Тайны Истинного мира Ефиминюк Марина
– Маша, пытается понять, как управлять энергией. – Пояснил Алекс учительским тоном и отступил на шаг от инферна, что не укрылось ни от него, ни от меня.
– Очень своевременно, – кивнул мальчишка и добавил, чуть посмаковав: – вас двоих по телеку показали по всем каналам, за поимку денег назначили. Так что привет.
У меня заныло под ложечкой, и я испуганно глянула на Александра. Тот нахмурился, на небритом лице заходили желваки.
– Много хоть? – наконец поинтересовался он.
– Чего много? – Непонятливо округлил кошачьи глаза Сэм.
– Денег много?
– Достаточно, чтобы доктор попытался схватиться за телефон. Но не переживайте, – тут же успокоил он. – Мамочка с папочкой и Николашкой умеют отговаривать людей от дурных поступков, особенно, мучаясь от энергетического голода. А я на всякий случай провода телефонные перерезал.
Наверное, на моем лице написалась такая гамма чувств, что Алекс только хмыкнул, уже поднимаясь на горку:
– Похоже, Комарова, придется тебе учиться на практике.
Глава 5
Новое убежище мы нашли в деревенском доме инфернов, дальних родственников Поганкиных. Большое семейство приняло нас с таким радушием, что мне нестерпимо захотелось опечатать все двери собственной кровью, прячась от голодных, но очень гостеприимных взглядов. При данных обстоятельствах горячие заверения родителей Сэма в абсолютной безопасности звучали не слишком-то правдиво.
Деревня стояла на отшибе, в стороне от шоссе, ведущего в большой город, и представляла собой всего одну главную улицу и девять дворов. Здесь действительно было безлюдно и тихо. Настолько, что, выйдя из автомобиля, я опасливо огляделась. По укатанной снежной дороге бежала большая собака, ветер гонял по земле поземку, по обе стороны от деревни тянулись бесконечные белые поля. Одним словом, тишь и благодать. Единственное, что смущало – в деревне жили одни инферны.
– Вы можете оставаться здесь, сколько захотите, – сказала матушка Сэма, когда принесла нам с Алексом одну подушку на двоих. – В наши поселения никто не суется.
Это не удивило меня ни сколько.
Когда она вышла, оставив нас с Алексом в небольшой комнатке, я, отчего-то ужасно смущаясь, села на единственную пружинную кровать с железной спинкой. Александр невесело смотрел в окно, потирая небритый подбородок. Старые облупившиеся оконные рамы были заткнуты пожелтевшей ватой и заклеены по верху полосками бумаги – чтобы не дуло. Серая от пыли тюлевая занавеска едва доставала до подоконника, на котором в глиняном горшке боролся за выживание засыхающий куст герани. На круглом столе, накрытом дешевой вытертой клеенкой, громко и хрипло тикал старый будильник – большое квадратное чудовище с крупными цифрами.
За событиями вчерашнего дня мы так и не успели обсудить с Алексом дальнейшие планы, да и страшилась я поднимать наболевшие темы. Я все еще горела желанием извиниться, а потому решилась выложить свой последний козырь.
– Помнишь, ты спрашивал меня о Владимире Польских? – прервала я затянувшееся молчание.
– Ты передумала врать? – скупо отозвался он.
– Я не врала, когда говорила, что не знаю его… – Я мучительно подбирала слова. Объясняться с его затылком мне совсем не нравилось. Я же приготовила целый концерт со слезами и причитаниями, а он ничего не увидит. – В смысле, не помнила.
– А теперь у тебя случилось нежданное прозрение? – хмыкнул Алекс.
Судя по всему, потеря работы совсем испоганила его характер, но я не сдавалась.
– Он приходил ко мне и тоже требовал, чтобы я вернула ему кристаллы. Я сказала, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда мы подрались, я ударила его каким-то смерчем, он упал, а я сбежала. В общем, потом, похоже, случился взрыв на площади. Больше я ничего не помню.
Алекс медленно обернулся, на его лице читалось недоверие.
– Что значит, он приходил к тебе?
– Я не вру, – испугалась я.
– Че-е-ерт… – Алекс потер лицо руками. – Теперь, кажется, я начинаю понимать. Господи, дела еще хуже, чем я мог представить.
– Да?
– Я нашел только одно упоминание о кристаллах силы. Некоторое время назад сгорела очень известная лаборатория, где доктора получили энергетический минерал, во много раз превосходящий силой таблетки. Все умельцы погибли в огне. Что случилось с веществом – неясно. Но еще маленькая странность – этим делом занимался, Маша, твой приятель Данила Покровский.
– Значит, о камнях я узнала от него, – убежденно кивнула я.
История запутывалась с каждой минутой. Интересно, для чего я стащила чертовы кристаллы? Плохо мне что ли жилось, или скучно?
– Когда я убегала от карателей, то случайно рассыпала камни. Их было шесть, очень похожие на крупные бриллианты. Одна тень помогла мне собрать их, и у нее проявился цвет.
– И потом эти квадраты на твоей руке, – подхватил мою мысль Александр. – Эти камни увеличивают всплеск энергии, совершенно точно. Видно, Польских тоже прячет какой-нибудь очень страшный секрет. Ведь не зря он так жаждет найти тебя. Владилене камни нужны только потому, что их ищет Владимир, совершенно точно. Маш, лично мне не понятно одно – зачем тебе эти камни?
– Не помню, – жалобно прошептала я, готовая разыграть первый акт задуманного действия и разразиться слезами. – Саш, ты пойми, я живу, как в кошмаре. В голове все перемешалось, два дня не могла найти любимых чашек, а теперь понимаю, что их и не могло быть в чужой съемной квартире. Я думала, что просто схожу с ума! – Глаза мои увлажнились, а дыхание стало прерывистым. Я виртуозно давила на жалость, и моя игра не пробрала бы лишь железного человека. Главное не перегнуть палку, а то Алекс поймет, что прощать меня пока, наверное, рано и можно еще помучить. – Рядом со мной был только Эдик, но он оказался врагом.
– Господи, что еще за Эдик? – Алекс сложил на груди руки и прислонился к подоконнику.
Да, похоже, про Эдуарда я зря упомянула.
– Эдик? Он взял в заложники семью Сэма.
– Ах, этот Эдик, – криво усмехнулся мужчина. – Маша, не хочу тебя разочаровывать, он личность известная. Твой милый Эдуард – родной брат Владилены и, скорее всего, оказался рядом с тобой не случайно. Подозреваю, он уже много лет сидит на энергетических пилюлях и очень хочет избавиться от пагубной привычки к допингу. Вот ему камни и понадобились. Вылечиться от энергетической наркомании по-другому нельзя.
– Как все сложно, – вздохнула я, растирая ужасно ноющий черный знак на руке. – Я ожидала от Эдика нечто в подобном духе.
– Слушай, Комарова, чтобы ты понимала, этого шута никто всерьез не воспринимает.
– Да? – хмыкнула я, забывая о намеченной роли. – А убить Поганкиных он хотел вполне серьезно.
– Они инферны, – безразлично пожал плечами Алекс. – Нелюди.
– Зато ты шикарный человечище! – Отступила я от заранее продуманного текста и тут же прогадала.
– Ну, уж получше чертей! И главное, я действительно хочу тебе помочь, – раздраженно проговорил Алекс.
– Не смеши меня! – Сморщилась я, похоже, все-таки актриса во мне умерла в раннем детстве. – Я не удивлюсь, если ты тайно работаешь на Польских! Скорее всего, когда ты узнал, что я память потеряла, то понял, что отдавать меня Владимиру еще слишком рано, нужно кристаллы сначала отыскать!
– Браво, разгадала! – Алекс демонстративно похлопал в ладоши, но взгляд его мне не понравился. Совсем не хотелось думать, что я, всего лишь целясь пальцем в небо, попала аккурат в болевую точку противника. Разговор отчего-то стал похожим на мелкую склоку семейной пары, прожившей в браке много лет и терпевшей друг друга только на людях.
– Спасибо. – Я почти обиделась, ожидая иной реакции на собственную пугающую откровенность и наглость. – А теперь, когда мы выяснили, что оба отменные негодяи, может, поговорим начистоту?
– Стоп, хватит споров! – Перебил меня Алекс категорично. – Нам нужно найти кристаллы раньше, чем их найдут наши хорошие знакомые. Дальше я знаю, как следует поступить.
– Ну, раз ты знаешь, как дальше поступить… – Я безразлично пожала плечами и прищелкнула пальцами, отчего в комнате хрипло заорал старый еще дедовский радиоприемник, перепугав нас до коликов.
Через секунду по коридору раздались торопливые шаги, дверь приоткрылась, и в комнату заглянул отчего-то ужасно довольный Сэм.
– Комарова! На кой ляд каналы переключала?! Хорошо телевизор не сгорел. О, вы починили радио? Оно уже десять лет не включалось.
Следующим утром мы решили вернуться в город и начать собственное расследование, а пока нас ждало очередное испытание: ужин в компании трех десятков инфернов.
По случаю приезда Поганкиных вечером все селение собралось в доме наших хозяев, нас с Александром с большими почестями пригласил сам глава семейного клана, которого звали Апполинарий. Своей дородной фигурой и шикарными усами он походил на отца Сэма. На лицо же инферны выглядели весьма одинаково и отличались лишь нюансами белого цвета кожи: от землисто-серого у Наполеонушки, брата Сэма, до воскового у самого мальчишки.
В комнате, заменяющей и гостиную, и спальню для хозяев, накрыли длинный стол. Здесь между большим телевизором и старым диваном, накрытым плюшевым покрывалом с оленем, стояла маленькая пушистая елочка, вероятно, срубленная в ближайшем лесу и украшенная разноцветными шарами и белой ватой, изображавшей снег. Ужин походил на званный прием или на деревенскую свадьбу, где во главе стола сидели мы с Алексом, с весьма дурацким и серьезным видом, мне только фаты не хватало для полноты впечатления. На противоположном конце, утопая в мягком кресле, скукожился дряхлый старик, отец Апполинария, со слуховым аппаратом в ухе и весьма злобным лицом. Он с пристрастием прислушивался к разговорам и шамкал беззубым ртом.
Маленькая девочка, внучка хозяев дома, с белой меловой кожей, неестественно алыми губами и с не менее яркими бантиками в тонких косичках самозабвенно сосала большой палец с черным ноготком. Ее звали Шурочка, и отчего-то Александр ее заинтересовал гораздо меньше, нежели я. Она стояла рядом с моим стулом, едва доставая макушкой до крышки стола, и, не мигая, разглядывала меня кошачьими глазенками. Пока все гости старательно делали вид, что приезд истинных, брызжущих энергией, в селения к энергетическим вампирам в порядке вещей, милый ребенок с любопытством принюхивался к моим порядком вытертым джинсам.
Я смущенно кашлянула и непроизвольно отодвинулась, но детка неожиданно лизнула штанину, как конфетку на палочке, премило сморщилась, а затем раскрыла ротик, продемонстрировав ряд крепких молочных клычков.
– Шурочка… – Я улыбнулась как можно добрее и прикрыла ее рот ладонью, отчего чертенок удивленно моргнул и прикусил мне палец. – Зачем ты так делаешь?
– Господи, детка! – Всплеснула руками ее мамаша, дочь хозяев. – Перестань облизывать тетю!
Ребенок отстранился и проговорил тонюсеньким голосом:
– Тетя пахнет вкусно!
Я обвела стол испуганным взглядом, тут же заметив, как все присутствующие, пожалуй, кроме Поганкиных, глубоко принюхиваются к нам с Алексом, заметно раздувая ноздри.
– Тебе, наверное, показалось, малыш, – сказала я, обращаясь к родителям Шурочки.
– Нет, Машка, – хохотнул Сэм, зажатый между братом Наполеошкой и троюродной сестрой по линии двоюродной тетки, – она хочет тебя куснуть. Дети не понимают, отчего все время голод ощущают.
За свое признание он моментально заработал уничижительный взгляд от госпожи Поганкиной и увесистый подзатыльник от Наполеона.
Под столом я так сильно сжала руку Алекса, что тот вытаращился и прикусил себе язык. Женщина, мамаша Шурочки, поспешно вылезла из-за стола, будто случайно ткнув мужа круглым локтем, и быстро подхватила ребенка на руки. Потом она неловко уселась обратно, бережно пристраивая дочурку на коленях, скорее для того, чтобы малышка больше не вздумала пробовать на вкус мою одежду, ведь так и до несвежих носков недолго добраться.
Чтобы разрядить атмосферу всеобщего озверения, Апполинарий громко хлопнул в ладоши и жизнерадостно предложил:
– Давайте уже за приезд по маленькой!
Через секунду все уже были заняты разливанием горячительного по рюмочкам с золотистой каемочкой. Потом гости на одном дыхании выпили, и понеслось общение на удобоваримой волне всеобщего расположения друг к другу. После четвертой стопки даже Алекс заулыбался, кажется, сразив мамашу Шурочки наповал своим неотразимым обаянием. Молодая женщина, неудачно крашеная блондинка с волосами оттенка апельсиновой корки и страшным дьявольским лицом, подперла ладошкой мягкий двойной подбородок и съедала его черными бездонными глазами.
Расслабившийся Александр, видно, решил казаться «своим парнем» в компании чудовищ и заявил, привлекая внимание:
– Хотите анекдот?
Гости радостно зашумели, старик на другом конце стола недовольно прислушался, хмурясь.
– Анекдот про блондинок! – радостно заявил Алекс.
Я округлила глаза и натянула на лицо вымученную улыбку, призывая приятеля к рассудку. Но все тщетно. Оставалась весьма слабая надежда, что Алекс знает шуточки менее обидные, нежели те, какими он наградил меня намедни.
Пирующие притихли, прислушиваясь и продолжая жевать. Собственно, на столе оставалась нетронутой тарелка с кружочками копченой колбаски и плошка с маринованными помидорами, слишком острыми, чтобы их смели в один момент.
– Летят две блондинки в самолете, – Алекс довольно ухмылялся, – одна другой говорит: «Ой, смотри, у самолета крылья трясутся! Наверное, сейчас отвалятся!», а вторая отвечает: «Дура, он ими машет!»
Надежда лопнула, как мыльный пузырь, но через ошарашенную паузу сидящие за столом дружно загоготали, поразив меня дурным вкусом.
– А вот еще один! – Разошелся Алекс, и я толкнула его ногой под столом, но подвыпившего мужчину было не остановить. – Вопрос на радио: для чего блондинки красят корни волос в черный цвет? Нет, вы понимаете? – Он, как последний идиот, захохотал над собственной шуткой: – Почему блондинки красят корни волос в черный цвет?!
Ответом на его вопрос было оглушительное молчание, потому как все присутствующие женщины хотя бы раз в своей жизни пытались превратить себя в платиновых снегурочек вершиной химической мысли человечества – гидроперитом, но потерпели полное фиаско. Дочь хозяев и вовсе осторожно дотронулась до темной полоски на макушке, у основания желтоватых прядей. Алекс резко заткнулся и даже смущенно кашлянул.
– Сам пошутил, сам и посмеялся, – тихо прокомментировала я. Чувство юмора у красавчика явно хромало на обе ноги и держалось на одном надпиленном костыле.
– Давайте лучше я расскажу анекдот, – предложил Сэм располагающим тоном, пытаясь замять неловкость. Но на него так замахали руками, что становилось понятно – от залетных гостей ничего пристойного больше не ожидали, особенно от их мужской половины.
И коль развлечения исчерпали себя, оставалось только вновь вернуться к еде, но к тому времени на тарелке с колбаской лежал лишь один кусочек, да крохотный помидорчик, оставшийся от целой большой компании, одиноко испускал рассол на дно миски. Видно под остатки картошки даже острые соления оказались весьма съедобными. Полуголодная я вернулась в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
Эти сны – то ли явь, то ли ночные кошмары.
Я стояла в темноте подворотне в незнакомом пальтишке, длинные светлые волосы трепал ледяной ветер. Дрожащие пальцы, сжимавшие крохотную трубочку мобильника, заледенели. Внутри волнами плескалась настоящая паника: номер, который я набирала, не отвечал. Долгие бесконечные гудки без ответа, от которых страх усиливался и множился. Я знала, что где-то бездушный телефон кричит модную песенку, подзывая своего владельца, и ждала. Боялась, но ждала. Ответ прозвучал резко, близко, словно человек стоял у меня за спиной:
– Маша?!
– Данила, что происходит?! – закричала я с надрывом. – Я ничего не понимаю! За мной гонятся! Ко мне приходил Польских, он требовал отдать какие-то камни! Данила, мы поссорились! Боже, он… – Я прижала к губам ладонь, внезапно осознав ужас происходящего. – Кажется, я убила его!
– Где ты? – Он, на другом конце города, отчего-то казался чужим и далеким. Холодок его тона уже проникал внутрь меня и оседал в душе, остужая горящий запал. Я замолчала, чтобы принять единственно верное решение:
– Давай встретимся. Ты сейчас можешь?
– Да, конечно. – Кажется, на какой-то момент его голос осип, дрогнул, лишь подтверждая мои догадки. – У тебя в сумочке лежит мешочек, ты должна его отдать мне.
Я уже поспешно открывала дамскую сумку, в ярости дергая заклинившую молнию. Внутри в потайном кармашке действительно прятался маленький бархатный мешочек с золотым шнурком. В тот момент больше не было страха, только сильная злость – он подкинул мне эту дрянь! Данила, мой Данила, подставил меня, как последний негодяй!
– Хорошо. – Мои слова звучали сухо, почти отчужденно. – На площади, рядом с памятником Пушкину, через час.
– Только не открывай мешочек. Ясно, Маша? Ты меня поняла?
Я глубоко вздохнула и очнулась. Мои сны становились крохотной дверцей, через которую просачивались воспоминания о забытых событиях. Лица не приходили, только образцы, слова и чувства, как будто я заново переживала все то, что случилось.
Я повернулась на другой бок. Кровать была жутко неудобная – мягкая, перина пахла пылью и старостью, подушка же, наоборот, была слишком жесткая, и от этого болело вывернутое плечо.
Алекс сидел на шатком стуле, откинувшись на деревянную спинку. На столе стояла початая бутылка, рядом наполненный стакан. В темноте я украдкой следила за ним, за его медленными плавными движениями, сильно сдобренными алкоголем. Видела его лицо, сейчас замкнутое и даже жесткое, кажущее угрюмой маской чудовища.
– Почему ты каждую ночь смотришь на меня? – Мой голос прозвучал неожиданно и почти кощунственно в неземной тишине.
Алекс вздрогнул, словно я действительно уличила его в страшном преступлении. Его рука, потянувшаяся за стаканом, застыла, потом преувеличенно аккуратно улеглась на колено.
– Давно не спишь? – только и спросил он.
– Достаточно, чтобы понять – ты уже долго смотришь на меня.
Александр не ответил, встал, отчего стул недовольно скрипнул, и стянул с себя свитер. От него пахло вином, душистым мылом и холодом. Он не хотел открывать своего сердца, да и я не нуждалась в его исповеди, ведь ночь была слишком короткой, чтобы дальше задавать вопросы…
Я очнулась рывком, в одно мгновение, оттого что во сне бесконечно падала и… все-таки упала.
Нежность и тайна сумерек растаяли, оставив нас и утро один на один. В комнате было холодно и пахло сухой геранью. Открыв глаза, я увидела рядом с собой обнаженного мужчину, спящего на самом краешке кровати, словно он боялся дотронуться до меня. Неожиданно мне стало ужасно неловко, я отодвинулась к самой стене, ощутив голой спиной холод досок, оклеенных дешевыми обоями. Потом почувствовала буквально паническое желание где-нибудь спрятаться. Почему-то предстать перед Алексом растрепанной и неумытой было стыдно. Прижимая к груди одеяло, я стала аккуратно перелазить через него, горячего и сонного.
– Куда собралась? – он спросил тихо, но очень грозно.
Молча и не споря, я полезла обратно, свернулась клубочком и закрывшись одеялом с головой, а потом почувствовала, как его тяжелая рука обняла меня.
– Нам пора вставать, – жалобно проскулила я, не высовываясь наружу.
– Пора. Попозже будет как раз пора, – пробормотал он неразборчиво, и вдруг я услышала, как он хрюкнул, а потом еще разок, но уже громогласно и раскатисто.
Наверное, по ночам он не спит, чтобы не пугать любовниц страшным храпом.
Сэму очень сильно хотелось закурить, буквально до судорог. Но чтобы не делать этого, имелись две веские причины: во-первых, он боялся курить недалеко от отца, даже если тот спал мертвецким сном, а во-вторых, курить в багажнике машины, свернувшись крендельком, было бы страсть как неудобно, – так и угореть недолго.
В багажник александровой машины мальчишка забрался еще ранним утром, уверенный, что когда красавчик с Машей будут уезжать, с собой его не возьмут ни за какие коврижки и обещания. Да и маменька не отпустит, а устроит очередной скандал и в этот раз точно расскажет отцу о дурном пристрастии «младшенького» к табаку, но Сэм просто не мог позволить Маше укатить с этим хлыщом. Вдруг глянцевая рожа ее обидит или, еще хуже, сдаст в Зачистку. Сэм давно понял, что не стоит доверять карателям. Ну, Комарова особенная – чокнутая, ей не доверять – оскорбительно. Так что причин, чтобы забраться в багажник крохотной спортивной машины у Сомерсета было предостаточно.
Как назло этот франт из Зачистки спрятал в багажник запасное колесо, занимавшее места почти столько же, сколько Сэм, какой-то знак с жутко острыми краями и сумку с вещами, внутри которой, похоже, разлился одеколон.
Ненависть мальчишки к городскому пижону росла в геометрической прогрессии. Особенно, когда под коленкой на коврике еще обнаружилась манящая пачка с сигаретами. От долгого лежания в неудобной позе ломило шею, и затекли ноги. От мороза трясло, и Сэм проклял себя самого, Машу, Александра, но чертов багажник, закрывшись, смачно щелкнул замком, когда мальчишка в него залезал, отрезав путь к отступлению.
Наконец, на улице послышались голоса и шаги. Кто-то кружил у машины, переговаривался. Потом в багажник проник голос Александра, вероятно, он обращался к Маше:
– Подожди, документы из машины достану.
Он залез в салон, раздалось шуршание, а через секунду Алекс так хлопнул дверью, что у Сэма зазвенело в ушах.
– Забрал? – Это была Маша. Ее глубокий, тихий и довольно низкий голос пробирал до косточек, кажется, их в Зачистке специально учат говорить вкрадчиво и спокойно, чтобы усыплять бдительность.
– Поехали? – Спросил Алекс, и Сэм моментально расслабился, поблагодарив всевышнего, что тот наградил его сметливым умом и терпением.
Мальчишка ждал, когда друзья усядутся, заведут мотор, и они вместе тронутся навстречу новым приключениям. Но время шло. Минута, две, три, а потом десять… Никто не торопился никуда ехать. Сэму захотелось напомнить чертовым героям, что, в общем-то, пора геройствовать! Потом кто-то прошлепал рядом, зазвенели банки с зимними соленьями, хранившиеся на полке в гараже, и раздался голос тетки:
– Ну чего, уехали эти двое?
– Ухали, – с облегчением ответила мамаша.
У Сэма встали дыбом волосы, едва расчесанные по утру.
Как это уехали?! На чем уехали?!
– Машину здесь оставили, – продолжала ничего не подозревавшая мамаша Поганкина доверительным тоном. – Говорят, слишком приметная, страшно на ней в город возвращаться.
– Электричка через полчаса, – поцокала языком тетка. – Рано вышли, поди, замерзнут на платформе. Слушай, а видела, у крали у этой, какие квадраты на руке? Во тьма! Я едва слюной не захлебнулась, как пахнет паршивка!
– Слушай, а Шурочка не выдержала и лизнула ее! – Вдруг прыснула смехом мадам Поганкина, и в этот момент в багажнике машины, кто-то дико забился, как в приступе.
Две женщины шарахнулись в разные стороны. У тетки из рук выскользнула трехлитровая банка с огурцами и смачно шибанулась о бетонный пол. Маринованные огурчики покатились под машину, в которой бился Сэм. Едко запахло рассолом, а в автомобиле кто-то завыл страшным голосом:
– Выпустите меня отсюда! Слышите, выпустите меня отсюда!!!
Женщины испуганно переглянулись и с диким визгом бросились из гаража на улицу.
На подмогу были собраны сливки общества, которые уже проснулись и не слишком мучались похмельем, все больше в силу своего возраста. Гуськом, после тетки и госпожи Поганкиной, крались: старый дед с не менее старым дробовиком, гордостью его юности. Следом косолапил Наполеон со щербатым топором, потом вышагивала хозяйская дочь, сонная и растрепанная, по совиному хлопая черными глазищами, а завершала процессию Шурочка, укутанная по самый курносый нос, и с лысой разрисованной куклой в руке.
Сэм, ополоумевший от паники и обиды, бился, как птица в клетке, вернее, упырь в багажнике автомобиля: колотил руками и ногами, задыхаясь и чуть не плача.
– Слышите? – Прошептала тетка, остановив отряд добровольцев легким взмахом руки.
Как назло в красивом, словно с обложки журнала, автомобиле все смолкло.
Старый дед почмокал беззубым ртом и прислонил морщинистую ладонь к уху. Николашенька затаил сиплое от переизбытка веса дыхание. Хозяйская дочь три раза хлопнула ресницами. Шурочка сладостно стала грызть ногу куклы, оглядывая взрослых с неуемным детским любопытством.
– Мама!!! – заверещал Сэм, набрав в грудь побольше пыльного воздуха. Но его голос, доносившийся из нутра машины, отчего-то трансформировался в неразборчивый рык.
– Ой, он воет, ирод!!! – вскрикнула истошно хозяйская дочка.
Николашенька с перепугу уронил топор, едва не попав по ноге деду. Тот от неожиданности пальнул дробовиком в воздух и разбил на полке банку с компотом.
Красная жидкость вперемешку со сморщенными ягодами смородины хлынула на крышу авто, заливая лобовое стекло, и по гладкой покатой крыше потекла под капот и багажник.
Сэм, потерявший последнюю надежду и испуганный страшным грохотом, явно от оружейной пальбы, почувствовал, как ему на лицо капает нечто холодное и липкое. Он поднес в темноте руку к глазам и понял – это кровь!
Войны начаться за одно быстротечное утро не могло, значит, нагрянула Зачистка. Он не имел права оставаться в укрытии, пока его семью расстреливают! Сомерсет забился с утроенной силой, оставляя на поверхности багажника отметины и вмятины.
– Слушайте, – прошептала испуганная госпожа Поганкина, следя за появлением новых увечий на отполированной крышке багажника, – что они за зверя туда засунули? Гляньте, как бьется!
Общим советом, решили позвать мужиков. Николашенька, великовозрастное дитя, и старый дед – мужеством не отличались, да и, вообще, мужиками их можно было назвать с большой натяжкой.
Со скандалами, уговорами и обещаниями опохмела подняли господина Поганкина и самого хозяина Апполинария. Мужчины, в одних подштанниках, душегрейках на голое тело и валенках посеменили спотыкливой рысью в гараж, где страшная тварь изнутри уродовала багажник истинных. Женщины, вооружившись кухонными ножами и веником, поспешили за ними.
Сэм стенал в багажнике, поминая своих родных. Он просил прощения у родителей за все причиненные волнения. Извинялся перед Наполеоном за украденные в пятом классе журналы со взрослыми картинками. Умолял деда не злиться, что три года назад спрятал его вставную челюсть, да так и не сказал где именно, уйдя в глухую несознанку, когда оценил размер наказания. Двоюродную сестру просил не обижаться, что называл крашеной образиной, даже у Шурочки, безвинного дитя испросил прощения, просто так, за компанию. Под конец Сэм жалобно заплакал как малый ребенок, размазывая по лицу слезы, и последний раз саданул по тонкой изуродованной крышке, скрывающей его от убийц его семьи.
Вот и остался он один на целом свете, никого больше нет!
– Слушайте, – протянул господин Поганкин, почесав затылок, – вот бесится. Может, они запихнули туда мертвяка? Они как раз на второй день встают!
– А кого из наших убили? – Тетка Сэма тут же цокнула языком, прикидывая, кого из гостей вчера не досчитались, но выходило, что все разошлись по домам на своих ногах, пусть и не твердых.
– Бабушка, а почему мегтвяк кгичит голосом Сомика? – Тихо полюбопытствовала Шурочка у задумавшейся женщины, дергая ее за рукав дубленки.
– Подожди, деточка, – отмахнулась та, бессмысленно таращась на мужчин и по привычке уперев руки в бока. Она лихорадочно рассуждала. Все-таки зятя она не видела часов с одиннадцати вечера, а хмырь из Зачистки как раз в это время куда-то выходил. Она-то на нетрезвую голову подумала, что в уборную на улице. Тут ее, как током шибануло:
– Деточка, что ты сказала?!
Сэм сложил крестом руки на груди и фальшиво затянул песню, которой его учили в детском лагере на юге. Лагерь этот был человеческий, обычный, и, вероятно, очень привилегированный, так что становилось непонятно, как он, простой инферн, смог там очутиться:
- «Орленок, орленок, взлети выше солнца,
- И степи с высот огляди!
- Навеки умолкли веселые хлопцы,
- В живых я остался один!»
Допеть он не успел, крышка багажника плавно поднялась, заставив его сморщиться даже в полумраке гаража, и Сэм увидал перекошенное от злости лицо отца:
– Ну, орел, вылетай!
Последний раз мальчишка так быстро бегал только на стометровке, когда сдавал в школе экзамен по физкультуре.
И все-таки он успел на нужную электричку, буквально запрыгнул в последнюю дверь последнего вагона, но лишь потому, что какой-то доброхот в битком набитом тамбуре решил, что шутка удачна и нажал стоп-кран.
Нехорошие предчувствия обуяли меня, как только мы с Алексом вышли за ворота гостеприимного хозяйского дома. Все вокруг казалось подозрительным: и тишина на улицах, и безмолвные спящие в позднее утро дома, и даже бродячая собака с грустно свисающими ушами-лопухами, которая очень недобро покосилась в нашу сторону.
От мороза тропинка превратилась в ледяную ленту, и мы крепко схватились за руки, поддерживая друг друга. Между нами с Александром установилось дивное, почти гармоничное молчание, а прошлая ночь оставила после себя чуть горьковатую неловкость.
Через деревню мы вышли к пустынной плохо расчищенной платформе. На низенькой скамеечке под щитом расписания движения поездов зорко, как орел, всматривался в снежную даль железнодорожного полотна черно-белый старичок с клетчатой авоськой в руке и в кроличьей шапке. На нас он не обратил никакого внимания, поэтому я позволила себе расслабиться и даже вымученно улыбнуться приятелю, у которого от холода ярко-красным горели уши.
Поиски мы решили начать с квартиры, где я жила прежде. Когда еще прошлым днем мы строили предположения, куда я могла спрятать камни, Алекс сказал, что после побега я еще раз появилась в родных пенатах. Что искала, осталось загадкой, но каким-то невероятным образом я сумела уйти оттуда раньше, чем нагрянула Зачистка.
Электричка отчего-то не торопилась. Я подошла к самому краю платформы, чтобы посмотреть, не приближается ли опаздывающий поезд, но только увидела коридор из заснеженных деревьев и соседнюю остановку, заполненную серыми фигурами. Сердце снова нехорошо сжалось, я оглянулась на мерзнущего Александра.
– У тебя нет дурного предчувствия? – вернувшись к нему, спросила я.
Тот пожал плечами, пряча руки в карманах:
– Я, вообще, полон дурных предчувствий с тех самых пор, как мы сбежали из города.
В этот самый миг мы увидели троих цыган. Казалось бы, нормальная картина, но среди них не было ни одной тени. Алекс внимательно разглядывал отчаянно хохочущих на приличном расстоянии людей, наряженных бродягами, и все-таки непроизвольно сделал шаг, прикрывая меня собой. Вдалеке, словно зеленая комета со снежным шлейфом, наконец, показался стремительный поезд.
Люди на другом конце платформы как будто притихли, и я буквально почувствовала, как воздух разгоняет огромная белая стена, летящая на нас. Алекс быстро выставил вперед руки, и вот мне в лицо ударила ледяная крошка, я едва успела закрыться. Старичок на лавке даже бровью не повел, только на его шапке выросла снежная горка.
– Кто это?
– Охотники за головами, – процедил Александр.
– Что, правда? – ужаснулась я. А люди уже бежали к нам, и их едва-едва успевала опередить летящая электричка.
Автоматические двери отворились, и Алекс буквально втолкнул меня в накуренный тамбур. Я ввалилась внутрь головой вперед, врезавшись в толпящуюся черно-белую массу. Бесцветный народ недовольно загудел. Александр прыгнул за мной.
– В вагон! – приказал он мне. И я испуганно ринулась в серую густоту.
Голос из динамиков безучастно предупредил, что двери закрываются. Вагон волновался и расступался с большим недовольством, когда мы старались протиснуться через проход к противоположному выходу. Через серые спины в окно я увидела, как по платформе метались разноцветные цыгане и зло зыркали, стараясь разглядеть нас, своих жертв, за черно-белыми одинаковыми лицами теней.
Мне казалось, что, возможно, сейчас нас минула опасность, но какой-то шутник нажал на стоп-кран. Вагон качнуло, все дружно завалились вперед, потом резко выпрямились с общим вдохом. Охотники ворвались в соседний тамбур, тут же устремившись к нам.
– Быстрее, Маша! – скомандовал Алекс, хватая меня за руку и протаскивая дальше сквозь черно-белую массу.
– Что, черт возьми, происходит?! – Взвизгнула высоким голосом полнотелая женщина в рыжей дубленке и перекрыла нам проход сумками.
Где-то в центе толпы нарастал возмущенный гвалт. Отчего-то в позвоночнике неприятно засверлило.
– Пригнись! – крикнула я, с силой утягивая Алекса к полу.
Над нашими головами с невероятной скоростью промелькнула странная штука, похожая на размазанную кляксу с неровными краями и, задев волосы неожиданной фигуристой противницы, распласталась в тонкой обшивке стены, проломив ее. Предмет оказался обычной вязаной шапчонкой.
Пассажиры изумленно таращились на влипший головной убор, загудев с двойной силой. Цыгане уже торжествующе и глумливо скалились, поблескивая золотыми коронками и перстнями, когда их веселое настроение неожиданно изменилось. В вагоне повеяло неприятным холодком, от которого по спине побежали мурашки, и захотелось свернуться в комочек, чтобы спрятаться. Двери рядом с нами разъехались, и мы увидели четверых инфернов в кожаных плащах с весьма устрашающими прическами на головах – длинные волосы стояли прямо перпендикулярно толстым подошвам высоких сапог. Парни выглядели настоящими маньяками и пугали своей бледной восковой кожей и темно-бордовыми, почти черными губами. Молодые инферны щурили желтоватые кошачьи глаза и с видом победителей разглядывали и нас, и троих напрягшихся цыган.
– Это кто? – Прошептала я, хватая Алекса за рукав.
– Э-э-э, охотники? – ответил он вопросом на вопрос, совсем не уверенный в своей правоте.
– Эй, ребятки! – Один из инфернов, кто был самым высоким из квартета, и обладал пронзительным гнусноватым голосом, ткнул пальцем в цыган: – Кажется, вы вагоном ошиблись.
Инферны переглянулись и довольного захохотали, изображая из себя героев низкопробного фильма. В вагоне наступило неожиданное затишье, тени оборачивались то к одной компании, то к другой. Те, в свою очередь, ожидали друг от друга первого шага. Шапка, прилипшая к стене, медленно выскользнула из дыры и шлепнулась на голову пассажира, превратившись в сигнал для дуэли. Кажется, мы с Алексом, как предмет охоты, были уже не так интересны им, по сравнению с междоусобными разборками. Над головами пассажиров скрестились холодная и горячая волна, обдав всех неприятным запахом.
– Пробираемся, – скомандовал Александр, подталкивая меня к заигравшимся инфернам.
– Вы куда? – изумился один.
Без слов я заехала ему каблуком по голени, тот взвыл, отвлекая остальных от поединка. Нам в спины, а инфернам в лицо тут же ударил теплый воздух, мощной волной швырнув в опустевший тамбур. Я упала как раз на длинного, вероятно, из инфернов самого главного, хорошенько ударив его локтем в живот. Парень ойкнул, и как раз в этот момент открылась дверь между вагонами и словно черт из табакерки оттуда выпал Сомерсет Поганкин с большими круглыми глазами и сильно запыхавшийся.
– Ой, мамочка! – Взвизгнул он, найдя нас в весьма плачевном положении и тут же, как будто случайно, наступил «длинному» на голову.
Тот заорал, как взбесившийся кот, сбивая Сэма с ног. Мальчишка рухнул на грязный пол рядом со мной и тихо испуганно заскулил:
– Свои, не тронь!
Инферны совсем осерчали и сделали то, что, наверное, совершают все головорезы, неожиданно попавшие в глупое положение: еще большую глупость. Как один они втянули носами наши незабываемые ароматы сильных истинных и упустили из вида выскочивших из вагона троих помятых противников.
Как раз, когда в тамбуре началась шальная драка с битьем толстых вагонных стекол и пустых вихрастых голов, мы подъехали к очередной остановке и втроем выскочили на платформу, растолкав пытавшихся попасть внутрь вагона черно-белых замороженных теней. Неудачливых охотников в две секунды смяло потоком, но двери закрылись и, к нашему счастью, мы не стали свидетелями окончания веселья.
– Че-е-ерт! – Я в бессилии уселась на заваленную снегом покосившуюся лавчонку. – Что это был за цирк?
– О, нам повезло… – Алекс вытащил изо рта закурившего Сэма сигаретку и глубоко затянулся. – Мы видели простую самодеятельность. Настоящие охотники нас ждут в городе. Кстати, – обратился он к мальчишке, – немедленно на поезд и к родителям! Не хватало еще за тобой следить!
Сэм от неожиданного нападения, к которому оказался совсем не готов, даже открыл рот и быстро задышал морозным паром.
– Чего?
– Ты все прекрасно слышал, – отрезал Алекс. – Сейчас подходит поезд и вали обратно к мамаше Поганкиной. Ты видишь, что происходит?
– Маша? – Мальчишка обернулся ко мне, ища привычной поддержки.
– Он прав, Сэм, – кивнула я.
Как раз в это время с грохотом, в сопровождении снежного бурана к платформе летел очередной поезд.
Алина приходила в Даниле Покровскому, когда его мать уезжала на работу, и в маленькой, очень чистой квартирке наступала тяжелая тишина. Алина проскальзывала украдкой, открыв дверь собственным ключом, оставшимся с тех времен, когда они любили друг друга. Она садилась напротив мужчины, держала его теплые руки в своих ледяных ладонях и молчала. Его мать была женщиной доброй и широкой души, но не настолько, чтобы понять сердечную привязанность сына к инферне.
Сознание пока не вернулось к Даниле. Он не узнавал Алину, и вспомнит ли когда-нибудь, оставалось загадкой, которую не смог бы решить даже самый известный доктор. Несколько дней назад ему перекрыли энергию, и он угас за короткие часы, буквально на глазах у девушки. Каждый раз, когда она вспоминала ту страшную ночь, ее пробирала дрожь, и хотелось плакать.
Из Зачистки его привезли в полночь, бледнеющего и теряющего на глазах цвет. Он стоял в прихожей и его ярко-красная куртка, словно в кино, становилась серой. Синие глаза тускнели, превращаясь в потухшие черные угольки. Данила, ее красавец Данила, съехал по стене и сел на пол, горестно опустив голову на колени. Он сказал ей единственную фразу: «Прости, я так и не сумел!», а уже утром он забыл ее имя. Интересно, какой он видел ее, когда стал тенью? Говорят, что инферны пред их взглядом предстают обыкновенными людьми.
Через неделю Данила с трудом узнал свою мать, боявшуюся даже заикнуться, что существует некий потрясающий мир, полный живой целительной силы и энергии, из которого его вытолкнули и закрыли дверь на замок.
Алина, словно автомат, мыла на кухне грязные, оставшиеся после завтрака чашки, и тыльной стороной ладони стирала слезы, текущие по щекам помимо ее воли. Данила мечтал излечить ее от врожденного энергетического вампиризма, он искал средство и, казалось, нашел: камни, способные в один момент превратить любую тень в истинного, а инферна в человека. Он считал, что они могли бы помочь Алине стать просто прекрасной девушкой. Теперь он сам нуждался в этих кристаллах силы, ничуть не меньше нее.
Когда-то они представляли себя Ромео и Джульеттой, как в книге, которую читали вслух однажды ночью. Ведь действительно они бросили вызов заскорузлому, узколобому Истинному миру. Он истинный, представитель Управляющей касты, а она простая инферна – черт по сути, демон во плоти, питающийся чужой энергией. Казалось бы, между ними не было ничего общего, но ведь и в жизни бывают сказки.