Мир был на пороге конца Куманяева Наина
В Визенхольме не раз толковали об арестованных офицерах, но я никогда не слышала упоминания о том, что в числе заключенных были и иностранцы.
Я даже знала некоторых из содержавшихся в замке офицеров по имени, кое-кто из них сумел составить себе в городке громкую репутацию. Но на этот раз мне не пришло в голову усомниться в правдивости слов незнакомца. Прежнее спокойствие оставило его, и в этих разрозненных, с жаром произнесенных словах, звучала правда.
Внезапно я почувствовала к этому миниатюрному человеку симпатию. Я не раз бывала в замке, знала его высокие стены, окованные железом двери, бесконечные коридоры, в которых так гулко отдавались шаги.
Незнакомец обрел свою обычную манеру говорить и теперь спокойно продолжал:
– Я – действительно русский офицер. Больше я вам ничего не могу сказать, но вы дочь русского офицера и удовольствуетесь сказанным. Забудьте ложь, которую я сказал вам, – но служба и долг не допускают излишней откровенности. Мне доставили туда – и кивком головы он показал на крепость – письмо, в котором было сказано, что Игорь Грошев – по-видимому, вы его не знаете, но он один из наших – подготовит вас к моему появлению. Так, значит, вы ничего не слышали о нем?
– Нет, – ответила я.
– Значит, его нет в живых, – решительно заявил незнакомец. – Игорь еще никогда в жизни не был неточным. Послушайте, вы хотите помочь мне?
– Да.
– Сколько у вас имеется денег?
Я взяла свою сумочку и пересчитала ее содержимое.
– Около трехсот марок, – ответила я. В ту пору это были для меня огромные деньги.
– Вы можете пожертвовать этими деньгами?
– Разумеется.
Он принял банкноты, которые я протянула ему, и спрятал их в карман.
– Вам вернут их, – сказал он. – Я или кто-нибудь из моих людей вернет их вам. А если нет, то вам будет достаточно написать в военное министерство и изложить обстоятельства, при которых у вас взяли эти деньги. Вам их немедленно вернут.
Он потер руки и продолжал:
– Мне необходима шляпа, и еще я был бы не прочь обзавестись пальто.
– Сын доктора Кауфманна учится в Ронне и оставил здесь свою старую шляпу и дождевой плащ. Я сейчас принесу вам их…
– Подождите, – остановил он меня и взглянул на часы, – сейчас половина одиннадцатого. В котором часу вы ожидаете возвращения ваших хозяев домой?
– Не раньше одиннадцати. Кауфманны в гостях, играют в карты. Я не думаю, чтобы они освободились раньше половины двенадцатого. Я не хочу вас гнать, – добавила я, – но не кажется ли вам, что вам следует поспешить?
– Теперь, когда им уже стало известно о том, что я бежал, это не так важно, как раньше, – заметил он. – Лучше переждать первую горячку, прежде чем показаться на дороге. Во всяком случае полчаса в моем распоряжении.
– Если не вздумают обыскать сад, а это очень возможно…
Он покачал головой.
– Возможно, что это им сразу не придет в голову. Я намеренно оставил следы, которые ведут как раз в противоположном направлении, и я надеюсь, что сперва меня станут искать там.
– Скажите, вы бежали не через наш сад? – спросила я.
Он весело улыбнулся, словно подтверждая своей улыбкой мой вопрос.
– Но ведь стена страшно высока? – в изумлении воскликнула я. – И унизана гвоздями… К тому же калитка заперта…
Калитка, о которой я упомянула, находилась в самой глубине сада и вела прямо на двор замка. Через эту калитку комендант в прежнее время имел возможность проходить непосредственно в замок, не пользуясь главными воротами. Когда в дом коменданта переехал фон Кауфманн, калитку заперли и ключ повесили в караульную замка.
Незнакомец объяснил:
– Замок можно взломать. Однако, – продолжал он, приветливо глядя на меня, – я вам ничего не скажу. Запомните: чем меньше вы будете знать, тем лучше будет для вас. Вы должны забыть о нашей встрече. Вы еще новичок в этой игре, и вам следует уяснить себе, что тех, на кого падет подозрение, что они помогли мне бежать, ожидают большие неприятности…
– Ба! – заметила я, и не подозревая о том, как мне придется впоследствии пожалеть об этих хвастливых словах, – мне ничего не страшно. Я иностранка, и никто не осмелится тронуть меня.
Внезапно лицо незнакомца стало задумчивым.
– Не говорите так. Хромой не боится ничего.
– Хромой? – повторила я. – Кто это?
Мой вопрос произвел на моего собеседника странное действие, лицо его стало напряженным, и в глазах вспыхнул огонек.
– Да избавит вас Господь от встречи с ним, – серьезно заметил он. Я была удивлена происшедшей в нем переменой и серьезностью его тона. – Запомните то, что я вам скажу. Если обо мне станет осведомляться хромой немец, крупный, плечистый мужчина, то будьте настороже. Постарайтесь не вызвать в нем подозрений, в противном случае – берегитесь!
Наступило краткое молчание. Вокруг снова все затихло, замок словно вымер. Маленький человек поспешно застегнул свой пиджак.
– А теперь, – живо сказал он, – в бой! По причине, которую я вам уже изложил, вам не следует впутываться в эту историю. Вы теперь потушите свет, принесете мне пальто и шляпу и покажете, где здесь главный выход. Затем вы поспешите к себе наверх, нырнете в постель и до завтрашнего утра не шелохнетесь…
– А вы?
Он пожал плечами.
– А я закончу свою задачу. – И он протянул мне руку. – Прощайте, и еще раз спасибо вам. Мне хотелось сразу довериться вам, но однажды женщина предала меня, и с той поры я очень осторожен.
Он протянул свою худощавую руку, и я почувствовала тепло этого пожатия.
– Желаю вам удачи. Мне очень жаль, что я… была такой неприветливой, но я не поняла… Прежде чем вы уйдете отсюда, я должна вам сказать, что, по-моему, вы самый храбрый человек, которого я когда-либо встречала на своем пути.
Он покачал головой и улыбнулся.
– Я не храбр, а азартен, – примерно, как игрок, который просадил свою последнюю ставку. Я запятнал свою честь, попав к ним в руки и дав себя запрятать в эту крепость. Но теперь, честное слово, я верну ее себе незапятнанной.
И, произнося эти слова, он плотно сжал губы.
– Вашу честь? – повторила я. Что он хотел этим сказать? Поддавшись обаянию его слов, я решилась и спросила его: – Послушайте, майор, я так мало сделала для вас, быть может, я еще чем-нибудь могу быть полезной вам?
Он покачал головой.
– Вы вели себя великолепно. Но вы ничего не можете предпринять… по крайней мере здесь.
– Куда вы теперь направляетесь?
Он поколебался и потом ответил:
– В Берлин.
– В Берлин? – повторила я. – На следующей неделе я тоже еду в Берлин.
– Черт побери! – вырвалось у него. Но он поспешил отогнать мысль, которая пришла ему в голову. – Нет, нет, вы не должны впутываться в эту историю, это не дело для такой прелестной девушки, как вы.
– Я вовсе не беспомощная девушка, – сказала я. – Я привыкла заботиться о себе. Я хорошо владею немецким языком. Если я действительно могу чем-нибудь…
Он прервал меня:
– Все это мне известно. Но я должен действовать один.
И, повернувшись к письменному столу, он добавил:
– Вы готовы? Я тушу свет…
В это мгновение у входной двери резко зазвенел электрический звонок.
Незнакомец вопросительно взглянул на меня. Впервые его лицо приобрело выражение сильной озабоченности.
– Кто-то хочет войти в дом, – прошептала я.
– Вы не можете сказать, кто это может быть?
Я покачала головой.
– Кауфманны не имеют обыкновения звонить, у них имеется свой собственный ключ, у прислуги тоже.
– Это скверно. В таком случае мне надо уйти через калитку. Скажите, эта дорожка ведет на улицу?
– Да, – ответила я.
– Хорошо. В таком случае заприте за мною дверь и сбегайте наверх, чтобы накинуть на себя халат. Потом вы спуститесь вниз и посмотрите, кто звонит. А я воспользуюсь удобным мгновением и выберусь на дорогу…
Снова зазвенел звонок.
– Пусть звонят, решат, что вы уже спите.
Он прокрался на цыпочках к двери в сад.
– Готово? – спросил он шепотом.
Затем я увидела, как он застыл на месте. Он предостерегающе поднял руку и потом до моего слуха донесся шорох гравия – осторожный звук шагов.
Дроботов стремительно нагнулся, и комната погрузилась во мрак. Звонок прозвенел в третий раз. Из сада донеслись неясные, приглушенные шорохи.
До моего слуха долетел шепот.
– Вы действительно едете в Берлин?
– Да. В пятницу. Но почему вы спрашиваете меня об этом?
– Если со мною что-то случится, могу я надеяться на то, что вы исправите отвратительную глупость, совершенную мною?
– Я готова помочь вам, если это только в моих силах.
Наши руки встретились во мраке.
– Слушайте! В гостиной оперной певицы Эулалии Пикколомини, проживающей на Гогенцоллерн-аллее, 305, в шкафчике для граммофонных пластинок спрятан синий конверт. Он находится за граммофонными пластинками. Вы полагаете, что вам удастся раздобыть этот конверт без того, чтобы кто-нибудь заметил ваши действия? И вы сможете доставить этот конверт по указанному адресу?
Почувствовав легкий испуг, я ответила:
– Да, я постараюсь. Но как вы можете знать, что конверт действительно находится там?
– Потому что в этом доме никогда не прикасаются к граммофонным пластинкам. Эулалия ненавидит граммофонную музыку.
– Если конверта там не окажется, – продолжал он, – то это будет означать, что мне удалось опередить вас. Она встает поздно, и если вы пойдете к ней пораньше, то вам нетрудно будет завладеть конвертом. Ступайте предложить ей что-нибудь купить, какой-нибудь мех или кружева. Камеристку зовут Эльжбетой, и она проводит вас в гостиную.
Снова зазвенел нетерпеливый звонок.
– А что я должна буду сделать с конвертом? – спросила я.
– Вы его отнесете Аарону Израэлю. Он живет на Таубенштрассе 97, это одна из прилегающих к Фридрихштрассе улочек, у него театральная агентура. Этот конверт вы передадите ему, но только лично в руки. Он знает, что ему надлежит предпринять. К нему не так легко попасть, но если вы скажете, что вы дружны со мной, то он вас тотчас же примет.
Он пожал мне руку.
– Я знаю, что вы не бросите меня на произвол судьбы. Если бы вы знали, какое это имеет для меня значение! Я предал своих людей и теперь должен исправить содеянное. Вы запомнили оба адреса?
Я повторила названные адреса.
– Запомните имя Аарон Израэль – вы скажете ему, что посланы майором Дроботовом. А если…
– А если я его не найду или он будет в отъезде?
– Тогда, будучи в Санкт-Петербурге, передайте конверт в военное министерство, в канцелярию Военно-ученого комитета Главного штаба, отдел «Запад». А теперь заприте за мною дверь.
– Неужели вы уйдете сейчас?
– Это единственное, что мне остается сделать. Вы не имеете представления о том, что может произойти, если меня застанут здесь. К тому же мне кажется, что сейчас путь свободен. Тише!
Рука его легла на ручку двери и дверь бесшумно поддалась под его нажимом. Пахнуло запахом сырой листвы и в следующее мгновение черная беззвездная ночь поглотила Дроботова. Лишь тогда мне пришло в голову, что он ушел без обещанных ему шляпы и плаща.
Я заперла за ним, по возможности без шума, дверь и, миновав погруженную во мрак комнату, забралась к себе в спальню. При свете свечи я сорвала с себя платье и, распустив волосы, накинула на плечи халат. Затем, захватив за собой свечу, я поспешила вниз.
– Кто там? Что случилось?
В ответ раздался голос майора Гагенбека. Майор спросил меня на ломано русском:
– Это ест ви, фройляйн Наталья? Прошу фас, отпирайт шнеллер! Это ест я – майор Гагенбек.
Голос обычно веселого майора звучал сейчас хрипло и напряженно.
– Что вам угодно? Я одна в доме и не одета. Я уже спала…
Его рука нетерпеливо застучала по стеклу двери.
– Отоприте! рявкнул он уже по-немецки. Мне необходимо немедленно же переговорить с вами. Это не терпит отлагательства.
Я отперла дверь, и майор быстро вошел в дом. Его полное лицо было разгорячено, и светлые его глаза горели гневом. Он набросил на плечи серую шинель, а в руках у него был карманный электрический фонарик.
Происшедшая с майором перемена напугала меня. Я еще никогда не видела его в таком состоянии. Обычно этот полный, веселый и добродушный человек, очень забавный в обществе, всегда он был особенно внимателен ко мне. И тем более тяжело мне было увидеть сейчас его дико озирающееся лицо, слышать его резкую отрывистую речь.
Он повернулся и бросил кому-то невидимому, продолжавшему стоять в саду, приказ:
– Останьтесь со своими людьми у калитки и никого не пропускайте.
– Слушаюсь, господин майор, – прозвучал в ответ грубый голос.
Майор запер за собою дверь. Я была вне себя от страха за моего маленького друга.
– Один из наших заключенных бежал, – сказал майор, – теперь он говорил по-немецки, хотя обыкновенно он блистал передо мной своим ломаным русским языком. – Предполагают, что ему удалось бежать через ваш сад. Вы говорите, что уже спали. Вы ничего не слышали?
– Только выстрел из пушки, – ответила я, в надежде, что он не обратит внимания на мое волнение. – И потом отчаянный шум.
Майор провел электрическим фонариком по комнате, и его внимание привлек выключатель на стене. Он повернул его, но комната продолжала пребывать во мраке.
– Проклятье! Как раз в эту ночь выключен ток! – Повернувшись ко мне, он сказал: – Когда я звонил вам по телефону, вы мне сказали, что барон Кауфманн еще не возвратился домой. Теперь он дома?
– Нет.
– В таком случае я, с вашего позволения, осмотрю дом. Мы начнем с кабинета, выходящего в сад.
Майор отлично знал расположение комнат и, не теряя времени, прошел через столовую в кабинет. Он по-прежнему освещал фонариком путь, и я следовала за ним, опасаясь, что мой неизвестный гость оставил в кабинете какие-нибудь следы пребывания. Что я скажу майору, если ему вздумается подвергнуть меня допросу?
В то мгновение, когда мы прошли в кабинет, из сада донесся выстрел. У майора вырвалось восклицание, и он бросился к двери, ведшей в сад. Он распахнул ее, и мы услышали второй выстрел. Затем комната наполнилась гулом голосов, и я слышала в саду тяжелые шаги.
Майор выбежал в сад, захватив с собой фонарик. Я осталась во тьме.
Вне себя от страха, я прислонилась к косяку, не решаясь спросить себя, что означали эти выстрелы.
Глава пятая
Мне пора уезжать
Два выстрела… И затем снова тишина… Я стою у двери и тщетно спрашиваю себя, что могло произойти в саду и что мне следует предпринять.
Потом я услышала шум автомобиля, голоса и хлопанье входной двери, то возвратился фон Кауфманн. Вне себя от злости, он прошел в кабинет, за ним следовала его жена.
– Черт побери, кто вздумал стрелять в моем саду! – воскликнул он. – И что хуже всего, они даже не хотят сказать мне, что все это значит! Я скажу этому болвану Гагенбеку свое мнение по поводу того, что у моего сада ставят часовых, которые отказываются пропустить меня в мой собственный дом.
– Наталиа! – воскликнул он, завидев меня, – что здесь произошло? Видно, они все там в замке посходили с ума?
– Убежал один из заключенных, – ответила я, – и майор в поисках его пришел к нам. Они все сейчас в саду…
– Чепуха. Не хватало еще, чтобы каждый раз, когда кто-нибудь из этих бездельников вздумает ночевать у своей дамы, в замке открывали пальбу и расставляли у меня в саду караулы.
– Фриц, – перебила его жена, – нельзя же подобные вещи говорить в присутствии нашей гостьи.
– Фройляйн Наталиа больше не ребенок, – продолжал он. – Как и все обитатели Визенхольма, она знает, что у содержащихся в крепости офицеров имеются в городе возлюбленные. Черт побери, если майор воображает, что я потерплю его мелодраматические выходки, он жестоко ошибается. Это неслыханно! Я буду жаловаться генералу!
И он поспешил в сад.
Госпожа фон Кауфманн покачала головой, ее некрасивое, но вдумчивое лицо озарилось улыбкой и, подойдя ко мне, она обняла меня.
– Фриц очень рассержен. Солдат вздумал преградить ему путь и угрожал ему штыком. Эдакий болван! Должно быть, какой-нибудь рекрут из Польши, не владеющий немецким языком. Дорогое дитя мое, – продолжала она, – мне кажется, вас все это очень взволновало.
– Да, я перепугалась, – ответила я.
– Расскажите, что здесь произошло.
Я собралась с мужеством и начала лгать. Что мне оставалось делать? Ведь тайна эта была не моей тайной, и я не вправе была разгласить ее. Поэтому я сказала, что меня за работой стало клонить ко сну и что я поспешила лечь. Потом меня разбудил выстрел из орудия и поднявшийся шум. На случай, если бы майор выразил свое удивление по поводу того, что я, проснувшись раньше, заставила его так долго ждать, я поспешила добавить, что выстрел так напугал меня, что я поспешила укрыться одеялом и не осмеливалась сойти вниз и выяснить, в чем дело.
По мере того, как я говорила, мое волнение улеглось, и я почувствовала, что мое повествование звучит очень правдоподобно. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что никаких следов пребывания незнакомец после себя не оставил. Только бы мне удалось узнать, что стало с ним! Я чувствовала, что пока меня будет томить неизвестность в этом вопросе, я не обрету покоя. Я все еще продолжала слышать раздававшиеся в саду выстрелы…
– Я не удивляюсь тому, что Фриц так рассердился. Майор действительно не знает, что он творит. Вы говорите, что майор лично явился сюда? Неужели он настолько потерял голову, что вздумал беспокоить вас?
– Да, он был здесь и говорил со мной именно здесь.
Госпожа Кауфманн направилась к двери и выглянула в сад.
У ворот виднелся фонарь и оттуда доносились голоса.
– Хотела бы я знать, где так долго пропадает Фриц. Вам майор не сказал, кто был тот человек, которого они разыскивают?
– Нет…
– Будем надеяться, что они не попали в бежавшего. Если с беглецом что-нибудь приключилось, майор может спокойно заказывать себе штатское. Будем надеяться, что новый комендант окажется холостым человеком, потому что для меня было бы ужасно, если бы пришлось расстаться с этим домиком.
– Но почему вы предполагаете, что с майором что-нибудь случится? Ведь если кто-нибудь из заключенных бежал, то он ведь обязан приложить все усилия, чтобы поймать его.
– Не забывайте о том, что все заключенные, содержащиеся в замке, являются германскими офицерами, – продолжала госпожа фон Кауфманн, – а офицеры в нашей стране – это божества, это священные коровы, к которым нельзя прикасаться, даже если им и случается порой посидеть под арестом. Вы живете в насквозь военизированном государстве, душечка моя…
Ее слова пробудили во мне воспоминание – когда мне приходилось слышать эту фразу? Я вспомнила почтальона Фрица, ведь это именно он сказал мне те же самые слова: «штатские здесь не имеют никакого значения». И тут же во мне снова ожило все то, что я услыхала от Фрица, его предсказания относительно возможности войны, и я подумала о маленьком человеке и о возложенной на него миссии. Впервые я задумалась над тем, что могло содержаться в том синем конверте, который имел такое большое значение для моего странного гостя.
Фрау Кауфманн закурила папироску.
– Офицеры – это высшее сословие в нашей стране, единственные существа, мнение которых имеет здесь какое-нибудь значение. Наше правительство весьма печется об армии. Если бы сегодня ночью какой-нибудь солдат ранил моего мужа, то неужели вы думаете, что мой муж получил бы какую-нибудь компенсацию? Несмотря на то, что мой муж видный чиновник, прав оказался бы солдат. Более того, майор был бы представлен к награде, а солдат получил бы нашивки. Вот как в Германии обстоит дело с армией. Она всегда права. Это – прусская система и, живя здесь, надо свыкнуться с нею.
Рассеянно стряхнув пепел, она продолжала:
– И все же мне не удается свыкнуться с этим. Мой муж знает об этом, хоть мы и никогда не касаемся этой темы, это у нас в семье единственное расхождение. И все же мне кажется, что в глубине души он придерживается того же мнения, что и я. Ибо он добр и великодушен. Но он ведь и сам – офицер запаса и поэтому должен оправдывать существующий порядок…
Снова на дорожке послышались шаги и в комнату вошел фон Кауфманн.
Я не лишена наблюдательности и заметила, что, возвратившись в комнату, он тут же внимательно взглянул на меня, словно подозревая меня в чем-то и желая задать мне вопрос. Мне стало не по себе.
Госпожа фон Кауфманн тоже почувствовала, что произошло что-то неприятное.
– Наконец-то ты вернулся, – воскликнула она, – надеюсь, ничего не случилось?
Прежде чем ответить на этот вопрос, он повернулся к нам спиной, запер дверь в сад и опустил шторы.
– Ничего серьезного, – заметил он и взял письма, которые Фриц положил на письменный стол.
– А орудийный выстрел, тревога, весь этот шум? – осведомилась жена.
– По-видимому, произошло какое-то недоразумение, – заметил судья.
– Но майор сказал Натали, что один из заключенных бежал из замка, – продолжала настаивать госпожа Кауфманн.
– Майора вовсе не было в замке, когда это случилось там, он был внизу в городе в погребке Шмидта. С твоего позволения я прекращу этот разговор, – поспешил он добавить, заметив, что его жена собирается продолжать расспросы. – Лучше всего будет, если ты забудешь обо всем случившемся, если не хочешь обречь майора не неприятности.
– Но, Фриц, ведь ты сказал, что собираешься пожаловаться на майора генералу!
– Мало ли что я могу сказать в минуту раздражения, – нетерпеливо возразил судья. – Майор принес мне свои извинения, и я считаю инцидент исчерпанным. И я не хотел бы, чтобы ты или наша милая фройляйн когда-нибудь упоминали о случившемся. Надо уберечь майора от неприятностей, хотя бы уже потому, что если он будет смещен, то мы потеряем этот уютный домик.
Госпожа Кауфманн расхохоталась.
– Вот действительно совершенно аморальное заключение для судьи, – заметила она, решив его подразнить. – Но, разумеется, если наше дальнейшее пребывание в этом доме зависит от нашего молчания, то мы будем молчать. Не правда ли, Наталья? – Затем она нахмурилась и добавила: – Но ведь они подняли такой шум, что могли разбудить даже мертвых. Завтра весь Визенхольм будет говорить о происшествии. Вы не подумали об этом?
Судья возразил:
– Это не первый случай ночной тревоги в гарнизоне. На этот раз то была тревога не в казарме, а непосредственно в замке. Публика удовлетворится этим объяснением. – И он выразительно замолчал, дав понять, что вопрос исчерпан. – А теперь пора спать, уже полночь.
Обычно госпожа фон Кауфманн поднималась наверх вместе со мной, предоставляя мужу запереть все двери и окна. Но сегодня она предпочла остаться с ним внизу. Сердечно поцеловав меня на прощанье, она пожелала мне доброй ночи. Судья также был очень приветлив ко мне, но, подавая ему руку, я заметила, что его пристальный, внимательный взгляд продолжает покоиться на мне.
И меня снова обуял страх.
Глава шестая
Колченогий
Мне суждено было провести тяжелую ночь.
Я не смогла заснуть – мысли мои были поглощены выстрелами, раздавшимися в саду. Поведение Кауфманна явно свидетельствовало о том, что всю эту историю пытались затушевать, но мне было неясно, делалось ли это потому, что удалось захватить беглеца, или же ему удалось благополучно спастись.
В ту пору я и не предполагала, что моего гостя могли просто застрелить.
О себе я не беспокоилась, меня беспокоила мысль об участи моего незнакомого соотечественника. Я надеялась, что ему удалось спастись, и искренне желала, чтобы ему удалось осуществить свою задачу и уведомить меня об этом, тем самым избавив от необходимости выполнить возложенное на меня поручение, которое мне было совсем не по душе.
Несмотря на запрещение судьи, я решила доискаться до правды. Я надеялась, что мне удастся хоть что-нибудь выведать от одного из молодых офицеров, расположенных ко мне, и я надеялась, что мне завтра же удастся приступить к расспросам.
И, приняв это решение, я, наконец, заснула. Мне привиделся ужасный сон. Мне казалось, что я лечу по узкому бесконечному каменному коридору и что меня преследует огромный хромой мужчина, размахивающий в воздухе синим конвертом. Преследователь настигает меня, я слышу его тяжелое дыхание, и я просыпаюсь с испуганным воплем. Моя комната залита светом, а в дверь стучится прислуга Фрида: «Уже семь часов, фройляйн!»
Я спешу одеться и спуститься вниз к завтраку, рассчитывая после него засесть за работу. С послеобеденной почтой в Берлин должна уйти рукопись, и я до обеда работаю с фрау Кауфманн. Обычно после завтрака я садилась за пишущую машинку, а она диктовала мне. Затем мы вместе исправляли написанное, а по вечерам я переписывала.
Госпожа Кауфманн обладала способностью диктовать очень ясно и вразумительно, совершенно не испытывая необходимости менять построение фразы или подыскивать слова. Но в это утро она была необычайно рассеяна.
Что мог ей сказать вчера вечером доктор? Ко мне она была внимательна как обычно, и я готова была уже объяснить себе ее состояние тем, что она была не удовлетворена развитием действия в своем романе.
За обедом тяготевшая над нашим домом тайна не прояснилась, о происшествии минувшей ночью вообще не упоминалось. Судья Кауфманн имел беседу с одним из своих прибывших из Берлина коллег и целиком был поглощен политическими сообщениями. Он прочел нам целую лекцию о преступлениях сербов и заверял нас, что австрийцы будут реагировать на их деяния должным образом и воздадут им по заслугам.
После обеда он, по обыкновению, отправился поспать. Его примеру последовала и жена, а я села за просмотр очередной главы. Фрау Кауфманн редко выходила в жаркие дни из дому, и поэтому я сказала ей, что охотно возьму на себя труд доставить рукопись на вокзал, полагая, что после скверно проведенной ночи мне будет полезно прогуляться. К тому же дорога в Визенхольм была очень людной, и я рассчитывала, что мне удастся повстречать кое-кого из знакомых и, быть может, узнать что-нибудь о происшествиях минувшей ночи.
Поэтому я в половине четвертого покинула дом и направилась по тенистой липовой аллее вниз в городок.
Стоял чудесный солнечный день, воздух был напоен ароматом лип. Я медленно спускалась вниз с холма, любуясь раскинувшейся предо мной живописной панорамой.
После обеда городок снова оживает. У дверей магазинов и лавок стоят их владельцы, приветливо здороваются со мной, уделяют внимание каждому прохожему.
После пребывания в одноцветной серой русской провинции мне все это кажется очень милым, и в тот солнечный день я была очень далека от мысли, что в последний раз вижу и городскую площадь, и старинное здание ратуши, и гостиницу «Под вечной лампой». По пути мне попадаются офицеры в тугих высоких воротниках, внимательно оглядывающие всех проходящих женщин, денщики с продуктовыми корзинами, пастор в черном одеянии, супруга бургомистра в платье, вышитом черным бисером, наконец, начальник гарнизона, престарелый полковник Дернер, направляющийся в своей коляске в замок.
Этот мирный городок нисколько не походил на место, в котором могла разыграться ужасная трагедия. А то, что здесь разыгралась какая-то трагедия, я чувствовала.
Я прошла мимо аптеки и собиралась уже завернуть за угол, как аптекарь, краснощекий юноша, подбежал ко мне и объявил:
– Простите, сударыня, что беспокою вас, – сказал он, – но прибыли капли для фрау Кауфманн, и я полагал, что, быть может, вы захватите их с собой…
Аптекарь Лахвиц всегда был в курсе всех новостей, и так как у меня времени было достаточно, то я прошла за ним в аптеку. Мне не пришлось нарушить запрет судьи, потому что аптекарь, не дожидаясь с моей стороны расспросов, поспешил сам открыть огонь.
– Какая суматоха поднялась вчера в замке, – заявил он.
– Вы тоже слышали этот шум? – спросила я.
Он улыбнулся.
– А разве есть люди, которые не слышали его? Разве только мой глухой сосед ничего не слышал. Все решили, что объявлена война, но я то знал, что это всего-навсего лишь ложная тревога.
– Вобщем такие истории, если к ним не привыкнуть, могут нагнать страху, – заметила я.
– Да, – заметил аптекарь, передавая сверток, – мы окружены врагами и должны быть всегда настороже. Вот поэтому и приходится проверять свою подготовленность к выступлению. Помните, как сказал старый Фриц…
Я не стала дослушивать изречения Фридриха Великого, меня в гораздо большей степени интересовало то обстоятельство, что официальное объяснение ночного происшествия уже успело распространиться по городу.
На обратном пути на городской площади я столкнулась с Соней фон Кломпе, чей на редкость несимпатичный муж, майор генерального штаба, служил в Визенхольме.
Из всех женщин, проживавших в городке, Соня была единственной, обращавшей внимание на свою внешность и свой туалет. Она была по происхождению румынкой, была молода и красива и одевалась с таким вкусом, что являлась предметом зависти всех остальных офицерских жен.
Читать бесплатно другие книги:
