Стая Ядрышников Алексей
ЧЕРНО-БЕЛОЕ КИНО(пролог в эпизодах)
Эпизод – I Нефедовка, Красноярский край, 1946 год
Второго такого подворья во всей Нефедовке не было – два вытянутых дома-близнеца, а между ними неширокий тенистый дворик. Посередине, укрытая от прямых солнечных лучей, протянулась грядка, усеянная шампиньонами, – длинная, очень высокая… Возле грядки стояла женщина.
Стояла долго – пришла сюда еще засветло, а стемнело уже давненько. Двор заливала мгла, в окнах – ни огонечка. Лишь большие круглые шляпки грибов смутно белели во мраке, и женщине казалось отчего-то, что светятся они своим собственным слабым светом. Неприятным, мертвячьим…
А может, и в самом деле светились. А может, и мертвячьим… Что только не рассказывали – шепотом, на ухо, между своими – о делах, происходивших за высоким заплотом Ольховских… Вернее, Ольховской, – всем тут заправляла Бабонька, как звали ее в семье.
Женщина, статуей застывшая у гряды, в мыслях называла хозяйку подворья иначе: старой ведьмой. И не думала, что когда-нибудь придет сюда…
Однако пришла. Пришла и простояла несколько часов.
…Наконец прозвучал скрип – громко, протяжно. За раскрывшейся дверью – темнота, черный провал в никуда. Голос, казалось, принадлежал не человеку, не женщине, но сгустившейся мгле:
– Пришла? Чего надо-то?
Женщина попыталась что-то произнести, не получилось, со второй попытки выдавила одно лишь слово:
– Помоги…
– Чем ж я тебе помогу? – удивилась тьма. – Сама ж знаешь, и дитёв в школе учишь – в нау-у-у-уку верить надобно, а не бабкам-ведьмам… Вот в город и езжай, к дохтурам, на-у-у-у-ука тебе и помогёт…
Женщина рухнула на колени. Резко, словно кто-то сзади рубанул по поджилкам. Потом не могла вспомнить: говорила ли она что-то еще, молила ли, объясняла ли, что доктора поставили не оставляющий надежды диагноз… Или просто молча стояла на коленях, умоляюще сложив у груди руки.
– Ладно уж… – смягчился голос. – Приноси… Отработаешь потом, отблагодаришь. А то: на-у-у-у-ука…
…Бабонька Ольховская никак не походила на традиционный образ старухи-ведьмы, на сгорбленное морщинистое создание с клюкой, – высокая, на удивление статная для своих лет… Не согнули ее ни годы, ни смерть мужа и обоих сыновей, – и, казалось, не согнет ничто и никогда.
Настасью-учительницу она в дом так и не пустила – на пороге приняла из рук в руки исхудавшее, невесомое тело ребенка. Пускай сучка образованная там постоит, у грядки шампиньоновой, навозным духом подышит, – глядишь, и посвежеет в мозгах-то…
Освещения в комнате не было: ни лампы, электрической либо керосиновой, ни обыденной свечки, ни экзотической ныне лучины. Самую малость света давали угли, багровеющие в маленькой круглой жаровне. В котелке, стоявшем над ней на треножнике, уже третий час медленно, лениво побулькивало какое-то варево…
Почти полная темнота ничем не мешала Бабоньке. Время от времени она подходила к прячущимся во мраке полкам, уверено доставала новые ингредиенты – из мешочков, баночек, коробочек… Что-то сразу отправляла в котелок, что-то предварительно долго измельчала в бронзовой ступке бронзовым же пестиком.
Во время одной из таких манипуляций из темноты донесся слабый стон. Подошла, не выпуская пестика, пощупала лоб щенку, лежащему на огромном сундуке, прислушалась к неровному, прерывистому дыханию. Ничего, не отходит пока… Сучье семя, оно живучее…
Долгие труды подошли к концу. Бабонька в последний раз помешала зелье, убрала котелок с треножника. Теперь самое главное… Подошла к стене, сняла икону – лик в темноте не разглядеть. Впрочем, и на свету мало что можно было бы рассмотреть на закопченной почерневшей доске.
Икона беззвучно – на манер шахматной доски – разделилась на две шарнирно соединенные половинки. Бабонька достала из тайника невеликого размера скляночку, откупорила – держа в вытянутых руках, подальше от себя. Затем окунула в склянку вязальную спицу, и тут же макнула ее в котелок с варевом. Достаточно… Стиснув щеки мальчика узловатыми сильными пальцами, вливала в рот ложку за ложкой, – он дергал головой, отплевывался, но что-то внутрь все-таки попадало. Оставшееся зелье слила в большую прямоугольную бутыль из толстого стекла – пусть уж дальше училка сама сына выхаживает…
Если бы Бабонька знала, или хотя бы на миг заподозрила, что пятнадцать лет спустя у спасенного Кольки, сына учительницы Настасьи Ростовцевой, закрутится любовь с ее внучкой Лизой Ольховской, то…
То она бы разбила ему голову тем самым бронзовым пестиком.
Не раздумывая.
Эпизод – II Сертолово, Ленинградская область, 1987 год
На шухере оставили Гуся. Здоровенный, толстый (редкое качество для детдомовца), а самое главное – трусоватый, внутри он был только помехой.
Макс подковырнул ножом шпингалет форточки, толкнул. Открылась внутрь с легким скрипом. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Только поодаль, участка через три, побрехивала собака – лениво, не чуя их. Изнутри – ни звука. Все правильно, раз ни свет, ни синюшный экран телевизора в окнах не виднелись, – никого нет. И до выходных не будет.
Подтянувшись, Макс рыбкой нырнул в форточку. Невысокий для своих пятнадцати, худой, жилистый – эту часть операции он всегда брал на себя.
…В темноте с дверными замками мудрить не стал – распахнул обе створки окна, Дрон и Шмыга залезли внутрь. У Дрона имелся с собой фонарик, стекло заклеено изолентой – узкий лучик метался по комнате бессистемными прыжками.
– Нема ящика, кажись, – тихонько сказал Шмыга и хлюпнул носом. Прозвищем своим он был обязан хроническому насморку.
На телевизор у них имелся заказ. Если здесь не найдется, придется лезть еще в одну халупу. Бывают такие жмоты, не желают покупать ящик для дачи, привозят с собой, когда выезжают надолго.
– Щас в другой комнатухе поищем, – вполголоса откликнулся Дрон. – А ты холодильник ошмонай, хавать охота, сил нет. Может, че оставили…
У Макса фонарика не было, он осматривал дальний угол, двигаясь вдоль стены и зажигая одну за другой спички. Ничего интересного. Посудная полка – дешевые фарфоровые тарелки, алюминиевые кружки. Рукомойник на стене, зеркало. Фотография за стеклом, в деревянной рамке. На фотографии люди в форме.
Свет вспыхнул.
На пороге стоял человек, одетый лишь в трусы и майку..
Макс к нему не приглядывался – прыжком рванул к окну. Столкнулся там с Дроном – тот уже протискивался наружу. Макс за ним.
Вопль. Макс, оседлавший подоконник, обернулся. Шмыга бился в руках неожиданно появившегося человека и истошно верещал. Макс спрыгнул обратно в комнату. Выдернул финку. Пускать в дело не собирался – припугнуть, взять на понт. Увидел: Шмыгу держит старик – седой ежик волос, морщинистое лицо. Ах ты, хрен трухлявый! Ну, щас получишь… Подскочил, размахнулся рукой с зажатым ножом – ударить не лезвием, просто кулаком, много ли старому надо..
Мир взорвался и почернел. А может, взорвалась голова Макса. И тоже провалилась в черноту. Не стало ничего.
…Он пришел в себя от тонкой струйки холодной воды, лившейся на лицо. Открыл глаза, через секунду все вспомнил, рывком поднялся с узкой, по-солдатски заправленной койки, – и тут же опустился обратно. Пол уходил из-под ног, как палуба попавшего в шторм корабля. Стены раскачивались, предметы плыли, теряли четкость очертаний. Голова болела.
– Полежи, полежи… Не стоит вставать. До утра полежать придется, самое меньшее.
Макс скосил глаза на голос (виски откликнулись болезненным спазмом). Говорил старик – сидел рядом, на табуретке. Правда, теперь он дряхлым пнем не казался, теперь Макс имел время оценить мускулы рук и груди, покрытой седыми волосами.
– Повезло тебе, парень, что я в последний момент удар сдержал. Я на такие вещи – на замах ножом – механически реагирую, не задумываясь. Привычка. Да видно староват стал, торможу… Но ты молодец, кореша не бросил…
Голос звучал благодушно. Макс расслабился. Бить больше не будет, ясное дело, сам небось испугался не меньше, что по мокрому пойти придется…
Вопрос прозвучал резко, как выстрел:
– Имя?!
Старик оказался на ногах, наклонился над Максом. Смотрел в глаза, колюче и страшно.
– М-максим…
– Детдомовский?! С летнего лагеря?!
– Д-да…
Старик сел, голос снова зажурчал ласковым весенним ручейком:
– А меня Федором Прокопьевичем кличут. Но ты можешь по-простому звать: товарищ прапорщик.
Про себя Макс так его потом и называл, все годы знакомства. Только без «товарища». Просто Прапорщик. С большой буквы.
Эпизод – III Ладожское озеро, 2002 год
…Вертолет летел над озером. В кабине два человека – двое уцелевших. Сзади, в грузопассажирском отсеке, – трофей, за который и свои, и чужие отдали сегодня немало жизней.
Миша-Медвежатник сидел за штурвалом – сосредоточенный, напряженный, управлять винтокрылыми машинами ему доводилось не часто. Числился он в группе вторым пилотом, но волею случая остался единственным.
Майор Лисовский – рядом, в кресле пилота-штурмана. Баюкал сломанную правую руку, затянутую в импровизированный лубок, смотрел на бесконечные ряды волн, куда-то и зачем-то катящихся. Глаза слезились – похоже, натер контактными линзами, надетыми перед операцией… Жить не хотелось. Умирать, впрочем, тоже.
Дверь, ведущая из кабины пилотов в грузопассажирский отсек, оставалась открытой, но они не оглядывались. И не увидели, как якобы убитая тварь приподняла голову…
Рычание перекрыло шум двигателей и ротора. Лисовский встал, обернулся. Увидел – зверюга поднялась. Стоит на трех лапах, четвертая болтается бессильно – перебитая, размозженная, из страшной раны торчат белые обломки кости. Шерсть слиплась кровавыми сосульками, кишки из разодранного взрывом гранаты брюха тянутся вниз… Морда тоже вся окровавлена, одного глаза нет – наполненная красным дыра…
– Ёпс… – изумленный выдох Миши в наушниках.
Черт побери! И добить-то нечем, в «беретте» ни одного патрона, а все запасные магазины майор отдал Надежде. Да и не рискнул бы он стрелять внутри вертолета – понятия не имел, где тут проходят кабеля и шланги с маслом или топливом, где расположены аккумуляторы…
Миша поколдовал над пультом (включил автопилот, понял майор), встал, шагнул к перегородке – там, на стоящем боком кресле борттехника, лежал его автомат. Провод натянулся, наушники соскользнули с головы Медвежатника, и Лисовский показал жестами: не надо стрелять, запри дверь, мне одной рукой несподручно… Миша запер, покачал головой: ну и живучая… Вернулся за штурвал.
Не долетит, сдохнет по дороге, подумал про тварь Лисовский. Да оно и к лучшему, как-то не хочется путешествовать в обществе такого пассажира…
Действие анестетика заканчивалось, сломанная рука ныла все сильнее. Он достал из разгрузки шприц-тюбик. Неловко изогнувшись, сделал инъекцию. Подействовало быстро, боль ушла, мозг охватила сонная расслабленность. Майор, насколько смог, вытянулся в кресле, закрыл глаза. Скоро все закончится…
Кажется, он отключился. Может, всего лишь на несколько секунд, может на больший срок…
Грохот. Кресло содрогнулось. Майор вскочил, инстинктивно потянулся к оружию – забыв, что рука в лубке, а «беретта» разряжена. И лишь потом он увидел…
Перегородка вмята, покорежена – словно с той стороны в нее ударил крепостной таран. Дверь чудом держится на одной петле.
Новый удар. Дверь вваливается в кабину. Следом за ней влетает тварь – стремительный живой снаряд.
Дальше все мелькает обрывочными кадрами. Громадная туша на кресле первого пилота. Миша подмят, пытается что-то сделать. Резкое движение косматой башки. Струя крови. Приборы, ручки, тумблеры – залиты красным. Майор бьет ножом. Как, когда успел выхватить? Лезвие уходит в мохнатый бок. Глубоко, по самую рукоять. Оглушительный рев. Взмах лапы. Когти-кинжалы бороздят по приборной доске. Скрежет вспарываемого металла. Искры, треск замыканий.
Снова рев и снова взмах – майор куда-то летит. Хрустко ударяется спиной, но боли не чувствует. Видит: на груди лохмотья комбеза и разгрузки быстро намокают кровью. Автомат – Мишин, заряженный – откуда-то появился в руке.
Пасть – громадная, распахнутая. Совсем рядом. Между клыками – что-то красное. Кусок камуфляжной ткани, пропитавшийся кровью.
Автомат дергается в руке. Промахнуться невозможно. Пули бьют в морду, в распахнутую пасть.
Тварь обрушивается на Лисовского. По лицу течет горячее, липкое. Кровь… Своя? Чужая?
Тварь бьется в конвульсиях. Когти вспарывают майору бедро. Башка бьет по лицу – словно огромная обросшая шерстью кувалда. Темнота.
Темнота. Холод. Громкое журчание. Мокро… Тварь куда-то делась, не давит тушей. Надо выбираться… Он ползет к аварийному люку – на ощупь, вдоль внутренней обшивки. Потом почти плывет в прибывающей воде… Потом возится с ручкой запора… Потом яростный поток отшвыривает майора от люка.
Корпус вертолета заполняется водой. Наверху – воздушная пробка, но воздух быстро уходит.
Если не попадет с первого раза в люк, понимает майор, – он мертвец. Утопленник. Если попадет – все равно утопленник. Истекая кровью, рекордный заплыв по Ладоге не совершить… Побарахтается и утонет. Не стоит и дергаться…
Он ныряет…
…Винтокрылая машина, подняв облака ила, опускается на дно.
Живых внутри нет.
Часть первая
БОЛЬШАЯ ЗАЧИСТКА(ЛЕТО-ОСЕНЬ 2002 ГОДА)
Глава первая. Охота среди деревьев и охота среди домов
– Слушай, а женщин мы тоже будем убивать?
– Если бы я был такой неуч, я бы лучше молчал. Убивать женщин! С какой же стати?[1]
1.
Дорогу перекрыли грамотно: сразу за крутым поворотом. Не увидеть издалека, и не притормозить загодя, и не выйти на обочину, делая вид, что приспичило отлить… И не раствориться бесследно в подступающем к дороге лесу.
Руслан сбросил скорость. Для принятия решения у него осталось несколько секунд…
Прорваться нечего и думать: одну полосу перекрывает ощетинившаяся острыми штырями лента «скорпиона», другую – стоящий поперек «Урал», время от времени отъезжающий в сторону, пропускающий уже проверенные машины. Чуть дальше – три зеленых армейских кунга, где наверняка хватает людей и стволов. И две легковушки, причем не чета его драндулету, – игра в догонялки бессмысленна. Да и какой резон рваться обратно в Канск, где наверняка его уже старательно ищут… Съездил, называется, за деньгами.
Он выжал сцепление, дернул рычаг передачи. Затем резко вывернул руль, отпустив педаль сцепления…
Скрип, визг, скрежет… Казалось, ископаемый «четыреста двенадцатый» развалится на части, выполняя на мокром от дождя асфальте самый рискованный трюк за свою долгую автомобильную жизнь, – разворот почти на месте, в управляемом заносе, или, по-западному говоря, – в дрифте… Развалится, и Руслан останется на дороге посреди груды металлолома.
Не развалился, и не слетел с проезжей части, хоть был к тому весьма близок. Взревел двигателем, выбросил облако сизого и вонючего дыма, и понесся в обратном направлении.
Засада вновь исчезла за поворотом. Внутри Руслана словно бы тикал таймер, отсчитывающий не секунды – события: сейчас они еще соображают, что, собственно, увидели… А сейчас уже сообразили, бросились к своим тачкам… А сейчас «Урал» медленно сползает с проезжей части…
Черт побери… Хоть бы подвернулась какая-нибудь уходящая в лес дорожка… А еще лучше – мечтать так уж мечтать – сразу две, направо и налево, пусть преследователи поломают голову, куда же свернул Руслан…
Мечты остались мечтами. Не то такой уж день неудачный выдался, не то охотники, выбирая место для засады, предусмотрели и этот вариант.
Внутренний таймер прекратил отсчет и запиликал тревожным сигналом. Всё… «Временное и временное преимущество исчерпано…» – зачем-то мысленно скаламбурил Руслан. Вот-вот из-за поворота вывернут машины с мигалками и отрыв начнет сокращаться.
«Четыреста двенадцатый» вновь взвизгнул покрышками, хоть и не так яростно. Руслан выскочил, метнулся через дорогу, сбежал вни по откосу насыпи… До деревьев – метров двадцать. Надо успеть… Тогда незамысловатый трюк может сработать, погоня повернет в другую сторону, хотя бы ненадолго… Расчет на стереотипное мышление: машина у правой обочины – значит, и беглец побежал туда же.
Успел. Преследователи выскочили на прямой участок дороги, когда Руслан уже скрылся между сосен.
Лес тут был так себе – не амазонская сельва и не тропические джунгли. Даже и тайгой-то не назвать, не покривив душой, хоть дело происходило как раз в Сибири. Обычный пригородный лес, часто посещаемый и изрядно загаженный – то тут, то там на глаза попадаются следы людского присутствия – то пенек от срубленного дерева, то ножка от срезанного гриба, то раздавленный мухомор, то пустая сигаретная пачка, то еще какой-нибудь мусор.
«Но все-таки лес – скроет и от пешей погони, и от вертолета, если вдруг пошлют его по мою душеньку…» – думал на бегу Руслан.
Думал до тех пор, пока не услышал собачий лай – там, вдали, у оставленного на дороге «четыреста двенадцатого». В кунгах сидели не только люди, но и псы, два или три, как минимум…
Погано… Теперь погоню так просто с хвоста не стряхнешь… Придется повозиться, а то и до пальбы дело дойдет…
Но откуда такая оперативность? Как сумели вычислить, что Руслан сунется именно в Канск? Или же во всех окрестных городках ожидает столь же теплая встреча? Хм-м… Что-то не верится, что господин Савельев сумел мобилизовать такие силы.
Не сбавляя темпа, он вынул из пачки несколько сигарет, раскрошил, просыпая табак себе под ноги. Таким примитивом погоню со следа не сбить, но какое-то время можно выиграть…
Но как все-таки погано… Руслан, решив совершить вылазку к банкомату, подозревал, что операция с банковским счетом не останется незамеченной. Допускал даже, что счет окажется заблокированным. Однако не предполагал, что чуть не угодит в столь оперативно расставленную ловушку… Как бы Наташа, не дождавшись его появления в условленный срок, не выкинула какую-нибудь глупость… И никак не предупредить, их последний мобильник остался как раз у нее.
Бежал Руслан почти бесшумно. Дождь, растянувшийся на двое минувших суток, хорошенько промочил лес: попадавшие под ноги влажные сучки не трещали, не хрустели – мягко пружинили.
Впереди и чуть левее раздался голос. Мужской, громкий. Руслан повернул туда, выдернув пистолет и стараясь ступать вовсе уж беззвучно. И через несколько секунд понял, что судьба сделала ему подарок.
Невысокий и толстый мужчина стоял спиной к Руслану, у ног – корзина, наполненная грибами. К уху толстяк прижимал сотовый телефон и от души драл глотку:
– Маша, ты где?! Ну что елочки, что елочки… Тут, на хрен, везде елочки!! Ты где, я тебя спрашиваю?!
За собственными воплями он не услышал приближение Руслана – и мгновением спустя ткнулся лицом в мох, так и не узнав, среди каких именно елочек заплутала Маша. Впрочем, ближайший час или два эта проблема незадачливого грибника волновать не будет…
Мародерствовать Руслан не стал – пробежался пальцами по клавишам, быстро сказал в трубку:
– У меня проблемы. Если через сутки не вернусь, отправляйся в Касеево сама. Но не раньше! Телефон отключи, немедленно. Всё, до связи, – он дал отбой, обнулил список последних звонков, обтер мобильник и засунул его в карман толстяка.
Жаль, конечно, оставлять телефон. Но коли уж пошла серьезная игра, стоит ожидать всего. Запеленговать сотовый с точностью до пяти метров легко и просто, если обладаешь соответствующей техникой… И надежней считать, что противник такой техникой обладает.
Вновь послышался лай. Как показалось Руслану – теперь несколько ближе… Он ускорил бег, забирая правее – судя по карте, неподалеку должна протекать крошечная лесная речушка… Надо отделаться от псов.
Стремительная тень вымахнула из кустов неожиданно, на спуск Руслан надавил с запозданием.
Выстрел!
Второй!
Третий!
Четвертый!
Он не промахнулся. Однако и клыкастая тварь не прервала свой прыжок, – и Руслан не устоял на ногах, упал…
Но клыки до его горла не добрались, четырех пуль оказалось достаточно – подыхала овчарка долго, скребла лапами по изломанным, окровавленным папоротникам, словно пытаясь подняться и броситься вслед врагу…
Руслан этого не видел, продолжил бег, ругая сам себя: мог бы и сообразить, что хорошо натасканные ищейки идут по следу молча, – значит, их специально заставили подать голос, отвлечь внимание от спущенной с поводка бестии.
А он своими выстрелами дал преследователям прекрасный пеленг… И остался почти без патронов.
Где же, черт побери, проклятая речонка?.. Он выскочил на поляну – обширную, заросшую цветущим иван-чаем.
И тут издалека послышалось стрекотание летящего над лесом вертолета.
2.
Это место – территория бывшего военного объекта, приспособленная впоследствии для иных целей, – неофициально, между своими, именовалось Логовом. Огромный участок обнесенного высоченным бетонным забором леса – местами соснового, мачтового, местами смешанного, низкорослого, прорезанного полузаросшими просеками, испещренного ямами и канавами. По лесу были разбросаны многочисленные здания и сооружения, частично заброшенные и демонтированные, частично функционирующие…
Вернее, функционировавшие до недавнего времени. Потому что сейчас Логово выглядело как логово. Как логово в прямом смысле слова, как логово дикого зверя после визита охотников, – причем охотников абсолютно отмороженных, не пожалевших бензина (а то даже напалма) и тротиловых шашек, лишь бы выкурить зверя из убежища.
Все, что можно, сожжено и взорвано. Растерзанная взрывами земля, покореженный металл и железобетон руин. Техника – машины, вертолеты – превращенная в обугленные металлические скелеты. Изрядный участок горелого леса – огонь прошел низом, подлесок уничтожен полностью, превратился в пепел, но сосны с опаленной корой уцелели, задумчиво покачивают на ветру зелеными кронами, словно до сих пор дивятся нежданно нагрянувшей беде…
А еще – трупы. Много трупов, несколько десятков… Большая их часть обнаружилась под обломками бывшего бомбоубежища, превратившегося в многоместный крематорий. Еще десятка полтора обугленных тел лежало в руинах бывшего штаба части (в нынешнем Логове здание выполняло те же примерно функции, и поиски в нем велись в первую очередь).
Попадались мертвецы и не обгоревшие, застигнутые смертью вне уничтоженных зданий. Некоторые застрелены, но другие…
Другие способны были надолго испортить сон и аппетит.
Раны нанесены явно чудовищными клыками; значительной части мышечной ткани не хватает – выгрызена. Не хватает и отдельных фрагментов: конечностей, у одного нет даже головы… У другого голова наличествовала – но, почти отделенная, держалась лишь на тонкой полоске мышц и кожи…
Леонид Сергеевич Ивашов, более известный в своем кругу под прозвищем Мастер, не изощрялся в догадках на тему: что же за зверь или звери обошлись таким образом с его подчиненными?
И без того понятно… Твари, для опытов над которыми было создано в свое время Логово. Твари крайне опасные, смертоносные, убивающие без раздумий, ибо не умеют мыслить. Убивающие всех, кто попадается на пути и способен послужить источником пищи. Твари, способные к мгновенной регенерации и оттого почти неуязвимые для обычного оружия….
Твари, бывшие когда-то людьми.
Ликантропы.
Но что же здесь произошло? Отчего старательно подготовленный спектакль завершился столь неожиданным финалом? Ну никак не могла группа из шести диверсантов натворить таких дел… Ну, постреляли бы маленько, погеройствовали бы, с боем «захватили» бы заботливо подготовленную дезу – и доставили бы нанимателям, для коих, собственно, и затевалась вся инсценировка. Вроде все было просчитано филигранно…
Мастер ломал голову, не понимая, что подвела его случайность – однако же вполне закономерная. К иному результату и не могла привести ставка на отморозков, считающих выстрел в голову идеальным решением любых проблем.
Впрочем, их, отморозков в подчинении Ивашова почти не осталось. И человек, подошедший к Мастеру, созерцавшему натюрморт из выложенных на полянке трупов, подтвердил это лишний раз:
– Ахмед, – коротко сказал человек, продемонстрировав металлический жетон на цепочке, отчищенный от копоти. – Там, в виварии.
– Та-а-а-ак… Что со зверюшками?
– Четыре сгорели в клетках. Еще одну завалило в бомбоубежище. Долго барахталась, почти выбралась… Но все-таки сдохла. Жарковато там было. Даже для нее.
– Где остальные?
– Не знаю… Три клетки открыты. Значит, еще две зверюги или лежат под развалинами, или бегают где-то.
– Ищите, Мухомор, ищите. Носом землю ройте. Двух тварей ищите, и Деточкина. Не мог он никуда слинять, я с ним по рации говорил, когда началось.
Обладатель грибного прозвища вздохнул, стянул с головы зеленый платок-бандану, мокрый от пота. Скомкал, сунул в карман. Достал и повязал бандану новую, свежую – прекратив демонстрировать миру белые пятна ожогов, разбросанные по голому загорелому черепу. Вздохнул еще раз и отправился рыть носом землю. Ну, не совсем носом, – в его распоряжении имелся подъемный автокран и два бульдозера…
Старания Мухомора увенчались лишь частичным успехом. Под руинами удалось найти обгоревшую тушу одной твари. Еще одна бесследно исчезла. Номерной жетон Деточкина ни на одном из трупов так и не обнаружили.
Мастер, мрачный как грозовая туча, отправился к вертолету – сделать неутешительный доклад начальству. Вернулся быстро, и…
И, пожалуй, таким подчиненные его еще не видели… Казалось, Мастер только что умер, умер от солнечного удара или еще по какой-то причине, – и от вертолета движется его отчего-то сохранивший способность к передвижению труп.
Ходячий труп жестом поманил Мухомора в сторонку, словно бы желая сказать что-то, не предназначенное для посторонних ушей. Но очень долго не говорил ничего. Потом наконец выдавил:
– Савельев убит. Застрелен. Ты понимаешь, что это значит? Хорошо понимаешь?
3.
Похоже, проблемы с животиком у Ксюшки благополучно завершились – спала спокойно, причмокивая во сне губами; Граев даже прекратил легонько покачивать коляску – чтобы не разбудить невзначай. Хотя, конечно, на сороковом году жизни опыт общения с младенцами он имел самый минимальный. Собственно, последними тремя месяцами тот опыт полностью и исчерпывался.
Наверное, он выглядел несколько смешно – почти двухметровый верзила с неулыбчивым лицом, управляющий коляской легкомысленной расцветки, в которой посапывало очаровательное пухлощекое создание. Но Граев не привык задумываться о том, как он выглядит.
Наверное, он был счастлив… Счастлив от самого заурядного, казалось бы, дела: прогулки с женой и дочерью, совмещенной с посещением пары магазинов. Счастлив, как ни странно, от всех хлопот, навалившихся в последние три месяца: подгузники, детские болячки, бессонные ночи… Но и над этим Граев не задумывался.
Саша наконец вышла из универсама, первым делом заглянула в коляску.
– Ну как вы тут? Не просыпалась?
– Всё в порядке, – коротко проинформировал Граев.
Она нагнулась, уложила сумку с покупками в решетчатый поддон коляски (там уже красовался огромный пакет с подгузниками, всемирно прославленными телерекламой). Спросила:
– Ну что, к дому? Нагулял аппетит, наверное?
Граев и в самом деле проголодался. Да и вздремнуть после почти бессонной ночи не помешало бы. Но больно уж сладко Ксюша спала…
А ему, кстати, полезно немного попоститься – Саша готовит изумительно, и на семейных харчах Граев набрал несколько совершенно ненужных килограммов…
В общем, к дому они все-таки двинулись, – но самой кружной, дальней дорогой.
Молодая семья (определение это, скорее, относилось к женской составляющей семейства) ныне обитала на съемной квартире. Свою однокомнатную хрущевку Граев, не задумываясь, продал: тесновато, да и район отвратный, на самом краю промзоны – ни к чему младенцу дышать такой загазованной атмосферой. Сняли «двушку» в более благоприятном с точки зрения экологии месте; и Граев сейчас прикидывал, в какую строительную корпорацию имеет смысл внести первый взнос за квартиру в строящемся доме, чтобы не пополнить ряды обманутых дольщиков. Благо мог получить информацию, недоступную простым гражданам, – кое-какие связи в ГУВД у него остались, в том числе и среди борцов с экономической преступностью…
Сам же Граев возвращаться в уголовный розыск не стал, даже полностью вылечив руку. Хватит, набегался за гроши… Трудился он в «Бейкер-стрите» – в той самой охранно-розыскной конторе, где фиктивно числился и раньше, работая над делом Колыванова. Над делом, о котором и вспоминать-то не хотелось… Нынешняя служба тоже не мед, порой приходится крутиться как белка в колесе, но хотя бы платят соответственно. На квартплату и на взносы за новую квартиру вполне хватит. Ну и на подгузники, разумеется.
…Все на свете рано или поздно заканчивается – завершилась и их растянувшаяся прогулка (чему поспособствовал и начавший моросить дождик). Маршрут оказался длинным и замысловатым, но в конце концов привел под протяженную арку, соединявшую два смежных дома – иначе к жилищу Граевых было не пройти.
Под аркой стоял человек.
Не то чтобы у Граева имелось обыкновение пугаться личностей, встреченных в темных подъездах или в полутьме арок, но… Но он давно привык при таких встречах мгновенно прокачивать незнакомца: кто такой, зачем тут маячит и чего можно от него ожидать. Очень полезная привычка – для всех, кто рассчитывает дожить до почтенных седин.
Ага… Кавалер, поджидающий девушку… Не из богатых: в руке букетик из трех скромненьких гвоздик, да и от дождя забился под арку, а не в собственную машину. Однако воспитан в старых понятиях: брючки наглажены, рубашка свеженькая, тщательно причесан…
В общем, ничего опасного, – вынес Граев вердикт после секундного наблюдения. И повернулся, чтобы помочь Саше: въезд под арку перегорожен решеткой, калитка в ней распахнута, но через высокий металлический порог коляску приходилось переносить вдвоем…
Это стало ошибкой.
Когда Граев развернулся, букет дешевых гвоздик валялся под ногами… В руке у «кавалера» был пистолет с длинным глушителем.
Чпок! Чпок! Чпок!
Наверное, киллер изумился: человек, которому полагалось корчиться в луже собственной крови в ожидании контрольного выстрела, – не корчился. Более того, оставался на ногах. Более того, приближался к стрелку – не прямо, рваным зигзагом, постоянно и мгновенно меняя направление и скорость. Казалось, промахнуться на таком расстоянии невозможно, – но все пули проходили мимо…
Чпок! – последняя пуля ушла вверх, обвалив здоровенный пласт штукатурки; Граев с хрустом, ломая пальцы, выдрал пистолет из руки, рубанул ладонью чуть выше уха киллера… И тут же обернулся: что с Ксюшей?! Что с Сашей?!
С дочерью было все в порядке – ни одна из пуль, даже рикошетных, не зацепила коляску. А Саша…
Саша медленно оползала по грязной стене – разрисованной, исписанной всякой похабщиной.
На белой блузке, слева, темнело крохотное пятнышко.
Глава вторая. Как умирает любовь
Я проскользнул к больному в комнату; думаю, если он не спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как соврать половчее.
1.
Вновь начался дождь.
Барабанил в окно, стучал по крыше, и Наташе отчего-то казалось, что ничего отвратительнее звуков дождя она в жизни не слышала… И не видела ничего отвратительнее здешнего унылого пейзажа за окном…
И еще казалось – это навсегда.
Руслан никогда не вернется… Он не любит жаловаться на трудности и препоны, Наташа давно поняла, что они для него почти не существуют, и коли уж сказал: «У меня проблемы, могу не вернуться», – дело совсем плохо…
Его убьют, и она останется одна… Вернее, не одна… Но это еще хуже…
А дождь всю оставшуюся жизнь будет барабанить в окно – до того самого момента, когда она перестанет обманывать себя, перестанет на что-то надеяться, достанет пистолет, и…
Она достала пистолет.
Достала, хотя раньше предпочитала не притрагиваться без нужды к смертоносной игрушке. Знала, как обращаться, – Руслан настоял и научил – но не брала лишний раз в руки.
Теперь взяла.
Кто сказал, что оружие в руке придает уверенность? Может, кому-то и придает… Наташа же ощутила лишь болезненное любопытство: если заглянуть в дуло, будет ли виден металлический блеск пули?
Ничего… Бездонная чернота. Бездонная… Можно падать, и падать, и падать… Интересно, если нажать сейчас большим пальцем на спуск, успеет она увидеть ослепительную вспышку? Успеет понять, что происходит? Успеет почувствовать боль?
Из соседней комнатушки донесся стон, больше похожий на приглушенное рычание. Она вскочила, отложила пистолет, поспешила туда…
Одеяло сброшено на пол. Тело обнажено – тело, все еще похожее на человеческое… Встречаются, наверное, и такие люди – облепленные переразвитыми мускулами, с сильно выступающими челюстями…
Существо, не так давно звавшееся Андреем Николаевичем Ростовцевым, зашевелилось, вновь издало не то стон, не то рычание. Наташа торопливо взяла шприц-тюбик, лежавший на колченогой тумбочке, сдернула колпачок с иглы…
На бугрящейся мышцами руке должны бы были виднеться следы бесчисленных инъекций – но не виднелся ни один. Раны – и не только такие незначительные – заживали у существа необычайно быстро.
Укол подействовал почти мгновенно: тело вновь вытянулось неподвижно, стоны смолкли, слышалось лишь тяжелое ровное дыхание.
«Видит ли оно сны?» – подумала Наташа, даже в мыслях она не могла назвать это Андреем.
Вполне возможно, что видит, – жуткие сны, кровавые…
А ведь она любила это – совсем недавно… Смерть любимого, наверное, пережить легче. Потому что понимаешь: того, кто был тебе дорог, уже нет. Он остался лишь в твоей памяти. В могилу или в печь крематория отправляется не он – груда мертвой органики. Больно и страшно, однако пережить можно. Но вот так… Андрей не умер, лежит перед ней, дышит… Только он уже не Андрей. Нечто чужое и чуждое, даже внешне едва похожее… Нечто, лишь бесчисленными инъекциями удерживаемое на самой грани превращения в дикого, опасного для окружающих зверя… Нечто, в редкие минуты бодрствования желающее лишь одного: жрать, жрать, жрать…