Киммерийский закат Сушинский Богдан
— Как там у вас, Леонид Михайлович? — первым начал разговор Лукашов, сразу же перехватывая инициативу. Этот Кремлевский Лука всегда считал, что верховные советы республик — некое подобие филиалов Верховного Совета СССР, и разубедить его в этом было невозможно.
— У нас? — подчеркнуто удивился Ярчук. — А что у нас? В Украине — конституционный порядок. А вот что творится у вас, в Москве? Приезжают какие-то уполномоченные какого-то, извините, ГэКа…Чэ Пэ, требуют вводить чрезвычайное положение.
— Ну, это разговор особый, — попробовал было уйти от коварной темы Кремлевский Лука, но Ярчук ему этого не позволил.
— У вас там, в России, — подчеркнуто выделил это: «у вас там…», — что, Конституция уже вообще не действует, законно избранный Президент страны устранен от власти? В столицу вводятся войска? Что там у вас в конце концов происходит? — постепенно повышал он голос, становившийся все более жестким и начальственным.
Медлительный в разговоре, Лукашов попытался было что-то ответить, возразить, вставить хоть какое-то свое слово, однако уверенность и напор, с которым беседовал с ним Предверхсовета этой, видите ли, «суверенной Украины» буквально ошарашивали его.
— Вы же читали заявление советского руководства. Там все очень обстоятельно…
— Какого руководства?! Ка-кого еще руководства?! Что это за «постановление руководства страны», под которым нет подписи ни Президента, ни Председателя Верховного Совета СССР; притом, что оба этих должностных лица живы-здоровы и находятся в пределах страны?!
— Но вы же видите, какая ситуация создалась сейчас в Союзе…
— Эту ситуацию создали те же, кто создал это ваше ЧП. Кстати, ходят упорные слухи, что инициатором его создания были вы и Корягин.
— Это долгий и нетелефонный разговор, — нервно отреагировал Кремлевский Лука, с еще большей тревогой осознавая, что разговор явно пошел не по намеченному им руслу и что Ярчук уже относится к нему, как к основателю антиконституционного органа.
— Ваш ГКЧП — орган в сути своей неконституционный, — в ту же минуту озвучил его предположения Ярчук. — Поэтому Верховный Совет Украины, наши органы власти на местах, подчиняться ему… не могут, — несколько смягчил он формулировку, произнеся «не могут», вместо «не будут». — Где сейчас находится Русаков?
— Вы же знаете, что в Крыму.
— Я знаю, что он находился в Крыму, отдыхал в своей летней резиденции. Но так было до появления гэкапутчистов.
— Подбирайте, пожалуйста, выражения, — с благодушностью учителя младших классов упрекнул его Кремлевский Лука. — Что значит, «гэкапутчистов»?
— То есть в Крыму, судя по всему, Русаков находился до того, как был отстранен от власти, — проигнорировал его упрек Ярчук. — Но ходит много противоречивых слухов относительно того, где он сейчас и что с ним произошло. Вплоть до того, что его вывезли из Крыма и…
— Он по-прежнему в Крыму, — недовольно проворчал Кремлевский Лука. — Правда, серьезно болен.
— Какое «болен»?! Мы виделись с ним буквально три дня назад и даже бутылку распили. Что могло произойти с президентом страны, который находится под контролем лучших медиков, за три дня? Что такого могло произойти с руководителем Союза, что с ним уже невозможно связаться по телефону, а диагноз становится государственной тайной даже для первого лица республики его пребывания?
— Ну, знаете, по-моему, вы, Леонид Михайлович, изначально избрали не тот тон.
В какое-то мгновение Ярчуку показалось, что Кремлевский Лука вот-вот бросит трубку. Лукашов, очевидно, и сам намеревался сделать это, однако в последнее мгновение воздержался. «Украинский фактор» — это всегда было слишком серьезно, чтобы пренебрегать им. Кремлевский Лука прекрасно понимал: если украинские власти ГКЧП не поддержат, здесь, в Москве, демократы во главе с Елагиным сразу же воспрянут духом. И при этом прежде всего будут ссылаться на Украину.
— Мой тон соответствует той ситуации, которую вы создали в стране, совершая государственный переворот. Совершенно неорганизованный и бездарный переворот, должен вам заметить.
— Ни о каком перевороте речь не идет. Наоборот, мы пытаемся спасти страну, восстановить ее целостность, сохранить социалистический строй. Что же касается ГКЧП… Мы исходим из того, что полномочия его временные. Будет восстановлен порядок, установится главенство Конституции СССР, и тогда…
— Какой такой «порядок», Федор Иванович?! Газеты закрывают, вводится цензура. Чрезвычайное положение устанавливается по воле армейских генералов. В Ленинграде уже до того договорились, что запретили рабочим увольняться по собственному желанию. Это что, тридцать седьмой год, или, может, восстанавливатся режим военной блокады?
— Рабочим запрещено увольняться по собственному желанию? — переспросил Кремлевский Лука. — Это ж где так написано, в какой газете?
— Не в газете, а в официальном постановлении Ленинградского ГКЧП, которое получено по правительственной связи и сейчас, вот, лежит передо мной на столе.
— Что они там?! Ну, знаете, бывает, — замялся Кремлевский Лука, одинаково огорченный и тем, что какому-то идиоту пришло в голову вписывать подобные пункты в постановление, а главное, тем, что референты не поставили его в известность об этом постановлении ленинградских «спасителей Отечества». — И потом, какие бы перегибы на местах ни допускались, решения ГКЧП Союза выполнять все равно надо.
— Я официально заявляю, — не стал вступать с ним в полемику Ярчук. — Мы здесь, в Украине, никогда не поддержим того, что вы там, у себя в Москве, заварили. Единственное решение, которое способно вернуть страну на путь предыдущих договоренностей относительно «обновленного Союза суверенных государств» — это немедленно созвать сессию Верховного Совета СССР и пригласить на нее Русакова. Тогда все сразу же прояснится — и в связи с его болезнью, и относительно его отношения к ГКЧП. Если он откажется от должности Президента, значит, станет понятно, почему обязанности его исполняет Ненашев.
— Правильную мысль подсказываете, — с меланхолической невозмутимостью признал Кремлевский Лука, и Ярчук ужаснулся: «А ведь я подсказываю идею, реализация которой может свести на нет все то, чего мы здесь, в Украине, достигли, добиваясь суверенитета! Ну, соберут они сессию, заставят Русакова отойти от дел, а затем официально, и теперь уже вполне законно, приведут к власти свой ГКЧП. Что тогда?!» — Вы-то собираетесь проводить заседание своего республиканского Совета? — прервал его размышления Кремлевский Лука.
— Проведем. Но депутаты вас тоже не поддержат. Собирайте Верховный Совет СССР, и…
— Правильно, правильно, — поспешно согласился Кремлевский Лука. — Мы такого же мнения… Очевидно, можно было не спешить с созданием ГКЧП, найти иное решение, но группа товарищей из высшего руководства страны…
— То есть КГБ и армейские генералы, — уточнил Ярчук. — Я-то надеялся узнать, что лично вы к этому не причастны.
— Можете так и считать. По крайней мере в тех ситуациях, которые нам с вами выгодны.
«“Нам с вами”, — обратил внимание Ярчук. — Это ж как следует понимать? Он что, уже и меня в гэкачеписты свои записал?!»
— Но все же я хотел бы услышать от вас конкретно, по существу… — резко настоял Предверхсовета Украины. — Как коллега. Насколько вы лично?..
— Вы же прекрасно понимаете, что по самой должности я вынужден быть причастным ко всему, что происходит в этой стране. Поскольку пост у меня особый.
— В таком случае, обращаясь исключительно к должности, я еще раз говорю: «Украина вас не поддержит. Вы и ваше гэкачепе… на Украину можете не рассчитывать», — отчеканил Ярчук.
— Если говорить откровенно, то мое личное отношение к ГКЧП… — начал было Кремлевский Лука, но, словно бы спохватившись, прервал свой монолог на полуслове. А затем, после нервной паузы, произнес: — Вам, товарищ Ярчук, я тоже не советую высказываться столь категорично.
— А что же вы советуете?
— Хорошенько присмотреться к моей позиции.
— Что к ней присматриваться? Она ясна. А что касается Украины, то, как я уже сказал, она вас не поддержит, — завершил Ярчук, опуская трубку на рычаг. Ему очень не хотелось, чтобы Кремлевский Лука сделал это первым. Для Ярчука это было принципиально.
«Итак, что мы имеем? — углубился в рассуждения глава Украины, откинувшись на спинку кресла и полузакрыв глаза. — Ясно, что Лукашов действительно поддерживает самую тесную связь с путчистами. Но почему же тогда не входит в число их руководителей? Ведь это же реальная возможность пройти путь до первого лица страны; реальная возможность сменить на этом посту Русакова.
Другое дело, что Кремлевский Лука не уверен в успехе путча, как не уверен и в том, что удастся обойтись без крови. Большой крови. Он же слишком любит себя, чтобы прийти к власти, не будучи любимым народом».
Но если отношения Луки к путчистам все же просматривалось контрастно, то все еще основательной загадкой оставалась другая цепочка этой истории, другой ее сюжет: отношения между Кремлевским Лукой и Президентом СССР; те отношения, которые сложились на сегодняшний день, исходя из последних событий, и которые позволили бы препарировать истинные цели путчистов…
«Послушай, — вдруг сказал себе Ярчук, — а может быть, все это они вдвоем и задумали — Президент и Кремлевский Лука?! Причем «генератором идей» является конечно же Лука. Пугливый, нерешительный, склонный к отвлеченным размышлениям, а потому вечно неуверенный в себе Русаков всего лишь дал себя уговорить. И теперь они выжидают в кустах по обе стороны костра, в котором в роли «общественных каштанов» выступают так называемые «гэкачеписты», то есть те, кто, полагаясь на их поддержку, позволил себе засветиться.
Сотворив для себя такую разгадку переворота, Ярчук едва заметно повел подбородком и хищно ухмыльнулся.
А ведь ты прав, сказал он себе, вряд ли автором сценария этого заговора мог быть Президент. Скорее всего, это «творение» на совести Луки. Но зачем ему это? Что значит, «зачем»? Мало ли соблазнов. Из сугубо патриотических побуждений, например. Желание предстать в роли спасителя Отечества…
Нет, добро на путч они, конечно, давали вместе, но только при этом Кремлевский Лука просчитывал свои собственные варианты, а Прораб Перестройки — свои. Но… если бы Кремлевский Лука просчитывал их без спешки и глубинно, то обязательно связался бы со мной. Решать свои кремлевско-имперские дела без Украины? Рискованно и безнадежно. Хотя… раскрывать свои кремлевские секреты украинцу-импероненавистнику еще более рискованно и… безнадежно.
Так и не найдя приемлемого для себя объяснения всему происходившему в Москве, Ярчук устало, двумя пальцами, помассажировал переносицу. «Это как зашедшая в патовую ситуацию вязкая шахматная партия», — сказал он себе. А такие партии он — «подпольный гроссмейстер», как, пребывая в юморе, называл самого себя Ярчук — прерывал в самом начале тупика, даже если соперник на ничью не соглашался и приходилось признавать себя побежденным. В таких, откровенно патовых, ситуациях он терял азарт. А какой смысл играть без азарта?
32
Положив ладони на стопки долларов, словно монах, принимающий постриг, — на Святое Писание, Курбанов закрыл глаза и ощутил, как руки его наполняются огнем и тяжестью, властью и властностью. Воспользовавшись этими деньгами, он уже навсегда отрезал себе путь назад. Отказавшись от них — сразу же обрекал бы себя на гибель.
Он не принадлежал к тем людям, для которых деньги — фетиш, смысл жизни. Вот и деньги, владельцем которых он с этой минуты становился, были для него всего лишь средством достижения цели, его орудием и оружием. Они были той основой, которая позволяла майору проникнуться уважением к самому себе и которая давала ему власть над друзьями и врагами, над теми, кто ему предан и теми, кто его предал, либо решится когда-нибудь предать.
«Ты решил и решился. Это твой шанс и твой крест, и никто, кроме тебя самого, не способен определить, насколько он праведен и насколько преступен».
Когда Курбанов вернулся в комнату, где верховный советник (в этот титул бывший «афганец» возвел себя сам) Рустем Рамал ждал его с кейсом в руке, тот медленно поднялся и, став по стойке смирно, выждал, пока Курбанов закроет чемодан в сейфе и вернется к столу.
— Так, говоришь, начинать следует с охранной фирмы?
— Как прикажете, Крым-баши.
«Крым-баши?!» — не осталось незамеченным для Курбанова это обращение.
— Тогда начинаем сегодня же.
— Уже начали, Крым-баши.
Курбанов подошел к бару, откупорил бутылку коньяку и налил себе и Рамалу. Поначалу Рустем только отпил, но заметив, что хозяин свою рюмку осушил, последовал его примеру.
— Ты знал об этом подземелье?
— Нет, Крым-баши, — ответил Рамал, немного поколебавшись, и Курбанов понял, что лжет.
— И знал, какая сумма там покоится?
— …Потому как знать не положено, Крым-баши, — тут же оправдал свое поведение лейтенант.
Курбанов сел за стол и движением руки предложил сесть Рамалу, однако тот, почтительно склонив голову, продолжал стоять. Он служил. Он демонстративно, с восточным подобострастием, служил, подчеркивая то положение, тот уровень, на котором должен осознавать себя в эти минуты его шеф. Только теперь Курбанов понял, что имел в виду Буров, когда при встрече сказал ему о Рамале: «Только что из Туркменистана. Советник президента Туркмен-баши. Азиатская школа, пройти которую дано не каждому…» или что-то в этом роде, дословно вспомнить он уже не мог.
А еще Буров дал понять майору, что возврата в Туркменистан, в Азию для Рамала нет. И поскольку он остался без хозяина, то теперь должен был сотворять себе нового.
Несколько минут Курбанов сидел молча. И все это время Рамал не сводил глаз с его массивного, широкоскулого, с раздвоенным подбородком, лица. Лишь когда Курбанов устремлял на него свой тяжелый, пронизывающий взгляд голубовато-стальных глаз, медленно, почтительно склонял голову.
— Мы никогда впредь не будем возвращаться к этому разговору… Очевидно, я и не должен был задавать его. Но поскольку все же задам, то потребую, чтобы ответ был правдивым. Он никак не повлияет на наши отношения, ни сейчас, ни в будущем.
Рамал едва заметно повел подбородком, хрипло прочистил горло и проговорил:
— Именно так, Крым-баши.
— Если бы я вернулся без кейса, то есть отказался от этих денег… ты обязан был бы пристрелить меня?
Песочной струей стекали секунды, однако Рамал все не отвечал и не отвечал. Курбанов налил себе еще немного коньяку, выпил и, выложив перед собой громадные тяжелые кулаки-гири, поглядывал то на них, то на советника.
— Я задал тебе вопрос.
— Слышал, Крым-баши. Я уже ответил на него, Крым-баши.
— То есть?..
— «Именно так». Из подземелья вы могли выйти только с кейсом. Или же совсем не выйти. Отказаться вы могли в Москве. Тогда вы уже никогда не вернулись бы в Крым, и вам никогда не пришлось бы спускаться в это подземелье.
Говорил Рамал медленно, чеканя каждое слово, опадавшее в сознание Курбанова девятью граммами расплавленного свинца.
— Спасибо за откровенность.
— За откровенность не благодарят, за откровенность казнят покровительством.
— Прекрасно сказано, по-восточному мудро. Но в таком случае возникает еще одно условие.
— Слушаю и внемлю, — без какого-либо налета иронии молвил Рамал.
— Если ты когда-нибудь вспомнишь о моем «вхождении в подземелье»… Если ты решишься вспомнить о нем… Пусть даже не вслух, или хотя бы мысленно… Я тотчас же пристрелю тебя.
Запрокинув голову, верховный советник какое-то время задумчиво смотрел в потолок, словно обреченный, решивший перед казнью насмотреться на небо.
— Именно так вы и должны будете поступить, Крым-баши. Ибо так велит гнев повелителя.
33
«Ну что ж, — размышлял главком Сухопутных войск, заторможенно как-то созерцая всю ту безумную демонстрацию военной мощи, которую начали здесь, в столице, без его приказа и ведома. — В конечном итоге поездка в Киев имеет свои прелести. По крайней мере во вводе бронетехники на Красную Площадь тебя обвинить не смогут. Хотя, кто там потом будет разбираться, где именно ты был? Твои войска? В твоем подчинении находятся? Твои подчиненные командуют ими? Вот и отвечай за них!»
— Что они делают?! Нет, вы посмотрите, что они вытворяют! — вдруг не удержался водитель, напрочь забыв, что везет сразу трех генералов. — Они что там все, по штабам этим ядерным, охренели, что ли?! Не понимают, что эта техника способна натворить на улицах Москвы, если начнутся стычки?!
— Никаких стычек не будет, — обронил Банников, глядя, как наперерез им, застопорив движение, идет еще одна колонна боевых машин пехоты и танков. — Не посмеют. Против такой силы переть не посмеют.
— Почему же не посмеют? — заело водителя. — Разве в городе вся эта бронесила чего-нибудь стоит? Не во вражеском, в бою добытом, а в своем, русском, городе, да к тому же в столице?! Или, может, командиры этих частей рассчитывают палить по москвичам из орудий и давить толпу гражданских гусеницами?
— Помолчите, прапорщик, — прервал его монолог полковник, порученец Банникова.
— А ведь он прав, — процедил Буров, вступаясь за водителя.
— Какого черта прав?! Ничего он не прав! Кто против такой силы попрет?! Позабиваются по подъездам и будут сидеть тихо. Разве что по кухням коммунальным судачить станут.
— Даже во вражеском городе танки и бронетранспортеры — это всего лишь пылающие коробки. А в Москве, при нулевой эффективности и притом, что солдаты в подавляющем большинстве своем не знают города, зато знают, что вся эта толпа — свои, советские… Они попросту растеряются. И будут оппозиционеры вытаскивать их из танков да смотровые щели брезентами и куртками закрывать.
— Не нагнетайте обстановку, генерал-майор, — в такт и в тон лязганию гусениц пробасил главком. — Никаких жертв не будет. Это же демонстрация, — обернулся он к Бурову. — Всего лишь демонстрация…
— Чего? Техники, что ли?
— Силы. Обычная, превентивная демонстрация силы, — нервно постучал главком кулаком по бардачку, и все поняли, что оправдывается он уже не перед ними, сидящими в машине, а перед теми, кто будет предъявлять ему это обвинение официально, то есть перед прокуратурой, прессой, народом, перед самим собой. — И приказа открывать огонь — у солдат нет. Да и снарядов в машинах нет. Патроны для личного оружия — те, конечно, имеются. Тут уж, как водится. Однако приказа на огонь они не получали.
— Когда в солдат полетят бутылки с зажигательной смесью, а смотровые щели водителей позакрывают брезентом и одеялами, они откроют огонь без всякого приказа, — обреченно произнес прапорщик. — В моем послужном почти два года «афгана» в воздушно-десантных войсках. Я знаю, что это такое.
— Отставить! — взъярился Банников. — Я сказал, что это всего лишь демонстрация силы. Устрашение для тех, кто не подчинится. А вы, прапорщик, ищите дорогу. Ищите способ добраться до штаба. Не можем же мы до утра простоять на какой-то там на обочине!
И тут вдруг всех удивил все тот же полковник-порученец. Он повел себя как переагитированный солдат, решивший, что в этой гражданской войне ему лучше сражаться по ту сторону баррикад.
— Прошу прощения, товарищ генерал армии, но бывают случаи, когда самое разумное — лишний часик простоять где-нибудь на обочине, всеми забытыми и никем не замеченными. И не надо было вам торопиться с возвращением из Украины. В конце концов у нас там три округа. А время такое, что самый раз проинспектировать их. Особенно Прикарпатский округ, тем более что когда-то вы им командовали.
В салоне машины воцарилось неловкое молчание. Банников понимал, что и полковник, и прапорщик-афганец по-своему правы. Как понимал и то, что теперь, когда выяснилось, что водитель — из афганцев, да к тому же из десантников, с ним следует вести себя уважительнее.
— Совет, может быть, и дельный, — неожиданно спокойно проворчал он. — Да только слишком уж запоздалый. И вообще если бы вчера я был в Москве, я бы сделал все возможное, чтобы всю эту «гусень» поганую в город не вводить. Ведь перепашут же все: асфальт, мостовые…
— А что касается инспектирования Прикарпатского военного… — неожиданно нарушил обет молчания генерал-майор, с которым Буров знаком не был и который, хотя и представился, но имя его сразу же было забыто. Судя по всему, он оказался всего лишь попутчиком, с которым Банников вместе вылетал из Киева. — Это как раз неплохой вариант. К нему еще не поздно вернуться.
— Было бы не поздно, может, и вернулся бы, — хрипло проворчал Банников.
Теперь он и сам вспоминал о пребывании в тихом, спокойном Киеве, как о спасительном реанимационном сне. Ведь никто же его из Украины не отзывал, никто не приказывал. В суете путчистской о нем бы попросту забыли. И вернулся бы он в опаленную Белокаменную уже после всего этого путч-борделя. К тому же вернулся бы чистоплюйчиком.
— Но ведь можно же организовать какой-то повод для возвращения, — молвил генерал.
— Организовать телефонный звонок от начальника разведки округа или одной из его армий, — дело не сложное, — продолжил свои размышления вслух Банников, — но… Только недавно прочел в книге этого вашего предателя из ГРУ Резуна-Суворова, — с явным наслаждением бросил он булыжник в огород Главного разведуправления в лице Бурова. — Там он как раз о Прикарпатском говорит. Почти дословно помню: «В Прикарпатском военном округе грандиозные изменения. Нагло умер командующий Прикарпатским военным округом генерал-полковник Бисарин». Кстати, — добавил от себя Банников, — я этого генерала знал и когда-то служил под его командованием. — Командование военным округом принял генерал-лейтенант танковых войск Обатуров. И сразу же в штабе военного округа начались массовые увольнения людей Бисарина и замена их людьми Обатурова. И сразу же волна изменений покатилась вниз, в штабы армий…» И дальше — в том же духе.
— Не слишком ли старательно изучаете труды одного из самых подлых предателей Родины? — подколол его Буров.
— А там немало поучительного. Сказано много такого, чего не сказал, и уже вряд ли когда-либо скажет публично, любой другой «грушник», вы, например, генерал Буров. Другое дело, что не надо было допускать, чтобы этот мерзавец настолько расписался, что его на десятки языков переводят и издают.
— Не так уж и просто это было сделать. Не те времена, да и под охраной он был; считайте, в подполье, в течение многих лет пребывал…
— Оправдать можно, что угодно. Поэтому в детали ударяться не будем. А коль уж дожились до того, что даже приговоренного к расстрелу перебежчика расстрелять не сумели, — тогда извольте читать и изучать.
— …Ибо это и есть тот взгляд, — уточнил Буров, — который отныне будет доминировать во взглядах на нас противника. А разведчик всегда должен дорого платить тому, кто поможет ему разгадать логику мышления, рассуждений и восприятия его страны и его разведки контрразведывательными службами противника.
— Не ты один, Буров, подобными байками действия своих развед-предателей оправдываешь. Но если хочешь изложить что-то конкретное по Украине — изложи.
— Самое время поменять командующих всеми украинскими округами. И в первую очередь — Прикарпатского.
— Да «свой» там командующий, свой, — равнодушно заметил главком. — Из штабистов тоже пока что менять никого не нужно
— Они вроде бы все «свои», — медлительно подключился к разговору безымянный генерал-майор. — Но как только Ярчук пообещает кому-либо из них, что оставит на старом теплом посту или с повышением в Киев переведет, например, на пост замминистра обороны, — он тут же заявит: «Не я Союз разваливал, не мне и на амбразуры ложиться». И согласится служить Независимой Украине.
— Ты, генерал, прав, — признал главком. — В Украине войсками должны командовать исключительно «наши» люди. Даже в том случае, если она действительно станет независимым государством. Но ведь ты же у нас инспектор, вот и поделись с министром обороны своими инспекторскими наблюдениями.
Колонна бронетехники, пересекающая им путь, тоже почему-то остановилась, и там, на перекрестке, в ста метрах от машины главкома, образовалась непроходимая пробка, которая изрыгала сейчас ревение сотен моторов да сатанинскую какофонию машинных клаксофонов, на которые жали уже исключительно от бессильной ярости. А над всем этим столпотворением угрожающе витали клубы чадного дизельного дыма.
— В Украине сейчас все активизируется, — возбужденно убеждал генерал-инспектор, опасаясь, что пробка начнет рассасываться и о нем попросту забудут. А когда еще выпадет возможность изложить все то, маниакально наболевшее, что гложет его в последние месяцы, причем изложить самому главкому? — Всегда найдется какой-нибудь полковник, который предаст, а за добровольцами там дело не станет. Они в течение месяца такие дивизии развернут, да так по горам укрепятся…
— Короче, что вы предлагаете, генерал-майор? — не выдержал его натиска Банников. — Расформировать его, этот Прикарпатский военный округ, что ли?
— Ну, я бы прежде всего…
— Панику гнать — все мастера, — не дал ему высказаться главком. — Чуть что — сразу в панику.
— Да я не из паникеров. Но работать надо в округах. Там основа армии, поэтому…
— А чем занимается наша разведка, мать вашу?! — вновь обратился главком к Бурову. — У нас ведь мощная армейская разведсеть, от батальона включительно, — все еще не давал ему возможности излить душу. — И что же? Общие фразы да предположения. Вы нам факты давайте. Да-да, факты, аналитику, рекомендации. А паниковать… паниковать мы все научились…
— Но вы не поняли меня. Я ведь потому и говорю, — опять ринулся в бой генерал-инспектор, однако Буров, которому уже надоела его словоохотливость и которому очень не хотелось, чтобы эта стычка переросла в конфликт, вполголоса одернул его:
— Прекратите, ради бога, не время сейчас. И так уже нервы у всех на пределе.
— Вот именно, — поддержал его Банников, прогромыхав это свое «вот именно» таким басом, словно перед ним в одном гигантском каре выстроили весь взбунтовавшийся и предавший отчизну, «насквозь украинский» Прикарпатский военный округ.
34
Глоров, как всегда, появился неожиданно и неслышно. Он вторгся в размышления как раз в тот момент, когда Ярчук окончательно решил для себя, что ситуация не настолько патовая, чтобы отказываться от ее продолжения, и что стоит рискнуть. А значит, нужно идти на обострение ситуации, обострение отношений с Москвой. С нынешней Москвой, «гэкапутчистской».
Ни слова не произнеся, Глоров положил на стол перед Ярчуком диктофон.
— Хочешь, чтобы я повторил все, что только что сказал Кремлевскому Луке? — иронично поинтересовался Ярчук.
— Зачем? — это банальное «зачем» прозвучало так неожиданно, что Предверхсовета не сразу подыскал ответ.
— Не знаю. Вам виднее, — проговорил он уже без своей хуторянской ироничности и даже чуточку смутившись. — Зачем-то же вы…
— Вас, товарищ Ярчук, ваши разговоры — я никогда не записывал, и записывать не стану. Это вопрос принципа.
— Странно.
— Только что передала какая-то радиостанция, — постучал кагэбист пальцем по диктофону. — Не украинская, и, похоже, из тех, что не находятся под контролем гэкачепи… гекапутчистов, — решил хоть чем-то угодить шефу.
— Почему вы решили, что неподдконтрольная?
— По комментарию, последовавшему после сообщения.
— Значит, уже появились радиостанции, которые гэкапутчистам не подчиняются? Телевидение этого сообщения не передавало?
— Московские каналы — под контролем гэкапутчистов.
— Понятно. Крутите.
Референт включил запись и, отойдя, уселся на краешек приставного стола, чтобы проследить за реакцией Предверхсовета и дождаться указаний.
— «Указ Президента России», — донеслось из диктофона.
— Это уже интересно, — оживился Ярчук.
«…В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:
Первое. Считать объявление Комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот. Второе. Все решения, принимаемые от имени так называемого “Комитета по чрезвычайному положению”, считать незаконными и не имеющими силы на территории РСФСР. На территории Российской Федерации действует законно избранная власть в лице Президента, Верховного Совета и Председателя Совета Министров, всех государственных и местных органов власти и управления РСФСР».
«Эт-то уже серьезно… — проговорил про себя Ярчук. — Это уже гражданская война, по крайней мере в Московии. Причем то, что с таким антипутчистским манифестом выступил президент России, а не руководитель одной из национальных республик, принципиально меняет ситуацию».
«…Третье, — продолжал тем временем Елагин. — Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного Комитета, подпадают под действие Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону. Настоящий указ вводится в действие с момента его подписания».
— Эт-то действительно серьезно, — повторил Ярчук, но уже вслух.
— И мы уже на грани гражданской войны.
— Они, — мягко, вкрадчиво, уточнил Предверхсовета Украины. — Они там, в Москве, находятся сейчас на грани войны. А наше дело — не дать втянуть себя в эту авантюру.
— Что почти невозможно.
— Без аналогичных указов Верховного Совета Украины — да, это будет невозможным.
— …Принять которые в нашем пророссийском и прокоммунистическом Верховном будет очень трудно.
— «Пророссийском и прокоммунистическом»? — переспросил Ярчук. Все же взыграло в нем что-то от компартийного идеолога. — В общем-то, вы правы. Ладно, увидим по ситуации…
Забирая свой диктофон, референт встретился взглядом с Ярчуком. Он явно чего-то ждал от Предверхсовета — оценки Указа Президента России; похвалы за то, что записал выступление Елагина по какой-то антисоветской радиостанции…
— Так все же, — словно бы вычитал его мысли Ярчук. — По какой радиостанции прозвучало это выступление?
— По-моему, по «Эху Москвы» или что-то в этом роде. В любом случае надо бы опубликовать этот указ в нашей прессе.
— Вот и займитесь этим. Только не от моего имени, не от моего… — слегка поморщился Ярчук, перехватив на себе не то удивленный, не то осуждающий взгляд референта. — Действуйте исключительно по своим каналам.
— Чтобы в нужный момент у вас оставалось право отстраниться от этого решения, — понимающе кивнул Глоров.
— Да, и отстраниться… если понадобится, — решительно подтвердил Предверхсовета. — Это политика, и вы знали, на что шли.
— Знал, естественно. Опубликуем, действуя по моим каналам, — попадая в неловкое положение, Глоров всегда начинал говорить рублеными, чеканными фразами. — Можно лишь сожалеть, что у нас, как в России, пока что нет своего президента.
— Кто знает, может, в этом наше счастье. Ибо неизвестно, как бы этот самый президент Украины повел себя в данной ситуации, и тогда…
— Я имел в виду, что президентом должны были бы стать вы, Леонид Михайлович…
— Я?.. — хмыкнул Ярчук. — Может, и я. Но не обязательно. Им может стать кто угодно. Словом, как карта ляжет.
— Неужели не задумывались над этим политическим ходом?
— Мало ли над чем я задумывался, — раздраженно проворчал Ярчук. — Не по Конституции все то, о чем вы сейчас говорите…
— Простите, Леонид Михайлович, но ведь до недавнего времени половина россиян и слова такого — «президент» правильно выговорить не умела; говорили «призидент». И ничего, как видите, очень быстро свыклись, смирились. Есть процессы, которые нужно инициировать. Один из них — процесс конституционной реформы, предусматривающей введение президентского правления в Украине.
— Но не сейчас же! — изумился Ярчук, совершенно не придавая значения тому, что подталкивает его к такому решению не генерал госбезопасности, не кто-либо из влиятельных депутатов, что было бы хоть как-то объяснимо, а… безвестный референт.
«Но ты же столько лет проработал в ЦК! — одернул себя. — И прекрасно знаешь, что масса “судьбоносных” — если не для страны, то для кого-то конкретно — решений инициировалась никому не ведомыми инструкторами ЦК, или завотделами обкомов. Даже если эти решения противоречили здравому смыслу и были на грани криминальной авантюры, они выдавались потом чуть ли не за “линию партии”, и “проводники” этой линии, показывая пальцем вверх, словно бы на небо, вполголоса сообщали: “Так решено. И тут уж ничего не поделаешь”».
— Разве вы не согласны, что президентское правление усилит статус Украины, — по-мефистофелевски наседал на председателя Безвестный Референт, — укрепит саму ее государственность? Появится личность, способная объединить нацию, инициировать основные положения национальной идеи, а главное — брать власть, а вместе с ней — брать на себя ответственность за эту самую власть.
— Но не сейчас же! — несильно, с интеллигентской вялостью, стукнул кулаком по столу Ярчук. Однако голос, которым он произнес это, был зычным и напоминал голос отчаянного игрока, решавшего: ставить или не ставить «на все»?
— А я уверен, что ничто не помешает вам стать Президентом. Причем именно сейчас, когда приобретает престижность президентская власть в России. Помните: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве отрубывают руки»? Ваши слова.
— Не мои. И не отсюда они, — поморщился Ярчук. — Это из другого сценария. И потом, что ты можешь знать, — впервые за все время их совместной работы обратился к референту на «ты», — о том, как в Москве «стригут ногти» и как, а главное, кому и что именно, отрубывают при этом в Киеве?..
— Прошу прощения, — не очень-то стушевался Глоря.
И тут у Ярчука вновь закралось подозрение: а не провокация ли это, затеянная госбезопасностью? А что… подтолкнуть его к президентству, создать на этой основе внутриполитический конфликт в Украине, вызвать негодование. Подумать только: вчерашний компартийный идеолог, который на корню губил саму идею украинской государственности, сегодня вдруг пытается провозгласить себя президентом этой самой Независимой Украины!
— Но вы-то хоть представляете себе, что произойдет, если я действительно стану Президентом Украины?
— В республике появится хоть какая-то видимость порядка. Хоть какая-то стабильность.
— Но вам всем это очень усложнит жизнь.
— Кому как… Команде это усложнять жизнь не должно, — заметил Глоров.
— Какой еще… команде?
— Вашей… команде, товарищ Ярчук, президентской.
— Но…
— …Которую еще только следует создать. И не стоит бояться этого понятия. Вся элита Запада входит в политику, да и в экономику тоже командами.
— Это понятно. Не ясно другое: из кого будет формироваться такая команда? Сейчас, здесь, в Украине.
— По нынешним временам основу должны составлять бизнесмены. Солидные люди с солидными деньгами. Весь нижний эшелон должен состоять из бизнесменов и руководителей крупных предприятий. Высший эшелон следует формировать, естественно, из ведущих политиков.
— Но еще неизвестно, как народ…
— А почему вы решили, что президент должен управлять народом? — расплылся в снисходительной улыбке референт. — Господь с вами, Леонид Михайлович! Президент должен управлять не народом, который никогда преданным ему не станет, а… командой преданных ему политиков и управленцев, которых он обязан сделать преданными. А уж команда возьмет на себя все те хлопоты, которые вызваны управлением страной, народом; определением внутренней и внешней политики.
Помолчав, Ярчук с интересом посмотрел на Глорова. Только теперь он начинал понимать, что за человек взращивается у него под боком.
— Допустим, — медленно и неуверенно произнес он, отодвигая от себя выключенный диктофон, как бы опасаясь, что и в таком состоянии он способен увековечить его слова для ненужных ушей. — …Такая команда создана. Каковым видите в ней свое место?
— Если позволите, именно я и возьмусь за создание такой команды. Подберу, организую, сплочу. Мое направление — работа с кадрами.
«У Сталина, когда он задумал отстраненить от управления страной “вождя мирового пролетариата”, чтобы самому прийти к власти, тоже основным направлением была работа с кадрами, — вспомнилось Ярчуку. — Генеральный секретарь — это ведь поначалу была должность больше техническая, нежели руководящая. Сравнение, конечно, не очень удачное, тем не менее поучительное. Чем этот образованный, вышколенный референт от госбезопасности хуже вчерашнего недоученного семинариста Иосифа Джугашвили по кличке “Коба”»?
— Время такое — перемен. Оно случается раз на столетия, если не реже. И тот, кто упустит это время, — упустит свою судьбу. В команде Елагина это прекрасно понимают. Ну а что касается заявления этих гэкапутчистов из Ленинграда… По-моему, они так и не поняли главного — что время партноменклатурной коммунистической демагогии ушло.
— Какое же настало?
— Время личностей и время команд; время бескровных, экономических революций и время успеха, — по-евангельски напророчивал Глоров. — И коль уж Господь не избавил нас от необходимости «жить в интересное время перемен», которого так опасались еще древнекитайские философы, то следует увидеть в этом «интересном времени» свой собственный интерес.
35
Опустошив рюмку, майор вновь взялся за бутылку коньяка, но, сдержавшись, поставил ее на место. Свою порцию священного сакэ камикадзе Курбанов — он же Курбан-баши или Крым-баши — уже употребил. Ритуал соблюден. Самолет его, с заправкой «в один конец», готов к полету. Пора выруливать на взлетную полосу. Банзай!
Набрав номер сотового телефона начальника райотдела майора Крамара, он медленно произнес:
— Подполковник, срочно нужны данные на всех руководителей охранных фирм Южного берега. И прежде всего — фирмы «Легионер».
Крамар хорошо помнил, какие звезды украшают его милицейские погоны, однако разочаровывать Курбанова не стал. Если Хозяин назвал его подполковником — ему виднее. Еще вчера ему позвонили из всесоюзного МВД и популярно объяснили, кому, в реальности, он должен служить. Сегодня то же самое ему объяснил невесть откуда появившийся «авторитет» Рамал, возражать которому — все равно, что подписывать себе приговор.
— Подготовим. Что еще?
— К восемнадцати ноль-ноль быть у меня, со сведениями и своими людьми. Для знакомства.
Читать бесплатно другие книги:
