языке, на котором разговаривали ганзейские купцы, присутствовало столько иноземных слов, что иногда казалось, будто Ганза — это неизвестное государство, а не часть германского мира. Впрочем, почти каждый город в Саксонии, Баварии и Швабии имел свое особое произношение, не говоря уже о Любеке.
Теперь Истому звали Вент Фишгорст. Конечно, у рыцаря и оруженосец должен быть представителем дворянского сословия, но мессир Реджинальд, посмотрев на физиономию холопа, лишь сокрушенно покачал головой — этот номер не пройдет. Чисто русская курносая мордаха с голубыми глазами никак не тянула на аристократический облик представителя высшего западноевропейского сословия. Поэтому Истоме придумали сказку, будто он родился в городе Штральзунд, который находится в Мекленбургском герцогстве. Там проживало много онемеченных славян, и Вент Фишгорст вполне мог сойти за одного из них. А в том, что у бретонского рыцаря оруженосец — немец, не было ничего предосудительного и странного; обедневший представитель рода де Брисэй просто не имел финансовых возможностей содержать в своих ближайших помощниках дворянина из Бретани.
— Что за суета? — стараясь быть спокойным, спросил Вышеня.
Ответил вагант:
— Мессир, нам нужно ноги в руки — и бежать подальше от Любека! Вы проткнули своим мечом рыжего Хунрада, сына любекского бургомистра Хинрика Папа! Его папаша не успокоится, пока нас не вздернут на рыночной площади. Да и я, нужно сказать, тоже хорош. Пробиваясь к выходу, мне пришлось порезать кое-кого своим ножичком, — а что оставалось делать в такой заварухе?! — и теперь дорога в Любек мне навсегда заказана. Собственно, и отсюда тоже, если не успею вовремя удрать. Так что, мессир, принимайте решение. Куда вы, туда и я.
— Может, вам, дорогой мой Клаус, не стоит так сильно рисковать? Одно дело — моя провинность, а другое — несколько легких ранений вашим ножом по пьяному делу.
— Не такие уж они и легкие… — буркнул вагант. — Меня здорово прижали, пришлось потрудиться на славу. Поэтому мне совсем не улыбается участь опасного буяна и бродяжки, посмевшего поднять руку на уважаемых любекцев.
— Что ж, ваша правда… Уходим! Только тихо. Чтобы не проснулся всеми уважаемый герр Гойстен, наш привратник. Но, думаю, сейчас он спит без задних ног — время уже близится к утру, когда сон наиболее крепок.
Им и впрямь удалось выскользнуть из дома фрау Мюнихс незамеченными.
— Идем к воротам! — сказал Клаус.
— И там нас поймают, как глупых куропаток, — насмешливо ответил Вышеня, который наконец обрел способность здраво рассуждать и действовать. — Я уверен, что Зиман уже сообщил городской страже о сражении в «Красной селедке». Несомненно, что и бургомистр знает о гибели сына. Отсюда вывод — именно возле городских ворот нас и будут ждать в первую очередь. Так что поменьше шумите и топайте за мной.
— Куда? — спросил вагант.
— Узнаете, — коротко ответил Вышеня. — Всему свое время…
К жилищу Кордта они подошли, когда начало светать. Его приземистая хижина была расположена весьма удачно, с точки зрения контрабандистов — неподалеку от порта но в некотором отдалении от таких же строений, где влачила жалкое существование любекская портовая голытьба — на берегу крохотного заливчика, скрытого от посторонних глаз густыми зарослями. Рядом был сооружен примитивный причал — несколько досок, положенных на тонкие сваи — и тихо покачивалась на мелкой волне приличная с виду лодка с мачтой под парус. Она сильно отличалась от обычных рыбачьих посудин подобного рода большей длиной и изящными обводами. Похоже, лодка старика Кордта могла стремительно мчаться по волнам при хорошем попутном ветре.
— Постойте вон там, — сказал Вышеня, указывая своим попутчикам на свободный от зарослей участок; место не просматривалось со стороны хижины. — И ждите меня, сколько потребуется.
— Хозяин, а ежели случится какая-нибудь заваруха? — спросил Истома, который вооружился, как на войну: у пояса короткий меч, обязательный для любого новгородца засапожный нож, лук и колчан со стрелами.
— Держи лук наготове, — коротко бросил Вышеня и размашистым шагом, уже не скрываясь, направился к жилищу Кордта.
— Да понял я, понял… — пробурчал Истома. — С вами, мессир, я постоянно влипаю в разные переделки. Так и башки недолго лишиться.
Истома уже научился обращаться к Вышене «мессир», и это возвышало его в собственных глазах. Еще недавно он был холопом, а теперь — оруженосец рыцаря! Когда Истома при полном параде сопровождал своего господина по улицам Любека, его просто распирало от гордости. Народ — в особенности незамужние девицы — пялился на них с большим интересом. Конечно, любекцев женского пола в большей степени волновал молодой симпатичный рыцарь, но Истома принимал девичьи взгляды на свой счет и выступал гоголем, гордо выпятив грудь.
На удивление, дверь мало соответствовала внешнему виду хижины. Была она дубовой, с металлической оковкой, а потому очень крепкой. Вышеня взял молоточек, висевший на цепочке рядом с дверью, и негромко постучал. Дальнейшие события развивались настолько быстро и непредсказуемо, что юноша даже опомниться не успел, как очутился в хижине.
Дверь открылась стремительно, на пороге появились два дюжих молодца, и без лишних слов затащили Вышеню внутрь. Он попытался выхватить нож, — с рыцарским мечом в тесноте не развернешься — но его обезоружили так ловко, что юноша даже ахнуть не успел.
Внутри хижина оказалась довольно просторной. Она являлась одновременно и сараем для хранения разных рыбацких принадлежностей, в том числе сетей, и жилищем. Похоже, в ней была только одна большая комната. Кроме разного барахла здесь находились грубый стол, две скамьи вдоль стены, несколько табуретов и ложе хозяина, прикрытое одеялом из овчины. На столе горела толстая свеча, чьей подставкой служило красиво обработанное корневище, а сам Кордт сидел в рыцарском кресле с высокой резной спинкой, которому явно было не место в рыбацкой хижине, и остро смотрел на Вышеню.
Ему было уже много лет. Вышеня несколько раз наблюдал за ним и мысленно удивлялся, с какой легкостью старик ворочает тяжелые бочки с рыбой. Узловатая ладонь его руки захватила бы две Вышениных. Кордт был высок, костист и зарос бородищей по самые глаза, что в Любеке не приветствовалось; почти все любекцы ходили с бритыми подбородками, а усы носила в основном городская стража.
— Отпустите его! — приказал Кордт. — Ты кто? — спросил он немного глуховатым, но сильным голосом.
— Рыцарь! — независимо ответил Вышеня, гордо вздернув подбородок.
— Надо же! — Старик криво улыбнулся, а два молодца радостно хохотнули. — Рыцарь — и гость старого Кордта. Это что-то новое. Какая надобность занесла тебя в мою скромную халупу? Любопытство или что другое?
— Прошу обращаться ко мне, как положено! — отчеканил Вышеня. Именно так, по его уразумению, должен был вести себя настоящий рыцарь.
— Простите, мессир, — ответил Кордт. — Мы народ простой, не обученный разным куртуазным штучкам… — он принял смиренный вид, но в его голосе явно звучала ирония.
— Мне нужно поговорить с вами наедине. — Вышеня сделал вид, что принял слова старика всерьез.
— У меня нет секретов от моих друзей.
— Много ушей — много лишних хлопот, — резко сказал юноша. — А они ни мне, ни вам не нужны.
— Я от своих слов не откажусь, — грубо ответил посуровевший Кордт.
— Что ж, коли так… — Вышеня стремительно шагнул вперед («друзья» Кордта несколько опешили от такой прыти и не успели его задержать), наклонился к уху старика и прошептал: — Не нам, Господи, не нам, но все во славу имени твоего…
Кордт встрепенулся и повелительным движением руки остановил молодцев, уже готовых проучить дерзкого нахала.
— Выйдите за дверь, — приказал он тоном, не терпящим возражений.
Парни повиновались, но едва оказались снаружи, как их тут же пинками загнали обратно — в хижину ворвались Истома и Клаус. Вагант приставил меч к горлу одного, второго держал на прицеле холоп.
— Хозяин, ты жив! — радостно возопил Истома. — А мы думали…
— Плохо думали. Пошли вон. Все!
Клаус недоуменно захлопал ресницами, хотел что-то сказать, но, встретив жесткий, требовательный взгляд Вышени, недоуменно пожал плечами, вышел за дверь и плотно ее прикрыл за собой.
Юноша обернулся к старику.
— Вам передает привет мессир Джеральд, — молвил он уже мягко, будто не замечая длинного ножа, приставленного к его животу: старый Кордт оказался на удивление проворным…
— Уф! — облегченно вздохнул старик и спрятал нож. — А я уж думал, что таможенная стража до меня наконец добралась.
— Меня зовут Готье де Брисэй, — представился Вышеня. — Мне нужна ваша помощь, герр Кордт.
— К вашим услугам, мессир, — вежливо ответил старик. — Присаживайтесь… — Он встал с кресла и предложил его гостю.
— Нет-нет, благодарю. Мне и здесь будет удобно. — Вышеня присел на лавку.
— Так что вас привело ко мне?
— Меня проинформировали, что я могу к вам обратиться только в крайнем случае…
— И он, как я понимаю, не за горами.
— Именно так. Мне и моим друзьям нужно как можно скорее убраться из Любека. Куда угодно и любым способом.
— М-да… — Кордт, испытующе глядя на Вышеню, пожевал губами. — Никак, святая инквизиция упала на хвост?
— Нет. Я нечаянно порезал в «Красной селедке» сына любекского бургомистра. Но даю честное слово, не я первым начал драку!
— Эк вас угораздило… — Старик сокрушенно покачал головой. — Это гораздо хуже, нежели святая инквизиция. Теперь его отец, Хинрик Пап, спустит на вас всех собак. А у него связи везде. По суше вам точно не уйти… Остается море.
— Ну и отлично!
— Отлично, да не совсем. Порт тоже будет под жестким контролем. Да, это сложный вопрос… — старик задумался.
Вышеня ждал, что он предложит, с душевным трепетом. Наконец Кордт глубоко вздохнул, еще раз сокрушенно покачал головой и молвил:
— Придется вам, мессир, и вашим друзьям какое-то время отсидеться у меня. Пока в городе не утихнут страсти. А потом мы найдем нужное решение.
— Но ведь к вам могут прийти!
— Могут. И я даже уверен, что придут. Но это не беда. У меня есть хороший тайник… правда, он немного тесноват для троих, но лучше временные неудобства в глухой каморке, нежели посреди вольного простора болтаться на виселице.
— А как те двое? — Вышеня кивком головы указал на дверь. — Ведь они скоро узнают, кто я и зачем явился.
— Считайте, что они уже все забыли, — твердо ответил Кордт.
— Сомневаюсь. Я уверен, что бургомистр — и не только он (тут Вышеня вспомнил про Зимана) — назначит за мою голову солидную сумму. Выдержат ли ваши парни такой большой искус?
— Во-первых, тайник им неизвестен, а во-вторых… — Старик невесело улыбнулся. — Во-вторых, предательство будет стоить им головы. И они это знают. На худой конец, я как-нибудь отбрешусь. Мало ли по какой причине могли заявиться ко мне чужестранцы. Меня никто не тронет. Уж поверьте.
— Что ж, хотелось бы верить.
— Сейчас вам придется уйти и пересидеть где-нибудь в кустах, неподалеку отсюда, а спустя какое-то время, когда мои парни уйдут, я подам знак — посвищу, и вы вернетесь…
Тайник Кордта оказался подземным складом контрабандного товара. «Так вот почему Ламбер сказал, что старик не шибко нуждается в деньгах!», — подумал Вышеня, рассматривая мешки, тюки и бочки. Убежище и впрямь было тесноватым, но никуда не денешься — ради сохранения жизни можно вытерпеть все, что угодно.
— А старичок-то твой оказался с двойным дном, — весело прокомментировал ситуацию вагант. — И товар здесь недешевый: нидерландское сукно — это контрабанда. А янтарь в бочках, тюки с мехами и любекской кожей «кордуан» (очень ценный товар, между прочим), похоже, ждут не дождутся, когда их тайком погрузят на судно и тихо отправят куда требуется, здорово сэкономив на таможенных пошлинах. Ловко!
— До этого нам нет никакого дела, — угрюмо сказал Истома и нервно вздрогнул.
Взращенный на вольном просторе, он очень не любил замкнутые пространства, и подземелье сильно его угнетало. Склад старика казался Истоме гробом, откуда ему уже никогда не выбраться. Несмотря на заверения боярина, что опасаться нечего, ситуация, в которую они попали, казалась ему западней. «Лучше погибнуть на свободе, нежели в этой яме, — брюзжал он. — Нас загнали сюда, как крыс в ловушку, того и гляди кипятком ошпарят…».
В голове Вышени тоже бродили разные нехорошие мысли. Можно ли доверять Кордту? Мессир Джеральд далеко, а любекская городская стража вон она, рукой подать. Даже Гартвиг Витте не поможет — он просто не знает, где находится беглый рыцарь Готье де Брисэй. А дать знак ему, послать гонца, чтобы он передал ростовщику письмо, Вышеня не мог, не имел права. Если гонца перехватят, то пострадает не только Гартвиг Витте, но и тамплиеры, скрывающиеся от инквизиции. Этого уж точно допустить нельзя ни в коем случае.
Что касается Клауса Тойнбурга, то ему все было нипочем. Он спал, как сурок — и ночью, и днем, пребывая в полной уверенности, что его приятель-рыцарь обязательно найдет выход из создавшегося положения. Вагант пребывал в восхищении, оказавшись в безопасном подземелье. Особенно понравилось ему то, как оказался замаскирован тайник. Кордт проделал какие-то манипуляции со своим массивным ложем, и оно легко сдвинулось с места (само!), открыв люк в полу. Но еще больше пришлось ему по душе, что Кордт кормил и поил их, как на убой. У беглецов всегда имелось и мясо, и рыба, и свежий хлеб, а главное — доброе вино и пиво.
Вышеня сразу, без лишних разговоров, достал свой кошелек и отсчитал старику ровно половину золотых, которые в нем находились, — за услугу. Кордт улыбнулся, увидев стопку монет на столе, но ничего не сказал, лишь одобрительно кивнул головой.
Им пришлось сидеть в подземном убежище около двух недель. Все это время старик приносил неутешительные новости — рыцаря Готье де Брисэя искали везде, на море и на суше. Во все города Ганзейского союза были направлены гонцы с описанием его внешности, так что бежать требовалось подальше от Балтики.
Вспоминали недобрым словом и Клауса, но его «шалости» с ножом были восприняты достаточно спокойно — чего еще можно ждать от беспутного бродяги? Ваганты всегда отличались буйным нравом и часто участвовали в пьяных потасовках. Так что его проступок считался в Любеке обыденностью, своего рода представлением, которое вносило в пресную монотонную жизнь бюргеров какую-то новизну и малую толику острых ощущений. Даже те, кого он зацепил в драке, не испытывали к нему чувства мести.
А вот Готье де Брисэя бургомистр Любека поклялся достать хоть из-под земли. Так он всем и объявил, не догадываясь, что очень близок к истине. Богатый любекский купец Маркворт фан Косфельде, отец убитого Вышеней купеческого подмастерья, и вся его родня тоже не остались в стороне от поисков. Как Вышеня и предполагал, за его голову было назначено приличное вознаграждение, и, естественно, нашлись охотники из местных нищих и бродяг, которые тоже подключились к поискам. Кому не хочется поживиться на дармовщину? А некоторые из них могли знать, чем занимается старина Кордт. И на него могло пасть подозрение, как на укрывателя беглецов, в первую очередь.
Поэтому, когда наступило с таким нетерпением ожидаемое освобождение из добровольного заточения, Вышеня почувствовал огромное облегчение. А уж про Истому и говорить нечего. Когда холоп наконец-то ступил на борт судна контрабандистов, готовящегося отвезти их в Нидерланды, то он готов был целовать палубу.
Судно оказалось небольшим, но довольно шустрым. Грузили его ночью, в полной темноте, с потрясающей оперативностью. Вышеня не знал подробностей договора старого Кордта со шкипером, но когда беглецы поднялись на палубу, их немедленно заточили в трюм и приказали выходить на свежий воздух только по ночам. Вскоре судно подняло якорь, и волны Траве приняли его в свои ласковые объятия, как мать родное дитя.
Контрабандисты очень боялись пиратов, и шкипер молил всех святых, чтобы проскочить самый опасный участок пути — «кошачью дыру». Так моряки называли пролив Каттегат. Мало того, что там встречались морские разбойники, так еще и коварные отмели сильно затрудняли судоходство. Но контрабандистам приходилось рисковать — ночь была их помощницей и защитницей.
Наконец судно, которое называлось «Морской конек», вышло в пролив Скагеррак и все свободно вздохнули. «Пролив выступающего мыса», как значился на карте шкипера Скагеррак, был куда безопасней Каттегата. По крайней мере, в его водах шкипер мог не опасаться судов ганзейцев, которые терпеть не могли контрабандистов, мешавших торговле, и преследовали их как святая инквизиция богохульников.
Что касается пиратов, то эти разбойники рыскали везде. Особенно отличались английские — своей жестокостью и нахрапистостью. До поры до времени они орудовали главным образом в проливе Ла-Манш и в окрестных водах, нападая на корабли, курсирующие между Британскими островами и континентом, но уже начали добираться и до северных морей.
После смерти в 1327 году короля Англии Эдуарда II английский флот пришел в упадок, и пираты, почувствовав слабину, расплодились в неимоверном количестве. Тогда английские купцы, следуя примеру Ганзы, создали собственные средства обороны от морских разбойников. Возникла Лига пяти портов, в состав которой вошли города Гастингс, Ромней, Хаит, Дувр и Сандуич. Совместная флотилия содержалась за счет особой подати, взимавшейся с членов Лиги, и должна была обеспечить безопасность торговых судов английского купечества. В компенсацию за оказываемые услуги британская корона дала право кораблям Лиги обыскивать все суда, проходившие через Ла-Манш.
Предоставление Лиге таких прав привело к катастрофическим результатам. За короткий срок ее высшие должностные лица превратились в обыкновенных пиратов, грабивших корабли своих конкурентов под охраной королевского эдикта. Многие порты поддерживали дружественные отношения с пиратами, предоставляя им убежище, взамен чего морские разбойники щадили их корабли. Поэтому шкипер «Морского конька» не без основания опасался, что на пути к Нидерландам, куда он держал курс, ему могут повстречаться английские «борцы с пиратами». С контрабандистами те вообще не церемонились: груз изымали, а судно вместе с экипажем отправляли на дно.
И все-таки, несмотря на молитвы шкипера и моряков, «Морской конек» нарвался на большие неприятности. Откуда появился корабль пиратов, не мог сказать даже впередсмотрящий — моряк с орлиным зрением, с утра до ночи не покидающий мостик, все вглядывающийся вдаль. Шкипер в отчаянии хотел было направить судно к берегу, да вовремя вспомнил, что как раз в этом месте находится самая коварная мель Скагеррака. Осталось уповать только на попутный ветер и течение, добавляющее скорости. Однако вскоре стало ясно, что корабль пиратов более ходкий, чем сильно загруженный «Морской конек».
— Если это англичане, мы пропали, — угрюмо сказал шкипер своим пассажирам, которые после Каттегата получили право находиться на палубе в любое время суток.
— Мы будем драться! — запальчиво заявил Вышеня.
Шкипер лишь тяжело вздохнул ему в ответ. В отличие от ганзейских судов, контрабандисты не держали вооруженную охрану, и хоть сами были вооружены, но по части храбрости и презрения к смерти не шли ни в какое сравнение с морскими псами, готовыми ради добычи перегрызть горло любому противнику, даже если он сильнее их.
— Это датчане! — вдруг прокричал впередсмотрящий, рассмотрев как следует пиратский корабль.
Шкипер оживился.
— Флаг! Какой у них флаг? — спросил он моряка.
— Красный!
Шкипер криво улыбнулся и приказал:
— Спустить парус!
— Зачем?! — в один голос воскликнули пассажиры «Морского конька».
— Это датские пираты. Слава Господу! Они хоть и ограбят нас до нитки, зато отпустят живыми. Им невыгодно чересчур пугать торговый люд, иначе не будет никакого дохода. А парус я приказал спустить, чтобы не злить пиратов. Иначе мне точно не сносить головы.
Пришлось Вышене смириться, хотя он и горел страстным желанием попробовать в настоящей драке чего стоит его обучение у мсье Гильерма.
Вскоре корабль пиратов приблизился настолько, что стали видны даже мелкие детали оснастки и лица разбойников. Они сгрудились у левого борта и довольно скалили зубы.
Корабль пиратов своими обводами был похож на гончую — узкий, стремительный. Он мало напоминал суда ганзейцев. Вышеня разглядывал его с интересом. Пиратская посудина походила на судно викингов — обшивка внакрой, резко скошенный форштевень и навесной руль. Мачта с большим прямоугольным парусом стояла посередине и удерживалась вантами. На ней было закреплено «воронье гнездо» для наблюдателя и лучников, а клотик венчало изображение креста. Боевая палуба занимала около половины длины корабля и поднималась над основным корпусом на стойках. На носу и корме скалили клыки какие-то диковинные звери со страшными мордами, видимо, драконы.
Все произошло так, как и предполагал шкипер «Морского конька». Датские пираты оказались на удивление обходительны. Они никого из команды не тронули, только заставили перенести груз на свой корабль да изъяли монеты из кассы шкипера и все оружие (оно тоже стоило денег), в том числе и меч Вышени. Когда все «формальности» были закончены, капитан пиратов неожиданно обратил внимание на пассажиров ограбленного судна.
— А это кто? — спросил он шкипера.
Тот на какое-то мгновение замялся, возможно, даже хотел соврать, вспомнив, кто попросил доставить рыцаря в Нидерланды. Но затем решил ответить честно, опасаясь, что пират раскусит подвох и одним взмахом меча перечеркнет все его надежды вернуться домой, к любимой Гретхен, которой он давно обещал на вырученные деньги разбить розовый садик.
— Бретонский рыцарь, его оруженосец и странствующий мейстерзингер, — мрачно сказал шкипер.
— Мейстерзингер? — На загорелом, обветренном лице пиратского капитана появилась широкая улыбка. — Отлично! Вот он-то нам и нужен. Должен же кто повеселить нас на пиру. Верно я говорю, друзья? — обратился он к пиратам.
— Виват нашему капитану! — закричали в один голос морские разбойники и вверх полетели их вязаные колпаки.
— Да и рыцарь нам пригодится, — продолжил капитан по имени Хавард, остро глянув на Вышеню. — Ведь за него могут дать хороший выкуп. Ингирид, Тори, взять их!
Пираты во главе с Ингиридом, помощником Хаварда, гурьбой накинулись на пассажиров «Морского конька», хотя те и не думали сопротивляться, и поволокли их на свой корабль. Шкипер, глядя им вслед, лишь горестно прикусил губу — он представил, как ему придется отчитываться за пассажиров перед Кордтом, который при всей своей покладистости временами бывал беспощаден. Похоже, премилый садик, мечта его Гретхен, может совсем удалиться туда, где находится Нифльгейм, — царство вечного холода и тумана…
Шкипер, несмотря на то что время от времени приходил молиться в кирху, был тайным язычником и приносил жертвы морским и прочим божествам. Практичный человек, он мудро рассудил, что боги — как старые, так и тот, которому он поклоняется в церкви, — сами разберутся, кому что полагается.
Глава 15
Париж
Раймон де ля Шатр придержал лошадей, запряженных в тяжелую повозку, на возвышенности, откуда открывался великолепный вид на Париж. Утренняя дымка все еще висела над Сеной, немного смазывая очертания домов, но солнце уже показало свой божественный лик, и мягкие волны солнечного розоватого света, растворив остатки ночных теней, разлились по городу, сделав его необычайно привлекательным. Даже мрачный городской вал, состоящий из двух стен — вертикальной внешней и внутренней, слегка наклонной, — не портил общего впечатления от красоты утреннего Парижа.
Шевалье приходилось бывать на валу, и он знал, что промежуток между стенами из тщательно подогнанных камней засыпан щебенкой и залит известью, а сверху него проходит дозорный путь, вымощенный каменными плитами и огороженный парапетом с бойницами. С внешней стороны над валом возвышались круглые башни, отстоявшие друг от друга на расстоянии полета стрелы — примерно тридцать туазов. Ворот у Парижа насчитывалось одиннадцать — шесть на правом берегу и пять на левом; днем проход в город был свободен, а по ночам ворота запирали.
В одни из этих ворот и намеревался въехать де ля Шатр, чтобы потом перебраться на правый берег Сены — тот был наиболее оживленным. Там находился главный парижский рынок — зерновые, хлебные и мучные ряды, лавки, где торговали птицей, обширный молочный ряд и живодерня, где жили и работали мясники. На Сен-Жан-ан-Грев продавали сено, а на Веннери торговали овсом, и шевалье просто обязан был туда заехать, потому что корм для его лошадей был на исходе. На правом берегу реки находились дома мастеров и ремесленников и самые известные в Париже улицы, где проживали «веселые девушки», готовые обслужить клиента в любое время дня и ночи.
Вспомнив о девушках, Раймон де ля Шатр сладко потянулся и на его лице появилась улыбка мартовского кота — конечно, если она существует в природе. Он так и остался холостым, поэтому никогда не упускал случая при посещении Парижа отправиться в квартал, где у него были, если можно так выразиться, верные подружки. Правда, когда он узнал, что девицы сравнивают его со знаменитым Мишо по прозвищу Трахаль, который прославился своей неутомимостью в любовных играх, но недавно отправился в мир иной, шевалье несколько поумерил свой пыл. Хотя, по здравому размышлению, и годы брали свое, а тут еще война, будь она неладна…
Де ля Шатр озабоченно нахмурился и хлестнул кнутом своих одров[68], чтобы они прибавили шаг. Именно война и погнала шевалье в Париж. Вряд ли кто сейчас смог бы узнать одного из лучших рыцарей Бретани в образе виноторговца-провинциала. Одежда шевалье была чистой, но изрядно поношенной, широкополая шляпа закрывала лицо, покрытое густым загаром, а борода, отпущенная им ради маскировки совсем недавно, делала его неузнаваемым. Повозка, на которой Раймон де ля Шатр собирался въехать в Париж, полнилась бочками и бутылками с вином, а под соломой, устилавшей ее дно, лежало оружие.
Бутылки можно было бы и не брать, но шевалье — битый гусь: знал, что вино — самый лучший пропуск в город соблазнов, куда стремились попасть не только порядочные люди, но и разные смутьяны, мошенники и проходимцы. И он угадал — возле ворот стояла стража, проверявшая всех, кто въезжал в Париж. Де ля Шатр не стал устраивать представление, а сразу же тупо ткнул в руки сержанта четыре вместительные бутылки с добрым бургундским вином. Стражники тут же сменили гнев на милость, даже не попытавшись пошарить в соломе, и копыта лошадей зацокали по изрядно загаженной городской брусчатке…
Таверна «Пегий осел» пользовалась большим успехом у воров и грабителей. Этого «добра» в Париже хватало: город представлял собой идеальное место для существования банд. На его улицах можно было встретить кого угодно. Сюда тянулись торговцы и ремесленники, разорившиеся в войну крестьяне и бывшие солдаты особенно охотно пополнявшие ряды профессиональных преступников. Один приводил приятеля, другой — брата, у третьего был знакомый слесарь или ювелир — и дело постепенно налаживалось. В городе всегда легче найти сбыт для краденого и затеряться в случае опасности в толпе.
Для того чтобы проще находить друг друга, члены банды пользовались целой системой опознавательных знаков: метками на одежде, жестами и, конечно, жаргоном. Воровство среди грабителей и воров именовалось «ремеслом», дающим стабильный заработок. Члены банд клялись, что не станут заниматься никакими иными ремеслами всю свою жизнь, а только «заработком» — везде, где найдут. Поэтому представители преступного мира — парижского «дна» — ни в коей мере не исключали себя из общества добропорядочных граждан. Воры и грабители считались достойными людьми, имеющими профессию, а вовсе не какими-то отщепенцами.
Присутствие в городе профессиональных преступников не вызывало страх у прочих горожан. Это были «свои» люди — знакомые, соседи по дому, прихожане той же церкви, с ними доводилось пропустить стаканчик в ближайшей таверне и поболтать о том, о сем. Боялись горожане чужаков — тех, кто приходил неизвестно откуда, например, цыган, которых все поголовно считали ворами. Преступник, совершивший злое дело и заслуживающий наказания, по мнению жителей Парижа, сам горожанином не мог быть. Его представляли как шпиона, лесного разбойника, грабителя с большой дороги. Он являлся выходцем из мира, лежащего за пределами городских стен.
Воровских «профессий» имелось много: «взломщик» — специалист по открыванию замков, «насмешник» — вор, заманивающий простофиль в азартную игру, «отправитель» — убийца с целью грабежа… «Сборщик» срезал кошельки, «кидала» продавал подделки, а просто вор прозывался «бретонцем». Почему о бретонцах пошла такая дурная слава, трудно сказать. Ведь на улицах Парижа их насчитывалось совсем немного, а уж воровством вообще занимались единицы. Тем не менее любой житель Бретани, приезжая в Париж, старался не распространяться на тему, кто он и откуда. Иначе бретонца могли просто не взять на постоялый двор, а ночевать за пределами парижских стен было опасно и для кошелька путешественника, и для его жизни. Поэтому Раймон де ля Шатр и надел на себя личину виноторговца из Бургундии, благо хорошо владел бургундским диалектом.
Несмотря на раннее время, таверна «Пегий осел» полнилась народом. Вернее, подозрительными типами, для которых убить человека, что раздавить клопа. Здесь отдыхали от «трудов праведных» представители «ночных» воровских профессий. Между столов прохаживался, подобострастно скаля зубы, папаша Берто, скупщик краденого. Он ненадолго садился за какой-нибудь стол и, пошептавшись, снова отправлялся в путешествие по таверне. Папаша Берто своими хождениями напоминал ткацкий челнок. Хозяин таверны, Ришар из Витри недовольно хмурил лоб — скупщик краденого, человек отнюдь небедный, был настолько скуп, что никогда не тратил в его заведении ни единого денье; обычно он напрашивался на угощение, и воры охотно поили его своим вином.
Жонглер Франсуа зашел в таверну «Пегий осел» и наморщил нос. Улицы Парижа не отличались благоуханием, но в таверне стоял такой крепкий дух, что слезу вышибало. Он огляделся. Помещение таверны было просторным, со множеством столов и высокой стойкой, за которой восседал Ришар. С высоты своего положения он зорко наблюдал за клиентами, чтобы в нужный момент кликнуть двух верзил, вмиг наводящих порядок, если воры начинали выяснять отношения и пускать в ход ножи. Франсуа знал, что и сам Ришар мог объяснить буянам, что в «Пегом осле» нужно вести себя прилично, дабы не накликать гнев сержанта городской стражи, отвечающего за порядок в этом квартале — у Ришара под стойкой хранилась увесистая дубинка, с которой он обращался весьма виртуозно.
Жонглера мигом заметили — воры были народом зорким и всегда находились настороже. Раздались приветственные крики. Франсуа, музыканта и большого шутника, хорошо знали в Париже, а его скабрезные песенки с изрядной долей богохульства распевали даже вполне приличные господа, не говоря уже о завсегдатаях «Пегого осла».
— Франсуа, иди к нам! Спой что-нибудь! — весело закричали клиенты Ришара.
Сам хозяин таверны тоже расплылся в широкой улыбке — он сильно обрадовался. Когда появлялся жонглер, его выручка многократно вырастала, — Франсуа мог развеселить даже покойника. А где веселье, там вино льется рекой. Поэтому мсье Ришар угощал его бесплатно, с большим удовольствием.
— Привет, Альбан! Как поживаешь, Жано? — здоровался Франсуа со знакомыми ворами. — Почему такой грустный, Ксавье? Неужто сегодня тебе не подфартило?
— Бывает… — мрачно буркнул Ксавье, туповатый детина и грабитель.
Его предполагаемая жертва оказалась хорошо вооруженным дворянином, одетым в простое платье. Ксавье и компания едва унесли ноги, отделавшись только царапинами, а срезанном кошельке жертвы оказался сущий пустяк. Какая нужда привела этого дворянчика в ночное время к «Камню святого Бенедикта», служившему своего рода пограничным столбом, за которым начинались владения аббатства Святой Женевьевы? Обычно возле «Камня» парижане назначили свидания, а Ксавье с бандой подростков, частенько промышлял там, обирая глупцов, рискнувших появиться на его территории в неурочное время.
Просьбы что-нибудь «сбацать» неслись со всех сторон, но прежде Франсуа нужно было промочить горло, чтобы привыкнуть к запахам таверны. Мсье Ришар быстренько нашел ему самое козырное место, возле канделябра (в «Пегом осле» всегда царил полумрак, поэтому день и ночь в таверне горели свечи), принес кувшин с вином и еду. Франсуа не торопился — он ждал нужного ему человека — поэтому не спеша выпил две чаши вина под нетерпеливыми взглядами завсегдатаев, пожевал неплохо приготовленную буженину, и наконец взялся за свою лютню.
Глянув на мсье Ришара, который ждал его песен с огромным нетерпением — жонглер ударил по струнам и запел про кабацкое житье:
- — … Пьет народ мужской и женский,
- Городской и деревенский,
- Пьют глупцы и мудрецы,
- Бьют транжиры и скупцы.
- Пьет монахиня и шлюха,
- Пьет столетняя старуха,
- Пьет столетний старый дед, —
- Словом, пьет весь белый свет!
- Все пропьем мы без остатка.
- Горек хмель, а пьется сладко.
- Сладко горькое питье!
- Горько постное житье!
Таверна оживилась, заказы последовали один за другим, и веселье начало перехлестывать через край. Но Франсуа быстро разочаровал воров и прочих проходимцев — свое выступление он сделал недолгим и закончил его, словно в назидание собравшимся, песенкой про плута и мошенника:
- — …Ах, как истина свята,
- Что есть на каждого плута
- Свой плут — еще хитрее вдвое!
Краем глаза он уже заметил, что к его столу приближается тот человек, которого он ждал. Воры криками выразили недовольство столь кратким представлением, но когда они увидели, кто появился в таверне и присел за стол жонглера, недовольный гул затих, и все дружно начали наливаться вином. Представителям парижского «дна» очень понравилась песенка Франсуа о выпивохах; они смаковали ее строфы, как самое вкусное лакомство, повторяя их по многу раз.
Человека, составившего компанию жонглеру, звали Жак ле Брюн по кличке Серый Жак. Главарь банды, сколоченной из бывших военных и представляющей большую силу, он был уже стар и семьи не имел. Его молодая жена умерла при родах, и для новорожденного сына, которого назвали Жан, пришлось ему нанимать кормилицу. Франсуа знал, что «воспитанием» сына главаря банды занимаются лучшие воры Парижа — папаша ле Брюн готовил себе достойную смену. Ведь любое ремесло, чтобы добиться в нем успехов, нужно знать досконально.
— Зачем звал? — без всякого предисловия грубо и нетерпеливо спросил Жак ле Брюн.
Жак ле Брюн был давно знаком с Франсуа, причем это знакомство едва не вышло ему боком. Однажды они столкнулись на узкой дорожке. Жонглер оказался гораздо проворней и искусней Серого Жака во владении оружием и мог бы убить его, но он великодушно отпустил будущего главаря банды на все четыре стороны, лишь забрав у него кошелек с монетами. Вор и грабитель этот жест оценил больше, чем милосердие, и с той поры сильно зауважал непоседливого бродягу. Все в Париже знали, что Франсуа находится под защитой Жака ле Брюна, поэтому жонглер мог хоть преспокойно уснуть посреди мостовой, и ни один вор не покусился бы на его кошелек.
— Есть дело, — коротко ответил Франсуа.
— Да ну? — удивился Жак ле Брюн.
Это было что-то новое. Неужели жонглер решил примкнуть к воровскому сообществу? А иначе как трактовать его предложение дать «наколку».
— И в чем оно состоит? — спросил удивленный Серый Жак.
— Не спеши. Посиди, выпей… А потом мы выйдем, найдем укромное местечко и поговорим. Дело стоящее, тебе должно понравиться. На кону большие деньги.
Жак ле Брюн с пониманием кивнул: ни для кого не тайна, что среди представителей парижского «дна» есть «крысы» — осведомители городской стражи. Могли они находиться и в «Пегом осле», поэтому осторожность Франсуа была понятна.
Покинув таверну, они направились к одному из старых мостов — Малому, который вел с левого берега на остров Сите, где можно было потолковать без лишних ушей и глаз. Вообще-то, возле Малого моста всегда толпился народ — там находились лавки с разнообразными товарами, но парижские мазурики, а с ними и Франсуа, знали места, куда никто не заходил, разве что вездесущие мальчишки-сорванцы.
Потаенное место называлось Малый Шатле; это был замок с двумя башнями, построенный для защиты моста. Он разрушился в конце прошлого века во время большого наводнения, и теперь в его развалинах ютились лишь коты и одичавшие собаки, да по ночам из разных нор вылетали на охоту стаи летучих мышей.
Франсуа и Жак ле Брюн, весьма заинтересованный намеками жонглера на большой куш, расположились в развалинах на чисто отмытой дождями плите. Жонглер аккуратно расстелил салфетку, поставил на нее две бутылки вина, чаши, и разложил немудреную закуску — несколько кусочков сыра и фрукты, предусмотрительно прихваченные из таверны. При взгляде со стороны любой парижанин решил бы, что это двое друзей решили пображничать на природе, вдали от злых жен.
Осушив свою чашу, ле Брюн сердито спросил:
— Может, ты уже начнешь звонить? Все темнишь, темнишь… Или хочешь предложить мне способ, как взять королевскую казну?
— Почти что, — серьезно ответил Франсуа. — Но сейчас из-за недавно закончившейся войны она пуста, а я хочу предложить тебе тысячу шездоров.
— Сколько?! — У ле Брюна глаза полезли на лоб — это была немыслимая сумма.
— По-моему, ты никогда не страдал глухотой. Повторяю — тысячу полновесных золотых монет. Таких денег тебе с твоей «профессией» не добыть и за сто лет.
Какое-то время главарь банды воров и убийц молча рассматривал Франсуа — будто впервые его увидел. И лихорадочно размышлял. Он сразу понял, что жонглер не врет. При всей своей несерьезности и безалаберном образе жизни Франсуа оставался честен, никогда и никого не подводил, и тем более — не сдавал королевскому правосудию. Он был кровь от крови, плоть от плоти истинным парижанином, хотя и родился в Бретани (правда, об этом мало кто знал). Но тысяча шездоров?! Это выше понимания Жака ле Брюна! Кто предлагает такие огромные деньжищи и за что? Они не могут покоиться в тайнике у какого-нибудь ростовщика или еще где — за это он ручался головой. Значит, Франсуа хочет, чтобы в дело вступил не только сам ле Брюн, но и его люди, что предполагает знатную драчку, море крови и гору трупов — такие большие деньги просто так не даются.
— Говори, что нужно сделать, — наконец хриплым голосом вымолвил Серый Жак.
— Прежде поклянись, что этот разговор останется между нами, даже если ты не согласишься. — Франсуа просмотрел на главаря шайки таким страшным взглядом, что тот невольно отшатнулся назад. — Проболтаешься — умрешь. Тебя найдут даже под землей. Не я, так другие.
— Не нужно меня пугать! — окрысился ле Брюн.
— Я не пугаю, а предупреждаю. Ты законы знаешь.
— Знаю… — буркнул старый вор. — Что ж, если ты настаиваешь…
— Именно так — настаиваю.
Жак ле Брюн поклялся на кресте. При всей своей жестокости и кровожадности воры и грабители Парижа были весьма богобоязненны и посещали церковь наравне с другими горожанами. Что не мешало им при случае потрясти церковную кассу или ограбить кюре.
— Доволен? — спросил ле Брюн.
— Вполне, — ответил Франсуа.
— Тогда я слушаю.
— Нужно помочь бежать одному человеку из Большого Шатле. — Жонглер сказал это очень тихо.
Главаря банды словно ударили кнутом. Он вздрогнул, резко дернулся и посмотрел на Франсуа, как на сумасшедшего:
— Ты в своем уме?!
— В своем. Кстати, прежде, чем дать ответ, подумай о награде, которая тебя ждет. Целый мешок золотых монет!
— Но это же Большой Шатле! — воскликнул главарь шайки. — Оттуда еще никто не смог сбежать! А какие люди там были заключены…
Большой Шатле был построен на севере острова Сите. Этот парижский замок охранял подходы к мосту Гранд-Понт. А на юге, возле второго моста, находился Малый Шатле. В конце прошлого века по приказу короля Филиппа II Августа вокруг Парижа возвели новые оборонительные стены. В связи с этим Большой Шатле потерял стратегическое значение. Король отремонтировал его и передал в распоряжение парижского прево[69], который сделал из замка свою резиденцию. В последующие годы замок использовался в основном как место заключения преступников. Он представлял собой здание квадратной формы с большим двором в середине и двумя башнями, выходившими в сторону пригородов.
— Тысяча шездоров, Жак, тысяча шездоров! — напомнил Франсуа.
— Ты дьявол-искуситель! — простонал Жак ле Брюн и схватился обеими руками за голову.
В этот момент жадность в нем боролась со здравым смыслом. Жонглер был прав — такие деньги главарю шайки воров и грабителей даже не снились.
— И потом, — продолжал гнуть свою линию Франсуа, — нет таких крепостей, которых нельзя взять приступом. Конечно, мы не пойдем напролом; я думаю, сделаем дело с помощью хитрости и смекалки. А подумай, какая слава тебя ждет! Если ты, конечно, захочешь, чтобы парижский прево узнал, кто организовал побег.
— Меня сгноят в тюрьме!
— Тысяча шездоров, Жак, тысяча шездоров! — Франсуа был неумолим, как палач. — Ты уже не молод, а вскоре и вовсе станешь старой развалиной. Увы, увы, всех нас это ждет… А на такие деньги ты мог бы отойти от дел, и зажить припеваючи где-нибудь в провинции, куда парижскому прево не дотянуться, — да хоть в Бретани. Приобрести поместье и обеспечить своему сыну достойную жизнь, купив дворянский титул.
Жак ле Брюн пристально посмотрел на жонглера, тяжело вздохнул и сказал с таким видом, будто ему предстояло броситься в пропасть:
— Согласен…
Определившись с жильем, Раймон де ля Шатр оставил повозку и лошадей на постоялом дворе под присмотром слуг хозяина заведения и отправился побродить по Парижу, переодевшись в более приличную одежду горожанина и вооружившись тесаком, с которым он обращался так же ловко, как и с мечом. Уже вечерело, и на улицы города начали выползать обитатели парижского «дна», не сильно щепетильные со своими жертвами, но шевалье особо не волновался на этот счет. Его мысли были заняты совсем другими проблемами.
Жоффруа де Малетруа оказался прав — граф Жан де Монфор, претендент на герцогскую корону Бретани, принес вассальную клятву Эдуарду III Английскому, объявившему себя королем Франции. Филиппа IV Валуа это обстоятельство сильно огорчило, если не сказать больше. К тому времени он уже четыре года воевал с Англией и успел потерпеть позорное поражение при Слейсе. Поэтому действия графа Монфора Филипп расценил как предательство, тем более, что на роль герцога Бретонского у короля имелся свой претендент — племянник Шарль де Блуа.
Снова начались военные действия, теперь уже против войска самозваного герцога Бретани, и в конечном итоге командующий французской армией Иоанн Нормандский, сын короля Филиппа IV, взял в плен графа де Монфора. Если бы Иоанн Нормандский предпринял хоть какое-то усилие, чтобы обеспечить своему отцу-королю власть над герцогством, и если бы дело сразу не переплелось с конфликтом между Валуа и Плантагенетом, вопрос Бретани был бы, несомненно, решен.
Однако наступала зима, содержать наемное войско оказалось чересчур накладно, и Иоанн Нормандский удовольствовался сделанным. Он полагал, что в Бретани все дело лишь в соперничестве личностей и что захват узурпатора в плен положит этому конец. Даже не дойдя до Ренна, Иоанн повернул обратно в Париж, гордясь тем, что везет пленника, чтобы посадить его под стражу в башню Лувра. Но в Рене осталась женщина, политические достоинства которой он недооценил: Жанна Фландрская, графиня де Монфор, выступила против Жанны де Пентьевр, жены графа Шарля де Блуа. Началась «война двух Жанн» и раскол Бретани усугубился.
Лагерь Шарля Блуаского, ссылавшегося на право Жанны де Пентьевр, привлекал тех, кому сильная королевская власть гарантировала минимум свободы от власти герцога. Это были бароны, епископы, аббаты, крестьяне из Восточной Бретани.
За Жанной Фландрской, сражавшейся за своего супруга, стояла Западная Бретань: экономическая мощь бретонских городов, не желавших, чтобы их интересы были принесены в жертву городов Франции, масса сельских нотаблей, деревенских землевладельцев и приходских священников, которых не беспокоил герцог, но постоянно раздражали королевские налоги, особенно «десятина». Это была партия англичан, ведь Жанна Фландрская знала, что ей одной не справиться.
Оставив Ренн на верного капитана Гильома де Кадудаля, она обосновалась в Эннебоне. Такой умный выбор позволил ей благодаря выходу к морю контролировать внешние связи. Летом 1342 года Жанна послала гонцов к английскому королю Эдуарду с настоятельной просьбой о помощи, которая дошла до Лондона почти в то же время, что и призыв гасконцев, враждебно настроенных против Валуа.
Эдуард III лично прибыл в Бретань, попытался взять Ренн и Нант, разорил Динан… Но английская армия теряла время и силы с противником, постоянно уходившим от решительного сражения. Приходилось забирать у вилланов и землевладельцев последнее, чтобы прокормиться, а грабя Бретань, англичане лишь увеличивали свою непопулярность, чем успешно пользовались сторонники графа Шарля Блуасского. В конечном итоге легатам папы римского Климента VI не составило особого труда добиться в Малетруа перемирия, заключенного 19 января 1343 года.
Англичане убрались на свой остров. Бретань все равно осталась в сфере интересов Эдуарда III. А всю знать Франции и Бретани пригласили на праздник по случаю свадьбы сына короля, Филиппа Орлеанского. Пропустить такое веселье бретонские дворяне, понятное дело, не могли и, предвкушая турниры, пиры и прочие радости бытия, отправились в Париж, нарядившись в самые красивые и дорогие одежды, взяв с собой лучшие доспехи и оружие.
Филипп оказался коварным и мстительным государем. По обвинению в предательстве, сговоре с англичанами и подготовке покушения на короля Франции бретонцы (и не только они) были в Париже арестованы и брошены в крепость Большой Шатле. Что касается Оливье де Клиссона, то его обвинили в предательстве за сдачу англичанам города Ванн.
Приглашение короля казалось искренним и вначале не преследовало никаких тайных целей. Но пока съезжались гости, он получил доказательство сговора де Клиссона и прочих рыцарей с королем английским. Улики предоставил граф Солсбери, отомстивший таким образом королю Эдуарду, совратившему его супругу. В эту официальную версию многие рыцари не верили и считали ее компроматом.
Узнав о коварном пленении дорогого супруга, Жанна едва не сошла с ума. Хорошо зная, что собой представляет Филипп Валуа, она не сомневалась, что королевский суд будет быстрым и безжалостным. Взять приступом Большой Шатле, конечно же, не имелось никакой возможности. А просьба о милости вряд ли подействует на короля Франции. Ведь еще его дед, Филипп IV Красивый, недрогнувшей рукой отправил на костер Жака де Моле — Великого магистра ордена тамплиеров. А отец, Филипп V Длинный, чтобы оставить трон за собой, оказался причастен к смерти наследника-младенца, рожденного вдовствующей королевой. Требовалось найти какие-то другие пути и средства, чтобы вызволить горячо любимого Оливье из темницы!
И тогда свои услуги, не сговариваясь, предложили Раймон де ля Шатр и жонглер Франсуа. Жанна собрала нужную сумму — для этого ей пришлось опустошить казну и де Клиссонов и де Бельвилей, да еще взять взаймы у еврея-ростовщика Элиаса из Везеля — и храбрецы отправились в Париж. Если Франсуа надеялся на свои связи среди обитателей парижского «дна», то де ля Шатр предпочитал довериться верным товарищам, вместе с которыми ему пришлось в свое время повоевать. Именно сейчас он и направлялся на встречу с одним из них возле «Камня святого Бенедикта».
Как обычно в вечерний час, возле «Камня» было людно. Несколько молодых жуиров дожидались ветреных кокоток, щеголяя в узких башмаках, недавно вошедших в моду, Две бегинки[70] делились тайнами рукодельного мастерства, прислушиваясь, когда колокол позовет на анжелюс — вечернюю молитву…
Раймон де ля Шатр, чтобы не привлекать к своей персоне внимания, скромно стал под стеной бани, хозяином которой был известный всем парижанам Берто из Лотарингии. Баня служила местом тайных встреч женатых мужчин и замужних женщин, и Берто часто попадал под суд за сводничество, хотя, скользкий, как угорь, всегда выходил сухим из воды, отделываясь незначительными штрафами.
— Приветствую вас, дорогой Раймон…
Тихий голос почти над ухом заставил вздрогнуть задумавшегося де ля Шатра. Он резко обернулся и увидел улыбающегося Шарля де ля Роша. В свое время они служили наемниками в одном полку, потом пути их разошлись. Когда случилась скверная история с Оливье де Клиссоном, шевалье вспомнил о боевом товарище, молодом, но бывалом вояке без разных дурацких принципов и вызвал его в Париж, пообещав приличное вознаграждение.
— Шарль… Чертовски рад вас видеть! — они обнялись, затем де ля Шатр спросил: — Вы голодны, мой друг?
— Как волк, — признался де ля Рош. — Со вчерашнего дня ничего не ел. Я ждал вас на этом месте прошлым вечером, так меня едва не ограбили парижские мазурики. Еле отбился. Мой кошелек они все-таки сперли.
— Прошу меня простить, — покаянно ответил Раймон де ля Шатр. — Вышла небольшая задержка… Но я искуплю свою вину! Здесь неподалеку есть вполне приличная таверна, «Трюмильер». В «Трюмильере» никто нам не помешает.
Они ушли. На Париж опускался тихий июльский вечер.
Глава 16
Брест
Читать бесплатно другие книги:
